Глава II.
Но был ли Филипп, были ли его македоняне греками, чтобы иметь право принять на себя борьбу против персов в духе греческого народа и греческой истории?
Защитники старой партикуляристической политики и греческой «свободы» не раз отрицали это, и их великий представитель Демосфен заходит в своем патриотическом рвении так далеко, что уверяет, будто Филипп не только не из эллинов, но даже не родствен с ними, и что он принадлежит к варварам, которые не годятся даже быть хорошими рабами.
Древнейшие предания рисуют нам иную картину. У Эсхила, как уже упомянуто, царь Аргоса, Пеласг, говорит, что его народ, названный по его имени пеласгами, живет до светлых вод Стримона и занимает вместе с гористой страной Додоны земли около Пинда и обширные равнины Пеонии. Таким образом старый марафонский боец считает народы, живущие в бассейне реки Галиакмона и Аксия, единоплеменными с древним народонаселением земель, лежащих между Олимпом и Тенаром и к западу от Пинда. Высокий Пинд, отделяющий Фессалию от горной страны Додоны и от Эпира, образует своими северными отрогами до Чар-Дага, древнего Скарда, границу между Македонией и Иллирией; затем хребет поворачивает к востоку, к верховьям Стримона и по его левому берегу тянется далее на юго-восток, к морю, под именем Орбела, завершая природную границу македонско-пеонской области и границу с фракийскими народами на востоке и севере. В окруженной таким образом горами области Галиакмон, Аксий со своими притоками и Стримон прорезывают еще вторую и третью горные цепи, которые такими же концентрическими кругами, как Пинд, Скард и Орбел, подхватывают внутреннюю береговую равнину Пеллы и Фессалоники, лежащую у Фермейского залива, а двойной пояс котловин, через который прорываются эти три реки и из которых Аксий и Галиакмон достигают по этой береговой равнине моря недалеко друг от друга, естественным образом разделяет народонаселение этих земель на кантональные племена и делает береговую равнину их центром и сборным пунктом.
По рассказам Геродота, народ, носивший позднее имя дорян, вытесненный из Фессалии, переселился к Пинду в долину Галиакмона и носил там имя македонян. По другим сказаниям, Аргей, родоначальник македонян, выселился из Аргоса в Орестиде, лежавшей у верховьев Галиакмона области, и этим объясняется в них имя Аргеадов, которое носил царский дом. По другому преданию, сделавшемуся потом ходячим в стране, три брата, Гераклиды из царского рода в Аргосе, происходившего от Тимена, пришли на север к иллирийцам, затем проникли далее в гористую часть Македонии и наконец поселились в Эдессе у величественных каскадов, с которыми воды вступают в обширную и плодоносную береговую равнину. Здесь в Эдессе, называвшейся также Эгами, младший из трех братьев основал свое царство, которое затем постепенно росло и наконец соединило соседние округа Имафию, Мигдонию, Боттиею, Пиерию и Амфракситиду под именем македонян.
Они принадлежали к тем же пеласгическим племенам, которые некогда занимали всю территорию Греции и из которых впоследствии также и другие племена представлялись эллинам, от которых они отстали в развитии, варварами или полуварварами. Об этом родстве свидетельствует религия и обычаи македонян; если на границах и происходило смешение с иллирийскими и фракийскими племенами, то все-таки язык македонян является близким к древнейшим диалектам греческого языка.
В военном устройстве македонян до позднейших времен осталось в употреблении имя гетайров. Если последнее, как в этом вряд ли можно сомневаться, появилось в стране вместе с учреждением царской власти, то македонским гераклидам предстояла та же задача, как и их предкам в Пелопоннесе, а именно необходимость по переселении в чужую страну основать свою силу и право на подчинение туземцев, с той только разницей, что здесь более чем в других дорических государствах старое смешалось с новым и слилось в одно целое, сохранившее свежесть, но также и грубую суровость предков, — скажем даже, героическое время в его непоэтическом виде. Здесь существовали обычаи весьма старинного склада. Кто не убил еще ни одного врага, должен был ходить подпоясанный недоуздком; кто не убил еще ни одного кабана в открытом поле, не имел права возлежать на пиру, но должен был сидеть; при похоронах дочь умершего должна была тушить костер, на котором был сожжен труп; существует рассказ, что трофеи первой победы, одержанной Пердиккой над туземными племенами, были по воле богов в течение ночи опрокинуты львом в знак того, что тут не враги побеждены, а приобретены друзья, и с тех пор у македонян так и осталось обычаем не воздвигать трофеев по случаю победы над врагами; этого не делали ни Филипп после дня при Херонее, ни Александр после побед над персами и индусами.
В самые годы этих побед Аристотель пишет: «Из греческих земель царская власть сохранилась только в Спарте, у молоссов и в Македонии, — у спартанцев и молоссов потому, что ее прерогативы были так ограничены, что царям больше не завидовали». Между тем, как везде в других местах, царская власть, забывшая найти себе опору в простом народе, была вытеснена развитием аристократии: между тем как впоследствии даже простой народ, долго бывший исключенным от всякого участия в руководстве общественной жизнью и терпевший гнет, восстал наконец против этой аристократии, отнял у знатных родов их преимущества и низвел их к равноправности демократической общинной жизни, — Македония сохранила свою исконную царскую власть, так как здесь в отношениях между сословиями не успели развиться элементы столкновений и ненависти; «превосходя всех богатством и уважением», говорит Аристотель, здесь сохранилась старинная царская власть.
Опасности здесь были другого рода. Царская власть принадлежала царскому роду; но престолонаследие в нем не было установлено настолько прочно, чтобы им заранее устранялось всякое сомнение и неудовольствие. Чем свободнее здесь была царская власть, тем более требовала она личной энергии и дел от того, кто являлся ее носителем; весьма часто бывало так, что малолетнему, неспособному или бездеятельному наследнику престола приходилось уступить свое место более энергичному родному или двоюродному брату; таким образом по смерти Александра I Филэллина его младший сын Пердикка II не успокоился до тех пор, пока не устранил своих старших братьев Аминту, Филиппа и Алкета; таким образом сын Пердикки Архелай, родившийся в незаконном браке, вытеснил законного наследника и умертвил его, когда тот был еще ребенком. В других случаях простасия, организованная форма опеки, давала в руки средства для узурпации.
Была ещё и другая опасность: многие примеры показывают, что младшие сыновья царя, а также и чужеземцы получали, в наследственное владение участки в стране, конечно, под верховенством царя, но с такими царственными полномочиями, которые давали им право призывать народ на военную службу и держать собственные войска. Таким образом младший брат Александр I, Арридей, получил княжество Элимиотиду в горной части Македонии, и оно осталось в его роде, а брат Пердикки Филипп получил удел в верхнем течении Аксия. Царская власть не могла усилиться, если она не могла держать в повиновении эти княжеские линии, пока еще к тому же они находили себе опору в пеонах, агрианах, линкестийцах и других пограничных областях, управлявшихся независимыми князьями. Во время персидских войн Александр I, по-видимому, впервые принудил линкестийцев, пеонов, орестов и тимфейцев признать македонское господство; но их князья сохранили свой княжеский сан, а с ним и. свои княжеские владения.
Об устройстве Македонии до нас дошло слишком мало известий, чтобы можно было сказать, насколько обширна была власть царя. Если царь Архелай в последнее десятилетие пелопоннесской войны мог создать массу новых учреждений, если царь Филипп мог преобразовать монетную систему своей родины, бывшую с тех пор крайне неравномерной, и создать совершенно новую организацию войска, то царская власть должна была иметь весьма широкое право регламентации. Но, конечно, право определялось обычаем, и традиция заменяла недостаток законодательства. Можно сказать, что царская власть была так же далека от азиатской деспотии, как народ от крепостничества и рабской подчиненности; «македоняне — свободные люди», говорит один древний писатель, не пенесты, как масса народа в Фессалии, не илоты, как в земле спартанцев, но народ земледелов, имеющих свободную и наследственную собственность, имеющих общинное устройство с местными собраниями и местным судом, обязанных без всяких исключений военной службой; когда царь призывает страну еще и в позднейшее время, войско считается собравшимся народом и призывается в народное собрание для совета и суда.
В этом войске заметно выступает многочисленная знать под именем гетайров, боевых товарищей, известных уже песням Гомера. Эту знать мы вряд ли имеем право назвать аристократией; ее отличали только большая обширность владений, воспоминания о благородном происхождении и близкие отношения к личности царя, награждавшие верную службу почестями и дарами. Даже княжеские фамилии, которые прежде пользовались независимой властью в верхних частях страны и которые, хотя и стали в зависимые отношения к более могущественным царям Македонии, все-таки сохранили в своей власти свою прежнюю территорию, вступили со своим народом в такие же отношения, какие существовали в македонском царстве. Больших городов в эллинском смысле в этой земле мужиков и знати не было; города, лежавшие на морском берегу, были греческими колониями, независимыми общинами, стоявшими в сознательной оппозиции с лежавшей в глубине материка страной.
Более оживленные сношения Македонии с Грецией начались около времени персидских войн, особенно в царствование Александра I, «Филэллина», как называет его Пиндар. Уже его отец предложил бежавшему из Афин Гиппию, сыну Писистрата, убежище и поземельную собственность в своей стране. Сам Александр, который должен был следовать за войском персов в Элладу, делал, что мог, — припомним только битву при Платеях, — чтобы быть полезным эллинам; так как он доказал свое происхождение от Тименидов Аргоса, то ему было даровано право участия в олимпийских играх, — признание того, что он эллин.
Подобно ему, и его ближайшие преемники с большим или меньшим умением и энергией старались поставить свою страну в непосредственную связь с торговлей, политической жизнью и образованностью Эллады. Близость богатых торговых колоний в Халкидике; существовавшие благодаря им частые сношения с главными государствами Греции, боровшимися за обладание ими и искавшими или боявшимися влияния Македонии; почти непрекращавшаяся борьба в самой Элладе, заставлявшая многие знаменитые имена бежать из отчизны и искать спокойствия и почестей при богатом дворе в Пелле, — все это покровительствовало успехам Македонии.
Наиболее важно и плодотворно было время царя Архелая; между тем как пелопоннесская война волновала и терзала всю остальную Элладу, под его разумным руководством Македония делала быстрые успехи; он построил крепости, которых прежде в стране не было; проложил дороги; продолжал далее начатую организацию войска; «во всем», говорит Фукидид, «он сделал для Македонии более, чем предшествовавшие ему восемь царей». В честь олимпийского Зевса и муз он около Диона, недалеко от гробницы Орфея, учредил по образцу греческих гимнические и музические агоны. Его двор, при котором собирались поэты и различные художники и который был сборным пунктом македонской знати, служил народу образцом и руководил его дальнейшим развитием; Архелай считался у современников богатейшим и счастливейшим человеком на свете.
После него внутренние раздоры возобновились сильнее прежнего, быть может возбужденные и раздутые реакцией против собиравшейся с силами царской власти, но в то же время направленные и против новой образованности и новых обычаев, вводителями которых являлись цари; носителями этих тенденций, поощрявшихся всеми мерами политикой руководящих государств Греции, явились по самому ходу вещей княжеские роды и часть гетайров, тогда как масса народа, по-видимому, оставалась равнодушной.
Уже против царя Архелая поднялся линкестийский князь Аррабей в союзе с элимиотийским Сиррой, выставив предлогом или месть за устранение законного наследника, или защиту устраненного Пердиккой ближайшего законного наследника из царского дома Аминты, сына Арридея, внука Аминты. Архелай купил мир тем, что выдал свою старшую дочь замуж за Сирру Элимиотийского, а младшую за Аминта. Немного спустя он был, как говорят, случайно убит на охоте. Ему наследовал его малолетний сын Орест под опекой Аэропа, но опекун умертвил его и сам сделался царем. Аэроп несомненно сын того Аррабея из бакхиадского рода князей Линкестиды на границе Иллирии, с помощью которых его предки так часто боролись с македонскими царями; все то, что сделали Аэроп, его сыновья и внуки в следующие шестьдесят лет, рисует их постоянными противниками новых монархических тенденций царского дома и представителями освященных стариной более свободных условий жизни. Постоянно возобновлявшиеся мятежи и сопровождавшие их перемены на троне служат доказательством борьбы царского рода с партикуляристическими стремлениями.
Аэроп сумел удержать за собою престол; но когда он умер в 392 году, власть захватил в свои руки Аминта Малый; его в 392 году умертвил Дерда, и царем сделался сын Аэропа Павсаний. Его опять вытеснил Аминта, сын Арридея (390—369 гг.); с ним старшая линия царского дома снова вступила в свои права.
Годы его царствования полны смут, которые, казалось, делали потрясенную Македонию легкою добычею всякого нападения. Призванные, вероятно, линкестийцами иллирийцы произвели опустошительное вторжение в страну, победили царское войско и принудили самого царя бежать за пределы отечества. В течение двух лет царская власть была в руках у Аргея, а принадлежал ли он к царскому дому, или был братом Павсания, или был линкестийцем, остается неизвестным. Но Аминта возвратился назад с фессалийской помощью, и снова возвратил себе свое царство, правда, приведенное в ужасное состояние; города и местности на берегу находились в руках олинфян, даже Пелла закрыла царю ворота. Его брак с Евридикой, принадлежавшей к обоим княжеским домам, к дому Элимаиды и Линкестиды, был, вероятно, заключен для того, чтобы достигнуть наконец примирения.
Затем пошли последствия Анталкидова мцра и поход спартанцев против Олинфа; Аминта присоединился к походу, князь Элимиотиды, Дерда, тоже последовал за спартанцами с 400 всадников. Но достигнуть так скоро цели было нелегко; Дерда был взят в плен. И когда наконец (380 г.) Олинф был сломлен, поднялись Фивы, затем последовали вторжения Спарты при Наксосе и при Левктрах; Олинф возобновил халкидский союз; Ясон Ферский соединил в одно силы Фессалии и принудил вступить в союз с собой Алкета Эпирского и Аминта III, но был убит накануне великих успехов (370 г.). Слабый Аминта не мог бы защититься от его господства. Он умер немного спустя; ему наследовал старший из его трех сыновей, Александр II; его мать, элимиотянка, быстро покончила с ним. Она уже давно находилась в тайной связи с мужем своей дочери, Птолемеем, происходившим из неизвестного рода; пока Александр, призванный на помощь фессалийцами, удачно воевал, она уговорила любовника поднять против него оружие; Птолемей одержал победу над поспешившим возвратиться царем; тогда не замедлили вмешаться Фивы; необходимо было ослабить Македонию, прежде чем она достигнет дальнейших успехов в Фессалии; Пелопид устроил соглашение, по которому Александр давал в заложники тридцать знатных мальчиков, а Птолемей, как кажется, получил удельное княжество с городом Олором (по имени его он называется). Соглашение это как будто было создано для того, чтобы тем вернее погубить царя; он был убит на празднике во время пляски: мать отдала убийце свою руку и престол под именем опеки над своими младшими сыновьями Пердиккой и Филиппом (368—365 гг.). Против него поднялся прибывший по призыву многих мекедонян из Халкидики Павсаний — он носит титул «члена царского дома»; от какой линии его он происходит, определить теперь нельзя. Он сделал быстрые успехи; Евридика с двумя своими детьми бежала к Ификрату, стоявшему недалеко с афинским войском, и он подавил восстание. Но это не утвердило положения Птолемея; убиение Александра было нарушением договора с Фивами; друзья убитого обратились к Пелопиду, стоявшему с войском в Фивах; он явился с быстро навербованным войском; но золото Птолемея рассеяло его; Пелопид ограничился тем, что заключил с ним новый договор; в залог своей верности Птолемей дал 50 гетайров и своего сына Филоксена; может быть, при этом случае попал в Фивы и Филипп.
Впрочем, Пердикка III отомстил узурпатору за смерть своего брата смертью. Чтобы освободиться от влияния Фив, он примкнул к Афинам и со славой бился рядом с Тимофеем против олинфян. Но затем, вероятно, призванные линкестийцами, в его пределы вторглись иллирийцы; он сначала успешно отражал их, но затем пал в одном большом сражении, и 4000 человек пали с ним; страна далеко вглубь была опустошена иллирийцами, а с севера в нее ворвались пеоны.
Таково было положение дел, когда в 359 году вступил на престол Филипп, сперва вместо малолетнего сына Пердикки Аминты. Он — вероятно со смертью Птолемея — уже возвратился на родину; по соглашению, вступить в которое Пердикке посоветовал Платон, ему было дано удельное княжество; войска, которые он там держал, дали ему первую точку опоры. Опасность была велика; страна была занята иллирийцами и пеонами; явились старшие претенденты Аргей и Павсаний, поддерживаемые Афинами и фракийскими князьями; три незаконных сына его отца требовали престола. Поддерживаемый пошедшей навстречу его желаниям страной, Филипп преодолел первые затруднения; его осторожность, ум и решительность спасли царство от иллирийцев, фракийцев и пеонов, престол — от претендентов, а царский дом — от новых интриг и смут. И когда афиняне, ценою признания их притязаний на Амфиполь имевшие глупость отказаться от общего дела борьбы против него, были обеспокоены его успехами и, чтобы сломить силу Македонии единовременным вторжением варваров с трех сторон, заключили оборонительный и наступательный союз с иллирийцем Грабом, пеоном Липпеем и фракийцем Кетрипорисом и его братьями, — Амфиполь был уже взят и граждане перешли на сторону Филиппа; он быстро появился на границах, и далеко еще не готовые к войне варвары должны были поспешно покориться.
К 356 году границы были вполне обеспечены от варваров. Скоро исчезли и партии при дворе; принадлежавшие к партии линкестийцев Птолемей и Евридика умерли; один из сыновей Аэропа, Александр, был позднее куплен браком с дочерью верного Антипатра; двое других, Геромен и Аррабей, другими милостями, а сыновья Аррабея Неоптолем и Аминта воспитывались при дворе. Об обоих претендентах, Аргее и Павсаний, историческое предание молчит. Наконец законного наследника, сына Пердикки Аминту, именем которого сначала правил Филипп, он, когда тот вырос, связал браком со своей дочерью Кинаной.
Таким образом Македония была в руках монарха, который сумел методически и умно развить силы своего государства, воспользоваться ими и увеличить их до такой степени, что они наконец были достойны великой идеи вступить во главе греческого мира в борьбу с Персией. В историческом предании, как оно до нас дошло, изумительные успехи царя заставили забыть составлявшие это могущество элементы, благодаря которым они были достигнуты; и между тем как это предание наблюдает за каждым хитрым движением руки, захватывавшей одно за другим государства Греции, относительно тела, к которому принадлежит эта рука и которому она обязана своею силою и уверенностью своих движений, оно оставляет нас почти в совершенной темноте; соблазнительное золото, которое часто показывает, а в нужную минуту и раздает эта рука, является почти единственным существенным средством, с помощью которого действовал Филипп.
Если мы ближе всмотримся во внутреннюю жизнь его государства, то мы ясно различим два рычага, которые, хотя существовали еще и ранее, но только Филиппом были развиты во всем их значении и сделались основой его могущества.
«Когда мой отец вступил на престол», говорит у Арриана Александр взбунтовавшимся в 324 году в Опиде македонянам, «вы были кочевниками, нищими, одетыми в шкуры, вы пасли на горах овец и едва могли отбивать их от соседних иллирийцев, фракийцев и трибаллов; он дал вам хламиду солдата, свел вас в равнину и научил быть равными в бою с соседними варварами». Конечно, уже ранее в случае войны в поле выходил всякий способный носить оружие македонянин, чтобы по окончании войны снова возвратиться к своему плугу или очагу. Опасное положение, при котором вступил на престол Филипп, войны, которыми он особенно в первые годы своего царствования должен был защищать свою угрожаемую отовсюду страну, подали ему повод снова взяться за дальнейшее продолжение дела, начатого уже царем Архелаем и снова уничтоженного последовавшими за его царствованием внутренними смутами. Опираясь на обязательность военной службы, он создал национальное войско, которое, возрастая все более и более, наконец насчитывало в себе 40 000 человек.
Он сумел не только сформировать его, но и дать ему нужную дисциплину и военную выправку. Нам сообщают, что в пехоте он уничтожил ненужный обоз и телеги с поклажей, всадникам дозволил иметь только по одному конюху, и что часто, даже в летнюю жару, он заставлял их маршировать и делать нередко переходы в 6-7 миль с полным багажом и провиантом на несколько дней. Дисциплина в войске была так строга, что в войне 338 года два высших офицера были разжалованы за то, что привезли с собой в лагерь одну арфистку. С самой службой развилась строгая иерархия начальников и подчиненных и лестница чинов, подниматься по которой дозволяли только заслуги и признанная храбрость.
Благие последствия такой военной организации не замедлили сказаться. Ее результатом было то, что различные местности царства привыкли чувствовать себя одним целым, а македоняне одним народом; она сделала возможным то, что новоприобретенные области срослись с древней Македонией. Но главным образом вместе с этим единством и с этим типом милитаризма, сделавшимся отныне преобладающим, она дала македонскому народу гордое сознание своей военной силы и нравственную мощь подчиняться установленному порядку и иерархии, главой которых был сам царь. А ему, в свою очередь, земледельческое население страны давало гибкий и прочный материал для его целей, а знать гетайров — элементы для контингента офицеров, исполненных чувства чести и желания отличиться. Такое войско должно было стоять выше полчищ наемников или даже обычного контингента граждан греческих государств; такой крепкий и свежий народ не мог не превзойти пресыщенного демократической цивилизацией и возбужденного или притуплённого городской жизнью грека. Милость случая сохранила в этой македонской стране старинную силу и характер до тех пор, пока ему не выпало на долю показать себя на великих задачах; в борьбе между царями и аристократией она даровала здесь победу не надменной аристократии, как несколько веков тому назад в Греции, но царской власти. И эта царская, власть у свободного и крепкого народа пахарей, эта военная монархия придала теперь македонскому народу силу, форму и движение, необходимость которых хотя и признавали даже демократии Греции, но сохранить и развить которые в прочную организацию у них недоставало необходимых сил.
Напротив, образованность, лучший плод греческой жизни, должна была вполне и совершенно проникнуть в жизнь македонского народа и начатое уже прежними царями дело должно было продолжаться. Пример царя и его двора играл здесь крайне важную роль, и знатный элемент страны скоро занял столь же естественное, как и влиятельное положение, сделавшись образованною частью нации; такое различие не могло развиться ни в одном из главных государств Греции: спартанцы все были грубы и отличались от илотов и периэков своей страны только тем, что были их господами; свободные афиняне, по крайней мере, сами все без исключения считали себя крайне образованными, а в других местах существование аристократии хотя и прекратилось с введением демократии, но возникновение различия между бедным и богатым повлекло за собою тем более неизбежный упадок уровня умственной жизни.
Филипп жил в Фивах во время Эпаминонда; на его судьбу рано приобрел влияние Эврей из Орея, один из учеников Платона; самого Филиппа Исократ называет другом литературы и образования, а приглашение Аристотеля в учителя к сыну подтверждает это. Чтение всевозможных лекций, которое он, по-видимому, ввел и которое прежде всего предназначалось для окружавших его пажей, имело своей целью заботу об образовании молодого поколения знати, которое он по мере возможности старался привлекать к своему двору, привязывать к своей личности и приучать к непосредственному служению царскому дому. Как пажи и в более зрелой молодости в рядах гетайров как телохранители (σωματοφύλαχες) царя, как командиры отдельных частей войска при посольствах к греческим государствам, где они так часто являются, знать имела достаточно случаев отличиться или получить награду за оказанные услуги; но везде чувствовался недостаток образованности и аттических манер, каких желал царь и какими он сам обладал. Самый ожесточенный противник его должен был признаться, что Афины не могут указать на подобного ему в светском изяществе; и если обыкновенно при его дворе соответственно грубости македонского характера происходили пиры, шум и пьянство, «как у кентавров или лестригонов», по презрительному выражению Феопомпа, то придворные празднества, прием иностранных послов и празднование великих игр были тем блестящее в эллинском духе и вкусе, все было роскошно и устроено на широкую ногу, а не жалко и скудно. Имения царского дома, поземельные подати страны, пошлины с пристаней, рудники Пангеона, приносившие ежегодно 1000 талантов дохода, и главным образом введенные Филиппом в управление порядок и экономия придали такой блеск его царствованию, как это было только один раз в Греции, — в Афинах, в век Перикла.
Двор Пеллы с его роскошью, военным блеском и собиравшейся при нем знатью мог производить импонирующее впечатление даже на афинских послов. Многие из этих знатных родов, как мы уже заметили, были княжеского происхождения; таков был линкестийский род Бакхиадов; таков был род Полисперхонта, княживший в тимфейской земле; таков род Оронта, которому, по-видимому, принадлежала область Орестиды; старший сын Оронта Пердикка получил командование над фалангой Орестиды, как кажется, той самой, которая, когда он сам сделался гиппархом, перешла к его брату Алкету. Самым знатным из этих княжеских родов, боковой линией царского дома, был род Элимиотиды, происходивший от вышеупомянутого князя Дерды, жившего во время пелопоннесской войны; около 380 года этой землей владел другой Дерда и ходил тогда против Олинфа в союзе с Аминтой Македонским и спартанцами; но, как мы уже сказали, он был взят в плен олинфянами. Целью Филиппа, когда он женился на его сестре Филе, было желание крепче привязать его этим к себе или загладить какую-нибудь ссору. Братья Дерды, Махата и Арпал, упоминаются в числе окружавших царя лиц. Во всяком случае в отношениях между Филиппом и этим семейством оставалась натянутость, которая не всегда достаточно искусно скрывалась и которую, быть может, царь намеренно поддерживал для того, чтобы сомнительною милостью держать их на некотором отдалении и под постоянным страхом; в одном процессе, где судьею был царь, Махата едва мог добиться справедливого приговора, и одним несправедливым поступком, в котором провинился кто-то из родственников этого дома, Филипп не преминул воспользоваться для того, чтобы публично оскорбить всю фамилию; просьбы за виновного, с которыми обратился к царю Арпал, брат Махаты, были резко отвергнуты.
Из множества находившихся при дворе Пеллы знатных родов, особенного упоминовения по своей важности заслуживают два рода: Иоллы и Филоты. Сыном Филота был тот верный и благоразумный Парменион, которому Филипп не раз вверял начальство над важнейшими экспедициями; ему он был обязан победой 356 года над дарданцами, ему он приказал в 343 году занять Эвбею; братья Пармениона, Асандр и — Агафон, а еще более его сыновья, Филот, Никанор и Гектор, принимали впоследствии значительное участие в славных подвигах отца; его дочери вышли замуж за знатнейших сынов государства: одна за фалангарха Койрана, другая за Аттала, чья племянница была впоследствии супругой царя. Не менее влиятельное и почетное положение занимал сын Иоллы, Антипатр, или, как называли его македоняне, Антипа; это видно уже из слов царя: «Я спал спокойно, потому что Антипа бодрствовал», его испытанная верность и трезвая проницательность, которую он проявлял в военных и политических делах, делали его вполне пригодным для высокого звания наместника царства, которое он скоро должен был занять; женитьба на его дочери казалась царю вернейшим средством привязать к себе знатный род линкестийцев; его сыновья Кассандр, Архий и Иолла приобрели значение лишь впоследствии.
Таков был двор и нация в том виде, какой им придал Филипп; мы должны прибавить, что монархический элемент в государственной жизни Македонии не мог не приобрести решительного перевеса, как благодаря историческому положению этого государства, так и благодаря личной энергии Филиппа. Характер и образ действий царя становятся понятными только в общей связи целого. Стоя в центре противоречий и противоположностей и самого разнообразного характера, грек относительно своего народа, македонянин для греков, он превосходил первых греческою хитростью и коварством, вторых македонскою грубостью и энергией, а тех и других ясным пониманием своих целей, строгой логикой в проведении своих планов и быстротою и тайною исполнения. Он умел всегда оставаться загадкой для своих противников, являться им всегда иначе, не с той стороны и не в том направлении, как они ожидали. Склонный от природы и сладострастию и наслаждению, он был также несдержан, как и непостоянен в своих привязанностях; часто он, по-видимому, находился вполне во власти своих страстей, а между тем во всяком данном случае он был их полным господином, трезвым и холодным, как этого требовали его цели; и можно сомневаться, где более проявлялась его истинная натура: в добродетелях ли, или в его ошибках. В нем, как в одной картине, отражаются образованность его века, его лоск, ум, фривольность и его смесь великих идей и утонченной изворотливости.
Решительной его противоположностью была его супруга Олимпиада, дочь эпирского царя Неоптолема, происходившего из рода Ахилла; Филипп в свои молодые годы познакомился с ней при праздновании мистерий в Самофракии и женился на ней с согласия ее опекуна и дяди, Ариббы. Прекрасная собой, несообщительная, полная внутреннего огня, она была горячо предана таинственному служению Орфея и Вакха и темному волшебству фракийских женщин; во время ночных оргий, гласит предание, она впереди всех носилась по горам в диком исступлении, потрясая фирсом и змеей; в ее снах повторялись те же фантастические картины, которыми был полон ее ум; за день до свадьбы, гласит предание, она видела во сне, что вокруг нее шумит грозная буря, что яркая молния ударила в ее чрево, что затем из него блеснул яркий огонь, пожирающее пламя которого широко распространилось и затем исчезло.
Когда предание говорит нам, что в ночь, когда родился Александр, кроме многих других знамений сгорел в Эфесе храм Артемиды, который с Мегабизом, стоявшим во главе своих евнухов и иеродулов, был для эллинов настоящим восточным святилищем, что затем весть о рождении сына царь Филипп получил единовременно с известием о трех победах, то в форме сказки она выражает общий смысл богатой подвигами жизни героя и идею великой связи между событиями лучше, чем это часто тщетно старалась указать наука, а еще чаще преувеличивала.
Говоря о царе Филиппе, Феопомп говорит: «Никогда, принимая все во внимание, Европа не носила такого человека, как сын Аминты». Но чтобы завершить дело, в котором он видел цель своей жизни, ему, упорному, расчетливому, работавшему не покладая рук, недоставало последнего — нечто, которого ему не было дано судьбою. Он мог ухватиться за эту мысль, как за средство объединить Грецию и обратить взоры своих македонян к высшей цели; эта мысль была внушена ему образованностью и историей Греции; к этой мысли вынудило его то трудное положение вещей, в котором ему так долго и так тяжело приходилось бороться, а к ее осуществлению не необходимость и не неудержимая увлекательность этой мысли; видя его медлящим среди постоянно новых приготовлений и уклоняющимся в сторону, можно было бы усомниться в его вере в нее; конечно, эти приготовления были необходимы; но, нагромождая Оссу на Пелион, вы все-таки не достигнете Олимпа богов. Да, он видел по ту сторону моря страну побед и будущности Македонии; но затем его взгляд затмился; и его планы заволоклись воздушными образами его желаний. То же искание великого дела сообщилось от него его окружающим, знати и всему народу, оно сделалось постоянно звучащим основным тоном македонской жизни, заманчивой тайной будущего: они воевали с фракийцами и побеждали греков; но целью, для которой они воевали и побеждали, был восток.
В такой среде провел Александр годы своего детства, и уже рано душу мальчика должны были занимать сказания о востоке, о тихой золотой реке и источнике солнца, о золотой виноградной лозе с кистями изумрудного винограда и о лугах Нисы, где родился Дионис; затем он подрос и услыхал о победах при Марафоне и Саламине, о священных храмах и гробницах, разрытых и оскверненных персидским царем с его состоявшим из рабов войском, о том, как тогда и его предок, Александр первый, должен был дать персам воду и землю и последовать за ними с войском против эллинов, как теперь Македония пойдет на Азию и отомстит за предков. Когда однажды в Пеллу прибыли послы из персидской столицы, он заботливо расспрашивал их о войсках и народах их царства, о законах и обычаях, об организации и жизни этих народов, и персы удивлялись мальчику.
Не менее важным обстоятельством было и то, что учителем юного царевича был Аристотель, — величайший мыслитель древности (345—344 гг.). Когда у него родился сын, Филипп просил его об этом, и Аристотель будто бы отвечал: «Меня радует не то, что он родился, но то, что он родился в твое время; выращенный и воспитанный тобой, он будет достоин нас и не посрамит положения, которое впоследствии будет его наследием». Тот, который завоевал мир для мысли, воспитал того, кто должен был завоевать его мечом; ему подобает слава внушения страстному мальчику зародышей и шири мысли, мыслей о величии, научивших его презирать наслаждение и бежать от сладострастия, облагородивших его страсти и придавших его силе меру и глубину. Александр всю свою жизнь сохранил самое сердечное уважение к своему учителю; своему отцу он обязан только жизнью, говорил он, своему учителю тем, что он живет достойно.
Среди таких влияний сложился его гений и характер; полный жажды дела и любви к славе, он скорбел о победах своего отца, которые не оставят ему больше никакого дела. Образцом его был Ахилл, происхождением от которого он любил хвалиться и которому ему суждено было уподобиться своей славой и своими страданиями. Как Ахилл любил своего Патрокла, так он любил друга своей юности, Гефестиона; и если он считал своего предка счастливым тем, что Гомер передал потомству память о его делах, то героические сказания восточных и западных народов не уставали украшать имя Александра чудесным ореолом человеческого и сверхчеловеческого величия. Он любил более мать, чем отца; от нее он наследовал энтузиазм и ту глубокую живость чувства, которая отличает его в ряду героев старых и новых времен. Этому соответствовала его внешность: его резкая походка, блестящий взор, откинутые назад волосы и сила его голоса изобличали в нем героя; когда он спал, он очаровывал кротостью своего лица, нежным румянцем, игравшим на его щеках, взглядом своих влажных глаз и слегка склоненной налево головой. В конных упражнениях он выдавался между всеми; еще мальчиком он укротил дикого фессалийского коня Букефала, на которого никто не решался сесть и который впоследствии во всех его войнах служил ему боевым конем. Первый поход он совершил еще в царствование своего отца; между тем как Филипп осаждал Византии, он покорил медов и основал там город своего имени; еще более прославился он в битве при Херонее, выигранной благодаря его личной храбрости. Год спустя он победил в весьма жарком бою иллирийского князя Плеврия. Отец, по-видимому, без зависти видел в сыне будущего завершителя своих планов; после стольких потрясений, которых стоило стране престолонаследие в царском доме, он будет спокоен за ее будущность, когда рядом с ним стоит наследник, достойный, по-видимому, высших задач, ожидающих будущего царя, которому, как он выражался, «Македония будет мала» и которому «не придется, как ему, раскаиваться во многом, чего уже более не изменить».
Но затем начались раздоры между отцом и сыном: Александр видел, что Филипп пренебрегает его матерью и предпочитает ей фессалийских танцовщиц и греческих гетер; затем царь даже избрал себе вторую супругу из знатных дочерей страны, племянницу Аттала, Клеопатру. Свадьба, как рассказывают, праздновалась по македонскому обычаю с блеском и шумом; пили и смеялись; все уже были возбуждены вином; тогда Аттал, дядя молодой царицы, воскликнул: «Македоняне, просите богов благословить чрево нашей царицы и подарить стране законного наследника престола!». Александр был при этом; в жестоком гневе он крикнул ему: «А меня ты считаешь незаконным, негодяй»? и бросил в него кубком. Царь вскочил в ярости, выхватил висевший у бедра меч и бросился, чтобы пронзить сына; вино, ярость и полученная при Херонее рана сделали его шаги неверными; он закачался и упал на землю. Друзья поспешили удалить Александра из зала; «Смотрите, друзья», сказал он, выходя, «мой отец хочет идти из Европы в Азию, а не может дойти от стола до стола». Вместе со своею матерью он покинул Македонию; она отправилась в Эпир, на свою родину, а он поехал далее к иллирийцам.
Вскоре после этого в Пеллу приехал коринфский друг царя, Демарат; после первого приветствия царь спросил, что делается среди эллинов и живут ли они в мире и согласии? Друг отвечал с благородной откровенностью: «О царь, зачем ты спрашиваешь о мире и согласии в греческих землях, когда свой собственный дом ты наполнил неудовольствием и ненавистью и удалил от себя тех, кому надлежало бы быть тебе всего ближе и милее»! Царь молчал; он знал, как был любим Александр, чем он считался и чем он был; он боялся подать грекам повод к худым толкам и, быть может, к еще худшим планам. Сам Демарат должен был взять на себя посредничество; скоро отец с сыном помирились, и Александр вернулся.
Но Олимпиада не забыла, что она была презрена и оттолкнута; она осталась в Эпире и склоняла своего брата поднять оружие против Филиппа и освободиться от его зависимости. Вероятно, она не переставала предупреждать и раздражать и своего сына. Поводов к неудовольствию было достаточно; Аттал и его друзья везде занимали первое место. Но когда посланным карийского династа Пиксодара, добивавшимся союза с Филиппом и предлагавшим ему породниться домами, был в мужья дочери династа предложен Арридей, сын царя от фессалиянки, Александру оставалось только предположить, что подвергаются опасности его права на престол. Друзья его были того же мнения; они советовали ему решительно и с величайшей поспешностью противодействовать планам царя. Доверенный человек, актер Фессал, был послан сказать карийскому династу, что пусть он не отдает своей дочери слабоумному незаконному сыну, но что Александр, законный сын царя и будущий наследник престола, готов сделаться зятем такого могущественного князя. Филипп узнал об этом деле и до крайности рассердился; в присутствии молодого Филоты, одного из друзей Александра, он упрекнул его в нечестности его недоверия и его скрытности; он недостоин своего высокого рождения, своего счастия, своего призвания, если не стыдится жениться на дочери карийца, на рабыне варварского царя. Друзья, давшие этот совет Александру, Гарпал, сын Птолемея Лага Неарх, братья Эригий и Лаомедонт, были удалены от двора и из страны; от Коринфа была потребована выдача Фессала.
Так наступил 336 год. Приготовления к войне с персами велись с величайшей энергией, были созваны контингенты союзных государств, в Азию было послано значительное передовое войско под командой Пармениона и Аттала, чтобы занять позиции по ту сторону Геллеспонта, освободить эллинские города и открыть дорогу большому союзному войску. Весьма странно, что царь разделял таким образом свои силы, тем более странно, что он отправил часть их, которая во всяком случае не могла быть достаточной, прежде, чем вполне обеспечил себя в делах внутренней политики. От него не могли скрыться движения в Эпире; они грозили, по-видимому, войной в будущем, которая не только обещала еще более затянуть поход в Персию, но, если бы она окончилась удачно, не принесла бы значительных выгод, а в противном случаев разрушила бы одним ударом дело, стоившее стольких усилий и потребовавшее от царя двадцати лет труда. Война должна была быть избегнута; отношения Молосса к Македонии не могли оставаться такими непрочными; он был закуплен предложением, которое было для него почетным и в то же время гарантировало ему его власть. Филипп обручил с ним свою дочь от Олимпиады Клеопатру; свадьба должна была совершиться еще осенью того же года; эту свадьбу царь решил отпраздновать с величайшей пышностью и сделать ее в то же время праздником объединения всех эллинов и общим освящением персидской войны; ведь на его вопрос, победит ли он персидского царя, дельфийский бог отвечал ему: «Видишь, бык увенчан; конец близок; жертвоприноситель готов».
В числе находившихся при дворе знатных юношей был некто Павсаний, отличавшийся своей красотой и пользовавшийся большой любовью царя. Жестоко оскорбленный Атталом на одном пиру, он обратился в величайшем негодовании к царю, который, хотя и отнесся с порицанием к поступку Аттала, но ограничился тем, что постарался смягчить оскорбленного юношу подарками и принял его в число своих телохранителей. После этого царь женился на племяннице Аттала, а Аттал на дочери Пармениона; Павсаний терял всякую надежду отомстить за себя; тем глубже засела в нем досада, жажда мести и ненависть к тому, который лишил его этой надежды. В своей ненависти он был не один; линкестийские братья не забыли, чем были их отец и брат; они вступили в тайные сношения с персидским царем и были тем опаснее, чем менее они этим казались. Незаметно недовольных собиралось все более и более; софист Гермократ разжигал пламя ядом своих искусных речей, он вошел в доверие к Павсанию. «Как можно достигнуть величайшей славы»? спросил юноша. «Убей того, кто совершил величайшее», был ответ софиста.
Наступила осень, а с ней и свадебное празднество; свадьба должна была праздноваться в Эгах, прежней резиденции, с того времени, как расцвела Пелла, оставшихся местом погребения царей; гости стекались со всех сторон: из Греции с большой пышностью прибыли феоры, многие с золотыми венками для Филиппа, съехались князья агрианов, пеонов и одрисов, вельможи государства, знатное дворянство страны и несметная масса народа. Среди громких ликований, приветствий и почетных приношений, среди торжественных процессий и пиров проходит первый день; герольды приглашают на следующее утро в театр. Еще не рассвело, а уже пестрая толпа суетливо спешила по улицам к театру; окруженный пажами и телохранителями, приближается, наконец, в праздничном одеянии царь; он посылает свиту вперед в театр, считая, что не нуждается в ней среди ликующей толпы. Тут на него бросается Павсаний, поражает его кинжалом в грудь и, пока царь падает, кидается к ожидающим его у ворот лошадям; на бегу он спотыкается и падает; Пердикка, Леоннат и другие телохранители нагоняют и закалывают его.
Собрание разбегается в полном замешательстве; все смущены и встревожены. Кому должен принадлежать престол, кто спасет его? Старший из сыновей царя — Александр; но македонян страшит дикая ненависть его матери, к которой, в угоду царю, многие относились с презрением и пренебрежением. Она уже в Эгах, чтобы присутствовать при погребении мужа; она точно предчувствовала, точно заранее знала об ужасном событии; убиение царя называют ее делом, она держала наготове лошадей для убийцы. И Александр тоже знал о предполагавшемся убийстве, — еще лишнее доказательство того, что он не сын Филиппа, а зачат и рожден среди черного колдовства; вот где причина отвращения царя к нему и его дикой матери, вот где причина второго брака к Клеопатрой. Мальчику, которого она только что родила, принадлежит трон; и разве Аттал, ее дядя, не пользовался доверием царя? Он достоин взять на себя регенство. Другие думают, что ближайшее право на престол принадлежит Аминте, сыну Пердикки, который еще ребенком принужден был передать Филиппу бразды правления над окруженным опасностями государством; только превосходные качества Филиппа делают простительной его узурпацию; по нестарящемуся праву Аминта должен получить теперь престол, которого он сделал себя достойным своим долгим отречением. В свою очередь, линкестийцы и их приверженцы утверждают: если против кровных наследников Филиппа выставляются на вид более старые права, то раньше отца Пердикки и Филиппа царство принадлежало их отцу и брату, и узурпаторы не должны больше похищать его у них; кроме того, Александр и Аминта почти еще мальчики, последний с детства отвык от надежды на трон и лишен необходимой для царя силы, а Александр, находящийся под влиянием своей жаждущей мести матери, благодаря своей гордости, своему испорченному воспитанию во вкусе дня, своему презрению к нравам доброй старины еще опаснее для вольностей края, чем был даже его отец Филипп; они же, линкейстийцы, напротив, являются друзьями страны и принадлежат к роду, всегда стремившемуся сохранить во всей их неприкосновенности обычаи старины; состарившись среди македонян, близко знакомые с желаниями народа, находясь в дружбе с великим царем в Сузах, они одни только могут защитить страну от его гнева, если он придет требовать удовлетворения за начатую Филиппом безумно смелую войну; к счастью рука их друга вовремя освободила край от царя, который считал ничем право и благо народа, клятвы и добродетель.
Так говорили партии, но народ ненавидел цареубийц и не боялся войны; он забыл сына Клеопатры, так как представитель его партии был далеко; он не знал сына Пердикки, бездействие которого казалось достаточным доказательством его неспособности. На стороне Александра были все права и участие, которое вызывают незаслуженные оскорбления, кроме того слава, которую он стяжал в войнах с медами и иллирийцами и победой при Херонее, и еще более прекрасные славы образованности, приветливости и великодушия; даже во главе государственных дел ему уже приходилось стоять с успехом; ему принадлежали доверие и любовь народа; особенно в войске он мог быть уверен. Линкестиец Александр понял, что ему не остается никакой надежды; он поспешил к сыну Олимпиады и был первым, который приветствовал его царем македонян.
Первым делом Александра было «не простое принятие стоявшего вне сомнений наследия»; он, двадцатилетний юноша, должен был показать, имеет ли он призвание и силу быть царем. Уверенною рукою он взялся за бразды правления, и смятение прекратилось. Он, по македонскому обычаю, призвал войско, чтобы принять от него поздравление: изменилось только имя царя, сказал он ему, но могущество Македонии, порядок вещей и надежды на завоевания остались те же. Он удержал прежнюю обязательность военной службы и освободил тех, которые служили в войске, от всех других повинностей и обязательств. Введенные им частые упражнения и переходы восстановили военный дух войска, расшатанный последними событиями, и вдохнули в него веру в своего царя.
Цареубийство требовало строжайшего наказания; это наказание было в то же время самым верным средством упрочить новое правительство. Обнаружилось, что линкестийские братья были подкуплены боявшимся войны с Филиппом персидским царем и что они в надежде захватить с помощью персов в свои руки престол устроили заговор, которого Павсаний был только слепым орудием; заговорщики были казнены в день похорон, в их числе линкестийцы Аррабей и Геромен; так как брат их Александр покорился, он был помилован; сын Аррабея Неоптолем бежал к персам.