История рыцаря Д'Алессио (Кузмин)

История рыцаря Д'Алессио
автор Михаил Алексеевич Кузмин

Опубл.: 1904. Источник: az.lib.ru • Драматическая поэма в 11 картинах.

Кузмин М. А.

История рыцаря Д’Алессио.

Драматическая поэма в 11 картинах.

Участники действа (действенные лица):

Асторре Д`Алессио.

Брунетто Греко, его учитель.

Руджеро дель Пассио.

Пьетро да Винчи.

Брат Макарий.

Брат Мемнон.

В Падуе:

Монах.

Солдат.

Крестьянин.

Рудольфо, лодочник.

В Смирне:

Евнух.

Сказочник.

Старик.

Мальчик.

Султан.

Оруженосец Пьетро да Винчи.

Поющий дух.

Элен, изгнанница из Англии.

Бьянка, куртизанка.

Султанша.

Катарина, ворожея.

Старуха.

Молодая девушка.

Женщина с ребёнком.

Крестьянки, горожане, кавалеры, служанки, купцы, матросы и прочий народ, юноши и мальчики в храме, духи.

Картина 1-ая.
Замок Асторре Д`Алессио в горах северной Италии, где он одиноко живёт со своим учителем Брунетто Греко, погружённый в науки и тайные опыты. Характер построек почти ещё романский, простой и тяжеловесный. Сцена представляет собой внутренний двор замка, с двух сторон окна его зданий, слева в углу — часть стены с узкими воротами и подъёмным мостом, за стеной видны высокие горы и ночное предрассветное небо, нигде больше неба не видно из-за высоких стен замка, справа во дворе — колодец. Всё сумрачно, невидимая Луна на ущербе бросает сероватый неверный свет, как перед рассветом. Одно окно освещено. Невидимый дух поёт.

Дух

(за сценой)

Вперёд, вперёд!

Любовь тебя зовёт.

Вставай, вставай,

Минуты не теряй,

И смело жди,

Что будет впереди.

Ты знаешь сам

По дремлющим мечтам,

Что миг пройдёт,

И счастье уж уйдёт.

Скорей, скорей

Седлай своих коней!

Там знанье — свет,

Там злобе места нет.

Где ты — там я,

С тобой любовь моя.

И смело в путь!

Не думай отдохнуть,

Когда вперёд

Тебя мечта зовёт.

Вперёд, вперёд…

Звуки пропадают, на галерею, не освещённую луной, выходит Асторре, как бы влекомый звуками, останавливается в тени, не сходя во двор.

Асторре.

Ещё, ещё… Умолкли… Слух мой жаждет

Ещё упиться пеньем тем чудесным,

Но звуки стихли, и незрим поющий.

Я слышу только — кровь стучится в сердце,

И оно бьётся… Я ту песню помню

(Хоть часто забываю, только стихнет).

Она — не бред… Как сон перед рассветом,

Я помню полдень, жёлтые страницы

Старинных книг раскрыты предо мной,

Но взор скользил в окно на выси гор,

И в первый раз, не слушая Брунетто,

Я заскучал, и вдруг услышал пенье,

Не громче, чем в ушах звенит порою,

Иль комары, что в вышине роятся.

И образ мне мелькнул: открытый взгляд

Зеленоватых глаз, внимательный и нежный,

Меж мальчиком и юношей сложенье

И кудри посветлее янтаря…

Очнулся я под тихий говор Греко

И вновь внимал изысканным сплетеньям

И силлогизмам мудрости напрасной,

Но брошено зерно, зародыш всходит,

На новый путь меня мечта выводит.

Кто ты, незримый дух, куда зовёшь?

Куда ты пеньем увлекаешь?

Про мудрость, благо, свет поёшь,

Свою любовь мне обещаешь.

Постыл богатств мне ложный блеск теперь,

Постыло мне наук очарованье,

Я, как слепой, нащупываю дверь,

За коей спят любовь и упованье.

Но ты, поющий дух, явись скорей,

Что б к цели привести меня прямей!

Дождусь рассвета, не ложась. Какой здесь сон,

Когда я на пороге новой жизни

Стою, как пленник, от лучей отвыкший

И закрывающий глаза на Солнце?

В последний раз я вижу старый замок,

Где мой отец и дед, и прадед жили

И в простоте суровой, крепкой жизни

Влагали дух свой в каменную груду.

Моё окно, наперсник молчаливый

Тоскливых бдений, дум неизъяснимых,

И ты, колодец старый! Ты, колодец,

Лишь отраженье неба носишь, в нём

Проходит облако — и по твоей вдруг глади

Подобье облако проходит величаво,

Но бледно и бездушно… Жизни нет,

Нет трепета Вселенной, пылкой крови.

Зато, колодец, в глубине твоей

Я в полдень вижу звёзды, уж на небе

Не блещущие и не видные в сиянье.

Ты — образ жизни и судьбы моей,

Колодец дедовский, седой колодец!

Прощайте, стены, башни и ворота,

Уж предрассветный ветер пробегает,

И золотится ярче всё Восток.

Проснулись слуги… Эй вы, кто-нибудь,

Седлать коней и принести оружье!

Появившийся слуга уходит исполнять приказание Асторре. Из замка выходит Брунетто.

Брунетто.

Асторре, ты?

Асторре.

Да, я.

Брунетто.

Что ты так рано

Поднялся? Наблюдал восход?

Асторре

(слуге, принёсшему меч и шлем)

Подай сюда.

Брунетто.

Ты едешь на охоту?

Асторре.

Да, я еду…

Быть может долго не вернусь… Смотреть за замком

Тебе я поручаю… Ну, прощай.

Брунетто.

Как « долго не приеду»? Что за чудо?

Асторре.

Прости, Брунетто, я кажусь сухим,

Но мысли все в разброде у меня,

А голова ясна как никогда.

Не на прогулку еду я, не на охоту,

С тобой надолго я проститься должен.

Брунетто.

Асторре, я давно уж замечал,

Ты равнодушен, холоден со мною,

Но это всё равно не важно… А к науке

Ты охладел, ты тяготишься ею,

Как опостылевшей любовницей повеса.

Рассеяно, без трепета внимаешь,

Не окрыляешься былым восторгом.

Асторре.

Твоя наука мне не даст ответа,

А есть ли где другая, я не знаю.

Меня влечёт, меня прельщает жизнь

С живым и ярким пульсом пылкой крови.

Брунетто.

Ах, тот густой и мутной крови шум

Ещё немного, десять лет, пройдёт, —

Стихать начнёт неясное волненье,

И плоть смирится, как тигрица злая,

Которую изводит укротитель.

Тогда спокойно в глубь науки вступишь,

Не обольщаясь жизненным кипеньем.

Там то прилив, то мели, радость, горе —

Поток густой и мутный всех страстей.

Асторре, не ходи, ведь всё равно

Вернёшься снова ты сюда, сломавши крылья.

Асторре.

Дай Бог, что б это не пришло.

Брунетто.

Аминь, конечно,

Но если что случилось, помни, друг:

Покуда не умру, я буду ждать

И не тушить огня в рабочей башне.

Когда ж меня не будет… Мы читали

« De senectute (о возрасте)», на 7-ом листе.

Там начинается со слова: « Inde (от)».

Асторре.

Ах, эти книги! Inde (отныне) я начну

Другую книгу: из её страниц

Звенящей жизни водопад стремится,

Прекрасных дам, мечтательных девиц

Проходит пёстрая там вереница,

Там мчатся рыцари, там Суд любви,

Турниры там, весёлые жонглёры,

И весь огонь в проснувшейся крови

Отдам за взгляд любви иль дело веры!

Там синяя пичуга мне поёт,

Её достать я постараюсь

(Хоть подстрелю, в силки ли попадёт,

А уж достать я обещаюсь).

За крепкими печатями лежит

Та книга, коль мечом не разрублю я

Печати те, то сердце мне велит

Их растопить печатью поцелуя.

Мой дух, поющий мальчик, вождь мне будь.

Кого ты раз поцеловал в мечтаньях,

Тот, сонное спокойствие забудь

И весь живи в восторге и страданьях.

Лети ж вперёд! Поймаем ли ту птицу?

Я открываю первую страницу!

(Садится на подведённого коня).

Мост со стуком опускают, ворота отворяют, видна гористая местность, извивающаяся вверх дорога, небо горит зарёй, Асторре и несколько слуг быстро уезжают.

Картина 2-ая.
Падуя. Улица, ведущая к собору. Собор предполагается вправо, толпа народа лицом по направлению к нему, очень тесно. Налево гостиница, во втором этаже стеклянная галерея, у входа — столы и скамейки, позднее утро, около полудня, Солнце. Вдали над толпою блестят кресты процессии, копья рыцарей, виден дым от кадил. Асторре и Руджеро дель Пассио на галерее.

Хор вдали.

Ad omni malo libera nos, Domini.

Ab insidiis diabolic libera nos, Domine.

Ab ira, et odio, et omni mala voluntate libera nos, Domine.

A spiritu fornicationis libera, nos Domine.

A fulgure, et tempestate libera nos, Domine.

A morte perpetua libera nos, Domine.

(От всякого зла избавь нас, Господь.

От козней дьявола избавь нас, Господи.

От гнева и ненависти, и всякой злой воли, Господи, избавь нас.

От духа блуда избавь нас, Господи.

От молнии и бури избавь нас, Господи.

От вечной смерти избавь нас, Господи…

Или:

Господи, очисти грехи наши;

Владыко, прости беззакония наши и т. д.).

1-ый горожанин. Видели вы что-нибудь подобное? Какова давка? В Успенский день в соборе было не так тесно.

Голоса. Пьетро да Винчи! (2 р.). Вот он! Где, где? Вот, на вороном-то! Видный мужчина.

Женщина (поднимая ребёнка). Дайте маленькому-то посмотреть.

1-ый горожанин. Где здесь дать смотреть? Видишь, какая давка!

Девушка. Мадонна! Сколько рыцарей! Какие молоденькие! Неужели их побьют нехристи? Святой Георгий, дай им победу!

Старуха. Говорят, сам монсеньор будет петь мессу. Где только? В соборе или у святого?

1-ый горожанин. В соборе, в соборе, к святому только зайдут отслужить молебен.

2-ой горожанин. А потом как же? Через ворота Понтекорбо?

1-ый горожанин. Нет, зачем? Так, по канаве, потом вдоль стен и выйдут на Венецианскую дорогу.

2-ой горожанин. Изрядный крюк!

Старуха. Так в соборе, батюшка, говоришь?

1-ый горожанин. В соборе, в соборе.

Старуха. Пойти ль, протиснуться?

Звуки гитары, входят несколько молодых патрициев, две куртизанки.

Куртизанки

(поют)

От ларчика ключ потеряла —

Где слесаря найти?

Я ночью в жмурки играла,

Не видела пути.

Амур принёс ключей связку,

Но как их разобрать?

Хоть и сниму повязку,

Что ночью увидать?

Ах, много примерить надо,

Покуда подберёшь,

Зато всегда как рада,

Как ключ к ларцу найдёшь!

1-ый горожанин. Вот бездельники-то! Люди Богу молятся, кровь проливать идут, а они скоморошничают.

2-ой горожанин. Ничего, песенка недурная. Я бы не отказался помочь ей подобрать ключ.

Куртизанка. Мессиры, пойдём к собору. Говорят, у епископа новая митра, а в ней — чудный аметист! Купи мне такой же! Пойдём же.

1-ый кавалер. Фи, Като, такая давка, вонь…

2-ой кавалер. Скряжничает! Клянусь вашими чулками, скряжничает!

Проходят.

Голоса. В собор вошли.

Пение: Miserere, Domini, miserere nobis! (Господи, помилуй, помилуй нас)!

1-ый горожанин. Пойдём и мы, потолкаемся.

2-ой горожанин. Идём, пожалуй.

Сцена пустеет, разносятся далёкие звуки органа. Асторре и Руджеро спускаются вниз с разговором.

Асторре.

И говорите,

Прошло с тех пор три года?

Руджеро.

Накануне

Петра и Павла минуло 3 года,

Как я увидел в первый раз её.

Асторре.

И вы не знаете, ни как её зовут,

Ни кто она, ни где её Отчизна?

Вы лишены печального веселья

Тем именем будить в пещерах эхо,

Передавать его сонетам, на коре

Дубов вырезывать и, горько плача,

Твердить всё то же имя?

Руджеро.

Да, мессир,

Лишён я этого, но что ж такое?

Её зовут Любовь, меня — Служитель.

Ни надушённые листки сонетов,

Ни твёрдая кора не могут снесть

Так бережно, так свято это имя,

Как сердце, трепетно зовущее: « Любовь».

Любовь, любовь! Зачем мне имя, встреча?

Зачем стараться, что б она узнала?

Всё, что ни делаю, ни думаю, ни знаю —

Я для неё творю. Умру, безвестный,

Я для неё и тем её прославлю

Перед Творцом, собою и пред ней, —

Как бедная молитва пилигрима,

Умершего в песках пустыни жгучей,

Доходит до престола Божества

И засияет ярче всех литаний

С огранным громом и нечистым сердцем.

Асторре.

Она монахиня?

Руджеро.

В монастыре

Она живёт, но пострига ещё

Не приняла, — в мирской одежде ходит.

Асторре.

Блондинка?

Руджеро.

Да, бледна и высока,

На наших девушек так непохожа,

Как лилия на розу. И поёт

Она чудесно, первый в хоре голос,

Высокий, чистый, сольные места

Всегда ей поручают.

Асторре.

В самом деле?

Начинается перезвон, из собора толпа проходит через сцену. Слева идёт солдат, за ним старая крестьянка с дочерью.

Дочь. Ах, уж выходят! Говорила, что опоздаем…

Мать. Ну, здесь посмотрим, что делать? Жара-то какая!

Дочь. Какая жалость, что опоздали! Хоть бы вперёд пройти.

Мать. Куда Пьетро-то девался? (Солдату). Кавалер, не проводите ли нас к собору, уж очень тесно. Мы приезжие, у нас есть свой мужчина (жених её), да куда-то отстал.

Солдат. С удовольствием. А вы откуда?

Мать. Из Абано, из Абано.

Солдат. Вот как? Довольно знаем это Абано.

Мать. Да? Что вы, может, сами оттуда?

Солдат. Нет, я подальше, с гор.

Проходят. Звон во все колокола. Толпы народа. Процессия показывается вдали, за ней крестоносцы, во главе которых Пьетро да Винчи, крики: « Так хочет Бог»!

Асторре.

Поднимемся опять на галерею?

Руджеро.

Нет, я уйду: несносен этот шум

Тому, кто полон тихих, нежных дум.

(Уходит).

Асторре поднимается на галерею.

Крестоносцы

(приближаются)

Так хочет Бог! (2 р.).

За Божью кровь

Мыв взяли меч.

Готовы вновь

Костями лечь,

Идти, терпеть,

Терпеть, страдать

И прогреметь,

Как Божья рать.

Припев:

Пусть каждый шаг, пусть каждый вздох

Нам говорят: « Так хочет Бог»!

Друзья, вперёд!

Всё — Божья власть,

Придёт черёд

И нам всем пасть.

Где крест Христов —

Там страха нет,

Там уж готов

Творцу ответ.

П-в.

Идём мы вдаль

В туманной мгле, —

И пасть не жаль

В чужой земле,

Кто мёртвым пал

В земле чужой,

Тот смело взял

Венец святой.

П-в.

Хор

(вдали)

Rosa mystica! Oh! Virgen Maria, Santisima Madre,

Rosa mystica, a tus pies te pido me arropes con tu.

Salve Regina, Rosa mistica, Madre della Chiesa, prega per noi.

(Таинственная роза! О! Дева Мария, пресвятая Мать,

Роза таинственная, прими меня, защити собой.

Царица Небесная, Роза Тайная, Мать Пречистая, внемли нам (лат).).

Крестоносцы.

Любви не быть

Превыше той, —

Как кровь пролить

За крест святой.

За Божью кровь

Мы взяли меч,

Готовы вновь

Костями лечь.

Пусть каждый шаг, пусть каждый вздох

Нам говорят: « Так хочет Бог»!

Из толпы вытесняется монах, становится на стол у гостиницы, прямо против Пьетро, остановившегося во всём вооружении. Толпа окружает их, в глубине ряды крестоносцев, духовенство. Дымятся кадила, ярко сияет Солнце.

Монах. Братья… Иерусалим. Небесный Сион… Да… Подумать: всё-то там исхожено пречистыми ногами Господа нашего Иисуса Христа, Он там и распят, и воскрес, и молился. Пречистая Матерь там стояла, и меч скорби пронзил её сердце. Да!.. Там когда-то кричали: « Осанна сыну Давидову»! Теперь только камни там вопиют: « Очистите нас от скверны неверных». « Омыеши мя, и паче снега убелюся (Омой меня, и буду белее снега (старослав.)». (Пс. 50, 9). Внимайте, внимайте! Братья, отцы, сыновья, племянники, наши сердца, наша молитва с вами, а смерть за Христа — истинный путь к славе вечной. Так хочет Бог (2 р.)!

Толпа повторяет.

1-ый горожанин. Ловко сказано, отец Януарий!

Большое движение, епископ вдали осеняет крестом и кропит святой водой ряды крестоносцев, монах благословляет толпу и солдат.

Пьетро

(на коне в полном вооружении)

Прощайте, сёстры, матери и жёны!

В святую землю мы идём сражаться,

И ангелов над нами легионы.

Настало время навсегда прощаться,

Но слава зазвучит в глухой пустыне,

Коль нам придётся с жизнью расставаться.

Нетленным светом засияет ныне

Венец немеркнущей небесной славы.

И близок день Христовой благостыни,

И тень её нам осеняет главы!

Крестоносцы.

Так хочет и пр.

(Уходят вместе с толпой с пением гимна).

Все расходятся, мать, дочь и жених идут от собора.

Мать. Ну, что ж? Идёмте.

Дочь (не слушая). Ах, что за блеск, будто у Мадонны ожерелье. Никогда не думала, что человек может быть так красив!

Жених. Сантина!

Дочь (не слушая). А глаза-то, глаза! Ярче ожерелья!

Мать. Сантина!

Дочь (не слушая). Кажется, лошадь его раздавит тебя, так за счастье сочтёшь!

Жених. Идём же!

Дочь. А кудри!..

Уходят. Асторре спускается с галереи.

Картина 3-тья.
Море. Корабль Асторре, на котором он плывёт с Элен, покинувшей монастырь. Слева на палубе палатка Асторре и Элен, вдали видно море. Лунная ночь, крупные звёзды, всё тихо.

Духи

(поют)

В тихом и ясном безветрии ночи

Чуткое ухо услышать нас может,

Месяц свой свет лишь на море наложит —

Могут увидеть нас ясные очи.

Любо нам с сонной волной колыхаться,

Прясть сновиденья из лунных лучей,

Плыть вперегонку в сиянье ночей,

Или на веточках ивы качаться.

Пьём мы росу с полусонных цветов,

Кружимся медленно в бледном сиянье

Или, недвижимы в вещем молчанье,

Тихо сидим вдоль крутых берегов.

И поднялись мы при месяце медном,

Как сновиденья, людей всей судьбы

Слышаться песни, проклятья, мольбы —

Смутные отсветы в сумерках бледных.

Всё, что не видно в сиянье дневном,

Всё, что не слышно от шума мирского —

Тихо со дна выплывает морского

Слышно и видно в молчанье ночном.

Всё, что свершается, будет и было,

Всё, что давно позабыто душой,

Что ещё дремлет в дали грозовой,

Всё, что проклято, что горько, что мило —

Всё это видим мы, духи ночные,

Но запечатаны наши уста.

Песня пророчества, мнится, пуста,

И средь людей мы, как рыбы, немые.

Кто и услышит напев наш вдали,

Смысла и слова его не поймёт,

Спящей судьбы он своей не прочтёт

В бледном мерцании лунной пыли.

Видим: Асторре плывёт за любовью,

Но от любви ему прока не ждать:

Много придётся терпеть и страдать

Слепо идущим за бурною кровью.

Но и не плыть за любовью не может,

Правит делами незыблемый рок,

Сбросить никто его власти не мог,

Здесь ни мольба, ни борьба не поможет.

Входит дух, как он описан Асторре в 1-ой картине, одет юнгой.

Дух.

Что заболтались? Слушайте, духи,

Время вам службу сослужит:

В дальней пещере грозу разбудит,

Всюду лететь, как блестящие мухи,

К северу, югу, на запад, восток,

Что бы никто быть без дела не мог.

Ветры со всех концов света сберите,

Пусть они вздуют морскую волну,

Пусть он спрячут ночную луну,

Вы же корабль в темноте потопите.

Духи.

А люди потонут?

Дух.

Об этом ни слова.

О людях, плывущих забочусь я сам;

Пока они преданы сладким мечтам,

Не властно над ними ничто из дурного.

Духи.

А как же Элен-то?

Дух.

Давно как заклад —

Душа её в теле, небесных услад

Ей много назначено, тело же здесь

Нисколько не нужно, ничтожная смесь.

Духи.

А как же Асторре?

Дух.

Ещё не готов

Ни путь свой окончить, ни сбросить оков.

Назначено долго любить и страдать,

И к пристани дальней не скоро пристать.

Духи.

К Марселю? К Корфу?

Дух.

Ну, полно болтать,

Время вам дело своё начинать.

Так поднимайтесь все бури, дожди,

Я же к Асторре приставлен в вожди.

Духи

(разлетаясь в разные стороны)

Ладно!..

Дух

(как бы заклиная)

Месяц блещет,

Море плещет,

Ветры дуют,

Волны бушуют…

Кошка мяукнула,

Рыба аукнула…

Кто-то дышит,

Никто не слышит…

Кто поймает,

Тот разгадает,

Кто я.

Эхо.

Я!..

Дух.

Тише:

Идёт Асторре, славный рыцарь,

Чей раб и повелитель — я.

Эхо.

Я!

Дух садится на сложенный канат в тени, луна в зените, полная тишина. Асторре, откинув половинки ковра, закрывающего вход в шатёр, стоит некоторое время на пороге неподвижно, глядя на море.

Асторре.

Как тихо море ночью! Если б было

Спокойно так же на душе! Бесстрашно

Пускались бы мы в жизнь на волю рока.

Но моря гладь обманчива и лжива:

Она скрывает много под собой

И камней острых, где живёт погибель

Для мореходов, и пещер подводных.

Там жемчуга, там чудища морские,

Стоногое проходит там во мгле,

И в полусне стоят цветы морские.

Там всё не наше: звери там цветы,

Цветы же — звери. Сколько там сокровищ!

(Мне говорил ловец кораллов). Сверху ж

Спокойно всё и тихо. Море мудро;

Оно не жалкий мот, что свой последний

Кафтан напялив, щеголяет лихо

И дарит всем налево и направо

Заёмные поскрёбки острословья.

Оно — хозяин мудрый: бережёт

Всё для наследника, избранник только

Войдёт в ту кладовую, где сокрыты

Богатства, что от века накопились.

Не всякому лежит туда дорога,

Молельня там, не постоялый двор.

Так сердце мудрого. О сердце женщин!

Как ты легко и как доступно! Словно муха

Влетает в растворённое окно

Тех комнат, где выветривают мебель,

Как пыль, как воздух, в наше сердце входят

Пустая речь и ласковые взгляды…

Ни годы монастырского затишья,

Ни кровь холодной Англии — ничто

Не удержало сердца нежной девы:

Два слова — и бежит она со мной,

Забывши всё, что жизнь ей наполняло.

Но что легко вошло, легко и выйдет,

Как сквозь янтарь продёрнутая нитка.

В одно окно вошёл, в другое вышел —

Один сквозняк получится, не больше.

Элен

(выходя из палатки)

Не спится, друг?

Асторре

Да, ночь так хороша.

Элен.

Луна в зените, завтра полнолунье.

Асторре.

А что тебе принёс вчерашний сон?

Неспешный ход покинутых занятий

Иль страх греха прилежно рисовал?

Элен.

Нет, я спала без снов.

Молчание.

Асторре.

Ты не скучаешь

О тихой жизни монастырской, о подругах?

Ты не жалеешь, что пошла за мною?

Элен.

Зачем же, милый, раз тебя люблю я?

Конечно, правда, я привыкла к сёстрам,

К работам тихим, медленным прогулкам,

Но ведь и из дому выходят замуж,

Так покидают мать, сестёр, подружек,

А муж попасться может и нездешний.

Конечно, жалко уезжать, да что же делать?

Асторре.

Но ведь в обители считалось то грехом —

Любить мужчину?

Элен.

Я не постригалась.

Я с детства выросла в монастыре,

Я Англию и мать едва лишь помню.

Я никого почти и не видала,

Всё думала, что постриг я приму,

Но я обета девства не давала.

Ах, помню, как ты в первый раз пришёл

И шпорою за половик запнулся

(Сестра Агнесса даже улыбнулась).

Ты был в сиреневом костюме, помнишь?

Я всё смотрела с хоров на тебя,

И знаешь, что понравилось мне больше

Всего? Твои ресницы, милый друг;

Такая тень ложится на румянец

От них, когда глаза ты опускаешь!

Асторре.

Как зорок глаз затворниц монастырских!

А ты тогда стояла неподвижно

И пела чисто, свято и свободно.

Элен.

Ах, мы тот хор учили чуть не год!

Асторре.

И мнилось мне, что некий херувим

Взял на себя телесный образ девы,

Что б мной руководить всем в этой жизни,

В сей бурной жизни, как хранитель-ангел.

Элен.

Вот аббатиса то же мне твердила:

« Ты, Элен, ангел», потому что, знаешь,

Что в монастырь пошли — не вышли замуж

Иль много горя в жизни потерпели,

Те часто злы бывают и сердиты,

А то лентяйки: целый день бы спать.

Не в осужденье я им говорю,

А что меж них и я была, как ангел.

Асторре.

А тайные восторги и молитвы,

Паренья чистого ума и сердца?

Элен.

У нас такой устав — молиться ночью,

А утром — ранняя обедня, там — вечерня:

И всё по правилам — работы и еда,

И тихие прогулки под присмотром,

Вся жизнь там по часам, и ум спокоен,

И тихо день идёт за днём.

Асторре.

А как же

Теперь ты думаешь устроить жизнь?

Элен.

Да что же, милый? Вот в Триест прибудем,

Перевенчаемся и будем жить.

Асторре.

И будет как совместный монастырь?

Элен.

Нет, отчего ж? Мы будем муж с женою.

Асторре.

А, ты про это!..

Сильнейший удар грома.

Элен.

Мадонна!

Асторре.

Что это?! Буря?

Дух

(вскочив на канат, на котором сидел незаметно)

Шквал!

Туча, незаметно приближавшаяся во время разговора Асторре с Элен, внезапно разражается: гром, молния, дождь. Из трюма выбегает люди, Элен скрывается в палатку и закрывает вход, Асторре распоряжается, но суета матросов вовсе не походит на надлежащее исполнение команд, через палубу катят какие-то бочки, рубят канаты от лодок, беготня через сцену, вверх и вниз, крики. Дух стоит неподвижно, будто никем не замечаемый. Поминутно огромные молнии.

Крики. К парусам! Эй, кто там? Сюда! Руби канаты! Спасайтесь! Господи, что это? Молись, ребята! К парусам, к парусам!

Катят бочки.

Молодой матрос (вбегая). В трюме вода! Смерть моя! Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое… и т. д… Но избави нас от лукавого! Mamma Mia! (Плачет).

Крики усиливаются, в трюме пение, вроде молитвы, слов не разобрать.

Старый матрос (пробегая). Ну, уж это, наверно, конец: никогда не видел такой трёпки.

Другой. Господи, спаси наши души, а я ещё хотел в Триесте сапоги заказать. (Пробегает).

Слышится треск внутри корабля, крики, пение стихает, люди выходят из люка.

Дух

(подходя к Асторре)

Асторре, спасайся, время не терпит,

Не обречён ты судьбой на погибель.

Смело за мною иди, не смущайся.

Асторре. А с Элен-то как же? Да и сам-то ты — кто?

Дух. Вот время разбирать! Не узнал меня?

Сильная молния, лицо духа освещается.

Асторре.

Мой дух! Поющий мальчик, это ты?

Как мог забыть тебя? Иду, иду!

Голоса. Спускайте лодку! Тише! Убирайтесь, лодка полна. Не надо, не надо! Ах!

Крики погибающих в море. Асторре двигается за духом и перелезает через борт.

Дух.

Смелей, смелей, на путь любви и славы,

Там новые прочтём мы жизни главы!

(Исчезает с Асторре).

Страшный треск, что-то рушится, крики достигают высшей степени, но весь шум прорезает крик невидимой Элен: « Асторре»! Потом тишина, люди в страхе как бы онемели, ни грома, ни молнии, корабль постепенно начинает погружаться ко дну.

Картина 4-вёртая.

Смирна, улица, ведущая к морю, в глубине видно небольшое расширение вроде площади, ещё дальше — море, смирнская бухта, справа, через море, видны пологие округлые горы заворачивающего побережья залива, на море лодки рыбаков, вечереет. На улице — открытые лавки, толпа, продавцы, нищие, летают голуби, изредка проезжают верхом на мулах закутанные женщины, слева у лавки сказочник, вокруг него кружок слушателей. Прохожие то остановятся послушать, то идут дальше. Несмотря на движение и шум, впечатление какого-то благословенного покоя и счастья. Справа у входа ы лавку 2 купца играют в шахматы, двое других смотрят, из глубины помещения слышатся печальные и нежные звуки флейты и лютен и голос певца.

Голос

(поёт)

Твоё лицо мне как луна,

Твои глаза мне — звёзды ночи,

Моя душа тобой полна,

И мне молчать нет больше мочи.

Луна взойдёт, звезда блестит,

И небо в счастье утопает,

А сердце верное дрожит,

Когда краса твоя блистает.

Померкнут звёзды и луна,

И грешник в страхе затрепещет,

Мне ж в полдень ясный — ночь темна,

Когда краса твоя не блещет.

1-ый купец (у шахмат). Шах королю… Какое спокойствие после вчерашней бури… А какой она была!

2-ой купец. Говорят, большой корабль, шедший из Италии, разбит, и люди потонули.

1-ый купец. На всё воля Аллаха! Шах королю.

Сказочник. " Он знал, что красавица была ведьмой, и уклонялся от поцелуев, она же теснила его всё больше и больше. И как она была почти раздета, то, вскочив на софу, подняла рубашку выше, чем позволяет стыдливость и сказала: « Зачем ты отворачиваешься, мой мальчик»?..

Продавец рыбы. Рыба, рыба! Свежая рыба!

Проходит осёл, нагруженный цветами.

Погонщик (кричит). Смирнские розы! Сласти из Дамаска!

Голос

(в лавке направо, продолжает)

Подобна луку бровь твоя,

А взор подобен метким стрелам,

Твои уста, любовь тая,

Как яхонт на атласе белом.

Сказочник. … « И в руках у него остался зелёный шнурок от шаровар, тогда ковёр распахнулся, и вошёл молодой юноша, его одежда, скромность и учтивый привет выдавали его за правоверного, и он взял Аладдина за руку»…

За сценой крики, выбегают мальчишки, некоторые выходят из лавок, направо спокойно продолжают игру в шахматы, голоса: « Человек из моря»! « Спасся, бедняга». Входит Асторре в жалком виде потерпевшего кораблекрушение, вокруг него небольшая толпа зевак, он еле идёт от усталости, подойдя к играющим направо, останавливается.

Асторре. Добрые люди, я — чужестранец и потерпел несчастье, я здесь никого не знаю, и всё моё именье погибло в море. Окажите мне гостеприимство, пока судьба не будет ко мне благоприятна и не поможет отблагодарить вас за доброту. (Кланяется).

1-ый купец. Твои слова не лишены смысла, пришелец, и можно сказать вместе с поэтом:

« Воспитанье хорошее, скромность и честь

На челе твоём ясно мы можем прочесть».

Войди с миром в мой дом и живи, сколько тебе Аллах вложит желания. (Мальчику из лавки). Абдулла, проводи гостя и распорядись баней, одеждой, и обедом. Впрочем, постой, я сам пойду.

За сценой голоса: « Дорогу султанше»! Щёлканье бичей, все останавливаются, показывается паланкин с 8 неграми, около — слуги и евнухи, биченосцы разгоняют толпу с дороги, все расступаются и почтительно склоняются, один Асторре остаётся, стоя на пороге лавки, очень на виду, перед носилками оказывается старик нищий.

Старик. Госпожа, милостыни! Бедному старцу милосердия.

Пока служанка достаёт деньги, во время остановки, внутренняя занавесь паланкина отдёргивается, виден тяжёлый чёрный глаз из-под покрывала, маленькая набелённая ручка с крошечными ногтями подзывает толстого евнуха, ему что-то шепчут указывая на Асторре. Евнух низко кланяется, паланкин трогается в путь. Крики торговцев. Евнух остаётся, подходит к 1-ому купцу, отводит его в сторону и говорит, кивая на Асторре.

Евнух. Это твой слуга, шейх?

1-ый купец. Нет, это чужеземец.

Евнух. Он мне нужен, приведи его сегодня ночью к задней калитке султанского сада. Понимаешь? Я не буду неблагодарен.

1-ый купец. Почтенный господин, он мой гость и пришелец в Смирне, если с ним случится несчастье, это падёт на мою голову. Ты ручаешься, что с ним не будет ничего дурного?

Евнух. Ручаюсь, ручаюсь. Так приведёшь?

1-ый купец. Слушаю и повинуюсь.

Евнух. Да хранит тебя Аллах, я не останусь в долгу. (Уходит).

1-ый купец (возвращаясь к шахматам). Вам начинать, шейх Ибрагим.

Абдулла уводит Асторре внутрь лавки.

Сказочник. « И Аладдин сказал: „ Я слишком поздно узнал, что все женщины бесстыдны и легкомысленны, и что лучшая из лучших, жемчужина из жемчужин не стоит подковы моего вороного“. И он вышел в сад, где ждал его Синдбад и, склонившись на плечо своего друга, горько заплакал».

Мальчик (слушавший всё время сказку со стариком, дёргает его за рукав). Дедушка, это правда, что у неё был друг, прекрасный как луна, тысяча рабынь, туфли украшенные жемчугом и изумрудами, — и она любила старого негра?!

Старик (едва слыша). Да, сыночек, да…

Голос

(в лавке направо, поёт)

Твои уста меня манят,

Твой нежный взор врачует горе,

Но мне опасен сладкий яд,

Но я боюсь пускаться в море!..

Солнце зашло, море, всё розовое от зари, трепещет, в некоторых лавках зажгли фонари и к общему впечатлению благословенного покоя и счастья ещё присоединяется блаженная сладость тихого вечера.

Картина 5-ая.
Терраса во дворце султана, вдали море, закат. Султан курит кальян, около только самые приближённые люди: евнух, мальчик с опахалом, визирь, у ног сидит дух под видом певца с лютней в руках, в глубине террасы у решётки сидит несколько музыкантов, которые, покачиваясь, то тихонько играют на своих инструментах, то хлопают в ладоши, несколько мальчиков танцует. Сначала выходит около десяти и движениями изображает зайцев, кроликов и других мелких зверьков, потом выходит мальчик постарше, одетый охотником, натягивает лук, пускает воображаемую стрелу, и звери один за другим падают в различных причудливых позах и так остаются неподвижно, пока всех других не перестреляют, тогда они все разом вскакивают и вместе с охотником кружатся в живом и страстном увлеченье всё быстрее и быстрее. Потом все останавливаются как вкопанные, кланяются султану и уходят по его знаку.

Султан

(духу)

Теперь спой ты, певец любезный,

Нам песню про любовь иль про судьбу мирскую:

Певцу дан волею Аллаха

Чудесный дар знать и целить печаль людскую.

Дух (кланяясь). Я слушаю и повинуюсь.

(Играет на лютне).

Припев:

Слава Аллаху:

Всё благо!

Один трудится в поте лица весь свой век,

У другого ж богатства несметные есть,

Один сеет зерно, а другому — побег,

Одному ловить рыб, а другому — их есть.

П-в.

Часто ходит слепой и не падает там,

Где и зрячий, и мудрые в яму впадут,

Часто слово премудрости ясно глупцам,

Часто старцы здоровы, а юноши мрут.

П-в.

Ни судьбой, ни богатством своим не гордись:

Отвернётся судьба, и богатство пройдёт,

В полном счастье ты горя всегда берегись,

На дне горя ты думай, что счастье придёт.

П-в.

У султана, правителя много всего:

Жемчугов и парчи, и арабских коней,

Но дороже и краше нет ничего,

Как султанши прекрасной блестящих очей.

П-в.

От судьбы справедливости, смертный, не жди,

И изгибов судьбы так никто не поймёт,

И султану не видно, что ждёт впереди,

А султанша другого уж трепетно ждёт.

Султан. Что это? Притча? Или ты что-нибудь знаешь?

Дух. Устами поэтов говорят незримые духи, повелитель.

Султан. Ты что-нибудь знаешь? Ты проследил?

Дух (кланяясь). Я твой верный раб, господин.

Султан. Здесь что-то есть! Быть настороже. Тайную стражу в гарем! Никому не будет пощады, если измена! Пусть последняя судомойка, пусть сама яснейшая султанша узнают, что

В руках наместника Аллаху жизни нить,

И безнаказанно нельзя здесь изменить!

(Уходит в гневе).

Картина 6-ая.
Гарем, по стенам развешаны дорогие ткани, стоят диваны, посередине на возвышении — отдельная софа, где, закутанная, полулежит султанша. Все драпировки, платья служанок, покрывала — различные соединения чёрного цвета со всеми оттенками жёлтого. Танцы служанок, Асторре в восточном платье стоит и смотрит.

Служанки.

О пришлец, тебе навстречу

100 лампад засветим мы,

Как горящего предтечу

Надвигающейся тьмы.

Как горит на небе тёмном

Путеводная звезда,

В нашем тереме укромном

Свет огней блестит тогда.

Как покров, распустим косы,

Косы чёрные до пят.

Встанем мы с постели, босы,

Только двери заскрипят.

Как цветы, тебе мы бросим

Наши жгучие сердца,

Одного лишь только просим:

Оставайся до конца!

Наше тело, — как рабыня,

Страстью пламенной горя,

Твой каприз для нас — святыня,

Твой приказ — приказ царя.

Растопчи же наше тело

Своей белою ногой!

Наступи на сердце смело:

Дышит грудь одним тобой!

Той минуты, что проходит,

Тебе вечность не вернёт.

Часто счастья не находит,

Кто всегда глядит вперёд!

Быстрый танец, в самом разгаре султанша, как можно незаметнее, поднимается, так что когда, кончив танец и расступившись на обе стороны, служанки останавливаются, султанша уже стоит на возвышении, подняв покрывало обеими руками, вся в красном, как огненное пятно на всём соединении жёлтого с чёрным. Медленно и страстно, полутанцуя, сходит она с возвышения по направлению к Асторре, который стоит, не двигаясь, смотря с интересом, но без страсти и без негодования, как человек, открытый для всего. Султанша всё ближе и ближе, музыка и движения сладострастнее… Вдруг голоса: « Именем султана»! Все приостанавливаются, несколько негров схватывают султаншу, женщины с криком закрываются покрывалами и бегут. Асторре хватается за пояс, где нет никакого оружия, но увлекается в потоке бегущих и кричащих женщин.

Картина 7-ая.
Венеция. Комната в доме богатой куртизанки Бьянки, роскошное убранство того времени, комната не слишком велика и от тёмной позолоченной тиснённой кожи, которой обиты стены, от мебели тёмного дерева, от расписных окон, тяжёлых драпировок кажется ещё меньше. Направо дверь на небольшой балкон, на столе букет тёмных роз. На авансцене справа небольшой стол, накрытый на 2 прибора. Всё роскошно, тяжеловато и скучно. Бьянка сидит перед зеркалом, служанки около, заплетают ей косы, выкрашенные в золотисто-жёлтый цвет, между служанками — старая ворожея Катарина. Перед зеркалом зажжены свечи, хотя ещё не вечер.

1-ая служанка (льстиво). У тебя, монна, сегодня цвет лица какой-то особенно свежий, не похоже, что ты не спала всю ночь.

Бьянка. Тень под глазами не велика ли?

2-ая служанка. Сейчас, монна. (Проводит кисточкой).

Бьянка. Что, ты с ума сошла? Ты — штукатурщица или моя служанка? Кто так белит? Смотри, глаза потеряли весь свой блеск! Как у Пьеро… Скорей, свинцовую палочку! Какой срам!

Ворожея (что бы отвлечь разговор, сладко и нараспев, фальшивым голосом). А я, голубка моя, иду по Пьяцетте, вдруг слышу — зовут: « Катарина, тётка Катарина»! Обернулась, вижу: молодой Пандольфо стоит на балконе, худой, бледный, и суёт мне листочек, тебе передать. Только из жалости к бедному мальчику взяла, ни цехина не получила, право слово! Стихи никак?

Бьянка (беря листок). А поручение моё готово?

Ворожея. Об ослиной мази? Готово, готово.

Бьянка. Нет, другое, об этом… Как его?

Ворожея. О Рудольфино?

Бьянка (нахмурившись). Да.

Ворожея. То же, ангел, готово, сегодня будет, скоро.

Бьянка (вскакивая). Как сегодня?! Вечно напутаешь; говорила: « Только не сегодня, только не сегодня». Сегодня, сейчас придёт Асторре, куда я дену Рудольфо? Вечно путаешь, старая!

Ворожея. Мы его спрячем, он мальчик покладистый.

2-ая служанка. Какое платье прикажешь, мадонна?

Бьянка (ходя в волнении). Вечная путаница!

1-ая служанка. Какое платье, монна?

Бьянка. Зелёное, на дне ларя.

Служанка идёт доставать.

Ворожея. Не сердись, Бьяночка: это старит, а мы всё уладим.

Бьянка (садясь). Двери на балкон!

Служанка отворяет, врывается мягкий свет предвечера и смутный гул голосов.

Бьянка (подносит листок к глазам). Посмотрим. (Читает). « К её глазам».

Ворожея. К твоим глазам. А как он похудел!

Бьянка

(читает)

« Твои глаза — как хитрые тираны,

Лаская и суля, к себе манят,

Что б тем сильней был беспощадный яд,

Что б тем кровавей зазияли раны.

От стрел их метких не найти охраны,

И с каждым взглядом всё сильней разят.

Я, как в горячке, весь огнём объят

И жажду вас, прохладные туманы!

И (чудо) я прохладу нахожу

В тех самых взорах, что меня спалили…

Как будто я у озера сижу,

И летние дожди вдруг наступили.

Ты мне даёшь целительные травы,

Не говоря, что там — огонь отравы».

(Кладёт листок на стол).

Кормили вы сегодня обезьяну?

Служанка. Да, синьора.

Бьянка. Подай мои изумрудные серьги! (Совсем причёсанная, встаёт и вдевает поданные серьги).

Нерисса, выйди на балкон послушать,

Который час на Кампаниле.

Служанка идёт и возвращается.

Служанка.

7 часов,

И вдалеке видна гондола.

Бьянка.

То Асторре.

3-тья служанка

(входит и тихонько говорит)

Рудольфо привели. Ввести прикажешь?

Бьянка.

Да,

Я с ним поговорю теперь же.

Служанка уходит. Входит лодочник, останавливается у дверей.

Ты знаешь, кто я?

Рудольфо.

Как не знать, мадонна.

Бьянка.

Ну и прекрасно. Значит, мы знакомы?

Ты нужен мне.

Рудольфо.

Да, тётка Катарина

Мне говорила.

Бьянка.

Только видишь, друг мой,

Я жду гостей сейчас, я не свободна,

Ты пережди до ночи…

Рудольфо.

Я готов.

Пойти на кухню?

Служанка

(вбегая)

Рыцарь, монна, рыцарь!

Бьянка

(Рудольфо, пряча его под стол)

Сюда, сюда, уж поздно уходить.

(Служанке).

Дай книгу с полки! В тёмном переплёте…

Ей дают книгу, она садится у свечей, спокойно, всё тихо. Рудольфо под столом, входит Асторре, Бьянка опускает книгу на колени, как бы прерывая чтение.

Бьянка.

Мессир, счастливый вечер. Как я рада,

Что ты пришёл отужинать со мной.

Асторре.

Мадонна, счастлив я таким приветом,

Но их прекрасных уст слова прекрасней,

Как слаще нам вино в узорном кубке.

Бьянка.

Добро пожаловать, и будьте гостем.

(Слугам).

Готовьте ужин.

(Асторре).

Я накрыть велела

Здесь, у себя: уютней и милей

Здесь всё глядит, чем там, в столовой… Тихо,

Балкон выходит на канал пустынный,

Звезда блестит в вечернем полумраке,

И еле слышен шум далёкий моря…

Асторре

(ей в тон)

И я вдвоём с тобой, моя богиня!

Бьянка.

Влюблённый счастлив был бы в этот час,

Но ты — не мальчик, в девочку влюблённый,

И клятв тебе не буду я давать

В любви до гроба, вечной и единой.

В моих устах смешны такие клятвы

И пред тобой звучали бы насмешкой.

Но лишь с тобой одним так говорю я,

Открылись наши души друг для друга,

Как маяки через пролив глядятся.

Как башни, над стенами возвышаясь,

Так мы стоим среди толпы обычной.

Асторре, будь мне другом, ты им можешь

Быть, и подругой — я тебе, ведь мы

Не мало испытали в этой жизни

И знаем цену людям и себе.

Я не клянусь в неистовой любви,

Но наслажденье ты со мной узнаешь,

И другом буду верным я тебе.

Асторре.

Сирена, ты поёшь, но ты не веришь

Сама тому, что сладко предлагаешь.

Счастливей быть тебе одной, тигрица,

Свободной, вольной, без любви, без друга.

Бьянка.

Асторре, я не лгу, тебе не лгу,

Хоть притворяться я весьма умею.

К чему хитрить? Ты всё равно поймёшь.

Не помню, шёл ли утром дождь иль нет,

Не знаю о вечерних я туманах.

Теперь же полдень, солнце: счастлив будь.

Асторре, я прекрасна, я богата,

Я петь умею, я пишу канцоны,

Могу найти слова нежнейшей дружбы

И страсти пламенной язык цветущий.

Всех презираю, но тебе не лгу.

Теперь, сию минуту, для меня

Один ты — милый, ты один — желанный,

Мои уста, глаза тебя лишь жаждут

И. беспечальные, почти что страждут.

Оба садятся за стол, в балконную дверь врывается лунный свет, Рудольфо под столом, появляется дух в виде пажа и прислуживает им.

Дай, я налью тебе бокал полней.

Асторре.

В бокале уст твоих — вино пьяней!

Бьянка.

Вот персик, вот гранат — глазам отрада.

Асторре.

Лишь твоему соседству сердце радо.

Бьянка.

Смотри, луна нам светит чрез балкон…

Асторре.

Как ты, изменчивый хамелеон!

Бьянка.

Постой, я для тебя пропеть хочу.

Асторре.

Заранее в восторге, я молчу…

Бьянка берёт гитару, поёт. Светит луна.

Бьянка

(поёт)

Спросил меня милый:

« Как счастье найти,

Что б жизни унылой

Не видеть пути»?

« Не помни прошлого,

Не знай грядущего —

Вот счастья ключ».

Спросил меня воин:

« Как славу добыть,

Что б, горд и спокоен,

Мог в город вступить»?

« Будь выше страданья,

Не знай состраданья

И будешь могуч».

« И в страстной надежде

Кому доверять,

Что б не был, как прежде,

Обманут опять»?

« Не верь вкривь и вкось,

Надежду ты брось,

Та так и живи»!

« И кто может знать,

Не спросишь ли ты,

Как можно догнать

Полёт мечты»?

« Ах, зря не мечтай,

Что можешь, хватай,

Своё ж береги»!

(Отбрасывает гитару и перестаёт петь).

Ах! Кто всегда глядит вперёд, тот редко счастлив,

Не проходи мимо цветов, сорви их!

Хоть час, да наш… Ты мой, ты мой, Асторре!

Асторре.

Ах, голова идёт кругом…

Бьянка.

Послушай,

Теперь ты у меня один, один…

Я вся твоя, Асторре, нет других!..

Дух наступает на руку Рудольфо, тот вскрикивает и выскакивает, общее смятение, дух смеётся.

Асторре.

Я у тебя один, мадонна?

Бьянка

(набрасываясь на Рудольфо)

Неуч, плут!

Как смел кричать ты? Кто тебе велел

Выскакивать?!

(Бьёт его).

Рудольфо.

Мадонна! Монна, монна!

Асторре.

Прощай же, монна Бьянка, ты за делом,

Тебе мешать — быть нужно очень смелым.

(Уходит).

Бьянка продолжает расправляться с Рудольфо.

Картина 8-ая.
В Палестине. Палатка Пьетро да Винчи на поле сражения перед осаждённым городом. Палатка на возвышении, так что, не видя непосредственно лежащей перед ней долины, можно видеть противоположные холмы и город на них. Но теперь вход в палатку задёрнут, так что ни холмов, ни города не видно. Из долины всё время доносятся крики и шум битвы, иногда кажется, что сражающиеся пробегают мимо самой палатки. Пьетро, раненный, спит на койке, около сидит оруженосец.

Оруженосец. Что же будет? О Господи, а господину вряд ли выжить… Как он бледен, весь вспотел и мечется!..

Пьетро

(открывая глаза, но не двигаясь)латка на возвышении, так чтоённым городом. монна!т!кивает, общее смятение, дух смеётся.я дух в виде пажа и прислуживает им.

Что, ночь?

Оруженосец.

Нет, день, мой господин.

Пьетро.

Дерутся?

Оруженосец.

Да, битва всё идёт.

Пьетро.

Воды, напиться.

Оруженосец

(даёт ему пить)

Как вы бледны!

Пьетро.

Что? Наши не сдаются?

Оруженосец.

Не знаю, господин, я не видал…

Пьетро.

Пройди ко входу, посмотри, оттуда видно,

И всё мне говори… Ты слышишь?

Оруженосец

(у входа)

Слышу.

(Слегка отдёргивает полу, что бы видеть, но зрителям не видно ни холмов, ни города).

Пьетро.

Ну, что же?

Оруженосец.

Ничего не вижу: пыльно

Уж очень, еле можно разглядеть.

Пьетро.

Смотри, смотри, пусть нервы глаз порвутся.

Когда б тебе всю остроту желанья

Мог передать — легко б тогда увидел

Ты за 100 (сто) вёрст, сквозь городские стены.

Везде, повсюду взоры бы летели

И мне несли бы вести. О, лежать,

Когда там жизнь и смерть ведут свой спор!

Ну, что ты видишь?

Оруженосец.

Наших отражают.

От стен их оттеснили далеко,

Везде враги, лишь справа наши смело

Идут вперёд, отрезаны от всех…

Пьетро.

То Джироламо, верно?

Оруженосец.

Он и есть,

На чалой лошади.

Пьетро.

Он не отступит!

Его не оттеснят! Мы с ним росли…

Он мальчик дикий был, всегда угрюмый,

Но нежно мог любить… Однажды он

Меня из моря спас, рискуя жизнью,

И только я глаза открыл, он наклонился

Ко мне, а в волосах висит улитка…

Ах, ветер с моря, свежий ветер с моря!

Оруженосец.

Не хуже ль вам?

Пьетро.

Он смелый рыцарь, смелый…

А в волосах висит улитка… Пить!

Оруженосец

(даёт пить)

Вы утомились?

Пьетро.

Погляди опять!

Оруженосец.

Всё побежало, гонят, бьют враги.

Пьетро.

Ты лжёшь, ты лжёшь!

Оруженосец.

Ах, если бы я лгал!

(Опускает занавес).

За сценой шум бегущих, потом звуки приближающейся трубы, чувствуется какая-то перемена в характере смутных криков, вдали кричат: « Асторре, Асторре»!

Пьетро.

Что там? Труба? Кто это?

Оруженосец

(открывая полу)

Новый рыцарь.

Бегущие вернулись. Снова лезут

Они на приступ и кричат «Асторре».

Враги теснятся. Чудо, господин!

Уж наши у ворот почти.

(С живейшим и напряжённым вниманием следит за битвой).

Пьетро

(поднимается)

О Боже,

Ты дал труды мне дальнего похода,

И зной, и жажду я переносил,

Безропотно я шёл в глухой степи,

Пылавшей страстью слабых возбуждал —

И вот у цели я — и умираю,

И славой увенчается иной,

Пришелец важный, дерзкий самозванец.

Я не ропщу, но я не понимаю

И вижу, что пора мне умирать

Без славы, словно в лазарете! Что же делать?

(Срывает повязки с ран).

Теки же, кровь моя, к чему она? К чему?

Оруженосец.

Какая радость, счастье, господин!

Вы слышите? Ворота открывают.

Какая слава!

Пьетро

(слабея)

Да. Какая слава?..

Оруженосец.

Смотрите, уже наши входят в город,

Асторре впереди, он — Божий ратник!

(Срывает занавеску).

Видны безлесные песчаные холмы, белый город на них, вереница рыцарей со знамёнами, всё блестит при вечернем красноватом Солнце. Трубы, торжественная и ликующая музыка и далёкие крики: « Слава Асторре»!

Пьетро

(поднявшись во весь рост, подходит ко входу)

Всю жизнь стремился! Слава, слава, слава!

(Высоко взмахивает руками и падает навзничь мёртвым).

За сценой радостные крики, трубы.

Картина 9-ая.
Тот же замок в горах северной Италии, что и в 1-ой картине, те же стены, те же ворота, только на всём вид какого-то запустения. Раннее утро серого дня. Асторре сидит на краю колодца в сероватом полумраке туманного утра.

Асторре (кричит в колодец). Богатство! Знанье! Слава! Любовь!

(Как бы прислушиваясь к пропадающему эху).

Как родились слова, так и исчезли,

Лишь разбудив отвернувшее эхо,

Но так же и означенное ими

Как дым летит, случайно и неверно.

Всё случай, всё — судьба, и нет там счастья,

Где не таилась бы тоска сознанья,

Что всё пройдёт, что всё, везде — случайно.

Как ни махать по воздуху руками,

Не сгоним горя, не приманим счастья.

Ну где вы, кузнецы своей судьбы,

Борцы отважные с упрямой волей?

Как дети, убаюкайте себя

Прекрасной сказкой про свою свободу,

И данную на время пылкость крови

Считайте, о, считайте вашей волей!

Вы мне милы: глаза у вас горят,

И лица, озарённые восторгом,

Прекрасней кажутся… А всё равно,

И вы, и я придём все к одному,

И вы не можете другой дорогой

Идти, лишь в слепоте не видно вам,

Что вы ведётесь за руку… И кто-то

Поймёт скачки и перемены жизни?

Когда сойдутся вместе музыканты

И строят инструменты перед тем,

Как заиграть пленительно и стройно,

Мы слышим то фигурку беглой флейты,

То лютни звук, и вместе — звуки скрипки,

И рядом звонкая труба вдруг вспыхнет,

И в беспорядке звуки друг на друга

Ложатся, и понять нам невозможно

Всю стройность будущего мастерства,

Но срок придёт, и занавес взовьётся.

И сладостно польются те же звуки,

И всем им место будет в том созданье,

Но занавес ещё не поднялся.

Ах, я устал, хотел бы я лежать

На солнце, как трава, как пыль, без мысли,

Едва лишь чувствуя тепло и дрёму.

Входит дух в одежде пилигрима, останавливается у ворот.

Дух.

Асторре, жаль тебя тревожить, но послушай,

Не хочешь ли увидеть ты людей,

Вдали от всех живущих тихо, свято,

В кругу зверей ручных и птиц небесных,

С молитвой на устах, с трудом в руках?

Асторре.

Что ж, я не прочь…

Дух.

В Египет нам

Придётся отправляться — путь не малый.

Асторре.

Коль кубок жизни до конца не выпит,

Мне всё равно — в Египет, так в Египет!

Уходят. Утро еле настало, серое и белесоватое, полное тёплых туманов.

Картина 10-ая.

Фиваида, слева пещера и глиняная загородка, образующая нечто вроде дворика, несколько пальм, перед входом в пещеру — следы костра от диких зверей. Вдали пустыня сливается с небом лиловато-серого цвета. День, брат Макарий, толстый, пожилой, сидит на земле и кормит голубей, которые, то садясь к нему на плечо, на голову, то с мягким шумом отлетая в сторону, мелькают в воздухе. Руджеро дель Пассио в монашеской одежде сидит у входа в пещеру и машинально шевелит потухшую золу от костра. Впечатление тоски, бездействия и страшно медленного течения времени. Солнце палит.

Макарий. Кыш, боговы! Совсем заклевали. А ты что, зобатый, у всех отбиваешь корм? Это у них, верно, эпарх или игумен, а, брат Рувим, что я говорю? (Встаёт и стряхивает с рясы крошки, потом идёт к Руджеро и садится рядом с ним). А ты, брат Рувим, того, опять за тоску не принимайся, дело говорю, нечего головёшки-то ворошить. Хорошее ли дело: монаху о женщине тосковать? Я твой духовный отец, ты всё мне должен прямо говорить, без утайки. Кто ты такой? На всю братию тоску нагнал. А? Что ж ты молчишь, как пень?

Руджеро. А как она была прекрасна, мой отец!

Макарий. Вот как?! « Как она была прекрасна»? Да ты с кем говоришь-то? Вот, ступай к брату Агафону, что из мимов к нам постригся, с ним и рассуждай. А то мне этакие соблазны да срамоту разводишь. И глупый ты, Рувим, право, как я на тебя погляжу. Ну что ты сохнешь? Ведь если бы она была потерянная какая, а то сам говоришь, что благочестива, в монастыре жила, теперь, может, уже игуменья. Чего ж тебе? Она своей тропочкой, ты своей — так оба в рай и придёте. А жизнь — долга ли она? Вон, отцу Памве сто двенадцатый год, да и то не длинно кажется. Ну, поминай её на правиле.

Руджеро.

Её я имени, отец, не знаю.

Макарий. Горемыка ты, горемыка. Ну уж как имени-то не узнать? Ну, поговорил бы перед прощаньем, что « что я, мол, в пустыню удаляюсь, прекрасная сеньора, из-за вас, а вы живите, поживайте, меня поминайте». Всё легче бы было, а грех уж не Бог знает какой, всё равно в монахи-то идти. Ворона ты, брат Рувим, право, ворона.

Руджеро.

Тебе, отец Макарий, непонятны

Ни страсть безгрешная, ни пламень яркой

Любви и жертвы, небом осиянной.

Макарий. И понимать-то не желаю. Нехорошо это, очень не хорошо, даже душевредно. Иди лучше, циновки плети, чем вздор-то молоть. О Господи! (Зевает). Никак кого-то Бог даёт? (Всматривается). Иди-ка, иди?

Руджеро уходит.

И то, никак к нам идут! Двое, кто бы это мог быть? Один-то — мальчик, видно.

Входят Асторре и дух в одеждах странников.

Дух (издали ещё). Привет вам, Божьи люди, да сохранят вас небеса!

Макарий. Аминь! Здравствуйте, братья, издалека ли?

Асторре.

Мы из Италии и ищем земляка,

Руджеро прозывается дель Пассьо.

Не в вашей ли пустыне он таится?

Мы вести из Отчизны принесли.

Макарий.

Вот уж поистине вас Бог ведёт:

Не только здесь, а в этой самой келье,

Зовётся он теперь Рувим.

Асторре.

Постригся?

Макарий.

Да. Брат Рувим, а, брат Рувим,

К тебе (как имечко-то ваше)?..

Асторре.

Асторре Д`Алессио.

Макарий.

Асторре

Д`Алессьо из Италии, ты слышишь?

Рджеро

(выходя из пещеры)

Кого я вижу? Рыцарь, вы ли это?

Асторре.

Да, это я, как видите.

Руджеро.

Садитесь.

Как Бог занёс сюда вас?

Асторре.

Мы случайно

Узнали, что вы в этой киновии

Спасаетесь и, будучи в Египте,

Вас пожелали отыскать. Известье

Имеем так же мы о вашей даме.

Макарий.

Ну вот тебе и праздник, брат Рувим.

Асторре.

Ну, праздник небольшой, дурные вести

Мы принесли об Элен вам, Елене,

Она скончалась…

Макарий.

Вот те раз! Скончалась!

Руджеро.

В монастыре она погребена?

Асторре.

Она покинула свою обитель,

И в море их корабль погиб…

Макарий.

Разбился?

Зачем же монастырь-то оставлять?

Асторре.

Она уехала из Падуи вдвоём

И собиралась в брак вступит в Триесте.

Макарий.

Ах, не могу! Как « в брак вступить в Триесте»?

Вот так игуменья! Ну, брат Рувим…

Руджеро.

Старинная любовь?

Асторре.

Нет, две, три встречи.

Макарий.

Ну, брат Рувим, не прав ли я,

Что ты ворона? Просто две, 3 встречи —

На это бы хватило и тебя.

Руджеро.

Мессир, коль вы лишь это принесли,

Боюсь, не втуне ль так далёко шли.

И смерть её меня не огорчила…

Ах, как она так скоро полюбила!

(Уходит в пещеру).

Макарий. Огорчили вы, господа, брата Рувима-то: к чему он будет теперь мыслью прилепляться? Однако я пойду, приготовлю вам поесть чего-нибудь. Теперь ведь не те времена, что бы птицы да ангелы приносили пищу не только пустынникам, а и их гостям. Теперь всё самим надо делать, ведь это одна молва, что отшельники — « бездельники», а столько дел, столько дел. Поскучайте покуда уж одни здесь… Да вон, кстати, брат Мемнон идёт, он с вами побеседует, он головой немного тронут, но ничего, старец хороший, а я сейчас… (Уходит в келью).

Входит Мемнон, высокий, худой старик с непокрытой головой, голос громкий, как у пророка или провозглашающего анафему, черты лица резкие, очень смугл.

Мемнон

(прямо к пришельцам, подняв руку)

Пришли в пустыню? Прочь скорей идите,

Коль дорого для вас души спасенье,

И от пустыни прибыли не ждите!

Здесь те же страсти, то же здесь волненье,

Помысливший убить — уже убийца,

Равно поступку грешное хотенье.

Содомлянин, певец и винопийца

Здесь не творят своих позорных дел,

Но мысли здесь — развратней византийца.

Коль ты бежать от мира захотел,

Пустыню в сердце ты себе создай —

И счастлив будет твой святой удел!

Тогда среди соблазнов будет рай,

Пустыня ж, монастырь здесь не причём.

Злу не противься, нищим всё раздай,

А взявший меч — погубится мечом!

Дух (улыбаясь). Да мы и не думаем постригаться, да сейчас и уходим.

Мемнон

(не слушая)

Пришли в пустыню? Прочь скорей идите!

Асторре и дух уходят так быстро, будто их здесь никогда и не бывало. Из пещеры выходит Макарий, нагруженный провизией.

Макарий. Где же гости-то? (Озирается).

Мемнон

(продолжая)

Коль дорого для вас души спасенье,

И от пустыни прибыли не ждите…

Картина 11-ая и последняя.

Преддверие какого-то таинственного храма, во всю ширину задней стены лестница в семь ступеней, посередине огромная дверь, уходящая в вышину, так что верхнего бревна не видно, боковые стены — гладкие, без дверей и без окон, так же уходящие вверх, справа на полу отверстие и лестница вниз, больше ничего нет. Стены, пол и две колонны у дверей — цвета потускневшей бронзы, свет ровный и мягкий, не похожий ни на солнечный, ни на такой, который бывает от факелов. Асторре в белой одежде посвящаемого и дух в одежде странника сидят на нижней ступени лестницы.

Невидимый хор.

Страждущий в горе покой обретает,

Рассеянный в мире себя собирает,

Кто в море блуждает, тот пристань находит,

И благостных кормщик сквозь камни проводит.

Далёко уводит от сердца волненье,

И гаснет, как уголь, земное хотенье.

Отбросим сомненье, в святилище вступим,

Как мудрый купец, ту жемчужину купим.

Её не уступим за царство земное,

Что б мрак победило сиянье дневное.

Нечистое, злое пусть нас не коснётся,

Пусть чья-то София (мудрость) в плерому (в полноту, к первоначальному гармоническому единству мира) вернётся,

Душа наша рвётся… Любовь засияет,

И в мудрости вечной всё наше растает!

Дух. Ты помнишь ответы для посвящения?

Асторре. Да, меня даже страшит эта минута. Что я найду там, за этой дверью?

Дух. Милый, может быть, ты и найдёшь там истину, да к тому же, нам и идти-то больше некуда.

Асторре. Да… Больше идти некуда… Но неужели ты меня покинешь?

Дух.

Тебя я не покину, милый друг,

Я лишь невидим стану, как и прежде.

Расстаться же с тобой я не могу,

Как ты с собою разойтись не можешь.

И кто бы ни был твой руководитель,

В чалме мулла, иль в куколе монах —

Всё это буду я же, то есть ты.

Я твой слуга, и я — твой повелитель,

И разделиться нам с тобой нельзя.

Тебя люблю я больше всех друзей,

Но крепче облик мой запечатлей.

(Делается прозрачнее).

Я исчезаю, друг, прощай, быть может,

Мой образ и вперёд тебе поможет.

(Исчезает).

Асторре.

Исчез… И я один… О, злая доля!

Меня покинула и эта воля!

Снизу поднимаются двое юношей в длинных белых одеждах с обнажёнными мечами.

Юноши. Кто ты, незнакомец?

Асторре. Ищущий.

Юноши. Чего ты ищешь?

Асторре. Истину?

Юноши. Кто тебя привёл сюда?

Асторре. Дух, отрок, чистый, незримый, вечный.

Юноши. Где же он?

Асторре. В моём сердце.

Юноши. Ты умрёшь.

Асторре. Вот я! (Открывает свою грудь).

Юноши приставляют мечи остриями к его груди. Снизу поднимаются мальчики, потом юноши в белых одеждах с зажжёнными длинными свечами. Все располагаются на лестнице, оставляя двери не загороженными, вся лестница блестит свечами, белыми одеждами и молодыми лицами мальчиков и юношей.

Хор.

Скрытыми переходами,

Длинными коридорами

Все мы сюда собрались

Праздник справлять таинственный.

Душу, во тьме заблудшую,

Душу, в грехах погрязшую,

Душу, любовь познавшую,

Душу, любовь отвергшую —

Видим мы, душу грешную.

Видим мы душу чистую,

Видим одежду белую,

Видим свечу горящую.

Бездна любовной милости,

Бездна пречистой мудрости,

Ты же, страданий сладостных

Бездна, пучина светлая!

Горя, ты не сгораешь,

Расточая, ты не убываешь,

Наказуя, ты благословляешь,

Боль для тебя — как поцелуи.

Голос (бас, из-за дверей). Кто может вступить в эти двери?

Хор. Чистый, чистый, он вступит: вот он!

Голос. Как человек, живущий на земле может быть чистым?

Хор. Он жаждет луча, поэтому его руки чисты!

Голос. Как он мог возжаждать луча до того как его руки стали чистыми?

Хор. Его душа пламенна и крылата, потому он, возжаждал луча до того как его руки стали чисты.

Голос. Кто сделал его душу пламенной и крылатой, что бы он возжаждал луча и стал чист?

Хор. Дух, отрок чистый, незримый, вечный коснулся его поцелуем, и душа его стала пламенна и крылата, и горьки ему стали поцелуи женщин, и он возжаждал луча до того, что стал чист и войдёт в эти двери.

Голос. Откройте двери. Пусть войдёт получивший поцелуй духа, пусть войдёт имеющий пламенную и крылатую душу, пусть войдёт возжаждавший луча. Пусть войдёт чистый.

Двери медленно растворяются, за ними — неизъяснимый свет, сияние, лишающее возможности видеть, что там находится. Асторре медленно поднимается по лестнице, все поднимают свечи.

Хор.

Слава чистому! Слава отвергшему! Слава познавшему!

Слава любившему! Слава страдавшему!

Асторре останавливается на пороге.

Голос

(альт, из сияния)

Войди, возлюбленный!

Асторре.

Мой дух! То он?

Голос.

Божья роса тебя очистит,

Вечное Солнце тебя осияет,

Вечная правда тебя утешит,

Любовь бессмертная тебя сретает.

Асторре исчезает в неизъяснимом сиянии, двери закрываются, мальчики и юноши молча уходят вниз, двое юношей с мечами остаются, за сценой тихая музыка.

1-ый юноша. Новый цветок в нашу гирлянду, новое зерно на наши чётки.

2-ой. Верен ли он будет? Останется ли? Его лицо не было лицом познающего.

1-ый. Ты думаешь, он уйдёт?

2-ой. Он слишком много видел и ничему не отдал своего сердца. Он видел Фиваиду и не смирился, и не закрыл одного глаза.

1-ый. Но куда ему идти?

2-ой. Я не знаю…

1-ый. Блаженны смирившиеся и закрывающие 1 (один) глаз.

2-ой. Да, блаженны не смотрящие по сторонам и не всё обнимающие взором!

Спускаются. Сцена пуста, к тихой музыке присоединяется столь же тихое далёкое пение.

Голоса

(поют)

Роза, — небесный цветок, — распустилась,

Сердце влюблённого страстно забилось,

Что предназначено, то совершилось!

Тем ароматом весь мир опьянён,

В белые ризы наш гость облачён,

В розу, небесный цветок, он влюблён…

Рдяная кровь в нашей чаше горит,

В рдеющем пламени дух говорит,

Чудо давнишнее снова творит.

Пьян нашей кровью, небесным цветком,

Пьян ты мерцающим странным огнём,

В вещем восторге мы песнь запоём.

(Замолкают).

Конец.

1904 г.

Источники текста:

Кузмин М. А. Театр, в 4-х томах: в двух книгах, Сост. А. Г. Тимофеев. Под ред. В. Маткова и Ж. Шерона. Окленд, Калифорния, США, Berkly Slavic Specialties, 1994 г. Том 4, С. 9 — 59.

Зелёный сборник. Стихи. Проза. Ю. Верховский, Вл. Волькенштейн, К. Жаков, П. Конради, М. Кузмин, В. Менжинский. Обл. О. Каратыгиной. Заставки и концовки: О. Каратыгиной, Л. Верховской, В. Лапшиной-Соколовой. — СПб, «Щелканово», 1905 г., 252 с. С. 74 — 128.

В составе одной из рабочих тетрадей Кузмина сохранился черновой набросок ряда сцен. Критик Н. Коробка писал об этом произведении: « В драматической поэме господина Кузмина „История рыцаря д’Алессио“ чувствуются отзвуки то Шекспировской „Бури“, то Гётевского „Фауста“, то (и чуть ли не сильнее всего) „Дон Жуана“ Ал. Толстого. Думаем, что внимательный анализ мог бы еще сильнее разложить поэму на чужие мотивы и образы, из которых она соткана. В чем нельзя отказать г. Кузмину — это в настроении, довольно характерном для всего сборника, звучащем, однако, у г. Кузмина несколько более энергично, но менее законченно, чем у других авторов. В общем, однако, мы колебались бы высказаться о таланте г. Кузмина: он либо находится еще в периоде формирования, либо лишен жизненности творчества и должен черпать из литературных же источников». (Образование. 1905. № 1. С. 147).

Гораздо резче и определённее был Блок: « Поэма в драматической форме Михаила Кузмина содержит 11 картин, но могла бы свободно вместить 50, так как рыцарь д’Алессио (помесь Фауста, Дон-Жуана и Гамлета) отчаялся ещё далеко не во всех странах и не во всех женщинах земного шара». (Вопросы жизни. 1905. № 7. С. 215—216; перепечатано: Блок Александр. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1962. Т. 5. С. 586. То же в кн.: Блок А. Полн. собр. соч.: В 20 т. М., 2003. Т. 7. С. 171—172).

В зрелые годы Кузмин относился к « Истории рыцаря д’Алессио», конечно, критически, но с долей снисходительности.

В 1906 году он писал в одном из своих писем Г. В. Чичерину: « „Гармахис“ меньше меня привлекает, чем прежде, там менее мое миропостижение, чем в „Евлогии“ [„Евлогии и Аде“. — Л.П.], чем в „Алекс<андрийских> песнях“, и, не говоря уже о мистерии, меня бы больше привлекла опера об „Антиное“. Потом я не одною ленью влекусь к краткости только необходимых слов и сцен вроде „Асторре“». (Цит. по Исследования по истории русской мысли, 2003 г., с. 345—346).

А. К. Жолковский в своей статье «Ключи от счастья» пишет: « Наряду с домом и садом, символическим средоточием запертых сокровищ героини может служить шкатулка (вспомним три шкатулки Порции и ключи к ним в „Венецианском купце“), ларец, ларчик. Ср. у того же М. Кузмина, в „ Истории рыцаря д’Алессио“, песенку ещё одной куртизанки, содержащую к тому же мотивы потери ключа и обращения к слесарю:

„ От ларчика ключ потеряла —

Где слесаря найти? <…>

Амур принес ключей связку,

Но как их разобрать <…>

Ах, много примерить надо,

Покуда подберёшь,

Зато всегда как рада,

Как ключ к ларцу найдёшь“.

Обратим внимание на частичное созвучие слов „ слесаря“ (в песенке) и имени рыцаря (в заглавии пьесы). Не подсказывает ли оно разгадку заинтересовавшего нас сочетания „ юный слесарь“? Похоже, что перед нами вариация на популярную тему юного рыцаря, мотивирующая изготовление ключа, проекцию в современный бытовой план и запретный роман утонченной героини с простым работягой». («Новый Мир» 2013, № 8).