Кавказские богатыри (Немирович-Данченко)/Дома/ДО
| ← У Императора | Кавказскіе богатыри — Дома |
| Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Кавказскіе богатыри. Часть третья. Побѣда! — М.: Изданіе редакціи журналовъ «Дѣтское чтеніе» и «Педагогическій листокъ», 1902. — С. 153. |
Весна въ долинѣ Самура была очаровательна.
Отъ ужасовъ прошлыхъ лѣта и осени не оставалось слѣдовъ. Природа точно спѣшила заткать зеленью раны, нанесенныя ей человѣкомъ, покрыть цвѣтами вырытыя имъ могилы. Тысячи труповъ, безмолвныхъ свидѣтелей недавняго мученичества, вражды, истребленія, отчаянія, бѣшенства и страха, жажды побѣды и подлаго хищничества, великодушія и звѣрства, давно зарыты. Самуръ медлительно и нѣжно катитъ теперь серебряныя воды, раскидываясь на десятки рукавовъ, ласкаясь къ угрюмымъ стѣнамъ грознаго укрѣпленія и унося къ далекому, голубому морю свои печальныя саги о синихъ ущельяхъ, по которымъ пробѣжали его чистыя струи… Такъ-же въ поднебесьяхъ тонули снѣговыя вершины дагестанскихъ великановъ, подъ самое солнце на темя гордыхъ утесовъ взбирались орлиными гнѣздами лезгинскіе аулы. По утрамъ и вечерамъ кутали ихъ туманы; румяныя зори, какъ и прежде, бросали на нихъ золотисто-розовые отсвѣты… Въ лунныя ночи по-прежнему мечтательнымъ сновидѣніемъ казался этотъ задумчивый край легендъ. Тишина стояла кругомъ. Разбитые кланы еще не рѣшались подыматься, и меланхолическое «слу-ш-шай!» русскихъ часовыхъ одно нарушало мистическое безмолвіе горной пустыни…
Въ апрѣлѣ здѣсь было такъ хорошо, что ѣхавшіе изъ Тифлиса въ Самурское укрѣпленіе путники не могли надышаться и насмотрѣться. На легкихъ крылахъ вѣтерка каждое мелькавшее мимо ущелье посылало имъ навстрѣчу благоуханный привѣтъ. Тысячи невѣдомыхъ цвѣтовъ раскрылись только-что, чтобы сейчасъ же и умереть, кинувъ имъ ароматное: «здравствуй!» Съ листвы деревьевъ, съ откосовъ горъ — отовсюду вѣяло свѣжею и таинственною прелестью чудно просыпавшейся природы. Она обволакивала ихъ прохладнымъ воздухомъ, возбуждала жажду жизни и счастья лучами, — проникавшими во всѣ потемки души нѣжнымъ шелестомъ, журчаніемъ, шепотомъ — такъ радостно настраивавшими и мысли, и чувства. Сердце сладко-сладко билось въ отвѣтъ, и даже старикъ Брызгаловъ почувствовалъ себя вновь молодымъ и веселымъ, какъ нѣкогда въ юные и счастливые дни далеко отошедшихъ лѣтъ.
Онъ ѣхалъ не одинъ.
Съ нимъ въ коляскѣ была его дочь и молодой поручикъ, смотрѣвшій на Нину счастливыми глазами.
— Ну что, дѣти? Помните эти мѣста?
— Да, батюшка… Вѣдь вы тогда здѣсь проѣхали сквозь лезгинскіе лагери? — обратилась она къ сидѣвшему напротивъ.
— Нѣтъ, Нина, дальше… — отвѣтилъ ей офицеръ.
— Какъ я тогда, Николай, боялась за васъ. И… молилась…
Николай, въ которомъ читатели, вѣрно, узнали уже Амеда, незамѣтно пожалъ ей руку.
— Правду сказать, я тогда не могъ себѣ и представить всего, что случилось потомъ, — тихо проговорилъ Брызгаловъ.
Дочь слегка прислонилась къ нему, не отводя большихъ, лучившихся тихою радостью глазъ отъ Амеда.
Ѣхавшіе позади казаки привстали на стременахъ…
— Ваше превосходительство! — подъѣхалъ одинъ изъ нихъ къ коляскѣ.
— Что тебѣ?
— Самурское укрѣпленіе видно…
Брызгаловъ приподнялся.
Нина и офицеръ тоже.
За поворотомъ дороги, посреди долины, изъ-за зеленыхъ и нѣжныхъ облаковъ алучи, чинаръ и тутовъ угрюмо выдвинулись низенькія башни и стѣны крѣпости.
У Нины сильно забилось сердце. Она и сама не замѣтила, какъ ея рука очутилась у Николая…
— Да… Сколько было пережито!.. — тихо проговорилъ Степанъ Ѳедоровичъ, не отводя глазъ отъ каменнаго гнѣзда. — Сколько было пережито… И такъ много ушло изъ міра. Рогового нѣтъ… Левченко тоже… Въ мои годы тяжело прощаться съ тѣми, къ кому привыкъ… Что это?
Яркій блескъ съ одной изъ башенъ, и, секунду спустя, гулкій перекатный ударъ орудія… Ущелье за ущельемъ повторяютъ его…
— Это насъ замѣтили… Да, да… Вонъ и они — наши!
Вдали по дорогѣ показалось облачко пыли… За нимъ точно подымалась сѣрая туча.
Еще одинъ выстрѣлъ, — и, казалось, все кругомъ проснулось и отозвалось ему. Загрохотало въ ущельяхъ, ахнули и глухо простонали каменныя груди утесовъ, едва-едва слышно, но торжественно отозвались бездонныя пропасти, точно и изъ ихъ глубины нѣчто таинственное вздохнуло медленно и тихо…
— Это наши ѣдутъ навстрѣчу…
Облачко все ближе… Надвигается за ними и туча поднятой пыли… Въ ней уже различаются смутно и слитно темныя фигуры. Изъ облачка выдвинулись два всадника.
— Кнаусъ… И опять въ черкескѣ!
Ѣхавшіе не выдержали и выскочили изъ коляски.
Николай бросился впередъ.
При видѣ ихъ, изъ тучи раздался цѣлый залпъ веселыхъ выстрѣловъ, и полусотня казаковъ, привставъ на стременахъ, карьеромъ понеслась навстрѣчу.
— Ваше превосходительство! Степанъ Ѳедоровичъ! — оралъ радостно и возбужденно Кнаусъ.
— Николай!.. голубчикъ…
— Нина Степановна… Ангелъ нашъ…
И Незамай-Козелъ спрыгнулъ съ сѣдла и кинулся къ ней.
— Здоровы, братцы! — крикнулъ Брызгаловъ казакамъ, обнявшись со старыми боевыми товарищами. — Спасибо вамъ за службу. Это вашъ Георгій я ношу на шеѣ… Государь благодаритъ васъ и шлетъ вамъ привѣтъ.
— Рады стараться, ваше превосходительство!
Брызгаловъ пристально вглядывался въ эти лица: все друзья, съ которыми сроднили его общее несчастіе и горе. Вонъ сѣдой урядникъ. Степанъ Ѳедоровичъ видитъ въ его глазахъ слезы, — и самъ едва удерживается отъ нихъ.
— Слѣзай съ сѣдла, Свириденко! Обнимемся.
Тотъ подошелъ.
— Ну, здравствуй, — товарищъ.
Они поцѣловались.
Казакъ наклонился къ Нинѣ, хотѣлъ было руку ей поцѣловать, — она подставила ему щеку.
Умиленно смотрѣли на нее другіе казаки…
— Молитвенница наша, святая!.. — шептали изъ-подъ нависшихъ усовъ они.
— Вотъ, ребята, прошу любить и жаловать, женихъ моей дочери, Николай Николаевичъ Курбановъ-Елисуйскій! Вы его всѣ знаете. Вмѣстѣ мучились и дрались здѣсь.
Амедъ обнялся съ офицерами, перецѣловался съ знакомыми казаками…
— Самъ Государь его крестный отецъ и сваталъ за него Нину!
— Мы знаемъ все… Мехтулинъ, уѣзжая, просилъ за него обнять тебя! — тихо наклонился Кнаусъ къ Амеду.
— Какъ же, и онъ писалъ мнѣ.
— Онъ въ Елисуѣ теперь?
— Да. Мы послѣ свадьбы туда… На новую свадьбу.
— Онъ на твоей сестрѣ женится?
Амедъ молча отвѣтилъ ему счастливою улыбкой.
Весь гарнизонъ Самурскаго укрѣпленія былъ на стѣнахъ.
«Ура!» гремѣло оттуда навстрѣчу дорогимъ гостямъ, гремѣло, какъ и годъ назадъ. Но тогда оно неслось грозно и бѣшено въ самыя нѣдра безчисленныхъ полчищъ Шамиля, — теперь звучало радостно и весело.
— Я радъ, что у васъ, братцы, такой комендантъ теперь! — улыбался Брызгаловъ, кладя на плечо Незамай-Козла руку. — Отъ души радъ. Съ нимъ старая слава Самурскаго укрѣпленія не пропадетъ…
А «ура» все громче и громче могучими раскатами наполняло долину Самура. Цѣлыми роями вскидывались и слетали съ густыхъ вершинъ зацвѣтавшихъ деревьевъ безчисленныя птицы. Спокойно дремавшіе въ зарѣчныхъ заросляхъ кабаны неумѣло подымались изъ притоптанныхъ логовъ и кидались точно со-слѣпу прочь и только орлы по-прежнему спокойно чернѣли въ голубой безднѣ, да такъ-же неподвижно и молчаливо стояли на темени утесовъ бѣлые аулы поднебеснаго Дагестана…
Медленно и тяжело затворились за гостями ворота Самурской крѣпости.
Степанъ Ѳедоровичъ, Нина и Амедъ рѣшили заранѣе быть свадьбѣ въ убогой и простенькой церкви Самурскаго укрѣпленія. Они знали, что этотъ счастливый день будетъ праздникомъ для всѣхъ ихъ боевыхъ товарищей, и какъ ни удерживалъ ихъ намѣстникъ въ Тифлисѣ, они выѣхали въ первыхъ числахъ апрѣля въ любимую долину — свидѣтельницу ихъ первой любви, ихъ мукъ и ихъ наивнаго молодого счастья… Войдя въ крѣпость, Брызгаловъ еще разъ поздравилъ Незамай-Козла, назначеннаго нѣсколько мѣсяцевъ назадъ ея комендантомъ, и тотчасъ же отправился со всѣми своими къ братской могилѣ Рогового, Левченко и всѣхъ павшихъ на стѣнахъ этого каменнаго гнѣзда въ славные памятные дни сказочной осады. Тотъ же священникъ въ старенькой ризѣ, что годъ назадъ, напутствовалъ всѣхъ предстоящихъ на смерть, — явился теперь на панихиду, и когда его дрожавшій, весь проникнутый внутреннимъ волненіемъ голосъ тихо провозгласилъ: «упокой, Господи, души рабъ Твоихъ!» — вмѣстѣ съ нимъ плакали всѣ… Нина припала на колѣняхъ къ кресту поручика Рогового и жарко молилась. Поодаль стояли солдаты, — только часовые были на стѣнахъ и гласисахъ. Тихій шелестъ крестнаго знаменія наполнялъ благоговѣйную тишину, — и «со святыми упокой» изъ сотенъ грудей страстнымъ порывомъ, пламенною мольбою взвилось въ бездонныя выси неба… Вдругъ всѣмъ здѣсь до поразительности ясно стало, что тѣ, о которыхъ несся къ невѣдомому престолу Бога этотъ полный вѣры и умиленія вздохъ, — безконечно счастливы и молятся вмѣстѣ съ ними…
На другой день въ Самурскомъ укрѣпленіи была отпразднована свадьба…
Черезъ нѣсколько дней Брызгаловъ съ новобрачными оставляли уже навсегда Самурское укрѣпленіе…
Когда конвой былъ готовъ, генералъ приказалъ отворить пороховой погребъ.
Они пошли туда, — и всѣ разомъ, точно повинуясь одной и той же мысли, опустились на колѣна.
Здѣсь, — въ этихъ потемкахъ, они готовились къ смерти.
Черезъ десять лѣтъ послѣ того — уже полковникъ Курбановъ-Елисуйскій былъ раненъ при первомъ приступѣ на Ведень. Онъ остался до конца вѣренъ рыцарскимъ преданіямъ юности. Ни одна изъ большихъ экспедицій въ сумрачныя горы Кавказа не обходилась безъ него. Отъ нѣжныхъ поцѣлуевъ красавицы-жены онъ отрывался, скрѣпя сердце, и ласково на ея упреки отвѣчалъ ей:
— Я въ неоплатномъ долгу у Государя!..
— А если тебя убьютъ?
— Все равно, — умирать надо когда-нибудь! Ты подымешь нашихъ дѣтей. При такой матери — не надо отца… И Степанъ Ѳедоровичъ, слава Богу, еще крѣпокъ и здоровъ.
И веселый онъ возвращался назадъ цѣлымъ и невредимымъ… Должно быть, Нина хорошо молилась за него, потому что онъ не жалѣлъ себя. Когда кипѣлъ бой, — его видѣли впереди. Онъ схватывался съ лучшими наибами Шамиля. Самъ великій имамъ Чечни и Дагестана говорилъ, что за его голову онъ заплатилъ бы десятью такими же, только отлитыми изъ золота.
Дѣти у нихъ росли здоровые, сильные…
Когда Шамиль сдался, — Николай Николаевичъ вышелъ въ отставку и поселился съ женою въ Елисуѣ. Онъ уже думалъ скоротать жизнь среди счастливыхъ, чуть не молившихся на него родныхъ. Тутъ же пребывалъ и Мехтулинъ, женатый на его сестрѣ, сюда же перебрались съ своими семьями Джансеидъ и Селимъ, оставшіеся безпріютными по уничтоженіи гордаго аула Салты… Но вдругъ разразилась надъ мирными горами новая гроза… Если не надъ ними, то все равно ея раскаты донеслись сюда. Началась послѣдняя турецкая война. Жившій на покоѣ генералъ Курбановъ-Елисуйскій подалъ рапортъ о зачисленіи на дѣйствительную службу и въ лагерь подъ Карсомъ явился съ четырьмя красавцами-сыновьями.
Увы!.. Назадъ къ Нинѣ явилось изъ нихъ только трое!
Николай, онъ же Амедъ Курбанъ-Ага Елисуйскій, съ старшимъ сыномъ были убиты при штурмѣ Арабъ-Конака. Они первые ворвались въ турецкое укрѣпленіе и сложили тамъ головы.
Нина — еще красивая женщина — не снимала уже траура.
Она не считала себя несчастной. Ей осталось трое дѣтей, — она живетъ ихъ жизнью. Сверхъ того, у нея въ прошломъ было столько радостей, что онѣ, какъ солнцемъ, до сихъ поръ согрѣваютъ ея жизнь.
Степанъ Ѳедоровичъ давно лежитъ подъ каменною плитою на Тифлисскомъ кладбищѣ… Память о немъ угасла. Новое время выдвинуло и новыхъ людей! И только высокіе тополя грустно шумятъ надъ его могилой, точно разсказывая другъ другу сказочныя были объ этомъ богатырѣ, что успокоился теперь глубоко въ землѣ у ихъ узловатыхъ корней…
Въ яркое солнечное утро я отправился въ Стамбулъ, изъ Европейской части Константинополя. Мнѣ хотѣлось осмотрѣть мечеть Сулейманіи, высокіе и тонкіе минареты которой на голубомъ, безоблачномъ небѣ древней Византіи такъ дразнили мое воображеніе. Уложенный мраморами дворъ, арки, чудныя, восточныя арки кругомъ — вѣяли на меня преданіями далекаго прошлаго, когда героическія были мусульманства казались не поэтическою сказкою, а живою и яркою дѣйствительностью. Я заговорилъ со своими спутниками по-русски.
— Не знаю еще, пустятъ-ли насъ. Здѣсь вѣдь надо особенное позволеніе…
— Если вы пойдете со мною, то пустятъ!
Я оглянулся.
Рослый, сѣдой красавецъ, тонкій и широкоплечій, въ черкескѣ султанскаго конвоя, съ знаками Османіе на шеѣ, — очевидно, одинъ изъ ближайшихъ къ Абдулъ-Гамиду сановниковъ умирающей Турціи, — улыбаясь, ждалъ моего согласія.
— Я вамъ безконечно благодаренъ. Но вы говорите по-русски?..
— Да, я выросъ въ Россіи, на Кавказѣ…
Онъ показалъ намъ мечеть. Муллы и софты почтительно встрѣчали его. Подъ высокимъ и изящнымъ куполомъ, — въ золотистомъ свѣтѣ, заливавшемъ внутренность джаміи, — величаво звучали молитвы улемовъ. Мраморная облицовка, — причудливая и очаровывавшая насъ, — тонула въ какомъ-то радужномъ сумракѣ, изъ котораго ярко и царственно вырѣзывались изреченія изъ Корана, переданныя дивною арабской вязью…
Старый красавецъ, говоря со мною, заинтересовался, откуда я.
— Я тоже родился и выросъ на Кавказѣ.
Онъ радостно вспыхнулъ.
— Когда? Гдѣ?
Я сказалъ ему.
— И вы дѣтство провели въ Дербентѣ?
— Да.
Онъ схватилъ меня за руку.
— Какъ васъ зовутъ?
Я назвалъ себя.
— Я зналъ вашего отца… Встрѣчался съ нимъ лицомъ къ лицу… Мы были врагами. Я — наибъ Шамиля!..
— Ваше имя?
— Кабардинскій уздень — князь Хатхуа…
Мы долго говорили о Кавказѣ. Я ему передавалъ свои недавнія впечатлѣнія. Я только-что вернулся оттуда. Мы ужъ вышли изъ мечети и сѣли на ея ограду, откуда весь въ яркой роскоши несравненныхъ красокъ, въ блескѣ южнаго солнца, съ безчисленными башнями, дворцами, минаретами, куполами, съ бирюзовою поэмою Золотого Рога, съ аметистовою далью Босфора — разстилается внизу царственная Византія.
Князь Хатхуа не смотрѣлъ туда.
Онъ слушалъ меня, закрывши глаза. Сквозь его плотно сжатыя вѣки проступали слезы. Я понималъ его. Онъ въ эти минуты видѣлъ бѣлыя вершины Кавказскихъ горъ, родные аулы, гордо осѣвшіе на темя ихъ утесовъ, быстрыя рѣки, бѣгущія по голубому сумраку ущелій, тихія долины, гдѣ подъ защитою первозданныхъ твердынь, подъ вѣчною ласкою солнца развертывались истиннымъ чудомъ Божьимъ красоты несравненной природы…
— Отъ вашихъ словъ на меня повѣяло прохладнымъ воздухомъ родной страны!
Онъ тихо всталъ, и мы стали сходить къ джаміи султанши Валиде.
— Я не прощаюсь съ вами.
Мы, дѣйствительно, не разъ еще видѣлись.
Когда я уѣзжалъ изъ Константинополя назадъ въ Россію, онъ пришелъ проводить меня.
— Увезите съ собой сыновній привѣтъ князя Хатхуа нашимъ вольнымъ горамъ… Я, можетъ быть, вернусь туда — сложить голову въ ихъ тѣни… Жить можно, гдѣ хочешь, — умирать слѣдуетъ на родинѣ!..
Четыре года назадъ я странствовалъ по Кавказу.
Была весна, радостная, воскресная весна юга, — чудный праздникъ свѣтло и блаженно улыбающейся природы…
Изъ Дербента я выѣхалъ на Самуръ.
Въ голубомъ царствѣ возносились причудливыя вершины Дагестана, однѣ за другими, то блистая коронами снѣговъ, то желтѣя мягко и нѣжно голыми скатами, подъ ласковымъ взоромъ солнца… Чуть намѣчивались ущелья, пропадавшія гдѣ-то далеко… Тихо шептала мнѣ старыя были медлительная рѣка… Въ сѣромъ туманѣ, мерещились матовыя, воздушныя скалы… Вѣяло отовсюду свѣжестью и прохладой, — утро вставало въ блескѣ и ароматахъ. Вѣтерокъ касался лица чуть замѣтнымъ привѣтомъ только-что распускавшихся цвѣтовъ.
Вонъ за чащей алучи и гранатъ — сѣрыя груды…
Я узналъ Самурское укрѣпленіе…
Оно лежало въ руинахъ, безлюдное, безжизненное, какъ могила, къ которой давно заросла послѣдняя тропа, куда ужъ никто не приходитъ ни плакать, ни молиться… Я въѣхалъ подъ каменную арку воротъ. Какой-то старый инвалидъ-сторожъ вышелъ навстрѣчу… Вонъ крѣпостной дворъ, — дряхлая чинара, безмолвное кладбище. Кресты покосились, плиты раскололись, зелень могучими порослями прорывается сквозь ихъ трещины.
Но какъ сине небо, какъ величавы горы кругомъ!..
«Забытая» крѣпость, дѣйствительно, была хорошо забыта!..