Кавказские богатыри (Немирович-Данченко)/В огненном кольце/ДО
| ← Кабардинскіе пѣвцы | Кавказскіе богатыри — Въ огненномъ кольцѣ | Ливень → |
| Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Кавказскіе богатыри. Часть вторая. Въ огневомъ кольцѣ. — М.: Изданіе редакціи журналовъ «Дѣтское чтеніе» и «Педагогическій листокъ», 1902. — С. 59. |
На востокѣ, за скалистыми твердынями сіяла заря. Небо чистое, безоблачное, поблѣднѣвъ на разсвѣтѣ, теперь все было охвачено живымъ румянцемъ молодого дня… Точками чудились въ его сіяющей безднѣ орлы. Бѣлые туманы колыхались надъ долинами. Но вдругъ съ моря подулъ сильный вѣтеръ и погналъ ихъ прочь въ ущелья, изорванными клубами забросилъ ихъ на скаты и на кручи, свернулъ въ жемчужныя облака и унесъ далеко-далеко на западъ, туда, гдѣ за Шельтахскими высотами еще чуялось мрачное присутствіе ночи… Левченко давно уже передалъ все слышанное имъ Брызгалову, и тотъ дѣлалъ въ крѣпости необходимыя приготовленія: къ мортирамъ и пушкамъ сносились снаряды, сами пушки прикрывались отъ ударовъ врага снаружи; передъ крѣпостью, на всѣхъ доступахъ къ ней закладывались фугасы. Чтобы преградить пути сюда дикимъ андійскимъ всадникамъ и кабардинскимъ узденямъ — самымъ отчаяннымъ воинамъ Шамиля — кое-гдѣ вбивались въ землю колышки и ихъ переплетали проволокой. Кавалерія на яромъ бѣгѣ должна была, попавъ сюда, въ эти западни, вся сойти на-нѣтъ. Тонкая проволока калѣчила ноги конямъ, въ бѣшенствѣ сбрасывавшимъ всадниковъ… Въ самой крѣпости царила тишина. Брызгаловъ приказалъ не будить солдатъ. Пусть они выспятся и отдохнутъ передъ рѣшительнымъ боемъ. Барабанщикъ самъ спалъ подъ чинарой на холодкѣ, хоть какая-то веселая пичужка щебетала и издѣвалась надъ его головою. Нина недавно прошла домой. Она долго сидѣла въ больницѣ. Двое за ночь умерло, — и дѣвушка читала имъ Евангеліе до послѣдняго вздоха. Не раздѣваясь, она, какъ снопъ, свалилась въ постель и заснула мертвымъ сномъ. Все утомленіе этихъ дней сказалось только теперь. Степанъ Ѳедоровичъ, войдя къ ней, перекрестилъ ее… Онъ не могъ безъ слезъ смотрѣть на нее, такую юную, прекрасную, чистую, попавшую случайно въ кипень боевой жизни… Видя, что она не просыпается, Брызгаловъ сталъ на колѣни передъ Богоматерью въ серебряной ризѣ и жарко молился за дочь… «Если мы погибнемъ, — спаси ее, Пречистая!» — шептали его поблѣднѣвшія губы, а сердце все уходило въ безконечность восторженнымъ порывомъ къ вѣчному престолу любви и милосердія. И въ отвѣтъ ему казалось, что кроткія очи Дѣвы ласково и нѣжно смотрятъ на его дорогую дѣвочку. Онъ поправилъ фитиль, нагорѣвшій въ лампадѣ передъ иконой и, тяжело вздохнувъ, вышелъ вонъ… Онъ зналъ, что люди его утомлены. Въ послѣднюю недѣлю — провіантъ имъ выдавался въ обрѣзъ. Новаго трудно, почти невозможно было достать, — надо было растянуть, насколько возможно, этотъ… Снарядовъ тоже хватитъ ненадолго… И брови его сдвигались все мрачнѣе и мрачнѣе… Онъ поднялъ глаза въ бездну неба, такъ привѣтливо и тепло сіявшаго сегодня, и тихо проговорилъ: «Да будетъ воля Твоя, Господи!»
— Ну, братецъ, — обратился онъ къ рано проснувшемуся Незамай-Козлу, — ну, братецъ, — сегодня жаркій день.
— Что такъ… Вѣтерокъ съ моря. Легко дышется… Развѣ къ полудню.
— Нѣтъ, я не о томъ.
И Брызгаловъ ему передалъ все, что сообщилъ Левченко.
— Что-жъ, Степанъ Ѳедоровичъ… Если помирать, такъ помремъ…
— Я за насъ и не боюсь… Мы должны… Дочь вотъ!
И что-то дрогнуло въ его голосѣ. Онъ потупился и пошелъ прочь… Незамай-Козлу стало тоже страшно… Впрочемъ, наивный офицеръ скоро успокоился. «Она — святая… За нее Самъ Богъ… Ради ее и насъ, поди, выручитъ!..» И уже хладнокровно вошелъ на бастіонъ, зорко оглядывая окрестности…
Медленно-медленно, точно сдвигающіяся тучи, — отовсюду приближались полчища Шамиля… Сначала изъ-за тумана показалась и стала все рѣзче и яснѣе, опредѣленнѣе и отчетливѣе сплошная масса пѣшихъ лезгинъ… Только въ двухъ мѣстахъ пестрѣли — въ одномъ дружины явившихся вчера на газаватъ кабардинцевъ, въ другомъ — темныя сотни дикихъ андійцевъ… И тѣ, и другіе выдвинулись впередъ. Незамай-Козелъ хорошо понялъ, въ чемъ дѣло. Андійцамъ и Кабардѣ предстояла честь перваго огня. Они должны были открыть бой. Въ зрительную трубу онъ различалъ лица ихъ вождей. Хатхуа, — сегодня весь въ серебрѣ, такъ и горитъ подъ солнцемъ. Подъ нимъ новый конь удила грызетъ отъ нетерпѣнія… Какой-то сѣдобородый мюридъ, рядомъ худой и длинный, съ ярко, какъ у орла, горящими глазами. Какъ сосредоточенно-мрачны и зловѣщи эти лица!.. Вонъ самъ Шамиль… Онъ далеко впереди. Весь сіяетъ онъ воодушевленіемъ… На этомъ лицѣ увѣренность въ побѣдѣ безграничная… Изъ-подъ его сѣдыхъ бровей глаза смотрятъ, какъ у коршуна на добычу, на крѣпость… Желѣзное кольцо наступленія все съуживается и съуживается… Брызгаловъ вышелъ и взглянулъ…
— Сколько ихъ тутъ?
— Сколько?.. Тысячъ пятнадцать будетъ…
— Ого!.. Мы-то почище грековъ… Въ корпусѣ нашъ учитель исторіи, Единевскій, разсказывалъ, какъ Леонидъ дрался съ персами, одинъ противу ста. Намъ-то сегодня — одному противъ двухсотъ, пожалуй, придется…
Лежавшіе въ секретахъ солдаты медленно возвращались назадъ…
Теперь имъ нечего было дѣлать передъ крѣпостью. За воротами столпились сторожевыя собаки, — онѣ вошли вмѣстѣ съ людьми и спокойно улеглись на площади въ тѣни чинары. Ночью животныя не спали, — только теперь ихъ ждалъ отдыхъ…
Долина была уже чиста отъ тумана…
Желѣзное кольцо Шамилевыхъ полчищъ сдвигалось и съуживалось тихо, зловѣще тихо. Ни лезгины, ни аварцы, ни Кабарда, — никто не пѣлъ, не кричалъ… Но наступленіе ихъ отъ этого безмолвія казалось еще грознѣе и ужаснѣе… Тамъ была готовность на смерть… Тѣ люди — обрекли себя ей ради побѣды… И они умрутъ за нее — это чувствовалось защитниками Самурскаго укрѣпленія…
— Шабашъ, братъ! — говорилъ одинъ артиллеристъ другому.
— Что еще?
— Ишь они какъ! Точно настоящее войско… Коли Господь насъ сегодня вызволитъ…
— Ого! прошлый разъ здорово мы имъ наклали!
— Этихъ не было! — ткнулъ онъ толстымъ, заскорузлымъ пальцемъ въ ту сторону, откуда надвигалась Кабарда и андійцы.
Сдвигались, сдвигались горные кланы и остановились на разстояніи пушечнаго выстрѣла отъ нашихъ. Брызгаловъ взглянулъ на часы. Было уже девять.
— Барабанщикъ, тревогу! — звонко и рѣзко крикнулъ онъ.
Спавшій подъ чинарою барабанщикъ вскочилъ, какъ встрепанный, схватилъ палки, и вдругъ въ грустномъ и торжественномъ молчаніи Самурской долины сухо, отчетливо, точно разомъ проснувшаяся, разсыпалась громкая дробь тревоги… Всполыхнулись птицы съ чинары и мелкимъ роемъ поднялись надъ нею, съ угловой башни взмылъ вверхъ громадный, черный воронъ, изъ-подъ карнизовъ разсыпались во всѣ стороны голуби. Заржали лошади въ конюшняхъ и, почуявъ близкую службу, забили копытами въ плотную землю… Изъ казармъ, — крестясь на востокъ, — одинъ за другимъ, выбѣгали и строились солдаты, недоумѣло поглядывая на Брызгалова… Слѣва вышелъ священникъ съ дьячкомъ… На площади поставили аналой…
— Здравствуйте, батюшка!.. — подошелъ Степанъ Ѳедоровичъ подъ благословеніе.
Тотъ молча перекрестилъ его и благоговѣйно началъ молебенъ…
Солдаты молились тихо… Въ эту торжественную минуту всякій отдавалъ себя самого съ душою и тѣломъ въ руки Всемогущаго. «Да будетъ воля Твоя! — шептали уста простыхъ, безхитростныхъ людей. — Защити, спаси и помилуй!» За все это время они всѣ слишкомъ были готовы къ смерти… И близость ея не потрясла ихъ… Она только ихъ вѣрующія души наполнила смиреніемъ и преданностью…
— Ну, товарищи, — помнить присягу! — весело крикнулъ имъ Брызгаловъ. — Сегодня намъ придется поработать много. Я за васъ не боюсь, — мы знаемъ другъ друга. Я — васъ, а вы — меня… Не даромъ мы вмѣстѣ жили и дѣлили пополамъ горе и радость… Съ Богомъ!..
Безмолвно солдаты вышли на бастіоны… Брызгаловъ посмотрѣлъ въ окно къ Нинѣ. Затомившуюся дѣвушку не разбудила даже тревога. Она спала, все также одѣтая, на постели… Только безсознательно подняла ладонь и заслонилась ею отъ солнца, уже щедро слѣпящими лучами заливавшее ея комнату… Степанъ Ѳедоровичъ принудилъ себя оторваться отъ этого зрѣлища, сжалъ сердце рукою, чтобы оно не билось такъ болѣзненно и тревожно, и, суровый, пошелъ наверхъ… Горные кланы тоже молились… Муллы, будуны печально пѣли гимны, замиравшія въ прохладномъ воздухѣ… Медлительные и тоскливые мотивы ихъ передавались отъ отряда къ отряду, отъ одного племени къ другому… Повернувшись къ Меккѣ, — всѣ они на колѣняхъ шептали про себя только имя Аллаха и его пророка… Шамиль лежалъ распростертый на землѣ и, когда всѣ поднялись, онъ громко крикнулъ, такъ что услышали и кабардинцы, и андійцы, и ближайшія дружины спѣшенныхъ лезгинъ…
— Великій пророкъ! Ты сегодня обѣщалъ мнѣ побѣду надъ невѣрными, оскорбляющими имя твое! Ты сказалъ, что напоишь до-сыта жаждущую землю ихъ нечистою кровью, и всѣ вороны черныхъ и зеленыхъ горъ долго будутъ праздновать здѣсь и радоваться надъ непогребенными тѣлами гяуровъ… Великій пророкъ, — мы постились, мы молились тебѣ! Ты покрылъ муками моими грѣхи народа, утверди же его въ вѣрѣ исполненіемъ обѣтованія твоего. Даруй намъ побѣду! да возвеселится духъ твой ужасомъ враговъ твоихъ. Врата райскія широко отверзты, — много счастливыхъ будутъ сегодня у тебя!
— Алла, Алла!.. — послышалось кругомъ.
Неподвижное до сихъ поръ желѣзное кольцо горныхъ клановъ точно дрогнуло, разомкнулось въ нѣсколькихъ мѣстахъ, но за ними виднѣлись другія сплошныя массы лезгинъ и чеченцевъ. Отъ Шамиля во всѣ стороны поскакали его наибы, и когда надъ великимъ имамомъ взвилось зеленое знамя пророка, — вся эта масса съ страшной быстротою кинулась на крѣпость… Никто не жалѣлъ себя. Горцы жаждали смерти, потому-что умиравшихъ сегодня ждали сады Эдема… Чѣмъ ближе къ стѣнамъ, тѣмъ бѣгъ кабардинскихъ коней увеличивался… Люди старались перескакать одни другихъ, всѣ, точно къ радостной цѣли, стремились къ этому каменному гнѣзду, въ которомъ, замкнувшись, безмолвно ожидалъ врага малочисленный гарнизонъ. Ни одной пули не выпустили изъ узкихъ дулъ наступавшіе, точно ранѣе рѣшительнаго удара никому не хотѣлось тратить энергію… Все только и думало объ одномъ — скорѣе дорваться до этихъ бастіоновъ… Воды наводненія, прорвавшія плотину, не такъ бѣшено заливаютъ поля внизу, туча подъ ураганомъ не такъ стремится впередъ… Когда они донеслись до деревьевъ, росшихъ надъ Самуромъ, и первые кони ихъ уже расплескивали копытами его чистую воду, — съ угловой башни раздался первый выстрѣлъ… Бомбы падали и рвались въ сплошной массѣ наступавшихъ, но на мѣсто изорванныхъ ихъ осколками — являлись новые бойцы и, ни о чемъ ни думая, растаптывая тѣла павшихъ, стремились все-таки впередъ и впередъ. Картечь укладывала на землѣ цѣлыя улицы андійцевъ, съ дикимъ крикомъ уже приближавшихся къ стѣнамъ. Всѣ башни и амбразуры одѣлись дымомъ. Казалось, это не мѣдныя горла пушекъ, — а самыя горы въ ужасѣ кричатъ что-то человѣчеству, остервенѣвшему въ оргіи истребленія, въ жаждѣ крови… Эспланда — изъ тонкихъ проволокъ — выхватила цѣлыя сотни лошадей и людей, искалѣчившихся въ неожиданномъ паденіи, но въ эпопеѣ сегодняшняго дня это было только одно мгновеніе, котораго даже и не замѣтили наступавшіе. Пѣшіе потянулись черезъ гекатомбы корчившихся людей и животныхъ, всадники, — какъ рѣка, встрѣтившая скалу, — разомкнулись и обошли ихъ… Въ черномъ, длинноволосые, съ кинжалами въ зубахъ, сверкая налившимися кровью глазами, съ ружьями наготовѣ — слѣпо стремились впередъ во рвы на вѣрную гибель свирѣпыя андійцы. Свинцовый дождь осыпалъ ихъ, но въ отвѣтъ слышалось только дикое «Алла-Алла!..» Скоро рвы были завалены тѣлами, и море остервенѣлыхъ враговъ шумными волнами било уже въ самыя стѣны крѣпости… На долго-ли онѣ устоятъ подъ этими ударами? Не рухнутъ-ли?.. Что-то стихійное было въ этихъ массахъ. Очевидно, и у нихъ мозгъ не работалъ, — была только одна жажда подвига, ожиданіе обѣтованной побѣды, стремительность мести и ненависти, почуявшихъ добычу… Тысячи людей гибли подъ стѣнами, другія тысячи взбирались на нихъ и, сбрасываемыя штыками внизъ, въ послѣднія мгновенія жизни повторяли все тоже: «Алла-Алла!..» Спокойный, блѣдный, рѣшительный Брызгаловъ руководилъ обороной. Въ эти минуты онъ забылъ, что онъ отецъ, — онъ помнилъ одно только, что онъ комендантъ, и если погибнетъ это укрѣпленіе, то и онъ долженъ погибнуть съ нимъ вмѣстѣ, какъ командиръ корабля, какъ часовой на своемъ посту… Казалось, вся его душа перешла въ глаза, — онъ зорко смотрѣлъ на неистовыя толпы и направлялъ рѣшительные удары туда, гдѣ они были нужнѣе всего. Онъ мысленно взвѣшивалъ силу этой безпримѣрной аттаки, разсчитывалъ, насколько у горцевъ хватитъ энергіи… И съ ужасомъ, который, впрочемъ, ничѣмъ не выражался на его безстрастномъ лицѣ — видѣлъ, что позади у Шамиля стоятъ еще не тронутые резервы, жаждавшіе боя, въ то время, какъ у него, у Брызгалова, все было на стѣнахъ и бастіонахъ, — и ни одной свободной руки не оставалось въ самой крѣпости, внутри. Онъ замѣтилъ нѣсколькихъ, не особенно тяжело раненыхъ, которые, повинуясь чувству долга, оставили лазаретъ и, одолѣвая слабость, — вышли сами на стѣны…
— Авось понадобимся! — отвѣтилъ одинъ изъ нихъ на безмолвный вопросъ Брызгалова.
— Спасибо! — коротко отвѣтилъ тотъ, сознавая, что за такое самоотреченіе нельзя «благодарить» человѣка, за него могъ воздать одинъ Богъ Всемогущій.
Краснымъ пятномъ близко отъ крѣпости показался Шамиль. Брызгаловъ разомъ узналъ его сухую и могучую фигуру, и самъ навелъ орудіе. Но передъ нимъ былъ достойный противникъ. Шамиль не кинулся прочь и выдержалъ ударъ. Отчаянно громыхнуло мѣдное жерло, словно скошенные серпомъ вокругъ великаго имама пали нѣсколько наибовъ, — Шамиль оставался такой-же гордый, съ тѣмъ же коршуньимъ взглядомъ острыхъ, пламенныхъ глазъ. Онъ проговорилъ что-то, и на его угрюмомъ лицѣ мелькнула торжествующая улыбка. Брызгаловъ живо навелъ второе орудіе, — цѣлый снопъ свинца и огня вырвался впередъ и темнымъ облакомъ взрылъ землю вокругъ Шамиля. Брызгаловъ всмотрѣлся: краснаго пятна не было. Неужели убитъ?.. И у него даже сердце затрепетало отъ радости… Неужели убитъ? Нѣтъ, вонъ, опять оно, это проклятое красное пятно… Шамилю подводятъ другого коня, онъ быстро вскакиваетъ въ сѣдло и отъѣзжаетъ, а на томъ мѣстѣ, гдѣ онъ стоялъ, бьется изорванная чугунными осколками лошадь… Ни грохотъ урагана, ни бѣшенный напоръ разбивающихся о скалы волнъ — не могли сравниться съ этимъ оглушительнымъ ревомъ… Къ андійцамъ присоединились съ гортанными воплями молчаливые до сихъ поръ кабардинцы; точно крочеты, — визгливо орали справа густыя массы чеченцевъ, какимъ-то гуломъ вѣтра въ ущельяхъ доносились голоса цѣлаго наводненія лезгинъ, наступавшихъ позади… Какъ одинокая скала посреди взбѣшеннаго океана — держалась крѣпость. Яростные валы забрасывали на ея темя пѣну, колебали его основу, она дрожала, но стояла… Тысячи бойцовъ орали что-то этимъ камнямъ, но съ этихъ камней, съ высоты, точно отвѣчала имъ перебѣгающая дробь выстрѣловъ… Если-бы кто-нибудь сказалъ Брызгалову, что онъ уже три часа отбивается здѣсь, онъ-бы не повѣрилъ, — до такой степени быстро, головокружительно быстро смѣнялись впечатлѣнія… Оглянувшись, онъ увидѣлъ прапорщика Рогового, — тотъ сходилъ въ крѣпость со своей башни, съ разсѣченнымъ шашкою лбомъ. Брызгаловъ сообразилъ, что его флангъ остается безъ начальника…
— Мехтулинъ! Отправьтесь на мѣсто Рогового. Если останетесь живы, впередъ поздравляю васъ съ офицерскими эполетами!..
И молодой татаринъ-юнкеръ съ загорѣвшимся взглядомъ кинулся туда, и скоро его рѣшительный гортанный голосъ дошелъ до Брызгалова. У Кнауса рука давно уже была ранена, но онъ спокойно оставался на мѣстѣ, отбиваясь отъ койсабулинцевъ, набросившихся на него… Незамай-Козелъ такъ встрѣтилъ дидойцевъ, что, не поддержи ихъ Чечня позади, — они-бы такъ-же быстро устремились назадъ, какъ шли въ аттаку… Хатхуа — оказался уже на верху. — Онъ съ горѣвшими глазами искалъ кого-то, и, увидѣвъ, наконецъ, вдали Кнауса, вдругъ обрадованный, крикнулъ ему:
— Кунакъ! Исполни слово, если сможешь! — и бросился на молодого офицера. — Ты хвалился, что убьешь меня… Вотъ — я!
Кнаусъ понялъ опасность и, прислонясь спиной къ выступу башни, отбивался. Ему-бы не уцѣлѣть!.. Хатхуа уже поднялъ дуло нарѣзаннаго золотой насѣчкой пистолета въ уровень съ его головой и только пріостановился, чтобы насладиться трепетомъ врага. Но былъ-ли Кнаусъ потомкомъ тевтонцевъ, или нѣтъ, во всякомъ случаѣ — въ этомъ бѣлесоватомъ нѣмцѣ жила рыцарская душа. Онъ презрительно смотрѣлъ въ глаза Хатхуа… Когда тотъ готовился уже спустить курокъ, — набѣжавшій сюда солдатъ схватилъ кабардинскаго князя поперекъ и выбросилъ его за стѣну. Хатхуа уцѣпился за лѣстницу и, съ быстротою кошки, опять забрался на бастіонъ, но тутъ уже было нѣсколько новыхъ защитниковъ, и кабардинцу пришлось, не думая о мести, защищать собственную шкуру… Вой шелъ теперь повсюду… На стѣнахъ дрались грудь съ грудью… Солдаты, подавленные числомъ непріятеля, слабѣли. Брызгаловъ хрипло кричалъ имъ что-то, но самъ уже не вѣрилъ въ возможность спасенія, какъ вдругъ послышалось неожиданное: «Тебе Бога хвалимъ!» Онъ оглянулся — и вздрогнулъ. Въ облаченіи, весь точно въ ореолѣ небеснаго сіянія — на стѣну входитъ съ крестомъ въ рукахъ священникъ… Не успѣлъ онъ показаться на бастіонѣ, какъ всѣхъ его защитниковъ охватило невыразимое чувство. Устали — какъ не бывало! Съ грознымъ крикомъ «ура!» (откуда взяли его натомившіяся груди?), они кинулись на враговъ, — однимъ усиліемъ смяли и сбросили внизъ. Спокойный и величавый, благословляя защитниковъ укрѣпленія, шелъ дальше священникъ, осѣняя ихъ крестомъ… Враги копошились внизу, остервененіе недавней аттаки мало-по-малу проходило… Съ обѣихъ сторонъ, безъ всякаго уговору — перестали стрѣлять… Наступила странная — послѣ этого бѣшенства бури — тишина… Брызгаловъ только теперь понялъ, какъ онъ утомленъ. Онъ опустился на парапетъ, схватился за голову. Онъ чувствовалъ, какъ напряженно бьется его сердце, какъ дрожатъ всѣ его жилы, какъ въ головѣ раздается какой-то звонъ, кружа ее… Что-то подхватывало его и уносило, онъ самъ не зналъ куда… Вдругъ что-то коснулось его губъ…
— Испейте, испейте!..
Онъ приподнялъ отяжелѣвшія вѣки и увидѣлъ жестяную манерку съ водой и державшую ее закорузлую руку… Онъ жадно припалъ высохшими губами къ водѣ. Ему казалось, что онъ цѣлую рѣку выпьетъ въ эти мгновенія… Оправившись, онъ вспомнилъ, что ему нельзя отдаваться слабости… Всталъ и началъ обходить крѣпость… У враговъ тоже все было тихо… Шамиль вдали объѣзжалъ полчища… Лицо его было спокойно и весело даже…
— Сегодня ночью вы вдоволь натѣшитесь надъ ними… Сегодня ночью Аллахъ передастъ ихъ вѣрнымъ… Слава Аллаху!.. Они ослабѣли, — еще два такія нападенія, и у нихъ не останется рукъ, чтобъ держать ружья… Хатхуа, ты раненъ?
— Нѣтъ, имамъ. Это русская кровь…
— Лучшее украшеніе джигита!..
Только обойдя крѣпость, Брызгаловъ вспомнилъ, что онъ отецъ. Сошелъ внизъ и заглянулъ въ окно къ Нинѣ.
Бѣдная дѣвушка лежала, распростершись передъ иконой…
Она молилась… Но молитва ея была полна кротости и смиренія…
— Господи! да будетъ воля Твоя!.. — шептали ея безкровныя уста.
Усталь на время остановила нападеніе… Защитники Самурскаго укрѣпленія опустили затомившіяся руки. Имъ теперь казалось все равно: жить или умереть. Хотѣлось только одного часа покоя. Прислонясь къ каменнымъ стѣнамъ и бастіонамъ и закрывъ глаза, солдаты погружались въ отупѣлое равнодушіе. Тяжело дышали намучившіяся груди, вѣки сами собою опускались на усталые глаза. Брызгаловъ, поддерживаемый чувствомъ отвѣтственности, одинъ находилъ въ себѣ силы распоряжаться. Раненыхъ сносили внизъ, — но въ крѣпостномъ лазаретѣ уже не было мѣста. Тамъ лежали на постеляхъ, на столахъ, на полу… Стонъ несся изъ открытыхъ оконъ на площадь, гдѣ подъ чинарою на войлокахъ и нашедшихся въ крѣпости коврахъ были уложены, не помѣстившіеся подъ кровлей. Докторъ терялъ голову. Нина была уже здѣсь, но и она не знала, что ей дѣлать, — такъ много было кругомъ ожидавшихъ помощи, и такъ мало рукъ для этого. Тяжелое предчувствіе сжимало сердце Брызгалову… Онъ зналъ, что, повторись еще такая страшная аттака, и у гарнизона не хватитъ силъ сопротивляться ей. Всѣ будутъ перебиты на стѣнахъ укрѣпленія, все падетъ подъ шашками и кинжалами остервенѣлыхъ горцевъ… Еще хуже, если они обложутъ крѣпость и станутъ выжидать, — тогда поневолѣ вызывай ихъ на нападеніе, иди на вѣрную смерть, потому что иначе солдатамъ, прежде чѣмъ славно пасть въ бою, — придется выдержать всѣ ужасы голода. Брызгаловъ скрывалъ ото всѣхъ, не желая лишать людей бодрости, но у него оставалось самое ничтожное количество запасовъ. Послѣдніе дни — неприкосновенный складъ сухарей подходилъ къ концу. Людямъ уменьшали порцію. Вчера убили трехъ казацкихъ коней и сварили ихъ въ ротныхъ котлахъ… Сегодня у отряда съ утра не было горячей пищи, — кашевары дрались на бастіонахъ, ни одного человѣка нельзя было отвести внизъ, отнять у обороны. Армянка горничная съ Ниной могли-бы сдѣлать кое-что, но первая, запершись у себя на вышкѣ, голосила, а вторая, проработавъ въ госпиталѣ, чувствовала себя смертельно утомленной.
Зловѣщій и тихій наступалъ вечеръ…
Съ той стороны отъ дикихъ скопищъ, обложившихъ крѣпость, доносился грозный гулъ десятка тысячъ голосовъ… Наибы Шамиля торопливо переѣзжали отъ одного отряда къ другому, передавая приказанія; горные кланы перестраивались. Дѣятельность кипѣла тамъ. Горы алѣли уже подъ золотыми и красными отблесками заката. Въ цѣломъ морѣ полымя, слѣпящаго глаза, торжественно и тихо опускалось за утесы солнце… Твердыни Дагестана мрачно стояли передъ долиною Самура, и только бѣлые аулы на ихъ утесахъ розовѣли и желтѣли, обратясь лицомъ къ умирающему дню… Наши видѣли, что непріятели отдѣляли большія партіи людей куда-то въ стороны и сюда поближе къ крѣпости. «Что они задумали? Разбойники!» — тревожно размышлялъ Незамай-Козелъ, пристально вглядывавшійся въ эти отряды. Скоро онъ понялъ. Оттуда раздался глухой стукъ маленькихъ горскихъ топоровъ… Одно за другимъ стали падать выросшія надъ Самуромъ деревья, — громадныя чинары, каштаны, орѣшники, карагачи, зелеными облаками кое-гдѣ припадавшіе къ водѣ…
— Что они задумали?.. — повторилъ онъ опять.
— Себѣ на костры рубятъ?..
— На костры столько не надо…
Ему хотѣлось пугнуть ихъ картечью, но онъ зналъ, что ея оставалось немного, надо было беречь снаряды. Такія-же аттаки, какъ сегодняшняя, могли повториться завтра, послѣзавтра. Какимъ-бы образомъ онъ справился съ ними? И поэтому приходилось ограничиться только наблюденіемъ. Сваливъ деревья, горцы наскоро обрубили ихъ вѣтви и, не боясь вовсе солдатъ, смотрѣвшихъ на нихъ съ бастіона, начали подносить стволы къ самымъ стѣнамъ укрѣпленія…
— Стрѣляй! — приказалъ Незамай-Козелъ.
Но, очевидно, фанатическимъ воинамъ газавата была сладка смерть сегодня. Убивали одного, — другой становился на его мѣсто, и желающихъ было больше, чѣмъ надо. Самъ Шамиль, молчаливый, зловѣщій, грозный — подъѣхалъ близко-близко и смотрѣлъ, какъ исполняютъ его приказанія.
Незамай-Козелъ взбѣсился:
— А ну-ка, братики, ссадите мнѣ его.
Даже Левченко между другими приложился и долго цѣлился… Нѣсколько выстрѣловъ вспыхнуло въ сумракѣ, уже окружавшемъ крѣпость и заполнившемъ долину, — убило двухъ наибовъ около Шамиля, но самъ великій имамъ Чечни и Дагестана оставался недвиженъ, спокоенъ и цѣлъ. Онъ даже не поднялъ глазъ на стрѣлявшихъ.
— Заговоренъ! — и Левченко тяжело опустилъ на каменный парапетъ прикладъ ружья.
— Что? — переспросилъ его Незамай-Козелъ.
— Заговоренъ!.. Теперь, чтобъ его убить, надо сварить пулю изъ креста, ваше благородіе… Та его точно дойметъ, а простая не можетъ…
Вокругъ крѣпости часа черезъ два, когда синяя ночь, ласковая и прохладная, давно спустилась на горный край и зажгла надъ его вершинами въ таинственной глубинѣ безчисленныя звѣзды, когда съ моря потянуло опять легкимъ вѣтеркомъ, — уже лежали массы костровъ…
— Отъ дурни! — засмѣялся Левченко.
— Чему ты? — спросилъ его Брызгаловъ, бывшій около.
— Это они ночевать подъ крѣпостью собираются…
Но Брызгаловъ понялъ больше солдата…
Гулъ лезгинскихъ, чеченскихъ, андійскихъ и кабардинскихъ таборовъ къ ночи замеръ. Они точно умерли всѣ, — такая тишина царила въ долинѣ Самура. Вдругъ въ темнотѣ блеснулъ факелъ у самой крѣпости… Мѣткая пуля солдата поразила державшую его руку. Но его сейчасъ-же подхватилъ другой горецъ… Факелъ объялъ краснымъ полымемъ вѣтки и сучья… Сухой трескъ послышался оттуда… Сизый дымокъ поднялся въ темнотѣ. Нѣсколько языковъ пламени сорвалось и погасло надъ костромъ. Въ другихъ мѣстахъ, у стѣнъ было то-же… Охотничьи инстинкты сказались у Левченко. Онъ понялъ, въ чемъ дѣло, и выругался.
— Ваше высокоблагородіе… Это они насъ, какъ лисьевъ изъ норы… выкуриваютъ…
Брызгаловъ, давно сообразившій, въ чемъ дѣло, нахмурился.
Часъ спустя, — крѣпость, обложенная кострами, казалась вся въ огненномъ кольцѣ. Дымъ клубился густо и чадно, вѣтерокъ гналъ его за стѣны, и люди задыхались въ этомъ дыму. Нечего было думать объ отдыхѣ, — трудно дышалось. Въ казармахъ, въ домахъ, въ лазаретѣ плотно затворили окна, но ѣдкій и проникающій сквозь всякую скважину дымъ все-таки наполнялъ все кругомъ и внутри. Многіе изъ раненыхъ задохлись въ немъ, — а золотое кольцо все росло и росло вокругъ, лизало пламенными языками накаливавшіяся стѣны крѣпости, забрасывало ихъ за зубцы, — такъ что встревоженный Степанъ Ѳедоровичъ заслонилъ снаряды и порохъ деревянными досками и озабоченно слѣдилъ, какъ цѣлые снопы искръ летѣли въ сторону къ пороховому погребу. Если-бы кто-нибудь сверху могъ взглянуть на Самурское укрѣпленіе, то въ однообразномъ мракѣ ночи увидѣлъ-бы только одно — героическое каменное гнѣздо съ горѣвшимъ вокругъ, точно коронующимъ его вѣнцомъ яркаго пламени. Кое-гдѣ полымя подымалось уже выше стѣнъ… Солдаты должны были сходить съ нихъ, чтобы не изжариться. Скоро пришлось спустить внизъ и орудія, и снаряды. Шамиль разсчиталъ вѣрно… Сегодня въ ночь ни одинъ изъ защитниковъ крѣпости не могъ бы заснуть. Отдыха не было никому. Тамъ, за этою завѣсою огня, переливавшагося золотыми волнами, тысячами радужныхъ отсвѣтовъ — виднѣлись озаряемые его перебѣгающими сполохами громадные таборы враговъ, — въ молчаніи ожидавшихъ чего-то… Казалось, что волшебный, созданный изъ адскаго пламени змѣй сорвался откуда-то и обвилъ страшнымъ тѣломъ крѣпость, обреченную смерти… Брызгаловъ еще былъ на стѣнахъ, но онъ чувствовалъ, какъ платье на немъ начинаетъ куриться и тлѣть, какъ волосы на его головѣ свиваются подъ вліяніемъ жара. Стоны слышались внизу. А въ огонь костровъ все больше и больше разгоравшійся, спѣшенные лезгины несли издали новыя и новыя деревья. Ночь длилась и длилась. Безконечной казалась она бѣднымъ защитникамъ этого каменнаго гнѣзда… Только часа въ три съ юга потянуло довольно сильнымъ вѣтромъ… Брызгаловъ обрадовался. Если это теченіе воздуха удержится, — оно разгонитъ дымъ. И дѣйствительно, въ стѣнахъ крѣпости вдругъ повѣяло прохладой. Вѣтеръ усиливался. Какая-то громадная, темнѣе этой ночи туча выдвинулась оттуда изъ-за горъ; еще нѣсколько минутъ, — и она заняла полнеба, глотая звѣзды за звѣздами… Скоро уже ни одной не было… За этой тучей надвинулась другая. Теперь подъ яростнымъ дыханіемъ внезапно налетѣвшаго урагана, дымъ къ самой землѣ припалъ и стлался по ней, двумя рукавами огибая крѣпость и длиннымъ хвостомъ струясь позади нея, къ ущельямъ и противоположнымъ горамъ… Въ стѣнахъ задышали свободнѣе. Полузадохшіеся люди выползали на рукахъ на стѣны и падали тамъ, обращая лица къ освѣжающимъ порывамъ бури… Пламя злобно шипѣло въ кострахъ, но уже не было у него силы подняться къ стѣнамъ. Оно тоже стлалось по землѣ, точно лизало ее жадными языками… Чу… раскаты грома… Первыя капли дождя… Еще минуты двѣ, и страшный ливень все покрылъ собою. Вспѣнилась рѣка подъ нимъ, закурились паромъ раскалившіяся каменныя стѣны, зашипѣли гаснувшіе костры, — отошли и успокоились освѣженные имъ люди… Окна отворили настежь, — раненые съ наслажденіемъ вдыхали проникнутый свѣжестью и сыростью воздухъ. Чуть не затопленные волнами влаги, падавшей съ неба, лезгины отходили подальше къ горамъ.
— Если-бы это до утра! — вздыхалъ Брызгаловъ.
Желаніе его было понятно… Самуръ выступитъ изъ береговъ и все наполнитъ бушующими водами… Всѣ горныя ущелья обратятся въ ложа бѣшеныхъ потоковъ… Тысячи водопадовъ съ неистовой яростью сбросятся внизъ съ отвѣсовъ и кручъ, и лезгинамъ придется оставить эту долину…