История эллинизма (Дройзен; Шелгунов)/Том I/Книга I/Глава III

История эллинизма — Том I. Глава III
автор Иоганн Густав Дройзен (1808—1884), пер. М. Шелгунов
Оригинал: фр. Histoire de l'hellénisme. — Перевод созд.: 1836—1843, опубл: 1890. Источник: РГБ

Глава III.

Опасность извне. — Поход 336 года в Грецию. — Возобновление Коринфского союза. — Смерть Аттала. — Северные соседи. — Поход во Фракию, на Дунай и против иллирийцев. — Второй поход в Грецию. — Разрушение Фив. — Вторичное возобновление Коринфского союза

Быстро и твердой рукой взялся Александр за бразды правления и восстановил спокойствие внутри страны. Но из-за границы получались известия крайне тревожного свойства.

В Малой Азии Аттал, рассчитывая на свои войска, которые он сумел расположить к себе, составил план овладеть престолом под предлогом защиты интересов своего двоюродного внука, сына Клеопатры; его войско, а еще более сношения, в которые он вступил с врагами Македонии, делали его очень опасным. Кроме того, в греческих землях началось движение, грозившее всеобщим отпадением. При известии о смерти Филиппа (первое известие получил Демосфен через тайных гонцов стратега Харидема, стоявшего вблизи фракийских берегов1) афиняне отпраздновали веселый праздник2 и издали почетное постановление в память убийцы; эти предложения внес сам Демосфен; говоря в народном собрании, он назвал Александра дурачком3, который не отважится выйти за пределы Македонии, — и употребил все зависящие от него меры, чтобы добиться открытого разрыва с Македонией Афин, Фив, Фессалии и всей Греции, как будто бы клятва, которой эти государства клялись отцу при заключении союзного договора, не имела обязательной силы по отношению к сыну4. Он посылал гонцов и письма к Атталу и вел переговоры с Персией о субсидиях для борьбы против Македонии. Афины деятельно готовились к войне и вооружали свой флот; Фивы собирались изгнать из Кадмеи македонский гарнизон; этоляне, бывшие ранее друзьями Македонии, решили вооруженной рукой возвратить обратно прогнанных Филиппом из Акарнании жителей; амбракиоты прогнали македонский гарнизон и ввели у себя демократию; Аргос, элейцы, аркадцы — все были готовы сбросить с себя ярмо Македонии, а Спарта ему никогда не подчинялась5.

Тщетно посылал Александр послов, уверявших в его добром расположении к Элладе и в его уважении к существующим вольностям; эллины были опьянены надеждой, что теперь, наконец, возвратилась старая пора славы и свободы; они думали, что победа несомненна; при Херонее, говорили они, все македонское войско под командой Филиппа и Пармениона едва могло победить войска Афин и Фив; теперь все эллины объединены, а против них стоит мальчик, неуверенный даже в своем собственном престоле и который предпочтет быть перипатетиком в Пелле, чем отважится вступить в борьбу с Грецией; его единственный испытанный полководец Парменион находится в Азии и значительная часть войска с ним и его уже теснят персидские сатрапы, другая часть войска, находящаяся под командой Аттала, готова открыто стать на сторону эллинов против Александра; даже фессалийские всадники, даже воинственный народ фракийцев и пеонов освободились из-под власти Македонии, да ей прегражден и свободный доступ в Грецию, так как Александр вряд ли решится оставить свое царство на жертву набегам северных соседей и нападениям Аттала. Действительно, народы на севере и востоке грозили выйти из-под зависимости Македонии, или же при первом поводе сделать разбойничий набег на границы государства.

Положение Александра было затруднительно и требовало быстрых мер. Его друзья (возвратились даже недавно изгнанные) заклинали его уступить, пока еще не все потеряно, примириться с Атталом и привлечь на свою сторону посланное в Азию войско, предоставить грекам действовать, пока не пройдет их первый порыв, склонить на свою сторону подарками фракийцев, гетов и иллирийцев и обезоружить милостями мятежные элементы. Таким путем, конечно, Александр мог бы весьма прочно утвердиться в Македонии и мирно править своим государством; вероятно, постепенно он мог бы приобрести то же влияние над Элладой и ту же власть над живущими кругом варварами, которые имел его отец, а в конце концов мог бы даже и думать о походе в Азию, как о нем думал его отец в течение всей своей жизни. Но не такой человек был Александр; принятое им решение показывает его нам во всей мощи и смелости его ума. «Его гений влек его», как это было сказано об одном из героев позднейших времен.

Совокупность угрожавших ему опасностей разделялась на три категории: север, Азия и Эллада. Если он двинется против народов севера, тогда Аттал будет иметь время усилить свое войско, а, может быть, даже и переправиться из Азии в Европу; союз греческих городов окрепнет, и он будет принужден карать вооруженной силой как измену и открытое возмущение государств то, что теперь он может еще карать как дело партии и как внушения неверных и подкупленных персидским золотом демагогов. Если он двинется против Эллады, то даже небольшое войско будет в состоянии преградить ему путь через проходы и надолго задержать его, тогда как Аттал будет иметь возможность беспрепятственно оперировать у него в тылу и соединиться с возмутившимися фракийцами. Но рискованнее всего было бы двинуться против самого Аттала; государства Греции были бы на слишком долгое время предоставлены самим себе, македонянам пришлось бы вести междоусобную войну против македонян, в которой последнее слово принадлежало бы, может быть, персидским сатрапам; наконец, Аттал, на которого царь должен был смотреть только как на изменника, был бы признан силой, борьба с которой унизила бы царя в глазах эллинов и варваров. Но если бы суметь поразить его, то цепь была бы порвана и остальное пришло бы само собою.

Аттал, как виновный в государственной измене, был присужден к смерти; один из «друзей»6, Гекатей из Кардии, получил приказ переправиться во главе корпуса в Азию, соединиться с войсками Пармениона и доставить Аттала в Македонию живым или мертвым. Так как со стороны неприятелей на севере в самом худшем случае можно было опасаться только опустошительных набегов, и их легко покорить при походе впоследствии, то царь решил вторгнуться с войском в Элладу прежде, чем там будут в состоянии выставить против него значительные боевые силы.

Около этого времени в Пеллу явились гонцы Аттала, называвшие клеветою распространившиеся насчет его слухи, в красивых выражениях уверявшие в его преданности и в доказательство его искренности вручившие в руки царя письма, которые он получил от Демосфена относительно готовившихся в Элладе вооружений7. Царь, который из этих документов и из попытки Аттала к сближению мог заключить, что сопротивление, которое его ожидает в Элладе, не будет велико, не взял назад своего приказания; на верность своему долгу старого Пармениона он мог положиться, хотя Аттал и приходился ему зятем.

Сам он двинулся в Фессалию и направился вдоль берега моря к проходам Пенея; главный проход Темпе и боковой проход Каллипевку он нашел занятыми сильным отрядом. Взять их открытой силой было нелегко, а между тем всякое промедление было опасно; тогда Александр создал себе новый путь. К югу от главного прохода высятся скалистые массы Оссы, подымаясь не так круто со стороны моря, как со стороны Пенея; к этому менее крутому месту Александр повел свое войско, приказал, где это было необходимо, вырубить в камнях ступени и, перейдя таким образом горы, спустился в равнину Фессалии8 в тыл фессалийского пикета. Не пролив ни капли крови, он овладел страною, которую он желал не покорить, но склонить на свою сторону, чтобы обеспечить себе при войне с Персией содействие превосходной фессалийской конницы. Он пригласил собраться всю знать Фессалии; он напомнил им об их общем с македонянами происхождении от рода Ахилла, о благодеяниях своего отца, освободившего страну от ига кровожадного ферского тирана и восстановлением исконных тетрахий Алефа, освободившего ее навсегда от восстаний и тирании9; он требовал только тех привилегий, которые они добровольно даровали его отцу, и признания за ним предоставленной тому эллинским союзом гегемонии над Элладой10; подобно своему отцу, он обещал хранить и защищать права и вольности отдельных фамилий и местностей, дать при войне с Персией их всадникам полное участие в военной добыче, а Фтию, родину их общего предка Ахилла, почтить освобождением от податей11. Фессалийцы поспешили принять такие милостивые и почетные условия, решили общим постановлением утвердить за Александром принадлежавшие его отцу права и, наконец, в случае нужды двинуться вместе с Александром в Элладу для подавления беспорядков12. Подобными же льготами он, кроме фессалийцев, склонил на свою сторону и соседних с ними13 энианов, малиев и долопов — племена, из которых каждое имело по голосу в совете амфиктионов и переход которых на его сторону открывал ему путь через Фермопилы.

Благодаря быстроте, с которой была занята и успокоена Фессалия, греческие государства не имели времени занять важнейшие проходы горы Эты. В планы Александра не входило прибегать к насильственным мероприятиям, придавая таким образом важность и значение движению, которое, насколько это было возможно, должно было выставить безумным делом одной партии. Испуганная близостью македонского войска, Эллада поспешила надеть на себя маску глубокого мира. Так как благодаря этому прежний порядок вещей, установленный Филиппом, остался без перемен, Александр созвал14 амфиктионов в Фермопилы и потребовал от них признания за ним гегемонии, которая и была ему дарована общим постановлением.

Хотя фессалийцы и амфиктионы признали гегемонию Александра, но ни Фивы, ни Афины, ни Спарта не прислали послов в Фермопилы. Быть может, Фивы теперь только и поднялись; они могли рассчитывать на сочувствие многих городов, а может быть, и на их помощь. Конечно, готовы к войне они не были; Спарта не могла оправиться с того времени, как Эпаминонд стоял лагерем на реке Эвроте; в Кадмее, в Халкиде, на Эвбее, в Акрокоринфе15, стояли еще македонские гарнизоны; в Афинах, как всегда, много говорили и мало делали; даже тогда, когда пришло известие, что царь уже находится в Фессалии, что он, соединившись с фессалийцами, вторгнется в Элладу и что он весьма гневно отзывался об ослеплении афинян, приготовления велись по-прежнему вяло16, хотя Демосфен и не переставал проповедовать войну. Быстрое наступление македонского войска могло спасти Элладу от большого насилия.

Александр спустился из Фермопил в Потийскую равнину и стал лагерем вблизи Кадмеи; о сопротивлении фивян не было и речи. Когда в Афинах узнали, что Фивы уже находятся в руках Александра и что теперь двухдневного перехода достаточно, чтобы привести неприятеля к стенам города, то даже самые ярые поборники свободы пали духом; было решено наскоро привести стены в оборонительное состояние, очистить равнину и свезти все движимое имущество в Афины, «так что город, служивший предметом удивления и борьбы, как скотный двор наполнился овцами и рогатым скотом»17; в то же время было решено послать навстречу царю послов, которые должны были постараться смягчить его и просить прощения в том, что афиняне не сразу признали его гегемонию; таким образом, думали они, быть может еще удастся спасти обладание Оропом, который они два года тому назад получили из рук Филиппа18. Демосфен, бывший одним из послов, с Киферона вернулся обратно, или помня о своем письме к Атталу, или чтобы не быть вынужденным открыть своих сношений с Персией19; он предоставил другим послам передать просьбы афинского демоса. Александр милостиво принял их20, простил все случившееся, возобновил заключенные ранее с его отцом договоры и потребовал только, чтобы для дальнейших переговоров Афины послали уполномоченных в Коринф. Демос счел своей обязанностью постановить в честь молодого царя еще большие почести, чем два года тому назад в честь его отца21.

Александр двинулся далее к Коринфу, куда были приглашены уполномоченные союзных государств22. Была приглашена и Спарта; это доказывается упоминаниями о заявлении спартанцев, что у них не в обычае следовать за другими, но самим предводительствовать23. Александр без труда мог бы принудить их покориться, но это было бы и не умно, и не стоило бы труда; он хотел только возможно скорейшего успокоения Греции и признания гегемонии Македонии в войне против персов. В этом смысле была возобновлена и скреплена клятвой формула союза, и Александр был провозглашен полновластным стратегом эллинов.

Александр достиг того, чего желал. Было бы интересно знать господствовавшее относительно него настроение умов в греческих землях; вероятно, оно не было ни таким возмущенным, ни таким лицемерным, как в этом желает нас убедить ожесточенное служение делу свободы аттических ораторов или аффектированная тиранофобия греческих моралистов времен римской империи. Другую сторону медали показывает нам тот факт, что из Эфеса прибыл к Александру ученик Платона Делий, посланный эллинами Азии, и «более всех убеждал и разжигал его» начать войну против персов24. Из числа его ближайших друзей Эригий и Лаомедонт были переселившимися в Амфиполь уроженцами Лесбоса, которым было достаточно известно несчастное положение их управляемой друзьями персов родины, — грустный комментарий к автономии, которую персидский царь даровал по Анталкидову миру островам от Родоса до Тенедоса; греческий элемент был там осужден на несомненную гибель, если бы Александр не пришел и не победил25. В самой Элладе только Фивы, сами виновные в этом, могли жаловаться на погибель своей автономии; в Афинах настроение легкомысленнейшей черни, которая когда-либо господствовала, было постоянно в зависимости от последних впечатлений и ближайших надежд; а ворчливое недовольство Спарты свидетельствует о большей последовательности и слабости, чем силе, и более о капризе, чем об истинном чувстве собственного достоинства. Мы можем предположить, что более благоразумная часть греческого народа сочувствовала великому национальному делу, на пороге к которому они находились, и юному герою, явившемуся, чтобы осуществить его; проведенные Александром в Коринфе дни, по-видимому, служили тому доказательством. Со всех сторон собрались туда художники, философы и политические деятели, чтобы посмотреть на царственного юношу, питомца Аристотеля; все теснились около него и ловили каждый его взгляд и каждое слово. Только Диоген Синонский спокойно оставался в своей бочке на палестре в предместьи города. Александр отправился к нему сам; он нашел его лежащим перед своей бочкой и греющимся на солнце, поздоровался с ним и спросил, не имеет ли он какого-нибудь желания; «Не затмевай мне солнца», был ответ философа. На это царь сказал своей свите: «Клянусь Зевсом, если б я не был Александром, я желал бы быть Диогеном»26. Быть может, это только один из бесчисленных анекдотов, рассказывавшихся об этом чудаке.

К началу зимы Александр возвратился в Македонию, чтобы приготовиться к откладывавшемуся до сих пор походу против пограничных варварских народов. Аттал был уже устранен с дороги; Гекатей соединился с Парменионом и, не считая себя достаточно сильными для того, чтобы арестовать Аттала среди войска, которое он сумел расположить к себе, они приказали умертвить его согласно полученному ими приказу27; отложившиеся войска, частью македоняне, частью греческие наемники28, снова возвратились к исполнению своего долга.

Таково было положение дел в Азии; в самой Македонии Олимпиада воспользовалась отсутствием своего сына, чтобы со сладострастием упиться местью до последней капли. Если убиение царя и не было ее делом, то, бесспорно, оно было ее желанием; но те, благодаря которым ей и ее сыну пришлось вынести столько унижений, были еще живы; молодая вдова Клеопатра и ее младенец тоже должны были умереть. Олимпиада приказала умертвить дитя на груди матери и принудила мать задушить себя своим собственным поясом29. Рассказывают, что Александр рассердился за это на свою мать; более чем сердиться сын не мог. Но противники все еще не падали духом; открывались все новые и новые заговоры; в одном из планов на убиение Александра, как открылось, принимал участие Аминта, сын царя Пердикки, которому Филипп отдал руку своей дочери Кинаны; он был казнен30.

Между тем посланный вперед корпус распространился вдоль берега к югу и к востоку; левый фланг его опирался на вольный город Кизик на Пропонтиде, а на правом Парменион занял Гриней, лежавший к югу от Каика. В Эфесе, весьма важном опорном пункте для дальнейшего наступления Пармениона, уже поднялся демос и изгнал державшую руку персов олигархию31. Не подлежит сомнению, что демос, теснимый или тиранами, как в городах острова Лесбос, или олигархами, как на Хиосе и Косе, и держимый ими в повиновении персам, повсюду с возрастающим возбуждением смотрел на успехи македонского оружия. Если посылка вперед этого корпуса и была ошибкой и помехой для первых действий Александра, то теперь этот корпус и созданное им возбуждение умов могли служить прикрытием в тылу, по крайней мере, при фракийском походе; занятые им позиции и крейсировавший в Геллеспонте македонский флот делали невозможной всякую попытку персов переправиться во Фракию.

А между тем ощущалась настоятельная необходимость дать почувствовать фракийцам, гетам, трибаллам и иллирийцам превосходство македонского оружия, чтобы установить с ними сносные отношения, прежде чем приступить к великому походу в Азию. Эти народы, окружавшие Македонию с трех сторон, были во время Филиппа сделаны отчасти подданными, отчасти обязанными данью союзниками македонского царства, или же, как иллирийские племена, путем неоднократно наносимых им поражений, были остановлены в своих разбойнических набегах32. Теперь, по смерти Филиппа, эти варвары думали, что наступило время освободиться от тягостной зависимости и по-прежнему вольно кочевать и разбойничать со своими главарями, как это делали их отцы.

Таким образом теперь поднялись иллирийцы с князем их Кли-том33 во главе, отец которого Бардилей, бывший сначала угольщиком, а потом царем, соединил отдельные волости для общих разбойничьих набегов и в тяжелое время Аминты и алорита Птолемея занял даже пограничные области Македонии, пока наконец Филипп после тяжелой борьбы не отбросил его за Лихнитское озеро. Теперь Клит замыслил захватить в свои руки хоть проходы к югу от него. Жившие рядом и позади них вплоть до берега моря у Аполлонии и Диррахия тавлантины со своим князем Главкием во главе вооружались, чтобы воевать заодно с ними. Автариаты, два поколения тому назад поселившиеся в долинах Бронга и Ангра, сербской и болгарской Моравы, охваченные общим движением своих иллирийских сородичей и жаждою добычи34, точно так же готовились вторгнуться в пределы Македонии.

Еще более опасным казалось многочисленное, враждебное македонянам фракийское племя трибаллов35, жившее теперь к северу от горы Гема и вниз по Дунаю. Один раз уже, около 370 года, когда автариаты вытеснили их из их области на Мораве, они проложили себе путь через горы до Абдеры и затем обремененные добычей возвратились к Дунаю, где они прогнали гетов с места их жительства. Изгнанные геты удалились на обширные равнины по левому берегу Дуная, которые, равно как и болотистые леса устьев Дуная и степь Добруджи, принадлежали скифам, которыми правил тогда престарелый царь Атей; они привели его в такое стесненное положение36, что престарелый царь обратился, наконец, через посредство своих греческих друзей в Аполлонию с просьбой о помощи к Филиппу; но, прежде чем явилась эта помощь, он заключил с гетами мир и обратил свое оружие против того, кого сам призвал на помощь; он заплатил за это вероломство тяжелым поражением (339 г.). Но на возвращавшегося с богатой добычей домой Филиппа (он избрал себе путь через землю трибаллов) напали те, которых он уже устрашил, как он думал, отняли у него часть добычи, а полученная им при этом рана вынудила его возвратиться домой, без отместки; следующей осенью амфиктионийская война призвала его в Элладу, затем он был принужден заняться борьбой с Фивами, устройством Коринфского союза и, наконец, войной с иллирийцем Плеврием; смерть застигла его прежде, чем он мог обратиться против трибаллов. Неужели же вступление на престол юного царя и слишком хорошо известные раздоры при дворе в Пелле не были также соблазнительны для трибаллов, как и для иллирийцев?

Если они поднимутся теперь, то живущие бок о бок с ними у Гема фракийские племена, «страшные как разбойники даже для разбойников» меды, бессы и корниллы, не воспротивятся их вторжению, а соединятся с ними и сделают опасность только вдвое большей; жившие к югу от них в Родопе до долины Нессы так называемые вольные фракийцы, несомненно, как это было и ранее при походе против Абдеры, будут заодно с трибаллами. А в примыкавших к Македонии с севера полупокоренных областях, а именно в лежавшем между Стримоном и верхним течением Аксия и все еще могущественном княжестве пеонов37 македонский царь отнюдь не мог быть безусловно уверен, хотя в настоящую минуту они еще были спокойны. Не менее ненадежными казались жившие в бассейне Гебра и простиравшиеся к югу до Пропонтиды, а к востоку до Понта, фракийцы, распадавшиеся некогда на множество маленьких княжеств, но вместе представлявшие собою значительную силу, пока в династии одрисских царей (они все происходили от этого царского дома Тира, жившего во время Перикла, одрисского царя) они имели нечто вроде объединяющего начала; после долгой и тяжелой борьбы царь Филипп уничтожил их единство и заставил их признать его власть58; требование Афинами от Филиппа восстановления в их правах Керсоблепта и старого Тира повело за собою тяжелую войну 340 года. Возможно, что после победы при Херонее Филипп упорядочил и свои отношения к Фракии; не подлежит никакому сомнению, что некоторые из этих князей сохранили за собой отцовское наследие39, но в зависимости от Македонии. Чувствовать над собою эту зависимость им было весьма тяжело, тяжело тем более, что македонские поселения по Гебру, а может быть, и бывший наместником над ними македонский стратег принуждали их оставаться спокойными40. Хотя эти народы и не воспользовались наступившими после убиения Филиппа неурядицами для открытых неприязненных действий и не находились в сношениях с заговорщиками, с Атталом и с афинянами, но боязнь, возбуждаемая ими в совете Александра, была так велика, что все считали более благоразумным идти на уступки и, если бы даже они отложились, отнестись к ним мягко, чем сурово требовать от них покорности и уважения к существующим договорам. Но Александр понимал, что уступчивость и полумеры заставили бы Македонию, непобедимую, когда она нападала, стать в унизительное оборонительное положение, что они придали бы только большую смелость диким и жаждущим добычи варварам и сделали бы невозможной войну с Персией, так как нельзя было ни оставить границ открытыми для их нападений, ни отказаться от их помощи в качестве легкой пехоты при войне с Персией.

Теперь опасности в Греции были счастливо устранены и наступило такое время года, когда можно было рассчитывать перейти через горы без особенных затруднений41. Так как из указанных народов те, которые принадлежали Македонии, еще не предприняли никаких решительных действий или, по крайней мере, со времени возвращения Александра в Македонию, казалось, не думали о дальнейших предприятиях, и так как, с другой стороны, чтобы заставить их забыть самую мысль об отпадении и каких-либо новшествах, надо было воочию показать им превосходство македонского оружия и твердую решимость пустить его в ход, то царь положил предпринять поход против трибаллов, которые еще не были наказаны за то, что напали на Филиппа при его возвращении из скифского похода и ограбили его.

Перед царем открывалось два пути через горы в землю трибаллов: или спуститься в равнину их, поднявшись вверх по течению Аксия и пройдя через северные проходы и землю бывших постоянно верными агрианов, или пройти на восток через область свободных фракийцев в долину Гебра и подняться затем на Гем, чтобы поразить трибаллов на их восточных границах; этот второй путь заслуживал предпочтения, потому что он вел через владения ненадежных народов, а именно одрисских фракийцев. Единовременно с выступлением был послан приказ Византию послать к устьям Дуная некоторое количество военных кораблей, чтобы обеспечить переправу через эту реку42. Антипатр остался в Пелле для управления государством43.

Из Амфиполя царь44 двинулся сначала на восток, через область свободных фракийцев, вверх по долине Несса, и перешел затем через эту реку45, оставив левее Филиппы, и потом Орбел; затем он переправился через Родопу, чтобы, пройдя через область одри-сов46, достигнуть проходов Гема. После десяти дней пути, так гласит предание, Александр был у подножия горы; узкая и крутая дорога, идущая здесь между высокими горами, была занята неприятелем, отчасти обитателями этих гор47, отчасти вольными фракийцами, которые, по-видимому, всеми силами желали воспрепятствовать переходу. Вооруженные только кинжалом и охотничьим дротиком, покрытые лисьей шапкой вместо шлема, так что они не могли вступить в открытый бой с тяжеловооруженными македонянами, они думали разорвать и привести в беспорядок наступавшую на вершину боевую линию неприятеля, скатывая вниз во множестве свои телеги, с которыми они заняли вершины, чтобы потом напасть на приведенные в беспорядок ряды. Александр, видевший опасность и убедившийся, что ни в каком другом месте переход невозможен, отдал приказ пехоте расступаться везде, где это дозволит местность, когда покатятся телеги, и пропускать их в образовавшиеся промежутки; там же, где нельзя будет расступиться в стороны, солдаты, упершись коленом в землю, должны вплотную соединить щиты над своими головами, чтобы катящиеся вниз телеги проехали над ними. Покатились телеги и пронеслись мимо отчасти в промежутки, отчасти по щитам, не причинив никакого вреда. С громким криком бросились теперь македоняне на фракийцев; выдвинутые вперед со стороны правого крыла стрелки отражали своими стрелами натиск неприятеля и прикрывали движение в гору тяжеловооруженных; эти последние, наступавшие сомкнутым строем, без всякого труда выбили легковооруженных варваров с их позиции, так что последние уже не могли оказать никакого сопротивления наступавшему на левом крыле с гипаспистами и агрианами царю, но побросали оружие и бежали, кто как мог. Они потеряли полторы тысячи человек убитыми; их жены, дети и все имущество сделались добычею македонян и были посланы на продажу в приморские города под присмотром Лисания и Филоты48.

Затем Александр спустился по более отлогим северным склонам горы в долину трибаллов и переправился через Аигин (вероятно, Янтру около Тырнова), текущую здесь на расстоянии приблизительно трех переходов от Дуная49. Князь трибаллов, Сирм, извещенный о движении Александра, послал вперед к Дунаю женщин и детей трибаллов и приказал переправить их на остров Певку50; туда же еще раньше спаслись бегством соседние с трибаллами фракийцы51; сам Сирм тоже бежал туда со своими людьми; но большинство трибаллов направилось назад к реке Лигин, откуда день тому назад выступил Александр, несомненно с целью завладеть проходами в тылу. Едва царь узнал это, как он быстро вернулся назад, чтобы отыскать их, и захватил их неожиданно в то время, когда они только что стали лагерем; они быстро выстроились на опушке леса, тянувшегося вдоль реки. Пока колонны фаланги выступали, Александр пустил вперед стрелков и пращников, приказав им своими стрелами и камнями выманить врага в открытое поле. Неприятель перешел в наступление и, когда он, особенно на правом крыле, слишком далеко выдвинулся вперед, справа и слева на него бросились три илы всадников; остальные илы, а за ними и фаланга, атаковали центр; неприятель, храбро державшийся до сих пор, не выдержал натиска одетых в броню всадников и бросился бежать через леса к реке; при этом бегстве погибло три тысячи человек, а остальным удалось спастись благодаря темноте леса и наступлению ночи.

Затем Александр опять продолжал свой прежний путь и на третий день достиг берегов Дуная, где его уже ожидали корабли из Византия; на них немедленно были посажены стрелки и тяжеловооруженные, чтобы атаковать остров, куда спаслись бегством трибаллы и фракийцы; но остров был хорошо охраняем, берег крут, река, сжатая в этом месте берегами, быстра, кораблей слишком мало, а геты на северном берегу реки, казалось, были готовы принять сторону неприятеля. Александр отозвал корабли обратно и решил, не теряя времени, напасть на собравшихся на противоположном берегу гетов; когда, победив их, он будет господином обоих берегов, тогда не будет в состоянии держаться и остров на Дунае.

Геты52, численность которых доходила приблизительно до четырех тысяч всадников и более чем десяти тысяч пехотинцев, расположились на северном берегу Дуная перед плохо укрепленным городом, лежавшим несколько в стороне от реки; они, должно быть, ожидали, что неприятелю понадобится несколько дней, чтобы переправиться через реку, так что таким образом им представится случай напасть и уничтожить отдельные отряды, которые будут переправляться. Дело происходило в половине мая53, поля кругом города гетов были покрыты хлебом, колосья которого были настолько высоки, что могли скрыть переправляющиеся войска от глаз неприятеля. Все дело было в том, чтобы поразить гетов быстрым нападением; так как корабли из Византия не могли принять на себя достаточного количества войска, то из окрестностей было собрано множество небольших челноков, которыми пользуются туземцы, чтобы удить на реке рыбу, разбойничать или посещать своих друзей в других деревнях; кроме того, меха, служившие македонянам палатками, были наполнены сеном и крепко связаны вместе. В тишине ночи полторы тысячи всадников и четыре тысячи пехотинцев с царем во главе переправились через реку и пристали к берегу ниже города, скрываемые обширными хлебными полями. С наступлением дня они начали наступать через поля, имея впереди пехоту, которой было приказано косить хлеб сариссами и двигаться вперед до тех пор, пока она не достигнет незасеянного поля. Там конница, до сих пор следовавшая за пехотой, поскакала вперед в атаку на правом крыле, под начальством царя, а слева, упираясь в реку, перешла в наступление выстроившаяся развернутым строем фаланга, над которой начальствовал Никанор. Геты, испуганные непонятной смелостью Александра, который так легко и притом в одну ночь переправился через величайшую из рек, со всею поспешностью поспешили укрыться в город, не будучи в состоянии выдержать ни атаки всадников, ни натиска фаланги; а когда они увидали, что враги наступают и туда, то, взяв с собою столько жен и детей, сколько могли вынести их лошади, они бежали далее в глубь страны. Царь вступил в город, разрушил его, послал в Македонию добычу с Филиппом и Мелеагром и принес на берегу реки благодарственную жертву Зевсу Спасителю, Гераклу и реке. В его намерения не входило расширять пределы своего могущества до обширных равнин, тянущихся на север от Дуная; теперь, когда геты узнали силу македонян, широкая река была надежной границей, и поблизости не было никакого другого народа, сопротивления которого можно было бы бояться. Указав этими жертвоприношениями на самую северную цель своих предприятий, царь еще в тот же самый день вернулся в свой лагерь на южном берегу реки из экспедиции, не стоившей ему ни одного человека54.

Потерпев такое тяжелое и неожиданное поражение, придунайские народы послали в лагерь царя послов с дарами, состоявшими из продуктов их страны, и просили мира, который и был им охотно дарован; подчинился даже князь трибаллов Сирм, видевший очень хорошо, что он не будет в состоянии удержать за собою свои острова на Дунае. В царский лагерь явилось также посольство от кельтских племен, обитавших около гор у Адриатического моря, которые, по словам одного очевидца, «велики ростом и много думают о себе» и которые, узнав о громких подвигах царя, просили его дружбы. На пиру молодой царь спросил их, чего они более всего боятся? он думал, что они назовут его; они отвечали: «Ничего, кроме того, чтобы как-нибудь на них не упало небо; но дружбу такого героя они ценят выше всего». Царь назвал их своими друзьями и союзниками и отпустил их с богатыми дарами, но впоследствии все-таки думал, что кельты хвастуны55.

Когда таким образом победа над вольными фракийцами принудила оставаться спокойными также и одрисских фракийцев, победа над трибаллами восстановила македонское господство над народами, жившими к югу от Дуная, нанесенное гетам поражение обеспечило Дунай как границу, чем и достигалась цель этой экспедиции, тогда Александр поспешил возвратиться на юг, в Македонию; пройдя через область своих союзников агрианов (в равнине Софии)56, он уже получил известие, что князь Клит со своими иллирийцами овладел проходом Пелиона, что князь тавлантинов Главкий уже спешит на соединение с Клитом и что сговорившиеся с ними автариаты собираются напасть на македонское войско, когда оно будет проходить через горы.

Положение Александра было трудное; находясь от проходов восточной границы, которую иллирийцы уже перешли, на расстоянии более чем восьми дней пути, он уже более не был в состоянии спасти Пелион, ключ к обоим речным бассейнам Галиакмона и Апса (Девола); хотя нападение автариатов задержало его только на два дня, но все-таки соединенные силы иллирийцев и тавлантинов были достаточно велики для того, чтобы проникнуть от Пелиона в самое сердце Македонии, занять важную линию по течению реки Эригона и, сами сохраняя сообщение со своей родиной открытым для себя через проход Пелиона, отрезать царя от южных областей его государства и от Греции, где уже начало замечаться опасное движение. Правда, Филота с сильным гарнизоном занимал Кадмею, а в распоряжении Антипатра имелись в Македонии силы, чтобы поддержать его; но без того войска, которое находилось с царем, они не могли сделать многого; и это войско было в серьезной опасности; Александр рисковал в этой игре многим; одно неудачное сражение, и все результаты, достигнутые с таким трудом им и его отцом, пропадут.

Лангар, князь агрианов, давший ему еще при жизни Филиппа бесспорные доказательства своей верности и контингент которого в только что оконченном походе сражался с отличным мужеством, явился к нему на помощь со своими гипаспистами и лучшими и отборнейшими войсками, какие он только имел; и когда затем Александр, крайне озабоченный задержкой, которую могли причинить ему автариаты, осведомился об их численности и вооружении, то Лангар сообщил ему, что ему нечего опасаться этих людей, но именно воинственного горного народа; если царь позволит, то он сам произведет вторжение в их страну, так что им будет достаточно дела у себя дома и не придется думать о дальнейших нападениях на неприятеля. Александр дал свое согласие, и Лангар, грабя и опустошая, вторгся в их долины, так что они не препятствовали дальнейшему движению македонян. Царь наградил своего преданного союзника за его верную службу, обручил с ним свою сводную сестру Кинну и пригласил его приехать отпраздновать свою свадьбу по окончании войны в Пеллу. Но Лангар тотчас же после этого похода заболел и умер.

В могучем горном кряже, образующем водораздел между реками Македонии и Иллирии, к юго-востоку от Лихнитского озера (озера Охриды) находится промежуток почти в две мили шириною, через который Апс (Девол) проникает к западу; он образует природные ворота между верхней Македонией и Иллирией. Царь Филипп не знал покоя до тех пор, пока не расширил пределов своей страны до берегов озера; между господствовавшими над ведшей туда дорогой позициями и укреплениями, горная крепость Пелион была самой лучшей и самой важной; расположенная как бастион против окружавших ее кругом гор Иллирии, она прикрывала также путь, ведший к югу из долины Эригона в долину Галиакмона и в южную Македонию; ведшая отсюда к Пелиону дорога шла вдоль прорезавшего себе путь через горы русла Аксия и была местами так узка, что войско едва могло проходить, имея по четыре человека в ряду57. Эта важная позиция теперь находилась уже в руках иллирийских князей; Александр форсированным маршем двинулся вверх по Эригону, чтобы, если возможно, снова завладеть крепостью до прихода тавлантинов.

Подступив к городу, он стал лагерем около Апса, намереваясь на следующий день пойти на штурм. Клит уже занял покрытые лесом высоты, кругом города, угрожая таким образом неприятелю с тыла в случае, если он сделает попытку напасть; по обычаю своей страны, он принес в жертву трех мальчиков, трех девочек и трех черных баранов, и потом выступил, как бы желая завязать бой с македонянами; но когда последние приблизились к высотам, иллирийцы поспешно оставили свои крепкие позиции, оставили даже жертвы, которые попали в руки македонян, и отступили в город, под стенами которого теперь расположился Александр, чтобы, так как атака не удалась, окружить его окопами и принудить сдаться. Но уже на следующий день на высотах появился с сильным войском Главк; Александр должен был отказаться от мысли штурмовать со своими наличными силами наполненную воинами крепость, имея при этом врага в тылу на горах. В его положении была необходима величайшая осторожность. Филота, посланный на фуражировку с отрядом всадников и необходимыми подводами, едва не попал в руки тавлантинов; только быстрое появление на помощь Александра с гипаспистами, агрианами и стрелками и 300 всадниками дало Филоте возможность возвратиться и спасло важный транспорт. Положение войска становилось труднее со дня на день; почти запертый в долине, Александр не имел ни достаточно войска для того, чтобы решиться вступить в решительный бой с войсками обоих князей, ни достаточно провианта, чтобы продержаться до прибытия подкреплений. Он должен был отступить, но отступление казалось вдвое опаснее; Клит и Главк не без основания думали, что в этой весьма неблагоприятной позиции царь находится в их руках; возвышающиеся кругом горы они заняли бесчисленным множеством конницы и массой аконтистов, пращников и тяжеловооруженных, которые могли напасть на узкой дороге на войско и искрошить его, между тем как иллирийцы из крепости напали бы на отступающих с тыла.

Смелым движением, какое могло исполнить только одно македонское войско, Александр разрушил все надежды неприятеля. Пока главная масса конницы и все легковооруженные, оборотясь фронтом к находившемуся в городе неприятелю, делали невозможной всякую опасность с этой стороны, фаланга, выстроенная в 120 рядов, имея по бокам 200 всадников прикрытия, двинулась вперед по равнине, соблюдая величайшую тишину, чтобы яснее слушать всякое слово команды. Равнина была с трех сторон окружена горами, с которых тавлантины угрожали флангам двигавшегося вперед войска; но все каре метало дротики и наступало на высоты, затем оно внезапно сделало поворот направо и стало наступать в этом направлении, а когда другой отряд неприятеля начал угрожать их новому флангу, обратилось против него; сменяя таким образом неоднократно с величайшей точностью одну позицию другою, македоняне двигались между занятыми неприятелем высотами и наконец построились на левом фланге «клином», как бы желая пробиться58. При виде этих неотразимых и произведенных с быстротою и порядком движений, тавлантины не решились на нападение и отступили с передовых высот. Но когда македоняне испустили боевой крик и ударили дротиками в щиты, то варваров охватил панический ужас, и они поспешно бросились бежать через высоты в город. Теперь высоты, через которые шла дорога, занимал только один отряд; Александр приказал гетайрам своей стражи59 сесть на коней и атаковать высоты; если враг окажет намерение сопротивляться, то половина их должна спешиться и сражаться пешком вперемежку со всадниками. Но неприятель, увидав, что на него идут в атаку, удалился с высот направо и налево. Тогда царь занял высоты, поспешно приказал взойти на них остальным илам конницы, двум тысячам стрелков и агрианов, затем он приказал гипаспистам, а за ними следом и фалангам перейти через реку, двинуться в боевом порядке по тому берегу налево и выставить там метательные орудия. Сам он тем временем остался на этой возвышенности с арьергардом и наблюдал за движениями неприятеля, который, лишь только заметил переправу войска, как уже двинулся к горам, чтобы напасть на отступавший с Александром арьергард. Направленная против них атака царя и боевой крик фаланги, сделавшей вид, что она хочет обратно переправиться через реку и произвести нападение, заставили их отступить, и Александр со своими стрелками и агрианами бегом спустились в реку. Он сам переправился первым и, когда увидал, что неприятель теснит арьергард его войска, приказал расположенным на другом берегу метательным орудиям открыть действия по неприятелю, а стоявшим в реке стрелкам оборотиться и стрелять; между тем как Главк со своими тавлантинами не отваживался подойти на расстояние выстрела, последние македоняне перешли через реку, так что Александр при всем этом опасном маневре не потерял ни одного человека; он сам сражался на самых опасных пунктах и был ранен ударом палицы в шею и камнем в голову.

Этим движением Александр не только спас свое войско от очевидной опасности, но мог также со своей позиции на берегу реки видеть все пути и все операции неприятеля и держать его в бездействии, если ему понадобится потребовать подкреплений60. Но неприятель дал ему еще раньше случай произвести нападение, которое положило быстрый конец этой войне. Неприятель, полагая, что это отступление было делом страха, расположился длинною линиею перед Пелионом, забыв защититься валом и рвами, или обратить должное внимание на службу на форпостах. Об этом узнал Александр; на третью ночь он незаметно с гипаспистами, стрелками, агрианами и двумя фалангами переправился через реку и приказал стрелкам и агрианам перейти в наступление, не дожидаясь прибытия остальных колонн; они ворвались в лагерь с той стороны, где менее всего было возможно сопротивление; и неприятели после ужасного пробуждения от глубокого сна, безоружные, без руководства или мужества, чтобы сопротивляться, были изрублены, — одни в шатрах, другие на длинной улице лагеря, третьи во время беспорядочного отступления, а преследование остальных продолжалось до самых гор тавлантинов; кому удалось бежать, тот спасся ценою потери оружия. Сам Клит бросился в город, поджег его и под охраною пожара бежал к Главку в область тавлантинов61. Таким образом с этой стороны снова была восстановлена старая граница, и мир, по-видимому, был дарован побежденным князьям, под условием признания верховных прав Александра62. Быстрые и сильные удары, которыми царь, не раз решавшийся на рискованные нападения, поразил иллирийцев, позволяют нам судить о нетерпении, с каким он желал покончить это дело. Пока у него еще была масса дела с иллирийцами, на юге началось движение, которое, не будь оно скоро заглушено, могло бы надолго воспрепятствовать осуществлению великого плана похода на Персию, а может быть, и сделать его навсегда невозможным.

Эллины признали гегемонию Александра и на собрании к Коринфе скрепили союз с ним присягой; но теперь его войско было далеко, и слова тех, которые напоминали о древней свободе и древней славе, скоро нашли открытые уши и сердца. Конечно, пока еще молодость Александра позволяла с презрением смотреть на него при персидском дворе в Сузах, они считали выгодным лавировать; в ушах афинян еще звучали слова, которые им недавно написал персидский царь: «Я не дам вам денег, не просите меня, потому что вы все-таки ничего не получите63». Но постепенно там начали понимать, какой враг родился для персидского царства в Александре. Мемнон (его брата уже не было в живых) был послан с 5000 греческих наемников против переправившихся уже в Азию македонских войск. Но движение среди азиатских греков грозило ему большими затруднениями; лучшим средством защиты было уже давно испытанное средство бороться с врагами персидского царства в Элладе и с помощью эллинов.

Дарий отправил к эллинам послание, в котором призывал их к войне против Александра; он послал деньги отдельным государствам, в Афины 300 талантов, но у демоса еще хватило благоразумия не принять их; их принял Демосфен, чтобы употребить их в интересах персидского царя и против скрепленного клятвою мира64. Он состоял в переписке со стратегами персидского царя, служившей, без сомнения, для того, чтобы давать и получать сведения относительно войны с Александром. Рука об руку с Ликургом и другими единомышленными с ним народными вождями, он делал все нужное для того, чтобы подготовить и возбудить новую борьбу против господства Македонии, и особенно для того, чтобы подтолкнуть к новым предприятиям фивских эмигрантов, во множестве нашедших прием в Афинах. Чем дальше находился Александр, чем долее он пребывал вдали, тем больше становилось мужество и усердие этой партии; распространившиеся о понесенном Александром в земле трибаллов поражении слухи были встречены с полным доверием65. В Аркадии, в Элладе, в Мессении, у этолян тоже пробудилась прежняя жажда новых порядков и новые надежды; но больше всех чувствовали иго македонского господства фиванцы; занимавший их цитадель гарнизон как бы постоянно напоминал им их теперешний позор и утрату их прежней славы.

В это-то время распространилось известие, что Александр пал в бою с трибаллами; Демосфен показал собравшемуся народу человека, получившего рану в том же самом сражении, в котором Александр будто бы пал перед его глазами66. Кто мог теперь сомневаться? Кто с радостью не склонился бы теперь на убеждения тех, которые говорили: вот наступило время освободиться от македонского ига, — заключенные с Александром договоры кончаются с его смертью, а персидский царь, готовый выступить на защиту свободы греческих государств, предоставил в распоряжение людей, которые, подобно ему стремятся единственно к благу и свободе эллинов, богатые субсидиии для поддержки всех направленных против Македонии предприятий. Не менее персидских денег содействовало этим планам и то, что наряду с Демосфеном говорил за них неподкупный Ликург. Важнее всего было действовать не теряя времени и каким-нибудь великим подвигом создать центр для всеобщего восстания.

Понятно, что в понесших тяжелое наказание Фивах, что среди находившихся в Афинах и везде в других местах фиванских беглецов и изгнанников настроение умов было таково, что нужно идти на все. Изгнанники уже раз выступали из Афин на освобождение Кадмеи; их вел Пелопид, победа при Левктрах и Мантинее были славными плодами этого геройского поступка. Конечно, в союзном договоре каждый город торжественно обещал не дозволять эмигрантам предпринимать из его стен насильственное возвращение на родину; но царь, с которым был скреплен этот договор, был теперь мертв. Несомненно, не без соглашения с Демосфеном, может быть даже снабженные им частью находившихся в его руках персидских денег, многие эмигранты покинули Афины; к ночи они прибыли в Фивы, где их друзья уже ожидали их. Они начали с того, что умертвили двух вожаков македонской партии, спустившихся ничего не подозревая с Кадмеи67. Они пригласили граждан на собрание, сообщили о случившемся и о том, на что можно надеяться; дорогим именем свободы и прежней славы заклинали они народ сбросить иго македонян и уверяли, что вся Греция и персидский царь готовы оказать им помощь; но когда они сообщили, что Александра нечего больше бояться, что он пал в Иллирии, тогда народ определил восстановить древнюю свободу, назначить новых беотархов, изгнать из Кадмеи гарнизон и через послов пригласить на помощь другие государства.

Все, казалось, обещало самый лучший успех; элейцы уже прогнали приверженцев Александра; этоляне волновались, Афины вооружались, Демосфен послал в Фивы оружие68, и аркадцы выступили на помощь фиванцам. И когда послы Антипатра явились на Истм, чтобы напомнить уже достигшим его мятежникам о заключенных договорах и чтобы потребовать от них определенной союзным договором помощи, то слушали не их, а горячие мольбы фиванских послов, которые, с перевитыми шерстью оливковыми ветвями в руках, призывали на защиту святого дела70. Тем более велика была горячность в самих Фивах; Кадмея была окружена палисадами и другими сооружениями, так что к находившемуся в крепости гарнизону не могла проникнуть ни помощь, ни съестные припасы; рабы были освобождены; они и метеки были вооружены для войны, город был в изобилии снабжен провиантом и оружием; Кадмея должна была скоро пасть, тогда Фивы и вся Эллада будут свободны, тогда будет отомщен позор Херонеи, и Коринфский союз, этот призрак независимости и безопасности, исчезнет перед радостным светом нового утра, уже занимающегося, по-видимому, над Элладой.

В это время распространился слух, что македонское войско приближается форсированным маршем и что оно стоит в Онхесте всего в двух милях расстояния. Вожаки успокаивают народ: это ведь Антипатр; с того времени, как убит Александр, македонян нечего более бояться. Затем явились гонцы с известием, что это сам Александр; они были дурно приняты: это, говорили им, линкестиец Александр, сын Аэропа. Через день после этого царь, которого считали мертвым, стоял со своим войском под стенами города71.

Как все вообще в этой первой войне царя поразительно и внезапно, полно живости и силы, так главным образом этот переход. Две недели тому назад он дал последнее сражение у Пелиона; при известии о происходящих в Фивах событиях, он выступил, в неделю прошел через горы и достиг Пелины при верховьях Пенея; быстро пройдя далее к Сперхею, перейдя через Фермопилы и вступив в пределы Беотии, он стоял теперь у Онхеста, в двух милях от Фив, почти в 60 милях от Пелиона". Первым последствием его внезапного появления было то, что шедшие на помощь народы Аркадии не отважились идти далее Истма, что афиняне определили не двигать своих войск до тех пор, пока не решится начатая против Александра борьба, и что орхоменяне, платейцы, феспийцы, фокейцы и другие враги фиванцев, считавшие себя уже совершенно отданными в жертву ярости своих прежних мучителей, с удвоенным рвением примкнули к македонянам. Царь не думал сразу прибегать к силе; он двинулся с войском из Онхеста и стал лагерем перед северною стеною около гимназии Иолая, ожидая, что фиванцы, увидев перед собой его войско, поймут все безумие своего предприятия и будут просить о мирном соглашении. Но они, хотя и лишенные всяких надежд на помощь, и не думали смириться, а приказали всадникам и легковооруженным произвести вылазку, причем им удалось оттеснить назад неприятельские форпосты, и с удвоенным рвением стали наступать к Кадмее. Даже и теперь Александр все еще медлил начать борьбу, которая, будучи раз начата, должна была иметь роковые последствия для греческого города; на второй день он двинулся к южным воротам, ведущим в сторону Афин и к которым с внутренней стороны примыкает Кадмея, и стал здесь лагерем, чтобы быть вблизи для поддержки находившихся в цитадели македонян; он все еще медлил с нападением. Говорят, он дал знать находившимся в городе, что, если они выдадут зачинщиков восстания Феникса и Профита, то он простит и забудет случившееся73. Многие в городе советовали и даже требовали, чтобы было послано к царю с просьбой о прощении; но беотархи, изгнанники и те, которые пригласили их возвратиться, не ожидая от Александра никакого дружеского приема, убеждали народ сопротивляться до последней возможности; царю, говорили они, должно ответить: если он желает мира, то пусть выдаст им Антипатра и Филоту; должно объявить, что все, кто заодно с ними и с персидским царем желает освободить Элладу, приглашаются явиться к ним в город74. Александр еще и теперь не хотел нападать.

Но Пердикка, фаланга которого составляла авангард македонского лагеря и стояла недалеко от неприятельских окопов, счел минуту для нападения настолько благоприятною, что, не дожидаясь приказа Александра, атаковал укрепления, прорвался через них и напал на неприятельские аванпосты 75. Аминта, стоявший со своей фалангой рядом с Пердиккой, тоже быстро выступил из лагеря и следом за ним напал на второй вал. Царь видел их движения и, боясь оставить их одних против неприятеля, приказал стрелкам и агрианам ворваться в окопы, а агеме велел выступить вместе с другими гипаспистами, но остановиться перед наружными окопами. При штурме второго вала пал тяжело раненный Пердикка, но две фаланги, соединившись со стрелками и агрианами, взяли вал приступом и проникли в город через ложбину ворот Электры до самого Гераклеона, когда фиванцы оборотились с громким криком и ринулись на македонян, так что последние со значительным уроном — пало семьдесят стрелков и в том числе их предводитель, критянин Эврибот — бегом принуждены были отступить к гипаспистам. В эту минуту Александр, видя, что занятые преследованием фиванцы не соблюдают никакого порядка, быстро двинулся на них с сомкнутою фалангою; они были опрокинуты и бежали так поспешно, что македоняне вместе с ними ворвались в ворота, между тем как в то же время в других местах стена, лишенная вследствие множества находившихся вне ее аванпостов всякой защиты, была занята взошедшими на нее македонянами и сообщение с Кадмеей было восстановлено. Теперь для города не было спасения; гарнизон Кадмеи с частью ворвавшихся бросился в нижний город на Амфион; другие перелезли через стены и бегом бросились на рынок. Тщетно сражались фиванцы с отчаянною храбростью; со всех сторон проникали в город враги; Александр был везде и воодушевлял своих словом и примером; фиванская конница, рассеянная по улицам, бросилась через оставшиеся еще свободными ворота в открытое поле; пехотинцы спасались, кто куда мог, в поле, в дома, в храмы, наполненные рыдающими женщинами и детьми. Теперь не столько македоняне, сколько фокейцы, платейцы и другие беотийцы, исполненные озлобления, произвели ужасное кровопролитие; не были пощажены даже женщины и дети, их кровь обагрила алтари богов76. Только сумрак наступившей ночи положил конец грабежу и убийству; число павших македонян равнялось пятистам, а фиванцев было уже убито шесть тысяч, когда приказ царя положил конец резне.

На следующий день царь созвал собрание членов Коринфского союза77, принимавших участие в борьбе, и предоставил им решить судьбу города. Судьями над Фивами были те же платейцы, орхоменяне, фокейцы, феспийцы, которым долго приходилось выносить ужасный гнет фиванцев, города которых были некогда разрушены ими78, а сыновья и дочери обесчещены и проданы в рабство. Они постановили, что город должен быть сравнен с землей, что земля, за исключением той, которая принадлежала храму, должна быть разделена между союзниками Александра, что все фиванцы с женами и детьми должны быть проданы в рабство и что свобода должна быть дарована только жрецам и жрицам, да еще лицам, связанным узами гостеприимства с Филиппом, Александром и македонянами; Александр повелел также пощадить дом Пиндара и его потомков. Тридцать тысяч человек79 всякого возраста и состояния было продано и рассеяно по всему свету, затем стены были снесены, дома очищены и разрушены; народа Эпаминонда теперь более не существовало и город представлял ужасную груду развалин, «кенотаф их славы»; наверху в уединенной цитадели македонский гарнизон сторожил храмы и «могилы мертвых».

Участь Фив была потрясающая; только поколение тому назад они владели гегемонией в Элладе, их священный отряд освобождал Фессалию и поил своих коней в Эвроте; теперь они были изглажены с лица земли. Греки всех партий неисчерпаемы в своих жалобах на падение Фив и слишком часто несправедливы к царю, который не мог спасти их. Впоследствии, когда среди наемных полчищ Азии в его руки как военнопленные попадались фиванцы, он никогда не относился к ним иначе, как с великодушием; уже теперь, когда борьба только что была кончена, он действовал таким же образом. Одна благородная фивянка, как рассказывают, была схвачена и связанная приведена к нему; ее дом был разрушен фракийцами Александра, она сама была обесчещена их предводителем и затем со страшными угрозами ее начали спрашивать, где она спрятала свои сокровища; она повела фракийца к скрытому в кустах колодцу; здесь, сказала она, погружены ее сокровища; и когда он спустился в колодец, она забросала его каменьями до смерти. Тогда фракийцы привели ее на суд к царю; она сказала, что она Тимоклея, сестра того Феагена, который, будучи стратегом при Херонее, пал, сражаясь против Филиппа за свободу греков. Не менее правдоподобен и конец рассказа, что Александр простил мужественную женщину и даровал свободу ей и ее родным80.

Падение и разрушение Фив не могло не отрезвить эллинов от их мимолетного энтузиазма. Элейцы поспешили призвать обратно изгнанных ими приверженцев Александра; аркадцы вернули свои войска с Истма и осудили на смерть тех, которые подговаривали их к этому походу против Александра; отдельные племена этолян отправили послов к царю и просили прощения за то, что у них случилось. Подобно этому было поступлено и в других местах.

Афиняне, несмотря на принесенную ими в союзе клятву, дозволили возвратиться на родину фиванским эмигрантам, постановили по предложению Демосфена послать помощь в Фивы и выслать в море флот; но они не воспользовались колебаниями Александра для того, чтобы двинуть свои войска в Фивы (они могли бы быть там в два перехода). Они праздновали великие мистерии (в начале сентября), как раз в то время, когда беглецы принесли весть о падении города; празднество было прервано в величайшем смятении, все движимое имущество было снесено из деревень в город, затем было созвано собрание, которое по предложению Демада решило отправить посольство из десяти приятных царю мужей, чтобы поздравить его со счастливым возвращением из земли трибаллов и с театра иллирийской войны, а также и с подавлением и справедливым наказанием восставших Фив, и чтобы в то же время просить разрешения для города поддержать свою исконную славу гостеприимства и милосердия также и теперь относительно фиванских беглецов. Царь потребовал81 выдачи Демосфена, Ликурга, затем Харидема, ожесточенного противника македонского господства, положившего конец его хищническому способу ведения войны, Эфиальта, который недавно отправлялся послом в Сузы, и других; они, сказал он, являются не только причиной понесенного Афинами при Херонее поражения, но и всех тех несправедливостей, которые после смерти Филиппа были дозволены против его памяти и против законного наследника македонского престола; в падении Фив они виновны не менее, чем организаторы восстания в самих Фивах; те из этих последних, которые теперь нашли убежище в Афинах, должны быть также выданы. Требование Александра вызвало жестокие дебаты в народном собрании в Афинах; Демосфен заклинал народ «не выдавать, как овцы в басне, своих сторожевых собак волку». Народ, не зная, что предпринять, ждал мнения строгого Фокиона; его советом было: какою бы то ни было ценою купить прощение царя и не прибавлять неблагоразумным сопротивлением к несчастью Фив еще и погибель Афин; те десятеро, которых требует Александр, должны теперь показать, что они из любви к отечеству готовы лично принести величайшие жертвы. Но Демосфен убедил своею речью народ, а пятью талантами принадлежавшего к македонской партии оратора Демада, чтобы этот последний был послан к царю и просил его предоставить афинскому народу суд над виновными82. Царь согласился, отчасти из уважения к Афинам83, отчасти из желания приступить скорее к походу в Азию, во время которого он не желал оставлять в Греции никакого подозрительного недовольства; было потребовано только изгнание Харидема, этого дикого авантюриста, к которому когда-то чувствовал отвращение сам Демосфен; Харидем бежал в Азию к персидскому царю84. Вскоре и Эфиальт сел на корабль и покинул Афины.

Когда таким образом спокойствие в Элладе было восстановлено, а уничтожение Фив и македонский гарнизон в Кадмее могли служить достаточной гарантией против новых движений в будущем, Александр выступил из лагеря перед Фивами и осенью 335 года возвратился в Македонию. Года было достаточно, чтобы упрочить его подвергавшийся многим опасностям престол; уверенный в повиновении соседних варварских народов, в спокойствии в Элладе, в преданности своего народа, он мог назначить следующую весну для начала предприятия, которое должно было иметь решающее значение в судьбах Азии и в ходе следующих веков.

Следующие затем месяцы были посвящены приготовлениям к великой войне; из Греции, из Фессалии, с гор и из долин Фракии явились толпы союзников; вербовались наемники и приготовлялись корабли для переправы в Азию. Царь занимался совещаниями85, чтобы составить план операций похода согласно сообщениям, которые были получены относительно природных условий стран востока, относительно важности в военном отношении бассейнов рек, горных хребтов, городов и стран. Мы были бы весьма счастливы, если бы имели об этом более подробные сведения и особенно о том, имели ли при дворе в Пелле представление о географических условиях царства, на которое думали напасть, и о его протяжении по ту сторону Тавра и Тигра. Конечно, Анабасис Ксенофонта, а вероятно и персидская история Ктесия были известны; много сведений могло было быть получено от греков, служивших наемниками в Азии, от персидских посольств и от Артабаза и Мемнона, в течение нескольких лет живших беглецами при македонском дворе. Но как ни старательно собирались сведения, они могли быть только ненадежным материалом для планов войны до Евфрата и во всяком случае не далее Тигра; об устройстве земель, лежавших далее к востоку, о существовавших там расстояниях, несомненно, не имелось никаких представлений.

Затем был определен порядок дел на родине: Антипатр был назначен наместником86, с войском, достаточным для того, чтобы обеспечить спокойствие в Элладе, защищать границы Македонии и держать в повиновении окружные народы; князья союзных варварских племен были приглашены лично участвовать в войне, чтобы этим еще более обеспечить царство от перемен и чтобы их единоплеменники, стоя под их начальством, были тем храбрее87. Еще одно опасение было высказано в военном совете главным образом Антипатром и Парменионом: кому в случае непредвиденного несчастия должны принадлежать права на царский престол? Они заклинали царя жениться до похода и подождать рождения наследника престола. Он отверг их предложения: недостойно, сказал он, ни его, ни македонян, ни эллинов, думать о свадьбе и брачном ложе, когда Азия уже готова к войне88. Неужели он должен ждать тех пор, пока придет уже собирающийся флот финикиян и киприотов, и соберется и перейдет через Тавр набираемое персидским царем войско? он не имеет права долее медлить, если желает приобрести Малую Азию и в ней базис для дальнейшей войны.

Источники говорят, что он действовал так, как будто бы навсегда прощался с Македонией. Все, что принадлежало ему на родине — имения, леса и деревни, даже пошлины с гаваней и другие доходы, он раздарил своим друзьям, и когда почти все уже было разделено, на вопрос Пердикки: что же остается ему самому, отвечал: «Надежда»; тогда Пердикка отказался от своей доли: «Позволь нам, которые будут биться вместе с тобой, разделить с тобой надежду»; и многие друзья последовали примеру Пердикки89. Этот рассказ преувеличен, но он соответствует настроению умов перед выступлением; царь умел вызвать все больший и больший подъем духа; наполнявший его энтузиазм сообщался его генералам, окружавшим его знатным всадникам и всему войску, следовавшему за ним; с юношей-героем во главе, они, уверенные в победе, вызывали весь мир на бой.