История русской литературы в очерках и биографиях. Часть 1. Древний период (Полевой)

История русской литературы в очерках и биографиях. Часть 1. Древний период
автор Петр Николаевич Полевой

Опубл.: 1883. Источник: az.lib.ru • Пятое издание. Санкт-Петербург. 1883

ИСТОРІЯ
РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

ВЪ ОЧЕРКАХЪ И БІОГРАФІЯХЪ.

СОЧИНЕНІЕ
П. ПОЛЕВОГО.

ЧАСТЬ І.

ДРЕВНІЙ ПЕРІОДЪ.

ПЯТОЕ ИЗДАНІЕ.

САНКТЪ-ПЕТЕРБУРГЪ.
1883.

Исторія писателей есть существенная часть исторіи Словесности.

Митрополитъ Евгеній.

Дозволено цензурою. С.-Петербургъ, 15-го Іюля 1883 г.

ТИПОГРАФІЯ ТОВАРИЩЕСТВА "ОБЩЕСТВЕННАЯ ПОЛЬЗА", Б. ПОДЪЯЧЕСКАЯ, Д. № 39.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Ровно десять лѣтъ тому назадъ (въ Ноябрѣ 1871 г.), вышло въ свѣтъ первое изданіе нашей книги. Десятилѣтіе, пережитое нами съ тѣхъ поръ, и постоянная работа надъ различными эпохами литературы, побудила насъ во многихъ отношеніяхъ измѣнить взглядъ не только на тотъ литературный матерьялъ, который долженъ входить въ составъ нашей книги, но и на самый способъ изложенія этого матерьяла. Болѣе широкое изученіе бытовой стороны нашего прошлаго въ особенности сильно повліяло на наше отношеніе къ родной старинѣ: — оно побудило насъ ярче и отчетливѣе освѣтить нѣкоторыя стороны набросанной нами общей картины и значительно сгладить впечатлѣніе другихъ, болѣе темныхъ сторонъ ея. Въ общемъ, однакоже, мы не рѣшились отступить отъ нашего прежняго плана, который до извѣстной степени удовлетворяетъ общеобразовательнымъ цѣлямъ и облегчаетъ, по возможности, знакомство съ до-Петровскою эпохою нашей литературы.

Въ настоящемъ изданіи оказалось неудобнымъ соединить древнюю и новую литературу въ одномъ томѣ, и мы увидѣли себя вынужденными раздѣлить нашу книгу на двѣ части.

Первая часть, которую мы въ настоящее время предлагаемъ читателямъ, заключаетъ въ себѣ всю древнюю литературу, отъ начала письменности и до эпохи Преобразованій. Во второй части, которая уже печатается и вскорѣ поступитъ въ продажу, помѣщенъ весь новый и новѣйшій періодъ нашей литературы, отъ временъ Петра и до нашего времени.

Такое раздѣленіе книги на двѣ части дало намъ возможность пополнить, какъ литературный, такъ и художественный матеріялъ нашего труда весьма значительными вставками и добавленіями. Обращаемъ вниманіе читателей въ особенности на новые снимки съ рукописей, внесенные нами въ настоящее изданіе, такъ какъ они даютъ возможность ближе ознакомиться съ различными способами древне-русскаго письма. Лучшіе и наиболѣе любопытные изъ приведенныхъ нами образцовъ письма были намъ доставлены покойнымъ И. И. Срезневскимъ, который по нашей просьбѣ, выбралъ ихъ изъ своего 'драгоцѣннаго собранія памятниковъ русской палеографіи. Одинъ изъ этихъ памятниковъ (стр. 78) былъ даже нарисованъ красками для нашего изданія дочерьми покойнаго И. И. Срезневскаго, и мы пользуемся настоящимъ случаемъ, чтобы выразить имъ здѣсь нашу искреннюю благодарность.

Кромѣ этихъ добавленій, мы нашли возможность украсить біографію Никона новыми, весьма любопытными гравюрами; онѣ изображаютъ: скитъ Никона въ Воскресенскомъ монастырѣ (въ Новомъ-Іерусалимѣ), Валдайскій Иверскіи монастырь, въ которомъ Никонъ любилъ останавливаться для отдыха при переѣздахъ изъ Новгорода въ Москву, и Типографскую башню этого монастыря, въ которой одно время (при Никонѣ) находилась типографія, печатавшая различныя обличительныя сочиненія противъ раскольниковъ. За любезное доставленіе фотографій, по которымъ исполнены эти гравюры, приносимъ нашу глубокую признательность архимандриту Воскресенскаго монастыря, о. Веніамину. Въ заключеніе, долгомъ считаемъ поблагодарить всѣхъ тѣхъ, кто словомъ или дѣломъ способствовалъ намъ въ улучшеніи внутренней и въ украшеніи внѣшней стороны нашей книги въ ея настоящемъ изданіи. Считаемъ себя въ особенности обязанными академику А. Ѳ. Бычкову, библіотекарю московскаго Румянцевскаго музея, А. П. Бушера, и Ѳ. Е. Эльцгольцу.

П. Полевой.

7 Октября 1881 г.

С.-Петербургъ.

ПЕРІОДЪ ПЕРВЫЙ.

ОТЪ НАЧАЛА ПИСЬМЕННОСТИ ДО ТАТАРЩИНЫ.

I.

Братья-первоучители. — Болгарское вліяніе. — Кириллица и глаголица. — Письменный матерьялъ и писцы. — Древнѣйшій памятникъ русской письменности,

Въ концѣ Х-го вѣка, на Руси, при содѣйствіи великаго князя кіевскаго, Владиміра, впослѣдствіи прозваннаго Равноапостольнымъ, — введено было христіанство, и вся Русь была крещена, прибывшимъ въ изъ Византіи, греческимъ духовенствомъ. Вмѣстѣ съ духовенствомъ прибыли зодчіе для постройки первыхъ храмовъ христіанскихъ въ новоокрещенной землѣ, живописцы для написанія первыхъ иконъ, и другіе искусные мастера и художники, которымъ предстояло снабдить церкви наши необходимою утварью и благолѣпными украшеніями. Образцы иконъ, об.таченій и утвари церковной. по которымъ надлежало работать этимъ мастерамъ и художникамъ, принесены были духовенствомъ изъ Византіи; но драгоцѣннѣе всего, принесеннаго ими, были книги Св. Писанія и церковныя, писанныя не на языкахъ, чуждыхъ русскому народу, а на языкѣ родственнаго ему славянскаго племени. Такимъ образомъ, древней Руси выпало на долю великое счастье: съ первыхъ-же дней по введеніи христіанства, предки наши услышали слово Божіе, услышали пѣніе и чтеніе въ церкви на языкѣ, вполнѣ доступномъ ихъ пониманію. Вотъ почему, вмѣстѣ со введеніемъ у насъ на Руси христіанства, положены были и первыя прочныя основы нашей грамотности и письменности, которыя и у насъ, какъ во всѣхъ странахъ міра, были первыми шагами на пути просвѣщенія и развитія литературы.

Но откуда же явились у греческихъ проповѣдниковъ эти книги Св. Писанія, переведенныя на славянскій языкъ, родственный нашему русскому? Кому именно, и по какому поводу вздумалось потрудиться надъ этимъ благодѣтельнымъ для насъ переводомъ книгъ Св. Писанія и книгъ церковныхъ? Что это былъ за языкъ, и которому изъ племенъ славянскихъ, нынѣ еще живущихъ, онъ принадлежалъ? Какіе памятники письменные сохранились намъ отъ той отдаленной эпохи? Вотъ вопросы, которые представляются намъ сами собою, и которые мы поспѣшимъ разрѣшить прежде, нежели приступимъ къ описанію древнѣйшаго періода русской литературы.

---

Книги Св. Писанія были впервые переведены не для потребностей новоокрещеннаго русскаго народа, а для мораванъ — другого, небольшого племени славянскаго. Оно крещено было почти за двѣсти лѣтъ до введенія христіанства въ Россіи, но крещено было германскими проповѣдниками, которые принесли съ собою и книги, писанныя на непонятномъ для мораванъ языкѣ латинскомъ. Почти пятьдесятъ лѣтъ слушали мораване Св. Писаніе и богослуженіе на латинскомъ языкѣ, и христіанство не имѣло между ними никакого успѣха: нравы оставались, по прежнему, грубыми; грамотность не развивалась и язычество не ослабѣвало въ народѣ, который нѣмецкіе проповѣдники считали, однако-же, окрещеннымъ. Моравскіе князья, видя, что народъ не въ состояніи усвоить себѣ даже и самыхъ первыхъ истинъ христіанскаго ученія на языкѣ ему чуждомъ и непонятномъ, — обратились къ византійскому императору Михаилу съ просьбою прислать имъ такихъ проповѣдниковъ, которые-бы въ состояніи были истолковывать мораванамъ Св. Писаніе на языкѣ славянскомъ. Такое обращеніе ихъ къ Византіи было весьма естественно потому. что во владѣніяхъ византійскаго императора многія мѣстности заселены были славянами, а потому и можно было предполагать, что между духовенствомъ греческимъ должны будутъ найтись многіе люди, коротко знакомые съ языкомъ славянскихъ племенъ, обитавшихъ близко къ предѣламъ обширной имперіи византійской. Предположеніе это и оказалось совершенно вѣрнымъ: въ отвѣтъ на просьбу моравскаго князя Ростислава о присылкѣ проповѣдниковъ, знающихъ славянскій языкъ, императоръ Михаилъ отправилъ въ Моравію двухъ ученыхъ монаховъ, братьевъ Кирилла и Меѳодія, и съ ними нѣсколькихъ другихъ духовныхъ лицъ. Это было въ 863 году.

Выборъ императора палъ на этихъ ученыхъ братьевъ потому, что ему лично были извѣстны ихъ подвиги на поприщѣ распространенія христіанства между различными племенами, и ихъ глубокое знаніе языка славянскаго. Кириллъ и Меѳодій были сыновья греческаго вельможи Льва, и происходили изъ Солуни, главнаго города Македонской провинціи, окруженнаго славянскими колоніями. Меѳодій, старшій братъ (род.?, ум. 885 г.), сначала служилъ въ военной службѣ, затѣмъ былъ правителемъ одной области, въ которой много было славянскихъ поселеній, потомъ постригся въ монахи, въ одномъ изъ монастырей на горѣ Олимпѣ. Младшій братъ, Кириллъ (прежде поступленія въ духовное званіе онъ назывался Константиномъ, род. 827 г., ум. 869), покровительствуемый однимъ изъ родственниковъ своихъ, получилъ блестящее образованіе при византійскомъ дворѣ, вмѣстѣ съ императоромъ Михаиломъ, при чемъ ему пришлось быть, по философіи, математическимъ наукамъ и словесности, ученикомъ знаменитаго Фотія (впослѣдствіи патріарха). Но ни блескъ двора, ни тѣ почести, которыхъ могъ добиться молодой Константинъ, — ни что не прельщало его: онъ предпочелъ поступить въ духовное званіе и принялъ мѣсто библіотекаря при храмѣ Св. Софіи: но потомъ искалъ уединенія, — удалялся даже въ монастырь, — и только по настоянію друзей возвратился въ столицу и принялъ должность учителя философіи и званіе философа. Прозваніе философа тѣсно слилось съ его именемъ и на вѣки сохранилось за нимъ въ потомствѣ. На двадцать четвертомъ году отъ роду, Кириллъ съ жаромъ предался трудному дѣлу проповѣди христіанской. Сначала пришлось ему защищать христіанство противъ магометанства, быстро распространявшагося въ малоазійскихъ владѣніяхъ Византіи; а потомъ — въ Крыму, между хазарами, — бороться съ магометанствомъ и іудействомъ. При всѣхъ этихъ странствованіяхъ братъ Меѳодій былъ неразлученъ съ Кирилломъ и ревностно раздѣлялъ съ нимъ подвиги на пользу вѣры.

Должно предполагать, что ученые братья еще съ дѣтства были знакомы съ языкомъ славянъ, заселявшихъ, какъ мы уже сказали выше, многія мѣстности въ предѣлахъ византійской имперіи. Эти славяне, жившіе въ Византіи, и другія родственныя имъ славянскія племена, жившія ближе къ Дунаю, въ предѣлахъ Болгаріи, — давно уже нуждались въ томъ, чтобы и книги богослужебныя, и Св. Писаніе были переведены на ихъ языкъ, потому-что они точно такъ-же не понимали проповѣди христіанской на греческомъ языкѣ, какъ мораване — на латинскомъ. Многіе изъ нихъ, вслѣдствіе этого, даже и по принятіи крещенія, вновь возвращались къ язычеству. Желая доставить имъ возможность услышать Слово Божіе на родномъ языкѣ, Кириллъ, прежде всего, занялся изобрѣтеніемъ такой азбуки, которая-бы способна была передать вполнѣ все разнообразіе звуковъ славянской рѣчи. Преданіе гласитъ, что азбука изобрѣтена была Кирилломъ еще около 855 года. Образцомъ очертанія буквъ послужила ему азбука греческая; а такъ-какъ онъ зналъ много языковъ, то для такихъ славянскихъ звуковъ, которымъ нѣтъ соотвѣтствующихъ въ языкѣ греческомъ, онъ заимствовалъ очертанія буквъ изъ азбукъ еврейской, армянской и коптской. Для нѣкоторыхъ звуковъ, напр., для носовыхъ, изобрѣлъ даже и самостоятельныя очертанія. Всѣхъ буквъ въ этой азбукѣ было 38. Послѣ изобрѣтенія азбуки, Кириллъ, при помощи брата Меѳодія, перевелъ съ греческаго на славянскій языкъ необходимыя для богослуженія книги, и такимъ образомъ, еще ранѣе того времени, когда братья Кириллъ и Меѳодій были призваны въ Моравію, ими уже сдѣланы были первые опыты переводовъ съ греческаго на славянскій языкъ при помощи изобрѣтенной Кирилломъ азбуки, и богослуженіе на славянскомъ языкѣ уже введено было въ употребленіе между славянами византійскими, а отсюда, вѣроятно, оно было перенесено и къ болгарскимъ славянамъ, которые крестились около 861 г. Преданіе гласитъ, что сначала принялъ крещеніе отъ св. Меѳодія болгарскій князь Борисъ, а потомъ и весь народъ.

Но главная дѣятельность братьевъ-проповѣдниковъ относится къ періоду послѣ 862 года, т. е. ко времени пребыванія ихъ въ Моравіи. Здѣсь, въ теченіи четырехъ съ половиною лѣтъ, трудились братья надъ переводомъ книгъ Св. Писанія, учили славянъ своей новой грамотѣ, боролись и противъ языческихъ суевѣрій, и противъ нѣмецкаго духовенства, которое очень непріязненно смотрѣло на быстрые успѣхи славянской проповѣди. «И рады были славяне», говоритъ древній лѣтописецъ нашъ — «такъ-какъ они слышали величіе Божіе на своемъ языкѣ». Нѣмецкое-же духовенство, опасаясь утратить всякое значеніе въ Моравіи по мѣрѣ распространенія славянскаго богослуженія, стало посылать жалобу за жалобой въ Римъ, къ папѣ Николаю I, доказывая, будто проповѣдывать Слово Божіе можно только на трехъ языкахъ — еврейскомъ, греческомъ и латинскомъ, «такъ какъ надпись на крестѣ Спасителя была начертана Пилатомъ только на этихъ трехъ языкахъ». Около того времени, Церковь Западная находилась въ постоянно непріязненныхъ отношеніяхъ къ Церкви Восточной (вскорѣ послѣ того онѣ и окончательно раздѣлились), а потому папа Николай I охотно принялъ жалобы и клеветы нѣмецкаго духовенства на братьевъ-первоучителей и ихъ славянскую проповѣдь. Они были призваны въ ту страну, гдѣ, уже почти пятьдесятъ лѣтъ сряду, нѣмецкое духовенство тщетно старалось основать на проповѣди христіанской свое матерьяльное могущество, и гдѣ имъ удалось сразу получить громадное значеніе: понятно, что папа сталъ опасаться ослабленія римскаго вліянія на Моравію, и потому потребовалъ ихъ къ себѣ на судъ. Кириллъ и Меѳодій, надѣясь и тамъ отстоять свое правое дѣло н доказать необходимость богослуженія на славянскомъ языкѣ, отправились въ Римъ. Но они уже не застали папы Николая I въ живыхъ. Наслѣдовавшій ему — папа Адріанъ II принялъ ихъ ласково, дозволилъ продолжать проповѣдь и богослуженіе на языкѣ славянскомъ, и даже посвятилъ Меѳодія въ санъ епископа паннонскаго ¹), послѣ чего Меѳодій возвратился въ Моравію; а братъ его, Кириллъ, изнуренный тяжкими трудами послѣднихъ лѣтъ, остался въ одномъ изъ монастырей близь Рима, вскорѣ заболѣлъ и умеръ, въ 869 году.

¹) Подъ именемъ Панноніи извѣстна была въ то время страна, занимавшая часть нынѣшней Моравіи и часть Венгріи.

Меѳодй пережилъ брата на шестнадцать лѣтъ, и въ теченіе всего времени своей жизни не переставалъ бороться съ нѣмецкимъ духовенствомъ, распространяя богослуженіе на славянскомъ языкѣ. Неисчислимы всѣ тѣ гоненія и страданія (цѣлыхъ 2¹/₂ года онъ, между прочимъ, провелъ въ тюрьмѣ), которыя онъ претерпѣлъ за свое святое дѣло. Но св. Меѳодій не покидалъ столь успѣшно начатаго имъ дѣла проповѣди въ земляхъ славянскихъ, и неослабно распространялъ его все дальше и шире: около 871 года онъ крестилъ чешскаго князя Боривоя, и ввелъ въ Чехіи славянское богослуженіе, а ученики Меѳодія пробрались и далѣе — въ Силезію и Польшу. Однако-же, подъ конецъ жизни, Меѳодію пришлось быть свидѣтелемъ явнаго торжества враждебнаго ему нѣмецкаго духовенства: папа Іоаннъ VIII, преемникъ Адріана II, запретилъ богослуженіе на славянскомъ языкѣ. Не смотря на то, что Меѳодію удалось склонить папу къ отмѣнѣ этого запрещенія, черезъ годъ послѣ смерти Меѳодія, въ 886 году, всѣ ученики братьевъ-первоучителей (Климентъ, Наумъ, Савва, Ангеларъ и Гораздъ) и всѣ сторонники ихъ (въ томъ числѣ двѣсти священниковъ) были изгнаны изъ Моравіи и нашли себѣ убѣжище въ Болгаріи.

Здѣсь-то, въ особенности въ правленіе просвѣщеннаго царя Симеона, правившаго Болгаріей съ 892 года по 927, письменность славянская сдѣлала большіе успѣхи: на славянскій языкъ переведено было множество книгъ не только церковныхъ и духовнаго содержанія, но и научныхъ, и количество рукописей, написанныхъ кирилловской азбукой, возросло до весьма значительной цифры. Здѣсь и грамота, и богослуженіе славянское нашли себѣ убѣжище отъ неистовыхъ преслѣдованіи и здѣсь-же сохранились онѣ на благо и великую пользу нашему русскому просвѣщенію, на славу безкорыстнымъ, святымъ трудамъ братьевъ-первоучителей, которыхъ благодарное потомство наименовало «апостолами славянскими». Память о нихъ доселѣ живетъ и вѣчно будетъ жить во всемъ славянскомъ мірѣ.

Выше сказано было нами, что послѣ изобрѣтенія азбуки славянской Кирилломъ, братья-первоучители тотчасъ перевели ванжнѣйшія богослужебныя книги на славянскій языкъ, и что богослуженіе на славянскомъ языкѣ распространилось сначала между славянами, обитавшими въ предѣлахъ византійской имперіи, а потомъ перешло къ славянамъ, жившимъ въ Болгаріи. Языкъ, на который Св. Писаніе было переведено братьями-первоучителями, былъ, вѣроятно, народнымъ языкомъ племенъ славянскихъ, жившихъ между Балканами и Дунаемъ. Если и въ настоящее время между языками племенъ Славянскихъ сохранилось еще такъ много сходства, что соплеменники наши, принадлежащіе къ различнымъ отраслямъ общей славянской семьи, могутъ понимать другъ друга, — то слѣдуетъ предположить, что за 1000 лѣтъ до нашего времени это сходство между языками племенъ славянскихъ было еще сильнѣе; а потому нѣтъ ничего мудренаго въ томъ, что переводъ Св. Писанія и богослужебныхъ книгъ, надъ которымъ потрудились братья-первоучители, долженъ былъ сдѣлаться драгоцѣннымъ достояніемъ всѣхъ славянскихъ племенъ, и, въ то время, оказаться вполнѣ доступнымъ пониманію каждаго на самыхъ противоположныхъ концахъ славянскаго міра: подъ Балканами и въ Моравіи, въ Болгаріи и на Руси. Но такъ-какъ грамота, изобрѣтенная Кирилломъ, болѣе всего привилась въ Болгаріи, такъ-какъ здѣсь-же, при царѣ Симеонѣ, болѣе всего было написано и переведено книгъ на языкъ славянскій, то языку, сохранившемуся въ древнихъ спискахъ Св. Писанія, съ теченіемъ времени стали придавать названіе языка древне-болгарскаго.

Относительно этого названія должно замѣтить, что подъ словомъ болгарскій языкъ здѣсь не слѣдуетъ разумѣть — языкъ болгаръ, а только — языкъ славянъ, жившихъ въ Болгаріи. Сами болгаре вовсе не принадлежали къ семьѣ славянскихъ племенъ: болгаре, по происхожденію, принадлежали къ урало-алтайской чуди, были воинственнымъ и храбрымъ народомъ, обитавшимъ въ степяхъ юго-восточной Россіи между Дономъ и Волгою. Въ VII столѣтіи племя это раздѣлилось: одна часть его двинулась на сѣверъ и осѣла по берегамъ Камы, впадающей въ Волгу; другая — двинулась на западъ и въ концѣ VII вѣка явилась на Дунаѣ. Здѣсь болгаре покорили себѣ значительную часть придунайскихъ славянскихъ племенъ. Но славяне были образованнѣе и искуснѣе болгаръ въ земледѣліи и ремеслахъ, и не болѣе, какъ въ теченіе двухъ вѣковъ успѣли такъ сильно воздѣйствовать на пришлую горсть воинственныхъ побѣдителей своихъ, что тѣ и нравы свои оставили, и языкъ позабыли, и совершенно слились съ славянами, передавъ имъ только свое имя.

Когда-же переводы Св. Писанія и богослужебныхъ книгъ изъ Болгаріи и Греціи перенесены были къ намъ, на Русь, то языкъ, которымъ они были написаны, получилъ у насъ названіе «церковно-славянскаго», потому-что значительно отличался отъ народнаго русскаго языка и явился исключительно языкомъ церкви. Впрочемъ, такъ-какъ въ древнѣйшемъ періодѣ нашей литературы большая часть писателей принадлежала къ сословію духовному, то изъ смѣси языка церковно-славянскаго съ древне-русскимъ языкомъ, которымъ въ то время говорили наши предки, мало-по-малу образовался языкъ литературный или книжный, которымъ и стали излагать мысли письменно.

Упомянувъ о языкѣ, на которомъ сохранились до нашего времени древнѣйшіе памятники славянской письменности, пояснивъ вмѣстѣ съ тѣмъ, почему именно въ разныхъ случаяхъ придаются ему разныя названія, мы должны еще обратить вниманіе и на самыя письмена, которыхъ изобрѣтеніе приписывается св. Кириллу. Азбука, которою у насъ и до настоящаго времени печатаютъ церковныя книги, очень похожая на письмена нашихъ древнѣйшихъ памятниковъ, въ славянскомъ мірѣ носитъ названіе «кириллицы». Подобною-же кириллицею прежде писались книги у насъ на Руси, въ Болгаріи и всей восточной части славянскаго міра. Кириллицею эта азбука названа въ отличіе отъ другой азбуки славянской, которая, если и не была изобрѣтена ранѣе кириллицы, то, вѣроятно, вскорѣ послѣ нея, и, съ теченіемъ времени, пріобрѣла довольно важное значеніе въ югозападномъ углу славянскихъ земель. Азбука эта, гораздо болѣе кириллицы запутанная въ очертаніяхъ своихъ, получила издревле названіе глаголицы. Чтобы яснѣе опредѣлить разницу между обѣими азбуками по начертанію, приводимъ здѣсь два отрывка изъ древнихъ рукописей, писанныхъ «кириллицею» и «глаголицею».

Христіанствомъ просвѣтила насъ Греція, но введенію у насъ книжнаго ученія и началу письменности русской — Греція могла способствовать только при посредствѣ сосѣднихъ намъ болгарскихъ славянъ, у которыхъ письменность была особенно сильно развита именно около того времени, когда принято было христіанство въ Россіи (т. е. въ концѣ IX и началѣ X вѣка). Отъ нихъ-то и перешло къ намъ въ Россію много книгъ, писанныхъ кириллицею, и съ того времени кириллица*вошла у насъ въ употребленіе, а очертанія буквъ удержались въ русскомъ письмѣ до начала XVIII вѣка, т. е. въ теченіе девяти вѣковъ. Кириллицею до XVI вѣка писались наши книги; кириллицею-же стали и печатать ихъ въ XVI вѣкѣ. Только уже при Петрѣ Великомъ явилась та, несходная съ кириллицею, форма нашихъ печатныхъ буквъ, которою теперь печатаются у насъ книги и которая получила названіе гражданской азбуки (въ отличіе отъ кириловской, удержавшейся въ нашихъ церковныхъ книгахъ).

Однако-же, въ теченіе девяти вѣковъ своего существованія въ Россіи, кириллица, въ очертаніи своихъ буквъ, много разъ потерпѣла значительныя измѣненія. Древнѣйшія рукописи, писанныя до XIV вѣка, отличаются замѣчательною красотою и отчетливостью своего крупнаго письма. Каждая буква въ этомъ письмѣ ставится отдѣльно, безъ всякой связи съ ближайшими буквами. Начальныя буквы и заглавія книгъ разрисовываются красною краской, а иногда даже украшаются разноцвѣтными вычурными узорами; иногда имъ придаютъ форму цвѣтовъ, птицъ или звѣрей; иногда покрываютъ ихъ позолотой. Это древнѣйшее письмо нашихъ рукописей называется уставомъ или уставнымъ письмомъ.

Въ концѣ XIV вѣка является у насъ другое письмо, покруглѣе и помельче устава, хотя и довольно еще близкое къ нему по очертаніямъ буквъ — это полууставъ, которымъ писали преимущественно въ XV и XVI столѣтіяхъ. Наконецъ, съ XVII столѣтія, вслѣдствіе сильно-развившейся потребности въ дѣловой перепискѣ, начинаетъ преобладать скоропись (существовавшая и за долго до этого времени), отличающаяся неправильностью и некрасивостью начертаній буквъ, тѣсно-сбитыхъ, снабженныхъ множествомъ значковъ и совершенно излишнихъ фигурныхъ добавокъ къ буквамъ. Сверхъ того, надписи на вещахъ и на стѣнахъ зданіи, гдѣ иногда нужно было много словъ умѣстить на небольшомъ пространствѣ, писались особымъ способомъ — вязью. Вязью называлось такое искусное сплетеніе и сопоставленіе буквъ, при которомъ немногими очертаніями можно было многое написать (соединяя нѣсколько буквъ въ одну общую фигуру) и, сверхъ того, составить изъ буквъ очень причудливый и красивый узоръ.

Говоря о древнерусскомъ письмѣ, нельзя упустить изъ виду и того, что наши предки въ началѣ письменности нашей, писали не такъ, какъ мы теперь пишемъ. Имъ были вовсе неизвѣстны тѣ облегченные способы, которые находятся теперь въ распоряженіи каждаго грамотнаго человѣка. Писали они, вмѣсто перьевъ, тростями (каламами), которыя привозились изъ Греціи; вмѣсто бумаги нынѣшней, изготовляемой изъ тряпокъ, употребляли пергаменъ, особый письменный матерьялъ, выдѣлывавшійся изъ свиной или телячьей кожи и тоже привозившійся съ далекаго Востока. Немного позже, вмѣсто пергамена, стали употреблять бомбицину бумагу изъ хлопка, правда, толстую и плотную, но далеко не въ такой степени удобную для письма и не настолько дешевую, какъ самая лучшая, самая дорогая нынѣшняя бумага.

Трудность самаго писанія и дороговизна письменнаго матерьяла способствовали, съ одной стороны, тому, что каждая писанная книга цѣнилась очень высоко и очень немногимъ была доступна; а съ другой стороны, на трудную работу писанія, изготовленія рукописей, смотрѣли, какъ на дѣло важное, требующее и большихъ свѣдѣній, и даже особой помощи свыше. Къ писанію книгъ приступали съ благоговѣніемъ и молитвою; написанную книгу заканчивали благодареніемъ Всевышнему, обращеніемъ къ читателю съ просьбою о снисхожденіи, и часто даже подробнымъ обозначеніемъ года, мѣсяца, дня, въ который дѣло написанія было окончено. Къ этому обозначенію времени нѣкоторые писцы прибавляли даже замѣтку о томъ историческомъ событіи, со временемъ котораго совпадали начало или конецъ труда. Иные даже подробно обозначали, сколько именно времени была писана та или другая книга, такъ-какъ списыванье книгъ было дѣломъ весьма медленнымъ и труднымъ. Любопытнымъ и замѣчательнымъ образцомъ подобныхъ приписокъ къ древнимъ рукописямъ можетъ служить извѣстная памятная запись дьякона Григорія, помѣщенная въ концѣ знаменитой рукописи Евангелія. писаннаго имъ для новгородскаго посадника Остромира:

«Слава тебѣ, Господи, цесарю небесный, такъ какъ ты сподобилъ меня написать это евангеліе. Почалъ я его писать въ лѣто 6564-ое, а окончилъ его въ лѣто 6565. Написалъ-же евангеліе это рабу Божію, нареченному во крещеніи Іосифъ, а мірски Остромиръ, родственнику Изяслава-князя… который тогда держалъ обѣ власти — и отца своего Ярослава, и брата своего Володимира; самъ-же Изяславъ-князь правилъ столъ отца своего Ярослава, въ Кіевѣ, а столъ брата своего поручилъ править своему родственнику, Остромиру, въ Новгородѣ. Я, Григорій дьяконъ, написалъ это Евангеліе… началъ же его писать мѣсяца октября 20-го… а окончилъ мѣсяца мая въ 12-ое число…»

Въ концѣ одного изъ списковъ нашей древней лѣтописи находимъ другого рода приписку, живо рисующую намъ то настроеніе, въ которомъ долженъ былъ находиться списатель по окончаніи своего, вѣроятно, продолжительнаго и усидчиваго труда: «какъ радуется женихъ, при видѣ невѣсты своей», — восклицаетъ списатель — «такъ радуется писецъ, видя послѣдній листъ; какъ радуется купецъ полученію барыша или кормчій прибытію въ пристань, или странникъ — возвращенію въ отечество, такъ точно радуется и списатель книги окончанію своего труда».

Въ другихъ древнихъ рукописяхъ встрѣчаются приписки переписчиковъ, въ которыхъ они выражаютъ надежду на спасеніе за свой трудъ (такъ-какъ дѣло списыванья книгъ считалось дѣломъ богоугоднымъ), или просятъ читателя вспоминать ихъ въ молитвахъ. Съ тою-же цѣлью, люди мало грамотные нанимали другихъ, чтобы списать ту или другую книгу, и отдавали ее въ даръ церкви или монастырю, какъ вкладъ за свое спасеніе или на поминъ души родителей.

На основаніи этого взгляда, всякій писецъ (а тѣмъ болѣе скорописецъ, т. е., обладавшій способностью писать скоро, особенно искусный въ писаніи) долженъ былъ пользоваться большимъ уваженіемъ, и переписываніе книгъ считалось занятіемъ до такой степени почтеннымъ, что первѣйшія духовныя лица, а изъ свѣтскихъ — князья и княгини, посвящали досуги свои этому занятію. Даже и самое переплетаніе рукописныхъ книгъ имѣло значеніе занятія важнаго и почтеннаго, такъ-какъ толково переплетать рукописи могъ только человѣкъ грамотный, знакомый съ содержаніемъ переплетаемаго имъ сочиненія ¹). При этихъ условіяхъ книги, конечно, и цѣнились весьма дорого; и напр., мы знаемъ, что кн. Владиміръ Васильковичъ Волынскій за одинъ молитвенникъ заплатилъ восемь гривенъ кунъ (болѣе 11 р. с. на наши деньги). Неудивительно, что при такой дороговизнѣ книгъ, на нихъ смотрѣли, какъ на существеннѣйшую часть достоянія, хранили ихъ въ крѣпкихъ кладовыхъ вмѣстѣ съ кунами, паволоками и драгоцѣнными сосудами, и передавали изъ рода въ родъ, какъ наиболѣе цѣнную часть наслѣдства; неудивительно и то, что книголюбцы не жалѣли денегъ на переплеты книгъ, и не только старались дать книгамъ переплеты прочные, вѣковые, но даже снабжали эти переплеты дорогими застежками, и часто покрывали серебряной, вызолоченной оправой, усаженной жемчугомъ и дорогими каменьями, украшенной золотыми крестами и финифтяными изображеніями святыхъ. Такъ напр., подъ 1288 г., въ Волынской лѣтописи подробно исчисляются книги, которыми Владиміръ Васильковичъ снабдилъ различныя церкви на Волыни. При этомъ подробно описываются драгоцѣнные переплеты, которыми эти книги были украшены, и о многихъ изъ числа ихъ говорится, что онѣ писаны были самимъ княземъ и княгинею (женою его) Ольгою Романовною. Наивное уваженіе къ книгѣ, выражавшееся, съ одной стороны, въ этомъ стремленіи къ украшенію ея внѣшности, — съ другой стороны выразилось въ извѣстномъ памятникѣ XII вѣка, однимъ изъ вопросовъ черноризца Кирика къ св. Нифонту, епископу новгородскому. Испрашивая у епископа разрѣшенія многихъ, весьма важныхъ вопросовъ вѣры и церковной обрядности, черноризецъ задаетъ ему и такой вопросъ: ,,Нѣтъ-ли грѣха — ходить по грамотѣ, которая изрѣзана и брошена, но на которой еще видны слова?"…

¹) О св. Ѳеодосіи Печерскомъ сохранилось между прочимъ извѣстіе, что въ кельѣ его постоянно происходило переписыванье и переплетаніе книгъ: — инокъ Иларіонъ ихъ списывалъ, самъ Ѳеодосій прялъ нитки для переплета книгъ, а старецъ Никонъ переплеталъ рукописи.

Уже въ XI вѣкѣ любовь къ чтенію развилась въ русскомъ обществѣ весьма значительно, какъ можно судить по отзыву о книгахъ одного современника: «велика бываетъ польза отъ ученія книжнаго», — говоритъ онъ: «изъ книгъ учимся путямъ покаянія, въ словахъ книжныхъ обрѣтаемъ мудрость и воздержаніе: это — рѣки, напояющія вселенную, это — исходища мудрости; въ книгахъ неисчетная глубина, ими утѣшаемся въ печали, онѣ — узда воздержанію».

Книголюбіе побуждало многихъ даже къ посылкѣ писцовъ въ сосѣднія страны, въ Грецію, Болгарію и на Аѳонъ, — для списыванія книгъ и перенесенія на нашу русскую почву всего, что способно было служить полезною пищею духовною. Первые писцы, явившіеся у насъ въ Кіевѣ и Новѣгородѣ, были, по всѣмъ вѣроятіямъ, славяне болгарскіе; однако-же вскорѣ образовались у насъ и свои превосходные писцы; такъ, отъ половины XI вѣка, намъ сохранился до настоящаго времени вышеупомянутый списокъ Евангелія, писанный діакономъ Григоріемъ для новгородскаго посадника Остромира (въ 1056—1057 г.) — великолѣпная пергаментная рукопись, писанная крупнымъ уставомъ, украшенная раззолоченными заглавіями, фигурными начальными буквами и четырьмя большими изображеніями Евангелистовъ. Остромирово Евангеліе, которое, въ настоящее время, хранится въ Императорской Публичной Библіотекѣ въ С.-Петербургѣ. представляетъ собою древнѣйшій памятникъ славянской письменности, и всѣ славяне съ благоговѣніемъ смотрятъ на него, какъ на драгоцѣнный образецъ письменнаго искусства нашихъ предковъ, тѣмъ болѣе, что ни одному изъ славянскихъ племенъ не удалось сохранить подобнаго сокровища отъ своей рукописной старины. Въ Остромировомъ Евангеліи помѣщены Евангельскія чтенія: 1) въ главные дни пасхальнаго года, отъ Свѣтлаго Воскресенья до послѣдней заутрени великаго поста; 2) въ праздники отъ 1-го сентября до послѣдняго числа августа; 3) особыя евангельскія чтенія. Текстъ этихъ чтеній въ Остромировомъ Евангеліи можно считать почти вполнѣ вѣрнымъ подлинному древнему переводу, надъ которымъ трудились братья-первоучители. Во второй части Остромирова Евангелія, передъ чтеніями евангельскими, написаны календарныя замѣтки, древнѣйшія изъ доселѣ извѣстныхъ замѣтокъ этого рода.

Важно Остромирово, Евангеліе и потому, что представляетъ «древній славянскій языкъ почти въ ненарушенномъ древнѣйшемъ его строѣ; самыя даже отклоненія отъ требованій этого строя замѣчательны, указывая на особенности двухъ нарѣчій: одного — южнаго, за-Дунайскаго, и другаго — сѣвернаго, русскаго, что для насъ особенно важно. Наконецъ важно Остромирово Евангеліе, какъ древнѣйшая изъ доселѣ открытыхъ рукописей русскихъ, отмѣченныхъ годомъ» ¹).

¹) Академика И. Срезневскаго. Древніе памятники русскаго письма и языка. Стр. 14—15.

Любуясь прекрасною внѣшностью этого драгоцѣннаго памятника, невольно задумываешься надъ дивной его судьбою: восемьсотъ лѣтъ протекли незамѣтно для этой книги, уцѣлѣвшей отъ первоначальнаго скуднаго запаса русской письменности и какъ-бы для того избѣгнувшей пожаровъ, погромовъ и раззореній всякаго рода, дабы и нынѣ еще служить намъ краснорѣчивымъ памятникомъ той отдаленной эпохи, когда земля Русская только еще начинала просвѣщаться первыми лучами истины и благодати.

Файл:Image014.jpg

II.

Первые шаги грамотности. — Первые опыты литературные. — Лука Жидята. — Иларіонъ. — Обзоръ твореній Ѳеодосія Печерскаго, Никифора и Кирилла Туровскаго.

Послѣ введенія христіанства Владиміромъ на Руси, видимъ заботы его и сыновей его о повсемѣстномъ распространеніи грамотности. Несмотря на то, что изъ Греціи и Болгаріи прибыло къ намъ много духовенства, его, по мѣрѣ распространенія христіанства въ обширныхъ областяхъ Руси южной и сѣверной, оказывалось недостаточно. Къ тому-же, духовенство видѣло въ грамотности единственное средство къ усиленію вліянія христіанства въ новообращенной странѣ, а потому и побудило Владиміра озаботиться учрежденіемъ училищъ въ Кіевѣ. Изъ древнихъ лѣтописей нашихъ знаемъ мы, что Владиміръ и дѣйствительно велѣлъ отбирать дѣтей у лучшихъ гражданъ кіевскихъ, и отдавать ихъ въ ученье по церквамъ, при которыхъ священники и причтъ образовали училища. Сынъ Владиміра Равноапостольнаго, Ярославъ I, прозванный Мудрымъ, учредилъ такія-же училища въ Новѣгородѣ; по его повелѣнію, собрано было у священниковъ и важнѣйшихъ гражданъ новгородскихъ до 300 дѣтей для обученія грамотѣ. И самъ Ярославъ замѣчательно преданъ былъ дѣлу ученья: читалъ книги ночью и днемъ, собиралъ около себя поповъ и монаховъ и поощрялъ ихъ къ переводу греческихъ книгъ на славянскій языкъ. По его желанію, многія книги были писцами переписаны, другія куплены самимъ княземъ, который положилъ основаніе древнѣйшему изъ нашихъ книгохранилищъ, сложивъ книги эти при новгородскомъ софійскомъ соборѣ. Древній лѣтописецъ нашъ, жившій въ концѣ XI и началѣ XII вѣка, вспомнивши о трудахъ Ярослава и Владиміра на пользу распространенія грамотности въ новообращенной странѣ, не даромъ говорилъ: «подобно тому, какъ еслибы кто-нибудь распахалъ землю, а другой посѣялъ, а иные стали-бы пожинать и ѣсть пищу обильную, — такъ и князь Владиміръ распахалъ и умягчилъ сердца людей, просвѣтивши ихъ крещеніемъ; сынъ его, Ярославъ, посѣялъ ихъ книжными словами, а мы теперь пожинаемъ, принимая книжное ученіе».

Распространеніе грамотности шло, конечно, не всюду равномѣрно; но почва для грамотности оказалась удобною: объ этомъ всего легче судить по тому, что уже въ первой половинѣ XI вѣка начинаютъ у насъ появляться первые литературные опыты, и опыты эти принадлежатъ чисто-русскимъ людямъ, воспитавшимся на русской почвѣ. Само собою разумѣется, что самостоятельными эти первые литературные опыты быть не могли: они могли проявиться только въ видѣ подражаній тѣмъ образцамъ, которые представляла намъ литература византійская, по-тому что и новая вѣра, и образованіе были принесены къ намъ изъ Византіи; а такъ-какъ Византія дѣйствовала на насъ и непосредственно, и чрезъ посредство болгарскихъ славянъ, то и образцы византійской литературы заходили къ намъ на Русь въ двухъ видахъ: или въ видѣ греческихъ подлинниковъ, или въ видѣ болгарскихъ переводовъ и передѣлокъ. Не слѣдуетъ упускать изъ виду и того, что болгаре и греки, приходившіе къ намъ на Русь, въ первое время по принятіи нами христіанства, большею частью, принадлежали къ сословію духовному; что школы устраивались преимущественно при церквахъ и учителями въ нихъ являлись духовныя лица; что главною цѣлью распространенія грамотности въ этомъ древнѣйшемъ періодѣ являлось стремленіе дать народу грамотныхъ пастырей церкви. Вслѣдствіе этого, преимущественно грамотнымъ сословіемъ въ древней Руси должно было явиться духовенство и монашество и, подъ вліяніемъ этого сословія, наиболѣе значенія должна была пріобрѣсти литература духовная, для которой образцы и почерпались изъ Византіи. На томъ-же основаніи, и къ самой литературѣ свѣтской, и ко всему образованію въ древней Руси привился характеръ строго-религіозный.

Первые опыты нашихъ русскихъ литературныхъ дѣятелей, принадлежавшихъ къ духовенству, состояли изъ поученій, проповѣдей и посланій, въ которыхъ духовенство обращалось къ паствѣ своей, истолковывая ей важнѣйшія стороны христіанской религіи, опровергая ложныя толкованія различныхъ догматовъ, порицая въ народѣ приверженность къ языческимъ обычаямъ и къ нѣкоторымъ порокамъ. Всѣ эти поученія, проповѣди и посланія вызываемы были, по-видимому, двумя главными побужденіями: съ одной стороны, желаніемъ просвѣтить князей и народъ и дать имъ правильное понятіе объ обязанностяхъ христіанина; а съ другой — желаніемъ защитить такъ успѣшно распространявшееся въ Россіи православіе отъ вліянія католичества и іудейства, которые всего легче могли въ то время дѣйствовать на юную, еще не окрѣпшую паству русскую.

Первыми, по времени, авторами русскими являются въ нашей литературѣ: Иларіонъ, митрополитъ кіевскій (съ 1051 года), и Лука Жидята, поставленный епископомъ новгородскимъ въ 1036 году. Отъ каждаго изъ нихъ сохранилось до нашего времени по одному поученію. Отъ Луки Жидяты дошло до насъ «Поученіе къ братіи», чрезвычайно замѣчательное по лаконизму языка и простотѣ своего содержанія. Видно, что Лукѣ приходилось имѣть дѣло съ паствой, состоявшей изъ людей, недавно обращенныхъ въ христіанство и вовсе незнакомыхъ даже съ наиболѣе важными истинами христіанскими, потому что все «Поученіе къ братіи» представляетъ собою простое переложеніе заповѣдей и напоминаніе о важнѣйшихъ обязанностяхъ христіанина по отношенію къ Богу, къ себѣ самому и къ ближнимъ. Приводимъ здѣсь этотъ драгоцѣнный памятникъ русской литературы XI вѣка цѣликомъ:

«Вотъ, братія, прежде всего, эту заповѣдь должны мы, всѣ христіане, держать: вѣровать во единаго Бога, въ Троицѣ славимаго, въ Отца и Сына, и Св. Духа, какъ научили Апостолы, утвердили св. Отцы. Вѣруйте воскресенію, жизни вѣчной, мукѣ грѣшникамъ вѣчной. Не лѣнитесь въ церковь ходить, къ заутрени и къ обѣднѣ, и къ вечернѣ, и въ своей клѣти прежде Богу поклонись, а потомъ уже ложись спать. Въ церкви стойте со страхомъ Божіимъ, не разговаривайте, не думайте ни о чемъ другомъ, но молите Бога всею мыслию, да отпуститъ Онъ вамъ грѣхи. Любовь имѣйте со всякимъ человѣкомъ и больше съ братьями, и пусть не будетъ у васъ одно на сердцѣ, а другое на устахъ; не рой брату яму, чтобы тебя Богъ не ввергнулъ въ худшую. Терпите обиды, не платите зломъ за зло; другъ друга хвалите, и Богъ васъ похвалитъ. Не ссорь другихъ, чтобы не назвали тебя сыномъ дьявола; помири — да будешь сынъ Богу. Не осуждай брата и мысленно, поминая свои грѣхи, — да и тебя Богъ не осудитъ. Помните и милуйте странныхъ, убогихъ, заточенныхъ въ темницы, и къ своимъ сиротамъ (т. е. рабамъ) будьте милостивы. Игрищъ бѣсовскихъ вамъ, братія, не прилично творить, также — говорить срамныя слова, сердиться ежедневно; не презирай другихъ, не смѣйся ни надъ кѣмъ, въ напасти терпи, имѣя упованіе на Бога. Не будьте буйны, горды; помните, что, можетъ быть, завтра будете смрадъ, гной, черви. Будьте смиренны и кротки: у гордаго въ сердцѣ дьяволъ сидитъ и Божіе Слово не прильнетъ къ нему. Почитайте стараго человѣка и родителей своихъ, не клянитесь Божіимъ именемъ, и другого не заклинайте и не проклинайте. Судите по правдѣ, взятокъ не берите, денегъ въ ростъ не давайте, Бога бойтесь, князя чтите. Рабы, повинуйтесь сначала Богу, потомъ господамъ своимъ, чтите отъ всего сердца іерея Божія, чтите и слугъ церковныхъ. Не убей, не украдь, не лги, лживымъ свидѣтелемъ не будь, не враждуй, не завидуй, не клевещи; не пей не-вовремя, и всегда пейте съ умѣренностью, а не до пьянства; не будь гнѣвливъ, дерзокъ; съ радующимися радуйся, съ печальными будь печаленъ; не ѣшьте нечистаго, святые дни чтите, Богъ же мира со всѣми вами. Аминь».

Оть Иларіона дошло до насъ «Слово о законѣ, данномъ чрезъ Моисея, и о благодати и истинѣ, происшедшей черезъ Іисуса Христа». Въ этомъ поученіи мы видимъ полнѣйшую противуположность только-что приведенному нами поученію новгородскаго епископа Луки Жидяты. «Слово о законѣ» выказываетъ въ Иларіонѣ человѣка, способнаго къ ясному изложенію своихъ мыслей даже и тогда, когда онѣ касаются довольно запутанныхъ и спорныхъ вопросовъ; притомъ человѣка, знакомаго съ произведеніями византійскихъ проповѣдниковъ, отъ которыхъ онъ заимствовалъ внѣшнюю форму своего «Слова». Видно, что и тѣ, для которыхъ проповѣдникъ предназначилъ свое «Слово», были тоже люди начитанные и способные оцѣнить разсужденіе Иларіоново; онъ и самъ говоритъ, что писалъ «не къ невѣдущимъ людямъ, но къ насытившимся сладости книжной». Содержаніе «Слова» заключается въ указаніи противуположности христіанства іудейству, и превосходства благодати Христовой, Новаго Завѣта, передъ закономъ, даннымъ черезъ Моисея. Указывая на преимущества христіанства, Иларіонъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, изъясняетъ, что принятіе христіанства было величайшимъ счастіемъ для Руси; потомъ сравниваетъ Русь языческую съ Русью христіанскою. «Мы уже не зовемся болѣе идолослужителями», говоритъ онъ, «но христіанами; мы болѣе уже не безнадежники, но уповаемъ въ жизнь вѣчную: не строимъ болѣе капищъ, а создаемъ церкви Христовы; не закалаемъ бѣсамъ другъ друга, но Христосъ закалается за насъ и дробится въ жертву Богу и Отцу». Послѣ этого сравненія, Иларіонъ заканчиваетъ свое «Слово» восторженною похвалою Владиміру Равноапостольному, просвѣтившему Русь крещеніемъ. Одною изъ побудительныхъ причинъ къ написанію «Слова о благодати» было, конечно, желаніе противодѣйствовать распространенію на Руси іудейства, которое и въ это время, и въ послѣдствіи, какъ мы далѣе увидимъ, много разъ порывалось къ намъ проникнуть и у насъ водвориться.

Свои доводы противъ іудейства Иларіонъ заимствуетъ большею частью изъ Толковой Палеи, особаго вида полемическихъ богословскихъ сочиненій, рано перенесеннаго съ почвы греческой на русскую. Толковая Палея состояла изъ подбора статей направленныхъ противъ іудейства, и такого изложенія ветхозавѣтной исторіи, въ которомъ пропускались цѣлые отдѣлы, не поддающіеся символизаціи, и особенное вниманіе обращаемо было только на то, что можно было поставить въ тѣсную символическую связь съ исторіею Новаго Завѣта. Начинаясь шестидневомъ (т. е. разсказомъ ошести дняхъ сотворенія міра), Палея оканчивалась началомъ царствованія Соломонова и завершалась изреченіями ветхозавѣтныхъ пророковъ и даже языческихъ философовъ о Христѣ.

Третій писатель нашъ, также принадлежащій XI столѣтію, былъ игуменъ Кіево-печерскаго монастыря — Ѳеодосій. Онъ избранъ былъ въ игумены въ 1062 году, за тридцать лѣтъ передъ тѣмъ поступилъ въ этотъ-же монастырь, когда онъ еще только основывался, и первые отшельники только еще начинали собираться около преподобнаго Антонія. поселившагося въ пещерѣ, выкопанной Иларіонъ на берегу Днѣпра, на высокой горѣ, поросшей лѣсомъ. Сюда любилъ уединяться Иларіонъ, когда еще былъ священникомъ въ Берестовѣ, селѣ князя Ярослава I; здѣсь поселился Антоній, послѣ долгаго пребыванія въ монастыряхъ греческихъ, на Аѳонской горѣ; сюда-же, вмѣстѣ съ небольшою, но избранною братіею, привлеченный слухамй о святости жизни Антонія, явился и Ѳеодосій. И мало-по-малу образовался и явился здѣсь славный впослѣдствіи Кіево-печерскій монастырь, которому суждено было сдѣлаться однимъ изъ важнѣйшихъ разсадниковъ просвѣщенія и литературы въ древней Руси. Въ числѣ иноковъ и настоятелей Кіево-печерскаго монастыря, видимъ мы замѣчательнѣйшихъ дѣятелей древней Руси; въ стѣнахъ его видимъ кипучую, неутомимую дѣятельность просвѣщеннѣйшихъ людей того времени. Здѣсь воспитываются лучшіе проповѣдники наши; здѣсь составляются житія святыхъ, ведутся лѣтописи; отсюда, черезъ просвѣщенныхъ пастырей и епископовъ, проливается свѣтъ грамотности во всѣ концы тогдашняго русскаго міра; отсюда-же выходятъ и ревностнѣйшіе проповѣдники слова Божія, безстрашно стремящіеся въ лѣса и пустыни распространять вѣру Христову между язычниками.

Мы почти ничего не знаемъ о жизни двухъ вышепомянутыхъ первыхъ писателей нашихъ; что-же касается третьяго, Ѳеодосія, — отъ котораго дошло до насъ «посланіе къ великому князю Изяславу о латинской вѣрѣ», десять краткихъ поученій къ инокамъ кіево-печерскимъ и одно обширное поученіе къ народу, — то подробности его жизни, поразившія современниковъ, были съ величайшимъ тщаніемъ собраны иноками кіево-печерскими и записаны другимъ замѣчательнѣйшимъ писателемъ конца XI и начала XII вѣка — Несторомъ. Несторъ оставилъ намъ «житіе Ѳеодосія», и мы, далѣе, приведемъ важнѣйшіе отрывки изъ этого, въ высшей степени любопытнаго памятника; потому-то и не будемъ мы здѣсь вдаваться въ подробности біографіи Ѳеодосія, а только укажемъ на важнѣйшія черты его характера, насколько онъ выражается въ его сочиненіяхъ и проявляется въ частностяхъ его жизни. Оеодосій является намъ однимъ изъ самыхъ крупныхъ и наиболѣе опредѣленныхъ типовъ въ древнѣйшемъ періодѣ нашей литературы. Въ Ѳеодосіи видимъ мы богатую энергическую и могучую русскую натуру, на которую успѣло сильно повліять христіанство. Съ самаго дѣтства, онъ уже создаетъ себѣ высокое понятіе о назначеніи человѣка-христіанина, и всю жизнь свою стремится къ тому, чтобы не только осуществить это назначеніе въ себѣ самомъ, но и другихъ увлечь примѣромъ на тотъ же путь нравственнаго совершенствованія. Эта послѣдняя черта — желаніе дѣйствовать примѣромъ и не ограничиваться только поученіями, но постоянно примѣнять къ жизни все въ нихъ высказываемое, — выказываетъ намъ Ѳеодосія съ особенно привлекательной стороны. «Любовь къ Богу можетъ быть выражена только дѣлами, а не словами», говоритъ Ѳеодосій въ своемъ словѣ «о терпѣніи и любви», и постоянно, въ теченіи всей своей жизни, старается проводить ту-же самую мысль на практикѣ. Самъ постоянно занятый, онъ требовалъ, чтобы и братія работала неутомимо; заботился о томъ, чтобы всѣ, подобно ему, не придавали никакого значенія мірскимъ благамъ, а все-бы приносили на жертву ближнему своему. «Мы должны отъ трудовъ своихъ кормить убогихъ и странниковъ», говоритъ Ѳеодосій въ словѣ «о терпѣніи и милостыни», «а не пребывать въ праздности, переходя изъ кельи въ келью». И по его слову, монастырь Кіево-печерскій неустанно заботился о нуждающихся не толь-ко въ пищѣ матеріальной: братія, по удачному выраженію одного нашего ученаго, «готовила имъ пищу и другого рода: изъ монастыря выходили и расходились по лицу земли русской книги». Кто былъ поученѣе, тотъ или списывалъ, или даже переводилъ ихъ; другіе сшивали листы и переплетали. Всѣ трудились — и Ѳеодосій болѣе всѣхъ, не зная покоя ни днемъ, ни ночью: часто случалось, что онъ, въ ночное время, когда вся братія заснетъ, тайкомъ выходилъ изъ монастыря, уходилъ въ Кіевъ, и тамъ половину ночи проводилъ у городскихъ воротъ въ горячихъ спорахъ съ іудеями, стараясь убѣдить ихъ въ превосходствѣ православія надъ іудействомъ. Борьбу съ іудействомъ и католичествомъ, и притомъ борьбу ожесточенную, непримиримую, Ѳеодосій считалъ одною изъ первѣйшихъ обязанностей своихъ, — тѣмъ болѣе, что, подобно многимъ своимъ современникамъ, имѣлъ не совсѣмъ вѣрное понятіе о католическомъ вѣроисповѣданіи, какъ это видно изъ его посланія къ князю Изяславу, въ которомъ онъ старается разъяснить князю важнѣйшія отличія католицизма отъ православія. Но ревность на пользу распространенія православія не ослѣпляетъ его, не заставляетъ его забывать о той дѣятельной христіанской любви, которую онъ старался внушить братіи по отношенію къ ближнимъ: въ бѣдѣ, въ нуждѣ Ѳеодосій повелѣваетъ помогать и католикамъ наравнѣ съ православными, хоть и воспрещаетъ православнымъ ѣсть съ ними изъ одного блюда.

Строгій и взыскательный къ себѣ самому, Ѳеодосій не оказывалъ снисхожденія никому, и не терпѣлъ никакой неправды: такъ, напримѣръ, въ то время, когда любимецъ его, благочестивый Изяславъ, князь кіевскій, былъ свергнутъ съ великокняжескаго престола братомъ своимъ Святославомъ. — Ѳеодосій открыто укорялъ Святослава въ беззаконіи, и даже не хотѣлъ поминать его въ церкви за службой и продолжалъ поминать, по прежнему, Изяслава. Ни гнѣвъ Святослава, ни угрозы — ни что не могло заставить Ѳеодосія отступиться отъ своего взгляда, и онъ остался вѣренъ ему до конца.

Такая дѣятельность и твердость Ѳеодосія должны были повліять чрезвычайно сильно на окружавшую его братію и народъ, и по тому самому личность Ѳеодосія, какъ наиболѣе крупная въ ряду нашихъ проповѣдниковъ XI вѣка, особенно живо и вѣрно сохранилась въ народной памяти. Народъ и братія должны были несомнѣнно понимать его простую проповѣдь, въ которой онъ обращалъ свой проницательный, практическій взглядъ на самыя существенныя стороны современной русской жизни, заботясь объ искорененіи важнѣйшихъ недостатковъ и объ утвержденіи во всѣхъ правильнаго пониманія обязанностей христіанина. Тѣ сильные, энергически начертанные образцы, въ которые облекалъ онъ свою рѣчь, не могли не быть доступны и вразумительны большинству его слушателей. Такъ, напримѣръ, въ одномъ изъ поученій своихъ, Ѳеодосій особенно горячо возстаетъ противъ пьянства, сильно распространеннаго въ народѣ, сравниваетъ пьянаго съ бѣсноватымъ, и говоритъ: «бѣсноватый страдаетъ по неволѣ и можетъ удостоиться жизни вѣчной, а пьяный страдаетъ по собственной волѣ и будетъ преданъ на вѣчную муку; къ бѣсноватому прійдетъ іерей, сотворитъ надъ нимъ молитву и прогонитъ бѣса, а надъ пьянымъ хотя-бы сошлись іереи всей земли и сотворили молитву, — то все-же не прогнали-бы отъ него бѣса самовольнаго пьянства»…. «Помните», прибавляетъ Ѳеодосій въ другомъ поученіи своемъ, «что бѣсы радуются нашему пьянству, и, радуясь, приносятъ дьяволу жертву пьянственную отъ пьяницъ; дьяволъ-же говоритъ: „меня никогда не радуютъ столько жертвы язычниковъ, сколько веселитъ и радуетъ меня пьянство христіанъ, ибо пьяницы всегда способны дѣлать все, чего я захочу“…. „всѣ пьяные — мнѣ принадлежатъ, а трезвые — Богу“…. И посылаетъ дьяволъ бѣсовъ, говоритъ: „идите, поучайте христіанъ пьянству и повиновенію моей волѣ“.

Въ другомъ поученіи, укоряя братію въ нерадѣніи къ слову Божію и къ исполненію обязанностей, Ѳеодосій весьма удачно сравниваетъ иноковъ съ воинами и говоритъ: „когда надъ спящею ратью затрубитъ труба воинская, никто изъ воиновъ не станетъ спать: а Христову-то воину прилично-ли лѣниться? Вѣдь воины-то изъ пустой и преходящей славы позабываютъ и женъ, и дѣтей, и имѣніе. Что говорю я — имѣніе: они даже и голову свою ни во что не ставятъ, лишь бы имъ не посрамиться. А между тѣмъ они сами смертны, и слава ихъ кончается съ жизнью. Съ нами-же не то будетъ: если стерпимъ, борясь съ нашими супостатами, и одолѣемъ, то удостоимся вѣчной славы и несказанной чести“.

Вслѣдъ за Ѳеодосіемъ Печерскимъ, нельзя не упомянуть, въ числѣ нашихъ проповѣдниковъ, и Никифора, который былъ по происхожденію грекъ, получилъ воспитаніе въ Византіи и поставленъ былъ митрополитомъ кіевскимъ въ началѣ XII в. (отъ 1104—1121), и еще Кирилла, епископа Туровскаго, жившаго въ концѣ XII вѣка (онъ умеръ около 1182 г.). Несмотря на то, что грамотность успѣла сдѣлать большіе успѣхи въ теченіе XI столѣтія, мы все-же видимъ, что въ началѣ XII вѣка проповѣдь русская не измѣняетъ своего характера, и слѣдуетъ тому-же самому направленію, которымъ она шла и въ XI вѣкѣ: — измѣняется только внѣшняя форма ея.

Отъ митрополита Никифора дошли до насъ два посланія; оба писаны имъ для знаменитаго современника — Владиміра Мономаха. Одно изъ этихъ посланій было отвѣтомъ на запросъ князя: „почему отвергнуты были латины отъ святой, соборной и православной церкви?“ Митрополитъ, въ своемъ посланіи, весьма точно исчисляетъ тѣ 20 пунктовъ, на основаніи которыхъ произошло разъединеніе Западной и Восточной Церкви.

Гораздо болѣе любопытно для насъ другое посланіе митрополита Никифора къ Мономаху — „о постѣ“, не только по тѣмъ отношеніямъ митрополита къ великому князю, какія высказываются въ этомъ памятникѣ, но и по внѣшней, чрезвычайно замысловатой формѣ изложенія мыслей. Посланіе, какъ видно, написано по поводу великаго поста, во время котораго, по замѣчанію Никифора, самый уставъ церковный повелѣваетъ и князьямъ говорить нѣчто полезное. На этомъ основаніи, онъ говоритъ вообще о пользѣ поста, и, обращаясь къ Мономаху, прибавляетъ, что такому князю, какъ Мономахъ, не нужно говорить въ похвалу поста, такъ-какъ онъ въ благочестіи воспитанъ и постомъ воздоенъ, и всѣ, видя его воздержаніе во время поста, могутъ только изумляться ему. „Что скажу я такому князю“, продолжаетъ проповѣдникъ, „который, большею частью, спитъ на сырой землѣ, избѣгаетъ дома своего, отвергаетъ свѣтлое платье, по лѣсамъ ходитъ въ одеждѣ сиротинской (рабской, простой), и только по нуждѣ, входя въ городъ, надѣваетъ на себя одежду властелинскую? Что говорить такому князю, который другимъ любитъ готовить обѣды обильные, а самъ служитъ гостямъ, работаетъ своими руками, и подаяніе котораго доходитъ даже до полатей, другіе насыщаются и упиваются, а князь сидитъ и смотритъ только, какъ другіе ѣдятъ и пьютъ, довольствуясь самъ малою пищею и водою: — такъ угождаетъ онъ своимъ подданнымъ, сидитъ и смотритъ, какъ рабы его упиваются. Руки его ко всѣмъ простерты, никогда не прячетъ онъ своихъ сокровищъ, никогда не считаетъ золота или серебра, но все раздаетъ, а между тѣмъ казна его никогда не бываетъ пуста?“

Начертавъ эту прекрасную характеристику Мономаха, Никифоръ находитъ, что съ такимъ княземъ о постѣ говорить нечего, и предпочитаетъ побесѣдовать съ нимъ „о самомъ источникѣ, изъ котораго проистекаетъ въ людяхъ всякое добро и всякое зло“. Послѣ этого, проповѣдникъ объясняетъ князю, что въ душѣ человѣческой есть три главныя стремленія: словесное (разумъ), яростное (чувство) и желанное (воля). У этихъ трехъ главныхъ силъ души человѣческой есть, по выраженію Никифора, и особые слуги, черезъ которыхъ онѣ дѣйствуютъ. „Какъ ты, князь, сидя на своемъ престолѣ, дѣйствуешь черезъ своихъ воеводъ и слугъ по всей твоей странѣ: такъ и душа дѣйствуетъ по всему тѣлу черезъ пять слугъ своихъ, т. е. черезъ пять чувствъ“. Слѣдуетъ перечисленіе пяти чувствъ, и, между ними, Никифоръ особенное вниманіе обращаетъ на с_л_у_х_ъ и з_р_ѣ_н_і_е, при чемъ и отдаетъ преимущество послѣднему, такъ-какъ оно насъ не можетъ обманывать, и черезъ с_л_у_х_ъ очень часто можетъ доходить до насъ многое невѣрное; на этомъ-то свойствѣ слуха Никифоръ и сосредоточиваетъ все свое вниманіе, желая, повидимому, внушить Мономаху, что онъ часто склоненъ бываетъ слушать ложные доносы. „Кажется мнѣ, князь мой“, говоритъ по этому поводу проповѣдникъ, „что, не будучи въ состояніи видѣть всего самъ, своими глазами, — ты слушаешь другихъ и въ отверстый слухъ твой входитъ стрѣла: такъ подумай объ этомъ, князь мой, изслѣдуй внимательнѣе, вспомни объ изгнанныхъ тобою, осужденныхъ, презрѣнныхъ, вспомни обо всѣхъ, кто на кого сказалъ что-нибудь, кто кого оклеветалъ, самъ разсуди таковыхъ, всѣхъ помяни и отпусти, да и тебѣ отпустится, отдай, да и тебѣ отдастся“. Въ заключеніе своего слова, Никифоръ прибавляетъ, какъ-бы въ утѣшеніе князю: „не опечалься, князь, словомъ моимъ, не подумай, что кто-нибудь пришелъ ко мнѣ съ жалобой, и потому я написалъ это тебѣ. Нѣтъ! такъ, просто пишу я тебѣ для напоминанія, такъ-какъ въ немъ нуждаются владыки земные; многимъ пользуются они, но за то и многимъ искушеніямъ подвержены“.

Запутанное и вычурное построеніе этого поученія, весьма замѣчательнаго по содержанію, тѣ сравненія, къ которымъ прибѣгаетъ авторъ для поясненія своей мысли, и отдаленная, искуственная связь, какую видимъ мы между началомъ „слова“ и послѣднимъ выводомъ изъ него, — все это указываетъ намъ въ проповѣдникѣ человѣка, который старался подражать современнымъ образцамъ византійскаго духовнаго краснорѣчія, страдавшаго полнѣйшимъ отсутствіемъ простоты въ развитіи мысли и большою искуственностью въ изложеніи. Эта искуственность особенно поражаетъ насъ при сравненіи проповѣди Никифора съ простымъ поученіемъ Л. Жидяты и съ энергическими, сжатыми, ясными проповѣдями Ѳеодосія.

Замѣтно, однако-же, что, по мѣрѣ того, какъ духовенство болѣе знакомилось съ образцами византійскаго духовнаго краснорѣчія, въ немъ еще болѣе пробуждалась страсть къ подражанію этимъ образцамъ, совершенно несвойственнымъ той почвѣ, на которой древнимъ проповѣдникамъ нашимъ приходилось дѣйствовать. Это стремленіе къ подражанію византійскимъ проповѣдникамъ высказывается особенно ясно и рѣзко въ твореніяхъ К_и_р_и_л_л_а, епископа Т_у_р_о_в_с_к_а_г_о. Онъ былъ епископомъ Туровскимъ въ концѣ XII в., между 1171—1182 г. Отъ него дошло до насъ девять словъ къ народу, три слова къ монахамъ, молитвы и каноны. Проповѣди къ народу сказаны были въ теченіе воскресныхъ дней, начиная отъ Вербной недѣли и до Троицына дня. Современники Кирилла Туровскаго, пораженные разнообразіемъ и блескомъ его краснорѣчія, сравнивали его съ Златоустомъ и называли „вторымъ златословеснымъ учителемъ“. И, дѣйствительно, поученія Кирилла чрезвычайно богаты весьма замѣчательными, поэтическими образами и уподобленіями; но за то онъ такъ часто придаетъ самымъ яснымъ событіямъ смыслъ иносказательный, символическій, такъ часто заставляетъ своихъ слушателей видѣть значеніе пророческое, преобразовательное въ самыхъ подробностяхъ, заимствованныхъ имъ изъ Св. Писанія, — что даже и наиболѣе образованные изъ тѣхъ слушателей, къ которымъ Кириллъ Туровскій обращался въ проповѣдяхъ своихъ, должны были, вѣроятно, многое въ нихъ не понимать. Съ пріемомъ изложенія въ проповѣдяхъ Кирилла Туровскаго насъ могутъ ознакомить слѣдующіе отрывки:

„Сегодня“ — такъ говоритъ проповѣдникъ въ своемъ словѣ на Вербное Воскресенье — „Христосъ отъ Виѳаніи входитъ въ Іерусалимъ, в_о_з_с_ѣ_в_ъ н_а ж_р_е_б_я о_с_л_я, да совершится пророчество Захаріино. Уразумѣвая пророчество это, станемъ веселиться;……. жребя — вѣровавшіе язычники, которыхъ посланные Христомъ Апостолы отрѣшили отъ лести дьявольской… Апостолы на жребя ризы возложили, на которыя сѣлъ Христосъ. Здѣсь видимъ обнаруженіе преславной тайны: ризы — это христіанскія добродѣтели Апостоловъ, которые своимъ ученіемъ устроили благовѣрныхъ людей въ престолъ Божій и вмѣстилище Св. Духу. Нынѣ народы постилаютъ Господу, по пути, одни — ризы свои, а другіе — вѣтви древесныя; добрый, правый путь міродержателямъ и всѣмъ вельможамъ Христосъ показалъ: постлавши этотъ путь милостынею и незлобіемъ, безъ труда входятъ они въ царство небесное; ломающіе-же вѣтви древесныя суть простые люди и грѣшники, которые сокрушеннымъ сердцемъ и умиленіемъ душевнымъ, постомъ и молитвами свой путь равняютъ и къ Богу приходятъ“.

Часто случается, что точно такое-же символическое значеніе пламенная фантазія Кириллова придаетъ и самымъ обыкновеннымъ явленіямъ природы, пользуясь ими, какъ средствомъ для внесенія въ проповѣдь свою образовъ и примѣровъ, которые, по его мнѣнію, должны были служить слушателямъ къ ближайшему истолкованію глубокаго смысла различныхъ событій Св. Писанія, по поводу воспоминанія которыхъ онъ говорилъ свои проповѣди. Такъ, напримѣръ, въ словѣ на Ѳомино Воскресенье онъ говоритъ:

„Нынѣ весна красуется, оживляя земную природу; вѣтры, тихо вѣя, подаютъ плодамъ обиліе, и земля, сѣмена питая, зеленую траву рождаетъ. Весна есть красная вѣра Христова, которая крещеніемъ возрождаетъ человѣческую природу; вѣтры — помыслы грѣхотвореній, которые, претворившись покаяніемъ въ добродѣтель, приносятъ душеполезные плоды; земля-же нашей природы, принявъ на себя Слово Божіе, какъ сѣмя, и боля постоянно страхомъ Божіимъ, рождаетъ духъ спасенія. Нынѣ новорожденные агнцы и юнцы скачутъ быстро, и весело возвращаются къ матерямъ своимъ, а пастухи на свирѣляхъ съ веселіемъ хвалятъ Христа: агнцы — это кроткіе люди изъ язычниковъ, а юнцы — кумирослужители невѣрныхъ странъ, которые, Христовымъ вочеловѣченьемъ и Апостольскимъ ученьемъ, и чудесами, къ св. Церкви возвратившись, сосутъ млеко ученія: а учители Христова стада, о всѣхъ моляся, Христа Бога славятъ, собравшаго всѣхъ волковъ и агнцевъ въ одно стадо. Нынѣ древа лѣторосли испускаютъ, а цвѣты — благоуханіе, и вотъ, уже въ садахъ слышится сладкій запахъ, и дѣлатели, съ надеждою трудяся, плододавца Христа призываютъ: прежде были мы, какъ древа дубравныя, неимѣющія плодовъ; а нынѣ Христова вѣра привилась къ нашему невѣрію, и, держась корня Іессеева, испуская добродѣтели, какъ цвѣты. ожидаемъ райскаго паки-бытія о Христѣ, и святители, трудясь о церкви, ожидаютъ отъ Христа награды. Нынѣ оратаи слова, словесныхъ воловъ къ духовному ярму приводя, и крестное рало въ мысленныхъ браздахъ погружая, и проводя бразду покаянія, всыпая въ нее сѣмя духовное, веселятся надеждами будущихъ благъ“.

Многія изъ словъ Кирилла Туровскаго напоминаютъ намъ церковныя пѣсни и стихиры, которыя и доселѣ еще поются и читаются въ нашей Церкви. Самъ проповѣдникъ, окончивъ свою проповѣдь на Вербное Воскресенье, восклицаетъ: „сокративши слово, пѣснями, какъ цвѣтами, Святую Церковь увѣнчаемъ и украсимъ праздникъ, и вознесемъ славословіе Богу, и возвеличимъ Христа, Спасителя нашего“. Одна изъ проповѣдей Кирилла Туровскаго — ,,Слово на Вознесеніе» — представляетъ собою почти дословное повтореніе и распространеніе церковныхъ пѣснопѣній, сопровождающихъ празднованье этого дня. По справедливому замѣчанію одного русскаго ученаго, такія слова, вмѣстѣ съ самыми пѣснопѣніями церкви, не могли не дѣйствовать на воображеніе воспріимчивыхъ людей изъ народа: подъ вліяніемъ ихъ, развивался совершенно новый родъ народной поэзіи, — такъ называемые, д_у_х_о_в_н_ы_е с_т_и_х_и. Особенное вліяніе на образованіе ихъ должны были имѣть такія слова, предметъ которыхъ. выходя за точные предѣлы Св. Писанія, да-валъ большой просторъ религіозной фантазіи проповѣдника. А такія отступленія отъ разсказа Св. Писанія мы встрѣчаемъ у Кирилла Туровскаго нерѣдко и воображеніе его помогаетъ ему иногда въ дополненіи разсказа евангельскаго цѣлыми разговорами. которые ведутъ между собою выводимыя имъ въ проповѣди лица. Одно изъ его ,,словъ", именно «Слово о душѣ и тѣлѣ человѣческомъ», изложено въ видѣ п_р_и_т_ч_и о х_р_о_м_ц_ѣ и с_л_ѣ_п_ц_ѣ.

Вообще говоря, если мы сравнимъ всѣ извѣстныя намъ сочиненія Кирилла Туровскаго не только съ современною ему русскою литературою поученій и проповѣдей, но и съ духовною литературою двухъ послѣдующихъ вѣковъ, мы должны будемъ признать, что Кириллъ представляетъ собою замѣчательный образецъ вліянія, оказаннаго литературою византійскою на развитіе нашей литературы и образованности.

III.

Изборники. — Монастырская литература. — Житія святыхъ и лѣтопись. — Несторъ.

Какъ извѣстно, обычнымъ слѣдствіемъ распространенія христіанства и грамотности, у всѣхъ народовъ историческихъ, бывало то, что народъ начиналъ яснѣе сознавать свою жизнь. и, подъ вліяніемъ тѣхъ, которымъ удалось внести въ эту жизнь новыя духовныя начала, въ немъ возбуждалась потребность отмѣчать и записывать всѣ явленія жизни, которыя дѣйствительно были почему-нибудь замѣчательны или казались замѣчательными, сообразно понятіямъ современниковъ. То-же самое видимъ мы и въ древней Руси. Византія просвѣщаетъ насъ христіанствомъ и полагаетъ первыя основы нашей грамотности на общедоступномъ народномъ языкѣ; она-же даетъ намъ не только азбуку и книги богослужебныя: она вноситъ къ намъ и большой запасъ сочиненій, пересажденныхъ съ византійской почвы литературной на древне-болгарскую, и, такимъ образомъ, вмѣстѣ съ образцами своего искусства, даритъ насъ образцами литературы. Въ числѣ того литературнаго запаса, который перенесенъ былъ къ намъ на Русь съ византійско-болгарской почвы, мы видимъ, прежде всего, П_с_а_л_т_и_р_ь, Е_в_а_н_г_е_л_і_е и А_п_о_с_т_о_л_ъ (дѣянія апостольскія и посланія), и притомъ не только какъ книги богослужебныя, но какъ любимое и общераспространенное чтеніе. Особенно распространены были Псалтыри, Евангелія и Апостолы съ т_о_л_к_о_в_а_н_і_я_м_и. Толкованія на пророковъ. переведенныя въ Болгаріи, списаны были въ Россіи уже въ первой половинѣ XI вѣка. Рядомъ съ св. Писаніемъ, въ первыя же времена распространенія христіанства на Руси, являются и нѣкоторыя писанія Отцевъ и Учителей Церкви: св. Кирилла Іерусалимскаго, Василія Великаго, Григорія Богослова, Ѳеодора Студита, Ефрема Сирина, Іоанна Дамаскина. Дороговизна и рѣдкость книгъ вынуждала къ тому. что далеко не всѣ могли пользоваться болѣе или менѣе полными собраніями сочиненій Отцевъ Церкви и довольствовались отрывками изъ нихъ, выписками. Отсюда — цѣлая масса занесенныхъ и постоянно подновляемыхъ и пополняемыхъ у насъ на Руси и_з_б_о_р_н_и_к_о_в_ъ отеческихъ сочиненій, подъ различными названіями: З_л_а_т_о_с_т_р_у_е_в_ъ, И_з_м_а_р_а_г_д_о_в_ъ, Т_о_р_ж_е_с_т_в_е_н_н_и_к_о_в_ъ, З_л_а_т_ы_х_ъ ц_ѣ_п_е_й, З_л_а_т_ы_х_ъ м_а_т_и_ц_ъ и П_ч_е_л_ъ. Большая часть этихъ сборниковъ состоитъ изъ поученій, толкованій на различныя мѣста св. Писанія и выписокъ изъ сочиненій Отцевъ Церкви; но нѣкоторые имѣютъ «свой, рѣзко-опредѣленный типъ, не допускающій отождествленія или смѣшенія съ другимъ типомъ. Таковы: З_л_а_т_о_у_с_т_ъ, Т_о_р_ж_е_с_т_в_е_н_н_и_к_ъ, И_з_м_а_р_а_г_д_ъ. Въ составъ этихъ типическихъ сборниковъ входятъ любопытнѣйшіе литературные памятники древней Россіи, богатые многообразными данными для исторіи народнаго быта и обычаевъ, права, поэзіи, миѳологіи» ¹). Во главѣ всѣхъ подобныхъ изборниковъ стоитъ знаменитый «И_з_б_о_р_н_и_к_ъ С_в_я_т_о_с_л_а_в_о_в_ъ», первоначально переведенный съ греческаго на болгарскій языкъ и затѣмъ передѣланный съ болгарскаго текста на русскій языкъ для кіевскаго князя Святослава въ 1073 г. Эта великолѣпная рукопись XI вѣка, писанная на пергаменѣ уставнымъ письмомъ, заключаетъ въ себѣ собраніе богословскихъ статей, служащихъ толкованіемъ на различныя мѣста св. Писанія, краткое изложеніе византійской лѣтописи и небольшія статьи содержанія философскаго (напр. о естествѣ, о собствѣ, о количествѣ и качествѣ и т. п.) и риторическаго (напр. статьи «о образѣхъ», т. е. о тропахъ и фигурахъ). Текстъ рукописи, въ которой переписчикъ не вездѣ съумѣлъ сгладить слѣды болгарскаго правописанія, украшенъ великолѣпными заставками, рамками, съ сидящими на нихъ павлинами, знаками зодіака и — что всего важнѣе — изображеніемъ князя Святослава съ семействомъ, драгоцѣннѣйшимъ памятникомъ нашей древней рукописной миніатюры ²).

¹) Отчетъ объ Увар. прем. 1878. Статья Тихонравова о книгѣ Галахова. Стр. 39.

²) Памятникъ этотъ помѣщенъ нами во главѣ нашего сочиненія.

Кромѣ этихъ сборниковъ, также очень рано, при самомъ началѣ письменности, появляются на Руси и п_а_т_е_р_и_к_и (отечники — т. е. сборники житій св. Отцевъ) и сочиненія чисто историческаго содержанія — х_р_о_н_и_к_и и х_р_о_н_о_г_р_а_ф_ы византійскіе. Наши поученія, посланія и проповѣди, естественно, получаютъ свое начало отъ подобныхъ-же произведеній литературы византійской, и всѣ остальные роды древне-русской литературы могли исходить только изъ этого же самаго источника, только на этой почвѣ могли основываться, примѣняясь однако-же къ современнымъ русскимъ потребностямъ, понятіямъ и взглядамъ. Благочестивые предки наши, читая греческія лѣтописи и патерики, конечно, должны были изъ нихъ по-черпнуть первое побужденіе къ тому, чтобы создать нѣчто подобное и у насъ на Руси, гдѣ передъ ихъ глазами совершалась жизнь яркая, разнообразная, богатая подвигами мужества и благочестія, достойными изумленія.

Выше уже видѣли мы, что первыми писателями нашими явились лица духовныя; что они-же явились и первыми распространителями грамотности и просвѣщенія въ нашемъ отечествѣ. Хотя мы увидимъ далѣе, что въ числѣ свѣтскихъ лицъ — князей, княгинь, дружинниковъ, окружавшихъ князя — являлись охотники собирать и читать книги, однако же преобладающимъ по грамотности, преимущественно грамотнымъ сословіемъ, въ теченіе всего древнѣйшаго періода нашей литературы является все-же духовенство и монашество. Монастыри и въ этотъ древнѣншій періодъ (XI, XII вѣк.), и въ гораздо болѣе поздній (XIV, ХV и XVI вѣк.) были у насъ главными разсадниками просвѣщенія и книжнаго ученія, и даже, въ, болѣе тѣсномъ смыслѣ слова, главными складами, изъ которыхъ распространялись по лицу земли русской переписываемыя монахами книги. Отдѣленные отъ мірской суеты и заботъ стѣнами монастырской ограды, огражденные ею-же и отъ внѣшнихъ опасностей, монахи болѣе, чѣмъ кто-либо другой, имѣли возможности и досуга для занятій письменностью и литературою. Здѣсь-то, въ стѣнахъ монастырей, суждено было одновременно зародиться и нашимъ русскимъ п_а_т_е_р_и_к_а_м_ъ, и нашимъ русскимъ л_ѣ_т_о_п_и_с_я_м_ъ, такъ-какъ монаху, изъ его спокойной и безмятежной среды. представлялось почти столько-же удобствъ къ наблюденію за внутренней жизнью монастыря. сколько и къ наблюденію хода внѣшнихъ событій, совершавшихся внѣ стѣнъ обители. «При тогдашнемъ положеніи духовныхъ, въ особенности монаховъ» — говоритъ нашъ русскій историкъ — «они имѣли возможность знать современныя событія во всей ихъ подробности и пріобрѣтать отъ вѣрныхъ людей свѣдѣнія о событіяхъ отдаленныхъ. Въ монастырь приходилъ князь, прежде всего, сообщить о замышляемомъ предпріятіи; духовныя лица отправлялись обыкновенно послами, слѣдовательно, имъ лучше другихъ былъ извѣстенъ ходъ переговоровъ; должно думать, что духовныя лица, какъ первые грамотѣи, были и первыми дьяками, первыми секретарями нашихъ древнихъ князей. Припомнимъ также, что въ затруднительныхъ обстоятельствахъ князья обыкновенно прибѣгали къ совѣтамъ духовенства; прибавимъ, наконецъ, что духовныя лица имѣли возможность знать также очень хорошо самыя подробности походовъ, ибо сопровождали войска, и, будучи сторонними наблюдателями и вмѣстѣ приближенными людьми къ князьямъ, могли сообщить о военныхъ дѣйствіяхъ болѣе вѣрныя свѣдѣнія, нежели сами ратные люди, находившіеся въ дѣлѣ».

Весьма понятно, что, при такомъ важномъ значеніи въ современномъ обществѣ духовныя лица, и преимущественно монахи, должны были уже очень рано начать записывать краткія, отрывочныя замѣтки о происходившихъ передъ ними событіяхъ историческихъ или свѣдѣнія о современныхъ имъ лицахъ, или, наконецъ, преданія и разсказы старыхъ людей объ отдаленномъ прошломъ русской земли. Предполагаютъ даже, что, первоначально, такія краткія, отрывочныя замѣтки записывались духовенствомъ на поляхъ «п_а_с_х_а_л_ь_н_ы_х_ъ т_а_б_л_и_ц_ъ», т. е. небольшихъ кускахъ пергамена, на которыхъ за нѣсколько лѣтъ впередъ бывали расчитаны и отмѣчены дни, въ которые праздникъ Пасхи долженъ былъ выпасть въ томъ или другомъ году. Такія пасхальныя таблицы, по обычаю того времени, разсылались въ извѣстные сроки по церквамъ и монастырямъ, и духовенству — въ этотъ періодъ большой дороговизны на всѣ письменныя принадлежности — должна была весьма естественно прійти въ голову мысль о пополненіи пробѣловъ пергамена пасхальныхъ таблицъ своими бѣглыми помѣтками. Эти помѣтки могли равно относиться и къ исторической жизни той или другой мѣстности, и къ внутренней жизни монастыря. Монахъ помѣщалъ въ этихъ пробѣлахъ, противъ извѣстнаго года, и свѣдѣнья о войнѣ князей съ и_н_о_п_л_е_м_е_н_н_и_к_а_м_и, и о страшномъ падежѣ на скотъ, и о бурѣ, опустошившей окрестности обители, и о кровавой «хвостатой звѣздѣ» (кометѣ), появлявшейся на горизонтѣ, и о подвигахъ благочестія, совершонныхъ во славу Божію однимъ изъ братіи, и о враждѣ, «посѣянной дьяволомъ» между князьями, и о чудесахъ мѣстной иконы. Съ такою-же точно простотою, противъ нѣкоторыхъ годовъ, тотъ-же монахъ выставлялъ слова: «была тишина» (т. е. ни войны, ни усобицъ не было), или даже еще короче и яснѣе: — «ничего не было» (въ смыслѣ: не случилось ничего замѣчательнаго).

Но эти первоначальныя и краткія историческія записи не дошли до насъ въ ихъ простѣйшемъ видѣ. По мѣрѣ того, какъ, съ одной стороны, запасъ ихъ сталъ увеличиваться, а съ другой — грамотность стала распространяться все болѣе и болѣе въ средѣ нашего духовенства и монашества, явились и такіе люди, которые уже не стали довольствоваться краткими замѣтками на пасхальныхъ таблицахъ, а захотѣли создать нѣчто болѣе цѣлое, болѣе полное, принявъ за образецъ хроники византійскія. И вотъ, изъ отрывочныхъ сказаній, замѣтокъ, записей, изъ свѣдѣній, почерпнутыхъ у византійскихъ хронистовъ или заимствованныхъ прямо изъ устъ очевидцевъ, мало-по-малу создались тѣ лѣтописные своды наши, которые почти одновременно зародились на разныхъ концахъ древней Руси, въ тѣхъ мѣстахъ ея, которыя были болѣе другихъ богаты историческою жизнью: въ Кіевѣ и Новѣгородѣ, въ Черниговѣ, въ Ростовѣ, на Волыни.

Преданіе называетъ инока Кіево-печерскаго монастыря, Н_е_с_т_о_р_а (жившаго въ ХІ вѣкѣ и въ началѣ XII), «древнѣйшимъ лѣтописцемъ русскимъ», однимъ изъ первыхъ составителей нашего лѣтописнаго свода, столь драгоцѣннаго для потомства, извѣстнаго подъ общимъ заглавіемъ: «Се повѣсти времянныхъ лѣтъ, откуду есть пошла Русская земля, кто въ Кіевѣ нача первѣе княжити и откудѵ Русская земля стала есть». Все, что извѣстно намъ о Несторѣ, ограничивается очень скудными свѣдѣніями о его пребываніи въ Кіево-печерской обители. Достовѣрно знаемъ только то, что 17-лѣтнимъ юношей пришелъ онъ, въ 1073 году, въ монастырь (слѣдовательно, родился около 1056—1057 г.), гдѣ и былъ постриженъ игуменомъ Стефаномъ, а потомъ поставленъ въ дьяконы. Знаемъ также, что въ 1091 году ему поручено было, вмѣстѣ съ двумя другими иноками, отыскать мощи св. Ѳеодосія Печерскаго, что и было имъ исполнено. Подробное изученіе «П_о_в_ѣ_с_т_и в_р_е_м_я_н_н_ы_х_ъ л_ѣ_т_ъ» привело однакоже новѣйшихъ ученыхъ нашихъ къ тому, несомнѣнному, выводу, что Несторъ не былъ ея авторомъ, точно такъ-же, какъ не былъ авторомъ ея и Сильвестръ-игуменъ, котораго имя попадается на многихъ древнѣйшихъ спискахъ этого памятника. «Но имя составителя и не важно…» замѣчаетъ одинъ изъ новѣйшихъ изслѣдователей — «гораздо важнѣе то обстоятельство, что сводъ этотъ, дошедшій до пасъ въ спискѣ XIV вѣка, есть въ дѣйствительности памятникъ XII вѣка, и что, разбирая его по частямъ, мы встрѣчаемъ матерьялы еще болѣе древніе». Очевидно, что составитель свода много собралъ свѣдѣній отъ современниковъ-очевидцевъ, изъ которыхъ даже и называетъ двоихъ по именамъ: одинъ — Гюрята Роговичъ, новгородецъ, — вѣроятно, торговый человѣкъ, сообщившій ему свѣдѣнія о дальнемъ сѣверѣ Россіи, о Печорѣ, Югрѣ; другой — 90-лѣтній старецъ Янъ (умершій въ 1106 году), сынъ Вышаты, Ярославова воеводы, внукъ посадника новгородскаго, Остромира, впослѣдствіи бывшій и самъ воеводою и важнымъ лицомъ при князьяхъ, состоявшій въ близкихъ, дружественныхъ отношеніяхъ къ самому Ѳеодосію Печерскому.

Не можетъ быть никакого сомнѣнія въ томъ, что и въ средѣ самой братіи Кіево-печерскаго монастыря много было людей, отъ которыхъ такъ-же, какъ отъ Яна и Гюряты, дошли до лѣтописца свѣдѣнія о разныхъ концахъ Руси, о бытѣ племенъ, обитавшихъ близь предѣловъ ея, о распространеніи христіанства въ различныхъ областяхъ русскихъ и т. п. Намъ извѣстно, что между братіею кіево-печерскою, въ разное время, успѣли перебывать люди всѣхъ сословій и всѣхъ состояній; были русскіе и иноплеменники, были люди, много странствовавшіе и много видавшіе на своемъ вѣку. Тутъ видимъ и Варлаама — сына боярина, и Ефрема — княжаго конюшаго, и богатаго купца изъ Торопца — Исаакія Затворника, и Арефу — родомъ изъ дальняго Полоцка, и Ефрема (впослѣдствіи епископа переяславскаго) — грека родомъ, и Моѵсея — венгерца, долго жившаго въ плѣну у польскаго короля Болеслава, и Никона Сухого — находившагося долго въ плѣну у половцевъ и потому, вѣроятно, близко знакомаго съ ихъ нравами и обычаями, и, наконецъ. Іеремію Прозорливаго, который былъ очевидцемъ крещенія русской земли при Владимірѣ Равноапостольномъ.

Преданія объ этихъ братіяхъ не вымирали въ стѣнахъ Кіево-печерской обители, и очень рано послужили основою для отдѣльныхъ сказаній, которыми и пользовался составитель древнѣйшаго свода. Такъ, въ разсказѣ объ ослѣпленіи Василька Ростиславича, какой-то В_а_с_и_л_і_й разсказываетъ, какъ князь Давидъ Игоревичъ, державшій у себя въ плѣну Василька, посылалъ его съ порученіемъ къ этому князю; этотъ разсказъ составляетъ отдѣльное сказаніе, подобное сказанію о убіеніи Бориса и Глѣба, быть можетъ заимствованному изъ житія. Ясно, что у насъ рано начали записываться подробности событій, поразившія современниковъ, и черты жизни лицъ, прославившихся своею святостью. Такому же отдѣльному сказанію могло принадлежать и заглавіе, нынѣ приписываемое всему своду: ,,Се повѣсти времянныхъ лѣтъ" и проч. Эта первоначальная повѣсть, составленная изъ источниковъ иноземныхъ и изъ мѣстныхъ преданій, вѣроятно, доходила до начала княженія Олега въ Кіевѣ, и была писана безъ годовъ, что тоже можетъ служить признакомъ ея первоначальной отдѣльности. Другимъ источникомъ послужили для нея краткія погодныя записи происшествій, которыя непремѣнно должны были существовать, ибо иначе откуда-бы зналъ лѣтописецъ годы смерти князей, походовъ, небесныхъ явленій и т. п. Между этими записями есть и такія, достовѣрность которыхъ и теперь еще можетъ быть провѣрена, напр., упоминаніе о явленіи кометы въ 911 г. Такія записи велись по крайней мѣрѣ съ того времени, какъ Олегъ сѣлъ въ Кіевѣ, велись по годамъ княженій, и потомъ этотъ счетъ переложенъ былъ составителемъ свода на счетъ годовъ отъ сотворенія міра" ¹).

¹) «Русская Исторія» Бестужева-Рюмина, стр. 23—25.

Кромѣ этихъ источниковъ, составитель пользовался и многими другими. Къ числу такихъ источниковъ слѣдуетъ отнести, во-первыхъ, в_и_з_а_н_т_і_й_с_к_і_я х_р_о_н_и_к_и, изъ которыхъ онъ заимствуетъ свѣдѣнія о событіяхъ въ Византіи, современныхъ событіямъ на Руси; во-вторыхъ — отдѣльныя ж_и_т_і_я болгарскія и собственно-русскія; напр. житіе Кирилла и Меѳодія, древнія житія св. Ольги, св. Владиміра, св. Бориса и Глѣба, Наконецъ, онъ пользовался, при составленіи своей лѣтописи, и особаго рода Палеею — краткою, историческою, совершенно отличною отъ Толковой, о которой мы упоминали выше. Опа не составляла части Хронографа и была прямо переведена съ греческаго, а не съ болгарскаго. Кромѣ этого, замѣтно знакомство и съ нѣкоторыми другими произведеніями византійской литературы (напр., со ,,сказаніемъ о послѣднихъ временахъ". которое приписываютъ Меѳодію Патарскому), и въ особенности — обширная начитанность въ Св. Писаніи. Лѣтописецъ постоянно почерпаетъ оттуда подтвержденія своимъ выводамъ и заключеніямъ, и выписываетъ мѣста, на которыя опирается, какъ на основаніе своихъ воззрѣній и тѣхъ нравоученій, какія, онъ изъ событія извлекаетъ. Эта-же начитанность въ Св. Писаніи и то глубоко-религіозное настроеніе, которымъ отличается вся древне-русская образованность, налагаютъ особую печать и на произведеніе лѣтописца, который объясняетъ себѣ всѣ явленія историческія не иначе, какъ съ точки зрѣнія исключительно-религіозной и монашеской. Все дурное и злое, по мнѣнію лѣтописца, совершается по внушенію бѣсовъ и «с_о_б_л_а_з_н_е_н_і_ю» дьявола, точно такъ-же, какъ все доброе можетъ совершаться только при особой помощи свыше; всѣ бѣдствія, какъ-то: нашествіе иноплеменниковъ, голодъ, моръ и пр., насылаются на насъ «по гнѣву Божію». Многія, не совсѣмъ обыкновенныя, явленія природы, по его мнѣнію, слѣдуетъ принимать за «знаменья, посылаемыя намъ свыше» и рѣдко предвѣщающія что-либо хорошее. «Знаменья на небѣ», говоритъ онъ, «или въ звѣздахъ, или въ солнцѣ, иди въ птицахъ, или въ другомъ чемъ, — не къ добру бываютъ; такія знаменья предвѣщаютъ дурное: начало войны, либо голодъ, либо смерть». Признавая силу и значеніе, которое бѣсы могутъ имѣть въ жизни человѣка, лѣтописецъ вѣритъ и въ силу колдовства (волхвованія), и, въ доказательство того, что многое «отъ колдовства сбывается», приводитъ иногда на страницахъ своей лѣтописи тѣ сказанія и вымыслы, которыми часто наполнялись, въ то отдаленное время, не только наши лѣтописи, но и хроники Византіи, и хроники всей остальной Европы.

«Повѣсть времянныхъ лѣтъ» начинается съ небольшого вступленія, въ которомъ, подражая византійскимъ хронографамъ, нашъ лѣтописецъ, прежде всего, разсказываетъ намъ, какъ Симъ, Хамъ и Афетъ — сыновья Ноевы — раздѣлили между собою землю послѣ потопа. Вслѣдъ за подробнымъ перечисленіемъ странъ и народовъ древняго міра, лѣтописецъ замѣчаетъ, что, когда послѣ столпотворенія вавилонскаго Богъ раздѣлилъ всѣ народы на 72 языка, то племя Афетово заняло западъ и сѣверныя страны; отъ этого-то Афетова племени производитъ онъ и славянъ, и затѣмъ уже переходитъ къ описанію ихъ жизни, сначала на берегахъ Дуная, а потомъ къ разселенію ихъ по рѣкамъ и землямъ въ направленіи къ сѣверо-востоку до Ильменя, Оки и притоковъ Днѣпра. При этомъ онъ описываетъ обычаи и нравы различныхъ племенъ славянскихъ; потомъ говоритъ подробно о просвѣщеніи Моравіи христіанствомъ, и съ 862 года, съ призванія варяговъ изъ за-моря ильменскими славянами, уже ведетъ подробную лѣтопись всѣмъ замѣчательнымъ событіямъ, бывшимъ на Руси до его времени и въ его время, и доводитъ ее почти до конца княженія Святополка Изяславича, заканчивая свой разсказъ 1110 годомъ. Весь древнѣйшій періодъ нашей исторіи, до начала XI столѣтія, излагается въ видѣ отдѣльныхъ, округленныхъ и законченныхъ небольшихъ разсказцевъ. Вѣроятно, лѣтописецъ и помѣщалъ ихъ на страницы своего произведенія почти въ томъ видѣ, въ какомъ почерпалъ ихъ изъ устъ народа, въ памяти котораго они были живы и получили эту простую форму. Съ начала XI столѣтія разсказъ становится подробнѣе и обстоятельнѣе: видно, что лѣтописецъ здѣсь уже могъ руководиться разсказами современниковъ и очевидцевъ. Въ тѣхъ разнообразныхъ отрывкахъ изъ «Повѣсти времянныхъ лѣтъ» и другихъ лѣтописей русскихъ, какіе будутъ приведены нами въ концѣ этой главы, легко будетъ замѣтить эти оттѣнки въ изложеніи событій у нашего древняго лѣтописца.

Вообще, «Повѣсть времянныхъ лѣтъ» является намъ, — по очень вѣрному замѣчанію историка Соловьева, — образцомъ лѣтописца всероссійскаго, т. е. посвященнаго интересамъ всей тогдашней Руси, между тѣмъ, какъ первоначально были, вѣроятно, только мѣстныя лѣтописи, которыя и ограничивались одними мѣстными событіями, какъ Новгородская — новгородскими, и Ростовская — ростовскими. При составленіи позднѣйшихъ лѣтописныхъ сводовъ, «Повѣсть времянныхъ лѣтъ» служила, по-видимому, образцомъ для всѣхъ составителей, и почти цѣликомъ вносилась во всѣ лѣтописи, писанныя послѣ 1110 года, гдѣ-бы онѣ ни писались — въ Кіевѣ, Черниговѣ, Полоцкѣ, въ Суздалѣ, на Волыни или въ Новѣгородѣ. Но изъ этого еще не слѣдуетъ заключать, чтобы всѣ лѣтописи, писавшіяся на различныхъ концахъ Россіи, были совершенно сходны между собою по изложенію. Каждая лѣтопись, напротивъ того, носитъ на себѣ особый отпечатокъ, и совершенно соотвѣтствуетъ, по способу изложенія, той мѣстности и тому населенію, среди котораго она зародилась. Вотъ что говоритъ объ этомъ историкъ нашъ, Соловьевъ:

«До насъ, отъ описываемаго времени (отъ XII столѣтія), дошли двѣ лѣтописи сѣверныя — Новгородская и Суздальская, и двѣ южныя — Кіевская (съ явными вставками изъ Черниговской, Полоцкой и, вѣроятно, изъ другихъ лѣтописей) и Волынская. Новгородская лѣтопись отличается краткостью, сухостью разсказа; такое изложеніе происходитъ, во-первыхъ, отъ бѣдности содержанія: Новгородская лѣтопись есть лѣтопись событій одного города, одной волости: съ другой стороны, нельзя не замѣтить и вліянія народнаго характера, ибо въ рѣчахъ новгородскихъ людей, внесенныхъ въ лѣтопись, замѣчаемъ также необыкновенную краткость и силу; какъ видно, новгородцы не любили разглагольствовать, они не любили даже договаривать своей рѣчи и однако хорошо понимаютъ другъ друга: можно сказать, что дѣло служитъ у нихъ окончаніемъ рѣчи. Такова знаменитая рѣчь Твердислава: ,,тому есмь радъ, оже вины моей нѣту; а вы, братье, въ посадничьствѣ и въ князехъ». Разсказъ южнаго лѣтописца, наоборотъ, отличается обиліемъ подробностей, живостью, образностью, можно сказать — художественностью; преимущественно Волынская лѣтопись отличается особеннымъ, поэтическимъ складомъ рѣчи: нельзя не замѣтить здѣсь вліянія южной природы, характера южнаго народонаселенія; можно сказать, что новгородская лѣтопись относится къ южнымъ — Кіевской и Волынской — какъ поученіе Луки Жидяты относится къ словамъ Кирилла Туровскаго. Что-же касается до разсказа суздальскаго лѣтописца, то онъ сухъ, не имѣя силы новгородской рѣчи, и вмѣстѣ многоглаголивъ безъ художественности рѣчи южной; можно сказать, что южныя лѣтописи — Кіевская и Волынская — относятся къ Сѣверной и Суздальской, какъ «Слово о полку Игоревѣ» относится къ сказанію о Мамаевомъ побоищѣ".

Нестору приписывается не одна «Повѣсть времянныхъ лѣтъ»: — онъ извѣстенъ, какъ несомнѣнный авторъ нѣкоторыхъ житій святыхъ. Онъ не былъ первымъ и древнѣйшимъ авторомъ этого рода произведеній у насъ на Руси, потому что и до него, вѣроятно, уже были написаны нѣкоторыя житія святыхъ, напр., Св. Владиміра и Св. Ольги. Несомнѣнно однакоже, что Несторъ былъ однимъ изъ первыхъ и главнѣйшихъ собирателей того драгоцѣннаго матерьяла преданій и свѣдѣній о святыхъ подвижникахъ русскихъ, изъ которыхъ впослѣдствіи, при помощи другихъ тружениковъ, образовались наши русскіе п_а_т_е_р_и_к_и (отечники) или с_б_о_р_н_и_к_и ж_и_т_і_й. Происхожденіе этого рода сборниковъ, и то значеніе, которое они съ теченіемъ времени пріобрѣли въ древне-русской жизни, тѣсно связаны съ значеніемъ въ древней Руси монастырей вообще и, въ особенности, монастыря Кіево-печерскаго, о которомъ мы должны будемъ сказать здѣсь нѣсколько словъ, необходимыхъ для пополненія свѣдѣній о древнѣйшемъ періодѣ нашей литературы.

Выше (на стр. 23-й и 24-й) мы уже говорили о значеніи монастырей, какъ центровъ, изъ которыхъ сильными лучами расходилось книжное ученіе во всѣ стороны земли русской. Но нельзя не замѣтить, что не всѣ монастыри русскіе пользовались у насъ, въ древнѣйшемъ періодѣ нашей исторіи, одинаковымъ значеніемъ. Кіево-печерскій монастырь, основанный гораздо позже многихъ другихъ, въ княженіе Изяслава Ярославича, — въ короткое время возвысился надъ всѣми остальными монастырями русскими и, подъ вліяніемъ различныхъ благопріятныхъ условій, явился замѣчательнымъ разсадникомъ просвѣщенія на древне-русской почвѣ. Къ числу благопріятныхъ условій, способствовавшихъ возвышенію его, слѣдуетъ, конечно, отнести прежде всего то, что Кіево-печерскій монастырь былъ основанъ не греческими выходцами, а русскими людьми, въ средѣ которыхъ христіанство успѣло уже на столько укорениться, что они почувствовали потребность и въ устройствѣ монастыря, не похожаго на остальные монастыри, уже существовавшіе на Руси. И дѣйствительно, изъ небольшаго собранія пещеръ, въ которыхъ, около отшельника Антонія, сошлись съ разныхъ концевъ земли русской подобные ему отшельники, жаждавшіе духовныхъ подвиговъ и уединенія, — образовалась обитель Печерская, затмившая всѣ монастыри того времени суровостью и простотою быта своихъ иноковъ и — что еще важнѣе — ихъ ревностною, усердною дѣятельностью на пользу распространенія Христова ученія и свѣта книжной мудрости по лицу русской земли. Быстрому возвышенію Кіево-печерской обители среди другихъ обителей русскихъ, конечно, должно было много способствовать то направленіе, какое, въ стѣнахъ новой обители, было придано иноческой жизни энергическою личностью Ѳеодосія Печерскаго. Намъ уже пришлось, въ одной изъ предъидущихъ главъ, очертить вкратцѣ его способъ дѣйствій въ этомъ отношеніи, и упомянуть о замѣчательной практической мудрости, на основаніи которой Ѳеодосіи старался дѣйствовать на братію не только словомъ, а, преимущественно, дѣломъ и примѣромъ. Долговременное и дѣятельное игуменство Ѳеодосія не могло остаться безъ вліянія на дальнѣйшую судьбу Кіево-печерскаго монастыря, который стадъ собирать въ стѣнахъ своихъ лучшія русскія силы и обращать ихъ на дѣло духовнаго и умственнаго просвѣщенія народа. Сюда стекались князья, бояре и простолюдины, убѣгая раздоровъ и опасностей современной жизни, и отсюда выходили во всѣ концы земли русской «воины Христовы», сильные волею, готовые трудиться и жертвовать своею жизнью, гордые происхожденіемъ своимъ отъ одной общей матери, — отъ воспитавшей ихъ обители Печерской.

Изъ Кіево-печерскаго монастыря вышли первые наши миссіонеры: Леонтій, распространившій христіанство въ Ростовѣ, и Кукша, замученный вятичами. Отсюда-же, какъ изъ главнаго разсадника древне-русскаго просвѣщенія, вышла и большая часть русскихъ владыкъ, правившихъ паствою русскою, въ разныхъ концахъ нашего отечества, до татарщины: въ концѣ XII вѣка уже насчитывали до 50-ти русскихъ епископовъ, происходившихъ изъ монастыря Кіево-печерскаго. И гдѣ-бы ни являлись иноки кіево-печерскіе, какой-бы дѣятельности они себя ни посвящали, какого-бы значенія ни достигали они въ современномъ обществѣ, — они постоянно поддерживали сношенія съ обителью Печерскою, и счастливѣйшимъ временемъ своей жизни считали тѣ годы, которые проведены были ими въ стѣнахъ ея, среди постоянныхъ трудовъ, вдали отъ житейскихъ волненій. Эта теплая, искренняя привязанность къ обители Кіево-печерской и, вмѣстѣ съ тѣмъ, гордое сознаніе высокаго значенія ея — прекрасно высказываются въ одномъ изъ памятниковъ начала XIII вѣка. Этотъ памятникъ — посланіе Симона, одного изъ бывшихъ иноковъ Печерскаго монастыря, возведеннаго впослѣдствіи въ санъ епископа владимірскаго, къ другому иноку, Поликарпу, который, вслѣдствіе побужденій честолюбія, добивался епископства.

«Ты хочешь быть епископомъ?» пишетъ Симонъ Поликарпу; «хорошо; но… подумай, таковъ-ли ты, какимъ слѣдуетъ быть епископу!… Совершенство состоитъ не въ томъ, чтобы быть славиму ото всѣхъ, но въ томъ, чтобы исправить житіе свое и сохранить себя въ чистотѣ. Отъ того-то изъ Печерскаго монастыря такъ много епископовъ поставлено было во всю русскую землю: если считать всѣхъ, до меня, грѣшнаго, то будетъ около пятидесяти. Разсуди же теперь, какова слава этого монастыря — и будь доволенъ тихимъ и безмятежнымъ житіемъ, къ которому Господь привелъ тебя. Я-бы съ радостью оставилъ епископство и сталъ работать игумну; но самъ знаешь, что меня удерживаетъ: всѣ знаютъ, что у меня, грѣшнаго епископа Симона, соборная церковь — красота всему Владиміру, а другая, суздальская церковь, которую самъ построилъ: сколько у нихъ городовъ и селъ, и десятину собираютъ по всей той землѣ, и всѣмъ этимъ владѣетъ наша худость. Но передъ Богомъ скажу тебѣ: в_с_ю э_т_у с_л_а_в_у и в_л_а_с_т_ь с_ч_е_л_ъ-б_ы я з_а н_и_ч_т_о, е_с_л_и-б_ы м_н_ѣ х_о_т_я х_в_о_р_о_с_т_и_н_о_ю п_р_и_ш_л_о_с_ь т_о_р_ч_а_т_ь з_а в_о_р_о_т_а_м_и П_е_ч_е_р_с_к_а_г_о м_о_н_а_с_т_ы_р_я и_л_и х_о_т_я с_о_р_о_м_ъ в_а_л_я_т_ь_с_я в_ъ н_е_м_ъ и б_ы_т_ь п_о_п_и_р_а_е_м_у л_ю_д_ь_м_и».

Весьма естественно, что при такомъ значеніи Печерскаго монастыря въ средѣ русскаго общества XI и XII вѣковъ, при той привязанности къ обители, которая жила во всѣхъ инокахъ печерскихъ, — въ нихъ очень рано должно было пробудиться желаніе прославить ее, собравъ всѣ преданія о жившихъ въ ней и воспитанныхъ ею подвижникахъ, и передавая намять о нихъ отдаленному потомству. На основаніи этого побужденія, уже Несторъ сталъ собирать эти преданія. Собирая ихъ, могъ-ли Несторъ не собрать свѣдѣній о Ѳеодосіи, который скончался не за долго до прихода Нестора въ монастырь Кіево-печерскій? Еще такъ живы были воспоминанія о Ѳеодосіи, еще такъ полна была ими обитель; еще здравствовалъ и келарь Ѳеодосія, инокъ Ѳеодоръ, слышавшій отъ матери Ѳеодосія обо всѣхъ подробностяхъ его жизни до монашества. и передавшій эти подробности Нестору. Житіе Ѳеодосія было уже не первымъ опытомъ Нестора въ этомъ литературномъ родѣ: до него онъ успѣлъ написать, также сохранившееся намъ, «житіе Бориса и Глѣба». О «житіи Бориса и Глѣба» писалъ не одинъ Несторъ: и до него оно уже было сочинено какимъ-то монахомъ Іаковомъ. Замѣтно, что печальная судьба князей-братьевъ, глубоко проникнутыхъ чувствомъ христіанскаго смиренія и братолюбія, сильно поразила умы современниковъ, особенно въ тотъ періодъ, когда братолюбіе было далеко необыденнымъ явленіемъ въ княжеской и дружинной средѣ. Послѣ Нестора, надъ собираніемъ матеріаловъ для патерика болѣе всего трудился Симонъ, о которомъ мы упоминали выше; въ концѣ своего посланія къ Поликарпу, онъ сообщаетъ весьма любопытное «Сказаніе о построеніи Кіево-печерскаго монастыря» и подтверждаетъ всѣ нравственныя размышленія свои разсказами о жизни и подвигахъ печерскихъ угодниковъ. Поликарпъ, который по внѵшенію Симона, рѣшился отказаться отъ своихъ притязаній на епископство и остался въ Печерскомъ монастырѣ простымъ инокомъ, впослѣдствіи, по предложенію архимандрита Акиндина, въ посланіи къ нему, также изложилъ житія многихъ печерскихъ угодниковъ, отчасти на основаніи разсказовъ, слышанныхъ имъ отъ Симона, отчасти, вѣроятно, и на основаніи другихъ преданій. Сверхъ того, Поликарпъ говоритъ, что при изображеніи житій подражалъ д_р_е_в_н_и_м_ъ п_а_т_е_р_и_к_а_м_ъ, т. е., вѣроятно, византійскимъ образцамъ ихъ. Впослѣдствіи, это основаніе, данное патерику Несторомъ въ концѣ XI и началѣ XII вѣка, Симономъ и Поликарпомъ, въ началѣ XIII вѣка, расширенное и увеличенное, — много разъ передѣлывалось и дополнялось новыми статьями и житіями. Заносились сюда даже и такія статьи, которыя къ житіямъ отношенія не имѣли, напримѣръ: сказаніе о крещеніи славянъ, о томъ, какъ св. Писаніе было переведено на ихъ языкъ и т. п. Въ этомъ передѣланномъ и много разъ дополненномъ видѣ, патерикъ печерскій сдѣлался въ послѣдующіе вѣка любимымъ чтеніемъ благочестивыхъ людей русскихъ, которые много разъ почерпали въ немъ бодрость и силу для перенесенія тяжкихъ условій своей исторической жизни въ ея древнѣйшемъ и среднемъ періодѣ.

ПРИЛОЖЕНІЯ КЪ ГЛАВѢ ТРЕТЬЕИ,

I) ОТРЫВКИ ИЗЪ НЕСТОРОВА «ЖИТІЯ ѲЕОДОСІЯ, ИГУМЕНА ПЕЧЕРСКАГО» .

Отрочество Ѳеодосія. — Намѣреніе посѣтить Іерусалимъ. — Труды его. — Отношеніе къ матери.

Въ то время, (когда) скончался отецъ Ѳеодосію было тринадцать лѣтъ. Съ этого времени, онъ еще усерднѣе началъ трудиться, такъ-что даже съ рабами своими ходилъ на село и работалъ со всякимъ смиреніемъ. Мать-же оставляла его дома и не приказывала ему этого дѣлать; просила также его одѣваться въ хорошую одежду и въ ней ходить на игры со сверстниками своими, и говорила, что «такъ (бѣдно и неопрятно) ходя, онъ подвергаетъ безчестію и себя, и своихъ родственниковъ». Когда-же онъ не повиновался ей въ этомъ, то она часто въ гнѣвѣ и запальчивости била его, ибо была и здорова, и сильна, какъ мужчина, такъ-что, если-бы кто, не видя ее, услышалъ разговоръ ея, то счелъ-бы ее за мужчину. Благоговѣйный-же юноша размышлялъ, какъ и какимъ образомъ спастись ему? Потомъ, услышавъ о святыхъ мѣстахъ, гдѣ Господь нашъ жилъ во плоти, пожелалъ идти туда и поклониться имъ. Послѣ того, какъ онъ уже много разъ молился объ этомъ, пришли въ тотъ городъ странники; увидѣвъ ихъ, божественный юноша обрадовался, и съ любовью привѣтствовалъ ихъ; потомъ спросилъ ихъ: откуда они и куда идутъ? Когда-же они сказали, что отъ святыхъ мѣстъ, и, «если Богу угодно, уже собираемся возвратиться»; то святой просилъ ихъ, чтобы они взяли и его съ собою. и позволили ему быть ихъ спутникомъ. Они обѣщались взять его съ собою и довести до святыхъ мѣстъ. Услышавъ объ этомъ, Ѳеодосій очень обрадовался и возвратился домой. Когда-же странники, собираясь въ путь, извѣстили юношу о своемъ отшествіи, онъ, вставъ ночью тайно вышелъ изъ своего дома, не имѣя съ собою ничего, кромѣ одежды, въ которой ходилъ, да и та была худая. Такимъ образомъ отъ отправился вмѣстѣ со странниками на поклоненіе святымъ мѣстамъ. Но благій Богъ не допустилъ удалиться изъ страны этой тому, кого Онъ еще отъ рожденія назначилъ быть въ сей странѣ пастыремъ словесныхъ овецъ, чтобы, по отшествіи пастыря, не опустѣла пажить, благословенная Богомъ, не возрасли-бы на ней терніи и волчцы, и не разсѣялось бы стадо. Спустя три дня, мать Ѳеодосія узнала, что онъ ушелъ со странниками, и взявъ съ собою одного только сына, который былъ моложе Ѳеодосія, пустилась въ погоню за нимъ. Послѣ продолжительнаго преслѣдованія, они догнали его, и мать, схвативъ его въ ярости и сильномъ гнѣвѣ за волосы, повалила его на землю и ногами стала топтать его. Побранивъ странниковъ, возвратилась она въ домъ свой, ведя связаннаго святого, словно какого-нибудь злодѣя. Она была въ такомъ гнѣвѣ, что, пришедши домой, била сына, пока тотъ не изнемогъ; послѣ этого, ввела его въ отдѣльную горницу, и въ ней, привязавъ его и затворивъ, оставила. Блаженный юноша все это терпѣлъ съ радостью и за все это благодарилъ Бога въ молитвѣ къ Нему. Чрезъ два дня, матъ, пришедши къ нему, отвязала его и позволила вкусить пищи; но, все еще будучи сильно разгнѣвана, заковала ноги его въ желѣза и въ нихъ повелѣла ему ходить, наблюдая, чтобы онъ опять отъ нея не ушелъ; такъ онъ ходилъ довольно долгое время. Потомъ, смиловавшись надъ нимъ, она начала съ просьбою уговаривать его, чтобы онъ отъ нея не уходилъ, такъ-какъ она любила его болѣе всѣхъ и потому не могла безъ него быть. Когда-же онъ далъ ей обѣщаніе не уходить отъ нея, то она сняла желѣза съ ногъ его, давъ ему полную волю дѣлать все, что ему вздумается. Блаженный-же Ѳеодосій снова обратился къ первому подвигу и ежедневно ходилъ въ церковь Божію. Замѣтивъ, что часто не бываетъ литургіи потому, что некому печь для совершенія ея просфоры, онъ сильно сожалѣлъ объ этомъ и рѣшился, по своему смиренію, самъ посвятить себя на это дѣло; такъ онъ и исполнилъ. Онъ началъ печь просфоры и продавать ихъ, и какая бывала отъ этого прибыль, ту отдавалъ нищимъ; а на вырученныя деньги опять покупалъ жито, мололъ его своими руками и снова приготовлялъ просфоры. Это происходило по волѣ Божіей, да приносятся въ церковь Божію чистыя просфоры отъ непорочнаго и чистаго отрока. Такъ поступалъ онъ два года или болѣе. Всѣ сверстники его издѣвались надъ нимъ и насмѣхались за такое занятіе, по внушенію врага (т.-е. дьявола). Блаженный же все это переносилъ съ радостью и молчаніемъ.

Властелинъ того города, видѣвъ такое смиреніе и покорность въ отрокѣ, сильно полюбилъ его и повелѣлъ ему быть при своей церкви, далъ ему чистую одежду, чтобы онъ ходилъ въ ней. Блаженный ходилъ въ ней нѣсколько дней, какъ-бы нося нѣкоторую тяжесть; потомъ снялъ ее и отдалъ нищимъ, самъ одѣлся въ рубище и въ немъ ходилъ. Властелинъ же, увидя, что онъ такъ ходитъ, опять далъ ему одежду лучше прежней, прося его ходить въ ней. Ѳеодосій же, снявъ и эту, отдалъ; и такимъ образомъ онъ поступалъ нѣсколько разъ. Увидѣвъ это, властелинъ еще болѣе сталъ любить отрока, удивляясь его смиренію.

Послѣ сего блаженный Ѳеодосій, пришедъ къ одному кузнецу, заказалъ ему сдѣлать желѣзныя цѣпи; потомъ, взявъ ихъ, препоясался ими и такимъ образомъ ходилъ. Желѣзо, будучи узко, въѣдалось въ тѣло его; но онъ такъ былъ покоенъ, какъ-бы никакой боли вовсе и не чувствовалъ. По прошествіи многихъ дней, при наступленіи дня праздничнаго, мать его стала приказывать ему одѣться въ чистую одежду для услуженія; ибо въ этотъ день всѣ знатные города обѣдали у властелина, а блаженному Ѳеодосію повелѣно было предстоять и служить: потому-то мать и побуждала его одѣться въ чистую одежду; отчасти же и потому, что уже слышала, что онъ сдѣлалъ съ собою. Когда же онъ одѣлся въ чистую одежду и въ простотѣ сердечной не остерегался матери, она увидѣла на рубашкѣ его кровь отъ въѣвшагося желѣза, и распалилась на него гнѣвомъ: въ запальчивости разорвала она на немъ рубашку, била его и сорвала съ него желѣзныя цѣпи. Блаженный отрокъ, какъ будто ничего худого съ нимъ не случилось, одѣлся, пошелъ скромно и служилъ гостямъ спокойно.

Удаленіе въ Кіевъ. — Поселеніе въ пещерѣ. — Постриженіе матери.

Спустя нѣсколько времени, услышалъ онъ сказанное во св. Евангеліи: «аще кто не оставитъ отца и матерь, вслѣдъ Мене не идетъ, нѣсть Мене достоинъ». Слыша это, Ѳеодосій воспламенился божественною любовью и, исполнясь ревностью по Богѣ, разсуждалъ, какъ и гдѣ постричься ему и скрыться отъ матери. Мать Ѳеодосія (тѣмъ временемъ) отлучилась на село на нѣсколько дней. Блаженный обрадовался тому, помолился Богу, тайно вышелъ изъ дому, не имѣя при себѣ ничего, кромѣ одежды и немного хлѣба для немощи тѣлесной, и такимъ образомъ устремился къ городу Кіеву, такъ какъ слышалъ о находящихся тамъ монастыряхъ. Не зная же дороги, молился Богу, какъ бы найти попутчиковъ въ желаемомъ пути. И вотъ, по устроенію божественному, ѣхали тѣмъ путемъ купцы съ тяжелыми возами. Блаженный, узнавъ, что они ѣдутъ въ тотъ же городъ, прославилъ Бога и шелъ вдалекѣ, не показываясь имъ. Такимъ образомъ, шедши въ продолженіи трехъ недѣль, достигъ онъ выше сказаннаго города. По приходѣ своемъ, обошелъ онъ всѣ монастыри, желая быть монахомъ и просилъ иноковъ, чтобы приняли его. Они же, видѣвъ простаго отрока, одѣтаго въ худыя одежды, не хотѣли принять его. Это было такъ по изволенію Божію, чтобы приведенъ онъ былъ на то мѣсто, которое еще отъ юности было ему назначено Богомъ.

Услышавъ о блаженномъ Антоніи, живущемъ въ пещерѣ, Ѳеодосій окрылатѣлъ духомъ и поспѣшно пришелъ къ преподобному Антонію и, увидѣвъ его, палъ и поклонился ему, прося его со слезами, чтобы позволилъ ему остаться здѣсь (въ пещерѣ у Антонія). Антоній же повелѣлъ великому Никону, пресвитеру и опытному черноризцу, постричь его. Никонъ, взявъ блаженнаго Ѳеодосія, постригъ его и облекъ въ монашескую одежду. Мать Ѳеодосія, долго искавъ сына въ своемъ городѣ и окрестныхъ городахъ и не нашедъ его, плакала по немъ, ударяя себя въ грудь, какъ по мертвомъ. И заповѣдано было по всей странѣ той, что если кто гдѣ увидитъ такого-то отрока, пришолъ бы и сказалъ матери его, а за извѣстіе получитъ награду. И вотъ, прибывшіе изъ Кіева сказали ей: «четыре года тому назадъ видѣли мы сына твоего въ нашемъ городѣ; онъ ходилъ и изъявлялъ желаніе постричься въ какомъ-либо монастырѣ». Услышавъ это, мать его не полѣнилась идти туда; нисколько не медля, не боясь и долгаго пути, отправилась она въ помянутый городъ, отыскивать сына. Прійдя въ городъ (Кіевъ), обходила всѣ монастыри, отыскивая Ѳеодосія. Наконецъ сказали ей, что онъ находится въ пещерѣ у преподобнаго Антонія. Она отправилась и туда, чтобы найти его. И вотъ она хитростью вызываетъ къ себѣ старца: «скажите», — говорила она, — «преподобному, чтобы онъ вышелъ но мнѣ: я пришла издалека, чтобы бесѣдовать съ нимъ и поклониться его святости; пусть благословитъ меня». Возвѣстили старцу о ней и онъ къ ней вышелъ. Она, увидавъ его, поклонилась ему. Потомъ, когда они сѣли, то она начала бесѣдовать съ нимъ о многомъ, и наконецъ открыла, для чего она пришла. «Прошу тебя, отче», говорила она, «скажи, гдѣ находится сынъ мой? Я сильно сокрушаюсь о немъ, не зная, живъ ли он.ъ?» Старецъ же, будучи простъ, и не зная хитрости ея, сказалъ ей: «сынъ твой здѣсь; не сокрушайся о немъ; онъ живъ». Она сказала ему: отчего же я не вижу его? Я прошла долгій путь и пришла въ этотъ городъ съ тѣмъ только, чтобы видѣть сына своего и потомъ возвратиться въ свой городъ". Старецъ сказалъ ей: «если хочешь видѣть его, то иди сегодня домой, а я пойду и уговорю его; иначе онъ ни съ кѣмъ не желаетъ видѣться». Услышавъ это, она ушла съ надеждою увидѣть сына на слѣдующій день. Преподобный Антоній, пришедъ въ пещеру, извѣстилъ обо всемъ этомъ блаженнаго Ѳеодосія и тотъ сильно скорбѣлъ, что не можетъ утаиться отъ матери. На другой денъ пришла мать Ѳеодосія. Старецъ много уговаривалъ блаженнаго, чтобы онъ вышелъ повидаться съ матерью; но тотъ не хотѣлъ выйдти. Тогда старецъ сказалъ матери: «много просилъ я его, чтобы вышелъ къ тебѣ, но онъ не хочетъ». Тогда она уже не со смиреніемъ стала говорить старцу, а кричать на него съ гнѣвомъ: ,,ты меня обидѣлъ, старецъ! взялъ сына моего, скрылъ его въ пещерѣ и не хочешь мнѣ показать его; выведи мнѣ, старецъ. сына моего, чтобы я его увидѣла. Я жива не буду, коли не увижу сына моего. Покажи мнѣ сына моего, иначе умру отъ скорби: — сама себя погублю передъ дверьми этой пещеры, если не покажешь мнѣ его!« Тогда Антоній въ сильной скорби вошелъ въ пещеру и просилъ блаженнаго выйти къ матери. Ѳеодосій, не желая ослушаться старца, вышелъ къ ней. Она же, увидѣвъ сына своего въ такомъ изнеможеніи, ибо лицо его измѣнилось отъ трудовъ и воздержанія, обняла его и горько заплакала; потомъ. нѣсколько утѣшившись, сѣла и начала уговаривать Христова слугу такъ: „иди, сынъ мой, въ свой домъ, и дѣлай въ домѣ своемъ, но волѣ своей все, что необходимо для тебя и для спасенія души; только не разлучайся со мною. Когда совершишь погребеніе надъ тѣломъ моимъ, тогда возвратишься въ эту пещеру, по своему желанію: вѣдь я безъ тебя жить не могу“. Блаженный же сказалъ ей: ..матушка, если хочешь видѣть меня каждый день, то иди и постригись въ одномъ изъ кіевскихъ женскихъ монастырей; тогда, приходя сюда, ты будешь видѣть меня; къ тому же пріобрѣтешь и спасеніе души своей. Если же ты не сдѣлаешь этого, то — истину говорю тебѣ — не увидишь лица моего». Она не хотѣла и слушать его… а блаженный Ѳеодосій прилежно молился Богу о спасеніи матери своей… Въ одинъ день пришла къ нему мать его и сказала: «дитя мое, я готова исполнить то, что ты приказываешь: не возвращусь я болѣе въ свой городъ; но, какъ угодно Богу, пойду въ женскій монастырь, постригусь въ немъ и тамъ проведу остальные дни мои; изъ твоей бесѣды поняла я, какъ ничтоженъ этотъ маловременный свѣтъ». Блаженный очень этому обрадовался и сказалъ о томъ великому Антонію. Антоній вышелъ къ ней, много наставлялъ ее полезному для души и возвѣстилъ о ней княгинѣ; а княгиня приняла мать Ѳеодосіеву въ Кіевскій женскій монастырь св. Николая.

Примѣры смиренія Ѳеодосія во время его игуменства.

Въ одинъ день, передъ наступленіемъ праздника Св. Богородицы, когда не было въ монастырѣ воды, келарь Ѳеодоръ пошелъ и сказалъ блаженному Ѳеодосію (который; былъ тогда уже игумномъ), что некому принесть воды. Блаженный тотчасъ всталъ и началъ носить воду изъ колодца. Одинъ изъ братіи увидѣлъ, что онъ носитъ воду, тотчасъ пошелъ и извѣстилъ нѣкоторыхъ изъ братіи. Они поспѣшно прибѣжали и съ избыткомъ наносили воды.

Въ другой разъ, когда не было заготовлено дровъ, необходимыхъ для варенія пищи, то келарь Ѳеодоръ пошелъ къ блаженному Ѳеодосію и сказалъ: «прикажи кому-нибудь, кто свободенъ изъ братіи, наносить дровъ». Блаженный же сказалъ: «а вотъ я свободенъ, пойду и наношу». Затѣмъ приказалъ братіи идти въ трапезу, потому что было уже время обѣда, а самъ началъ топоромъ рубить дрова. По окончаніи трапезы братія вышли и увидѣли, что преподобный игуменъ ихъ рубитъ дрова и такъ трудится; тогда каждый взялъ топоръ, и столько дровъ заготовили, что ихъ стало на долгое время. Много разъ, когда великій Никонъ (бывшій игумномъ Печерскаго монастыря до Ѳеодосія) сидѣлъ и переплеталъ книги, блаженнып Ѳеодосій садился около него и прялъ нитки, необходимыя для этого издѣлія. Таковы были смиреніе, простота (и трудолюбіе его)! Никому не случалось видѣть, чтобы онъ лежалъ на ребрахъ; одежда его состояла изъ жесткой волосяной рубашки, надѣтой прямо на тѣло; сверху ея была другая свитка и то весьма худая: и ту носилъ онъ, чтобы не видна была на немъ власяница. По причинѣ этой худой одежды многіе несмысленные насмѣялись надъ нимъ, а блаженный съ радостью принималъ такую укоризну.

Однажды Ѳеодосій, по нѣкоторому дѣлу, пошелъ къ христолюбивому князю Изяславу, который далеко жилъ отъ города; тамъ пробылъ онъ до вечера. Христолюбецъ Изяславъ, желая дать преподобному время уснуть, повелѣлъ отвезти его до монастыря на возу. Во время пути, тотъ, что везъ Ѳеодосія, видя на немъ такую одежду, почелъ его за одного изъ бѣдняковъ и сказалъ ему: «черноризецъ! ты всякій денъ свободенъ, а я живу въ трудахъ, и вотъ не могу ѣхать на конѣ; пусти меня лечь въ возкѣ, а ты можешь сѣсть на коня». Блаженный смиренно всталъ, сѣлъ на коня, а тотъ легъ на возу. Такъ преподобный и продолжалъ путь, радуясь и прославляя Бога. Когда дремота начинала одолѣвать его, онъ слѣзалъ съ коня и шелъ пѣшкомъ; когда же утомлялся, то опять садился на коня. Когда взошла заря и вельможи, ѣхавшіе къ князю, стали встрѣчаться на пути, то, издали узнавая блаженнаго, сходили съ коня и кланялись ему. Тогда преподобный сказалъ отроку: «сынъ мой, ужъ разсвѣло, сядь на коня своего». Тотъ, видя, что всѣ Ѳеодосію кланяются, смутился и ужаснулся, всталъ съ воза, сѣлъ на коня, а преподобный Ѳеодосій сѣлъ на телѣгу. Всѣ бояре, встрѣчаясь, кланялись ему, а возницу его еще сильнѣе тревожилъ страхъ. Когда же они пріѣхали въ монастырь и вся братія, вышедъ, поклонилась Ѳеодосію до земли, то отрокъ ужаснулся еще болѣе. «Кто это такой», думалъ онъ, «что всѣ ему кланяются?» Преподобный же взялъ его за руку, повелъ въ трапезу и велѣлъ дать ему ѣсть и пить, сколько хочетъ, послѣ того наградилъ его деньгами и отпустилъ.

Отношенія Ѳеодосія къ великому князю Святославу Ярославичу.

Произошло (около того времени) смятеніе между тремя князьями-братьями; (двое) возстали на одного старшаго, истинно христолюбиваго Изяслава, который и былъ ими изгнанъ изъ столичнаго города ¹). Вступивши въ городъ, князья послали за блаженнымъ отцемъ нашимъ, Ѳеодосіемъ, прося его прійти къ нимъ на обѣдъ. Преподобный-же, исполненный Духа Святаго, узнавъ о несправедливомъ изгнаніи христолюбца, отвѣтствовалъ имъ словами Святаго Писанія: «не пойду на трапезу Іезавелину и не вкушу той пищи, которая исполнена крови и убійства». Сказавъ это и много другого укоризненнаго, онъ отпустилъ посланнаго и приказалъ ему передать пославшимъ его князьямъ все сказанное имъ…

¹) Это событіе произошло 22 марта, 1073 года.

(Вскорѣ послѣ того) одинъ изъ братьевъ (Святославъ Черниговскій) взошелъ на престолъ брата и отца своего, а другой (Всеволодъ) возвратился въ свою область (Переяславль). Тогда преподобный отецъ нашъ, Ѳеодосій, началъ обличать Святослава въ несправедливости его поступка, въ незаконномъ восшествіи на престолъ и въ изгнаніи старшаго брата. Иногда обличалъ онъ его, посылая на письмѣ къ нему посланія, а иногда въ присутствіи вельможъ, приходившихъ къ нему, приказывая передавать слова свои Святославу. Впослѣдствіи написалъ онъ къ нему весьма обширное посланіе, гдѣ такъ обличалъ его: ,,Гласъ крови брата твоего вопіетъ на тебя къ Богу, подобно Авелевой на Каина", (затѣмъ) приводилъ въ примѣръ многихъ другихъ древнихъ гонителей, братоубійцъ и ненавистниковъ и притчами объяснялъ его поступокъ. Святославъ, прочитавъ его посланіе, сильно разгнѣвался на него, какъ левъ возрыкалъ на преподобнаго и бросилъ его посланіе на землю; и отъ этого пронесся слухъ, будто блаженный будетъ осужденъ на заточеніе. Тогда вся братія, пораженная скорбью, молила блаженнаго оставить обличеніе князя. Многіе бояре приходили къ нему съ извѣстіемъ о княжескомъ гнѣвѣ на него и просили его не противиться князю; они говорили: «онъ хочетъ послать тебя въ заточеніе». Ѳеодосій-же, слыша о заточеніи, возрадовался духомъ и сказалъ имъ: «братія, я тому весьма радъ, потому-что для меня нѣтъ ничего лучше въ жизни. Чего страшиться мнѣ? Потери-ли богатства? Или можетъ печалить меня разлука съ дѣтьми и селами? Ничего подобнаго мы не принесли въ сей міръ: нагими родились, нагими слѣдуетъ намъ и выйдти изъ сего міра; а потому я готовъ и на заточеніе, и на смерть»! Съ того времени еще сильнѣе началъ онъ укорять Святослава за ненависть къ брату. Князь-же, хотя и сильно разгнѣвался на блаженнаго, однако не дерзнулъ нанесть ему ни малѣйшаго оскорбленія, такъ-какъ онъ видѣлъ въ Ѳеодосіѣ мужа праведнаго.

(Видя, что угрозы и обличеніе не дѣйствуютъ на князя), Ѳеодосій рѣшился помириться и кроткими увѣщаніями склонить его въ пользу брата. На этомъ основаніи онъ примирился съ Святославомъ, который уже давно искалъ съ нимъ случая побесѣдовать и очень обрадовался, когда св. Ѳеодосій позволилъ ему прійдти на свиданіе съ нимъ въ монастырь. Послѣ того они стали часто видѣться, хотя Ѳеодосій продолжалъ по прежнему, во время службы, на эктеніи, воспоминать Изяслава, какъ стольнаго князя и старшаго изъ всѣхъ князей, и хотя при каждомъ удобномъ случаѣ онъ напоминалъ Святославу о его несправедливости къ брату. (Въ житіи разсказываются слѣдующіе замѣчательные эпизоды изъ этого періода отношеній Ѳеодосія къ Святославу):

Много разъ, когда возвѣщали князю о приходѣ блаженнаго, онъ съ радостью встрѣчалъ его передъ дверьми дома, и такимъ образомъ входилъ съ нимъ въ домъ. Однажды, находясь въ веселомъ расположеніи духа, князь говоритъ преподобному: «Отче! истину тебѣ говорю, что еслибы возвѣстили мнѣ, что всталъ изъ мертвыхъ отецъ мой, то я-бы не радовался этому такъ, какъ твоему приходу и не боялся-бы его, не смущался-бы такъ, какъ передъ твоею преподобною душою». Блаженный-же сказалъ въ отвѣтъ ему: «если такъ боишься меня, то исполни мое желаніе — возврати брата своего на престолъ, врученный ему благовѣрнымъ отцемъ его». На это князь промолчалъ, ибо не могъ ничего отвѣтить…

-----

(Въ другой разъ, случилось, что) Ѳеодосій пришелъ къ князю и, вошедъ въ комнату, гдѣ князь находился, сѣлъ; и вотъ увидѣлъ онъ многихъ играющихъ и веселящихся, какъ обыкновенно бываетъ передъ княземъ: одни играли на гусляхъ, другіе на органахъ, третьи пѣли пѣсни. Блаженный-же сидѣлъ близь князя и поникъ головою долу. И по-томъ, немного приподнявъ голову, сказалъ князю: «такъ-ли будетъ на томъ свѣтѣ?» Князь-же, умилившись словами блаженнаго и (даже) нѣсколько прослезившись, приказалъ играющимъ прекратить игру. Съ того времени, когда начинали они играть предъ княземъ, а князь слышалъ о приходѣ блаженнаго, то приказывалъ имъ прекращать игру.

ІІ) ОТРЫВКИ ИЗЪ ПОВѢСТИ ВРЕМЯННЫХЪ ЛѢТЪ ПО ЛАВРЕНТЬЕВСКОМУ СПИСКУ XIV ВѢКА.

Смерть Олега.

Въ лѣто 6420 (912). Послалъ Олегъ мужей своихъ водворить миръ и установить условія мира между Греками и Русскими ¹). — И зажилъ Олегъ въ мирѣ со всѣми странами, княжа въ Кіевѣ. И наступила осень, и воспомнилъ Олегъ коня своего, котораго поставилъ кормить на покоѣ и на котораго не садился. Ибо прежде (за долго до этого времени) спрашивалъ онъ волхвовъ-кудесниковъ: «отъ чего предстоитъ мнѣ умереть?» И сказалъ ему одинъ кудесникъ: «князь! ты умрешь отъ того самаго коня, котораго ты любишь и на которомъ ѣздишь». Олегъ-же подумалъ и сказалъ: «никогда не сяду на коня того, и даже не увижу его болѣе»; — и велѣлъ кормить его и не водить къ себѣ, и нѣсколько лѣтъ такъ прошло; между тѣмъ онъ и на грековъ ходилъ, и въ Кіевъ вернулся, и оставался тамъ четыре года; на пятый вспомнилъ онъ о конѣ своемъ, отъ котораго, по словамъ волхвовъ, надлежало умереть Олегу, и призвалъ старшаго надъ конюхами, говоря: «гдѣ конь мой, котораго я поставилъ кормить и беречь?» Тотъ сказалъ: «онъ издохъ». Олегъ посмѣялся и попрекнулъ кудесника, говоря: «не правду говорятъ волхвы, — все это ложь; вотъ, и конь издохъ, а я все живъ». И приказалъ осѣдлать себѣ коня: «дай посмотрю на его кости». И пріѣхалъ на мѣсто, гдѣ лежали его обнаженныя кости и черепъ; и слѣзъ съ коня, посмѣялся и сказалъ: «ужъ не отъ этого-ли черепа мнѣ смерть приключится?» — и наступилъ на черепъ ногою и выползла оттуда змѣя, и ужалила его въ ногу, и онъ, разболѣвшись отъ этого, умеръ. И много оплакивали его всѣ люди, и понесли его (тѣло) и погребли на горѣ, которая называется Щековицей: могила его видна и по нынѣ и слыветъ Олеговой могилой.

¹) За этимъ слѣдуетъ приведенный дословно договоръ Русскихъ съ Греками.

Мщеніе Ольги.

Въ лѣто 6453 (945). Древляне убили Игоря и дружину его, ибо ихъ было немного. И погребенъ былъ Игорь; и могила его у города Искоростена, въ древлянской землѣ, есть и до сего дня. А Ольга была (тогда) въ Кіевѣ съ сыномъ своимъ, дитятею Святославомъ, и съ кормильцемъ его, Асмудомъ, воевода-же былъ Свѣнельдъ: онъ-же и отецъ Мистишинъ. И сказали Древляне: «вотъ, мы князя русскаго убили; возьмемъ жену его Ольгу за нашего князя Мала; возьмемъ и Святослава, и поступимъ съ нимъ, какъ намъ вздумается». И послали Древляне лучшихъ мужей, числомъ 20, въ лодьѣ къ Ольгѣ, и пристали они въ лодьѣ подъ Боричевымъ. — И сказали Ольгѣ, что пришли Древляне, и позвала ихъ Ольга къ себѣ — «добрые, молъ, гости пришли»; и сказали Древляне: «пришли, княгиня». И сказала имъ Ольга: «говорите-же, зачѣмъ вы пришли сюда?» Сказали Древляне: «послала насъ древлянская земля, говоря такъ: мужа твоего мы убили, ибо мужъ твой, словно волкъ, все расхищалъ и грабилъ, а наши князья добрые — наша древлянская земля благоденствуетъ подъ властью ихъ; такъ выходи-же за князя нашего, Мала»; князя-то древлянскаго Маломъ звали. Сказала имъ Ольга: «люба мнѣ ваша рѣчь: мнѣ вѣдь ужъ мужа своего не воскресить; но я хочу завтра оказать вамъ почесть передъ людьми своими; а ныньче ступайте въ лодью свою и лягте въ лодьѣ, величаясь; я-же завтра пошлю за вами, а вы скажите: „не поѣдемъ на коняхъ, и пѣшкомъ не пойдемъ, а понесите-ка вы насъ въ лодьѣ; и взнесутъ васъ (на гору) въ лодьѣ“. Такъ и отпустила ихъ въ лодью. Ольга-же велѣла выкопать большую и глубокую яму на дворѣ терема, за городомъ. И на другое утро, Ольга, сидя въ теремѣ, послала за гостями, и пришли къ нимъ (люди Ольгины), говоря: „зоветъ васъ Ольга на великую честь“. Они же сказали: „не поѣдемъ ни на коняхъ, ни на волахъ, ни пѣшкомъ не пойдемъ, а понесите-ка вы насъ въ лодьѣ“. Кіевляне-же сказали: „поневолѣ понесемъ; нашъ князь убитъ, а княгиня наша хочетъ за вашего князя выйти“ — и понесли ихъ въ лодьѣ. А тѣ сидѣли и гордились; и принесли ихъ на дворъ къ Ольгѣ, и, принеся, бросили въ яму вмѣстѣ съ лодьей. Наклонилась Ольга (надъ ямой) и сказала имъ: „хороша-ли вамъ честь?“ Они-же отвѣчали: „хуже Игоревой смерти“, — и приказала засыпать ихъ живыми, и засыпали ихъ.

Послала Ольга къ Древлянамъ и сказала имъ: „если вы меня просите право, то пришлите знатныхъ мужей (меня сватать), дабы я съ великою честью могла прійти за вашего князя (за мужъ); а то и не пустятъ меня Кіевляне“. Услышавъ это, Древляне собрали лучшихъ мужей, которые правили древлянскою землею, и послали за Ольгою. Когда-же Древляне пришли, Ольга повелѣла истопить баню, и сказала такъ: „какъ вымоетесь, такъ придите ко мнѣ“. Истопили имъ избу, и влѣзли въ нее Древляне, начали мыться; и заперли ту избу, и (Ольга) повелѣла зажечь ее отъ дверей, — такъ всѣ въ ней и сгорѣли,

И послала (Ольга) къ Древлянамъ, говоря такъ: „вотъ, я ужъ иду къ вамъ; приготовьте же много меду въ томъ городѣ, въ которомъ вы убили мужа моего, дабы я могла поплакать надъ гробомъ его, и сотворить мужу своему тризну“. Тѣ-же, услышавъ это, свезли очень много медовъ, и взварили ихъ. Ольга-же, взявъ съ собою небольшую дружину, на-легкѣ пустилась въ путь, и пришла ко гробу мужа своего, и плакала по немъ: и приказала людямъ своимъ насыпать высокую могилу; и когда ее насыпали, то приказала на ней тризну справлять (по мужѣ своемъ). Затѣмъ Древляне сѣли пить, и Ольга повелѣла своимъ отрокамъ служить передъ ними. Древляне сказали Ольгѣ: „гдѣ-же та дружина наша, которую мы послали за тобою?“ Она же отвѣчала: „идутъ вслѣдъ за мною съ дружиною мужа моего“. Когда-же Древляне упились, она повелѣла отрокамъ; своимъ пить въ честь ихъ, а сама отошла въ сторону, и приказала рубить Древлянъ. И порубили ихъ 500, а Ольга возвратилась въ Кіевъ, и приготовила войско противъ остальныхъ Древлянъ.

Печенѣжскій набѣгъ.

Въ лѣто 6476 (968 г.) пришли Печенѣги впервые на русскую землю, а Святославъ былъ въ Переяславцѣ: и затворилась Ольга въ городѣ со своими внуками, Ярославомъ и Олегомъ, и Владиміромъ — въ городѣ Кіевѣ. И обступили враги городъ въ большихъ силахъ и въ безчисленномъ множествѣ (стали) около города: нельзя было ни изъ города выйти, ни вѣсть послать; стали люди изнемогать отъ голода и отъ (недостатка) воды. Собрались жители той стороны Днѣпра въ лодьяхъ и стояли по ту сторону, и нельзя было ни одному изъ нихъ войти въ Кіевъ, ни изъ города выйти къ нимъ. Вступили люди въ городѣ и сказали: „нѣтъ-ли кого-нибудь, кто-бы могъ пробраться на ту сторону и сказать имъ: если кто поутру не приступитъ (на помощь намъ къ Кіеву), то намъ предстоитъ передаться Печенѣгамъ“. И сказалъ одинъ отрокъ: „я перейду“; и сказали ему: „иди“. Онъ и вышелъ изъ города съ уздою въ рукѣ, и сталъ между Печенѣгами бѣгать, говоря: „не видѣлъ-ли кто (моего) коня?“ — онъ умѣлъ говорить по-печенѣжски — и тѣ сочли его за своего. Когда-же онъ приблизился къ рѣкѣ, то сбросилъ съ себя одежду, бросился въ Днѣпръ и побрелъ; увидѣвъ это, Печенѣги бросились вслѣдъ за нимъ и стали въ него стрѣлять, и ничего не могли ему сдѣлать. А тѣ, что были на другой сторонѣ, увидѣвъ все это, поплыли на встрѣчу отроку въ лодкѣ, и взяли его въ лодку и привезли къ дружинѣ; и онъ сказалъ имъ: „если завтра не подступите къ городу, то люди хотятъ передаться Печенѣгамъ“. Воевода-же ихъ, именемъ Прѣтичъ, сказалъ: „подступимъ завтра въ лодкахъ и, пробившись въ городъ, увеземъ на этотъ берегъ княгиню и обоихъ княжичей; если же этого не сдѣлаемъ, Святославъ насъ погубитъ“. На слѣдующій день, сѣли они въ лодку передъ разсвѣтомъ и громко затрубили, а люди въ городѣ откликнулись имъ; Печенѣги-же подумали, что князь пришелъ, побѣжали въ разныя стороны отъ города; и вышла (изъ города) Ольга съ внуками и съ людьми своими къ лодкѣ. Видя же это, князь печенѣжскій возвратился одинъ къ воеводѣ Прѣтичу и сказалъ: „кто это пришелъ?“ И тотъ отвѣчалъ ему: „лодья съ тон стороны“. И сказалъ князь печенѣжскій: „а ты-то ужъ не самъ-ли князь?“ Тотъ-же отвѣчалъ: „я принадлежу къ дружинѣ его, и пришелъ съ передовымъ отрядомъ, а за мною идетъ полкъ съ самимъ, и въ немъ безчисленное множество людей“. Это все говорилъ онъ только ради угрозы. И сказалъ князь печенѣжскій Прѣтичу: „будь мнѣ другъ“, а тотъ ему на это: „пусть будетъ такъ“. И подали они другъ другу руки печенѣжскій князь отдалъ (въ даръ) Прѣтичу своего коня, саблю и стрѣлы, а тотъ ему — броню, щитъ и мечъ. Отступили Печенѣги отъ города, и нельзя было коня напоить: — на Лыбеди (рѣкѣ) стояли Печенѣги. И послали Кіевляне къ Святославу, говоря: „ты, князь, чужой земли ищешь и чужую землю оберегаешь, а своей не бережешь — едва-едва не взяли насъ Печенѣги, и матерь твою, и дѣтей твоихъ; если не пойдешь, и не оборонишь насъ, если дашь насъ взять снова, то ужъ видно не жаль тебѣ ни отчизны своей, ни старой матери, ни дѣтей твоихъ“. Услышавъ это, Святославъ тотчасъ сѣлъ на коня съ дружиною своею, и пришелъ къ Кіеву, цѣловалъ матерь свою и дѣтей своихъ, сокрушался о томъ, что произошло отъ Печенѣговъ, и собралъ онъ войско, прогналъ Печенѣговъ въ степь и водворился миръ.

Единоборство Мстислава Владиміровича съ Редедею.

Въ лѣто 6530 (1022). Ярославъ пришелъ къ Берестью. Въ то же время Мстиславъ былъ въ Тмуторокани и пошелъ на Касоговъ. Касожскій князь, Редедя, услышавъ объ этомъ, выступилъ противъ него, и когда оба полка стали другъ противъ друга, Редедя и сказалъ Мстиславу: „изъ-за чего намъ губить нашу дружину? Лучше намъ самимъ сойтись и побороться; и если ты одолѣешь, то возьмешь и мое имѣнье, и жену мою, и дѣтей моихъ, и землю мою; если-же я одолѣю, то возьму все твое“. И сказалъ Мстиславъ: „пусть будетъ такъ“. И сказалъ Редедя Мстиславу: „не оружіемъ биться будемъ, а борьбою (бороться)“. И схватились они крѣпко бороться, и послѣ того, какъ они уже долго боролись, Мстиславъ сталъ изнемогать, ибо Редедя былъ высокъ ростомъ и силенъ; и сказалъ Мстиславъ: „о, пречистая Богородица! помоги мнѣ; ужъ если я одолѣю этого, то церковь во имя Твое построю“. И, сказавъ это, ударилъ Редедю о землю, выхватилъ ножъ и зарѣзалъ его; потомъ пошелъ въ землю его, взялъ все имѣніе его, жену и дѣтей его, и дань наложилъ на Касоговъ. И прійдя въ Тмуторокань, заложилъ церковь во имя св. Богородицы, и построилъ ее, и стоитъ та церковь донынѣ въ Тмуторокани.

Битва при Лиственѣ.

Въ лѣто 6531 (1023). Мстиславъ пошелъ на Ярослава, съ Казарами и съ Касогами. Въ лѣто 6532 (1024). Въ то время, какъ Ярославъ былъ въ Новѣгородѣ, пришедъ Мстиславъ къ Кіеву изъ Тмуторокани и не приняли его Кіевляне; онъ же пошелъ и сѣлъ на столѣ въ Черниговѣ, такъ-какъ Ярославъ все еще находился въ Новѣгородѣ. Въ то же лѣто поднялись волхвы въ Суздали, стали избивать старыхъ людей подьяволову наущенію и бѣсованью, говоря, будто они скрываютъ въ себѣ урожай. Былъ по всей той сторонѣ великій мятежъ и голодъ; пошли по Волгѣ всѣ люди въ болгарскую землю, и привезли (оттуда) съ собою жито: только тѣмъ и ожили. Услышавъ-же о волхвахъ, Ярославъ пришелъ къ Суздалю; переловивъ волхвовъ, онъ, разогналъ ихъ, а другихъ показнилъ, сказавъ такъ: „Богъ по грѣхамъ наказываетъ каждую землю голодомъ или морозомъ, или вёдромъ, или иною карою, а человѣкъ ничего не можетъ знать“. И возвратился (изъ Суздаля) Ярославъ, пришелъ къ Новгороду и послалъ за море за Варягами; и пришелъ Якунъ съ Варягами, и былъ тотъ Якунъ прекрасенъ, и плащъ на немъ былъ вытканъ.изъ золота. И пришедъ онъ къ Ярославу; пошелъ Ярославъ съ Якуномъ на Мстислава, а Мстиславъ, услышавъ объ этомъ, выступилъ противъ нихъ къ Листвену. Мстиславъ съ вечера изготовилъ къ бою свою дружину, и поставилъ Сѣверянъ (въ серединѣ) какъ разъ противъ Варяговъ (Ярославовыхъ), а самъ сталъ со своею дружиною по крыламъ (войска). И когда наступила ночь, стало темно, (пошелъ) дождь, (загремѣлъ) громъ, (заблистала) молнія. И пошли другъ противъ другу Ярославъ и Мстиславъ, и сошлись (находившіеся) въ серединѣ войска, Сѣверяне съ Варягами, и Варяги изо всѣхъ силъ рубились съ Сѣверянами, а Мстиславъ напалъ со своею дружиною, и началъ рубить Варяговъ, и сѣча была сильна; когда освѣщала молнія (поле битвы), оружіе блистало, была и гроза велика, и сѣча сильна и страшна. Ярославъ-же, увидавъ, что его побѣждаютъ, побѣжалъ съ Якуномъ, княземъ варяжскимъ, и Якунъ тутъ потерялъ и плащъ свой золотой; пришелъ Ярославъ въ Новгородъ, а Якунъ ушелъ за море. Мстиславъ-же на разсвѣтѣ на другой день увидѣлъ, что лежатъ убитые изъ числа его Сѣверянъ и изъ Варяговъ Ярославовыхъ, и сказалъ: „кто этому не порадуется? вотъ лежитъ Сѣверянинъ, а вотъ Варягъ, а дружина своя цѣла“. И послалъ Мстиславъ за Ярославомъ, говоря: „садись въ своемъ Кіевѣ, — ты вѣдь старшій братъ, а моею пусть будетъ эта сторона (Днѣпра)“.

III) ОТРЫВОКЪ ИЗЪ ЮЖНО-РУССКОЙ ЛѢТОПИСИ, СЛУЧАЙНО ЗАНЕСЕННЫЙ ВЪ ЛѢТОПИСЬ КІЕВСКУЮ ПО ЛАВРЕНТЬЕВСКОМУ СПИСКУ.

Ослѣпленіе Василька.

Въ лѣто 6605 (1097). Пришли Святополкъ, Владиміръ, Давидъ Игоревичъ, и Василько Ростиславичъ, и Давидъ Святославичъ, и братъ его Олегъ, и собрались на съѣздъ въ Любечѣ, для устроенія мира, и говорили между собою такъ: „за что губимъ мы русскую землю, сами на себя устрояя усобицы? А Половцы несутъ розно, разрываютъ нашу землю, и рады тому, что мы между собою воюемъ; соединимся-же нынѣ въ одно сердце, и будемъ оберегать русскую землю, и пусть каждый держитъ свою отчизну: Святополкъ — Кіевъ, Изяславову отчину, Владиміръ — Всеволодову, Давидъ, Олегъ и Ярославъ — Святославову; а тѣ, кому роздалъ города Всеволодъ, пусть также держатъ ихъ: Давидъ — Владиміръ, а изъ Ростиславичей, Володарь — Перемышль, а Василько — Теребовль“. И на томъ цѣловали крестъ, „что если кто отнынѣ на кого поднимется, противъ того будемъ мы всѣ, и этотъ честный крестъ“; всѣ сказали: „пусть будетъ на того крестъ честный и вся русская земля“, и перецѣловавшись, пошли восвояси. И пришелъ Святополкъ съ Давидомъ къ Кіеву, и всѣ люди были рады; одинъ только дьяволъ опечаленъ былъ этою общею любовью, и влѣзъ сатапа въ сердце нѣкоторымъ мужамъ, и стали говорить Давиду Игоревичу, „что Владиміръ сговорился съ Василькомъ противъ тебя и Святополка“. Давидъ повѣрилъ лживымъ словамъ, и сталъ наговаривать (Святополку) на Василька, говоря: „кто убилъ твоего брата, Ярополка? А ныньче замышляетъ и противъ тебя, и противъ меня, и съ Владиміромъ сговорился; позаботься о своей головѣ“. Святополкъ-же смутился умомъ, и говорилъ себѣ: „правда-ли это, или ложь?“ И самъ не могъ рѣшить; и сказалъ потомъ Давиду: „если ты справедливо говоришь, то пусть Богъ тебѣ будетъ свидѣтелемъ; а если изъ зависти говоришь, то Богъ противъ тебя будетъ“. Стало жалко Святополку и брата своего, и себя, и началъ онъ раздумывать: „а что, коли это правда?“ И повѣрилъ онъ Давиду, и прельстилъ Давидъ Святополка, и начали думать о Василькѣ; а Василько и Владиміръ этого не знали. И сталъ говорить Давидъ: „коли мы не захватимъ Василька, то ни тебѣ не княжить въ Кіевѣ, ни мнѣ во Владимірѣ“. И Святополкъ его послушался. И пришелъ Василько 4-го ноября, и переправился на Выдобичъ, и пошелъ поклониться въ монастырь къ Св. Михаилу, и тамъ поужиналъ, а обозъ свой поставилъ на Рудицѣ, и когда уже стемнѣлось, пришелъ къ себѣ въ обозъ. По утру-же прислалъ къ нему Святополкъ, говоря: „не ходи отъ имянинъ моихъ“. Василько-же отговаривался, говоря: „я не могу медлить; дома ожидаетъ война“. И прислалъ къ нему Давидъ, говоря: „не ходи, братъ, не ослушивайся старшаго брата“; но и того Василько не захотѣлъ послушать. И сказалъ Давидъ Святополку: „видишь-ли, онъ и знать тебя не хочетъ, даже и въ твоей волости; а какъ уѣдетъ въ свою волость, такъ и увидишь, что займетъ твои города, Туровъ и Пинскъ, и прочіе города твои: — тогда вотъ и помянешь меня; а по моему, такъ, позвавъ Кіевлянъ, и захвативъ его, отдайте его мнѣ“. И послушалъ его Святополкъ, и послалъ за Василькомъ, говоря: „если ужъ ты не хочешь остаться до имянинъ моихъ, то приди ныньче, поцѣлуй меня, и всѣ вмѣстѣ побудемъ съ Давидомъ“ Василько обѣщался прійти, не зная того, что замышляетъ противъ него Давидъ. Когда-же Василько, сѣвъ на коня, поѣхалъ, то встрѣтилъ его дѣтскій, и сказалъ ему: „не ходи, князь, тебя хотятъ захватить“. И не послушалъ его. Василько, подумавъ: „какъ-же это хотятъ меня захватить? А они-же мнѣ крестъ цѣловали, говоря: кто противъ кого помыслитъ, противъ того и крестъ, и мы всѣ“. И подумавъ, перекрестился и сказалъ: „пусть будетъ воля Господня“. И съ немногими изъ дружины пріѣхалъ онъ на княжескій дворъ; Святополкъ вышедъ ему на встрѣчу, и вошли они въ домъ, и Давидъ пришелъ, и они сѣли. И сталъ говорить Святополкъ: „останься съ нами на праздники“. И сказалъ Василько: ,,не могу остаться, братъ; я ужъ и обозъ свой послалъ впередъ». Давидъ-же сидѣлъ. словно нѣмой; и сказалъ Святополкъ: «завтракай-же съ нами. братъ!»" И обѣщался Василько завтракать. И сказалъ Святополкъ: «вы здѣсь посидите, а я пойду, распоряжусь», — и вышелъ, а Давидъ съ Василькомъ остался сидѣть. И началъ Василько говорить съ Давидомъ, а Давидъ и голоса не подаетъ, и не слушаетъ его: такъ былъ онъ встревоженъ и занятъ своимъ замысломъ. И немного росидѣвъ, Давидъ сказалъ: «гдѣ-же братъ мой?» Ему сказали: «стоитъ въ сѣняхъ». И Давидъ, вставши. сказалъ: ,.я за нимъ схожу, а ты, братъ, посиди". И вышелъ вонъ. И какъ только вышелъ Давидъ, такъ и заперли Василька, 5-го ноября, и оковали его въ двои оковы, и приставили къ нему на ночь стражу. Поутру-же Святополкъ созвалъ бояръ, Кіевлянъ, и передалъ имъ то, что слышалъ отъ Давида, что, молъ, «брата твоего онъ убилъ, и противъ тебя сговорился съ Владиміромъ, и хотятъ убить тебя и занять твои города». И сказали бояре и люди: «тебѣ, князь, слѣдуетъ оберегать свою голову, и если правду сказалъ Давидъ, то пусть Василько будетъ наказанъ; если же неправду (сказалъ Давидъ), то пусть Богъ его накажетъ и пусть онъ отвѣтитъ за это передъ Богомъ». И узнали обо всемъ этомъ игумны, и стали просить Святополка о Василькѣ; и сказалъ имъ Святополкъ: «вотъ вамъ Давидъ (его просите)». Давидъ-же, узнавъ это, сталъ научать, чтобы Василько былъ ослѣпленъ: «если-же этого не сдѣлаешь, а отпустишь его, то ни тебѣ не княжить, ни мнѣ». Святополкъ же хотѣлъ отпустить его; но Давидъ не хотѣлъ, опасаясь его. И въ ту-же ночь отправили его въ Бѣлгородъ, небольшой городокъ, верстахъ въ 10 отъ Кіева, и привезли его туда на повозкѣ, закованнаго, и ссадили съ повозки, и ввели въ небольшую избу. И когда Василько въ избѣ сѣлъ, то увидѣлъ Торчина, который точилъ ножъ, и понялъ, что его хотятъ ослѣпить, и возопилъ къ Богу съ великимъ стенаніемъ и плачемъ. И вотъ, вошли, посланные Святополкомъ и Давидомъ, Сновидъ Изечевичъ, конюхъ Святополковъ, и Дмитрій, конюхъ Давидовъ, и стали разстилать коверъ, и разостлавъ, схватили Василька и хотѣли повалить его и крѣпко боролся онъ съ ними, и не могли его повадить; и вотъ, пришли другіе, повалили его, и связали, и, снявши доску съ печи, положили ему на грудь, и сѣли съ обѣихъ сторонъ Сновидъ Изечевичъ и Дмитрій, и не могли его удержать, и приступило двое другихъ, и сняли другую доску съ печи, и сѣли на нее, и придавили его такъ, что грудь у него затрещала. И подошелъ Торчинъ, именемъ Берендій, овчарь Святополковъ, держа въ рукѣ ножъ, и хотѣлъ ударить его въ глазъ, и промахнулся, и перерѣзалъ ему лице, и рана эта видна у Василька и нынѣ: и потомъ ударилъ его въ глазъ, и вырвалъ одинъ зрачекъ, а потомъ въ другой глазъ, и вырвалъ другой зрачекъ; — тогда Василько сталъ какъ-бы мертвъ. И взяли его на коврѣ, взложили, какъ мертваго, на повозку, и повезли во Владиміръ. И когда везли его, то остановились съ нимъ за Здвиженскимъ мостомъ, на торговой площади, и сняли съ него кровавую сорочку и дали ее выстирать попадьѣ; попадья же, вымывши сорочку, надѣла ее на князя, между тѣмъ, какъ везшіе его обѣдали, и начала попадья плакать надъ нимъ, какъ надъ мертвымъ. И онъ услышалъ плачъ и сказалъ: «гдѣ это я?» Они же сказали: «въ городѣ Здвиженьи». И онъ спросилъ воды, и тѣ дали ему. и когда онъ испилъ воды, то очнулся, и опомнился, и, пощупавъ сорочку свою, сказалъ: «зачѣмъ вы съ меня сняли ее? Пусть бы я въ той сорочкѣ умеръ и сталъ передъ Богомъ». Когда же они отобѣдали, то повезли его поспѣшно, хоть и по грудѣ, такъ-какъ тогда былъ мѣсяцъ грудень, иначе сказать ноябрь, и пришли съ нимъ къ Владиміру въ 6-й день. Съ нимъ вмѣстѣ пришелъ и Давидъ, словно какой-нибудь уловъ уловивъ, и посадили Василько въ дворѣ Вакѣевѣ, и приставили къ нему 30 человѣкъ стражи и 2-хъ отроковъ княжескихъ, Улана и Колчко. Владиміръ-же (Мономахъ), услышавъ, что Василько былъ взятъ и ослѣпленъ, ужаснулся и, заплакавъ, сказалъ: «этого не бывало еще въ русской землѣ ни при дѣдахъ нашихъ, ни при отцахъ нашихъ, такого зла, чтобы кто ввергъ въ насъ ножъ». И тутъ послалъ онъ къ Давиду и къ Олегу Святославичамъ, говоря: «ступайте къ Городцу, чтобы намъ исправить это зло, которое нынѣ произошло въ русской землѣ и въ нашей братіи; если этого не исправимъ, то еще большее зло проявится между нами, и начнетъ закалывать братъ брата, и погибнетъ земля русская, и враги наши, Половцы, прійдутъ и возьмутъ землю русскую».

Услышавъ объ этомъ, Давидъ и Олегъ были очень опечалены, и плакали, говоря: «этого еще въ нашемъ родѣ не бывало» — и вотъ, собрали воиновъ, и пришли ко Владиміру. И между тѣмъ, какъ Владиміръ (съ войскомъ) стоялъ въ бору, онъ и Давидъ, и Олегъ послали мужей своихъ сказать Святополку: «зачѣмъ сотворилъ ты это зло въ русской землѣ и ввергъ въ насъ ножъ? Зачѣмъ ослѣпилъ брата своего? Если-бы онъ былъ виноватъ въ чемъ-нибудь предъ тобою, то ты-бы долженъ былъ уличить его передъ нами, и, укоривъ его, наказалъ бы его, а теперь объяви вину его, коли ужъ ты ему это сдѣлалъ». И сказалъ Святополкъ, что вотъ повѣдалъ мнѣ Давидъ Игоревичъ, что Василько убилъ брата твоего, Ярополка, и тебя тоже хочетъ убить и захватить твою волость — Туровъ и Пиньскъ, и Берестье, и Погорину, а и поклялись они съ Владиміромъ, чтобы .сѣсть Владиміру въ Кіевѣ, а Васильку — во Владимірѣ; а я не могу же не беречь своей головы, и притомъ же не я его ослѣпилъ, а Давидъ, и даже увелъ его къ себѣ". И сказали посланные Владиміровы, Давидовы и Олеговы: «не отговаривайся тѣмъ, что Давидъ его ослѣпилъ: не въ Давидовомъ городѣ взятъ онъ и ослѣпленъ, а въ твоемъ»; и послѣ того, какъ это было сказано, они разошлись. Поутру же, когда они хотѣли переправиться черезъ Днѣпръ, на Святополка, тотъ хотѣлъ бѣжать изъ Кіева; и не позволили ему бѣжать Кіевляне, но отправили вдову Всеволодову и митрополита Николу къ Владиміру, говоря: ,.умоляемъ тебя, князь, и братьевъ твоихъ, не губите русской земли; вѣдь если затѣете войну между собою, то поганые станутъ радоваться, и захватятъ землю нашу, которую стяжали отцы и дѣды, съ великимъ трудомъ и мужествомъ борясь за русскую землю, и пріискивая иныхъ земель; а вы хотите погубить русскую землю". Вдова Всеволодова и митрополитъ пришли къ Владиміру, и умоляли его, и передали ему мольбу Кіевлянъ о томъ, чтобы не нарушать міра, оберегать и сохранять землю русскую, и коливоевать, то ужъ съ погаными. Услышавъ это, Владиміръ расплакался и сказалъ: «и точно, что отцы наши и дѣды сохранили землю русскую, а мы хотимъ погубить ее», и склонился на мольбы княгини, ибо почиталъ ее какъ мать, ради своего отца, такъ какъ онъ очень былъ любимъ отцемъ своимъ. и при жизни его, и по смерти ни въ чемъ не ослушивался его; потому-то и ея (княгини) послушался, какъ матери, и митрополита, изъ уваженія къ его святительскому сану. Владиміръ такой-то и былъ снисходительный; любилъ и митрополитовъ, и епископовъ, и игумновъ, особенно любилъ чернецовъ и черницъ, и приходящихъ къ нему питалъ и поилъ, какъ мать — дѣтей своихъ; и если видѣлъ, что кто-нибудь шумитъ или дѣлаетъ что зазорное, то не осуждалъ. но все любовью старался уладить. Но мы возвратимся къ своему (разсказу). Княгиня, побывавши у Владиміра, вернулась въ Кіевъ и передала всѣ рѣчи Святополку и Кіевлянамъ, что будетъ миръ. И стали они между собою пересылать мужей и помирились на томъ, что сказали Святополку: «такъ какъ это Давидово коварство; то иди же и ты, Свято-полкъ, на Давида, и либо захвати его, либо прогони». Святополкъ на это согласился, и цѣловали на томъ между собою крестъ, помирившись.

Василько же между тѣмъ оставался во Владимірѣ, на вышесказанномъ мѣстѣ, и когда приблизился великій постъ, и я тутъ-же былъ во Владимірѣ, однажды ночью прислалъ за мною князь Давидъ. И пришелъ я къ нему, и сидѣла около него дружина его и посадилъ онъ меня, и сказалъ мнѣ: «Василько вотъ что говорилъ сегодня ночью Улану и Колчкѣ: слышу я, что идетъ Владиміръ и Святополкъ на Давида; кабы послушалъ меня Давидъ. то я бы послалъ мужа своего къ Владиміру (упросиль-бы его) воротиться; я ужъ зналъ-бы, что сказать ему, и онъ бы не пошелъ (на Давида). Такъ вотъ, Василь, шлю тебя, иди къ Васильку, своему тезкѣ, съ этими отроками, и скажи ему такъ: если ты хочешь послать своего мужа, и Владиміръ точно воротился, то я тебѣ отдамъ любой изъ моихъ городовъ: либо Всеволожъ, либо Шеполь, либо Перемышль». Я же пошелъ къ Васильку, и передалъ ему всѣ рѣчи Давидовы. Онъ-же сказалъ: «я этого не говорилъ; но надѣюсь на Бога, и пошлю (къ Владиміру), дабы не проливали изъ-за меня крови; по мнѣ это странно: — даетъ мнѣ свой городъ, а что же мой-то Теребовль, моя волость?» Обращаясь ко мнѣ, онъ сказалъ: «иди къ Давиду и скажи ему: пусть пришлетъ мнѣ Кульмѣя, такъ я пошлю къ Владиміру». И не дослушалъ его Давидъ, и вторично послалъ меня сказать: «нѣтъ Кульмѣя». И сказалъ мнѣ Василько: «посиди немного со мною», и велѣлъ слугѣ своему выйти вонъ, и, оставшись со мною (наединѣ), началъ мнѣ говорить: «слышу я, что Давидъ хочетъ выдать меня Ляхамъ; видно мало онъ еще насытился крови моей, и теперь хочетъ болѣе насытиться, выдавая меня имъ: я вѣдь Ляхамъ много зла сдѣлалъ, и хотѣлъ еще сдѣлать, и мстить за русскую землю. Если и выдастъ онъ меня Ляхамъ, то я не боюсь смерти; но вотъ что скажу тебѣ: поистинѣ все это Богъ напустилъ на меня за мое высокомѣріе, потому, какъ пришла ко мнѣ вѣсть, что идутъ ко мнѣ Берендичи, и Печенѣги, и Торки, я и сказалъ самъ себѣ: какъ будутъ у меня Берендичи, Печенѣги да Торки, тогда скажу брату своему Володарю и Давиду: „дайте мнѣ младшую свою дружину, а сами пейте и веселитесь“. И помыслилъ я такъ: зимой наступлю на ляшскую землю, и на лѣто захвачу землю ляшскую, и отомщу за русскую землю; и послѣ этого хотѣлъ перехватить Болгаръ дунайскихъ и поселить ихъ у себя; а потомъ хотѣлъ проситься у Святополка и у Владиміра идти на Половцевъ, дабы или славы себѣ добыть, или голову свою сложить за русскую землю. Другого помышленія въ сердцѣ моемъ не было ни противъ Святополка, ни противъ Давида, и вотъ Богомъ клянусь и Его пришествіемъ, что ничего злого не умышлялъ противъ братіи своей; но Богъ низложилъ меня и смирилъ за мое высокомѣріе». Послѣ этого, когда приближалась Пасха, Давидъ пошелъ (съ войскомъ), думая захватить Василькову волость; и встрѣтилъ его Володарь, братъ Васильковъ, у Божьска, и не смѣлъ Давидъ выступить противъ Василькова брата Володаря, и затворился въ Божьскѣ, а Володарь осадилъ его въ городѣ. И сталъ говорить Вододарь: «какъ-же это ты сдѣлалъ зло и еще не каешься? Опомнись-же, сколько уже зла ты надѣлалъ?» Давидъ-же сталъ сваливать вину на Святополка, говоря: «развѣ это я сдѣлалъ? Или въ моемъ городѣ это случилось? Я и самъ-то опасался, чтобы меня самого не схватили, и со мною-бы того же не сдѣлали: по неволѣ долженъ я былъ участвовать въ умыслѣ ихъ и поступать по ихъ волѣ». И сказалъ Володарь: «Богъ тому свидѣтель; а нынѣ отпусти брата моего, и я съ тобой помирюсь». И обрадовался Давидъ, послалъ за Василькомъ, и, приведя его, передалъ Володарю, и помирились они, и разошлись. И сѣлъ Василько въ Теребовлѣ, а Давидъ ушелъ во Владиміръ.

Когда же наступила весна, пришелъ Володарь съ Василькомъ на Давида, и пришли къ Всеволожью, а Давидъ затворился во Владимірѣ. Они же, какъ стали около Всеволожа, такъ взяли городъ копьемъ и зажгли его; и побѣжали люди отъ огня, и повелѣлъ Василько всѣхъ рубить, и отомстилъ на людяхъ неповинныхъ и пролилъ неповинную кровь. Затѣмъ же пришли къ Владиміру, и затворился Давидъ во Владимірѣ, и тѣ обступили городъ, и послали сказать Владимірцамъ: «мы оба пришли ни противъ вашего города воевать, ни противъ васъ, но противъ враговъ своихъ, Туряка и Лазаря, и Васидя, ибо они-то и надоумили Давида, и ихъ-то послушалъ Давидъ и сотворилъ это зло; и если вы хотите за нихъ биться, такъ вотъ мы готовы; а не то выдайте намъ враговъ нашихъ». Горожане же, услышавъ это, созвали вѣче, и сказали Давиду: «выдай этихъ мужей, не станемъ биться за нихъ, а за тебя можемъ биться; если же нѣтъ, то отворимъ ворота городскія, и промышляй тогда самъ о себѣ». И по неволѣ приходилось ихъ вы-дать. И сказалъ Дазидъ: «нѣтъ ихъ здѣсь», ибо (уже прежде того) послалъ ихъ въ Лучьскъ; и между тѣмъ какъ тѣ пошли къ Лучьску, Турякъ бѣжалъ въ Кіевъ, а Лазарь и Василь возвратились въ Турійскъ. И услышали люди, что они въ Турійскѣ, и крикнули на Давида: «выдай тѣхъ, кого отъ тебя требуютъ: если же не выдашь, то передадимся». Давидъ же послалъ, привелъ Василя и Лазаря, и выдалъ ихъ; и помирились они въ воскресенье, а на другой день, на зарѣ, Васильковичи повѣсили Василя и Лазаря, и, разстрѣлявъ ихъ стрѣлами, удалились отъ города. Это уже второе мщеніе сотворилъ (Василько), которое бы творить не слѣдовало, дабы Богъ былъ за него мстителемъ, — на Бога слѣдовало возложить мщеніе свое….. Когда же (князья) удалились отъ города, (горожане) повѣшенныхъ сняли и погребли ихъ.

Такъ какъ Святополкъ обѣщался прогнать Давида, то онъ и пошелъ къ Берестью, къ Ляхамъ; услышавъ объ этомъ, и Давидъ пошелъ въ Ляхи, къ Владиславу, искать помощи. Ляхи же обѣщались ему помогать, и, взявъ у него 50 гривенъ золота, сказали: «пойди съ нами къ Берестью, насъ вотъ зоветъ Святополкъ на сеймъ, тамъ и помиримъ тебя со Святополкомъ». И послушалъ ихъ Давидъ, пошелъ къ Берестью съ Владиславомъ. И сталъ Святополкъ въ городѣ, а Ляхи на Бугѣ, и сговорился Святополкъ съ Ляхами, и далъ большіе дары имъ (чтобы не стояли за Давида); и сказалъ Владиславъ Давиду: «не слушаетъ меня Святополкъ; уходи къ себѣ». И пришелъ Давидъ во Владиміръ, и Святополкъ, посовѣтовавшись съ Ляхами, пошелъ къ Пинску и послалъ за войскомъ. Прійдя къ Дорогобужу, дождался онъ тутъ своего войска, и пошелъ къ городу на, Давида, и Давидъ затворился въ городѣ, ожидая помощи отъ Ляховъ, ибо тѣ ему сказали: «вотъ какъ прійдутъ на тебя Русскіе князья, то мы тебѣ и поможемъ», — и солгали *ему, забирая золото и у Давида, и у Святополка. Святополкъ же обступилъ городъ и стоялъ около города 7 недѣль; и началъ Давидъ умолять его: «отпусти меня изъ города». Святополкъ же обѣщалъ ему, и цѣловали на томъ между собою крестъ, и вышелъ онъ изъ города, и пришелъ въ Червень; а Святополкъ вошелъ въ городъ въ великую субботу; а Давидъ бѣжалъ въ Ляхи.

Святополкъ же, прогнавъ Давида, началъ замышлять противъ Володаря и Василька, говоря, «что и это вѣдь тоже волость отца моего и брата» — и пошелъ противъ нихъ. Услышавъ это, Володарь и Василько пошли противъ него, взявъ съ собою тотъ крестъ, который онъ имъ цѣловалъ на томъ, что «я, молъ, пришелъ на Давида, а съ вами хочу имѣть миръ и любовь». И преступилъ Святополкъ то крестное цѣлованіе, надѣясь на множество воиновъ своихъ. И встрѣтились они на подѣ, на Рожни; и когда обѣ (стороны) исполчились, Василько поднялъ крестъ, говоря: «не этотъ-ли крестъ ты цѣловалъ? И вотъ сначала отнялъ у меня зракъ очей моихъ, а ныньче хочешь и душу отнять; пусть же будетъ между нами этотъ крестъ». И потомъ они разошлись (чтобы приготовиться) къ бою, и сошлись полки, и многіе благочестивые люди видѣли крестъ, явственно возвышавшійся надъ Васильковыми воинами. Когда же битва завязалась большая и многіе стали падать съ обѣихъ сторонъ, и увидѣлъ Святополкъ, какъ люта битва, то побѣжалъ, и прибѣжалъ къ Владиміру; Володарь же и Василько, побѣдивши, стали тутъ же, говоря: «довольно намъ того, что мы станемъ на своей межѣ», — и не пошли никуда болѣе.

IV) ОТРЫВОКЪ ЮЖНО-РУССКОЙ ЛѢТОПИСИ ПО ИПАТЬЕВСКОМУ СПИСКУ (КОНЦА XIV В. ИЛИ НАЧАЛА XV).

Половецкій пѣвецъ.

Въ лѣто 6709 (1202 г.) (Романъ) устремился на поганыхъ, словно левъ, сердитъ же былъ, словно рысь, и губилъ (ихъ), словно крокодилъ, а землю ихъ орломъ перелеталъ (изъ конца въ конецъ), и храбръ былъ, какъ туръ. Соревновалъ онъ дѣду своему Мономаху, погубившему поганыхъ Измаильтянъ, называемыхъ Половцами, изгнавшему Отрока въ Обезы (Абхазію) за Желѣзныя ворота, между тѣмъ какъ Сырчанъ, оставшись у Дона, обернулся рыбою; въ то время Владиміръ Мономахъ пилъ золотымъ шлемомъ изъ Дона, захвативъ всю землю ихъ и загнавъ окаянныхъ Агарянъ. По смерти же Владиміра, такъ какъ у Сырчана остался всего одинъ пѣвецъ, Оревъ, то онъ послалъ его въ Обезы, сказать: «Владиміръ умеръ, такъ воротись же, братъ, пойди въ свою землю». (Ореву же сказалъ Сырчанъ): «передай ему мои слова, да пой же ему пѣсни половецкія; если же тебя не захочетъ (послушать), дай ему понюхать травы, которая зовется евшанъ». Такъ какъ тотъ (Отрокъ, братъ Сырчана) не захотѣлъ ни воротиться, ни послушать (Орева-пѣвца), то (Оревъ) далъ ему (понюхать той) травы; когда Отрокъ понюхадъ, то заплакалъ и сказалъ: «ужъ лучше на своей землѣ костью лечь, нежели на чужой славнымъ быть». И пришелъ обратно въ свою землю, и отъ него-то родился Кончакъ, (тотъ самый) что снесъ Сулу, пѣшкомъ идучи, и котелъ неся на плечахъ.

V) ИЗЪ НОВГОРОДСКОЙ ЛѢТОПИСИ, ПО СПИСКУ XIV В.

Мстиславъ Удалый. — Липицкая битва. — Твердиславъ.

Въ лѣто 6723 (1212 г.). Пошелъ князь Мстиславъ ¹) по своей волѣ къ Кіеву, и созвалъ вѣче на Ярославовомъ дворѣ, и сказалъ Новгородцамъ: «у меня дѣла въ Руси, и вы вольны въ князьяхъ». Въ то же лѣто Новгородцы, много гадавши, послали за Ярославомъ за Всеволодовичемъ, за Юрьевымъ внукомъ, Юрія Ивановича посадника и Якуна тысяцкаго, и старѣйшихъ купцевъ десять человѣкъ; и вошелъ князь Ярославъ въ Новгородъ, и встрѣтилъ его архіепископъ Антонъ съ Новгородцами. Въ то же лѣто князь Ярославъ захватилъ Якуна Зуболомича, а потомъ послалъ за Ѳомою Доброщиничемъ новоторжскимъ посадникомъ, и, оковавъ, посадилъ обоихъ въ заточеніе въ Твери; и по грѣхамъ нашимъ, Ѳеодоръ Лазутиничъ, и Иворъ Новоторжичъ обнесли (передъ княземъ) Якуна Намнѣжича тысяцкаго; князь же Ярославъ созвалъ вѣче на Ярославовомъ дворѣ, пошли на Якуновъ дворъ, и разграбили (дворъ), и жену его взяли, а Якущь на другой день пошелъ съ посадникомъ къ князю, и князь приказалъ схватить сына его, Христофора, въ 21-й день мая. Тогда же, на Соборъ (всѣхъ святыхъ), Прусы (т. е. жители Прусскаго конца) убили Оветрота и сына его Луготу, и мертвыхъ бросили ихъ на греблю; князь же на это ложаловался Новгородцамъ. Въ то же лѣто пошелъ князь Ярославъ на Торжокъ, взявъ съ собою Твердислава Михайловича, Никифора Полюда, Сбыслава, Семена, Ольксу и многихъ бояръ, и, одаривъ ихъ, прислалъ ихъ въ Новгородъ; а самъ сидѣлъ все въ Торжкѣ. Въ ту же осень много зла сдѣлалось: морозъ побилъ весь хлѣбъ по волости; а въ Торжкѣ все цѣло было, и захватилъ князь все въ Торжкѣ, и не пустилъ въ городъ (т. е. въ Новгородъ) ни воза (съ хлѣбомъ); и послали за княземъ Семена Борисовича, Вячеслава Климятича, Зубца Якуна, и тѣхъ онъ захватилъ, и всѣхъ кого ни посылали, всѣхъ захваты-валъ. А въ Новѣгородѣ очень было плохо: кадь ржи покупали по десяти гривенъ, а овса по три гривны, а рѣпы возъ по 2 гривны, люди ѣли сосновую кору, и листья липовые, и мохъ… О, горе тогда было, братья! Дѣтей своихъ отдавали задаромъ, и поставили скудельницу, и наметали ее полную (труповъ). О горе было! и по торгу валялись трупы, и по улицамъ, и по полю — псы не успѣвали поѣдать ихъ!… Новгородцы-же, оставшіеся въ живыхъ. послали Юрія Иванковича посадника, и Степана Твердиславича, и другихъ мужей за княземъ; онъ и тѣхъ захватилъ, а въ Новгородъ прислалъ Ивора и Чацоноеа, вывелъ оттуда къ себѣ свою княгиню, дочь Мстислава (Удалаго). Послѣ этого послали къ нему Мануила Ягольчевича, съ послѣднимъ словомъ: «пойди въ свою отчину къ Св. Софіи; если же не хочешь пойти, то извѣсти насъ», — Ярославъ же и тѣхъ не отпустилъ, а гостей новгородскихъ всѣхъ забралъ, и былъ въ Новѣгородѣ вопль и печаль.

¹) Здѣсь идетъ рѣчь о Мстиславѣ Удаломъ, сынѣ Мстислава Храбраго.

Тогда же, Мстиславъ Мстиславичъ, прослышавъ про эту бѣду, въѣхалъ въ Новгородъ въ 11-й день февраля, и захватилъ Хота Григорьевича, намѣстника Ярославова, и перековалъ всѣхъ дворянъ; и выѣхалъ на Ярославовъ дворъ и цѣловалъ честный крестъ, а Новгородцы — ему цѣловали, чтобы (быть) съ нимъ вмѣстѣ и на жизнь, и на смерть: «либо взыщу мужей новгородскихъ и волости» (новгородскія — сказалъ Мстиславъ), — «либо голову положу за Новгородъ»… И послалъ князь Мстиславъ съ Новгородцами, къ Ярославу, въ Торжокъ, попа Юрія (изъ церкви) св. Іоанна на Торговищѣ, и своего мужа съ нимъ отправилъ. «Сынъ мой», (велѣлъ сказать Мстиславъ Ярославу:) «кланяюсь тебѣ; мужа моего и гостей отпусти, а самъ съ Торжка пойди, а со мной примирись». Князю же Ярославу было это нелюбо; онъ отпустилъ попа безъ мира, а Новгородцевъ созвалъ на поле, за Торжкомъ, въ мясопустную субботу, всѣхъ мужей и купцевъ, и, перековавъ, похваталъ ихъ всѣхъ, послалъ по своимъ городамъ, а товары ихъ и коней роздалъ; а всѣхъ Новгородцевъ было тамъ болѣе 2000. — (Когда же) вѣсть о томъ пришла въ Новгородъ…. Князь Мстиславъ собралъ вѣче на Ярославовѣ дворѣ: «пойдемъ», сказалъ онъ, «поищемъ мужеп своихъ, вашей братіи и волости своей; да не будетъ Новый Торгъ Новгородомъ, ни Новгородъ — Торжкомъ, а гдѣ Св. Софія, тутъ и Новгороду (быть); а и въ многомъ Богъ, и въ маломъ — Богъ и правда».

Въ лѣто 6724 (1216), мѣсяца марта въ 1-й день во вторникъ послѣ чистой недѣли, пошелъ князь Мстиславъ на зятя своего Ярослава съ Новгородцами, а въ четвергъ побѣжали къ Ярославу преступники кресту, которые цѣловали крестъ честный къ Мстиславу со всѣми Новгородцами, въ томъ, чтобы всѣмъ быть за одно: Владиславъ Завидичъ, Гаврила Игоревичъ, Юрій Олексиничъ, Гаврилецъ Милятиничъ, и съ женами, и съ дѣтьми. Мстиславъ же пошелъ Селигеромъ, и вошелъ въ свою волость, и сказалъ Новгородцамъ: «идите въ зажитіе, только головъ не захватывайте»; — пошли и запаслись кормомь, и для себя, и для коней. — Ярославъ-же пошелъ отъ Торжка, захвативъ съ собою старѣйшихъ мужей Новгородскихъ и молодыхъ по выбору, а новоторжцевъ всѣхъ, и пришелъ къ Переяславлю, и скопилъ волость свою всю, а Юрій свою, Владиміръ — также, и Святославъ — также, и вышелъ (Ярославъ) изъ Переяславля съ полками, и съ Новгородцами, и съ Новоторжцами, даже страшно и дивно было смотрѣть, братья! Пошли сыновья на отца, братъ на брата, рабъ на господина, господинъ на рабовъ! И сталъ Ярославъ и Юрій съ братьями на рѣкѣ Кзѣ; Мстиславъ же и Константинъ, и два Владиміра, съ Новгородцами; стали на рѣкѣ Липицѣ. И увидѣли они стоявшіе передъ ними полки и послали Ларіона сотскаго къ Юрію (сказать): «кланяемся тебѣ, нѣтъ у насъ съ тобою обиды, съ Ярославомъ у насъ обида». Отвѣчалъ князь Юрій: «мы съ Ярославомъ братья». И послали къ Ярославу сказать: «отпусти мужей нашихъ Новгородцевъ и Новоторжцевъ, возврати Волокъ, который захватилъ отъ нашей-же Новгородской волости, помирись съ нами и крестъ намъ цѣлуй, а крови не будемъ проливать». Отвѣчалъ (Ярославъ): «мира не хотимъ, а мужи (ваши) у меня; а вы видно далеко зашли — вышли какъ рыбы на сушу». И сказалъ Ларіонъ ту рѣчь (князю Мстиславу и Новгородцамъ), и сказали Новгородцы: «князь, не хотимъ мы вымирать на коняхъ, но какъ отцы наши бились пѣшіе на Кулачскѣ (такъ и мы будемъ теперь биться)»; князь-же Мстиславъ былъ этому радъ. Новгородцы-же, спѣшившись и сбросивъ съ себя одежду, устремились (въ битву) босые, поскидавъ съ себя сапоги; а Мстиславъ, вслѣдъ за ними, поѣхалъ на коняхъ. И сошлось войско новгородское съ Ярославовымъ войскомъ, и такъ, Божьею силою и помощью св. Софіи, одолѣлъ Мстиславъ, а Ярославъ и войско его обратилось въ бѣгство; Юрій-же стоялъ вмѣстѣ съ Константиномъ, и — увидѣвъ, что Ярославово войско побѣжало, мѣсяца апрѣля въ 21-е (число), на день св. Тимоѳея и Ѳеодора и Александры Царицы — не устоялъ. О; велика (была) побѣда, братья! Однихъ убитыхъ и связанныхъ такое множество, что и пересчитать трудно! — О, великъ, братья, промыслъ Божій! Въ той битвѣ воиновъ Юрьевыхъ и Ярославовыхъ пало безъ числа, а Новгородцевъ убили въ схваткѣ: — Дмитрія Псковитина, да Антона котельника, да Ивана Прибышинича; а въ загонѣ, Иванка Поповича, Семена Петриловича, терскаго данника. Пришелъ Мстиславъ въ Новгородъ, и радъ былъ владыка и всѣ Новгородцы. Тогда отняли посадничество у Юрія у Иванковича, и отдали Твердиславу Михалковичу.

Въ лѣто 6726 (1218). Разнесся ложный слухъ по городу, будто Твердиславъ выдалъ князю Матея (Душильчевича). И звонили на той сторонѣ у Св. Николы всю ночь, а въ Неревскомъ концѣ у 40 святыхъ, тоже скопляя людей на Твердислава; а на слѣдующій день пустилъ князь Матея, предвидя г_о_л_к_у (бунтъ) и мятежъ въ городѣ. И пошли съ той стороны всѣ, даже до дѣтей, въ броняхъ, словно на войну, и Неревляне тоже; а Загородцы не пристали ни къ тѣмъ, ни къ другимъ. Твердисдавъ-же, взглянувъ на Св. Софію, сказалъ: «коли я виноватъ въ чемъ, такъ пусть я здѣсь-же и умру; а коли я правъ, такъ ты и оправдай меня, Господи!…» И пошелъ съ Людинымъ концемъ и съ Прусами; и была сѣча у городскихъ воротъ, и побѣжали на ту сторону (Волхова), а другіе ночью и мостъ разломали; и переправились съ той стороны (граждане) на лодкахъ и пошли(на городъ, на кремль) силою. О, великое чудо проявилъ окаянный дьяволъ! Когда-бы слѣдовало имъ воевать съ погаными, тогда они начали биться между собою, и убили мужа съ Прусскаго конца. и на другомъ концѣ одного, а съ той стороны Ивана Душильчевича, брата Матеева, а въ Неревскомъ концѣ Коснятина Прокопьинича и другихъ еще 6 человѣкъ; а раненыхъ много было съ обѣихъ сторонъ; случилось-же это мѣсяца генваря въ 27-е (число) на день Св. Іоанна Златоустаго. И такъ вѣча длились цѣлую недѣлю; но дьяволъ былъ попранъ Богомъ и Св. Софіею, и крестъ возвеличенъ: братья сошлись вмѣстѣ единодушно, и крестъ цѣловали; князь-же Святославъ прислалъ своего тысяцкаго на вѣче сказать: «не могу быть съ Твердиславомъ, и отнимаю отъ него посадничество». Новгородцы сказали: «а въ чемъ-же его вина?» Онъ-же отвѣчалъ: «безъ вины». Сказалъ Твердиславъ: «я радъ тому, что вины моей нѣтъ; а вы, братья, (вольны) и въ посадничествѣ, и въ князьяхъ». Новгородцы же отвѣчали: «князь, если нѣтъ его вины, то вѣдь ты-же намъ крестъ цѣловалъ, что безъ вины никого отставлять не будешь; а тебѣ мы кланяемся, а это нашъ посадникъ; и этому мы не поддадимся»; и водворилось спокойствіе.

Въ лѣто 6728 (1220). Пришелъ князь Всеволодъ изъ Смоленска въ Торжокъ; дьяволъ-же, не желая добра христіанскому роду, вмѣстѣ со злыми людьми, вложилъ князю грѣхъ въ сердце, гнѣвъ на Твердислава, а безъ вины; и пришелъ въ Новгородъ, и поднялъ весь городъ, замышляя убить Твердислава; а Твердиславъ былъ боленъ, и пошелъ князь Всеволодъ съ Городища, со всѣмъ дворомъ своимъ, окрутившись въ броню словно воевать шелъ, и пріѣхалъ на Ярославовъ дворъ, и сошлись Новгородцы къ нему, въ оружіи, и стали полкомъ на княжомъ дворѣ. Твердиславъ-же былъ боленъ, и вывезли его на санкахъ къ Борису и Глѣбу, и собрались около него Прусы, и Людинъ конецъ, и Загородцы, и стали около него полкомъ, расположившись 5-ю отрядами; князь-же, увидѣвъ ряды ихъ (и понявъ, что) они хотятъ крѣпко постоять за себя, не поѣхалъ на нихъ, но прислалъ владыку Митрофана со всякими добрыми вѣстями; и свелъ ихъ владыка снова въ любовь, и крестъ цѣловали и князь, и Твердиславъ; такъ Богомъ и Св. Софіею крестъ былъ возвеличенъ, и дьяволъ попранъ, а братья всѣ были за одно. Твердиславъ-же, помирившись съ княземъ, отказался отъ посадничества, такъ какъ былъ боленъ; и дали посадничества Иванку Дмитровичу.

А (Твердиславъ) проболѣлъ семь недѣль, и разболѣлся еще больше, и, утаившись отъ жены и дѣтей и всей братіи, отправился къ св. Богородицѣ въ Аркажь монастырь, и постригся тамъ въ 8 день февраля; тогда-же и жена его постриглась въ другомъ монастырѣ у св. Варвары.

IV.

Успѣхи образованности на Руси. — Религіозное направленіе образованія. — Первыя попытки создать литературу свѣтскую: поученіе Мономаха и посланіе Даніила Заточника.

Мы уже видѣли, что христіанство послужило источникомъ просвѣщенія для Россіи и дало первый толчокъ къ введенію у насъ грамотности. Грамотность нашла себѣ въ началѣ много благопріятныхъ условій къ распространенію. Къ числу этихъ условій, конечно, слѣдуетъ отнести постоянныя сношенія съ Византіей и тѣсныя связи наши съ Польшей и Венгріей, черезъ которыя къ намъ проникалъ не только латинскій языкъ, но даже и отголоски историческихъ событій, волновавшихъ Европу. А такъ какъ распространеніе грамотности шло рука объ руку съ распространеніемъ христіанства, то грамотность считалась необходимою для всякаго ревностнаго христіанина, потому что чтеніе книгъ могло утвердить его въ вѣрѣ и благочестіи. Отсюда, конечно, рождался взглядъ на грамотность и образованность, не какъ на средство для общаго развитія умственныхъ и душевныхъ способностей человѣка, а только, какъ на средство къ удовлетворенію потребностей благочестія. Вотъ почему наши грамотные предки XI и XII столѣтія, собирая около себя довольно значительныя книгохранилища, читая и переписывая книги или переводя ихъ съ греческаго, преимущественно ограничивались областью книгъ религіозныхъ и духовно-нравственныхъ и даже всему тому, что не имѣло прямого отношенія къ религіи, старались придать оттѣнокъ религіозный — все стремились поставить въ ту прямую, непосредственную зависимость отъ религіи, въ какую они ставили и первѣй-шую изъ потребностей человѣка: — стремленіе къ грамотности, къ образованію. Эта сторона древне-русской жизни высказывается особенно ясно въ тѣхъ свѣдѣніяхъ, какія сохранились намъ у древнихъ лѣтописцевъ нашихъ о первыхъ шагахъ просвѣщенія въ Россіи.

Сыновья и внуки Ярослава Мудраго наслѣдовали отъ него любовь къ распространенію грамотности и къ собиранію книгъ. Сынъ Ярослава, Святославъ, собиралъ много книгъ, которыми «наполнилъ клѣти свои» ¹). Другой сынъ его, Всеволодъ, былъ извѣстенъ, какъ образованнѣйшій человѣкъ своего времени; по современному свидѣтельству, онъ зналъ пять языковъ, въ числѣ которыхъ, вѣроятно, должно разумѣть и греческій. Внукъ Ярослава и сынъ Всеволода, Мономахъ, какъ видно изъ дошедшаго до насъ сочиненія его, тоже отличался обширною религіозною начитанностью. Внукъ Мономаха, великій князь Михаилъ Юрьевичъ, «с_ъ г_р_е_к_и и л_а_т_и_н_ы г_о_в_о_р_и_л_ъ и_х_ъ я_з_ы_к_о_м_ъ, я_к_о р_у_с_с_к_і_й». О Романѣ Ростиславичѣ Смоленскомъ лѣтописецъ разсказываетъ, что онъ прилагалъ особенную заботу къ обученію духовенства, и всѣ усилія устремлялъ на устройство училищъ, въ которыхъ, между прочимъ, нанятые имъ учителя обучали и греческому, и латинскому языку; на это издержалъ онъ все свое имѣніе, такъ что его, по смерти, не на что было и похоронить и благодарные Смольняне погребли его на свой счетъ. О Ярославѣ Владиміровичѣ Галицкомъ говорится, что онъ зналъ иностранные языки и такъ много прочелъ книгъ, что могъ даже самъ «н_а_с_т_а_в_л_я_т_ь п_р_а_в_о_й в_ѣ_р_ѣ», побуждалъ духовенство учить мірянъ, и опредѣлялъ монаховъ учителями въ училища, которыя содержались на счетъ монастырскихъ доходовъ. О Константинѣ Всеволодовичѣ также говоритъ лѣтописецъ, что онъ всѣхъ «у_м_у_д_р_я_л_ъ д_у_х_о_в_н_ы_м_и б_е_с_ѣ_д_а_м_и», потому что часто и прилежно читалъ книги, которыхъ собралъ около себя множество: однѣхъ греческихъ книгъ было у него болѣе тысячи, изъ которыхъ большую часть онъ самъ купилъ, а нѣкоторую часть получилъ въ даръ отъ патріарховъ. При дворѣ его даже постоянно жили приглашенные имъ изъ Греціи ученые греки. Но въ особенности характеризующими то отдаленное время являются извѣстія, сохранившіяся намъ о двухъ замѣчательныхъ людяхъ ХІІ-го столѣтія: Николаѣ Святославичѣ, князѣ черниговскомъ, и Евфросиніи Полоцкой, дочери князя полоцкаго Георгія.

¹) Изъ этихъ книгъ до нашего времени уцѣлѣли два сборника статей различнаго содержанія, извѣстные подъ названіемъ: «Изборниковъ Святослава». См. выше, упоминаніе о нихъ на стр. 26.

Николай Святоша, внукъ того Святослава Ярославича, который «наполнилъ клѣти свои книгами», отличался также, какъ и дѣдъ его, замѣчательною страстью къ книжному ученью и къ собиранію книгъ. Въ самомъ началѣ XII вѣка, слѣдуя призванію своему, онъ постригся въ монахи въ Кіево-печерскомъ монастырѣ и свое богатое собраніе книгъ принесъ въ даръ обители, въ которой явился однимъ изъ дѣятельнѣйшихъ и смиреннѣншихъ иноковъ. Онъ исполнялъ наравнѣ съ остальною братіею всѣ обязанности и несъ на себѣ всѣ труды простого монаха: такъ онъ былъ привратникомъ монастырскимъ, рубилъ дрова и носилъ воду, готовилъ кушанье на братію; а казну свою онъ употреблялъ на украшеніе храма и на пополненіе своего книгохранилища.

Евфросинія Полоцкая, до поступленія своего въ монастырь носившая имя Предиславы, постригшись очень молодою, съ разрѣшенія епископа поселилась въ небольшой кельѣ, пристроенной къ полоцкому Софійскому собору, и вполнѣ посвятила себя духовной дѣятельности; она занялась здѣсь списываніемъ священныхъ книгъ, которыя отдавала въ продажу, а деньги, вырученныя отъ продажи ихъ, раздавала нищимъ. Въ глубокой старости, Евфросинія совершила еще и другой подвигъ благочестія — отправилась въ Св. Землю на поклоненіе Гробу Господню, подобно многимъ другимъ современникамъ своимъ, такъ какъ въ это время путешествія русскихъ людей въ Св. Землю были явленіемъ довольно обыкновеннымъ, и одинъ изъ современниковъ Евфросиніи, игуменъ Даніилъ, оставившій намъ описаніе своего х_о_ж_д_е_н_і_я въ Іерусалимъ, говоритъ, что, одновременно съ нимъ, въ Іерусалимѣ было много кіевлянъ и новгородцевъ. Не мѣшаетъ замѣтить кстати, что, кромѣ хожденій въ Св. Землю для поклоненія Гробу Господню, другою постоянною цѣлью путешествій русскихъ людей, въ теченіи всего древнѣйшаго періода нашей исторіи — было хожденіе въ Грецію и на Аѳонъ, гдѣ русскіе иноки живали по нѣскольку лѣтъ сряду, изучая уставы монастырскіе, переводя и списывая книги. Греческіе монастыри — Студійскій (Ѳеодора Студита) и Іоанна Предтечи, служили постоянными мѣстопребываніями русскихъ странниковъ.

Изъ всего вышесказаннаго не трудно выяснить себѣ, до какой степени сильно было въ XI и XII вв. религіозное вліяніе на умы образованнѣйшихъ русскихъ людей, до какой степени главною, преобладающею цѣлью образованія и грамотности являлось желаніе утвердиться въ вѣрѣ и просвѣтить свой умъ съ точки зрѣнія исключительно-религіозной. Понятно, что свѣтская литература не могла широко развиться въ русскомъ обществѣ XI и XII вѣка, и что первыя попытки свѣтской литературы должны были неизбѣжно носить на себѣ отпечатокъ сильнаго вліянія религіознаго. Такъ однимъ изъ первыхъ памятниковъ нашей свѣтской литературы является «Поученіе Владиміра Мономаха», написанное имъ для дѣтей, по образцу поученій духовенства къ паствѣ. Такого рода поученія, подъ названіемъ «наставленій отца къ сыну» или «наказанія отца дѣтямъ», являлись всюду — и у насъ, и въ Греціи, и на западѣ — первыми попытками свѣтской литературы, когда она начинала отдѣляться отъ литературы духовной, но еще ничего не могла создать самостоятельнаго, а только подражала готовымъ образцамъ литературы духовной.

Въ одномъ изъ двухъ «И_з_б_о_р_н_и_к_о_в_ъ С_в_я_т_о_с_л_а_в_а» (1076 г.), составленномъ изъ статей религіозно-нравственнаго содержанія, даже и находимъ одинъ изъ образцовъ подобнаго рода поученій, а именно «Поученіе дѣтямъ Ксенофонта и Ѳеодоры», которое могло быть извѣстно Владиміру Мономаху и, слѣдовательно, до нѣкоторой степени, могло послужить образцомъ для внѣшней формы его поученія. Мономахъ, — одинъ изъ образованнѣйшихъ людей своего времени, и притомъ проницательный и мудрый правитель, подавляющій своею величавою личностью всѣхъ современныхъ ему князей, — очевидно, не могъ не углубляться въ размышленія о томъ тягостномъ положеніи, въ которомъ находилось русское общество его времени. Его тревожила и мысль объ участи Русской земли, которую онъ такъ любилъ и за которую столько понесъ трудовъ, и, ближайшимъ образомъ, участь собственныхъ дѣтей его, которымъ суждено было, послѣ его смерти, править землею, терзаемою и сокрушаемою усобицами. При этомъ, Владиміръ Мономахъ не могъ не сознавать и того, какъ важно было его собственное значеніе для современниковъ и какъ много было имъ сдѣлано для дорогаго отечества, которое было столь многимъ обязано его мужеству и неутомимой дѣятельности. Стоитъ припомнить хотя бы только то, что сдѣлано было Владиміромъ на защиту Русской земли отъ нашествія дикихъ степныхъ ордъ: онъ самъ говоритъ о себѣ, что въ теченіе 13-ти лѣтъ ему пришлось совершить 83 большихъ похода, а меньшихъ онъ и не припомнитъ; что въ теченіе того же времени онъ заключилъ девятнадцать мировъ съ половецкими князьями, лучшихъ князей ихъ заполонилъ и потомъ выпустилъ изъ оковъ 103, да побилъ болѣе 200. Сознаніе необходимости такой неутомимой службы землѣ Русской побудило его написать поученіе дѣтямъ, въ которомъ онъ указываетъ имъ на себя, какъ на живой примѣръ, вовсе не изъ желанія похвалить себя, а потому, что онъ, какъ практическій русскій человѣкъ, не могъ не сознавать того, что примѣръ лучше всего способенъ подѣйствовать на дѣтей.

Самое поученіе Мономаха, которое мы приведемъ далѣе, живо рисуетъ намъ и понятія русскаго человѣка въ XII вѣкѣ, и образъ жизни князя. Особенно пріятно должно поражать каждаго, въ этомъ поученіи то, что Мономахъ, человѣкъ энергическій и неутомимо-дѣятельный, является такимъ же точно и въ своемъ благочестіи, которое, подобно Ѳеодосію Печерскому, онъ не ограничиваетъ однимъ внѣшнимъ исполненіемъ обрядовъ и молитвами, и ставитъ въ обязанность каждому вѣрующему д_ѣ_я_т_е_л_ь_н_о_с_т_ь х_р_и_с_т_і_а_н_с_к_у_ю — дѣла милосердія и любви. Точно также не могутъ не удивлять даже и въ настоящее время понятія Мономаха объ отношеніи къ ближнимъ и особенно къ тѣмъ, которые по общественному положенію своему поставлены ниже насъ. Въ заключеніе, прежде нежели перейдемъ къ изложенію самаго поученія Мономахова, отмѣтимъ одну черту древняго нашего княжескаго быта, которая можетъ въ настоящее время показаться не совсѣмъ понятною. Мономахъ, разсказывая дѣтямъ о своей неутомимой дѣятельности на защиту Русской земли отъ иноплеменниковъ, рядомъ съ походами на Половцевъ, указываетъ и на свои «ловы», т.-е. на охоты, какъ на рядъ замѣчательныхъ подвиговъ. Одинъ изъ нашихъ ученыхъ совершенно вѣрно замѣчаетъ по этому поводу, что «охота была тогда не праздною забавою, не тратою времени, а дѣйствительно спасительнымъ подвигомъ. Она поражала не мирныхъ, безвредныхъ животныхъ, а свирѣпыхъ, или же доставляла полезныхъ животныхъ человѣку. Можно представить, какимъ множествомъ дикихъ звѣрей наполнены были тогда непроходимые лѣса и обширныя стели русскія». Очевидно, что охота вызывалась необходимостью и что, потому самому, Мономахъ, много разъ подвергавшій опасности жизнь, совершая «ловы свои», могъ смѣло поставить ихъ въ число подвиговъ. Переходимъ къ самому поученію.

Въ самомъ началѣ его, Мономахъ объявляетъ о поводѣ, по которому написалъ свое поученіе. Едва только успѣли окончиться усобицы съ однимъ изъ князей русскихъ, едва удалось ему примирить князей на общемъ съѣздѣ, какъ на пути своемъ въ Ростовскую область, — по его собственному выраженію «н_а д_а_л_е_ч_и п_у_т_и, н_а с_а_н_я_х_ъ с_ѣ_д_я» (т. е. во время зимняго переѣзда по Волгѣ, въ 1099 г.), онъ уже былъ встрѣченъ посольствомъ отъ двоюродныхъ братьевъ своихъ, которые звали его вмѣстѣ съ собою воевать Ростиславичей Галицкихъ, отказывавшихся отъ исполненія общаго княжескаго приговора, положеннаго на съѣздѣ. Двоюродные братья велѣли сказать Мономаху: «ступай скорѣе къ намъ, прогонимъ Ростиславичей и волость у нихъ отнимемъ; если же не пойдешь съ нами, то мы сами по себѣ, а ты самъ по себѣ». Мономахъ велѣлъ передать имъ: «сердитесь, сколько хотите, не могу съ вами идти и преступить крестное цѣлованіе». Вѣсть о новыхъ раздорахъ сильно опечалила Мономаха: въ этой печали онъ разогнулъ Псалтирь и попалъ на мѣсто: «вскую печалуешься, душе? Вскую смущаеши мя?» Нельзя не обратить особеннаго вниманія на то весьма важное и любопытное обстоятельство, что у Владиміра Мономаха даже и «н_а д_а_л_е_ч_и п_у_т_и, н_а с_а_н_я_х_ъ» была при себѣ любимая книга благочестиваго древне-русскаго читателя, — что онъ въ книгѣ искалъ себѣ утѣшенія ¹). Утѣшенный псалмомъ, Мономахъ рѣшился написать поученіе дѣтямъ, въ которомъ главною мыслью является стремленіе оградить ихъ отъ возможности совращенія съ пути истиннаго, для чего онъ и даетъ имъ рядъ нравственныхъ правилъ и наставленій о томъ, какъ именно слѣдуетъ жить христіанину, въ особенности увѣщевая полагаться на Бога, который не дастъ погибнуть человѣку, творящему волю Его.

¹) Какъ Вл. Мономахъ заглядывалъ въ псалтирь, ища утѣшенія въ скорби, такъ другіе современники его заглядывали въ ту же книгу, загадывая о будущемъ; какъ тотъ, такъ и другой фактъ, съ разныхъ сторонъ, но одинаково свидѣтельствуютъ о большой распространенности этой книги и о важности ея значенія въ средѣ русскихъ грамотныхъ людей XI—XII вв.

«Дьяволъ, врагъ нашъ» — такъ пишетъ Мономахъ въ началѣ своего поученія — «побѣждается тремя добрыми дѣлами: покаяніемъ, слезами и милостынею. Бога ради, не лѣнитесь, дѣти мои, не забывайте этихъ трехъ дѣлъ; вѣдь они не тяжки: — это не то, что отшельничество, или чернечество, или голодъ, какъ терпятъ нѣкоторые добродѣтельные люди; а (между тѣмъ) такимъ малымъ дѣломъ можете вы получить милость Божію… Послушайте же меня и если не все (изъ того, чему я васъ поучаю) примете, то (хоть) половину. Просите Бога о прощеніи грѣховъ со слезами, и не только въ церкви дѣлайте это…, но и ложась спать. Не забывайте ни одну ночь класть земные поклоны, если вы здоровы; если же занеможете, то хоть трижды поклонитесь: этими ночными поклонами и пѣніемъ человѣкъ побѣждаетъ дьявола и получаетъ прощеніе дневныхъ грѣховъ своихь. Даже и на конѣ сидя, если ни съ кѣмъ не разговариваете, то, чѣмъ думать бездѣлицу, (лучше) повторяйте постоянно въ умѣ: „Господи помилуй!“ если ужъ другихъ молитвъ не знаете: — эта молитва лучше всѣхъ. Болѣе же всего не забывайте убогихъ, и сколько можете, по силѣ, кормите ихъ; больше другихъ подавайте сиротѣ, и сами оправдывайте вдовъ, не позвосильнымъ погубить человѣка. Ни праваго, ни виноватаго (ни сами) не убивайте, (ни другимъ) не приказывайте убивать. Въ разговорѣ — что бы вы ни говорили: доброе или злое — не клянитесь Богомъ, не креститесь: нѣтъ въ этомъ никакой нужды; когда придется вамъ цѣловать крестъ (по отношенію) къ братьѣ или къ другому кому, то цѣлуйте подумавши, можете ли сдержать клятву, и, поцѣловавши, остерегайтесь, какъ бы не погубить души своей, преступивъ (крестное цѣлованіе). Съ любовію принимайте благословеніе отъ епископовъ, поповъ и игумновъ, не устраняйтесь отъ нихъ, по силѣ любите и снабжайте ихъ: пусть молятся за насъ Богу. Пуще всего не имѣйте гордости въ сердцѣ и умѣ, но скажемъ такъ: — „всѣ мы смертны — нынѣ живы, а завтра во гробѣ; и все то, что Ты, Господи, далъ намъ, — не наше, а Твое, порученное намъ, на малое число дней“. Въ землю же ничего не зарывайте: это большой грѣхъ. Старыхъ чти, какъ отца; молодыхъ, какъ братьевъ. Въ домѣ своемъ не лѣнитесь; но за всѣмъ присматривайте сами; не надѣйтесь ни на тіуна ¹), ни на отрока ²), чтобы гости не посмѣялись надъ домомъ вашимъ, ни надъ обѣдомъ. Вышедши на войну, также не лѣнитесь; не надѣйтесь на воеводъ; питью, ѣдѣ, спанью не предавайтесь въ излишествѣ; сторожей сами наряжайте; когда же всѣмъ распорядитесь, ложитесь и сами между воиновъ, но вставайте рано; оружія же съ себя не снимайте, — въ попыхахъ, не разглядѣвши (ночью), человѣкъ часто погибаетъ отъ лѣности своей. Остерегайтесь лжи и пьянства: въ этихъ порокахъ душа и тѣло погибаетъ. Если случится вамъ ѣхать куда, по своимъ дѣламъ, то не давайте отрокамъ обижать жителей, ни своихъ, ни чужихъ, чтобы послѣ васъ не проклинали. На дорогѣ или гдѣ остановитесь, напойте, накормите нищаго; особенно же чтите гостя, откуда бы онъ къ вамъ ни пришелъ, — простой-ли, знатный-ли человѣкъ, или посолъ; если не можете одарить его чѣмъ инымъ, то угостите хорошенько: — странствуя, они-то и разносятъ добрую или худую славу о человѣкѣ. Больного навѣстите и къ мертвому ступайте, потому что всѣ мы смертны; и никого не пропустите мимо себя, неопривѣтствовавши: всякому скажите доброе слово. Женъ своихъ любите, но не давайте имъ надъ собою власти. Что знаете добраго, того не забывайте, а чего еще не знаете, тому учитесь; не лѣнитесь ни на что доброе. Прежде всего (не лѣнитесь по, отношенію) къ церкви: солнце не должно застать васъ на постели. Такъ дѣлалъ блаженной памяти отецъ мой и всѣ добрые люди: за утренней воздавалъ хвалу Богу; когда потомъ видѣлъ восходящее солнце, прославлялъ Бога съ радостью (п_р_и_в_е_д_е_н_ы с_л_о_в_а м_о_л_и_т_в_ы). (Затѣмъ слѣдуетъ) сѣсть думать (т.-е. совѣщаться) съ дружиною, или людей разбирать судомъ, или на ловъ отправиться, или (по другому дѣлу) ѣхать, или лечь спать: спать въ полдень присуждено отъ Бога — ибо искони почиваетъ въ это время и звѣрь, и птица, и человѣкъ. А вотъ теперь разскажу вамъ, дѣти мои, о трудахъ моихъ, и о моихъ походахъ и ловахъ, въ теченіи 13 лѣтъ.

¹) Тіунъ — управитель.

²) Отрокъ — слуга.

(З_а_т_ѣ_м_ъ, п_е_р_е_ч_и_с_л_я_ю_т_с_я п_о_х_о_д_ы и о_п_а_с_н_о_с_т_и, к_о_т_о_р_ы_м_ъ п_о_д_в_е_р_г_а_л_с_я В_л_а_д_и_м_і_р_ъ М_о_н_о_м_а_х_ъ в_о в_р_е_м_я с_в_о_и_х_ъ о_х_о_т_ъ). И Богъ сохранилъ меня невредимаго, хотя я и съ коня много разъ падалъ, и голову себѣ разбилъ дважды, и руки, и ноги не разъ повреждалъ себѣ, не щадя ни головы своей, ни жизни. И то, что слѣдовало бы сдѣлать моему отроку, то дѣлалъ я самъ, и на войнѣ, и во время лововъ, ночью и днемъ, на зноѣ и холоду, не давая себѣ покоя, не обращая вниманія ни на посадниковъ, ни на биричей ¹), дѣлалъ самъ все необходимое, соблюдая порядокъ и въ дому своемъ, и ловчими завѣдывая самъ, и конюхами, и о соколахъ, и о ястребахъ (прилагая заботу). Въ то же время и простаго человѣка, и убогой вдовицы не давалъ въ обиду сильнымъ, и за церковнымъ порядкомъ и службами успѣвалъ присматривать самъ. Не подумайте, дѣти мои, или другой кто, читая это, чтобы я хвалилъ себя или выставлялъ смѣлость свою; я только восхваляю Бога и прославляю Его милость за то, что Онъ меня, грѣшнаго и худаго, въ теченіи столькихъ лѣтъ уберегъ отъ смерти, и сотворилъ меня не лѣнивымъ, и годнымъ на всѣ человѣческія дѣла. Желаю только того, чтобы, прочитавши эту грамотку, вы бы устремились на всѣ добрыя дѣла, прославляя Бога и святыхъ Его. Не бойтесь, дѣти, смерти, ни на войнѣ, ни отъ звѣря, но, съ помощіею Божіею, смѣло дѣлайте свое дѣло, какъ надлежитъ мужамъ… Коли не будетъ на то воли Божіей, то, подобно мнѣ, никто изъ васъ не можетъ погибнуть ни отъ воды, ни на войнѣ, ни отъ звѣря; а ежели отъ Бога будетъ (назначена вамъ) смерть, то ни отецъ, ни мать, ни братья не въ силахъ будутъ васъ отъ нея избавить».

¹) Биричь — лицо, облеченное властью исполнительной; иногда биричи бывали глашатаями.

Выше мы уже упомянули о замѣчательной начитанности Мономаха, которая видна изъ его «Поученія», хотя мы и выпустили изъ этого памятника всѣ общія мѣста, заимствованныя имъ изъ книгъ Св. Писанія и Отцевъ Церкви, служащія доказательствомъ этой начитанности, и оставили только самую сущность, наиболѣе рисующую намъ понятія одного изъ русскихъ дѣятелей XII вѣка. Не слѣдуетъ, однакоже, разумѣть подъ этой начитанностью — начитанность въ новѣйшемъ значеніи этого слова. Книгъ было не много въ обращеніи; книги были дороги; навыкъ къ быстрому чтенію не могъ быть значителенъ, да при-томъ же и досугъ читателя-мірянина (хотя бы и князя) былъ далеко не настолько обширенъ и обезпеченъ, чтобы онъ могъ предаваться чтенію разнообразному и много-стороннему. «Ч_и_т_а_т_ь к_н_и_г_у» — по понятіямъ нашихъ предковъ XI—XII вѣка и даже гораздо болѣе поздняго времени — значило то же, что «и_з_у_ч_а_т_ь» книгу; п_р_о_ч_е_с_т_ь к_н_и_г_у — значило перечесть ее много и много разъ, съ начала до конца и съ конца до начала, до полной возможности и_з_у_с_т_н_а_г_о, н_а п_а_м_я_т_ь, цитированія отдѣльныхъ мѣстъ и цѣлыхъ страницъ. Выборъ и кругъ чтенія даже и наиболѣе образованныхъ, наиболѣе состоятельныхъ людей былъ чрезвычайно ограниченъ: не слѣдуетъ забывать, что и самое Св. Писаніе въ ту пору еще не было доступно русскому читателю въ полномъ своемъ составѣ, ибо многія изъ книгъ Ветхаго Завѣта еще не были переведены съ греческаго на русскій языкъ и не были собраны въ общіе своды. Но за то въ числѣ книгъ, занесенныхъ къ намъ очень рано изъ Византіи, были тѣ и_з_б_о_р_н_и_к_и, о которыхъ мы уже упоминали выше (см. стр. 25—26), и которые, рядомъ съ поученіями и толкованіями Св. Писанія, заключали въ себѣ порядочный запасъ иного, чисто литературнаго и отчасти даже научнаго матеріала — запасъ, болѣе чѣмъ удовлетворительный, если принять въ соображеніе потребности и понятія современнаго русскаго читателя. Такъ напр. въ Ш_е_с_т_о_д_н_е_в_ѣ Іоанна, экзарха болгарскаго, русскій читатель находилъ мѣста, заимствованныя изъ греческихъ философовъ Платона и Аристотеля, указанія на Ѳалеса, Парменида и Демокрита, а при объясненіи Моисеева сказанія о сотвореніи міра — подробныя разсужденія о четырехъ основныхъ стихіяхъ міра (согласно современнымъ научнымъ воззрѣніямъ). Въ «З_л_а_т_о_й М_а_т_и_ц_ѣ» — тотъ-же читатель встрѣчалъ статью о кругахъ земномъ, лунномъ и солнечномъ, о звѣздахъ и планетахъ; въ ,,Изборникѣ Святослава" (1073 г.) — рядомъ съ поученіемъ о з_л_о_й ж_е_н_ѣ — сказаніе Епифанія о 12 камняхъ въ одеждѣ первосвященника, діалектическіе и реторическіе отрывки и краткій лѣтописецъ событій отъ временъ императора Августа до временъ Константина. Но болѣе всего живыми и полезными для образованія русскихъ читателей являлись въ числѣ изборниковъ такъ называемыя «П_ч_е_л_ы». «Пчелы» представляли собою нѣчто въ родѣ а_н_т_о_л_о_г_і_й, и состояли изъ чрезвычайно пестрой смѣси преимущественно краткихъ изреченій, заимствованныхъ изъ Св. Писанія, изъ Отцевъ Церкви и изъ древнихъ классическихъ писателей. Изреченія эти касались самыхъ разнообразныхъ предметовъ нравственныхъ, и въ смыслѣ отвлеченной философской морали, и въ примѣненіи къ различнымъ случаямъ обыденной жизни. Изреченія въ «Пчелахъ» собирались въ отдѣльныя главы, по предметамъ, напр. такъ: — ,,о мудрости", «о чистотѣ и цѣломудріи», «о мужествѣ и крѣпости», «о дружбѣ и братолюбіи», «о власти и княженіи» и т. д. Изъ книгъ Св. Писанія, конечно, наиболѣе удобными для подобнаго рода выписокъ оказывались такія книги какъ «Притчи», «Экклезіастъ», книга Премудрости сына Сирахова; а изъ древнихъ писателей составители «Пчелъ» почерпали широко и обильно, безъ особаго плана и соображеній, одинаково охотно заимствуя изреченія изъ Эврипида и Плутарха, изъ Катона и Платона, изъ Эпикура и Менандра. Принимая въ соображеніе именно эту отрывочность и разнообразіе содержанія П_ч_е_л_ъ, которыя являлись единственнымъ образцомъ чтеній назидательнаго, и въ то-же время занимательнаго и легкаго, мы понимаемъ, почему П_ч_е_л_ы такъ нравились нашимъ читателямъ XI и XII вѣка, и почему распространялись въ такомъ множествѣ списковъ. Мало того: переписчики вѣроятно уже очень рано стали вносить въ основную редакцію П_ч_е_л_ъ плоды русской народной мудрости — пословицы и притчи — точно также, какъ и наоборотъ: всѣ изреченія, входившія въ составъ П_ч_е_л_ъ, сами легко обращались въ пословицы. Отъ такого рода работы былъ не труденъ переходъ и къ труду болѣе самостоятельному — къ подражанію пріемамъ «Пчелы», къ воспроизведеніямъ въ томъ-же легкомъ и назидательномъ родѣ, къ примѣненію книжной морали, сообразно съ обстоятельствами. И дѣйствительно, отъ XII вѣка дошло къ намъ именно такое произведеніе: «Посланіе Даніила Заточника» ¹), почти сплошь составленное изъ выписокъ, заимствованныхъ большею частью изъ «Притчей Соломоновыхъ» и книги «Премудрости Іисуса сына Сирахова». Выписки эти очень ловко сопоставлены въ «Посланіи Даніила Заточника» съ русскими пословицами, съ намеками на современныя историческія обстоятельства и на событія, имѣющія интересъ авто-біографическій.

¹) З_а_т_о_ч_н_и_к_ъ — т. е. з_а_т_о_ч_е_н_н_ы_й, заключенный, посаженный въ з_а_т_о_ч_е_н_і_е.

Изъ самаго произведенія нѣтъ возможности догадаться о томъ, кто былъ Даніилъ, ни даже о томъ, къ кому именно обращается онъ въ своемъ умилостивительномъ посланіи. Изъ этого посланія видно только то, что какой-то Даніилъ, человѣкъ, повидимому, еще не старый, неизвѣстно какого происхожденія и званія, стоялъ сначала въ близкихъ отношеніяхъ къ одному изъ современныхъ ему князей, но потомъ прогнѣвалъ князя, и былъ, по его велѣнію, заточенъ на озерѣ Лаче (въ нынѣшней Олонецкой губерніи). Даніилъ Заточникъ нигдѣ въ посланіи своемъ не проговаривается о томъ, за какую именно вину онъ былъ сосланъ княземъ въ заточенье; однако-же, по рѣзкимъ выходкамъ его противъ женщинъ и приближенныхъ къ князю бояръ, можно предполагать, что онъ приписывалъ свое несчастіе ихъ наговорамъ. Ученые наши думаютъ, что князь, упоминаемый въ посланіи Даніила, есть или Юрій Владиміровичъ Долгорукій, сынъ Мономаха, или Ярославъ Владиміровичъ, правнукъ Мономаха. Видно, что посланіе Даніила очень понравилось русскимъ грамотнымъ людямъ кудреватостью своего слога, и, въ послѣдующіе вѣка, много разъ переписывалось, передѣлывалось, или даже примѣнялось къ подобнымъ же обстоятельствамъ.

«Вострубимъ, братія, какъ бы въ златокованныя трубы, въ разумъ ума своего, и начнемъ бить въ серебряные органы, и возвѣемъ мудрости свои» — такъ начинаетъ свое «Посланіе» Даніилъ Заточникъ. «Не воззри на меня, князь-господинъ», продолжаетъ онъ, обращаясь къ князю, «какъ волкъ на ягненка»; воззри на меня, господинъ мой, какъ мать на младенца. Взгляни, господинъ, на небесныхъ птицъ, которыя не орутъ, не сѣютъ, и въ житницы де собираютъ, а надѣются на милость Божію: такъ точно и мы, князь-господинъ, желаемъ твоей милости; потому, господинъ, кому — Боголюбово, а мнѣ — горе лютое; кому — Лачъ-озеро, а мнѣ — сидящему при немъ — плачъ горькій; кому — Новгородъ а у меня — углы опали (т. е. у жилья). Потому-то и взываю къ тебѣ, князь-господинъ, одолѣваемый нищетою, помилуй меня, не дай мнѣ всплакаться, какъ Адаму въ раю. Избавь меня отъ этой нищеты, какъ серну отъ тенетъ, какъ птицу отъ западни, какъ утку отъ когтей носящагося надъ ней ястреба, какъ овцу отъ пасти львиной. Я, князь-господинъ, словно дерево придорожное: многіе порубаютъ его и мечутъ въ огонь; такъ точно и меня всѣ обижаютъ, такъ какъ я огражденъ страхомъ твоего гнѣва. Въ печали человѣка утѣшить не тоже-ли, что жаждущаго, въ знойный день, напоить студеною водою? И птица вѣдь радуется веснѣ, какъ младенецъ матери, — такъ и я, князь, радуюсь твоей милости; ибо какъ весна украшаетъ землю цвѣтами, такъ и ты, князь-господинъ, оживляешь всѣхъ своею милостью, и сиротъ, и вдовъ, угнетаемыхъ вельможами. Но въ то же время, какъ ты будешь наслаждаться многими кушаньями, то вспомни, что я ѣмъ одинъ сухой хлѣбъ, а когда станешь пить сладкое питье, то вспомни, что я принужденъ пить одну теплую воду, въ которую вѣтромъ нанесло всякій соръ. Когда же ляжешь на мягкія перины, подъ соболье одѣяло, то вспомни, что я здѣсь лежу подъ однимъ платомъ, и умираю отъ стужи, и что дождевыя капли, словно стрѣлы, пронизываютъ меня (холодомъ) до самаго сердца. Князь щедрый, какъ рѣка съ пологими берегами, текущая сквозь дубравы, и напояющая не только людей, но и скотъ, и всѣхъ звѣрей; а князь скупой не тоже-ли, что рѣка, текущая между высокими каменистыми берегами: нельзя никому ни пить, ни коня поить".

За этими напоминаніями князю о бѣдственномъ своемъ положеніи, въ «Посланіи» Даніила, слѣдуетъ цѣлый рядъ сравненій б_о_г_а_т_а_г_о н_е_м_ы_с_л_е_н_н_а_г_о ч_е_л_о_в_ѣ_к_а с_ъ у_б_о_г_и_м_ъ, н_о м_у_д_р_ы_м_ъ, которому конечно Даніилъ и отдаетъ предпочтеніе. За тѣмъ Даніилъ очень ловко и уклончиво старается на бояръ свалить вину въ томъ злѣ, которое иногда князья дѣлаютъ людямъ, и тонко намекаетъ на то, что князю не слѣдуетъ слушаться ни ихъ, ни жены своей. «Не море топитъ корабли», — замѣчаетъ по этому поводу Даніилъ, — «но вѣтры; и не огонь раскаляетъ желѣзо, а вздыманіе мѣховъ: такъ точно и князь не самъ впадаетъ во многія дурныя дѣла, а думцы (совѣтники) его въ нихъ вводятъ. Вѣдь съ добрымъ-то думцею князь додумается до высокаго престола, а съ злымъ думцею можетъ даже и малаго престола лишиться».

Посланіе заканчивается слѣдующимъ обращеніемъ къ князю, которому Даніилъ старается поставить на видъ свои достоинства: «Господинъ мой! Не взирай на мою внѣшность, а внутрь меня загляни: я скуденъ одѣяніемъ, но обиленъ разумомъ; юнъ лѣтами, но старъ смысломъ; мысль моя подобна орлу, парящему въ воздухѣ. Поставь сосуды скудельничьи подъ влагу, каплящую съ языка моего, дабы уста мои надѣлили тебя словами, болѣе сладками, нежели самый медъ… Я не ходилъ за море, не учился у философовъ, но уподоблялся пчелѣ, припадающей къ различнымъ цвѣтамъ и собирающей съ нихъ медвяный сокъ; такъ точно и я, изъ многихъ книгъ собирая разумъ и словесную сладость, собралъ (все это), какъ воду морскую въ мѣхъ (собираютъ), и не отъ своего разума (все это написалъ), а по Божьему промыслу.».

Вліяніе, оказанное П_ч_е_л_а_м_и на автора П_о_с_л_а_н_і_я, едва-ли можетъ быть отрицаемо. А что подобныя вліянія были возможны — въ этомъ насъ убѣждаетъ то, что въ одномъ изъ сборниковъ (составленныхъ до 1200 года), современныхъ П_о_с_л_а_н_і_ю, находимъ между прочимъ часть слова «о богатомъ и убогомъ», въ которой, очевидно, въ описаніе обстановки и быта богача внесены современныя русскія черты XII в.

…."Богато жилъ онъ на землѣ" — разсказывается въ этомъ словѣ о богачѣ — «ходилъ въ багрецѣ и въ пàволокахъ ¹), кони его были тучны; ѣздилъ онъ на иноходцахъ… въ сѣдлахъ позлащенныхъ; а впереди его шли многіе рабы, съ золотыми гривнами на шеѣ, а другіе — позади, въ монистахъ и обручахъ — и шествовалъ онъ въ великой славѣ. И за обѣдомъ его велика была служба: сосуды, окованные серебромъ и золотомъ, кушаній много, и различныхъ — тетери и гуси, журавли и рябчики, голуби и куры, зайцы и олени, вепри и дичина всякая. И многіе работали и трудились въ поту лица надъ приготовленіемъ кушаній… И многіе носили блюда на перстахъ, а другіе (стоя за столомъ) съ боязнью обмахивали сидящихъ… А на столѣ стояли и чаши великія серебрянныя позолоченныя, и кубки, и котлы, и питія многія, медъ и квасъ, вино, медъ чистый и пряный… А питія обносились подъ звуки гусель и свирѣлей. И веселія за столомъ было у него много: кругомъ него ласкатели и празднословцы, и смѣхословцы — плясанія и мерзости, вопли и пѣсни. А вотъ ужъ и постель ему постлана; легъ онъ на перины п_à_в_о_л_о_ч_и_т_ы_я ²), и не можетъ уснуть — а друзья-то его и ноги ему гладятъ, и по лядвіямъ его похлопываютъ, и плечи ему чешутъ; одни на гудкахъ передъ нимъ играютъ, а другіе сказки ему сказываютъ»…

¹) П_à_в_о_л_о_к_и — дорогія матеріи. ²) Сшитыя изъ пàволокъ.

Живыя черты русской современности ярко выступаютъ здѣсь на общемъ фонѣ картины, заимствованной, можетъ быть, изъ византійскаго быта, и указываютъ на то, что въ концѣ XI и началѣ XII вѣка уже начала у насъ проявляться та живая, непосредственная связь между отвлеченнымъ содержаніемъ книги и дѣйствительностью, — связь, на которую у всѣхъ народовъ историческихъ опираются зачатки свѣтской, м_і_р_с_к_о_й литературы.

V.

Свѣтская литература въ II вѣкѣ. — Слово о полку Игоревѣ, какъ памятникъ дружиннаго эпоса.

Большое преобладаніе религіознаго направленія въ русской литературѣ XI и XII столѣтія не помѣшало появленію въ началѣ XII вѣка, весьма замѣчательныхъ попытокъ созданія свѣтской литературы.

Хотя попытки эти основываются еще на подражаніи тѣмъ литературнымъ формамъ, которыя были заимствованы нашими духовными писателями изъ Византіи; хотя и въ самомъ духѣ одного изъ этихъ памятниковъ (Поученіе Вл. Мономаха) замѣтно сильное и непосредственное вліяніе духовнон лите-ратуры, однако же для насъ уже очень важенъ тотъ фактъ, что и Мономахъ, авторъ «Поученія», и Даніилъ Заточникъ, авторъ извѣстнаго «Слова», оба были м_і_р_я_н_е, не принадлежавшіе къ духовному сословію. Изъ этого видно, что въ обществѣ (т.-е. въ верхнихъ грамотныхъ слояхъ его) пробуждалось уже сознаніе частныхъ потребностей отдѣльной личности и цѣлаго сословія, мало имѣющее общаго съ нѣсколько-отвлеченными стремленіями литературы духовной. Духовенство, въ литературѣ, болѣе занималось общими сторонами человѣческими, или же исключительно-религіозными, догматическими вопросами; оно отвергало все земное и, увлекаясь идеальными стремленіями къ христіанскому совершенствованію, мало способно было вникать въ потребности современнаго русскаго общества. А между тѣмъ, въ концѣ XI и началѣ XII вѣка жизнь общественная стала уже очень громко заявлять о своихъ потребностяхъ, стала открыто выказывать свои несовершенства, — и въ двухъ первыхъ попыткахъ нашей свѣтской литературы, въ «Поученіи Мономаха» и въ «Словѣ» Заточника, мы уже сталкиваемся съ живымъ, опредѣленнымъ и практическимъ пониманіемъ потребностей современнаго общества, съ вѣрнымъ опредѣленіемъ его недостатковъ и даже съ весьма ѣдкимъ порицаніемъ ихъ. Но какъ же складывалась эта современная жизнь? Какіе интересы преобладали въ ней? Какіе пороки и достоинства современнаго русскаго человѣка особенно должны были сосредоточивать на себѣ вниманіе людей развитыхъ и грамотныхъ, стоявшихъ во главѣ общества?

Въ этомъ періодѣ нашей исторической жизни, которому такъ мѣтко придано было наименованіе удѣльно-вѣчеваго, мы видимъ два главныхъ элемента общественной жизни: съ одной стороны — князя и окружающую его дружину, съ другой — массу народу. Значеніе обоихъ этихъ элементовъ, конечно, не можетъ быть ни въ какомъ случаѣ названо равносильнымъ, равнозначущимъ. Масса народа, — неразвитая, на половину еще преданная язычеству, погруженная, какъ и всегда, въ обыденные интересы и заботы своего незатѣйливаго существованія, сильно страдавшая отъ княжескихъ междоусобій и неурядицъ — была, конечно, мало способна относиться сознательно къ своей жизни или задаваться какими бы то ни было идеальными стремленіями. Масса эта была исключительно предана заботамъ объ охранѣ своего простаго, трудоваго быта отъ опасностей, грозившихъ ему отовсюду: въ минуты отдыха и досуга фантазія въ средѣ ея не могла подняться выше общаго уровня сказокъ, завѣщанныхъ ей стародавними, изконными преданіями, да разныхъ пѣсенъ о богатыряхъ, въ которыхъ съ восторгомъ и почтеніемъ говорилось о чудовищныхъ проявленіяхъ силы физической, о дальнихъ странствованіяхъ богатырей и ихъ нескончаемой борьбѣ съ иноплеменниками. Не богатъ былъ запасъ поэтическихъ образовъ въ этой массѣ, и тотъ вѣкъ насилія, вѣкъ преобладанія силъ матеріальныхъ надъ нравственными, долженъ былъ и въ пѣсняхъ массы народной выражаться стремленіемъ только къ двумъ идеаламъ: — проявленію громадной силы и охраненію ограниченнаго благосостоянія, заключавшагося въ удовлетвореніи немногихъ и грубыхъ потребностей. Не таково было нравственное и матеріальное положеніе дружины въ тотъ-же удѣльно-вѣчевой періодъ. Ей жилось весело и привольно при князьяхъ, которые ее кормили и одѣвали, дѣлили съ нею свое имущество и власть, добычу и славу воинскую. «Дружина» — говоритъ г. Соловьевъ — «не усаживается въ продолженіе нѣсколькихъ вѣковъ, и сохраняетъ характеръ военнаго братства. Князь — старшій товарищъ (среди дружины), старшій братъ, а не повелитель; онъ не таится отъ дружины, и дружина знаетъ всякую его думу; онъ ничего не щадитъ для дружины, — ни ѣды, ни питья; ничего не копитъ себѣ, — все раздѣляетъ дружинѣ; а не хорошъ князь, думаетъ свою думу врозь отъ дружины, скупъ князь или завелъ любимца, — дружинники покидаютъ его: имъ легко это дѣлать; они не связаны съ областью, гдѣ правитъ покинутый ими князь: они — русскіе, а Русская земля велика и князей въ ней много; каждый изъ нихъ съ радостью приметъ добраго воина».

Свободная въ выборѣ князей, въ переходѣ отъ одного князя къ другому, дружина и въ войнѣ, и въ мирѣ являлась для князя необходимой посредницей въ его отношеніяхъ къ массѣ народа, а съ другой стороны она была близка и къ духовенству — этому образованнѣйшему изъ сословій нашей древней Руси, которое такъ часто набирало «воиновъ христовыхъ» изъ дружинной среды. Такое, во многихъ отношеніяхъ выгодное, положеніе дружины дѣлало ее передовымъ и важнѣйшимъ сословіемъ въ средѣ древне-русскаго общества, и давало ей полную возможность относиться сознательно къ явленіямъ совершавшейся передъ ея глазами жизни. Можно смѣло утверждать, что дружина была болѣе способна понимать и оцѣнивать эту дѣйствительность, нежели даже само духовенство, болѣе дружины образованное, но за то и болѣе способное увлекаться идеалами, чуждыми русской жизни и русской дѣйствительности, выработанными и воспитанными на почвѣ византійской. Лучшіе люди дружиннаго слоя, напротивъ того, искали себѣ идеаловъ въ русской дѣйствительности и, конечно, должны были находить ихъ не въ массѣ народа, котораго съ собой не ровняли, не въ духовенствѣ, которое ставили выше обыденной дѣйствительности, по его назначенію, а въ своей же, дружинной и княжеской средѣ. Любопытнымъ образчикомъ подобныхъ идеаловъ дружины служитъ относящаяся къ началу XIII вѣка приписка, помѣщенная въ Софійскомъ временникѣ, и изъ него переписанная въ Воскресенскую лѣтопись:

«Молю васъ, стадо Христово», — пишетъ авторъ этой замѣчательной приписки — «разумно преклоните слухъ вашъ (и услышите), каковы были древніе князи и мужи ихъ (т. е. дружинники), и какъ обороняли Русскую землю и иныя страны покоряли. Тѣ-то князья не собирали много имѣнія, не возлагали (лишнихъ, чрезмѣрныхъ) виръ и продажъ на людей; но только правую виру собирали, и ту отдавали дружинѣ на оружіе, и дружина ихъ кормилась, воюя иныя страны, сражаясь и восклицая: „Братья, потягнемъ за своего князя и за Русскую землю“. Не говорила (дружина): „мало мнѣ, князь, 200 гривенъ“. Не возлагали (дружинники) на своихъ женъ золотыхъ обручей, но жены ихъ ходили въ серебрѣ. Такъ-то и расплодили Русскую землю. Послѣ же за нашу непокорность Богъ навелъ на насъ поганыхъ, и забрали они у насъ и скотъ, и села, и имѣнія наши, а мы все не можемъ отстать отъ своихъ дурныхъ привычекъ».

Несомнѣнно, что въ то самое время, когда духовенство и монахи создавали свою монастырскую литературу и въ ней прославляли «воиновъ христовыхъ», принявшихъ на себя тяжкій трудъ борьбы съ міромъ, среди поста, лишеній и молитвъ — въ то же время, пѣвцы, вышедшіе изъ дружинной среды, при дворахъ князей воспѣвали чисто-мірскіе подвиги князей и дружинниковъ, восхваляя удаль и молодечество, и впервые рѣшались энергически и съ полнымъ сознаніемъ высказывать дѣятельную любовь къ родинѣ, къ Русской землѣ, или сокрушаться о постигающихъ ее бѣдствіяхъ и страданіяхъ. И между тѣмъ какъ монахъ-лѣтописецъ, передавая темную и кровавую повѣсть княжескихъ усобицъ, искалъ объясненія имъ только въ томъ вліяніи, которое исконный врагъ человѣка, дьяволъ, оказывалъ на взаимныя отношенія князей — пѣвцы дружинные болѣе правильно старались пояснять тѣ-же усобицы недостаткомъ любви къ родинѣ, предпочтеніемъ личныхъ интересовъ общимъ интересамъ всей земли Русской и окружали блестящимъ ореоломъ имена всѣхъ князей, проливавшихъ кровь только «п_о_г_а_н_с_к_у_ю», не во вредъ, а во спасеніе Русской землѣ, во избавленіе ея отъ иноплеменниковъ.

Въ высшей степени важнымъ памятникомъ этого сознательнаго и правильнаго отношенія дружины къ русской дѣйствительности XII вѣка осталось намъ извѣстное «Слово о полку (т. е. о походѣ) Игоревѣ» — одна изъ многихъ пѣсенъ, сложенныхъ дружинными пѣвцами въ честь князей, представлявшихъ собою высшее олицетвореніе всѣхъ лучшихъ стремленій дружины. Въ этомъ памятникѣ воспѣтъ небольшой и при-томъ несчастливо-окончившійся походъ Игоря, князя сѣверскаго, противъ Половцевъ. Восторженное описаніе этого незначительнаго военнаго предпріятія можетъ быть доступно только тому, кто понимаетъ значеніе Половцевъ въ нашей до-татарской Руси, а потому мы и считаемъ долгомъ своимъ представить здѣсь читателямъ краткій обзоръ главнѣйшихъ движеній Русской земли противъ Половцевъ.

Лѣтописи сохранили намъ воспоминаніе о множествѣ большихъ и малыхъ кочевыхъ народовъ, которые, поочередно вступая въ борьбу съ Русью и разбиваясь о нее, исчезали безслѣдно. Обширныя луговыя степи нашего юга давали пріютъ хищнымъ ордамъ этихъ кочевниковъ, которымъ привольно жилось въ нихъ, среди безчисленныхъ табуновъ и стадъ своихъ. Отсюда-то, пользуясь усобицами нашихъ разрозненныхъ областей, стремительно налетали кочевники на беззащитные города и села, грабили все, что ни попадалось имъ на пути, уводили въ плѣнъ людей, истребляли огнемъ и мечемъ то, чего нельзя было захватить съ собою. Во второй половинѣ XI вѣка, въ степяхъ нашихъ являются Половцы, на мѣсто прежнихъ Печенѣговъ и Торковъ. Тяжелою грозовою тучею тяготѣютъ ихъ нестройныя, но страшныя орды надъ приднѣпровскою Русью въ теченіе почти двухъ вѣковъ, вплоть до татарскаго погрома, который мы въ состояніи были перенести, можетъ быть, только потому, что уже долгимъ и горькимъ опытомъ были пріучены къ нескончаемой борьбѣ съ иноплеменниками. Вотъ какъ описываетъ лѣтопись одинъ изъ первыхъ половецкихъ набѣговъ (въ 1093 году):

«Лукавые измаильтяне ¹) пожигали села и гумна, и многія церкви запалили огнемъ. (И вотъ уже) однихъ ведутъ въ плѣнъ, другіе трепещутъ, видя убиваемыхъ близкихъ, третьи умираютъ отъ голода и водной жажды; а тѣхъ (вонъ) вяжутъ и пятами пихаютъ и на землю валятъ… Города всѣ опустѣли, села опустѣли; перейдя поля, гдѣ прежде паслись стада коней, овецъ и воловъ, видимъ все тоще, видимъ и нивы, поросшія лѣсомъ и обратившіяся въ жилище звѣрей… Много воевали Половцы и возвратились къ Торчскому, и люди въ городѣ стали изнемогать отъ голода и передались ратнымъ; Половцы же, взявъ городъ, запалили его огнемъ, подѣлили людей и повели ихъ въ вежи свои къ сердоболямъ и сродникамъ своимъ. Много тутъ было христіанъ страждущихъ, опечаленныхъ, мучимыхъ, костенѣющихъ отъ холода, исхудалыхъ и почернѣвшихъ отъ голода и жажды, и несчастій: по незнакомой имъ сторонѣ, съ распаленнымъ языкомъ, шли они нагіе и босые, и ноги ихъ еще исколоты были терніемъ. Со слезами отвѣчали они другъ другу, говоря: „я родомъ изъ такого-то города“; а другіе: „я изъ такой-то деревни“; и такъ спрашиваютъ другъ друга со слезами, разсказывая, кто откуда происходитъ, и вздыхая, и очи возводя на небо къ Всевышнему, которому извѣстно все тайное».

¹) И_з_м_а_и_л_ь_т_я_н_а_м_и и А_г_а_р_я_н_а_м_и лѣтописцы наши называютъ Половцевъ; впослѣдствіи тѣ-же названія переносятъ на Татаръ.

И дѣйствительно, первые набѣги Половцевъ были рядомъ оглушительныхъ ударовъ, рядомъ побѣдъ надъ русскими князьями, которыхъ и самая бѣда не могла примирить для дружнаго отпора кочевникамъ. Только уже въ 1095 году, въ первый разъ, русскіе князья (Святополкъ и Владиміръ Мономахъ) сами пускаются въ походъ противъ Половцевъ, достигаютъ ихъ вежей, жгутъ ихъ и угоняютъ стада половецкія. Не даромъ лѣтописецъ съ признательностью вспоминаетъ о трудахъ Мономаха на защиту Русской земли отъ иноплеменниковъ. «Владиміръ самъ собою постоялъ на Дону» — говоритъ лѣтописецъ — «и много поту утеръ за землю Русскую». Вслѣдъ за этимъ походомъ 1065 года, мы видимъ уже цѣлый рядъ другихъ, болѣе или менѣе важныхъ, движеній Русской земли противъ Половцевъ. Изъ нихъ особенно замѣчателенъ, по историческому значенію своему, походъ Святослава Всеволодовича, въ которомъ, по свидѣтельству лѣтописи, участвовали всѣ к_н_я_з_ь_я р_у_с_с_к_і_е и взято было въ плѣнъ 7,000 Половцевъ (между прочимъ 417 князей). Вообще, въ XII вѣкѣ, походы русскихъ князей противъ Половцевъ дѣлаются уже вполнѣ народными движеніями, которыми постоянно руководятъ два главныхъ стремленія: сознаніе необходимости борьбы противъ общаго врага, и съ другой стороны — жажда славы, молодечество, удаль. Оба эти стремленія ясно выражаются и въ лѣтописныхъ разсказахъ о походахъ князей на Половцевъ, и въ самомъ «Словѣ о полку Игоревѣ». Вотъ какъ, напримѣръ, разсказывается къ Ипатьевской лѣтописи о сборахъ Мстислава Изяславича съ братьей въ походъ на Половцевъ:

«Вложилъ Богъ въ сердце Мстиславу Изяславичу мысль благую о Русской землѣ, такъ какъ онъ хотѣлъ ей добра всѣмъ сердцемъ; и созвалъ онъ братьевъ своихъ и началъ съ ними совѣщаться, и сказалъ такъ: „братья! пожалѣйте о Русской землѣ и о своей отчинѣ и дѣдинѣ; вѣдь (Половцы-то) всякое лѣто увозятъ христіанъ въ свои вежи, а намъ клятвы даютъ, и всегда ихъ переступаютъ… А хорошо бы было намъ, братья, положась на Божію помощь и на молитву Святой Богородицы, поискать п_у_т_е_й о_т_ц_о_в_с_к_и_х_ъ и д_ѣ_д_о_в_с_к_и_х_ъ (въ землю Половецкую) и с_е_б_ѣ ч_е_с_т_и“. И угодна была рѣчь его прежде Богу, и всѣмъ братьямъ, и дружинѣ ихъ. И сказали ему всѣ братья: „Богъ да поможетъ тебѣ, братъ, такъ какъ Онъ вложилъ тебѣ такую мысль въ сердце; а намъ дай Богъ сложить головы свои за христіанъ и за Русскую землю и быть причтенными къ лику мучениковъ“.

При такомъ взглядѣ* на Половцевъ, какъ на общаго врага всей Руси, а на походы противъ нихъ, какъ на дѣло похвальное и достославное, должно, конечно, предположить, что каждый подобный, частный или общій походъ становился темою, на основаніи которой слагались дружинными пѣвцами пѣсни въ честь князей, совершавшихъ эти походы; чѣмъ удалѣе былъ походъ, чѣмъ труднѣе участвовавшимъ въ походѣ князьямъ „добыть себѣ честь и хвалу“ — тѣмъ болѣе было повода для пѣвцовъ воспѣть этотъ походъ и передать его памяти потомства. Вотъ почему и небольшой, неудачно, несчастливо-окончившійся походъ Игоря Сѣверскаго былъ также воспѣтъ, какъ и многіе другіе, подобные же подвиги ратные, и можетъ быть даже заслужилъ преимущественнаго вниманія со стороны пѣвца, какъ попытка, особенно замѣчательная по своей удали и молодечеству. „Эта пѣснь — одинъ живой голосъ изъ пестрой свѣтской жизни древней Кіевской Руси, дошедшій до насъ, и вотъ почему она занимаетъ такое уединенное мѣсто посреди другихъ памятниковъ письменности этой эпохи, большею частью исходящихъ изъ другой среды. Вся литература, изъ которой она только отрывокъ, погибла, и, конечно, ея полуязыческій характеръ, не допускавшій ея въ монастырскія книгохранилища, былъ главной причиной ея гибели“.

Дѣйствительно, кругъ понятій пѣвца, сложившаго „Сл. о п. Иг.“, представляетъ замѣчательную двоевѣрную смѣсь языческихъ вѣрованій съ христіанскими воззрѣніями: Богъ кажетъ Игорю путь изъ земли Половецкой въ землю Русскую; Игорь, по возвращеніи изъ плѣна, ѣдетъ въ Кіевъ на поклоненіе къ Св. Богородицѣ Пирогощей; Половцы называются п_о_г_а_н_ы_м_и, въ отличіе отъ православныхъ Русскихъ; и тутъ-же пѣвецъ Боянъ именуется В_е_л_е_с_о_в_ы_м_ъ в_н_у_к_о_м_ъ, вѣтры — С_т_р_и_б_о_ж_ь_и_м_и в_н_у_к_а_м_и; русскій народъ — Д_а_ж_ь_б_о_ж_ь_и_м_ъ в_н_у_к_о_м_ъ; упоминаются и другія миѳическія, темныя существа, какъ напр. Т_р_о_я_н_ъ, Д_и_в_ъ и т. д. Но совершенство внутренней и внѣшней стороны „Слова о п. Иг.“ поражаетъ насъ, и твердо заставляетъ вѣрить въ то, что и до „Слова“ несомнѣнно были другія, подобныя ему произведенія: ни одна литература не можетъ представить такого прекраснаго памятника безъ предшествующаго ему ряда подобныхъ же памятниковъ, способствовавшихъ развитію рода. Отвергать возможность существованія подобныхъ памятниковъ только потому, что они не дошли до насъ — невозможно; къ тому-же, самъ пѣвецъ, сложившій пѣсню о походѣ Игоря Святославича, упоминаетъ объ одномъ изъ предшественниковъ своихъ — пѣвцѣ Боянѣ — и даже перечисляетъ тѣхъ князей, которыхъ Боянъ воспѣвалъ въ своихъ пѣсняхъ.

По какому-то особенно счастливому случаю, драгоцѣнное для насъ „Слово о полку Игоревѣ“ сохранилось до нашего времени: оно было открыто извѣстнымъ любителемъ наукъ и просвѣщенія екатерининскаго времени, графомъ Мусинымъ-Пушкинымъ, въ 1795 году. Графъ отыскалъ этотъ замѣчательный памятникъ въ своей обширной библіотекѣ, въ сборникѣ, купленномъ отъ Іоиля, архимандрита Спасо-Ярославскаго монастыря. Къ сожалѣнію, сборникъ этотъ, вмѣстѣ со всею библіотекою графа Мусина-Пушкина, сгорѣлъ во время московскаго пожара 1812 г. Но до этого времени „Слово“ уже успѣли два раза издать, и многіе знатоки нашей древней палеографіи ¹) успѣли его видѣть; по свидѣтельству ихъ, ,,Слово о полку Игоревѣ» писано было почеркомъ, который можно было отнести къ началу XV вѣка или къ концу XIV. Первое изданіе «Слова» было выдано въ свѣтъ самимъ Мусинымъ-Пушкинымъ, въ 1800 году, подъ заглавіемъ: «Ироическая пѣснь о походѣ на Половцевъ удѣльнаго князя Новгорода-Сѣверскаго, Игоря Святославича, писанная стариннымъ русскимъ языкомъ въ исходѣ XII столѣтія, съ переложеніемъ на употребляемое нынѣ нарѣчіе». Съ тѣхъ поръ много разъ было оно издаваемо и переводимо, и множество самыхъ противорѣчивыхъ толковъ было возбуждено въ нашемъ ученомъ мірѣ появленіемъ въ печати этого замѣчательнаго памятника. Нашлись люди, восторженно привѣтствовавшіе «Слово о полку Игоревѣ», даже рѣшавшіеся сравнивать его съ произведеніями Гомера и съ пѣснями шотландскаго барда Оссіана, столь громко прославленнаго литературной критикой начала нынѣшняго столѣтія въ Европѣ. Но ученая критика сначала отнеслась къ «Слову» съ величайшимъ недовѣріемъ; изъ среды ученыхъ слышались даже голоса, открыто обвинявшіе графа Мусина-Пушкина въ подлогѣ. Время сомнѣній только тогда миновало, когда изученіе древне-русскаго языка подвинулось у насъ настолько, что по сравненію «Слова» съ языкомъ другихъ памятниковъ, въ немъ нельзя было не признать памятника, современнаго тѣмъ событіямъ, которыя въ немъ описываются, хотя и значительно искаженнаго позднѣйшими переписчиками.

¹) Бантышъ-Каменскій, Ермолаевъ, Карамзинъ, Тимковскій и Болтинъ.

Немного лѣтъ тому назадъ, покойнымъ академикомъ Пекарскимъ былъ изданъ отысканный имъ въ бумагахъ Екатерины новый списокъ «Слова о полку Игоревѣ», сдѣланный графомъ Мусинымъ-Пушкинымъ для Императрицы; но этотъ списокъ не представляетъ никакихъ особенно значительныхъ отмѣнъ противъ того, который уже былъ изданъ графомъ въ 1800 году.

Приводимъ здѣсь этотъ памятникъ цѣликомъ въ прекрасномъ переводѣ извѣстнаго нашего поэта А. Н. Майкова.

ПРИЛОЖЕНІЯ КЪ ГЛАВѢ ПЯТОЙ.

I) ИЗЪ «ПОВѢСТИ ВРЕМЯННЫХЪ ЛѢТЪ» ПО ЛАВРЕНТЬЕВСКОМУ СПИСКУ.

Первый походъ князей на Половцевъ.

Въ лѣто 6611 (1103 г.) Богъ вложилъ благую мысль въ сердце русскимъ князьямъ, Святополку и Владиміру (Мономаху), и они, въ Долобьскѣ, сошлись для совѣщанія на общую думу; и сѣли, Святополкъ со своею дружиною, и Владиміръ со своею, въ одномъ шатрѣ. И начала разсуждать и говорить дружина Святополкова, «что не ладно нынѣ, весною, хотимъ идти (на Половцевъ); этимъ мы можемъ сгубить и смердовъ, и пашню ихъ». И сказалъ Владиміръ: «дивлюсь я, дружина, что вы лошадей жалѣете, на которыхъ смердъ пашетъ; а отчего же вамъ не приходитъ въ голову, подумайте вы о томъ, что какъ начнетъ смердъ пахать, и пріѣдетъ Половецъ и убьетъ его стрѣлою, а лошадь его захватитъ, и потомъ поѣдетъ въ село его, возьметъ жену его и дѣтей, и все имѣнье? Лошади вамъ жалко? а самаго его развѣ не жаль?» И дружина Святополкова ничего не могла отвѣчать ему на это, и сказалъ Святополкъ: «вотъ я и готовъ уже», и всталъ (при этихъ словахъ); и сказалъ ему Владиміръ: «ты этимъ, братъ, великую пользу приносишь землѣ Русской». И послали къ Олегу и Давыду, говоря: «ступайте на Половцевъ, чтобы намъ либо въ живыхъ быть, либо умереть». И послушалъ ихъ Давыдъ, а Олегъ не хотѣлъ этого сдѣлать, отозвался: «мнѣ нездоровится». Владиміръ же поцѣловалъ брата своего, и пошелъ къ Переяславлю, и за нимъ Святославъ, и Давыдъ Святославичъ, и Давыдъ Всеславичъ, и Мстиславъ, внукъ Игоревъ, и Вячеславъ Ярополковичъ, и Ярополкъ Владиміровичъ. И пошли они на коняхъ и въ лодьяхъ, и дошли пониже пороговъ и стали въ п_р_о_т_о_л_ч_а_х_ъ на островѣ Хортицѣ; и тамъ опять сѣли на коней и пѣшіе вышли изъ лодій, и шли степью 4 дня, и пришли на Сутѣнь. Половцы же, услышавъ, что идутъ Русскіе, собрались въ безчисленномъ множествѣ и стали совѣщаться; и сказалъ Урусоба: «будемъ просить мира у Русскихъ, такъ какъ они теперь будутъ крѣпко биться съ нами, ибо мы много зла сдѣлали Русской землѣ!» И сказали тѣ, что были помоложе Урусобы: «если ты Русскихъ боишься, такъ мы-то не боимся; вѣдь коли мы этихъ-то перебьемъ, то пойдемъ въ ихъ землю и заберемъ города ихъ, — и кто-же избавитъ ихъ отъ насъ?» А русскіе князья и воины всѣ Богу молились и обѣты давали Богу и Матери Божьей, кто кутьею, кто милостынею убогимъ, кто вкладами въ монастыри. И въ то время, какъ они такимъ образомъ молились, нашли на нихъ Половцы, и выслали съ передовымъ полкомъ Алтунопу, который славился между ними мужествомъ; русскіе князья также отъ себя выслали свой сторожевой полкъ, и подстерегъ русскій сторожевой полкъ Алтунопу, и обступилъ его, и убитъ былъ Алтунопа со всѣми своими, и ни одинъ не ускользнуть — всѣхъ избили. И пошли на Русскихъ полки (половецкіе) словно лѣса, и конца имъ не было видно; и Русскіе противъ нихъ выступили. И Великій Богъ навелъ великій ужасъ на Половцевъ, и напалъ на нихъ страхъ и трепетъ отъ лица русскихъ воиновъ, и сами они словно дремали, и у коней ихъ не было быстроты въ ногахъ; а наши весело ударили на нихъ, пѣшіе и конные. Половцы же, видя, какъ Русскіе устремились на нихъ, не допустивъ ихъ до себя, обратились въ бѣгство; а наши погнались за ними, избивая ихъ. Въ 4-й день апрѣля мѣсяца Богъ сотворилъ намъ великое спасеніе, и даровалъ намъ великую побѣду надъ врагами. И тутъ, въ битвѣ, убито было 20 князей половецкихъ: Урусобу, Кчія, Арсланопу, Еитанопу, Кумана, Асуна, Куртка. Ченегрену, Сурьбаря и нроч. князей ихъ (убили), а Белдюзя взяли въ плѣнъ. Послѣ побѣды надъ врагами, братья сѣли отдыхать. Привели Белдюзя къ Святославу, и началъ Белдюзь давать за себя золото и серебро, коней и скотъ; Святославъ же послалъ его къ Владиміру. И когда онъ пришелъ къ Владиміру, то Владиміръ началъ его спрашивать: «ты развѣ не знаешь, что вы намъ присягали? Много разъ присягали вы, и всетаки воевали Русскую землю: зачѣмъ же ты не говорилъ своимъ сыновьямъ и своему роду, чтобы они не переступали клятвы и не проливали крови христіанской? Пустьже и твоя кровь падетъ на главу твою». И повелѣлъ его убить, и изрубили его на части. И потомъ сошлись всѣ братья, и сказалъ Владиміръ: «возрадуемся и возвеселимся въ нынѣшній день, созданный Господомъ; ибо Господь избавилъ насъ отъ нашихъ враговъ, и покорилъ враговъ нашихъ, сокрушилъ главы зміевы, и отдалъ пищу ихъ Русскимъ». (Такъ говорилъ онъ), потому что Русскіе забрали тогда скотъ и овецъ, и коней, и верблюдовъ половецкихъ, и вежи ихъ со всѣмъ достаткомъ и челядью ихъ, и захватили Печенѣговъ и Торковъ съ ихъ вежами. И вотъ возвратились они на Русь съ множествомъ плѣнныхъ, и съ великою славою и побѣдою.

ІІ) ОТРЫВОКЪ ЮЖНОРУССКОЙ ЛѢТОПИСИ ПО ИПАТЬЕВСКОМУ СПИСКУ (КОНЦА XIV В. ИЛИ НАЧАЛА XV).

Походъ Игоря Сѣверскаго на Половцевъ.

Въ лѣто 6693 (1185) князь Святославъ послалъ Романа Нѣздиловича, съ Берендѣями, на поганыхъ Половцевъ; Божіею помощію взяли половецкія вежи, много плѣнныхъ и коней, въ 21-й день апрѣля мѣсяца на самый великій день (Свѣтлое Христово Воскресенье)…

Въ тоже время Игорь Святославичъ, Ольговъ внукъ, поѣхалъ изъ Новгорода (Сѣверскаго) въ 23 день апрѣля, во вторникъ, взявъ съ собою брата Всеволода изъ Трубчевска, и Святослава Ольговича, племянника своего изъ Рыльска, и Владиміра, сына своего изъ Путивля, и у Ярослава испросилъ себѣ въ помощь Ольстина Олексича, Прохорова внука, съ черниговскими Коуями; и такъ шли они тихо, собирая свою дружину; кони у нихъ были очень тучны (и потому не могли идти быстро). И въ то время, какъ они шли къ рѣкѣ Донцу, подъ вечеръ, Игорь взглянулъ на небо и, видя солнце, стоящее подобно мѣсяцу, сказалъ боярамъ своимъ и дружинѣ своей: «видите-ли вы это знаменье?» Они посмотрѣли и увидѣли всѣ, и поникли головами, и сказали: «князь, не на добро намъ это знаменіе!» Игорь же сказалъ: «братья и дружина! тайны Божіей никто не знаетъ, а знаменіе точно также, какъ и весь міръ, отъ Бога сотворено; что Богъ сотворитъ на добро или на зло намъ, то все увидимъ». И сказавъ это, переправился онъ въ бродъ черезъ Донецъ, и такъ пришелъ къ Осколу и ждалъ два дня брата своего Всеволода, который шелъ инымъ путемъ изъ Курска; и оттуда вмѣстѣ пошли къ Сальницѣ; тутъ къ нимъ и разъѣзды тѣ пріѣхали, которыхъ посылали ловить языка, и сказали пріѣхавъ: «видѣлись мы съ ратными людьми (непріятельскими), и нашли ихъ наготовѣ; такъ ужъ вы или поѣзжайте на нихъ поскорѣе, или домой возвратитесь, потому не время намъ теперь (нападать)». Игорь же сталъ говорить со своими братьями: «коли мы, небившись, возвратимся, то срамъ намъ будетъ хуже смерти; (пусть будетъ) какъ намъ Богъ дастъ!» И такъ подумавши, ѣхали они всю ночь, и на другой день, когда настала пятница, въ обѣденное время встрѣтили полки половецкіе; тѣ изготовились къ бою противъ нихъ, вежи свои оставили за собою, а сами, собравшись отъ мала до велика, стояли по ту сторону рѣки Сюурлія. И Русскіе устроили шесть полковъ: Игоревъ полкъ по срединѣ, а по правую руку полкъ брата его Всеволода; а по лѣвую — племянника его Святослава; напереди его сынъ Володимеръ и другой полкъ Ярославовъ, тѣ Коуи, что бьгли съ Ольстиномъ; а третій полкъ, также напереди, стрѣльцы, которые были выбраны изъ (отрядовъ) всѣхъ князей; такъ-то устроили полки свои. И сказалъ Игорь къ братьямъ своимъ: «братья! этого мы искали, ударимъ же дружно»; и такъ пошли на непріятеля, положивъ свое упованіе на Бога, и когда подошли къ рѣкѣ Сюурлію, то выѣхали изъ половецкихъ полковъ стрѣльцы, пустили по стрѣлѣ на Русскихъ и ускакали, тогда какъ Русскимъ еще не удалось и перебраться черезъ рѣку Сюурлін; (побѣжали вслѣдъ за первыми) и тѣ половецкія силы, которыя стояли далеко отъ рѣки. Святоставъ же Ольговичъ, Володимеръ Игоревичъ и Ольстинъ съ Коуями, и стрѣльцы погнались за ними, а Игорь и Всеволодъ полегоньку пошли вслѣдъ, не распуская своего полка, между тѣмъ какъ тѣ Русскіе, что впереди были, били Половцевъ, ловили; Половцы же пробѣжали вежи, и Русскіе, дойдя до вежей, обогатились плѣнниками, иные даже и ночью только уже вернулись къ полкамъ своимъ съ плѣнниками.

И когда (послѣ того) Половцы всѣ (вновь) собрались, Игорь сказалъ братьямъ своимъ и мужамъ: «вотъ Богъ силою своею возложилъ на враговъ нашихъ побѣду, а на насъ честь и славу; видѣли мы много полковъ половецкихъ, а тутъ ужъ чуть-ли не всѣ они собрались? ныньче же ночью поѣдемъ, а кто завтра поѣдетъ, вслѣдъ за нами, то если и всѣ поѣдутъ, однако же одни лучшіе изъ всадниковъ нашихъ переберутся; а самимъ-то намъ какъ Богъ дастъ». И сказалъ Святославъ Ольговичъ мужамъ своимъ: «я далеко гонялся за Половцами, кони мои изнемогли: коли я ныньче поѣду, то мнѣ прійдется остаться на дорогѣ», — и Всеволодъ поддержалъ его также въ томъ, чтобы тутъ-же остановиться. И сказалъ Игорь: «недивно, братья, и умереть разумѣя» — и остановились тутъ.

На разсвѣтѣ же, въ субботу, начали выступать полки половецкіе, словно лѣса; недоумѣвали князья русскіе, кому на который изъ нихъ нападать, ибо ихъ было безчисленное множество. И сказалъ Игорь: «мы должны были ожидать, что на насъ соберется вся земля (Половецкая): Кончакъ и Козубурновичъ и Токсобичъ, Колобичъ, и Етебичъ и Терьтробичъ». Послѣ этого всѣ спѣшились, ибо хотѣли, сражаясь, пробиться къ рѣкѣ Донцу; они говорили (между собою): «ежели побѣжимъ, и уйдемъ сами, а черныхъ людей оставимъ, то передъ Богомъ будетъ намъ грѣшно уйти, предавши ихъ; нѣтъ! или умремъ, или живы будемъ, не сходя съ мѣста». И сказавъ это, всѣ сошли съ коней, и ударили на врага; и такъ по Божьему попущенію, раненъ былъ Игорь въ руку и не могъ владѣть лѣвою рукою своею, и весь полкъ его былъ (этимъ) опечаленъ и воеводу того полка взяли въ плѣнъ, послѣ того, какъ онъ раненъ былъ въ переднихъ рядахъ. И такъ крѣпко бились они весь тотъ день до вечера, и многіе были ранены и убиты въ числѣ Русскихъ; настала ночь субботы, а битва все продолжалась; на разсвѣтѣ, въ воскресенье, дрогнули Ковуи и побѣжали. Игорь въ то время былъ на конѣ, такъ какъ онъ былъ раненъ, и поскакалъ къ полку ихъ, думая возвратить его къ остальнымъ полкамъ; но, сообразивъ, что далеко уклонился отъ своихъ, снялъ съ себя шлемъ и опять погналъ назадъ къ полкамъ (русскимъ), для того, чтобы, узнавъ князя, и они воротились (т. е. Ковуи); но никто такъ и не воротился, кромѣ Михаила Юрьевича, который воротился, узнавъ князя; добрые (воины) однако же не смутились вмѣстѣ съ Ковуями, развѣ только немногіе изъ простыхъ и изъ слугъ боярскихъ; добрые же (воины) всѣ бились пѣшіе — и посреди ихъ Всеволодъ показалъ не мало мужества. И какъ приблизился Игорь къ полкамъ своимъ, то (Половцы) перерѣзали ему дорогу и тутъ онъ былъ взятъ на разстояніи одного перестрѣла отъ полка своего. И въ то время, какъ Игоря держали, онъ видѣлъ, какъ братъ его крѣпко боролся (съ врагами), и просилъ душѣ своей смерти, дабы не увидѣть паденія брата своего; Всеволодъ же до того бился, что и оружіе не выдержало въ его рукѣ, и бились (воины его), идучи вкругъ озера. И такъ, въ день Св. Воскресенья, Господь навелъ на насъ гнѣвъ свой, радость смѣнилъ плачемъ и веселье печалью, на рѣкѣ на Каялѣ.

(За этимъ слѣдуетъ въ лѣтописи описаніе того впечатлѣнія, которое произвели на Руси слухи о гибели русскаго войска и о плѣненіи князей; послѣ того разсказывается о набѣгѣ Половцевъ на русскія княжества, а потомъ — о пребываніи Игоря въ плѣну у Половцевъ). Игорь же Святославичъ въ то время (т. е. послѣ половецкаго побѣга) былъ у Половцевъ и говорилъ: «я вполнѣ заслуживалъ того пораженія, которое понесъ по повелѣнію Твоему, Владыко Господи, и не поганская дерзость надломила силу рабовъ Твоихъ; не жалѣю я о томъ, что за все злое, сдѣланное мною, принялъ всю ту нужду, которую пришлось принять». Половцы же, какъ бы стыдясь воеводства его, не дѣлали ему ничего дурнаго, но приставили къ нему 15 сторожей изъ сыновъ своихъ, да господичей 5, а всѣхъ-то 20; однако-же давали ему волю ѣздить, гдѣ хочетъ, и съ ястребами охотиться. А своихъ слугъ съ нимъ ѣздило 5 или 6; и тѣ сторожа (Половцы) слушали Игоря и почетъ ему оказывали, и куда кого онъ посылалъ, безъ возраженія исполняли повелѣнное имъ. Пона же привелъ онъ себѣ изъ Руси, со святою службою: ибо не зналъ онъ Божьяго Промысла, и полагалъ, что ему тамъ прійдется долго быть. Но Господь избавилъ его за молитву христіанъ, такъ какъ многіе о немъ жалѣли и проливали за него слезы. Въ то время, какъ онъ былъ у Половцевъ, тамъ нашелся мужъ, родомъ Половчинъ, именемъ Лаворъ: тому пришла въ голову благая мысль, и сказалъ онъ: «пойду съ тобою въ Русь». Игорь же сначала не повѣрилъ ему; онъ помышлялъ о томъ, чтобы бѣжать въ Русь, захвативъ съ собою мужей своихъ, и говорилъ: «я тогда ради славы не бѣжалъ отъ дружины, и нынѣ не пойду безславнымъ путемъ». Съ нимъ же былъ (въ плѣну) сынъ тысяцкаго и конюшій его, и тѣ понуждали его и говорили: «пойди, князь, въ Русскую землю, если Богу угодно будетъ избавить тебя» и все не удавалось ему найти такого времени, какое ему было потребно. Половцы же, какъ мы уже выше говорили, возвратились отъ Переяславля (изъ набѣга); и сказали Игорю его думцы: «ты въ себѣ держишь мысль высокую и неугодную Господу; ты ищешь случая взять съ собою одного изъ мужей своихъ и съ нимъ бѣжать; а почему же не подумаешь о томъ, что прійдутъ Половцы съ войны, и, какъ мы слышали, изобьютъ всѣхъ васъ князей и всѣхъ Русскихъ? Тогда не будетъ тебѣ ни славы, ни жизни». Князь же Игорь принялъ къ сердцу совѣтъ ихъ, сталъ тревожиться о пріѣздѣ ихъ (Половцевъ) и (въ то же время) искалъ случая къ побѣгу. Нельзя было ему бѣжать ни днемъ, ни ночью, такъ какъ сторожа (постоянно) стерегли его; время для побѣга нашелъ онъ на закатѣ солнца. И послалъ Игорь къ Лавру своего конюшаго, сказать: «перейди на ту сторону Тора, съ конемъ въ поводу» — онъ съ нимъ уговорился бѣжать на Русь. Въ то время Половцы напились кумыса, и дѣло было вечеромъ; пришелъ конюшій и сказалъ князю, что ждетъ его Лаворъ. И вотъ князь всталъ въ страхѣ и трепетѣ, и поклониіся образу Божію и кресту честному, говоря: «Господи, сердцевидецъ! спасешь и Ты, Владыко, меня недостойнаго?» — и взявъ съ собою крестъ, и икону, и поднявъ стѣну (шатра), вылѣзъ вонъ. Между тѣмъ сторожа его играли и веселились, и считали князя спящимъ. Князь же пришелъ къ рѣкѣ и перешелъ ее въ бродъ, и сѣлъ на коня: и такъ прошли они чрезъ всѣ вежи. Это избавленіе (отъ плѣна) Господь сотворилъ въ пятокъ, вечеромъ. И шелъ князь пѣшкомъ 11 дней до города Донца, а оттолѣ пошелъ въ свой Новгородъ (Сѣверскій) — и всѣ обрадовались ему; изъ Новгорода пошли къ брату Ярославу въ Черниговъ, прося, чтобы онъ помогъ ему на Посемъѣ; Ярославъ же обрадовался ему и обѣщалъ дать ему помощь; Игорь же оттуда поѣхалъ къ Кіеву, къ великому князю Святославу, и радъ былъ ему Святославъ, а также Рюрикъ, сватъ его.

Слово о полку Игоревѣ.

ВЪ ПЕРЕВОДѢ А. Н. МАЙКОВА.

Не начать-ли нашу пѣснь, о братья,

Со сказаній о старинныхъ браняхъ, —

Пѣснь о храброй Игоревой рати

И о немъ, о сынѣ Святославѣ,

И воспѣть ихъ, какъ поется нынѣ,

Не гоняясь мыслью за Бояномъ!

Пѣснь слагая, онъ, бывало, Вѣщій,

Быстрой векшей по лѣсу носился,

Сѣрымъ волкомъ въ чистомъ полѣ рыскалъ,

Что орелъ ширялъ подъ облаками!

Какъ воспомнитъ брани стародавни,

Да на стаю лебедей и пуститъ

Десять быстрыхъ соколовъ въ догонку:

И какую первую настигнетъ,

Для него и пѣсню пой та лебедь, —

Пѣсню пой о старомъ Ярославѣ-ль,

О Мстиславѣ-ль, что въ бою зарѣзалъ,

Поборовъ, Касожскаго Редедю,

Аль о славномъ о Романѣ Красномъ…

Но не десять соколовъ то было:

Десять онъ перстовъ пускалъ на струны,

И князьямъ, подъ вѣщими перстами,

Рокотали славу сами струны!…

Поведемъ же, братія, сказанье

Отъ временъ Владиміровыхъ древнихъ,

Доведемъ до Игоревой брани,

Какъ онъ думу крѣпкую задумалъ,

Наострилъ отвагой храброй сердце,

Раскалился славнымъ ратнымъ духомъ

И на землю русскую дружины

Въ степь повелъ на хановъ половецкихъ.

• У Донца былъ Игорь, только видитъ —

Словно тьмой полки его прикрыты,

И воззрѣлъ на свѣтлое онъ солнце —

• Видитъ: солнце — что двурогій мѣсяцъ,

• А въ рогахъ былъ словно угль горящій;

• Въ темномъ небѣ звѣзды просіяли;

• У людей въ глазахъ позеленѣло.

• «Не добра ждать», говорятъ въ дружинѣ.

• Старики поникли головами:

• «Быть убитымъ намъ или плѣненнымъ».

Князь же Игорь: "Братья и дружина,

"Лучше быть убиту, чѣмъ плѣнену!

• "Но кому пророчится погибель —

• "Кто узнаетъ — намъ или поганымъ?

"А посядемъ на коней на борзыхъ,

«Да хоть позримъ синяго-то Дону!»

Не послушалъ знаменья онъ Солнца,

Распалясь взглянулъ на Донъ великій!

«Преломить копье свое», онъ кликнулъ,

"Вмѣстѣ съ вами, Русичи, хочу я,

"На концѣ невѣдомаго поля!

"Хоть за то-бъ и голову сложити,

«А испить шеломомъ Дону — любо!»

О Боянъ, о вѣщій пѣенотворецъ,

Соловей временъ давно минувшихъ!

Ахъ, тебѣ-бъ пѣвцомъ быть этой рати!

Лишь скача по мысленному древу,

Возносясь умомъ подъ сизы тучи,

Съ древней славой новую свивая,

Въ путь Трояновъ мчась чрезъ долъ на горы ¹),

Воспѣвать бы Игореву славу!

То не буря соколовъ помчала,

И не стаи галчьи побѣжали

Чрезъ поля-луга на Донъ великій…

Ахъ, тебѣ-бы пѣть, о внукъ Велесовъ!…

За Сулой-рѣкою да ржутъ кони,

Звонъ звенитъ во Кіевѣ во стольномъ,

Въ Новѣградѣ затрубили трубы;

Вѣютъ стяги ²) красные въ Путивлѣ…

Поджидаетъ Игорь мила брата;

А пришелъ и Всеволодъ, и молвитъ:

"Игорь братъ, единъ ты свѣтъ мой свѣтлый

"Святославли мы сыны, два брата!

"Ты сѣдлай ковей своихъ ретивыхъ,

"А мои осѣдланы ужь въ Курскѣ!

"И мои Куряне-ль не смышлены!

"Повиты подъ бранною трубою,

"Повзросли подъ шлемомъ и кольчугой,

"Со конца копья они вскормлены! ._:

"Всѣ пути имъ свѣдомы, овраги!

"Луки туги, тулы отворены,

"Остры сабли крѣпко отточены,

"Сами скачутъ, словно волки въ полѣ,

«Алчутъ чести, а для князя славы!…»

И вступилъ князь Игорь во златъ стремень,

И дружины двинулись за княземъ.

Солнце путь ихъ тьмою заступало:

Ночь пришла — та взвыла, застонала,

Стономъ-воемъ птицъ поразбудила.

Вкругъ стоянкп свистъ пошелъ звѣриный.

Высоко поднявшися по древу,

Черный Дивъ закликалъ, подавая

Вѣсть на всю незнаемую землю,

На Сулу, на Волгу и Поморье,

На Корсунь и Суражсксе море,

И тебѣ, болванъ Тмутороканскій!

И бѣгутъ неѣзжими путями

Къ Дону тьмы поганыхъ, и отвсюду

Отъ телѣгъ ихъ скрыпъ пошелъ, — ты скажешь:

Лебедей испуганные крики.

Игорь путь на Донъ великій держитъ,

А надъ нимъ бѣду ужъ чуютъ птицы

И несутся слѣдомъ за полками;

Воютъ волки по крутымъ оврагамъ,

Ощетинясь, словно бурю кличутъ;

На красны щиты лисицы брешутъ,

А орлы, зловѣщимъ клектомъ, словно

По степямъ звѣрье зовутъ на кости…

А ужъ въ степь зашла ты, Русь, далеко!

Перевалъ давно переступила!…

Ночь рѣдѣетъ. Бѣлъ разсвѣтъ проглянулъ,

По степи туманъ понесся сизый;

Позамолкнулъ щекотъ соловьиный,

Галчій говоръ по кустамъ проснулся…

Въ полѣ Русь, съ багряными щитами,

Длиннымъ строемъ изрядилась къ бою,

Алча чести, а для князя славы.

И въ пятокъ-то было, съ позаранья,

Потоптали храбрые поганыхъ!

По полю разсыпавшись что стрѣлы,

Красныхъ дѣвъ помчали половецкихъ,

Аксамиту, паволокъ и злата,

А орницъ и всякихъ узорочій,

Кожуховъ и юртъ такую силу,

Что мосты въ грязяхъ мостили ими.

Все дружинѣ храброй отдалъ Игорь,

Красный стягъ одинъ себѣ оставилъ,

Красный стягъ, серебрянеое древко,

Съ алой чолкой, съ бѣлою хоругвью.

Дремлетъ храброе гнѣздо Олега.

Далеко, родное, залетѣло!

"Не родились, знай, мы на обиду

"Ни тебѣ, быстръ соколъ, пестеръ кречетъ,

«Ни тебѣ, золъ воронъ — Половчанинъ»…

А ужъ Гзакъ несется сѣрымъ волкомъ

И Кончакъ за Гзакомъ имъ на встрѣчу…

И въ другой день, полосой кровавой,

Повѣщаютъ день кровавой зори…

Идутъ тучи черныя отъ моря,

Тьмой затмить хотятъ четыре солнца…³).

Синія въ нихъ молніи трепещутъ…

Выть то грому, дождичку пролиться,

Калеными вылиться стрѣлами!

Поломаться копьямъ о кольчуги,

Потупиться саблямъ о шеломы!

О шеломы Половчаііъ поганыхъ!

А ужъ въ степь зашла ты, Русь, далеко!

Перевалъ давно переступила!…

Чу! Стрибожьи чада понеслися,

Вѣютъ вѣтры, ужъ наносятъ стрѣлы,

На полки ихъ Игоревы сыплютъ…

Помутились, пожелтѣли рѣки,

Загудѣло поле, пыль поднялась,

И сквозь пыли ужъ знамена плещуть…

Ото всѣхъ сторонъ враги подходятъ,

И отъ Дона, и отъ синя моря,

Обступаютъ нашихъ отовсюду!

Отовсюду бѣсовы изчадья

Понеслися съ гиканьемъ и крикомъ:

Молча, Русь, отпоръ кругомъ готовя,

Подняла щиты свои багряны.

Ярый туръ ты, Всеволодъ, стоишь ты

Впереди съ Курянами своими!

Прыщешь стрѣлами на вражьи вои,

О шеломы ихъ гремишь мечами!

Гдѣ ты, буй-туръ, ни поскачешъ въ битвѣ,

Золотымъ посвѣчивая шлемомъ, —

Тамъ валятся головы поганыхъ,

Тамъ трещатъ аварскіе шеломы

Вкругъ тебя отъ сабель молодецкихъ!

Не считаетъ ранъ ужъ онъ на тѣлѣ!

Да ему о ранахъ-лн тутъ помнить,

Коль забылъ онъ и Черниговъ славный,

Отчій столъ, честны пиры княжіе

И своей красавицы княгини,

Той-ли свѣтлой Глѣбовны, утѣхи,

Милый. ликъ и ласковый обычай!

Были вѣки темнаго Трояна,

Ярослава годы миновали;

Были брани храбраго Олега…

Тотъ Олегъ мечомъ ковалъ крамолу,

Сѣядъ стрѣлы по землѣ по русексй…

Затрубилъ овъ сборъ въ Тауторгкави:

Слышалъ трубы Всеволодъ великій,

И съ утра въ Чернвтовѣ Владиміръ

Самъ въ стѣнахъ закладывалъ ворота…

Но Бориса ополчила слава

И на смертный одръ его сложила

На зеленомъ полѣ у Канина…

Палъ младъ князь, палъ храбрый Вячеславичъ,

За его-жъ за Ольгову обиду!

И съ того зеленаго же поля,

На своихъ угорскихъ иноходцахъ,

Ярополкъ увезъ и отче тѣло

Ко святой Софіи въ стольный Кіевъ.

И тогда-жъ, въ тѣ злые дни Олега,

Сѣялось крамолой и растилось

На Руси отъ внуковъ Гориславны;

Погибала жизнь Дажьбожъихъ внуковъ,

Сокращалисъ вѣки человѣковъ…

Въ дни тѣ рѣдко ратаи за плугомъ

На Руси покрикивали въ полѣ;

Только враны каркали на трупахъ,

Галки рѣчь вели между собою,

Далеко почуя мертвячину.

Такъ въ тѣ брани, такъ въ тѣ рати было,

Но такой, какъ Игорева битва,

На Руси не видано отъ вѣка!

Отъ зари до вечера, день цѣлый,

Съ вечера до свѣта рѣютъ стрѣлы,

Гремлютъ остры сабли о шеломы,

Съ трескомъ копія ломятся булатны,

Середи невѣдомаго поля,

Въ самомъ сердцѣ Половецкой степи!

Подъ копытомъ черное все поле

Было сплошь засѣяно костями,

Было кровью алою полито,

И взошелъ посѣвъ по Руси горемъ!…

Что шумитъ-звенитъ передъ зарею?

Скачетъ Игорь полкъ поворотити…

Жалко брата… Третій день ужъ бьются!

Третій день къ полудню ужъ подходитъ:

Тутъ и стяги Игоревы пали!

Стяги пали, тутъ и оба брата

На Каялѣ быстрой разлучились…

Ужъ у храбрыхъ Русичей не стало

Тутъ вина кроваваго для пира,

Попоили сватовъ и костями

Полегли за отческую землю!

Въ полѣ травы съ жалости поникли,

Дерева съ печали преклонились…

Невеселый часъ насталъ, о братья!

Ужъ пустыня скрыла поле боя,

Гдѣ легла Дажьбожья внука сила —

Но надъ ней стоитъ ея обида…

Приняла Обида образъ дѣвы,

И ступила на землю Трояню,

Распустила крылья лебедины

И крылами плещучи у Дона,

Въ синемъ морѣ плеща, громкимъ гласомъ

О годахъ счастливыхъ поминала:

"Отъ усобицъ княжихъ — гибель Руси!

"Братья спорятъ: то мое и это!

"Золъ раздоръ изъ малыхъ словъ заводятъ,

"На себя куютъ крамолу сами,

"А на Русь съ побѣдами приходятъ

"Отовсюду вороги лихіе!

"Залетѣлъ далече, ясный соколъ,

"Загоняя птицъ ко синю морю, —

"А полка ужъ Игорева нѣту!

"На всю Русь поднялся вой помипокъ,

"Поскочила скорбь отъ веси къ веси,

"И, мужей зовя на тризну, мечетъ

"Имъ смолой пылающіе роги…

"Жены плачутъ, слезно причитаютъ:

"Ужъ ни мыслью милыхъ намъ не смыслить!

"Ужъ ни думой ладъ своихъ не сдумать!

"Ни очами намъ на нихъ не глянуть,

"Златомъ, сребромъ намъ уже не звякнуть!

"Стонетъ Кіевъ, тужитъ градъ Черниговъ,

"Широко печаль течетъ по Руси;

"А князья куютъ себѣ крамолу,

"А враги съ побѣдой въ селахъ рыщутъ,

"Собираютъ дань по бѣлкѣ съ дыму…

"А все храбрый Всеволодъ да Игорь!

"То они зло лихо разбудили:

"Усыпилъ было его могучій

"Святославъ, князь Кіевскій великій…

"Былъ грозой для хановъ половецкихъ!

"Наступилъ на землю ихъ полками,

"Притопталъ ихъ холмы и овраги,

"Возмутилъ ихъ рѣки и озера,

"Изсушилъ потоки и болота!

"А того поганаго Кобяка,

"Изъ полковъ желѣзныхъ половецкихъ,

"Словно вихрь, изторгъ изъ лукоморья —

"И упалъ Кобякъ во стольный Кіевъ,

"Въ золотую гридню къ Святославу…

"Нѣмцы, Греки и Венеціяне,

"И Морава хвалятъ Святослава,

"И корятъ всѣ Игоря, смѣются,

"Что на днѣ Каялы половецкой

"Погрузилъ онъ русскую рать-силу,

"Рѣку Русскихъ золотомъ засыпалъ,

"Да на ней же самъ съ сѣдла златаго

«На сѣдло кощея пересаженъ».

---

Въ городахъ затворены ворота.

Пріумолкло на Руси веселье.

Смутенъ сонъ присвился Святославу.

«Снилось мнѣ», онъ сказывалъ боярамъ, —

"Что меня, на кипарисномъ ложѣ,

"На горахъ, здѣсь въ Кіевѣ, вы чернымъ

"Одѣвали съ вечера покровомъ;

"Съ синимъ мнѣ виномъ мѣшали зелье;

"Изъ поганыхъ половецкихъ туловъ ⁴)

"Крупный жемчугъ сыпали на лоно;

"Всѣ за мной ухаживаютъ, смотрятъ, —

"Въ терему-жъ зодотоверхомъ словно

"Изъ конька повыскочили брусья;

"И всю ночь прокаркали у Плѣнска,

"Тамъ, гдѣ прежде дебрь была Кисаня,

"На подольѣ, стаи черныхъ врановъ,

«Проносясь несмѣтной тучей къ морю»…

Отвѣчали княжіе бояре:

"Умъ твой, княже, полонило горе!

"Съ златъ стола два сокола слетѣли,

"Похотѣвъ испить шеломомъ Дону,

"Поискать себѣ Тмуторокани.

"Порубили Половцы имъ крылья,

"А самихъ опутали въ желѣза!

"Въ третій день внезапу тьма насталгЛ

"Оба солнца красныя померкли,

"Два столба багряные погасли,

"Съ ними оба тьмой поволоклися

"И въ небесныхъ безднахъ погрузились,

"На веселье ханамъ половецкимъ,

"Молодые мѣсяцы, два свѣта

"Володиміръ съ храбрымъ Святославомъ!

"На Каялѣ Тьма нашъ свѣтъ покрыла,

"И простерлись Половцы по Руси,

"Словно люты пардусовы гнѣзда!

"Ужъ хула на славу поднялася,

"Зла нужда ударила на волю,

"Черный Дивъ повергнулся на землю,

"Радъ, что дѣвы готскія запѣли

"По всему побрежью синя моря,

"Золотомъ позваниваютъ русскимъ,

"Прославляютъ Бусовы побѣды

"И лелѣютъ месть за Шарукана… ⁵).

«До веселья-ль, княже, тутъ дружинѣ!»

Изронилъ тогда, въ отвѣтъ боярамъ,

Святославъ изъ устъ златое слово, —

Горючьми слезами облитое:

"Дѣтки, дѣтки, Всеволодъ мой, Игорь!

"Сыновцы ⁶) мои вы дорогіе!

"Не въ пору искать пошли вы славы

"И громить мечами вражью землю!

"Ни побѣдой, ни пролитой кровью

"Для себя не добыли вы чести!

"Да сердца-то ваши удалыя

"На огнѣ искованы на лютомъ,

"Во отвагѣ буйной закалены!

"Что теперь вы, дѣти, сотворили

"Съ сѣдиной серебряной моею?

"Нѣтъ со мной ужъ брата Ярослава!

"Онъ-ли, сильный, онъ-ли, многоратный,

"Со своей черниговской дружиной,

"Съ удальцами, съ Татры и Ревуги,

"Со всего карпатскаго угорья…

"Тѣ — съ ножами, безъ щитовъ, лишь кликомъ,

"Только звономъ въ прадѣднюю славу,

"Побѣждаютъ полчища и рати…

"Вы-жъ возмнили: сами одолѣемъ!

"Всю сорвемъ, что въ будущемъ есть, славу,

"Да и ту, что добыли ужъ дѣды!…

"Старику-бъ помолодѣть не диво!

"Вьетъ гнѣздо соколъ и птицъ взбиваетъ,

"Своего гнѣзда не дастъ въ обиду,

"Да бѣда — въ князьяхъ мнѣ нѣтъ помоги!

"Все пошло со старостью подъ гору!…

"Крикъ въ Ромнахъ подъ саблей половецкой!

"Володиміръ ранами изъязвленъ,

"Стонетъ, тужитъ Глѣбовичъ удалой…

"Что-жъ ты, княже, Всеволпдъ Великій!

"И не въ мысль тебѣ перелетѣти,

"Издалека поблюсти столъ отчій;

"Могъ бы Волгу веслами разбрызгать,

"Могъ бы Донъ шеломами расчерпать!

"Будь ты здѣсь, да Половцевъ толпою

"Продавили-бъ; дѣвка — по ногатѣ,

"Смердъ-кощей по рѣзани пошелъ-бы!

"Вѣдь стрѣлять и по суху ты можешь —

"У тебя на то живыя стрѣлы —

"Двое братьевъ, Глѣбовиіей храбрыхъ!

"Ты, буй Рюрикъ, ты, Давидъ удалый!

"Вы-ль съ дружиной по златые шлемы

"Во крови не плавали во вражьей?

"Ваши-ль рати не рычатъ по степи,

"Словно туры, раненые саблей!

"Ой, вступите въ золотое стремя,

"Раскалитесь гнѣвомъ за обиду

Вы за землю русскую родную,

"За живыя Игоревы раны!

"Остромыслъ ты вѣщій, Ярославе…

"Высоко на золотомъ престолѣ

"Возсѣдаешь въ Галичѣ ты крѣпкомъ!

"Подперъ ты своей желѣзной ратью,

"Что стѣной, карпатскія угорья,

"Заградивъ для короля дорогу,

"Затворивъ ворота на Дунаѣ,

"Черезъ тучи сыпля горы камней

"И судя до самаго Дуная!

"И текутъ отъ твоего престола

"По землямъ на супротивныхъ грозы…

"Отворяешь въ Кіевѣ ворота,

"Мечешь стрѣлы за земли въ салтановъ!…

"Ахъ, стрѣляй въ поганаго кощея,

"Разгроми Кончака за обиду,

"Встань за землю русскую родную,

"За живыя Игоревы раны!…

"Ты, Романъ, съ своимъ Мстиславомъ вѣрнымъ

"Смѣло мысль стремитъ вашъ умъ на подвигъ!

"Ты, могучій, въ замыслахъ высоко

"Возлетаешь, что соколъ ширяя

"На вѣтрахъ, надъ вѣрною добычей…

"Грудь у васъ изъ-подъ латинскихъ шлемовъ

"Вся покрыта кольчатою сѣткой!

"Передъ вами трепетали земли,

"Потрясались хановскія страны,

"Деремела-жъ, Половцы съ Литвою

"И Ятвяги палицы бросали

"И во прахъ кидались передъ вами!

"Свѣтъ, о князь, отъ Игоря уходитъ!

"Не на благо листъ спадаетъ съ древа!

"По Роси, Сулѣ врагъ грады дѣлитъ,

"А полку ужъ Игорева нѣту!

"Донъ зоветъ, Романъ, тебя на подвигъ,

"Всѣхъ князей сзываетъ на побѣду,

"А одни лишь Ольговичи вняли

"И на брань, по зву его, доспѣли…

"Ингваръ, Всеволодъ, и вы, три брата,

"Вы, три сына храбраго Мстислава,

"Не худа гнѣзда птенцы крылаты:

"Отчинъ вы мечомъ не добывали —

"Гдѣ же ваши шлемы золотые?

"Аль ужъ нѣтъ щитовъ и ляшскихъ палицъ?

"Заградите острыми стрѣлами

"Ворота на Русь съ широкой степи!

"Потрудитесъ, князи, въ полѣ ратномъ,

"Всѣ за землю русскую родную,

"За живыя Игоревы раны!…

"Ужъ не той серебряной струею

"Потекла Сула къ Переяславлю,

"И Двина пошла уже болотомъ,

"Взмущена врагомъ, подъ грозный Полоцкъ!

"Услыхалъ и Полоцкъ крикъ поганыхъ!

"Изяславъ булатными мечами

"Позвонилъ одинъ о вражьи шлемы.

"Да разбилъ лишь дѣдовскую славу —

"Самъ сраженъ литовскими мечами

"И изрубленъ на травѣ кровавой,

"Подъ щитами красными своими!

"И на томъ одрѣ на смертномъ лежа

"Самъ сказалъ: "Вороньими крылами

"Пріодѣлъ ты, князь, свою дружину.

"Полизать звѣрямъ ея далъ крови!

"И одинъ, безъ брата Брячислава.

"Безъ другаго Всеволода-брата,

"Изронилъ жемчулгную онъ душу,

"Изронилъ, одинъ, изъ храбра тѣла,

"Сквозь свое златое ожерелье!…

"И поникло въ отчинѣ веселье,

Въ Городнѣ трубятъ печально трубы. .

"Всѣ вы, внуки грознаго Всеслава,

"Опустите ваши красны стяги,

"И въ ножны мечи свои вложите:

"Вы изъ дѣдней выскочили славы!

"Наводить на отчій край поганыхъ!

"Съ давнихъ дней, не лучше половецкихъ,

"Таковы жъ насилья были Руси

"И отъ васъ, и вашего Всеслава!

"Любъ ему былъ Кіевъ, что дѣвица:

"О него онъ жеребій и кинулъ,

"Перегнулся на сѣдлѣ, помчался,

"Да лишь древкомъ копія доткнулся

"До его престола золотого!

"Въ ночь утекъ оттуда лютымъ звѣремъ,

"Синей мглой изъ Бѣлграда поднялся,

"Утромъ билъ ужъ стѣны въ Новѣградѣ,

"Ярослава славу порушая…

"Проскочилъ оттуда сѣрымъ волкомъ

"Отъ Дудутокъ на рѣку Нѣмигу…

"Не снопы-то стелютъ на Нѣмигѣ,

"Человѣчьи головы кидаютъ!

"Не цѣпами молотятъ, мечами!

"Жизнь на токъ кладутъ и вѣютъ душу,

"Вѣютъ душу храбрую отъ тѣла!

"Охъ, не житомь сѣяны, костями

"Берега кровавые Нѣмиги,

"Все своими русскими костями!…

"Князь Всеславъ суды судилъ княжіе,

"Раздавалъ князьямъ столы и грады,

"По ночамъ же рыскалѣ сѣрымъ волкомъ,

"Поспѣвалъ въ Тмуторокань къ разсвѣту,

"Ясну Солнцу путь перебѣгая…

"Позвонятъ заутреню, бывало,

"Для него у полоцкой Софіи —

"Онъ же звонъ изъ Кіева все слышалъ…

"А хоть былъ и съ вѣщею душою,

"Хоть умѣлъ обертываться звѣремъ,

"Все жъ бѣды терпѣлъ таки не мало!

"Про него и спѣлъ Боянъ припѣвку:

"Будь хитеръ-гораздъ, вертись хоть птицей,

"Все суда ты Божьяго не минешь!..

"Да, стонать намъ всей землею русской,

"Про князей воспоминая давнихъ,

"Вспоминая прежнее ихъ время!

"Да нельзя жъ вѣдь было пригвоздити

"Ко горамъ ко Кіевскимъ высокимъ

"Старика Владиміра на вѣки!

"По рукамъ пошли его знамена

"И ужъ розно машутъ бунчуками,

«Розно копья пѣть пошли по рѣкамъ!»

Игорь слышитъ Ярославнинъ голосъ .

Тамъ, въ землѣ не знаемой, кукушкой

Поутру она кукуетъ, плачетъ:

"Полечу кукушечкой къ Дунаю,

"Омочу бебрянъ рукавъ въ Каялѣ,

"Оботру кровавы раны князю,

«На бѣломъ его могучемъ тѣлѣ…»

Такъ она въ Путивлѣ ранымъ-рано

На стѣнѣ стоитъ и причитаетъ:

"Вѣтръ-Вѣтрило! что ты, господине

"Что ты вѣешь, что на легкихъ крыльяхъ

"Носишь стрѣлы въ храбрыхъ воевъ лады!

"Въ небесахъ, подъ облаки бы вѣялъ,

"По морямъ кораблики лелѣялъ,

"А то вѣешь, вѣешь — развѣваешь

«На ковыль траву мое веселье…» '

Тамъ она въ Путивлѣ ранымъ-рано

На стѣнѣ стоитъ и причитаетъ:

"Ты ли, Днѣпръ мой, Днѣпръ ты мой, Славутич!

"По землѣ прошелъ ты половецкой,

"Пробивалъ ты каменныя горы!

"Ты ладьи лелѣялъ Святослава,

"До земли Кобяковой носилъ ихъ…

"Прилелѣй ко мнѣ мою ты ладу,

"Чтобъ мнѣ слезъ не слать къ нему съ тобою

«По сырымъ зарямъ на снне море!»

Рано-рано ужъ она въ Путивлѣ

На стѣнѣ стоитъ и причитаетъ:

"Свѣтлое, тресвѣтлое ты Солнце!

"Ахъ, для всѣхъ красно, тепло ты, Солнце!

"Что-жъ ты, Солнце, съ неба устремило

"Жаркій лучь на лады храбрыхъ воевъ!

"Жаждой ихъ томишь въ безводномъ полѣ,

"Сушишь-гнешь несмоченные луки,

«Замыкаешь кожанные тулы ..»

---

Сине море прыснуло къ полночи,

Мглой встаютъ, идутъ смерчи морскіе:

Кажетъ Богъ князь-Игорю дорогу

Изъ земли далекой половецкой

Къ золотому отчему престолу.

Погасаютъ сумерки сквозь тучи…

Игорь спитъ, не спитъ, крылатой мыслыо

Мѣритъ поле ко Донцу отъ Дона.

За рѣкой Овлуръ къ полночи свищетъ,

По коня онъ свищетъ, повѣщаетъ:

«Выходи, князь Игорь, изъ полона.»

Вѣтеръ воетъ, проносясь по степи

И шатаетъ вежи половецки;

Шелеститъ-шуршитъ ковыль высокій,

И шумитъ-гудитъ земля сырая .

Горностаемъ скокъ въ тростникъ князь Игорь

Что бѣлъ гоголь по водѣ ныряетъ,

На быстра добра коня садится;

По лугамъ Донца что волкъ несется;

Что соколъ летитъ въ сырыхъ туманахъ,

Лебедей, гусей себѣ стрѣляетъ

На обѣдъ, на завтракъ и на ужинъ.

Что соколъ летитъ князь свѣтлый Игорь,

Что сѣръ волкъ Овлуръ за нимъ несется,

Студену росу съ травы стряхая.

Ужъ лихихъ коней давно загнали.

Вранъ не каркнетъ, галчій стихнулъ говоръ

И сорочья стрекота не слышно

Только дятлы ползаютъ по вѣтвямъ,

Дятлы тектомъ путь къ рѣкѣ казуютъ,

Соловьинъ свистъ зори повѣщаетъ…

Говоритъ Донецъ: "Охъ, князь ты Игорь!

"Величанья жъ ты себѣ да добылъ,

"А Кончаку всякаго прокіятъя,

«Русской всей землѣ свѣтла веселья!»

Отвѣчалъ Донцу князь свѣтлый Игорь:

"Донче, Донче, ты ли, тихоструйный!

"И тебѣ да будетъ велнчанье,

"Что меня ты на волнахъ лелѣялъ,

"Зелену траву мнѣ стлалъ въ постелю

"На своемъ серебряномъ побрежьѣ;

"Теплой мглою на меня ты вѣялъ,

"Подъ темной зеленою ракитой;

"Сѣрой уткой сторожилъ на руслѣ,

"На струяхъ, вѣтрахъ — чиркомъ да чайкой…

"Вотъ Стугна, о Донче, не такая!

Какъ пожретъ-попьетъ ручьи чужіе,

"По кустамъ, по доламъ разольется!…

"Ростислава-юношу пожрала,

"Унесла его во Днѣпръ глубокій,

"Во темныхъ брегахъ похоронила.

"Плачетъ мать по юношѣ, по князѣ,

"Пріуныли съ жалости цвѣточки,

"Дерева съ печали приклонились.. "

---

Не сороки — чу! — застрекотали:

Ѣдутъ Гзакъ съ Кончакомъ въ злу погоню.

Молвитъ Гзакъ Кончаку на погони:

"Коль соколъ къ гнѣзду летитъ, урвался,

"Ужъ млада соколика не пустимъ.

"А поставимъ друга въ чистомъ полѣ,

"Разстрѣляемъ стрѣлами златыми "

И въ отвѣтъ Кончакъ ко люту Гзаку:

"Коль соколъ къ гнѣзду летитъ, урвался,

"Сокольца опутаемъ потуже

«Крѣпкой цѣпью — красною дѣвицей.»

Гзакъ въ отвѣтъ Кончаку слово молвитъ:

"Коль опутать красною дѣвицей,

"Не видать ни сокольца младого,

"Не видать ни красной намъ дѣвицы:

"А ихъ дѣтки бить почнутъ васъ въ полѣ,

"Здѣсь же, въ нашемъ полѣ половецкомъ "

---

Стародавнихъ былей пѣснотворецъ,

Ярослава пѣвшій и Олега,

Такъ-то въ пѣснѣ пѣлъ про Святослава:

"Тяжело главѣ безъ плечъ могучихъ,

«Горе тѣлу безъ главы разумной.»

И землѣ такъ горько было Русской

Безъ удала Игоря, безъ князя.

Анъ на небѣ солнце засвѣтило:

Игорь-князь въ землѣ ужъ скачетъ Русскоіі.

На Дунаѣ дѣвицы запѣли;

Черезъ море пѣснь отжалась въ Кіевъ.

Игорь ѣдетъ, на Боричевъ держитъ,

Ко святой иконѣ Пирогощей.

Въ селахъ радость, въ городахъ веселье;

Всѣ князей поютъ и величаютъ,

Перво — старшихъ, а за ними — младшихъ.

Воспоемъ и мы: свѣтъ-Игорь — слава!

Буй-туръ-свѣту-Всеволоду — слава!

Володиміръ Игоревичъ — слава!

Святославу Ольговичу — слава!

Вамъ на здравье, князи и дружина,

Христіанъ поборцы на поганыхъ!

Слава князьямъ и дружинѣ!

Аминь.

А. Майковъ.

¹) Троянъ — духъ тьмы; воплощеніе ночнаго мрака и тумановъ.

²) Стягъ--знамя.

³) Т. е. четверо князей, участвовавшихъ въ походѣ.

⁴) Тулы — колчаны для стрѣлъ.

⁵) Бусъ и Шаруканъ — половецкіе ханы.

⁶) Они были двоюродные братья Святослава Кіевскаго; но онъ, какъ старѣйшій, былъ имъ «въ отца мѣсто».

ПЕРІОДЪ ВТОРОЙ.

ОТЪ ТАТАРЩИНЫ ДО ВРЕМЕНЪ ГРОЗНАГО.

VI.

Татарщина. — Выгодное положеніе Духовенства, — Проповѣдь; лѣтописи, сборники. — Переводы съ греческаго. — Свѣдѣнія о природѣ. — Споры о «раѣ земномъ».

Страшное бѣдствіе постигло Русь въ первой половинѣ XIII в. и, нанеся сокрушительные, оглушающіе удары древне-русскому общественному строю, почти въ конецъ уничтожило зачатки древне-русскаго образованія, надолго превративъ лучшія и населеннѣйшія мѣста нашего отечества въ пустыни и уничтоживъ возможность того безопаснаго и мирнаго досуга, который имѣетъ такое громадное значеніе въ исторіи образованности каждаго народа. Изъ предшествовавшихъ главъ мы уже видѣли, что тѣ первые шаги, какіе сдѣланы были образозованностью на русской почвѣ, были довольно удачны, что почва для образованности оказалась удобною, что грамотность — эта первая ступень ея — легко проникла во всѣ высшіе слои общества и, распредѣляясь довольно равномѣрно по сословіямъ, одинаково возбуждала любовь къ чтенію, собиранію и переписыванію книгъ и въ духовенствѣ, и въ князьяхъ, и въ окружавшей ихъ дружинѣ. До татарщины центромъ книжности и грамотности являлся Кіевъ, стоявшій во главѣ юго-западной Руси. Значеніе Кіева продолжало возрастать даже и тогда, когда историческая жизнь древней Руси стала уклоняться отъ этого центра, съ одной стороны, болѣе къ юго-западу, съ другой — далеко на сѣверо-востокъ. Однимъ изъ важнѣйшихъ послѣдствій эпохи татарскаго владычества слѣдуетъ, конечно, считать то, что русская историческая жизнь окончательно собралась и сплотилась на сѣверо-востокѣ, около новаго центра — Москвы, а центръ древне-русской жизни и образованности — Кіевъ, былъ окончательно покинутъ и потерялъ всякое значеніе. Такая перемѣна въ направленіи русской исторической жизни, совершившаяся совершенно органически подъ тяжкимъ гнетомъ татарщины и внесенныхъ ею началъ, конечно, должна была въ первое время отозваться очень тяжко на всѣхъ проявленіяхъ умственной и нравственной жизни народа. И несмотря на то, что это сосредоточеніе жизни русской на сѣверо-востокѣ имѣло громадныя послѣдствія историческія, нельзя отрицать того несомнѣннаго факта, что собственно на образованность нашу и литературу оно, временно, оказало вліяніе пагубное и задержало ее на много вѣковъ въ періодѣ младенчества. На сколько древній удѣдьно-вѣчевой укладъ, съ его пестрою и привольною жизнью, съ его частыми усобицами и удалыми походами князей противъ Половцевъ, съ его шумною городской жизнью, развивавшеюся подъ благораствореннымъ небомъ юго-запада Руси, способенъ былъ благопріятно повліять на развитіе фантазіи, на распространеніе образованности вглубь и вширь; на столько же суровый климатъ сѣверо-востока и суровыя условія быта, сначала подъ татарскимъ игомъ, а потомъ подъ желѣзнымъ скипетромъ возникавшей и поглощавшей удѣлы Москвы, — должны были тягостно подѣйствовать на творческую силу фантазіи русскаго человѣка, и мало способствовать развитію въ немъ стремленія къ книжному ученію и къ чтенію книгъ. Не до школъ и не до книгъ было ему, когда всѣ лучшія силы его поглощались инстинктомъ самоохраненія! Да къ тому же, въ общемъ погромѣ городовъ и областей, тяжкій ударъ нанесенъ былъ нашему образованію и со стороны его матерьяльныхъ средствъ: — безвозвратно погибли десятки библіотекъ, хранившихся въ стѣнахъ церквей и монастырей, и лишь въ немногихъ мѣстахъ, и притомъ наименѣе богатыхъ книгами, уцѣлѣли остатки нашихъ начальныхъ книгохранилищъ. Слѣдовательно, книга, и до татарщины бывшая у насъ дорогою, сдѣлалась, во время ея, почти сокровищемъ, и насъ одновременно постигли двѣ бѣды: — у насъ отняты были и всѣ условія, при которыхъ образованіе и книжное ученіе могутъ развиваться успѣшно, и въ то же время уничтожены тѣ книжные запасы, которые накоплены были въ разныхъ мѣстахъ Руси трудами, любовью и усиліями цѣлыхъ поколѣній.

Нельзя упустить изъ виду и того, что когда во время и послѣ татарщины политическое тяготѣніе стало собирать Русскую землю около Москвы, направленіе и характеръ древне-русской жизни значительно измѣнились. Она перестала течь прежнею широкою и привольной волной, и видимо стала устанавливаться въ опредѣленныхъ берегахъ. И это переходное состояніе, переживаемое обществомъ, не могло не проявиться рѣзкими чертами. Лучшимъ силамъ общества на долго суждено было затрачиваться въ борьбѣ за безопасность и независимость личную, сначала отбиваясь отъ алчныхъ татаръ, потомъ противоборствуя властолюбивой Москвѣ, опиравшейся на татарскую власть и силу. Нравы грубѣли, суровый и мрачный оттѣнокъ замѣтно ложился на всѣ произведенія духа, а постоянная «привычка руководствоваться инстинктомъ самоохраненія вела къ господству всякаго рода матеріальныхъ побужденій надъ нравственными» ¹). Общество русское переживало тотъ тяжкій періодъ бѣдствій, когда, но словамъ историка, «имущества гражданъ прятались въ церквахъ, какъ мѣстахъ наиболѣе, хоть и не всегда, безопасныхъ; а сокровища нравственныя имѣли нужду также въ безопасныхъ убѣжищахъ — въ пустыняхъ и монастыряхъ.

¹) Соловьевъ. Исторія Россіи съ древнѣйшихъ временъ.

При такихъ условіяхъ, конечно, всякіе зачатки свѣтской литературы должны были исчезнуть, и на долго исчезнуть; и не только занятіямъ литературнымъ, но даже и самой грамотности оказалось возможно продолжать свое существованіе только внутри монастырской ограды, только въ средѣ монашества и подъ защитою Церкви.

И дѣйствительно, если Церковь русская и до татарщины была однимъ изъ главныхъ проводниковъ византійской образованности въ древне-русскомъ обществѣ, то во время татарщины ей уже положительно выпало на долю важное значеніе единственной хранительницы тѣхъ зачатковъ просвѣщенія, какіе успѣли проявиться на нашей общественной почвѣ до XIII вѣка. Такое положеніе должна была занять Церковь русская подъ татарскимъ владычествомъ отчасти уже потому, что ей одной удалось сильно подѣйствовать на умы дикихъ кочевниковъ, нахлынувшихъ отовсюду на Русь. Ихъ не могла привлечь и поразить картина осѣдлаго, гражданственнаго быта, который застали они на Руси; успѣхи ихъ оружія и быстрое завоеваніе большей части русскихъ владѣній не способны были даже внушать имъ и уваженія къ побѣжденнымъ. Но суевѣрное воображеніе полудикой орды было сильно поражено картиною религіознаго быта древней Руси: множество благолѣпно украшенныхъ храмовъ и богатыхъ монастырей, блескъ и стройность внѣшней обрядовой стороны богослуженія, опредѣленность и однообразіе религіозныхъ убѣжденій массы — все это должно было неотразимо дѣйствовать на воображеніе кочевника, стоявшаго въ религіозномъ развитіи своемъ на степени жалкаго фетишизма большей части младенчествующихъ народовъ. По всему видно, что не оружія побѣжденныхъ ими Русскихъ, не ихъ нравственнаго и умственнаго превосходства боятся могущественные ханы, а только союза ихъ съ тѣмъ неизвѣстнымъ Монголу христіанскимъ Богомъ, котораго онъ неспособенъ былъ постигнуть разумомъ, и тѣмъ болѣе склоненъ былъ бояться. Грозной являлась ему рать воиновъ Христовыхъ, облеченная во власяницы и рясы, вмѣсто всякихъ доспѣховъ, съ крестомъ и евангеліемъ въ рукахъ, вмѣсто всякаго оружія… И вотъ потому еще въ самомъ началѣ татарщины, какъ только опредѣлились отношенія побѣдителей къ побѣжденнымъ, дань была наложена на всѣ сословія, кромѣ духовенства: — духовенству же былъ данъ ярлыкъ, свидѣтельствующій объ освобожденіи его отъ дани и о тѣхъ льготахъ, которыми ханы татарскіе, очевидно, стараются задобрить, расположить въ свою пользу русское духовенство. Въ этомъ ярлыкѣ ханы обращались къ своимъ баскакамъ и князьямъ, данщикамъ и всякаго рода чиновникамъ татарскимъ съ объявленіемъ, что они дали жалованныя грамоты русскимъ митрополитамъ и всему духовенству, бѣлому и черному, дабы они п_р_а_в_ы_м_ъ с_е_р_д_ц_е_м_ъ, б_е_з_ъ п_е_ч_а_л_и, м_о_л_и_л_и Б_о_г_а з_а н_и_х_ъ и з_а в_с_е и_х_ъ п_л_е_м_я, и б_л_а_г_о_с_л_о_в_л_я_л_и и_х_ъ: не надобна съ нихъ никакая дань, никакая пошлина; никто не смѣетъ занимать церковныхъ земель, водъ, мельницъ и другихъ угодій; никто не смѣетъ брать на работу церковныхъ людей; и — что всего замѣчательнѣе и многознаменательнѣе для исторіи русскаго просвѣщенія и литературы — ,,н_и_к_т_о н_е с_м_ѣ_е_т_ъ в_з_я_т_ь, и_з_о_д_р_а_т_ь, и_с_п_о_р_т_и_т_ь и_к_о_н_ъ, к_н_и_г_ъ и н_и_к_а_к_и_х_ъ д_р_у_г_и_х_ъ б_о_г_о_с_л_у_ж_е_б_н_ы_х_ъ в_е_щ_е_й», чтобы духовные не проклинали хана, но въ покоѣ за него молились; кто вѣру ихъ похулитъ, наругается надъ нею, тотъ безъ всякаго извиненія умретъ злою смертью. Точно также угрожается смертною казнью и всякому баскаку или другому чиновнику татарскому, которому бы вздумалось взять какую-либо дань или пошлину съ русскаго духовенства.

Въ то время, когда, благодаря вышеуказаннымъ условіямъ, духовенство, въ періодъ тяжкаго для всей Руси татарскаго ига, становилось, благодаря вышеуказаннымъ условіямъ, въ такое исключительно выгодное положеніе, другія историческія условія, о которыхъ вовсе не мѣсто было бы здѣсь упоминать, способствовали совершенію въ удѣльно-вечевомъ укладѣ древней Руси того переворота, который выразился въ постепенномъ объединеніи всей земли Русской около новаго, сѣверо-восточнаго центра ея — около Москвы. Важность этого политическаго центра, конечно, должна была вскорѣ привлечь на свою сторону и тѣ лучшія силы духовныя и умственныя, которыя весьма естественно должны были сосредоточиваться и успѣшнѣе всего развиваться въ духовенствѣ, какъ въ привилегированной, нравственно и матеріально-обезпеченной средѣ. Вслѣдствіе этого Москва, съ теченіемъ времени, стала не только важнымъ политическимъ и религіознымъ центромъ (послѣ перенесенія въ нее митрополіи), но и центромъ дѣятельности литературной. Не вдаваясь однако-же въ изложеніе историческихъ подробностей того періода, въ теченіе котораго Москва, вспомоществуемая Церковью, возвышалась и стягивала около себя русскія области, мы, въ нынѣшней главѣ, постараемся обозрѣть все, что, въ теченіе этого тягостнаго и скуднаго умственною дѣятельностью періода, внесено было новаго въ нашу литературу.

Первое впечатлѣніе ужаса, наведеннаго на Русскую землю страшнымъ татарскимъ погромомъ, еще не успѣло пройти и сгладиться, какъ духовенство уже стало пользоваться имъ, какъ средствомъ для достиженія своихъ религіозныхъ цѣлей. Подобно тому, какъ еще и самъ древній монахъ-лѣтописецъ указывалъ намъ на различныя бѣдствія, а между прочимъ также и нашествія иноплеменниковъ, какъ на тяжкое наказаніе за грѣхи и невѣріе, за пристрастіе къ языческимъ обычаямъ и нетвердость въ вѣрѣ — и проповѣдники наши во второй половинѣ XIII вѣка, тотчасъ послѣ нашествія татарскаго, точно также указываютъ на него своей паствѣ, какъ на тяжкое наказаніе, ниспосланное Богомъ за грѣхи наши, какъ на кару, которая должна образумить каждаго и заставить глубже заглянуть въ себя, понудить разстаться со всѣми грѣхами своими и беззаконіями, изъ опасенія еще большихъ бѣдствій, ожидающихъ Русскую землю въ будущемъ, если бы она не покаялась и не отстала отъ «поганскихъ обычаевъ». Тема поученій въ паствѣ, слѣдовательно, и въ XIII вѣкѣ, и въ XIV, остается та же самая; даже и пріемы проповѣдниковъ — указанія на бѣдствія настоящія и на возможность будущихъ, съ цѣлью исправленія паствы — остались тѣ же. Нѣсколько измѣнился только духъ проповѣдей, подъ вліяніемъ тяжкой, кровавой современности, и потому же самому въ нѣкоторыя изъ числа ихъ внесены были довольно яркія картины, какъ видно, списанныя съ только-что пережитой дѣйствительности. Особенно богаты такими картинами поученія владимірскаго епископа С_е_р_а_п_і_о_н_а, котораго лѣтопись называетъ «зѣло учительнымъ и сильнымъ въ божественномъ писаніи», и о которомъ намъ достовѣрно извѣстно только то, что въ 1274 году, онъ, изъ архимандритовъ Кіево-печерскаго монастыря, поставленъ былъ въ епископы владимірскіе, а въ слѣдующемъ 1275 году скончался. Въ одномъ изъ тѣхъ с_е_м_и словъ, обращенныхъ къ паствѣ, которыя дошли до насъ, Серапіонъ, по поводу землетрясенія, бывшаго во Владимірѣ, указываетъ, согласно понятіямъ своего времени, на вѣщее значеніе всякихъ бѣдствій, постигающихъ Русь, и посылаемыхъ на нее Богомъ за грѣхи. Въ числѣ бѣдствій упомянуто и татарское нашествіе.

«Вы слышали, братія», — такъ говоритъ онъ въ этомъ поученіи, — «какъ самъ Господь говоритъ въ евангеліи, что и въ послѣдніе годы (существованія міра) будутъ знаменія въ солнцѣ и въ лунѣ, и въ звѣздахъ, и землетрясенія, и голодъ въ разныхъ мѣстахъ; и вотъ, тогда сказанное Господомъ нашимъ сбылось нынѣ при послѣднихъ людяхъ. Сколько разъ видѣли мы, какъ солнце затмѣвалось, и луна померкала, и звѣзды измѣняли (теченіе свое); нынѣ же пришлось намъ быть очевидцами и землетрясенія. Земля, — по повелѣнію Божію, съ самаго начала утвержденная и неподвижная, — нынѣ движется, колеблемая нашими грѣхами, и не можетъ болѣе стерпѣть на себѣ нашего беззаконія.

Мы не послушали евангелія, не послушали апостола, не послушали пророковъ, не послушали свѣтилъ великихъ — Василія (Великаго) и Григорія Богослова, и Іоанна Златоустаго, и другихъ св. святителей… И вотъ уже Богъ не устами къ намъ говоритъ, но дѣлами хочетъ насъ наставить… Землю потрясаетъ и колеблетъ, и хочетъ стряхнуть съ нея многія наши беззаконія и грѣхи, какъ листья съ дерева. Если кто скажетъ мнѣ, что и прежде этого были также потрясенія земли, то я скажу: да; но вспомните же, что потомъ съ нами было — и голодъ, и моры, и войны многія! И мы все же не покаялись, пока, по Божьему попущенію не пришелъ на насъ народъ немилостивый, и не опустошилъ земли нашей, не поплѣнилъ городовъ нашихъ, не раззорилъ святыхъ церквей, не погубилъ нашихъ отцевъ и братьевъ, не наругался надъ нашими матерями и сестрами»…

Въ другомъ поученіи своемъ, повторяя почти ту же мысль, Серапіонъ рисуетъ картину татарскаго нашествія и владычества еще болѣе живыми, еще болѣе мрачными чертами: «(Богъ), видя, что наши беззаконія умножились, видя, что мы отвергли его заповѣди… навелъ на насъ народъ немилостивый, народъ лютый, народъ нещадящій юной красоты, старческой немощи и дѣтскаго возраста. Мы навлекли на себя гнѣвъ Бога нашего… (и вотъ) разрушены были божественныя церкви, осквернены священные сосуды, потоптана святыня, святители стали жертвою меча, тѣла преподобныхъ монаховъ выброшены на съѣденіе птицамъ; кровь отцевъ и братій нашихъ, словно вода обильная, напоила землю; крѣпость князей, воеводъ нашихъ, исчезла; храбрые наши, исполнившись страха, бѣжали; множество дѣтей и братій нашихъ были отведены въ плѣнъ; села наши поросли лядиною ¹) и величіе наше смирилось, красота наша погибла, богатство наше досталось на долю другимъ, трудъ нашъ наслѣдовали поганые, земля наша стала достояніемъ иноплеменниковъ; а мы сами стали предметомъ поношенія для сосѣднихъ земель и посмѣшищемъ для враговъ нашихъ. И все это потому. что, какъ дождь съ неба, свели на себя гнѣвъ Господень».

¹) Л_я_д_и_н_а — небольшой лѣсокъ, выростающій на запущенной пашнѣ.

Почти то же самое повторяетъ и митрополитъ кіевскій Кириллъ II (1243—1280), поставившій Серапіона въ епископы владимірскіе, въ своемъ «Правилѣ» (составленномъ на соборѣ 1274 г. во Владимірѣ), которымъ онъ старался установить однообразіе въ богослуженіи, устранить нѣкоторые неустройства и безпорядки, вкравшіеся въ Церковь, въ горестную эпоху первыхъ лѣтъ татарскаго владычества, и наконецъ — искоренить нѣкоторые языческіе обычаи, еще весьма распространенные въ народѣ, преимущественно на сѣверѣ и сѣверо-востокѣ. Предлагая «Правило» свое для установленія церковнаго и народнаго благочестія, митрополитъ Кириллъ указываетъ также всѣмъ вѣрующимъ на татарскій погромъ и понесенныя Русью бѣдствія только какъ на кару, постигшую наше отечество за грѣхи и за отступленіе отъ церковныхъ обычаевъ. Въ высшей степени интересною и характеристическою чертою современной проповѣди является еще то, что въ ней, рядомъ съ указаніями на татарское нашествіе, какъ на кару, ниспосланную Руси Богомъ за грѣхи, является впервые и напоминаніе о близости кончины міра и втораго пришествія. Весьма опредѣленное напоминаніе объ этомъ встрѣчаемъ въ одномъ изъ многихъ, дошедшихъ до насъ, поученій этого времени (Слово на соборъ Архистратига Михаила), которое приписывается тому же митрополиту Кириллу. Въ началѣ поученія своего, проповѣдникъ говоритъ о сотвореніи небесныхъ силъ, о паденіи сатаны, о сущности души человѣческой; затѣмъ излагаетъ вкратцѣ исторію ветхаго и новаго завѣта, и подробно излагаетъ то, что ожидаетъ душу человѣческую, по разлученіи съ тѣломъ, описываетъ такъ называемыя мытарства и т. д. Въ особенныц укоръ современному обществу ставятся: срамословіе, пляски на пирахъ, вечеряхъ, игрищахъ, басни ('?), всякія позорныя игры, плесканіе ручное, скаканіе ногами, вѣра въ ворожьбу, во встрѣчу, въ чиханье и другіе мелкіе предразсудки. За указаніемъ современныхъ пороковъ слѣдуетъ наставленіе духовеиству, въ которомъ проповѣдникъ говоритъ: «если вы исполните всѣ завѣты (т.-е. не нарушите заповѣдей Божьихъ и не будете участвовать въ вышеисчисленныхъ беззаконіяхъ), то Бога возвеселите, ангеловъ удивите, молитва ваша будетъ услышана отъ Бога, земля наша облегчится отъ иновѣрнаго ига бесерменскаго, милость Божія во всѣхъ странахъ земли Русской умножится, пагубы и порчи плодамъ и скотамъ перестанутъ, гнѣвъ Божій утолится, народы всей Русской земли въ тишинѣ и безмолвіи поживутъ и милость Божію получатъ въ нынѣшнемъ вѣкѣ, особенно же въ будущемъ». И послѣ всѣхъ этихъ увѣщаній, проповѣдникъ все же заканчиваетъ слово свое грознымъ указаніемъ на близость кончины міра, дабы напомнить о необходимости покаянія: «уже видимо кончина міра приблизилась», — говоритъ онъ, — «и урокъ ¹) житію нашему приспѣлъ, и лѣта сокращаются, — сбылось уже все сказанное Господомъ: возстанетъ бо языкъ на языкъ и т. д. Говорятъ, что по прошествіи с_е_м_и т_ы_с_я_ч_ъ л_ѣ_т_ъ п_р_и_ш_е_с_т_в_і_е Х_р_и_с_т_о_в_о б_у_д_е_т_ъ». То же самое, хотя и менѣе опредѣленное указаніе на бѣдствія, тяготѣющія надъ Русью, какъ на возвѣщающія наступленіе послѣдняго времени, мы видѣли выше, въ началѣ одной изъ проповѣдей Серапіона, и гораздо ранѣе, въ началѣ XIII вѣка, въ «Словѣ о небесныхъ силахъ и чего ради созданъ бысть человѣкъ и о исходѣ души», приписываемомъ Авраамію, игумену смоленскому (ум. 1221). Въ этомъ словѣ высказывается мысль, что «человѣкъ былъ созданъ Богомъ въ восполненіе падшихъ ангеловъ», и что «міру суждено существовать не менѣе 7,000 лѣтъ». «Въ послѣдніе эти три года седьмой тысячи Архангелы Михаилъ и Гавріилъ вострубятъ въ трубы и созовутъ на судъ всю вселенную».

¹) У_р_о_к_ъ — т.-е. урочное, положенное, предназначенное время.

И такъ, за исключеніемъ весьма немногихъ, вновь прибавившихся чертъ, исключительно принадлежащихъ эпохѣ татарщины, мы видимъ, что общій характеръ русской проповѣди и въ концѣ ХІІІ-го вѣка остался тотъ же, что былъ въ XI и XII столѣтіи. Та же основа, тѣ же пріемы изложенія, тѣ же подробныя исчисленія всего, что заслуживаетъ порицанія въ общественныхъ нравахъ, и та же мораль въ концѣ проповѣди. Мало того, и въ это время, и въ теченіе двухъ послѣдующихъ вѣковъ, вѣроятно сохранилось и то рѣзкое различіе между простотою сѣверно-русской проповѣди и витіеватостью проповѣди южно-русской, какъ мы можемъ видѣть изъ дошедшей до насъ проповѣди новгородскаго владыки Симеона псковичамъ, живо напоминающей намъ приведенное выше поученіе древнѣйшаго изъ русскихъ проповѣдниковъ, Луки Жидяты: «Благородные и христолюбивые честные мужи псковичи! Сами знаете, что кто честь воздаетъ святителю, то честь эта самому Христу приходитъ, и воздающій принимаетъ отъ него награду сторицею. И вы, дѣти, честь воздавайте своему святителю и отцамъ своимъ духовнымъ со всякимъ покорствомъ и любовью, ни въ чемъ не испытывая ихъ и не прекословя имъ; на себя смотрите, самихъ себя укоряйте и судите, свои грѣхи оплакивайте; чужаго не похищайте, бѣдамъ братіи своей не радуйтесь, не мудрствуйте о себѣ и не гордитесь, но со смиреніемъ повинуйтесь своимъ отцамъ духовнымъ. Церковь Божію не обижайте, въ дѣла церковныя не вступайтесь; не вступайтесь и въ земли, и въ воды, въ суды и печать, и во всѣ пошлины церковныя, потому что всякому надобно гнѣва Божія бояться, милость Его призывать, грѣхи свои оплакивать и чужаго не брать». Если добавить къ этимъ поученіямъ нѣсколько другихъ, исключительно посвященныхъ искорененію языческихъ обрядовъ и обычаевъ, все еще сохранявшихся въ народѣ, грубыхъ суевѣрій, несовмѣстимыхъ съ христіанствомъ, то мы почти исчерпаемъ весь запасъ важнѣйшихъ темъ, входившихъ въ составъ литературной дѣятельности образованнѣйшихъ представителей нашего общества въ обозрѣваемый періодъ. Въ числѣ послѣдняго разряда поученій, замѣчательны четвертое и пятое поученіе Серапіона; въ нихъ онъ возстаетъ противъ суевѣрія народа, который приписываетъ голодъ, нѣсколько лѣтъ сряду постигавшій Суздальскую землю, наговорамъ волшебниковъ и волшебницъ, и затѣмъ порицаетъ еще другой современный обычай — запрещеніе погребать удавленниковъ и утопленниковъ, которыхъ многіе даже отрывали изъ могилъ, указывали на ихъ погребеніе, какъ на причину различныхъ народныхъ бѣдствій. Третье поученіе, относящееся къ тому же времени, драгоцѣнное по многочисленнымъ и чрезвычайно важнымъ указаніямъ на языческіе обычаи и суевѣрные обряды, принадлежитъ неизвѣстному автору и сохранилось намъ подъ заглавіемъ: «С_л_о_в_о н_ѣ_к_о_е_г_о Х_р_и_с_т_о_л_ю_б_ц_а и р_е_в_н_и_т_е_л_я п_о п_р_а_в_о_й в_ѣ_р_ѣ».

Изъ всего вышесказаннаго, а равно и изъ тѣхъ образцовъ духовной литературы XIII в., какіе были нами здѣсь приведены, мы видимъ, что, не смотря на большое загрубѣніе общественныхъ нравовъ, произведенное эпохою татарщины, задержавшей надолго и развитіе у насъ свѣтской литературы, и развитіе образованности — бытъ духовенства и его литературная дѣятельность не измѣнились ни мало подъ татарскимъ игомъ. И между тѣмъ какъ въ XIII и XIV вѣкѣ мы не встрѣчаемъ никакихъ извѣстій объ училищахъ и распространеніи грамотности въ народѣ, между тѣмъ какъ не видимъ нигдѣ въ лѣтописи извѣстій объ образованности князей и бояръ (о Димитріи Донскомъ прямо говорится, что онъ не былъ хорошо изученъ книгамъ; о Василіи Темномъ, — что онъ былъ не книженъ и не грамотенъ) — въ духовенствѣ, благодаря исключительно-благопріятнымъ условіямъ, въ которыя оно было поставлено, сохраняется прежняя любовь къ книжному ученію, къ собиранію и переписыванью книгъ, къ составленію сборниковъ, къ пересажденію греческихъ произведеній на русскую почву. Лѣтописи сохранили намъ кромѣ свѣдѣній о дѣятеляхъ, намъ извѣстныхъ по дошедшимъ до насъ произведеніямъ, много и другихъ именъ м_у_ж_е_й з_ѣ_л_о к_н_и_ж_н_ы_х_ъ и у_ч_и_т_е_л_ь_н_ы_х_ъ, которыхъ сочиненія не дошли до насъ. Такъ напр., намъ остались совершенно неизвѣстными сочиненія К_и_р_и_л_л_а, епископа ростовскаго (1231—1262), и С_и_м_е_о_н_а, епископа тверскаго (ум. 1289), и А_в_р_а_а_м_і_я, игумена смоленскаго, хотя свѣдѣнія, сохраняющіяся о преподобномъ Аврааміи въ его житіи, представляютъ намъ его человѣкомъ во многихъ отношеніяхъ весьма замѣчательнымъ. Въ этомъ житіи, составленномъ ученикомъ Авраамія, Ефремомъ, Авраамій является намъ горячимъ и краснорѣчивымъ проповѣдникомъ, котораго стекались слушать всѣ граждане города; онъ умѣлъ такъ вразумительно и ясно истолковывать своей паствѣ Св. Писаніе, что его одинаково понимали люди всѣхъ сословій и всѣхъ возрастовъ. Въ то же время занимался онъ и живописью, въ которой любимымъ сюжетомъ его было изображеніе страшнаго суда и странствованій души по мытарствамъ. Въ связи съ этимъ исключительно, мистическимъ направленіемъ, выражавшимся и въ живописныхъ произведеніяхъ Авраамія, стоитъ, вѣроятно, и взведенное на него современнымъ духовенствомъ обвиненіе въ томъ, что онъ «читаетъ еретическія г_л_у_б_и_н_н_ы_я книги» — обвиненіе, вынудившее его даже искать спасенія отъ преслѣдованій въ бѣгствѣ. Само собою разумѣется, что чѣмъ далѣе углубляемся мы въ XIII вѣкъ, тѣмъ болѣе замѣчаемъ, что дѣятельность литературная сосредоточивается исключительно въ средѣ монашества, отдѣленнаго отъ мірскихъ треволненій толстыми стѣнами монастырской ограды и защищеннаго отъ бѣдствій татарщины милостивыми ярлыками могущественныхъ хановъ. Монастырская литература, не прекращаясь, продолжаетъ свое существованіе въ монастыряхъ сѣверо-восточной Руси, и въ томъ-же видѣ, въ какомъ она зачалась въ монастыряхъ Руси юго-западной. Житіе и лѣтопись являются и здѣсь главными литературными родами, надъ которыми въ тишинѣ и уединеніи трудятся авторы-монахи. Житія, извѣстныя уже и прежде, старательно переписываются; накопляется матерьялъ и для написанія новыхъ, сѣверно-русскихъ житій, которыми такъ богата оказалась наша литература XV вѣка. Продолжаются по прежнему и лѣтописи, почти всюду, гдѣ они велись прежде. Сверхъ того, ведутся лѣтописи новыя въ Твери и въ Ростовѣ; а около половины ХІV вѣка зачинается, наконецъ, и лѣтопись великаго княжества московскаго, въ которой даваемо было мѣсто событіямъ и не московскимъ, но подробнѣе и тщательнѣе заносимы были событія собственно московскія, Однако-же, тягостная эпоха татарщины и новыя историческія условія быта въ сѣверо-восточной Руси наложили свою особую печать на эту новую сѣверную, монастырскую лѣтопись. Г. Соловьевъ прекрасно характеризуетъ эту лѣтопись въ своей исторіи. «Въ лѣтописи сѣверной» — говоритъ онъ — "нѣтъ болѣе живой драматической формы разсказа, къ какой историкъ привыкъ въ южной лѣтописи; въ сѣверной лѣтописи дѣйствующія лица дѣйствуютъ молча: воюютъ, мирятся, но ни сами не скажутъ, не лѣтописецъ отъ себя не прибавитъ, за что воюютъ, вслѣдствіе чего мирятся; въ городѣ, на дворѣ княжескомъ ничего не слышно, все тихо; всѣ сидятъ, запершись, и думаютъ думу про себя; отворяются двери, выходятъ люди на сцену, дѣлаютъ что нибудь, но дѣлаютъ молча. Конечно, здѣсь выражается характеръ эпохи, характеръ цѣлаго народонаселенія, котораго дѣйствующія лица являются представителями: лѣтописецъ не могъ выдумывать рѣчей, которыхъ онъ не слыхалъ; но съ другой стороны, нельзя не замѣтить, что самъ лѣтописецъ не разговорчивъ, ибо въ его характерѣ отражается также характеръ эпохи, характеръ цѣлаго народонаселенія; какъ современникъ, онъ зналъ подробности любопытнаго явленія и, однако, записалъ только, что «много нѣчто нестроенія бысть».

Кромѣ веденія лѣтописей, кромѣ собиранія матерьяловъ по составленію сѣверно-русскаго патерика, въ стѣнахъ монастырей продолжали, по прежнему, переписывать оригинальныя русскія и переводныя съ греческаго произведенія предшествовавшихъ вѣковъ — XI, XII и XIII. Такъ отъ XIV столѣтія дошли до насъ два замѣчательныхъ сборника поученій и другихъ статей: «Паисіевскій» и «Златая Цѣпь» ¹). Послѣдній сборникъ въ особенности замѣчателенъ тѣмъ, что онъ представляетъ собою оригинальное русское произведеніе, р_у_с_с_к_у_ю «З_л_а_т_у_ю Ц_ѣ_п_ь», которую не слѣдуетъ смѣшивать съ византійскими сборниками того же имени. «Эта рукопись Златой Цѣпи есть не п_е_р_е_в_о_д_ъ съ греческаго оригинала, носящаго тоже названіе, а самостоятельный сборникъ, въ который вошли частію переводныя, частію же собственно-русскія статьи». Поученія З_л_а_т_о_й Ц_ѣ_п_и представляютъ собою даже рядъ проповѣдей, говоренныхъ однимъ и тѣмъ же русскимъ проповѣдникомъ и притомъ передъ паствою, недавно просвѣщенною христіанствомъ.

¹) По замѣчанію проф. Тихонравова, «Златоустами» или «Златыми Цѣпями» назывались сборники словъ на св. Четыредесятницу, которые стояли въ тѣсной связи съ И_з_м_а_р_а_г_д_а_м_и. «Мнѣ случилось видѣть — говоритъ г. Тихонравовъ — „рукопись Златоуста XVI в.“, озаглавленную словами „Златая Цѣпь“.

Нельзя не обратить вниманія на нѣкоторыя произведенія XIV вѣка, особенно характерно отражающія на себѣ состояніе умовъ въ современномъ обществѣ. Такъ, напримѣръ, нельзя не отмѣтить одного перевода съ греческаго, который въ такой степени обратилъ на себя вниманіе грамотныхъ современниковъ, что даже въ лѣтописи, подъ 1384 годомъ, находимъ упоминаніе о немъ. То было одно изъ многихъ поэтическихъ твореній византійскаго писателя Георгія Писида (жившаго въ VII в.), подъ заглавіемъ „Мірозданіе“. На русскій языкъ оно переведено было какимъ-то Дмитріемъ Зографомъ или Зоографомъ (т. е. живописцемъ) и озаглавлено такъ: „Похвала Богу о сотвореніи всякоіі твари“. Въ произведеніи этомъ описываются „шесть дней творенія“ — одна изъ любимѣйшихъ темъ у византійскихъ духовныхъ поэтовъ.

Въ византійской литературѣ видимъ мы цѣлый рядъ „Ш_е_с_т_о_д_н_е_в_о_в_ъ“, представляющихъ собою нѣчто въ родѣ толкованій на Книгу Бытія. Въ эти толкованія вносились баснословные разсказы о животныхъ, птицахъ, камняхъ, о различныхъ силахъ и явленіяхъ природы. Животныя получали при этомъ чисто-символическое значеніе, и христіанскіе поэты начальной эпохи обращали на нихъ вниманіе не ради того естественно-историческаго интереса, который они могли представлять, а потому, что они „при сотвореніи вселенной были живыми свидѣтелями всемогущества и премудрости Господа“. Такіе Шестодневы стояли въ тѣсной связи съ особымъ видомъ сборниковъ, извѣстныхъ въ средневѣковой литературѣ подъ именемъ ф_и_з_і_о_л_о_г_о_в_ъ, и уже рано перенесенныхъ на почву русскую. Въ составъ физіологовъ входили исключительно или сказанія о животныхъ и птицахъ баснословныхъ, въ родѣ грифона или н_о_г_ъ-п_т_и_ц_ы, хорадра, феникса, дракона и т. д., или „описанія тѣхъ рыбъ, птицъ, животныхъ, которыя въ христіанской литературѣ получили символическій смыслъ, которыя были Предметомъ аллегоріи и примѣненій къ истинамъ христіанскаго вѣроученія“. Ф_и_з_і_о_л_о_г_и оказали весьма сильное вліяніе на литературу народную, а также и на христіанское искусство, которое такъ долго находилось подъ исключительнымъ вліяніемъ Церкви. Вдохновенные ф_и_з_і_о_л_о_г_а_м_и, художники украшали зміями и грифонами заголовки рукописей, иконописцы заносили изображенія символическихъ животныхъ на иконы, а зодчіе покрывали стѣны храмовъ изсѣченными въ камнѣ изображеніями сиренъ, крылатыхъ львовъ и драконовъ. Этимъ значеніемъ ф_и_з_і_о_л_о_г_о_в_ъ отчасти и поясняется то, „почему за переводъ поэмы Георгія Писида принялся Зоографъ (т. е. живописецъ) и почему появленіе этого важнаго комментарія къ иконописному искусству отмѣчено было благочестивымъ лѣтописцемъ“ ¹).

¹) См. статью Тихонравова въ Отчетѣ объ Уваровской преміи 1878, стр. 59.

Отъ половины того же вѣка намъ сохранился памятникъ въ высшей степени замѣчательный уже потому, что отчетливо и ярко очерчиваетъ намъ тотъ кругъ понятій о природѣ и ту степень религіозно-нравственнаго развитія, на которой стояли въ это время лучшіе люди русской интеллигенціи, высшіе представители духовнаго, слѣдовательно, наиболѣе грамотнаго и развитаго сословія. Памятникъ этотъ — знаменитое посланіе новгородскаго архіепископа Василія къ тверскому епископу Ѳеодору „О земномъ раѣ“. Посланіе это было написано по поводу споровъ, возбуждавшихся въ средѣ тверскаго духовенства о томъ: ;,уцѣлѣлъ-ли еще на землѣ земной рай, насажденный Богомъ для Адама, или уже не существуетъ болѣе рай земной, а только мысленный?» Архіепископъ Василій (былъ возведенъ въ санъ архіепископа въ 1330; умеръ въ 1352), прозывавшійся Калѣкой — человѣкъ, повидимому, бывалый и много видѣвшій на своемъ вѣку — сильно возстаетъ въ своемъ посланіи противъ мнѣнія епископа Ѳеодора и другихъ тверичей, будто рай дѣйствительный, земной не сохранился болѣе на землѣ. Различными доводами старается онъ при этомъ доказать, что на о-стокѣ несомнѣнно сохранился насажденный Богомъ для Адама «земной рай», а на западѣ — адъ. Въ числѣ доводовъ своихъ приводитъ онъ между прочимъ и разсказы новгородскихъ, путешественниковъ. Памятникъ этотъ важенъ въ историко-литературномъ отношеніи, и мы его цѣликомъ приводимъ здѣсь.

Въ поясненіе къ нему мы должны замѣтить, что подобныя же сказанія «о земномъ раѣ», существующемъ гдѣ-то далеко на Востокѣ — были распространены и въ западныхъ литературахъ и повторялись даже путешественниками XV вѣка. Такъ одинъ изъ нихъ, Іоаннъ де-Гезе (de Hese, въ 1489 г.), описывая какой-то островъ въ Индіи, ,даетъ описаніе рая, весьма сходное съ тѣмъ, которое находимъ въ посланіи архіепископа Василія. «Этотъ островъ», — говоритъ де-Гезе, — «имѣлъ прелестный видъ и изобиловалъ прекраснѣйшими деревьями и плодами; воздухъ оглашался пріятнымъ пѣніемъ множества птицъ. Мы были тамъ, какъ намъ казалось, около трехъ часовъ, но когда возвратилисъ на корабль, то товарищи наши сказали намъ, что мы пробыли тамъ три дня и три ночи. Островъ этотъ называется R_a_d_i_x p_a_r_a_d_y_s_i (корень рая)». Затѣмъ путешественникъ описываетъ на томъ-же островѣ громадную гору, называемую E_d_u_m, чрезвычайно крутую и кругообразную, на подобіе башни; взойти на нее невозможно. На вершинѣ этой-то горы и находится з_е_м_н_о_й р_а_й. Вечеромъ, когда солнце заходитъ за эту гору, бываетъ видна даже стѣна рая, весьма прозрачная и красивая, блескомъ подобная звѣздамъ. При дальнѣйшемъ описаніи путешествія, тотъ-же авторъ гдѣ-то, на краю моря, находитъ и Ч_и_с_т_и_л_и_щ_е, расположенное на каменистомъ и мрачномъ островѣ. Три дня пробыли около него путешественники, прислушиваясь къ крикамъ и воплямъ душъ, и все время служили службы по усопшимъ. На третій день, когда служба кончилась, услышанъ былъ гласъ съ острова: «слава Всемогущему Богу за эти три дня службы: они освободили три души изъ Чистилища».

Посланіе архіепископа новгородскаго Василія ко владыкѣ тверскому Ѳеодору.

Василій, милостью Божьею архіепископъ новгородскій, священному епископу Ѳеодору тверскому, брату о Господѣ.

Благодать и миръ отъ Бога Отца Вседержителя твоему священству и всему священному собору, игуменамъ, іереямъ и дѣтямъ твоимъ. Такъ какъ смиреніе наше и святой соборъ священный, игумены и іереи, узнали о томъ, что учинилось у васъ въ Твери промежду васъ, людей Божіихъ, поспѣшеніемъ и по совѣту діавола и лихихъ людей, — (мы слышали о распрѣ, бывшей у васъ по поводу того честного рая) — я и провелъ много дней въ изысканіи исправленія божественнаго закона, и вотъ пишу тебѣ, ибо мы, братъ, должны, по Божію по-велѣнію, другъ другу каяться о божественныхъ писаніяхъ, переданныхъ намъ отъ св. апостоловъ и великихъ святителей; и какъ тѣ св. апостолы безпрестанно посылали другъ другу посланія, такъ и намъ слѣдуетъ дѣлать: мы поставлены на ихъ мѣсто — кто къ чему призванъ, тотъ пусть въ томъ и пребываетъ.

Слышалъ я, братъ, что ты повѣствуешь: «рай, въ которомъ былъ Адамъ, не существуетъ болѣе»; ну а мы, братъ, не слыхали о томъ, чтобы онъ уничтожился, и въ писаніи нигдѣ не нашли о томъ святомъ раѣ; но всѣ мы знаемъ изъ святаго Писанія, что Богъ насадилъ рай на востокѣ, въ Эдемѣ, и ввелъ въ него человѣка и заповѣдалъ ему, сказавъ: «если соблюдешь слово мое, то будешь живъ; если-же не соблюдешь его, то да умрешь смертью и да внидешь въ ту же землю, отъ которой ты взятъ». Онъ же (т. е. человѣкъ) преступилъ заповѣдь Божію и былъ изгнанъ изъ рая, и горько оплакивалъ его, восклицая: «о рай пресвѣтлый, для меня насажденный и затворенный изъ-за Евы! Помоли Того, кто сотворилъ тебя и меня создалъ, дабы мнѣ еще пришлось насытиться отъ цвѣтовъ твоихъ». Тогда сказалъ ему Спасъ: «не хочу погубить созданнаго Мною, а только спасти и привести въ истинный разумъ»; — и обѣщалъ ему, что онъ еще разъ войдетъ въ рай… Въ Пареміи же именуются и четыре рѣки, идущія изъ рая: Тигръ, Нилъ, Фисонъ, Евфратъ съ востока. Нилъ же подъ Египтомъ, ловятъ въ немъ силолои (?), течетъ съ высокихъ горъ, которыя (простираются) отъ земли и до неба, а мѣсто то непроходимо для людей, а на верху его Рахмане ¹) живутъ. А вотъ же, братъ, въ Прологѣ, для всѣхъ очевидно, въ чудесахъ св. Архангела Михаила, что онъ, взявъ праведнаго Еноха, посадилъ его въ честномъ раю; да вотъ и Илія святой въ раю же сидитъ, — находилъ его тамъ и Агапій святой, и часть хлѣба (у него) взялъ; а св. Макарій жилъ даже за 20 поприщъ отъ св. рая; и Евфросинъ святой былъ въ раю и три яблока принесъ изъ рая и далъ игумену своему Василію, и отъ нихъ даже было много исцѣленій. И теперь, братъ, тебѣ представляется (рай) мысленнымъ! — но все мысленное представляется видѣніемъ; а то, что Христосъ сказалъ въ евангеліи о второмъ пришествіи — и то вы ужъ не называете ли мысленнымъ? Тѣмъ, которые будутъ по правую руку отъ Него, Онъ скажетъ: «прійдите, благословенные Отцемъ Моимъ, наслѣдуйте царствіе, приготовленное вамъ прежде сотворенія міра»; а тѣмъ, что будутъ по лѣвую руку отъ Него, скажетъ: «отойдите отъ Меня, проклятые, въ вѣчный огонь, приготовленный дьяволу и его ангеламъ; не вамъ» — скажетъ — «приготовилъ Я тѣ мученія, но діаволу и его ангеламъ». О тѣхъ двухъ мѣстахъ Іоаннъ Златоустъ сказалъ: «насадилъ Богъ рай на востокѣ, а на западѣ приготовилъ мученія; такъ точно, какъ во дворѣ царскомъ утѣхи и веселье, а внѣ двора — темница». А вотъ что говоритъ священномученикъ Патрикѣй: «два мѣста приготовлены (Богомъ): одно исполнено благъ, а другое — тьмы и огня». Но не дозволено Богомъ, братъ мой, чтобы люди могли видѣть святой рай, а муки и доселѣ (еще можно видѣть) на западѣ; многіе изъ дѣтей моихъ Новгородцевъ тому свидѣтелями: на дышущемъ морѣ (видѣнъ) червь неусыпающій, (слышенъ) скрежетъ зубовъ и (течетъ) рѣка молненная Моргъ; видно даже, какъ вода входитъ въ преисподнюю и вторично выходитъ изъ нея три раза въ день. И если всѣ тѣ мѣста мученій не пропали, то скажи мнѣ, братъ, какъ бы могло исчезнуть это святое мѣсто (т.-е. рай), въ которомъ Пречистая Богородица и множество святыхъ (пребываютъ), которые, по воскресеніи Господнемъ, явились многимъ въ Іерусалимѣ, и потомъ снова возвратились въ рай? Ибо имъ было сказано: "пламенное оружіе уже не охраняетъ болѣе эдемскихъ воротъ; ибо пришелъ мой Спасъ, восклицая къ вѣрнымъ: «входите снова въ рай!» А вотъ еще, братъ, въ Влажен-нѣ сказано: «врагъ, ради древесной снѣди (т.-е. плода), Адама вывелъ изъ рая, а Христосъ крестомъ ввелъ въ него разбойника». Когда же приближалось представленіе Владычицы нашей Богородицы, ангелъ, въ образѣ воробья, принесъ ей вѣтвь изъ рая, указывая этимъ, гдѣ ей (надлежитъ) быть; а ежели рай мысленный, то зачѣмъ же эту вѣтвь принесъ ей ангелъ, а не мысленную? Ту вѣтвь и апостолы видѣли, и множество невѣрныхъ жидовъ. Ни одно изъ дѣлъ Божіихъ, братъ мой, не можетъ быть тлѣнно; всѣ дѣла Божіи — нетлѣнны. Я собственными глазами видѣлъ, братъ, что вотъ какъ затворилъ своими руками Христосъ городскія ворота (въ Іерусалимѣ), идучи на добровольное мученіе, такъ ихъ и до сихъ поръ отворить не могутъ; а какъ Христосъ постился надъ Іорданомъ, такъ я своими глазами (и нынѣ) видѣлъ его постницу, и тѣ сто финиковыхъ деревьевъ, которыя Христосъ насадилъ, и до нынѣ стоятъ недвижимы, не погибли, не погнили ²). Или, можетъ быть, ты, братъ, думаешь про себя: коли Богъ на востокѣ насадилъ рай, такъ какъ же это въ Іерусалимѣ отыскалось тѣло Адамово? Такъ развѣ же ты не знаешь, братъ, службу ангельскую, какъ скоро они ее совершаютъ: служатъ Богу безъ произнесенія рѣчей, во мгновенія ока переносятся черезъ всю землю и перелетаютъ черезъ всѣ небеса? Богу возможно Адама единымъ словомъ изъ рая перенести въ Іерусалимъ. Такъ Херувиму повелѣлъ онъ охранять эдемскія ворота, а когда Адамъ воскресъ, то повелѣлъ ему вступить въ рай, и множеству святыхъ вмѣстѣ съ нимъ — и слово, и исполненіе у него быстро слѣдуютъ одно за другимъ.

¹) Это мѣсто, по мнѣнію нашихъ ученыхъ, Буслаева и Тихонравова, указываетъ на то, что архіепископу Василію было извѣстно одно изъ весьма распространенныхъ у васъ въ древности апокрифическихъ сочиненій, извѣстное подъ заглавіемъ: «Х_о_ж_д_е_н_і_е З_о_с_и_м_ы в_ъ р_а_й к_ъ б_л_а_ж_е_н_н_ы_м_ъ Р_а_х_м_а_н_а_м_ъ». Обдумывая вопросъ о земномъ раѣ, Василій очевидно и прочелъ по этому вопросу все, что у него было подъ руками. «Горы, идущія отъ земли и до неба», непроходимыя для людей и служащія мѣстопребываніемъ Рахманамъ, заимствованы имъ изъ «Хожденія Зосимы», въ которомъ мѣсто горъ заступаетъ «стѣна облачная», сквозь которую не проходитъ «ни птица, ни духъ вѣтренъ, ни солнце, ни превабитель (т. е. соблазнитель) дьяволъ».

²) Извѣстно, что архіепископъ Василій, до возведенія въ этотъ санъ, предпринималъ путешествіе въ Святую Землю; потому и говоритъ онъ здѣсь о Іерусалимѣ, какъ очевидецъ. Не потому ли было придано ему и самое прозвище его? Странникамъ въ Св. Землю очень часто придавалось въ древней Руси прозваніе «каликъ» или «каликъ-перехожихъ».

А то мѣсто св. рая находилъ и Моиславъ Новгородецъ съ сыномъ своимъ Яковомъ; всѣхъ ихъ было три юмы, и одна изъ нихъ погибла послѣ долгихъ блужденій; а двѣ другія потомъ долго носило вѣтромъ и принесло къ высокимъ горамъ. И видѣли они, что на той горѣ чудной лазурью написанъ Деисусъ удивительно громадный по размѣру, какъ бы не человѣческими руками сотворенный, но Божьею благодатью; и свѣтъ въ томъ мѣстѣ былъ самосіянный, такой, что человѣку и не пересказать: и долго оставались они на томъ мѣстѣ, а солнца не видѣли, хотя свѣтъ былъ и сильный, болѣе сильный, нежели свѣтъ солнца; а на тѣхъ горахъ слышны были многія ликованія и веселые голоса. И повелѣли они одному изъ друзей своихъ взойти по шеглѣ (бревно съ зарубами) на ту гору, дабы посмотрѣть, что это за свѣтъ, и откуда несутся эти ликующіе голоса; и когда онъ взошелъ на ту гору, то всплеснулъ руками и засмѣялся, и побѣжалъ отъ друзей своихъ по направленію къ голосу. Они же очень тому удивились, и послали другаго, наказавъ ему, чтобы онъ къ нимъ возвратился и сказалъ, что тамъ такое на горѣ; но и тотъ сдѣлалъ то-же самое: и не думалъ возвратиться къ нимъ, а съ великою радостью побѣжалъ отъ нихъ прочь. Тогда они перепугались, и начали раздумывать про себя, говоря: «если бы даже и смерть приключилась, а все же намъ слѣдовало бы видѣть свѣтлость этого мѣста» — и послали третьяго на гору, привязавъ его за ногу веревкой, и тотъ, также хотѣлъ сдѣлать (какъ первые два), радостно всплеснулъ руками и побѣжалъ, забывъ въ радости о веревкѣ на ногѣ своей; а они и сдернули его веревкой, и онъ оказался мертвымъ. Тогда они побѣжали (на лодьяхъ своихъ) обратно; не дано имъ было болѣе видѣть ту неизреченную свѣтлость, ни слышать тамошняго веселія и ликованія; а тѣхъ мужей, братъ мой, еще и понынѣ дѣти и внучата живутъ въ добромъ здоровьѣ.

VІІ.

Лѣтописныя повѣсти и сказанія. — Рязанское сказаніе о нашествіи Батыя. — Задонщина.

Собираясь перейти къ обзору нѣкоторыхъ литературныхъ родовъ, получившихъ преимущественное развитіе въ XIV вѣкѣ, мы должны будемъ сказать нѣсколько словъ объ особомъ значеніи монастырей на нашемъ русскомъ сѣверо-востокѣ.

Тамъ, около новаго центра русской политической жизни, являются и новые центры жизни духовной и умственной. Какъ около Кіева явился столь замѣчательный въ исторіи нашего просвѣщенія и литературы монастырь Кіево-печерскій, воспитавшій въ стѣнахъ своихъ Ѳеодосія, Нестора, Поликарпа и Серапіона, такъ и около молодой, еще не окрѣпшей, Москвы явился монастырь Троицкій, основанный св. Сергіемъ. Изъ него-то, какъ изъ центра, сильными лучами, во всѣ стороны, разошлись колоніи сподвижниковъ и учениковъ св. Сергія, основавшихъ множество новыхъ монастырей по всему лицу земли Русской. Не вдаваясь въ подробности исторіи нашихъ монастырей, мы должны однако замѣтить, что монастыри наши на сѣверѣ и сѣверо-востокѣ Руси имѣли нѣсколько особый, отдѣльный отъ южно-русскихъ монастырей характеръ. Среди непроходимыхъ болотъ и пустынь, среди дремучихъ лѣсовъ они почти всюду являлись проводниками цивилизаціи и новыхъ началъ жизни гражданственной. Вотъ почему, вѣроятно уже очень рано, монастыри пріобрѣтаютъ у насъ важное значеніе политическое, и духовные дѣятели, стоящіе во главѣ ихъ, вскорѣ начинаютъ оказывать немаловажное вліяніе на общій ходъ государственной жизни. Уже со второй половины XIV вѣка, св. Сергій и подобные ему подвижники начинаютъ вступаться въ междукняжескіе раздоры являются смиренными примирителями необузданныхъ политическихъ страстей или твердыми увѣщателями въ борьбѣ противъ татаръ. Отсюда-то, начиная съ конца XIV вѣка, видимъ даже цѣлый особый родъ литературы духовной — проповѣдь п_о_л_и_т_и_ч_е_с_к_у_ю, въ видѣ посланій духовныхъ лицъ къ князьямъ. Этотъ родъ, вмѣстѣ съ проповѣдью обличительной и полемической, направленной противъ ересей, особенно развивается у насъ въ XV вѣкѣ, и потому будетъ еще разсмотрѣнъ нами въ свое время и въ своемъ мѣстѣ, такъ какъ эту главу намъ прійдется посвятить обозрѣнію нѣкоторыхъ любопытныхъ особенностей нашей литературы, современной татарскому періоду.

Въ числѣ этихъ особенностей, въ литературѣ исторической являются с_к_а_з_а_н_і_я о_б_ъ о_т_д_ѣ_л_ь_н_ы_х_ъ и_с_т_о_р_и_ч_е_с_к_и_х_ъ л_и_ц_а_х_ъ и о_б_ъ о_т_д_ѣ_л_ь_н_ы_х_ъ с_о_б_ы_т_і_я_х_ъ, которыя обращали на себя преимущественное вниманіе современниковъ по важности своего значенія или поражали ихъ воображеніе какими нибудь чудесными, необычайными обстоятельствами. Сказанія написаны, по большей части, современниками, очевидцами и участниками въ описываемыхъ событіяхъ. Они сохраняютъ драгоцѣнныя для исторіи подробности событій и не менѣе драгоцѣнныя воззрѣнія. Къ такимъ сказаніямъ принадлежатъ многіе разсказы первоначальной лѣтописи, преимущественно сказанія о Борисѣ и Глѣбѣ, объ ослѣпленіи Василька ¹). Послѣдующія лѣтописи представляли также много отдѣльныхъ сказаніи: напр., сказаніе объ убіеніи Андрея Боголюбскаго, о распрѣ его братьевъ съ племянниками, о походѣ Игоря на Половцевъ, о Липицкой битвѣ, о битвѣ при Калкѣ, о нашествіи Батыя и т. д. Сказанія эти, впрочемъ, не только вставлялись въ лѣтописи, но появлялись въ видѣ отдѣльныхъ статей и въ сборникахъ, подъ различными названіями: п_о_в_ѣ_д_а_н_і_й, п_о_в_ѣ_с_т_е_й, с_к_а_з_а_н_і_й и с_л_о_в_ъ. Особенно возросло число этихъ сказаній послѣ татарскаго погрома. Главною темою и главными сюжетами всѣхъ этихъ произведеній являлись на сѣверо-востокѣ отношенія къ ордѣ и борьба съ татарами; на сѣверо-западѣ — борьба Новгорода и Пскова съ нѣмцами, Литвою и шведами. Не только самая форма этихъ о_т_д_ѣ_л_ь_н_ы_х_ъ сказаній, но и способъ изложенія въ нихъ — очень замѣчательны: они являются уже чисто-литературными произведеніями, въ которыхъ выражается сознательное желаніе извѣстнымъ образомъ освѣтить, восхвалить, украсить цѣлымъ рядомъ подробностей нѣкоторый историческій фактъ или рядъ фактовъ, относящихся къ жизни извѣстнаго лица. При этомъ авторы сказаній явно заботятся объ украшеніи своего разсказа, о преувеличеніи качествъ въ описываемыхъ ими герояхъ: вотъ почему самыя сказанія эти получили совершенно вѣрное наименованіе сказаній у_к_р_а_ш_е_н_н_ы_х_ъ. Въ нихъ дѣйствительно все у_к_р_а_ш_е_н_о: и событія украшены сверхъестественными подробностями, и лица украшены такими качествами и добродѣтелями, какими, въ совокупности, едва-ли обладалъ кто-либо изъ смертныхъ. Вотъ, напримѣръ, какъ сочинитель «С_к_а_з_а_н_і_я о в_е_л_и_к_о_м_ъ к_н_я_з_ѣ А_л_е_к_с_а_н_д_р_ѣ Н_е_в_с_к_о_м_ъ», современникъ и приближенный ему человѣкъ, слышавшій отъ него самого разсказъ о Невской битвѣ, описываетъ своего героя. Въ началѣ сказанія онъ говоритъ, что собирается разсказывать «о великомъ князѣ нашемъ Александрѣ Ярославичѣ, объ умномъ, кроткомъ, и смысленномъ, и храбромъ соименникѣ царя Александра Македонскаго, подобномъ крѣпостью и храбростью царю А_л_е_в_х_ы_с_у (Ахиллесу)». Затѣмъ, подкрѣпивъ «грубый умъ свой и слабыя силы молитвою къ Пресвятой Богородицѣ», авторъ разсказываетъ о происхожденіи Александра Невскаго отъ благочестивыхъ и боголюбивыхъ родителей и такъ обрисовываетъ его внѣшность: «ростомъ онъ былъ больше всѣхъ другихъ людей, голосъ его раздавался въ народѣ, какъ труба, а лицо у него было, какъ у Іосифа Прекраснаго, а сила его равнялась половинѣ силъ Сампсоновыхъ; и далъ ему Богъ Соломонову премудрость, а храбрость римскаго царя Е_у_с_п_а_с_ь_я_н_а (Веспасіана)». Это сравненіе лицъ историческихъ русскихъ, по чертамъ лица и характера, съ лицами библейскими или съ героями классической древности (на сколько она, по отрывкамъ византійскихъ сказаній, была извѣстна русскимъ книжникамъ) сближаетъ эти сказанія съ множествомъ подобныхъ же произведеній западной средневѣковой литературы, «также написанныхъ монахами-книжниками. Далекіе отъ волненій дѣйствительной жизни, исключительно преданные изученію св. писанія и немногихъ другихъ книгъ своего небольшаго монастырскаго книгохранилища, они изъ него-то и вынуждены почерпать образы для своего поэтическаго вдохновенія, такъ какъ жизнь внѣмонастырская для нихъ не существуетъ, а та, — среди которой они живутъ въ стѣнахъ своей обители, — можетъ настроить ихъ воображеніе только на одинъ религіозно-нравственный ладъ.

¹) Бестужевъ-Рюминъ, „Русская Исторія“, ч. I, 37—33.

Любопытнѣйшимъ изъ этихъ сѣверо-западныхъ украшенныхъ сказаній нашихъ является конечно — Р_у_к_о_п_и_с_а_н_і_е М_а_г_н_у_ш_а, к_о_р_о_л_я с_в_ѣ_й_с_к_а_г_о. Основою ему послужилъ дѣйствительный историческій фактъ. Шведскій король, Магнусъ Эриксонъ, предпринималъ крестовый походъ противъ Новгорода; походъ Магнуса, сначала грозившій большою опасностью новгородцамъ и православію, не удался; и на родинѣ Магнуса ожидали неудачи и бѣдствія: онъ вовлеченъ былъ въ междоусобную войну со своими сыновьями, потомъ свергнутъ вельможами съ престола и, послѣ пятилѣтняго томленія въ плѣну, скончался въ Норвегіи, въ 1374 г. Эта историческая основа, вѣроятно, поразила трагическою стороною дѣйствительности современныхъ новгородскихъ книжниковъ, которымъ, конечно, при ихъ постоянныхъ торговыхъ сношеніяхъ съ Швеціею, стали вскорѣ извѣстны всѣ обстоятельства жизни нѣкогда грознаго для нихъ Магнуса. И вотъ въ Новгородѣ составлено было „Р_у_к_о_п_и_с_а_н_і_е М_а_г_н_у_ш_а“. Въ немъ, въ формѣ русскихъ завѣщаній, Магнусъ разсказываетъ всю свою жизнь и бѣдствія, постигшія его будто бы за то, что онъ преступилъ противъ Новгорода крестное цѣлованіе, и даетъ совѣты дѣтямъ своимъ, чтобы они не воевали съ Новгородомъ, если не хотятъ подвергнуться такимъ же бѣдамъ и напастямъ.

„Я, Магнусъ, король шведскій, нареченный во св. крещеніи Григорій, отходя отъ свѣта сего, пишу рукописаніе при жизни своей, и приказываю своимъ дѣтямъ, своей братьѣ и всей землѣ шведской: не наступайте на Русь на крестномъ цѣлованіи, потому что намъ не удается“. (За этимъ слѣдуетъ перечисленіе всѣхъ неудачныхъ шведскихъ походовъ на Русь, начиная отъ Биргера, сражавшагося съ Александромъ Невскимъ, до самаго Магнуса). „Послѣ похода моего“, — продолжаетъ Магнусъ, — „нашла на нашу землю шведскую погибель, потомъ, моръ, голодъ и междоусобная война. У меня самаго отнялъ Богъ умъ, и просидѣлъ я цѣлый годъ задѣланъ въ палатѣ, прикованный на цѣпи; потомъ пріѣхалъ сынъ мой изъ Мурманской (Норвежской) земли, вынулъ меня изъ палаты и повелъ въ свою землю мурманскую. Но и на дорогѣ опять поднялась буря, потопила корабли и людей моихъ, самого меня вѣтеръ носилъ три дня и три ночи, наконецъ принесъ подъ монастырь св. Спаса, въ Полную рѣку; здѣсь монахи сняли меня съ доски, внесли въ монастырь, постригли въ чернецы и схиму, послѣ чего и живу я три дня и три ночи; а всѣмъ этимъ Богъ наказалъ меня за мое высокоуміе, что наступалъ я на Русь вопреки крестному цѣлованію. Теперь приказываю своимъ дѣтямъ и братьямъ: не наступайте на Русь на крестномъ цѣлованіи; а кто наступитъ, на того Богъ, и огонь, и вода, которыми я былъ казненъ; а все это сотворилъ мнѣ Богъ къ моему спасенію“.

Первая изъ только-что упомянутыхъ нами повѣстей принадлежитъ XIII вѣку, вторая — XIV. Къ XIII же вѣку относятся: „Рязанское сказаніе о нашествіи Батыя“, сказаніе „объ убіеніи Михаила Черниговскаго и боярина его Ѳеодора въ ордѣ отъ Батыя“ и сказаніе „о благовѣрномъ князѣ Довмонтѣ и о храбрости его“. Къ XIV вѣку, въ теченіе котораго этотъ литературный родъ особенно укоренился и развился у насъ, относятся, — кромѣ „Магнушева рукописанія“, — „сказаніе объ убіеніи кн. Михаила Тверскаго въ ордѣ отъ Узбека“, „о взятіи и раззореніи Москвы Тохтамышемъ“, „повѣсть о спасеніи Москвы отъ Тамерлана“, „слово о томъ, какъ бился Витовтъ съ Темиръ-Кутлуемъ“, „слово о житіи и преставленіи Димитрія Донскаго“; наконецъ — цѣлый рядъ сказаній „о Мамаевомъ побоищѣ“.

Изъ этого простаго перечисленія видно, что главный интересъ всѣхъ повѣстей и сказаній, сохранившихся намъ отъ XIII и XIV вѣка, вращается около одной главной основы — татарскаго ига и борьбы противъ татаръ. Этотъ живой интересъ придалъ нѣкоторымъ изъ однообразныхъ и риторски-напыщенныхъ сказаніи, повѣстей и словъ живыя краски поэтическаго одушевленія. Такимъ одушевленіемъ особенно отличается „Рязанское сказаніе о нашествіи Батыя“, которое мы передадимъ здѣсь вкратцѣ, а въ добавленіи къ главѣ сообщимъ то же самое сказаніе въ поэтическомъ пересказѣ Л. Мея.

„Пришелъ за грѣхи наши безбожный царь Батый на Русскую землю съ множествомъ войска татарскаго, и сталъ на рѣкѣ Воронежѣ, и послалъ къ князю Юрію Игоревичу Рязанскому пословъ, требуя десятины отъ всего: и отъ князей, и отъ людей, и отъ коней“. Такъ начинается русское сказаніе, тѣсно связанное съ другимъ сказаніемъ „о перенесеніи чудотворнаго образа Николы Зарайскаго изъ Корсуня въ Рязань“. Затѣмъ описываются совѣщанія князей, которые рѣшаютъ отправить къ Батыю молодаго князя Ѳеодора Юрьевича съ дарами и просьбою — не воевать рязанской земли. Князь Ѳеодоръ ласково принятъ Батыемъ, который взялъ отъ него и дары… на тутъ одинъ рязанскій бояринъ-измѣнникъ шепнулъ хану, что у Ѳеодора жена — красавица; Батый потребовалъ, чтобы Ѳеодоръ показалъ ему жену; на это тотъ улыбнулся и отвѣчалъ ему: „когда насъ одолѣешь, тогда и женами нашими владѣть будешь“. Батый приказалъ убить Ѳеодора и сопровождавшихъ его князей и бросить тѣла ихъ звѣрямъ и птицамъ на растерзаніе. Одинъ изъ пѣстуновъ князя, именемъ Аполоница, успѣлъ скрыть на нѣкоторое время тѣло возлелѣяннаго имъ питомца и поспѣшилъ съ вѣстью о смерти его къ благовѣрной княгинѣ Евпраксіи, женѣ Ѳеодора Юрьевича. Блаженная княгиня Евпраксія стояла на стѣнѣ высокаго терема и держала на рукахъ сына своего Ивана, когда къ ней пришелъ Аполоница съ горестною вѣстью о мученической кончинѣ ея супруга; и вотъ, едва услышала она эту вѣсть, какъ вмѣстѣ съ сыномъ бросилась внизъ съ высокой стѣны и убилась до смерти.

Тогда князь Юрій Игоревичъ Рязанскій, съ другими сосѣдними князьями, выступилъ на встрѣчу полчищамъ татарскимъ, и произошла сѣча ужасная: „одному приходилюсь“ — по выраженію сказанія — „биться съ тысячами, а двоимъ — съ тьмами“. Первый палъ въ битвѣ братъ Юрія, Давидъ Игоревичъ. Увидѣвъ это, Юрій въ горести воскликнулъ: „братія моя милая, дружина ласковая, узорочье и воспитаніе рязанское! мужайтесь и крѣпитесь! братъ нашъ Давидъ прежде насъ испилъ чашу, — и мы-ли ее не выпьемъ!“ У_д_а_л_ь_ц_ы ж_е и р_ѣ_з_в_е_ц_ы рязанскіе такъ крѣпко бились, что даже земля подъ ними стонала и Батыевы полки пришли въ смятеніе. Однако же несмѣтное множество полковъ одолѣло горсть храбрыхъ: — ни одинъ не ушелъ: „всѣ равно пали и испили единую общую чашу смерти, всѣ полегли тамъ вмѣстѣ“. Одинъ только Олегъ Игоревичъ, по прозванію Красный, взятъ былъ, израненный, въ плѣнъ Батыемъ, но и тотъ пріялъ вѣнецъ мученическій, ибо началъ укорять Батыя, называя его безбожнымъ и врагомъ христіанства, и тотъ повелѣлъ изрубить его въ куски. Вслѣдъ за битвою, полчища татарскія осадили Рязань, взяли ее послѣ долгой и храброй обороны, и сравняли съ землею. Тогда вдругъ, съ небольшою горстью избѣгнувшихъ гибели рязанцевъ, является мстителемъ своихъ сооттичей одинъ изъ вельможъ рязанскихъ, по имени Евпатій Коловратъ. Со стороны Чернигова, гдѣ онъ собиралъ дань для своего князя, этотъ удалецъ внезапно ударяетъ на татарскія полчища и начинаетъ избивать ихъ нещадно. Татары не могутъ понять, откуда явился этотъ исполинъ со своею богатырскою дружиною? Самъ царь Батый затрепеталъ и тревожно спрашиваетъ приведенныхъ къ нему плѣнниковъ изъ дружины Евпатія, кто они, какой вѣры и къ чему столько зла творятъ татарамъ? И они отвѣчали: „мы всѣ вѣры христіанской, а рабы великаго князя Юрія Игоревича, отъ полка Евпатія Коловрата, посланы всѣ отъ кн. Юрія Игоревича Рязанскаго почтить тебя, сильнаго царя, и честно проводить, и честь тебѣ должную воздать; не подивися на насъ, царь, что мы не успѣваемъ наливать чашъ на великую силу татарскую“. Тогда Батый высылаетъ противъ Евпатія шурина своего Таврула, который хвалится тѣмъ, что привезетъ къ Батыю Евпатія живымъ. Но едва съѣхались они съ Евпатіемъ, какъ тотъ разсѣкъ его нá-полы, до самаго сѣдла… Также точно побилъ и изрубилъ онъ много и другихъ знатныхъ татаръ, пока они не навели на него м_н_о_ж_е_с_т_в_о с_а_н_е_й с_о с_н_а_р_я_д_о_м_ъ (?) и тутъ только едва его одолѣли, и принесли его тѣло къ Батыю. И подивился Батый богатырскому тѣлу Евпатія, и сказалъ: „братъ Евпатій, гораздо ты меня употчивалъ съ малою твоею дружиною, да много побилъ и знаменитыхъ богатырей сильной орды; если бы ты у меня, царя, служилъ, то я бы тебя противъ сердца своего держалъ“. И повелѣлъ царь Батый отдать тѣло Евпатіево остальной его дружинѣ, которая взята была на побоищѣ еще живая, и повелѣлъ ихъ отпустить съ тѣломъ (Евпатія) и ничѣмъ имъ не вредить».

Въ концѣ этого замѣчательнаго сказанія прибавленъ «плачъ князя Игоря Игоревича о братіи, побіенной отъ нечестиваго царя Батыя». Такого рода «плачи» присоединялись къ очень многимъ изъ повѣстей и сказаній, не только излагающихъ горестныя событія въ родѣ только что помянутаго «Рязанскаго взятія», но даже и радостныя (такія, напримѣръ, какъ побѣда надъ Мамаемъ), однако же сопряженныя съ большими потерями и гибелью многихъ храбрыхъ. Вслѣдствіе этого, нѣкоторыя повѣсти наши носятъ названіе умильныхъ повѣстей или сказаніи, т. е. трогательныхъ, возбуждающихъ жалость.

Важнѣйшее мѣсто, въ числѣ другихъ повѣстей и сказаній XIV вѣка, несомнѣнно принадлежитъ сказаніямъ о Мамаевомъ побоищѣ. Это важное событіе историческое не могло не найти себѣ отголоска въ сердцахъ современниковъ.

И сколько голосовъ должны были во всѣхъ концахъ Руси откликнуться радостною пѣснею на слухъ о побѣдѣ надъ п_о_г_а_н_ы_м_и, о томъ, что первое дружное усиліе еще разрозненной земли Русской увѣнчалось успѣхомъ, превосходившимъ всякое ожиданіе. Побѣда, одержанная Димитріемъ Донскимъ надъ татарами на Куликовомъ полѣ (1380 г.), должна была, вслѣдствіе этого, послужить основой множеству произведеній и въ народной, устной литературѣ, и въ книжной литературѣ сказаній и повѣданій, заносившихся въ сборники и лѣтописи. Сочувствіе къ великому событію выразилось въ этихъ произведеніяхъ не только страшною ненавистью къ отступникамъ отъ общаго дѣла, но и стремленіемъ различныхъ городовъ и областей къ громкому заявленію о своемъ участіи въ событіи, о своихъ усиліяхъ, способствовавшихъ одержанію побѣды надъ татарами. Это стремленіе проявилось въ произведеніяхъ, касающихся Куликовской битвы, въ видѣ отдѣльныхъ эпизодовъ, которыми, въ разныхъ концахъ Руси, украшалось общее сказаніе о «З_а_д_о_н_щ_и_н_ѣ ¹) в_е_л_и_к_а_г_о к_н_я_з_я г_о_с_п_о_д_и_н_а Д_м_и_т_р_і_я И_в_а_н_о_в_и_ч_а и б_р_а_т_а е_г_о В_л_а_д_и_м_і_р_а А_н_д_р_е_е_в_и_ч_а».

¹) З_а_д_о_н_щ_и_н_а, т. е. походъ за Донъ.

Въ одномъ пересказѣ этого сказанія, въ которомъ сильнѣе другихъ отразилось вліяніе народной фантазіи, весь успѣхъ битвы приписывается хитрости одного изъ русскихъ вождей — Волынца — устроившаго засаду вмѣстѣ съ братомъ великаго князя Владиміромъ Андреевичемъ. Волынецъ и рисуется въ этомъ пересказѣ такими. чертами, которыя весьма ясно напоминаютъ намъ нѣкоторыхъ героевъ нашей народной поэзіи, являющихся въ былинахъ. Такъ, напримѣръ, передъ битвою, онъ выходитъ на поле между двумя войсками и по различнымъ примѣтамъ, которыя ему удается наблюсти, предсказываетъ, что побѣда останется на сторонѣ русскаго воинства. Въ другихъ пересказахъ сказанія, очевидно монастырскихъ, особенное вниманіе обращено на то участіе, которое въ самомъ разгарѣ битвы принимало «н_е_б_е_с_н_о_е в_о_и_н_с_т_в_о», поражавшее татаръ, а также и на видѣніе стража-разбойника Ѳомы Хаберцеева, которое должно было служить знаменіемъ побѣды христіанъ. Несмотря на то, что подобные эпизоды довольно рѣзко отличаютъ народныя сказанія «о Мамаевомъ побоищѣ» отъ сказаній книжныхъ, — тѣ и другія сказанія не составляютъ двухъ рѣзко-отдѣльныхъ родовъ, потому что и книжныя сказанія, какъ видно, пополнялись съ самаго начала чертами произведеній народной фантазіи, и народныя, поздно за-писанныя, искажались болѣе или менѣе значительными книжными добавленіями.

Чрезвычайно любопытною чертою всѣхъ сказаній о Куликовской битвѣ, преимущественно книжныхъ, является замѣчательное сходство ихъ, по складу и языку, съ знаменитымъ памятникомъ XII вѣка — со словомъ о полку Игоревѣ. Замѣтно, что это произведеніе было извѣстно авторамъ сказаній о Куликовской битвѣ, почиталось ими образцовымъ, и потому побуждало ихъ къ подражанію — надо сказать правду — весьма не-искусному. Это особенно ярко выясняется изъ сравненія «Плача Ярославны» съ однообразнымъ и многословнымъ прощальнымъ плачемъ супруги Дмитрія, княгини Евдокіи, или — еще болѣе — изъ сравненія превосходнаго описанія Курянъ, воиновъ Яръ-Тура Всеволода, «повитыхъ подъ трубами, вскормленныхъ съ конца копья» — съ описаніемъ воиновъ Владиміра Андреевича въ «Сказаніи», гдѣ этотъ князь говоритъ, что «воеводы у насъ вельми крѣпки, а русскіе удальцы свѣдоми, имѣютъ подъ собою борзы кони, и доспѣхи имѣютъ вельми тверды, щиты червленные, копья злаченыя, сабли булатныя», и т. д.

Одинъ изъ древнѣйшихъ списковъ, въ которыхъ сохранилось наше сказаніе «о Задонщинѣ», приписывая это сказаніе какому-то боярину Софонію, вспоминаетъ, между прочимъ, и про Бояна, «в_ъ г_о_р_о_д_ѣ К_і_е_в_ѣ г_о_р_а_з_д_н_а г_у_д_ц_а», прославлявшаго древнихъ князей. Затѣмъ авторъ приглашаетъ всѣхъ послушать пѣснь въ хвалу великаго князя Дмитрія Ивановича и брата его Владиміра Андреевича; послѣ этого авторъ обращается къ жаворонку и соловью, которымъ предлагаетъ воспѣть славу великаго князя Дмитрія, и описываются сборы войска въ разныхъ мѣстахъ Руси; очень хорошо представлены эти сборы въ Новѣгородѣ:

«Звонятъ колокола вѣчевые въ Новѣ-городѣ; стоятъ мужи-Новгородцы у св. Софіи, и говорятъ таково жалобно: „ужъ намъ, братья, къ великому князю Дмитрію Ивановичу на помощь не поспѣть“. Тогда словно орлы слетѣлись со всей полуночной страны: то не орлы слетѣлись — выѣхали посадники изъ великаго Нова-города, съ семью тысячами войска, къ великому князю Дмитрію Ивановичу и брату его, князю Владиміру Андреевичу».

И вотъ, словно грозныя тучи, идутъ отовсюду на Русскую землю полчища поганыхъ и вся природа грозитъ имъ гибелью въ своихъ знаменьяхъ. Однако же первыя стычки Русскихъ съ татарами неудачны: много христіанъ гибнетъ, а побѣда все на сторонѣ поганыхъ. Тогда горько всплакались о своихъ мужьяхъ боярыни московскія; а Микулина жена даже обратилась къ Дону съ мольбою, говоря: «Донъ, Донъ, быстрый Донъ, ты прошелъ землю Половецкую, пробилъ берега харалужные: прилелѣй моего Микулу Васильевича». Въ субботу же, на рождество св. Богородицы, «изрубили христіане поганые полки на полѣ Куликовѣ, на рѣкѣ Напрядѣ». При описаніи самой битвы разсказывается о томъ, какъ Владиміръ Андреевичъ проситъ у брата помощи: «татары» — говоритъ онъ — «храбрую дружину у насъ истеряли, а въ трупьѣ человѣчьи борзые кони и скочить не могутъ, а въ крови бродятъ по колѣно». Тогда взмолился и самъ князь великій къ своимъ боярамъ: «Братья бояре и воеводы, и дѣти боярскія, вотъ гдѣ найдете вы ваши сладкіе московскіе меды и добудете себѣ великія мѣста и женамъ своимъ». Вслѣдъ затѣмъ вражье войско смято дружнымъ ударомъ Русскихъ: Татары бѣгутъ, «скрежеща зубами и раздирая лица свои», въ злобѣ и отчаяніи. Мамай ищетъ убѣжища въ "Хаѳестѣ градѣ и сноситъ насмѣшки жителей его: «не бывать тебѣ, поганый Мамай» — говорятъ они — "въ Батыя-царя; пришелъ ты на Русь съ девятью ордами и семидесятью князьями, а нынѣ бѣжишь самъ-девять въ Лукоморье. Нешто тебя князья русскіе гораздо употчивали? Ни князей съ тобой нѣтъ, ни воеводъ; нешто ты гораздо упился у быстраго Дону на полѣ Куликовѣ, на травѣ-ковылѣ? А на Русской землѣ въ то же время всѣ веселятся и радуются, хотя трупы христіанъ лежатъ у Дона великаго, и Донъ три дня кровью течетъ. Великій князь Дмитрій Ивановичъ считаетъ убитыхъ и трогательно прощается съ ними, говоря: «Здѣсь суждено было вамъ пасть, на этомъ мѣстѣ межъ Дономъ и Днѣпромъ, на подѣ Куликовѣ, на рѣчкѣ Напрядѣ! Здѣсь положили вы головы за святыя церкви, за землю Русскую, за вѣру христіанскую. Простите мнѣ, братья, и благословите насъ; а вамъ всѣмъ вѣнецъ (предназначенъ) въ будущемъ вѣкѣ».

Хотя этотъ рядъ сказаній о битвѣ куликовской и подвигахъ великаго князя Дмитрія Ивановича представляетъ собою произведенія большею частью незамѣчательныя въ литературномъ отношеніи; хотя по сравненію съ памятникомъ XII вѣка, въ которомъ воспѣвался незначительный походъ князя сѣверскаго на половцевъ, всѣ эти сказанія являются блѣдными и безцвѣтными подражаніями, часто повторяющими буквально цѣлыя фразы Слова и Полку Игоревѣ — однако же эти сказанія важны по духу своему, какъ выраженія того общаго стремленія, которое одушевляло всѣхъ русскихъ людей въ концѣ XIV столѣтія. Впервые пробудилось у нихъ около того времени сознаніе своей силы, сознаніе возможности бороться съ ненавистными и страшными врагами Руси, въ теченіе полутора вѣка угнетавшими ее своимъ тягостнымъ игомъ. Сознаніе того, что борьба съ татарами необходима и неизбѣжна, начало болѣе и болѣе вкореняться въ русскомъ обществѣ и прекрасно выразилось въ одной изъ нашихъ лѣтописей конца XV вѣка, въ которой лѣтописецъ, негодуя на бояръ, совѣтовавшихъ Іоанну III мириться съ Ахматомъ, восклицаетъ:

«О храбрые, мужественные сынове русскіе, потщитеся сохранить свое отечество, Русскую землю, отъ поганыхъ; не пощадите своихъ головъ, да и не узрятъ очи ваши плѣненія и грабленія святыхъ церквей и домовъ вашихъ, и убіенія дѣтей вашихъ и поруганія женъ и дочерей вашихъ. Многія великія и славныя земли пострадали отъ турокъ, какъ напримѣръ греки и болгаре, и Трапезонъ, и Аморія, и арбаносы, и хорваты, и Каѳра, и иныя многія земли, которыя не выступили противъ врага мужественно; и погибли тѣ народы, и отечество свое изгубили, и землю, и государство, и скитаются по чужимъ странамъ, по истинѣ, какъ бѣдные странники, достойные вполнѣ и плача, и слезъ — и всѣ поносятъ ихъ и оплевываютъ ихъ, какъ н_е_м_у_ж_е_с_т_в_е_н_н_ы_х_ъ!… Пощади, Господи, насъ, православныхъ христіанъ, отъ такого бѣдствія, по молитвамъ Богородицы и всѣхъ святыхъ. Аминь».

Эти слова лѣтописца, современника Іоанна III, при которомъ совершилось окончательное избавленіе Руси отъ татарскаго ига, были только послѣднимъ отголоскомъ того стремленія къ борьбѣ съ врагами отечества, которому первоначальнымъ выраженіемъ послужило сказаніе о куликовской битвѣ, какъ о первой одержанной надъ ними достославной побѣдѣ.

ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ ГЛАВѢ СЕДЬМОЙ.

Пѣсня про боярина Евпатія Коловрата *).

Въ изложеніи Л. Мея.

• ) Это поэтическій пересказъ того рязанскаго сказанія, о которомъ мы уноминали выше, на стр. 90—91.

На святой Руси быль и была,

Только быльемъ давно поросла…

Охъ — вы, зорюшки-зори!

Не одинъ годъ въ поднебесьѣ вы зажигаетесь,

Не въ первой въ синемъ морѣ купаетесь:

Посвѣтите съ поднебесья, красныя,

На бывалые дни, на ненастные!…

Вы, курганы, курганы сѣдые!

Насыпные курганы, степные!

Вы надъ кѣмъ, подгорюнившись, стонете,

Чьи вы бѣлыя кости хороните?

Разскажите, какъ русскую силу

Клала русская удаль въ могилу?…

I.

Къ городу — Рязани

Катятъ трои сани,

Сани розвальныя —

Дуги росписныя;

Вожжи на отлетѣ;

Кони на разлетѣ;

Колокольчикъ плачетъ —

За версту маячитъ.

Первыя-то сани —

Все-то поѣзжане,

Все-то сѣверяне, —

Въ рукавицахъ новыхъ,

Въ охабняхъ бобровыхъ.

А вторыя санки —

Все-то поѣзжанки,

Все-то сѣверянки,

Въ шапочкахъ горлатныхъ,

Въ жемчугахъ окатныхъ.

А что третьи сани

Къ городу Рязани

Подкатили сами

Всѣми полозами,

Подлетѣли птицей

Съ красной царь-дѣвицей,

Съ греческой царевной —

Душей Евпраксѣвной.

У рязанскаго князя, у Юрія Ингоревича,

Во его терему новорубленномъ,

Свѣтлый свадебный пиръ, ликованіе:

Сына старшаго, княжича Ѳедора,

Повѣнчалъ онъ съ царевной Евпраксіей,

И добромъ своимъ княжескимъ кланялся;

А добро-то накоплено изстари:

Похвалила-бы сваха досужая,

Въ полуглазъ поглядя, мимо-идучи.

Но полу-столѣ, въ полу-пиру,

Молодыхъ гости чествовать учали,

На вѣнечное мѣсто ихъ глядючи,

Да смѣшки про-себя затѣваючи:

Словно стольный-бы князь ихъ не жалуетъ —

Горькій медъ имъ изъ погреба выкатилъ,

А не свадебный!…--«Инъ нодсластили-бы!»

А кому подсластить-то?… Ужъ вѣдомо:

Молодымъ…

Молодые встаютъ и цѣлуются.

И румянцемъ они, что ни разъ, чередуются,

Будто солнышко съ зорькой вечернею:

И гостямъ, и хозяину весело;

Чарка съ чаркой у нихъ обгоняются,

То и знай — черезъ край наливаются.

Только нѣтъ веселѣй поѣзжанина,

И смѣшливѣй нѣтъ, и рѣчистѣе

Супротивъ княженецкаго тысяцкаго, —

Аѳанасія Прокшича Нóздилы

А съ лица непригожъ онъ и немолодъ:

Голова у него, что ладонь, вся то лысая,

Борода у него клиномъ, рыжая,

А глаза, — что у волка, — лукавые,

Врозь глядятъ, — такъ вотъ и бѣгаютъ.

Былъ онъ княжескимъ думцомъ въ Черниговѣ,

Да теперь, за царевной Евпраксіей,

Перебрался въ Рязань къ князю Юрію,

Цѣлымъ домомъ, со всею боярскою челядью.

И на смѣну ему Юрій Ингоревичъ

Отпустилъ что ни лучшихъ дружинниковъ,

И боярина съ ними Евпатія

Коловрата, рязанскаго витязя, —

Князя Ѳедора брата крестоваго.

Отсидѣли столы гости званые;

Поѣзжане свой поѣздъ управили,

Короваемъ князь Ѳедоръ еъ княгинею,

Со своей ненаглядной молодушкой,

Старшимъ родичамъ въ поясъ откланялся,

Помолился въ соборѣ Заступницѣ

И поѣхалъ изъ стольнаго города

Въ свой удѣлъ…

На горѣ на обрывистой,

Надъ рѣкой Осетромъ, надъ излучиной,

Строенъ теремъ князь-Ѳедора Юрьича.

Боръ дремучій кругомъ понавѣсился

Вѣковыми дубами и соснами,

Сползъ съ горы, перебрался и за рѣку,

Точно въ бродъ перешелъ, и раскинулся

Въ неоглядную даль, необъѣздную…

Зажилъ князь съ молодою княгинею

Въ терему, что на вѣткѣ прилюбчивой

Сизый голубь съ голубкою ласковой.

И ужъ такъ-то ласкала княгиня Евпраксія,

Такъ-то крѣпко любила милого хозяина,

Что и словъ про такую любовь не подобрано.

А сама изъ себя — всѣмъ красавица:

И собольею бровью, и поступью,

И румяной щекой, и рѣчами привѣтными:

Будетъ годъ, по десятому мѣсяцу —

Родила она первенца-княжича…

Окрестили его на Ивана-Крестителя

И назвали Иваномъ, а прозвали постникомъ,

Для того, что ни въ середу княжичь, ни въ пятницу

Не бралъ груди у матери…

Ѳедоръ-князь,

На такой на великой на радости,

Въ новоставленный храмъ Николая Святителя,

Чудотворца Корсунскаго, вкладу внесъ

Полказны золотой своей княжеской…

II.

По рязанскимъ лѣсамъ и по пустошамъ

Завелося подъ осень недоброе.

Кто ихъ знаетъ тамъ — мáрево, аль — зáрево?

Вотъ: встаетъ тебѣ къ небу, съ полуночи,

Красный столбъ сполыньей бѣломорскою;

Вотъ: калякаетъ кто-то, калякаетъ…

По деревьямъ топоръ — ровно звякаетъ…

А кому тамъ и быть, коль не лѣшему?

Нѣтъ дороги ни конному тамъ и ни пѣшему…

Раскидали разсыльныхъ — вернулися

Говорятъ: «насъ впередъ ни посыловать,

А не то ужъ не ждать: со полуночи

Мы того навидались — наслышались,

Что — храни насъ святые угодники!…

Вы послушайте — что начинается?

Отъ царя, отъ Батыя безбожнаго

Есть на Русскую землю нашествіе.

Слышь: стрѣлой громоносной — молнійною

Спалъ онъ къ намъ, а отколѣ — незнаемо…

Саранча агарянъ съ нимъ безсчетная:

Такъ про это и знайте — и вѣдайте.

III.

Было сказано… Слѣдомъ и прибыли

Два ордынца съ женой-чародѣйницей,

Все-жъ къ великому князю рязанскому,

И къ другимъ князьямъ — пронскимъ и муромскимъ…

„Такъ и быть: десятиной намъ кланяйтесь

Съ животовъ, со скотовъ и со прочаго“.

Снесся князь съ Володимеромъ-городомъ

И съ другими; да, знать, уже въ тѣ-поры

Гнѣвъ Господень казнилъ Русь безъ милости:

Отступились со страхомъ и трепетомъ.

Ну, тогда старый князь князя Ѳедора

Повѣщаетъ, что „вотъ молъ безвременье…

Поѣзжай ты, съ великимъ моленіемъ,

И съ дарами, къ нему, нечестивому. .

Бей челомъ, чтобъ свернулъ онъ съ Воронежа,

Не въ рязанскую землю, а въ русскую…

О хозяйкѣ твоей озаботимся…“

Ѳедоръ-князь и поѣхалъ…

IV.

И вотъ что случилося: —

Ѣхалъ Нêздила Прокшичъ съ князь-Ѳедоромъ,

И съ ними рязанскіе вêршники, шестеро,

Въ станъ Батыевъ… Проѣхали островомъ

Подгороднымъ; проѣхали далѣе

Островами другими немѣренными,

И ужъ дѣло-то было къ полуночи…

Все — соснякъ, березнякъ, да осинникъ… промежь листвы

Издалека имъ стало посвѣчивать…

Ѣдутъ по лѣсу, на свѣтъ — прогалина:

Лугъ и рѣчка; за рѣчкой раскинуты

Сплошь и рядомъ шатры полосатые —

Станъ, — и станъ неоглядный… Кишмя-кишатъ

Люди не люди — нѣтъ на нихъ образа Божія,

А какое-то пламя проклятое,

Какъ звѣрье окаянное якобы…

Кто въ гунѣ просмоленной, кто въ панцырѣ,

Кто въ верблюжію шкуру закутался…

Узкоглазые всѣ и скуластые,

А лицо словно въ вѣникахъ крашено.

Шумъ и гамъ! Всѣ лепечутъ по своему;

Гдѣ заржетъ жеребецъ остреноженный,

Гдѣ верблюдъ всею пастью прорявкаетъ…

Тутъ кобылу доятъ; тамъ махàнину

Пожираютъ, что волки несытые;

А другіе ковшами да чашками

Тянутъ что то такое похмѣльное

И хохочутъ, другъ друга подталкивая…

Вдоль по рѣчкѣ топливо навалено,

И пылаютъ костры неугасные…

Сторожа въ камышахъ притаилися…

Обокликнули князя и съ Нêздилой;

Отозвались они и поѣхали,

Черезъ весь станъ, къ намёту Батыеву;

Всполошилась орда некрещеная:

Сотень съ пять побѣжало у стремени…

Князь съ бояриномъ ѣдутъ — не морщатся —

Межъ кибитокъ распряженныхъ войлочныхъ;

Стремянной Ополоница сердится,

А другіе дружинные вершники

Только крêстятся, въ сторону сплевывая:

На Руси этой нечисти съ роду невидано…

Закраснѣлась и ставка Батыева:

Багрецовыя ткани натянуты

Вкругъ столпа, весь-какъ-есть, золоченаго.

Одаль ставки, а кто и при пологѣ,

Стали цѣлой гурьбою улусники —

Всѣ въ кольчугахъ и въ шлемахъ, съ ковыль-травою;

За плечами колчаны; за поясомъ

Заткнутъ ножъ, закаленый съ отравою,

На одинъ только взмахъ и подшептанный.

Князя въ ставку впустили и съ Нêздилой.

Ханъ сидитъ на коврѣ; ноги скрещены;

На плечахъ у него пестрый роспашень,

А на темени самомъ скуфейка парчевая.

По бокамъ, знать, вельможи ордынскіе,

Всѣ въ такихъ-же скуфейкахъ и роспашняхъ…

Сталъ челомъ бить ему, нечестивому,

Ѳедоръ князь, а покудова Нêздила

Подмигнулъ одному изъ приспѣшниковъ

И отвелъ его въ сторону.

Молитъ князь:

„Не воюй-де, царь, нашей ты волости,

А воюй, что иное и прочее:

Съ насъ и взять-то придется по малости,

А что загодя вотъ — мы поминками

Кой-какими тебѣ поклонилися“.

Ханъ подумалъ-подумалъ и вымолвилъ:

„Подожди-ка я вотъ посовѣтуюсь…

Выди вонъ ты на время на малое —

Позову…“

Вышелъ Ѳедоръ-князь — позвали…

Говоритъ ему ханъ: соглашаюся

И поминки прійму, только знаешь-ли?

Мало ихъ…» (толмачами взаимными

Были Нêздила съ тѣмъ-же ордынцемъ подмигнутымъ:)

«Мало ихъ», говоритъ князю Ѳедору

Царь Батый, «а коль хочешь уладиться —

Дай красы мнѣ княгинины видѣти».

Помертвѣлъ Ѳедоръ князь съ перва-на-перво,

А потомъ какъ зардѣется:

«Нѣтъ-молъ, — ханъ!

Христіанамъ къ тебѣ, нечестивому,

Женъ ужъ намъ не водить; а твоя возьметъ,

Ну, владѣй всѣмъ, коль только достанется!»

Разъярился тутъ Ханъ, крикнулъ батырямъ;

«Разнимите ножами противника на части!»

И розняли…

Потомъ и на вершниковъ,

Словно лютые звѣри, накинулись:

Всѣхъ — въ куски; лишь одинъ стремянной Ополоница

Изъ поганаго омута выбрался…

А боярина Нêздилы пальцемъ не тронули…

V.

Загорѣлося утро по лѣтнему,

Загорѣлось сначала на куполѣ,

А потомъ перешло на верхушки древесныя,

А потомъ поползло по землѣ, словно крадучись,

Гдѣ жемчужинки, гдѣ и алмазинки

У росистой травы отбираючи.

Куманика перловымъ обсыпалась бисеромъ;

Подорѣшникъ всей бѣлою шапкой своей нахлобучился

И поднялъ повалежные листья натужившись;

Съ Осетра валитъ паръ, словно съ каменки —

Значитъ; будетъ днемъ баня опарена…

У Николы Корсунскаго къ ранней обѣднѣ ударили…

И княгиня проснулась подъ колоколъ…

Съ колыбели птенца своего припадаючи

Цѣловала его, миловала и пѣстовала,

И на красное солнышко вынесла,

На подборъ теремной, на свѣтёлочный.

Вотъ стоитъ она съ нимъ, смотритъ на поле,

На лѣсъ — на рѣку, смотритъ такъ пристально

На дорогу бѣгучую подъ гору.

Смотритъ… пыль по дорогѣ поднялася…

Скачетъ кто-то, и конь весь обмыленный…

Ближе глянула, анъ Ополоница —

Не примѣтилъ княгини-бъ, да крикнула:

Осадилъ жеребца, задыхается…

А княгиня Евпраксія спрашиваетъ:

--«Гдѣ-же князь мой, сожитель мой ласковый?»

Замоталъ головой Ополоница:

--«Не спросила-бы, не было-бъ сказано.

Благовѣрный твой князь Ѳедоръ Юрьевичъ,

Красоты твоей ради неслыханной,

Убіенъ отъ царя, отъ Батыя неистоваго!»

Обмерла-обомлѣла княгиня Евпраксія,

Къ персямъ чадо прижала любезное,

Да съ нимъ вмѣстѣ съ подбора и ринулась

На сырую мать-землю, и тутъ заразилася до смерти…

И оттолѣ то мѣсто Заразомъ прозвалося,

Потому-что на немъ заразилася

Съ милымъ чадомъ княгиня Евпраксія.

VI.

Въ это время Батый, царь неистовый,

На Рязань поднялъ всю свою силу безбожную,

И пошелъ прямо къ стольному городу;

Да на полѣ его вся дружина рязанская встрѣтила,

А князья впереди: самъ великій князь,

Князь Давидъ, и князь Глѣбъ, и князь Всеволодъ —

И кровавую чашу съ татарами роспили.

Одолѣли-бъ рязанскіе витязи,

Да не въ мочь было: по сту татариновъ

Приходилось на каждую руку могучую…

Изрубить-изрубили они тьму несмѣтную,

Наконецъ утомились-умаялись,

И сложили удалыя головы,

Всѣ, какъ билися, всѣ до единаго,

А князь Юрій легъ вмѣстѣ съ послѣдними,

Бороня свою землю и отчину,

И семью, и свой столъ, и княженіе…

Какъ объѣхалъ потомъ царь Батый поле бранное,

Какъ взглянулъ онъ на падаль татарскую, —

Преисполнился гнѣва и ярости,

И велѣлъ всѣ предѣлы рязанскіе

Жечь и грабить, и рѣзать безъ милости

Всѣхъ, — отъ стараго даже до малаго,

Благо ихъ боронить было не кому…

И нахлынули орды поганыя

На рязанскую землю изгономъ неслыханвымъ,

Взяли Пронскъ, Ижеславецъ и Бѣлгородъ,

И людей изрубили безъ жалости,

И пошли на Рязань… Сутокъ съ четверо

Отбивались отъ нихъ горожане рязанскіе;

А на пятыя сутки ордынцы проклятые

Сквозь проломы кремлевской стѣны и сквозь пслымя

Ворвалися и въ церковь соборную, —

Тамъ убили княгиню великую,

Со снохами ея и съ княгинями прочими,

Перебили священниковъ, иноковъ;

Храмы Божьи, дворы монастырскіе--

Всѣ пожгли; городъ предали пламени;

Погубили мечомъ все живущее, —

И свершилось по слову Батыеву:

Ни младенца, ни старца въ живыхъ не осталося…

Плакать нê кому было, и нê-по-комъ…

Все богатство рязанское было разграблено…

И свалило къ Коломнѣ ордынское полчище.

VII.

Ходенемъ пошло поле окрестное

И сыръ-боръ зашатался вотъ-словно подъ бурею…

Налетѣла-ль она, многокрылая,

Или сила иная на ставки татарскія,

Только ломятся ставки и валятся,

Только стонъ поднялся вдоль по стану ордынскому;

Загремѣли мечи о шеломы каленые;

Затрещали и копья, и бердыши;

Отъ броней и кольчугъ искры сыплются;

Полилася рѣкой кровь горячая…

Варомъ такъ и варитъ всю орду нечестивую:

Рубятъ, колютъ и бьютъ — кто? — невѣдомо.

Тутъ ордынцы совсѣмъ обезпамятили,

Точно пьяные, или безумные.

Кто ничкомъ лежитъ — мертвымъ прикинулся,

Кто бѣжитъ вонъ изъ стана — коней ловитъ;

А и кони по полю шарахнулись —

Ржутъ и носятся тоже въ безпамятствѣ.

Тутъ все стадо реветъ — всполошилося;

Тамъ ордьшки развылись волчихами;

Здѣсь костеръ развели, да не во время:

Два намета сосѣдніе вспыхнули.

А наѣзжая сила незримая

Бьетъ и рубитъ, и колетъ безъ устали, —

Слышно только, что русскіе витязи,

А нельзя полонить ни единаго…

Вòпятъ бáтыри въ страхѣ и ужасѣ:

--"Мертвецы, мертвецы встали русскіе,

«Встали съ поля рязанцы убитые!»

Самъ Батый убоялся… А Нêздила!

Ужъ у хана въ шатрѣ.

«Только взять-бы кого: мы развѣдаемъ —

Мертвецы, или люди живые наѣхали?»

Говоритъ онъ, а дрожь-то немалая

Самого пронимаетъ затѣмъ, что все близятся

Стонъ и вопли къ намету Батыеву,

Все бѣгутъ въ перепугѣ улусники,

Отъ невидимой силы невѣдомой…

--«Повели, Ханъ, костры запалить скоро-на-скоро

И трубить громче въ трубы звончатыя,

Чтобы всѣ твои бáтыри слышали;

Да пошли поскорѣе за шуриномъ

Хоздовруломъ» — Батыю совѣтуетъ Нêздила.

Ханъ послушался: трубы призывныя грянули,

И зарей заиграло въ поднебесьѣ зарево.

Въ пору въ самую, близко отъ ставки Батыевой

Пронеслася толпа русскихъ витязей,

Прогоняя татàрву поганую

И топча подъ копытами конскими;

Да въ догонку ей стрѣлы, что ливень, посыпались, —

И упали съ коней на-земь пятеро.

Подбѣжали ордынцы къ нимъ, подняли

И къ Батыю свели. Ханъ ихъ спрашиваетъ:

«Вы какой земли, вѣры какой, что невѣдомо,

Почему мнѣ великое зло причиняете?»

И отвѣтъ ему держатъ рязанскіе витязи:

— «Хрястіанской мы вѣры, дружинники

Князь-Юрья рязанскаго, пóлку Евпатія

Коловрата; почтить тебя посланы —

Проводить, какъ подобаетъ великому».

Удивился Батый ихъ отвѣту и мудрости,

И послалъ на Евпатія — шурина,

И полки съ нимъ татарскіе многіе.

Хоздоврулъ похвалялся: «живьемъ возьму,

За сѣдломъ приведу къ тебѣ русскаго витязя».

А ему подговаривалъ Нêздила:

--«За сѣдломъ!… Приведешь его къ Хану у стремени».

И поѣхали оба на встрѣчу Евпатію…

А заря поднималася на небѣ

И сступились полки.. у Евпатія

Всей дружины-то было-ль двѣ тысячи —

Вся послѣдняя сила рязанская —

А ордынцы шли черною тучею:

Не окинуть и взглядомъ, не то-чтобъ довѣдаться —

Сколько ихъ?… Впереди Хоздоврулъ барсомъ носится.

Молодецъ быль и бàтырь: коня необгоннѣе

И вѣрнѣе копья у ордынцевъ и не было.

И сступили полки… На Евпатія

Налетѣлъ Хоздоврулъ, только нê въ пору:

Исполинъ былъ Евпатій отъ младости силою —

И мечомъ раскроилъ Хоздоврула онъ нà-полы

До сѣдла, такъ-что всѣ, и свои, и противники

Отшатнулись со страхомъ и трепетомъ…

Рать ордынская дрогнула, тылъ дала,

А всѣхъ прежде свернулъ было Нêздила,

Да коня подъ устцы ухватилъ Ополоница.

Только глянулъ бояринъ Евпатій на Нêздилу,

Распалился душой молодецкою

И съ сѣдла его сорвалъ. А Нêздила

Сталъ молить его слезнымъ моленіемъ:

«Отпусти хоть мнѣ душу-то на покаяніе!»

Отвѣчаетъ Евпатій: --«Невиненъ ты —

Мать сырая земля въ томъ виновница,

Что носила такое чудовище:

Пусть и пьетъ за то кровь твою гнусную…

Ты попомни княгиню Евпраксію

И колѣй, старый песъ, непокаянно!»

Тутъ взмахнулъ надъ шеломомъ онъ Нêздилу

И разбилъ его о землю въ дребезги;

Самъ-же кинулся вслѣдъ за ордынцами

И погналь ихъ до самой ставки Батыевой.

Огорчился Батый и разгнѣвался,

Какъ узналъ, что Евпатій убилъ его шурина,

И велѣлъ навести на Евпатія

Онъ пороки, орудія тѣ стѣнобитныя…

И убили тогда крѣпкорукаго,

Дерзосердаго витязя; тѣло-же

Принесли передъ очи Батыевы.

Изумился и Ханъ, и улусники

Красотѣ его, силѣ и крѣпости.

И почтилъ Ханъ усопшаго витязя:

Отдалъ тѣло рязанскимъ дружинникамъ

И самихъ отпустилъ ихъ, промолвивши:

«Погребите вы бáтыря вашего — съ честію,

По законамъ своимъ и обычаямъ,

Чтобъ и внуки могилѣ его поклонялися».

Л. Мей.

VIII.

XѴ вѣкъ. — Проповѣдь политическая. — Вассіанъ, архіепископъ Ростовскій. — Полемическое направленіе духовной литературы. — Іосифъ Волоцкой и Нилъ Сорскій.

Выше, въ ѴІ-й главѣ, упоминали мы о тѣхъ особыхъ условіяхъ историческихъ, которыя, даже во время татарскаго ига, страшнаго и бѣдственнаго для всѣхъ, способствовали возвышенію русскаго духовенства надъ всѣми остальными сословіями. Мы упоминали и о томъ, что матеріальная сторона быта нашего высшаго духовенства и монашества являлась, вслѣдствіе тѣхъ же историческихъ условій, на столько удовлетворительною, на столько спокойною, что лица, принадлежавшія къ высшему духовенству и монашеству, могли посвящать свои досуги книжному ученію и занятіямъ литературнымъ, и если не способствовали распространенію образованія въ массѣ, то, по крайней мѣрѣ, съумѣли поддержать его въ своей средѣ на извѣстномъ уровнѣ.

Этотъ уровень былъ невысокъ; немногіе, наиболѣе образованные изъ среды духовенства и монашества, находили возможность подняться выше его и расширить разнообразить кругъ свѣдѣній своихъ, удовлетворяя жаждѣ знанія, потребности просвѣтить себя… Что же касается до остальной, громадной массы низшаго духовенства, то оно, наравнѣ со всѣми другими сословіями, и со всею массой народа, при полнѣйшемъ отсутствіи школъ и средствъ къ просвѣщенію, коснѣло въ самомъ грубомъ и печальномъ невѣжествѣ.

Вслѣдствіе такого ненормальнаго распредѣленія просвѣщенія между различными слоями общества и массой народа, мы видимъ въ исторіи просвѣщенія и литературы XV столѣтія замѣчательно противоположныя явленія. Съ одной стороны — рядъ произведеній, свидѣтельствующихъ о вѣрномъ пониманіи дѣйствительности, о знаніяхъ и начитанности авторовъ не только въ Св. Писаніи и твореніяхъ Отцевъ Церкви, но даже и о нѣкоторомъ знакомствѣ ихъ съ классическою литературой; этотъ рядъ произведеній заканчивается несомнѣнно-замѣчательнымъ богословскимъ трактатомъ: — «П_р_о_с_в_ѣ_т_и_т_е_л_е_м_ъ» Іосифа Волоцкаго, направленнымъ противъ ереси жидовствующихъ. Съ другой стороны — видимъ рядъ явленій общественныхъ, свидѣтельствующихъ о глубокомъ невѣжествѣ даже въ верхнихъ слояхъ общества, полнѣйшую безграмотность ближайшихъ къ народу слоевъ духовенства, полнѣйшее безсиліе его противъ зараждающихся на Руси ересей, и, что всего хуже, — полное равнодушіе къ дѣлу просвѣщенія.

Духовная литература наша въ XV столѣтіи, — подъ вліяніемъ нѣкоторыхъ важныхъ историческихъ событій и нѣкоторыхъ новыхъ религіозныхъ и общественныхъ вопросовъ, обратившихъ на себя преимущественное вниманіе духовенства, какъ сословія наиболѣе просвѣщеннаго, — весьма опредѣленно выражается въ двухъ главныхъ видахъ: въ проповѣди п_о_л_и_т_и_ч_е_с_к_о_й и об_щ_е_с_т_в_е_н_н_о_й (посланія къ князьямъ и частнымъ лицамъ), и въ литературѣ полемической, направленной противъ ересей. Сверхъ того, конечно, прежнимъ путемъ своимъ продолжала идти литература монастырская: въ стѣнахъ монастырей велась лѣтопись, переводили съ греческаго и продолжали составлять сборники, собирали свѣдѣнія о житіи и чудесахъ мѣстно-чтимыхъ подвижниковъ сѣверной Руси; но и въ этомъ отдѣлѣ монастырской литературы замѣтно въ XV вѣкѣ также нѣкоторое движеніе впередъ, такъ какъ являются попытки литературнаго изложенія древнѣйшихъ преданій и сказаній о святыхъ, являются даже авторы, исключительно посвящающіе себя обработкѣ этого литературнаго рода, пріобрѣтающіе, подобно Симону и Поликарпу, громкую извѣстность именно этою стороною своей литературной дѣятельности.

Въ кругу событій политическихъ вниманіе передовыхъ дѣятелей изъ среды духовенства было обращено, конечно, на раздоры между князьями и на отношенія къ татарамъ, могущество которыхъ было уже не страшно Руси, но еще не разрушено, не уничтожено въ конецъ, какъ оно было необходимо для полнаго спокойствія нашего отечества. Просвѣщеннѣйшіе, передовые представители духовнаго сословія (которое, къ чести своей никогда не увлекалось, подобно западному духовенству, исключительными стремленіями къ обособленію, къ выдѣленію себя изъ народной среды) постоянно употребляли всѣ свои усилія на то, чтобы, съ одной стороны, сохранить миръ и цѣлость, неразрозненность Русской земли, въ которыхъ они и видѣли единственное спасеніе ея; а съ другой — направить всѣ силы этой единой, сильной Руси противъ все еще грозныхъ остатковъ ордынскихъ. Въ ряду такихъ политическихъ и общественныхъ проповѣдей первое, по времени, мѣсто принадлежитъ посланіямъ св. Кирилла, знаменитаго основателя монастыря на Бѣлѣозерѣ. Мы уже выше упомянули о другихъ трудахъ этого замѣчательнаго подвижника, возбудившаго въ такой степени уваженіе къ себѣ современниковъ и ближайшаго потомства, что въ свидѣтели клятвъ княжескихъ, во время послѣднихъ между-княжескихъ усобицъ, призывалось имя его, какъ имя одного изъ покровителей сѣверо-восточной Руси, вмѣстѣ съ именемъ св. Сергія. Впослѣдствіи намъ еще не разъ придется упоминать объ основанной св. Кирилломъ обители Бѣлозерской, какъ о такой, которой, послѣ монастыря св. Сергія, предстояло имѣть болѣе другихъ значенія и въ гражданской, и въ литературной исторіи нашей древней Руси.

На самой грани XIV и XV вв. встрѣчаемъ мы посланіе св. Кирилла къ великому князю Василію Дмитріевичу, писанное въ 1400 году, по поводу его раздоровъ съ Суздальскими князьями. «Чѣмъ болѣе святые приближаются къ Богу любовью, тѣмъ болѣе видятъ себя грѣшными» — такъ обращается Кириллъ въ этомъ посланіи къ князю; — «ты, господинъ, пріобрѣтаешь себѣ великое спасеніе и пользу душевную тѣмъ своимъ смиреніемъ, что посылаешь ко мнѣ грѣшному, нищему, страстному и недостойному съ просьбою помолиться за тебя… Я, грѣшный, съ братіею своею, радъ, сколько силы будетъ, молить Бога о тебѣ, нашемъ господинѣ; ты же самъ, Бога ради, будь внимателенъ къ себѣ и ко всему княженію твоему. Если въ кораблѣ гребецъ ошибется, то малый вредъ причинитъ плавающимъ; если же ошибется кормчій, то всему кораблю причинить пагубу: такъ если кто нибудь изъ бояръ согрѣшитъ, то повредитъ этимъ одному себѣ; если же самъ князь, то причиняетъ вредъ всѣмъ людямъ. Возненавидь же, господинъ, все то, что влечетъ тебя на грѣхъ, бойся Бога, истиннаго Царя, и будешь блаженъ. Слышалъ я, господинъ князь великій, что большая смута (происходитъ) между тобою и сродниками твоими, князьями Суздальскими. Ты, господинъ, свою правду сказываешь, а они свою, и черезъ это между христіанами происходитъ великое кровопролитіе. Такъ посмотри, господинъ, повнимательнѣе, въ чемъ будетъ ихъ правда передъ тобою, и, по своему смиренію, уступи имъ; въ чемъ же будетъ твоя правда передъ ними, такъ ты за себя стой по правдѣ. Если же они станутъ тебѣ бить челомъ, то, Бога ради, пожалуй ихъ по ихъ мѣрѣ, ибо слышалъ я, что они до сихъ поръ были у тебя въ нуждѣ, и отъ того начали враждовать. Такъ Бога ради, господинъ, покажи къ нимъ свою любовь и жалованье, чтобы они не погибли, скитаясь въ татарскихъ странахъ». Кромѣ этого посланія къ великому князю Василію Дмитріевичу до насъ дошли и еще два посланія св. Кирилла къ братьямъ великаго князя: одно къ князю Андрею Дмитріевичу Можайскому, въ удѣлѣ котораго находился и самый монастырь Кирилловъ; другое — къ князю Юрію Дмитріевичу Звенигородскому, утѣшительное, по поводу болѣзни его княгини. Первое исполнено указаній на тѣ недостатки общественнаго строя, отъ которыхъ особенно страдалъ народъ въ отчинѣ князя Юрія; къ указаніямъ прибавлено нѣсколько наставленій о томъ, какъ слѣдуетъ поступать князю, «какъ властелину въ отчизнѣ своей, отъ Бога поставленному унимать людей своихъ отъ лихаго обычая». Послѣднее, утѣшительное посланіе къ князю Юрію Звенигородскому особенно любопытно по слѣдующему заключенію, чрезвычайно живо характеризующему личность Кирилла и взглядъ современнаго инока на отношенія къ князю, повидимому, весьма дружественныя: «писалъ ты, господинъ князь Юрій», — такъ доканчиваетъ свое посланіе Кириллъ, — «что давно желаешь видѣться со мною; то, ради Бога, не пріѣзжай ко мнѣ: если же поѣдешь ко мнѣ, то на меня придетъ искушеніе, и, покинувъ монастырь, уйду, куда Богъ укажетъ. Вы думаете, что я здѣсь добръ и святъ, а на дѣлѣ выходитъ, что я всѣхъ людей окаяннѣе и грѣшнѣе. Ты, господинъ князь Юрій, не сердись на меня за это: слышу, что божественное писаніе самъ въ конецъ разумѣешь, читаешь, и знаешь, какой намъ вредъ приходитъ отъ похвалы человѣческой, особенно намъ, страстнымъ. Да и то, господинъ, разсуди: твоей вотчины въ нашей сторонѣ нѣтъ, и если ты прѣдешь сюда, то всѣ станутъ говорить: „только для Кирилла поѣхалъ“. Былъ здѣсь братъ твой, князь Андрей, но (это другое дѣло): здѣсь его вотчина, и намъ нельзя было ему, нашему господину, челомъ не ударить».

Гораздо еще болѣе важными по своему историческому значенію являются двѣ другія политическія проповѣди, относящіяся къ XV вѣку. Онѣ обѣ были вызваны однимъ изъ важнѣйшихъ событій политической исторіи древней Руси въ правленіе Іоанна III — окончательнымъ сверженіемъ ига татарскаго (въ 1480 г.). Нерѣшительность дѣйствій Іоанновыхъ противъ хана Ахмата, опасеніе тѣхъ бѣдствій, какія она могла навлечь на Русскую землю, и наконецъ, отчасти, чувство національной гордости, которой бы тяжело было уступить давнему и нестрашному болѣе врагу народному — все это побудило сначала митрополита Геронтія, вмѣстѣ съ высшимъ духовенствомъ, обратиться къ Іоанну съ «соборнымъ посланіемъ», въ которомъ указывалось на необходимость борьбы съ Татарами и на то, что самому Іоанну надлежитъ стоять во главѣ войска, для одушевленія его. Но это «соборное посланіе духовенства на Угру (13 ноября 1480)» не возымѣло надлежащаго дѣйствія. Іоаннъ медлилъ, не рѣшался, и даже сталъ вести съ Ахматомъ переговоры о мирѣ. Тогда архіепископъ Ростовскій Вассіанъ, духовникъ Іоанна и близкое ему, довѣренное лицо, отправилъ къ нему, отъ себя лично, другое посланіе, написанное съ замѣчательнымъ искусствомъ и весьма положительною убѣдительностью доводовъ. Стараясь подѣйствовать на нерѣшительность Іоанна, Вассіанъ пускаетъ въ ходъ и религіозную, и свѣтскую начитанность свою, старается возбудить въ немъ гордость и мужество и текстами св. Писанія, и примѣрами изъ отечественной исторіи, и даже изреченіями классической мудрости. Въ заключеніе посланія, Вассіанъ весьма тонко разбираетъ вѣроятно сильно дѣйствовавшіе на Іоанна доводы партіи, настаивавшей на необходимости примиренія съ Ахматомъ.

«Намъ, государь великій», — такъ начинаетъ Вассіанъ свое посланіе, — «надлежитъ вспоминать вамъ, а вамъ — насъ слушать; и вотъ, нынѣ я дерзнулъ написать къ твоему благородству, такъ какъ хочу нѣчто вспомнить отъ божественнаго Писанія, на сколько Богъ вразумилъ меня на крѣпость и утвержденіе твоей державы… Дошли до насъ слухи, будто въ то время, когда уже бесерменинъ Ахматъ приближается и погубляетъ христіанство и въ особенности похваляется на тебя и на твое отечество, ты передъ нимъ смиряешься и молишь его о мирѣ, и къ нему посылаешь, а онъ все также дышетъ гнѣвомъ и твоего моленія не слушаетъ, но хочетъ до конца раззорить христіанство… Прослышали мы и о томъ, что прежніе твои развратники не перестаютъ шептать тебѣ въ уши льстивыя слова и совѣтуютъ тебѣ не противиться супостатамъ, но отступить и предать на расхищеніе волкамъ словесное стадо Христовыхъ овецъ… Умоляю тебя, не слушай ты такого совѣта ихъ… Вѣдь что же совѣтуютъ тебѣ эти льстивые и лжеименитые, почитающіе себя христіанами? Да только то, чтобы, побросавъ щиты свои и ни мало не сопротивляясь этимъ окаяннымъ сыроядцамъ, предавъ и христіанство, и свое отечество, ты бы вмѣстѣ съ ними, какъ бѣглецъ, скитался по инымъ странамъ. Помысли-же, велемудрый государь! отъ какой славы и въ какое безчестіе сводятъ они твое величество, послѣ того, какъ такое множество народа погибло и столько церквей Божіихъ было раззорено и осквернено. И кто-же будетъ на столько каменосердеченъ, что не всплачется объ этой погибели? Убойся же и ты, о, пастырь! не отъ твоихъ-ли рукъ взыщетъ Богъ кровь погибшихъ?… И куда-же хочешь ты бѣжать, или гдѣ воцариться, погубивъ врученное тебѣ отъ Бога стадо?… И вотъ теперь, когда, какъ слышно, безбожный Агарянскій народъ приблизился къ странамъ нашимъ, къ отечеству, уже поплѣнилъ онъ и многія смежныя съ нашимъ отечествомъ страны и на насъ движется — выходи же скорѣе ему на встрѣчу, взявъ на помощь Бога и пречистую Богородицу, нашего христіанства Помощницу и Заступницу, и всѣхъ святыхъ, и прими за образецъ себѣ прежде бывшихъ твоихъ прародителей великихъ князей: они не только Русскую землю обороняли отъ поганыхъ, но даже й другія страны завоевывали, хоть бы напр. Игорь, или Святославъ, или Владиміръ, которые брали дань съ греческихъ царей; а потомъ и Владиміръ Мономахъ, — какъ и когда онъ бился съ окаянными Половцами за Русскую землю; да и многіе другіе, которые тебѣ болѣе насъ извѣстны. Также и достойный похвалъ великій князь Дмитрій, твой прародитель, каково мужество и храбрость показалъ за Дономъ надъ тѣми же сыроядцами окаянными? Самъ даже впереди всѣхъ бился, не щадя своей жизни ради избавленія христіанъ… Не усомнился онъ и не испугался множества Татаръ, не воротился назадъ, не сказалъ себѣ самому: у меня жена и дѣти, и богатства много; если даже и захватятъ мою землю, то я поселюсь гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ; нѣтъ! съ увѣренностью устремился онъ на подвигъ и выѣхалъ напередъ, и лицомъ къ лицу сталъ противъ окаяннаго разумнаго волка Мамая, усиливаясь исхитить изъ устъ его словесное стадо Христовыхъ овецъ — потому-то и всемилостивый Богъ… послалъ ему скорую помощь, и ангеловъ, и св. мучениковъ, чтобы они помогали ему на супротивныхъ. — Если же ты на это скажешь, что мы еще отъ прародителей нашихъ клятвою обязаны не поднимать руки и не возставать противъ царя (т. е. хана); то послушай же, боголюбивый царь! если клятва эта бываетъ по нуждѣ, то намъ повелѣно прощать такія клятвы и разрѣшать, и мы — святѣйшій митрополитъ и весь боголюбивый соборъ — ихъ прощаемъ и разрѣшаемъ, и благословляемъ тебя противъ него, не какъ противъ царя, но какъ противъ разбойника, хищника и богоборца; лучше тебѣ солгать да остаться въ живыхъ, нежели держаться истины и погибнуть, пустивъ тѣхъ (т. е. татаръ) въ землю на разрушеніе и истребленіе всему христіанству, на запустѣніе и оскверненіе святымъ церквамъ; не слѣдуетъ тебѣ уподобляться окаянному Ироду, который не хотѣлъ клятвы преступить (предполагается: неправильно данной), и погибъ».

Рядомъ съ проповѣдью политическою должна была, вслѣдствіе особыхъ и важныхъ историческихъ условій жизни XV вѣка, развиться и другая отрасль проповѣдей — п_о_л_е_м_и_ч_е_с_к_а_я. Правда, что и до того времени проповѣдь полемическая существовала у насъ въ видѣ нѣсколькихъ отдѣльныхъ произведеній, направленныхъ различными нашими духовными лицами противъ нѣкоторыхъ подробностей обрядовой стороны латинства, а также и въ видѣ постоянныхъ поученій и проповѣдей противъ упорно державшихся у насъ на Руси языческихъ обычаевъ, несогласныхъ съ христіанскими вѣрованіями и воззрѣніями; но всѣ эти произведенія представляются намъ слабыми опытами, скорѣе поучительнаго, нежели полемическаго характера, и притомъ вызванными чисто-внѣшнею потребностью утвержденія въ паствѣ однообразныхъ религіозныхъ обычаевъ или поясненія разницы между обычаями нашей церкви и церкви западной. Напротивъ того, появленіе ересей въ самой средѣ Церкви Русской сначала ереси стригольниковъ, въ концѣ XIV вѣка, а потомъ ереси жидовствующихъ, въ концѣ XV вѣка) пробудило къ дѣятельности новыя силы, вызвало къ борьбѣ энергическихъ и сильныхъ защитниковъ цѣлости и единства преданій Восточной Церкви.

Сначала, въ борьбѣ противъ ереси стригольниковъ, проявившейся во Псковѣ, принялъ горячее участіе митрополитъ Фотій (1410—1431), родомъ грекъ, написавшій по этому поводу нѣсколько посланій псковичамъ. Но гораздо болѣе важною и плодовитою въ историко-литературномъ отношеніи явилась дѣятельность Г_е_н_н_а_д_і_я, архіепископа новгородскаго (1485—1504) противъ ереси жидовствующихъ, когда она не только распространилась въ Новѣгородѣ и Псковѣ, но даже нашла себѣ приверженцевъ и послѣдователей въ кружкѣ людей, приближенныхъ къ Іоанну III, въ самой семьѣ государя, даже въ лицѣ митрополита Зосимы, обязаннаго своимъ поставленіемъ въ митрополиты вліятельнѣйшимъ представителямъ ереси жидовствующихъ.

Къ борьбѣ съ жидовствующими Геннадій привлекъ, между прочимъ, одного изъ замѣчательнѣйшихъ по уму и образованности представителей духовнаго Сословія на Руси XV столѣтія. То былъ извѣстный своею религіозностью и строгой жизнью основатель и игуменъ Волоколамскаго монастыря, І_о_с_и_ф_ъ С_а_н_и_н_ъ (1440—1515), болѣе извѣстный подъ именемъ Іосифа В_о_л_о_ц_к_а_г_о. Іосифъ Волоцкой провелъ всю свою молодость въ Боровскомъ монастырѣ, на югѣ отъ Москвы, подъ руководствомъ игумена Пафнутія Боровскаго, прославленнаго святостію своей жизни и поддерживавшаго въ обители своей строгія правила иноческой жизни, введенныя въ нашихъ сѣверо-восточныхъ монастыряхъ св. Сергіемъ и св. Кирилломъ. «Строгъ былъ искусъ, которому подвергался Іосифъ въ Пафнутіевскомъ монастырѣ», — замѣчаетъ историкъ — «но это былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые не утомляются никакими трудами, никакими лишеніями, не останавливаются никакими препятствіями при достиженіи цѣли. По смерти Пафнутія, Іосифъ, по его указанію избранный въ игумены, не хотѣлъ уже довольствоваться уставомъ монастырскимъ, введеннымъ при Пафнутіи: — онъ хотѣлъ ввести уставъ строжайшій. Большинство братіи на это не согласилось; тогда Іосифъ ушелъ изъ Пафнутіева монастыря, посѣтилъ другія обители, присматривался къ ихъ быту и обычаямъ, и наконецъ рѣшился основать свой собственный монастырь въ лѣсахъ Волоколамскихъ, съ самымъ строгимъ общежительнымъ уставомъ. До какой степени Іосифъ былъ силенъ волею и неудержимъ въ исполненіи предпринятаго имъ, — это доказывается тѣмъ, что, запретивъ женщинамъ входъ въ монастырь и всякое сношеніе съ братіей, онъ и самъ отказался отъ свиданія съ престарѣлою матерью своею. Свои мысли о значеніи иночества, о достоинствѣ монашеской жизни, Іосифъ выразилъ въ сочиненіи подъ заглавіемъ: „Сказаніе о св. отцахъ монастырей русскихъ“. Здѣсь, разсказывая о знаменитѣйшихъ подвижникахъ русскихъ, приводя въ примѣръ современному монашеству и св. Сергія, и св. Кирилла, Іосифъ настаиваетъ на необходимости суровыхъ мѣръ для поддержанія строгости и чистоты иноческой жизни. Только при помощи неутомимой и замѣчательной энергіи этого инока, — на столько же отличавшагося глубокимъ разумѣніемъ Св. Писанія и твореній Отцевъ Церкви, на сколько и тонкимъ политическимъ тактомъ и практическимъ пониманіемъ жизни, — быстрые успѣхи ереси жидовствующихъ были пріостановлены, митрополитъ Зосима вынужденъ сложить съ себя санъ митрополичій, а самое ученіе и важнѣйшіе представители его подверглись на Соборѣ 1504 года строгому осужденію. Памятникомъ этой знаменитой борьбы Іосифа противъ ереси жидовствующихъ осталось его замѣчательное сочиненіе, извѣстное подъ общимъ названіемъ „Просвѣтитель“, заключающее въ себѣ 16 словъ, направленныхъ противъ еретиковъ и впослѣдствіи собранныхъ въ одно цѣлое. Эти слова Іосифа Волоцкаго представляютъ собою одно изъ самыхъ замѣчательныхъ явленій въ нашей духовной литературѣ древнѣйшаго періода: — въ каждомъ изъ этихъ словъ Іосифъ является опытнымъ богословомъ, который всякую мысль свою умѣетъ подтвердить текстами, заимствованными изъ Св. Писанія и Отцевъ Церкви, умѣетъ и доказать ее, и пояснить разнообразными сравненіями и доводами. Свойственныя Іосифу суровость и строгость въ правилахъ жизни и благочестія особенно ярко проявились въ борьбѣ Іосифа съ ересью жидовствующихъ, представители которой, по настоянію его, преданы были казни или подверглись ссылкѣ и заточенію. Іосифъ, съ нѣкоторымъ самодовольствомъ и полнѣйшимъ спокойствіемъ, говоритъ о томъ, что „державный повелѣлъ всѣхъ отвергшихся Христа и по жидовски мудрствующихъ — однихъ огню предать, другимъ языки рѣзать и наказывать ихъ другими способами“.

Но изъ этого суроваго отношенія къ еретикамъ, конечно, еще не слѣдуетъ дѣлать неблагопріятнаго вывода относительно характера Іосифа Волоцкаго, какъ человѣка, и тѣмъ болѣе, какъ лица духовнаго. Лучшимъ доказательствомъ того, что Іосифъ, строгій къ себѣ и къ другимъ монашествующимъ, умѣлъ отличать частную жизнь и дѣятельность отъ дѣятельности общественной, можетъ служить его посланіе къ одному вельможѣ, „о м_и_л_о_в_а_н_ь_и р_а_б_о_в_ъ“. Въ этомъ посланіи, тотъ же суровый инокъ волоколамскій, который такъ настоятельно требовалъ казни еретикамъ, не менѣе настойчиво указываетъ одному изъ приближенныхъ къ государю вельможъ на необходимость снисхожденія и мягкости въ обращеніи съ домочадцами; онъ увѣщеваетъ его не только быть милосердымъ по отношенію къ нимъ, но и заботиться объ удовлетвореніи важнѣйшихъ нуждъ ихъ. „Богъ на тебѣ свою милость показалъ и государь тебя пожаловалъ“ — говоритъ Іосифъ въ этомъ посланіи къ вельможѣ, — „такъ и тебѣ надлежитъ твоихъ слугъ пожаловать“.

Высоко-замѣчательная по энергіи и уму личность Іосифа Волоцкаго, естественно, не могла быть личностью единичною. Среда, которая воспитала и выдѣлила изъ себя грознаго противника ереси жидовствующихъ, должна была заключать въ себѣ много силъ нравственныхъ, много жизненности. Монастыри оказывались единственными центрами, въ которыхъ находили себѣ просторъ и пищу умственныя и нравственныя силы русскихъ людей въ то время — и мы, къ крайнему изумленію, видимъ, что уже въ современномъ Іосифу монашествѣ эти силы не принимаютъ какого нибудь исключительнаго, односторонняго направленія, а напротивъ того, развиваются естественно и правильно, дѣйствуютъ самостоятельно и разумно. Это болѣе всего становится для насъ ясно изъ той оппозиціи, которую встрѣтилъ Іосифъ въ современномъ монашествѣ, которая выразилась въ чрезвычайно-любопытной и оживленной полемикѣ, по различнымъ вопросамъ, занимавшимъ современное духовенство. Предметомъ полемики, главнѣйшимъ образомъ, являлся сначала вопросъ о монастырскихъ имѣніяхъ, а потомъ и самый вопросъ о борьбѣ противъ ересей.

Мы уже видѣли выше, что монастыри, вслѣдствіе особыхъ историческихъ условій, стали быстро богатѣть и затѣмъ даже пользоваться значительнымъ благосостояніемъ и безопасностью среди обѣднѣвшей, раззоренной и полудикой страны. Оставаясь по прежнему единственными центрами умственнаго и религіознаго движенія, монастыри уже владѣли въ то время землями, водамт и лѣсами; монастырю подчинялись и жившіе на его земляхъ посельцы, при помощи которыхъ монастырь обработывалъ земли свои, питалъ на тучныхъ пастбищахъ многочисленныя стада, занимался промыслами, велъ торговлю. Монастырю же принадлежало и право суда надъ всѣми поселенцами, жившими въ его владѣніяхъ. Вслѣдствіе этого, съ увеличеніемъ имѣній и богатствъ съ монастыряхъ несомнѣнно должна была падать прежняя строгая нравственность; выполненіе суровыхъ монастырскихъ уставовъ становилось тягостнымъ для иноковъ, занятыхъ чисто мірскими дѣлами, и бытъ монастырскій принималъ такой характеръ, который часто не согласовался вовсе съ духомь истиннаго монашества. Такое измѣненіе монастырскаго быта должно было, конечно, вызвать и сильную реакцію со стороны людей, отрекшихся отъ міра и посвятившихъ себя на служеніе Богу, для которыхъ монастырь олицетворялъ собою „тихое пристанище“. Въ средѣ такихъ людей являются рьяные противники существующаго порядка вещей, порицающіе, осмѣивающіе бытъ современнаго монашества, требующіе коренныхъ реформъ, самоистязанія, полнаго отчужденія отъ міра и всѣхъ его благъ, осуществленія идеальнаго типа иночества на Руси.

Во главѣ этой партіи стоитъ строгая и прекрасная личность Н_и_л_а С_о_р_с_к_а_г_о (изъ рода бояръ М_а_й_к_о_в_ы_х_ъ, род. 1433, ум. 1508 г.), долго странствовавшаго по монастырямъ аѳонскимъ, изучавшаго писанія отцовъ-пустынниковъ и, по возвращеніи домой, положившаго начало скитскаго житія въ Россіи. Увлекаясь идеаломъ пустынножительства, онъ построилъ себѣ на рѣкѣ Сорѣ (не вдалекѣ отъ Кирилло-Бѣлозерскаго монастыря) небольшой скитъ, и свой взглядъ на иночество изложилъ въ „у_с_т_а_в_ѣ или п_р_е_д_а_н_і_и о ж_и_т_е_л_ь_с_т_в_ѣ с_к_и_т_с_к_о_м_ъ“. Основу и верхъ всякой иноческой жизни Нилъ полагаетъ въ томъ, чтобы вступающій къ иночество могъ „умереть для всякаго земнаго попеченія“. Естественно, что, при такомъ взглядѣ на иночество, Нилъ долженъ быть съ величайшимъ негодованіемъ отнестись къ обычаю монастырей, пріобрѣтать имѣнія и вообще заботиться объ увеличеніи матеріальнаго благосостоянія монашеской общины. По мнѣнію Нила, все, необходимое для жизни, иноки должны были пріобрѣтать трудами рукъ своихъ: „если кто не хочетъ трудиться“ — замѣчаетъ Нилъ — „пусть тотъ и не ѣстъ“.

Противникомъ такихъ идеальныхъ воззрѣній на иночество явился уже извѣстный намъ Іосифъ Волоцкой, справедливо видѣвшій въ монастыряхъ русскихъ единственные по тому времени разсадники просвѣщенія, которымъ. надлежитъ снабжать всю страну пастырями и учителями духовными, а потому и необходимо было поддерживать въ нихъ не только извѣстный, вполнѣ обезпеченный быть, но и связь съ практической жизнью и дѣйствительностью. Онъ полагалъ даже, что нѣтъ никакой надобности въ коренныхъ реформахъ. монастырскаго быта, и что всѣ нестроенія, вкравшіяся въ монастырскій бытъ, могутъ быть устранены строгими мѣрами и соблюденіемъ правилъ устава. Поэтому, когда на соборѣ 1503 г. Нилъ предложилъ, „чтобъ селъ у монастырей не было и монахи кормились трудами рукъ своихъ“ — Іосифъ Волоцкой явился горячимъ защитникомъ монастырскихъ имѣній. Сначала онъ указалъ на то, что монастыри принимаютъ приношенія богатыхъ съ цѣлью благотворительною — помогать бѣднымъ, что и было, по тому времени, совершенно справедливо. Затѣмъ сдѣлалъ возраженіе еще болѣе вѣское и важное, опредѣливъ значеніе монастырей, какъ мѣстъ воспитанія для епископовъ и другихъ лицъ, занимающихъ высшія іерархическія должности. „Если у монастырей селъ не будетъ“, — говоритъ онъ — „то какъ же честному и благородному человѣку постричься? И если не будетъ честныхъ старцевъ, то откуда взять на митрополію или архіепископа, или епископа и на всякія честныя власти? А если не будетъ честныхъ старцевъ и благородныхъ, то и вѣрѣ будетъ поколебаніе“.

Само собою разумѣется, что мнѣніе Іосифа нашло себѣ поддержку и въ отцахъ собора, и въ большинствѣ современнаго монашества; но за то и мнѣніе Нила Сорскаго также было поддержано многими сильными и искусными въ полемикѣ сторонниками, изъ числа которыхъ выдвигается болѣе другихъ замѣчательная личность В_а_с_с_і_а_н_а К_о_с_о_г_о (въ мірѣ боярина кн. П_а_т_р_и_к_ѣ_е_в_а), который въ цѣломъ рядѣ сочиненій, наполненныхъ цитатами изъ Отцевъ Церкви, старается доказать всю ложность взгляда І_о_с_и_ф_л_я_н_ъ, т. е. приверженцевъ Іосифа Волоцкаго въ вопросѣ о монастырскихъ вотчинахъ. „Господь говоритъ: продаждь имѣ нія твоя“ — пишетъ Вассіанъ — ,,а мы, вступивши въ монастырь, не перестаемъ пріобрѣтать всячески чужія села и имѣнія, выпрашивая ихъ у вельможъ, или покупая»… ,,И вмѣсто того, чтобы, по заповѣди, безмолвствовать въ монастырѣ и питаться рукодѣліемъ, своими трудами, мы безпрестанно объѣзжаемъ города и въ руки богатыхъ смотримъ, разнымъ образомъ лаская ихъ и раболѣпно угождая имъ, чтобы получить отъ нихъ или село или деревнюшку, или серебро, или что-нибудь изъ скота". Іосифляне, конечно, не оставляли всѣхъ этихъ указаній и порицаній безъ отвѣта, и раздраженіе обѣихъ партій дошло до того, что Іосифъ Волоцкой въ завѣщаніи къ братіи заповѣдалъ ей не имѣть никакого общенія съ учениками Нила и Вассіана, а Вассіанъ, въ свою очередь, старался остеречь своихъ приверженцевъ отъ всякихъ сношеній съ О_с_и_ф_л_я_н_а_м_и, о которыхъ противники ихъ говорили, что они «люты, безчеловѣчны и лукавы зѣло, и властей, и имѣній желатели». Послѣ всего этого, совершенно понятнымъ становится то посланіе бѣлозерскихъ и вологодскихъ старцевъ къ Іосифу Волоцкому, въ 1511 году, въ которомъ заключается колкое опроверженіе Іосифова мнѣнія о необходимости строгихъ мѣръ и казней для вразумленія и обузданія еретиковъ. Въ этомъ посланіи, въ отвѣтъ на примѣры религіозной строгости. приводимые Іосифомъ изъ исторіи ветхозавѣтной, старцы замѣчаютъ: "тогда былъ ветхій законъ; намъ же новой благодати явилъ Владыко христолюбивый союзъ, чтобы не осуждать брату брата: «не осудите, да не осуждены будете».

Однимъ изъ ближайшихъ и важнѣйшихъ послѣдствій борьбы противъ первыхъ ересей было пробудившееся въ русскомъ высшемъ духовенствѣ сознаніе настоятельной необходимости въ книжномъ ученіи и въ грамотности, какъ въ одномъ изъ вѣрнѣйшихъ средствъ для предотвращенія глубоко-невѣжественной массы отъ довѣрчиваго и легкаго перехода на сторону первой явившейся ереси. Какъ любопытный памятникъ сознательнаго пониманія этой потребности сохранилось намъ посланіе Геннадія къ митрополиту Симону, въ которомъ онъ описываетъ печальное положеніе своей новгородской паствы и проситъ его ходатайства передъ Іоанномъ III объ устроеніи училищъ, въ которыхъ чувствовалась тѣмъ болѣе настоятельная нужда, что некого было ставить въ попы, и очень часто не только полуграмотные, но даже вовсе безграмотные люди посвящаемы были въ духовный санъ.

«Билъ я челомъ» — пишетъ, между прочимъ, Геннадій въ этомъ посланіи къ митрополиту — «государю и великому князю, чтобы велѣлъ училища устроить: вѣдь я своему государю напоминаю объ этомъ для его же чести и спасенія, а намъ бы просторъ былъ; когда приведутъ ко мнѣ ставленника грамотнаго, то я велю ему ектенью выучить, да и ставлю его, и отпускаю тотчасъ же, поучивъ, какъ божественную службу совершать; и такіе на меня не ропщутъ. Ну, а вотъ приведутъ ко мнѣ мужика: я велю ему апостолъ дать читать, а онъ и ступить не умѣетъ; велю дать псалтирь — онъ и по тому едва бредетъ; ему откажу — а они кричатъ: „земля, господинъ, такая, не можемъ добыть человѣка, кто бы грамотѣ умѣлъ“; но вѣдь это всей землѣ позоръ, будто нѣтъ въ землѣ человѣка, кого бы можно въ попы поставить! Бьютъ мнѣ челомъ: „пожалуй, господинъ, вели учить!“ Вотъ я и прикажу учить его ектеніямъ, а онъ и къ слову не можетъ пристать: ты говоришь ему одно, а онъ — совсѣмъ другое; велю учить азбукѣ, а онъ, поучившись немного, да и просится прочь, ужъ не хочетъ учиться; а иной и учится, да не усердно, и потому живетъ долго. Вотъ такіе-то меня и бранятъ; а мнѣ что же дѣлать? Не могу, не учивши, ихъ поставить. Для того-то я и бью челомъ государю, чтобъ велѣлъ училища устроить: его разумомъ и грозою, а твоимъ (митрополита Симона) благословеніемъ это дѣло исправится, и ты бы, господинъ отецъ нашъ, государей нашихъ великихъ князей просилъ, чтобъ велѣли училища устроить; а мой совѣтъ таковъ, что учить въ училищѣ сперва азбукѣ, а потомъ псалтири съ слѣдованьемъ накрѣпко: — когда это выучатъ, то могутъ читать всякія книги. А вотъ мужики, невѣжды, учатъ ребятъ, такъ только рѣчь имъ портятъ: прежде выучатъ вечерню, и за эту мастеру принесутъ кашу, да гривну денегъ; за заутреню тоже, или еще и больше; за часы особенно, да подарки еще несетъ кромѣ условной платы; а отъ мастера отойдетъ — ничего не умѣетъ, только бредетъ по книгѣ, о церковномъ же порядкѣ понятія не имѣетъ. Если государь прикажетъ учить и цѣну назначитъ, что брать за ученье, то учащимся будетъ легко, а противиться никто не посмѣетъ; да чтобы и поповъ ставленныхъ велѣлъ учить, потому что нерадѣнье въ землю (нашу) вошло. Вотъ теперь у меня побѣжали четверо ставленниковъ — Максимко, да Куземко, да Афанасько, да Емельянко мясникъ: этотъ и съ недѣлю не поучился — побѣжалъ; православны ли такіе будутъ? По мнѣ такихъ нельзя ставить въ попы; о нихъ Богъ сказалъ чрезъ пророка: „ты разумъ мой отверже, азъ же отрину тебе, да не будеши мнѣ служитель“.

Другимъ важнымъ слѣдствіемъ борьбы съ жидовствующими явилось первое полное собраніе книгъ Св. Писанія на славянскомъ языкѣ, составленное при томъ же архіепископѣ новгородскомъ Геннадіѣ, въ 1498 году, и сохранившееся до нашего времени подъ названіемъ „Сѵнодальнаго списка Библіи“. До этого времени въ нашей письменности не было полнаго собранія всѣхъ каноническихъ книгъ Св. Писанія; потребность въ такомъ полномъ собраніи чувствовалась нашимъ духовенствомъ и нашими грамотными предками въ такой степени, что въ XIV—XV вв. они искали себѣ замѣны Библіи даже въ Толковой Палеѣ, которую часто даже и называли Библіей. Свой „вѣковой авторитетъ“ Толковая Палея сохранила, вслѣдствіе этого, и гораздо позже, до самаго начала XVIII вѣка: знаменитый расколоучитель, протопопъ Аввакумъ, въ письмѣ своемъ къ царю Алексѣю Михайловичу, еще ссылался на Палею, какъ на Св. Писаніе ¹).

¹) Отчетъ объ Уваровской преміи 1878 г. Статья Тихонравова, стр. 53.

Ожесточенная полемика съ жидовствующими вынудила наше духовенство озаботиться собраніемъ всѣхъ книгъ Св. Писанія въ одинъ общій сводъ, тѣмъ болѣе, что жидовствующіе весьма часто почерпали доводы въ подтвержденіе своего ученія именно изъ тѣхъ книгъ, которыя не находились подъ руками у Геннадія и другихъ искоренителей ереси. Это неудобство побудило Геннадія не только собрать воедино всѣ разрозненные списки отдѣльныхъ библейскихъ книгъ, но даже и пополнить кругъ ихъ новыми переводами тѣхъ книгъ, которыя не дошли до насъ въ древнихъ славянскихъ переводахъ. Эта задача представляла въ ту пору весьма серьезныя трудности. Не слѣдуетъ забывать, что и самый текстъ Новаго Завѣта, въ то время извѣстный только по рукописямъ, представлялся далеко не вполнѣ исправнымъ. Неисправности Евангельскаго текста въ особенности много способствовало то, что текстъ этотъ, до начала XIV вѣка, располагался преимущественно по церковнымъ чтеніямъ, и вслѣдствіе этого, разнообразіе списковъ, умножаясь съ теченіемъ времени отъ различныхъ исправленій и переписокъ, возрасло до крайней степени. Первый шагъ къ исправленію Евангельскаго текста былъ сдѣланъ въ XIV вѣкѣ введеніемъ въ церковное употребленіе списковъ Ч_е_т_в_е_р_о_е_в_а_н_г_е_л_і_я, менѣе подвергавшихся перемѣнамъ. Притомъ же, это введеніе въ церковный обиходъ Четвероевангелія сопровождалось и сличеніемъ текстовъ славянскихъ съ подлиннымъ греческимъ текстомъ. Памятникомъ такихъ сличеній остались: списокъ Четвероевангелій, сдѣланный митрополитомъ Алексіемъ въ 1358 г., и другой списокъ, 1383 г., писанный въ Константинополѣ. Воспользовавшись по возможности трудами своихъ предшественниковъ, Геннадій внесъ въ свой трудъ весь Новый Завѣтъ, а въ число книгъ Ветхаго Завѣта включилъ нѣсколько новыхъ, вновь переведенныхъ съ латинскаго печатнаго перевода Библіи, извѣстнаго подъ названіемъ „Вульгаты“, такъ какъ не нашлось людей, достаточно знакомыхъ съ греческимъ языкомъ, дабы предпринять переводъ тѣхъ же книгъ съ греческаго текста. Вообще, во всемъ распорядкѣ Геннадіевскаго сборника библейскихъ книгъ замѣтно сильное вліяніе Вульгаты, отвергнутое послѣдующими собирателями библейскаго текста въ Россіи. Такое вліяніе латинскаго запада, противное преданіямъ Восточной Церкви, оказалось въ трудѣ Геннадія возможнымъ именно потому, что въ Новѣгородѣ и Псковѣ, во второй половинѣ XV вѣка, вообще слабо чувствовалось вліяніе Византіи. Къ тому же, Геннадій, ревностный защитникъ православія, видѣлъ себя вынужденнымъ прибѣгнуть къ помощи л_а_т_и_н_щ_и_к_о_в_ъ, получившихъ образованіе на западѣ, и даже къ помощи людей, завѣдомо расположенныхъ къ ереси. Въ числѣ сотрудниковъ Геннадія въ этомъ обширномъ и многознаменательномъ трудѣ упоминаютъ Ѳ_е_о_д_о_р_а Е_в_р_е_я, отъ котораго Геннадій получилъ переведенныя имъ девять главъ книги Э_с_ѳ_и_р_ь, д_о_м_и_н_и_к_а_н_ц_а В_е_н_і_а_н_и_н_а, родомъ славянина (прибывшаго въ Россію въ 1490 году, съ братомъ великой княгини Софьи), который перевелъ Маккавейскія книги, и Д_м_и_т_р_і_я Г_е_р_а_с_и_м_о_в_а, состоявшаго переводчикомъ въ посольскомъ приказѣ, побывавшаго съ разными порученіями въ Швеціи, Даніи, Пруссіи, въ Вѣнѣ и Римѣ ¹).

¹) Онъ переводилъ для Геннадія, кромѣ библейскихъ книгъ, нѣкоторыя сочиненія, нужныя для полемики съ жидовствующими, и служившія на западѣ для обличенія іудеевъ.

Дмитрій Герасимовъ принадлежалъ къ тѣмъ дѣятелямъ своего времени, которые были представителями новаго направленія въ жизни Московскаго государства въ концѣ XV в. и въ первой половинѣ XVI ст. Не будучи людьми родовитыми и потоэму не занимая высшихъ должностей въ государствѣ и не пользуясь внѣшнимъ почетомъ, эти дѣятели имѣли вліяніе при дворѣ Василія III и были первыми дѣльцами своего времени. Нѣкоторые изъ этихъ дѣльцовъ выдавались не только своими дарованіями, но и рѣдкими, по своему времени, знаніями. Таковыми были Григорій Истома, Власій и Дмитрій Герасимовъ. Они носили скромное названіе гонцовъ или толмачей.

Извѣстный историкъ XVI в. Павелъ Іовій Новокомскій, близко познакомившись съ Дм. Герасимовымъ, когда тому было 60 лѣтъ, такъ отзывается о немъ: „Дмитрій хорошо владѣетъ латинскимъ языкомъ, ибо еще въ юныхъ лѣтахъ получилъ первое образованіе свое въ Ливоніи и отправлялъ нѣсколько разъ важную должность посланника во многихъ христіанскихъ государствахъ. Показавъ на опытѣ ревность свою къ пользамъ отечества и особенную дѣятельность при дворахъ королей шведскаго и датскаго и у великаго магистра прусскаго, онъ въ недавнемъ времени былъ отправленъ посломъ ко двору императора Максимиліана, гдѣ, окруженный людьми всякаго рода, и обращаясь безпрестанно въ кругу общества образованнаго, удобно могъ очистить правильный и гибкій умъ свой отъ всего, что еще оставалось въ немъ грубаго“. Дмитрій, веселый и остроумный, какъ говоритъ о немъ Іовій, былъ человѣкомъ опытнымъ въ дѣлахъ государственныхъ и особенно свѣдущимъ въ св. Писаніи. „Во время своего пребыванія въ Римѣ, онъ охотно ходилъ слушать торжественное служеніе папы, былъ въ сенатѣ во время пріема папскаго кардинала Кампеджіо (возвратившагося изъ посольства въ Венгрію), осматривалъ св. храмы, и, по словамъ Іовія, любовался остатками древняго величія Рима и жалкими остатками прежнихъ зданій“.

Въ 1525 г. въ Вѣнѣ ученый Фабръ, по повелѣнію эрцгерцога Фердинанда, записывалъ извѣстія о Московіи со словъ русскихъ пословъ. Въ этомъ же году и въ началѣ 1526 г., въ Римѣ, Іовій, по желанію архіепископа консентійскаго Іоанна Руфа, составлялъ описаніе Московіи по разсказамъ того-же Дмитрія Герасимова, посланнаго великимъ княземъ Василіемъ III къ папѣ Клименту VII.

Такимъ образомъ на долю скромнаго сотрудника Геннадіева выпала обязанность сообщенія первыхъ свѣдѣній о Россіи просвѣщеннѣйшимъ изъ современныхъ европейцевъ.

IX.

Монастырская литература на сѣверо-востокѣ Руси. — Житія и духовныя сказанія. — Авторы и собиратели житій; ихъ воззрѣнія и способъ изложенія матерьяла.

Всѣ тѣ литературныя явленія, которыя въ XV вѣкѣ выразились рядомъ духовныхъ и религіозно-нравственныхъ произведеній литературы, въ видѣ новыхъ литературныхъ родовъ, вызванныхъ жъ жизни новыми историческими условіями быта древней Руси — были уже разсмотрѣны нами въ предыдущей главѣ. Въ то же самое время, когда проповѣдь наша принимала политическое направленіе, вынуждая духовенство заявлять о своемъ участіи къ чисто-мірскимъ дѣламъ и къ интересамъ дорогой отчизны, ереси и другіе живые современные вопросы, занимавшіе духовенство и монашество, вызывали образованнѣйшихъ представителей нашего духовенства къ весьма оживленной полемикѣ. Эта въ высшей степени замѣчательная полемика ясно опредѣляетъ намъ границы того круга фактовъ и понятій, изъ котораго почерпала свои идеалы наиболѣе развитая и образованная часть современнаго общества. Идеалы эти должны были найти себѣ еще болѣе полное выраженіе въ другой отрасли нашей монастырской литературы — въ житіяхъ.

Древнѣйшими памятниками житейнаго рода на сѣверо-востокѣ Руси являются образчики ростовской письменности: житія ростовскихъ святыхъ Исаіи (ум. 1090), Леонтія, Авраамія, Игнатія, Петра, царевича Ордынскаго и столпника переяславскаго Никиты. Въ основу этихъ древнихъ попытокъ написанія житій легли несомнѣнно мѣстныя легенды, составившіяся вскорѣ послѣ смерти или обрѣтенія мощей того или другаго святаго и долго переходившія изъ устъ въ уста между братіею или въ народѣ. Поздній списатель только записалъ готовую основу, прибавивъ къ ней свои книжныя разсужденія, ничего практическаго не дающія историку». ¹) Нельзя не замѣтить, сверхъ того, что «книжныя разсужденія» списателя, въ значительной степени, могли не принадлежать ему лично, а явиться только заимствованія-ми изъ патерика «печерскаго» или подобныхъ ему образцовъ византійскихъ.

¹) Ключевскій, 51.

Совсѣмъ иной характеръ имѣютъ тѣ житія-біографіи, которыя въ XIII и XIV вв. составлены были современниками, или по крайней мѣрѣ со словъ современниковъ описываемаго въ житіи лица. Сюда относятся: житіе Авраамія, написанное въ Смоленскѣ, Варлаама и Аркадія — въ Новѣгородѣ, Александра Невскаго — во Владимірѣ, кн. Михаила Тверскаго — въ Твери и митрополита Петра — въ Ростовѣ. Эта небольшая группа житій «не только представляетъ образцы сѣверно-русской агіографіи въ ея первоначальномъ видѣ, но и наглядно описываетъ собою кругъ древнѣйшихъ средоточій книжнаго просвѣщенія на сѣверѣ» ¹). Во всѣхъ житіяхъ этой группы встрѣчаемъ много любопытнѣйшихъ историческихъ данныхъ для исторіи быта и образованности описываемой въ нихъ эпохи, знакомимся, отчасти, и съ самою личностью ихъ авторовъ, и съ источниками ихъ литературной образованности. Такъ, напримѣръ, изъ житія Авраамія Смоленскаго узнаемъ, что въ развитіи книжнаго образованія Смоленскъ занималъ въ ряду городовъ русскихъ одно изъ первыхъ мѣстъ. Письменность. какъ оказывается, была сильно развита въ смоленскихъ монастыряхъ въ концѣ XII вѣка. Изъ книгохранилища подгороднаго монастыря Авраамій бралъ для прочтенія житія восточныхъ святыхъ Антонія, Саввы и др., а также и житіе Ѳеодосія Печерскаго, и сочиненія Златоуста, Ефрема Сирина и даже нѣкоторыя апокрифическія книги. Игуменъ монастыря, обладавшаго богатымъ книгохранилищемъ, представляется въ житіи на столько начитаннымъ человѣкомъ, что при немъ никто не дерзалъ «отъ книгъ говорить». Самъ Аврааміи не ограничивается однимъ только чтеніемъ: онъ собираетъ около себя писцовъ, съ помощью которыхъ составляетъ и переписываетъ новые сборники, внося въ нихъ наиболѣе важное изъ своего обширнаго чтенія. Весьма начитаннымъ оказывается и самъ авторъ житія Аврааміева, инокъ Ефремъ, сопровождающій свое изложеніе ссылками на житія восточныя, на сочиненія Іоанна Златоуста, приводящій для сравненія со своимъ разсказомъ двѣ повѣсти изъ сборника «Златая Цѣпь». Мало того, въ самомъ изложеніи своемъ онъ выказываетъ знакомство съ общими пріемами изложенія житій: въ нѣкоторыхъ частностяхъ житія Аврааміева авторъ явно подражаетъ Несторову житію Ѳеодосія, и, съ другой стороны, умалчиваетъ обо многихъ, несомнѣнно извѣстныхъ ему (какъ современнику) подробностяхъ только потому, что авторы житій вообще проходятъ эти подробности молчаніемъ.

¹) Ключевскій, 52.

Уже и въ древнѣйшихъ изъ числа сѣверно-русскихъ житій видимъ мы подражанія византійскимъ и юго-славянскимъ образцамъ. Въ нихъ, кромѣ того, замѣтно уже зарожденіе условныхъ біографическихъ чертъ и пріемовъ, изъ которыхъ въ позднѣйшее время составилась реторика житій, какъ особаго литературнаго рода. Отличительною чертою наиболѣе древнихъ сѣверно-русскихъ житій, сравнительно съ позднѣйшими, является только то, что всѣ они имѣютъ въ основѣ свое фактическое содержаніе и, сухо, сжато передавая его, не обращаютъ его въ матерьялъ для церковной проповѣди или нравственно-реторическаго разсужденія. Многія изъ нихъ имѣютъ видъ «памяти» о святомъ, или проложной записи, предназначаемой для церковнаго обихода, для прочтенія въ церкви, въ день празднества святаго, въ назиданіе набожнымъ слушателямъ.

Когда, къ концу XIV вѣка, возникшія на сѣверо-востокѣ Руси обители достигли высокаго значенія и стали оказывать важное вліяніе на историческія судьбы нашего отечества, въ монашествѣ должно было явиться весьма естественное стремленіе къ написанію житій тѣхъ новыхъ сѣверно-русскихъ подвижниковъ, которые, жизнью и дѣятельностью своею, заслужили глубоко-почтительнаго, благодарнаго воспоминанія въ потомствѣ. Такъ, прежде всѣхъ другихъ должны были, конечно, явиться житія такихъ славныхъ дѣятелей, какъ св. Сергій, Петръ митрополитъ, Алексѣй митрополитъ, Пафнутій Боровскій, Стефанъ Пермскій. Вслѣдъ за этими житіями, послѣ того, какъ они уже пріобрѣли нѣкоторую извѣстность, много разъ были и переписываемы, и передѣлываемы въ разныхъ концахъ Руси, должны были явиться житія менѣе. крупныхъ, менѣе замѣчательныхъ подвижниковъ, пользовавшихся не столь обширною, всероссійскою извѣстностію — житія такъ-называемыхъ «мѣстно-чтимыхъ» святыхъ. Мало по малу, въ каждомъ монастырѣ, образовалась своя небольшая литература житій, въ которыхъ на первомъ планѣ являлась личность основателя обители, и около нея группировались остальныя личности болѣе или менѣе замѣчательныхъ сподвижниковъ его.

Съ конца XIV в. литература сѣверно-русскихъ житій, сильно разростаясь и развиваясь, въ то же время замѣтно принимаетъ иное направленіе. Съ юга усиливается въ сѣверной Руси наплывъ славянскихъ оригинальныхъ произведеній и переводовъ, послужившихъ образцами и пособіями для изложенія житій въ новомъ направленіи; съ другой стороны, вслѣдъ за письменными памятниками юга появляются и пришлые оттуда литературные дѣятели, которые даютъ нашей литературѣ первые опыты новаго, искусственнаго изложенія житій. Полагаютъ, что въ этомъ случаѣ наиболѣе значительное вліяніе на переработку житій должны были оказать церковно-поучительныя произведенія, и въ числѣ ихъ преимущественно похвальныя слова и поученія на праздники святыхъ. Подъ вліяніемъ указанныхъ похвальныхъ словъ святымъ, та молитва или краткая похвала, которой иногда заканчивался разсказъ въ древнѣйшихъ сѣверно-русскихъ житіяхъ, стала отдѣляться отъ него въ позднѣйшихъ и мало ло малу принимать форму особой, иногда очень длинной статьи; вслѣдствіе этого измѣнялся и характеръ изложенія житій, въ которыхъ фактическая сторона болѣе и болѣе отодвигалась на задній планъ и уступала мѣсто ораторскому прославленію святаго.

Первыми писателями, которымъ удалось дать образцы новаго направленія въ жизнеописаніяхъ русскихъ святыхъ, были: сербы Кипріянъ и Пахомій Логофетъ; рядомъ съ ними является и русскій инокъ Епифаній.

Кипріянъ оставилъ намъ довольно пространное житіе митрополита Петра, которое, по его собственному выраженію, онъ взялся писать «елико отъ сказатель слышалъ», но, въ сущности, трудъ его не былъ вполнѣ оригинальнымъ, такъ какъ въ основу его было положено гораздо ранѣе явившееся «житіе Петра митрополита», написанное епископомъ ростовскимъ Прохоромъ — простой и сухой разсказъ, важный, однакоже, какъ разсказъ современника. Кипріянъ написалъ «житіе Петра», какъ предполагаютъ, между 1397 и 1404 гг., т. е. въ то время, когда онъ успокоился отъ пережитыхъ имъ волненій и смутъ и могъ предаться въ подмосковномъ митрополичьемъ селѣ Голенищевѣ своимъ любимымъ книжнымъ занятіямъ. Все, пережитое Кипріяномъ въ Россіи, въ значительной степени сближало событія его тревожной жизни съ жизнью Петра митрополита, прошедшаго черезъ тѣ же церковныя смуты: — вотъ почему въ житіи Петра Кипріянъ, высказывая свое мнѣніе о его дѣяніяхъ, особенно выставлялъ нѣкоторыя изъ нихъ, какъ бы желая объяснить и оправдать въ глазахъ современниковъ нѣкоторыя изъ своихъ собственныхъ дѣйствій. Съ этой-то именно стороны личнаго авторства и какъ выраженіе отношенія послѣдующихъ поколѣній къ великому московскому святителю, сочиненіе Кипріяна и представляется любопытнымъ и важнымъ явленіемъ въ ряду нашихъ житій конца XIV и начала XV в,

Гораздо болѣе важными въ историко-литературномъ отношеніи представляются намъ труды Епифанія, инока Троице-Сергіева монастыря, писавшаго житія свои около того-же времени, когда Кипріянъ составлялъ «житіе Петра».

Талантливый писатель и замѣчательный представитель русскаго книжнаго образованія въ началѣ XV вѣка, Епифаній перешелъ въ память потомства съ прозваніемъ П_р_е_м_у_д_р_а_г_о. Происхожденіе его неизвѣстно. Его перу принадлежатъ два житія: его учителя, Сергія Радонежскаго, и его друга, Стефана Пермскаго. Изъ Епифаніева житія Св. Сергія видно, что епископъ Стефанъ, въ поѣздкахъ своихъ изъ Перми въ Москву, обыкновенно по пути заѣзжалъ къ Сергію, въ его монастырь. Здѣсь Стефану, будущему біографу пермскаго просвѣтителя, удалось слышать его разсказы о Перми и его трудахъ на поприщѣ обращенія этого новаго края къ христіанству. Въ похвалѣ, которою Епифаній заканчиваетъ житіе Стефана, онъ сѣтуетъ, что не присутствовалъ при его кончинѣ, что больше уже не увидится съ нимъ, и при этомъ обращается къ святому съ слѣдующими трогательными словами: «помню, ты очень любилъ меня; при жизни твоей я досаждалъ тебѣ, препирался съ тобой о какомъ-нибудь событіи, о словѣ, о стихѣ писанія или о строкѣ». Ясно, что онъ писалъ, какъ очевидецъ, и это составляетъ важнѣйшую сторону его трудовъ. Съ другой стороны, и его труды служатъ важнымъ свидѣтельствомъ для ближайшаго ознакомленія насъ съ тѣмъ уровнемъ образованія, на которомъ стояли лучшіе представители нашей образованности начала XV вѣка. Епифаній провелъ большую часть своей жизни въ двухъ монастыряхъ — Ростовскомъ монастырѣ Григорія Богослова и въ Троице-Сергіевомъ — особенно богатыхъ средствами для книжнаго образованія. Тексты, которыми испещрены оба, написанныя имъ житія, указываютъ на близкое знакомство съ Св. Писаніемъ; по другимъ ссылкамъ въ тѣхъ-же житіяхъ видимъ, что Епифаній читалъ хронографы, Палею, лѣствицу, патерикъ и другіе церковно-историческіе источники, «что, сверхъ того, онъ знакомъ и съ сочиненіями черноризца Храбра (о письменѣхъ)». Въ житіи Сергія онъ высказываетъ обширное знакомство съ восточными житіями, и даже съ недавно оконченнымъ трудомъ Кипріяна. Кромѣ того, способъ изложенія и самый языкъ Епифанія указываютъ на обширную начитанность въ литературѣ церковнаго краснорѣчія. Вотъ почему написанныя имъ житія хотя и богаты фактами, но фактическое содержаніе житія уже подавляется витійствомъ, нарушающимъ всякую связь и единство между частями. Этимъ объясняется слабое распространеніе его трудовъ въ древне-русской письменности.

Напротивъ того, творенія Пахомія Логофета, писателя гораздо менѣе талантливаго, охотно читались въ древней Руси и послужили главными источниками для позднѣйшихъ изложеній сѣверно-русскихъ житій. Нѣкоторыя подробности его біографіи очень любопытны для характеристики его весьма обширной и плодовитой литературной дѣятельности. Пахомій былъ родомъ сербъ; но никакихъ свѣдѣній о его жизни до пріѣзда въ Россію мы не имѣемъ. Достовѣрно извѣстно только то, что явился онъ въ Россію до 1440 г., ибо въ этомъ же году мы уже видимъ его усердно трудящимся въ Троице-Сергіевомъ монастырѣ. Здѣсь, въ теченіе своего девятнадцатилѣтняго пребыванія (1440—1459), онъ неутомимо пишетъ и составляетъ праздничныя службы святымъ, слагаетъ въ честь имъ каноны, описываетъ открытіе мощей и чудеса, передѣлываетъ старыя житія, то пополняя, то сглаживая ихъ — наконецъ, на досугѣ и какъ бы между дѣломъ, списываетъ для монастырской библіотеки цѣлый рядъ книгъ. Все это неутомимый сербъ выполняетъ, преимущественно, по заказу и порученію митрополита и другихъ высшихъ представителей современнаго духовенства. Усидчивость, съ которою работаетъ Пахомій, его умѣнье угодить всѣмъ и каждому ровнымъ и гладкимъ изложеніемъ того матеріала, который представлялся ему для обработки — пріобрѣтаютъ ему наконецъ большую литературную извѣстность. На Пахомія стараются возложить новыя работы, привлекаютъ его къ новымъ трудамъ. Такъ въ 1459 г. получаетъ онъ отъ новгородскаго архіепископа Іоны приглашеніе пріѣхать въ Новгородъ и заняться тамъ написаніемъ житій мѣстнымъ новгородскихъ угодниковъ и составленіемъ каноновъ для церковнаго празднованія ихъ памяти. Въ Новгородѣ остается Пахомій почти три года, и, точно также, какъ и въ Сергіевой обители, составляетъ житія, похвальныя слова святымъ и слагаетъ имъ каноны, за что архіепископъ Іона и вознаграждаетъ искуснаго серба-писателя «множествомъ золота, серебра и соболей». Въ 1462 году онъ опять возвращается въ Москву и, по порученію великаго князя Василія Васильевича и митрополита Ѳеодосія, ѣдетъ въ Кирилло-Бѣлозерскій монастырь, дабы на мѣстѣ собрать свѣдѣнія о житіи св. Кирилла. Десять лѣтъ спустя (въ 1472 г.), мы снова видимъ его въ Москвѣ, и снова трудящимся надъ составленіемъ житій собственно московскихъ мѣстныхъ угодниковъ.

Вообще говоря, намъ сохранилось отъ Пахомія 18 каноновъ, нѣсколько похвальныхъ словъ святымъ, 6 отдѣльныхъ сказаній и 10 житій; но едва-ли можно съ полною достовѣрностью сказать, что эта масса сочиненій представляетъ собою все то, что было въ теченіи долгой и трудолюбивой жизни написано «искуснымъ въ книжныхъ сложеніяхъ» сербомъ. Въ поясненіи обилія литературной дѣятельности Пахомія слѣдуетъ однакоже замѣтить, что его труды, по большей части, не были вовсе оригинальными: онъ только переработывалъ или заново излагалъ то, что уже было написано до него.

Ему удалось довольно искусно ввести въ церковную практику (въ формѣ службы, похвальнаго слова или житія) и въ составъ душеполезнаго чтенія значительную долю запаса русскихъ церковныхъ воспоминаній, накопившихся къ половинѣ XV вѣка. Онъ первый прямо установилъ постоянные, однообразные пріемы въ изложеніи жизнеописанія святаго, и далъ цѣлый рядъ образцовъ того ровнаго, нѣсколько холоднаго и монотоннаго склада, которому было легко подражать даже при весьма ограниченной степени начитанности и таланта.

Подъ непосредственнымъ вліяніемъ идей централизаціи, преобладавшихъ на Руси XVI вѣка, являлась отважная и замѣчательная попытка централизаціи въ области древне-русской письменности, которая привела къ составленію колоссальнаго сборника житій святыхъ, извѣстнаго подъ названіемъ «Ч_е_т_ь_и_х_ъ-М_и_н_е_й». Составителемъ сборника явился одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ русскихъ дѣятелей XVI вѣка — архіепископъ новгородскій Макарій, впослѣдствіи бывшій митрополитомъ (съ 1542 г.). Къ сожалѣнію, намъ почти неизвѣстна біографія этого образованнѣйшаго человѣка своего времени, отличавшагося громадною начитанностью, не щадившаго ни трудовъ, ни матеріальныхъ пожертвованій на выполненіе задуманнаго имъ дѣла. Мы знаемъ о немъ только то, что онъ происходилъ изъ среды монашества обители Пафнутія Боровскаго, что онъ горячо любилъ старину и древность, и заботился о сохраненіи и подновленіи ея памятниковъ. Около 1529—1530 г. онъ озаботился собраніемъ всѣхъ важнѣйшихъ житій и составленіемъ изъ нихъ общаго свода, который долженъ былъ заключать въ себѣ «в_с_ѣ к_н_и_г_и ч_т_о_м_ы_я, к_а_к_і_я о_б_р_ѣ_т_а_л_и_с_ь в_ъ Р_у_с_с_к_о_й з_е_м_л_ѣ». Этотъ сводъ, въ которомъ матерьялъ для чтенія распредѣленъ, по числу мѣсяцевъ года, въ двѣнадцати большихъ книгахъ, получилъ названіе «Четьихъ-Миней», или м_ѣ_с_я_ч_н_ы_х_ъ ч_т_е_н_і_й, ибо весь разнообразный матерьялъ, вошедшій въ составъ этого сборника, расположенъ на основаніи послѣдовательности церковнаго календаря, а писаніе отцевъ и учителей Церкви въ Минеяхъ и помѣщены даже подъ тѣми числами мѣсяцевъ, когда совершается ихъ память. Попытка Макарія собрать воедино всѣ к_н_и_г_и ч_т_о_м_ы_я была приведена имъ въ исполненіе самымъ блистательнымъ образомъ: въ его сводъ вошли, кромѣ краткихъ и пространныхъ житій святыхъ, торжественныя и похвальныя слова на праздники и памяти святыхъ, книги св. Писанія съ толкованіями, творенія св. Отцевъ, учителей и писателей церковныхъ, патерики іерусалимскіе, египетскіе, синайскіе, печерскіе и скитскіе. Рядомъ съ этими произведеніями, подъ видомъ житій святыхъ явились въ Четьихъ-Минеяхъ и л_е_г_е_н_д_ы или д_у_х_о_в_н_ы_я с_к_а_з_а_н_і_я о с_в_я_т_ы_х_ъ, въ которыхъ истинныя событія смѣшаны съ народными преданіями и факты историческіе украшены вымыслами народной фантазіи. Изъ подобныхъ произведеній особенно замѣчательны: Ростовская легенда о Петрѣ, царевичѣ Ордынскомъ, Смоленская легенда о св. Меркуріи, Муромская легенда о Марѳѣ и Маріи, и о князѣ Петрѣ и супругѣ его Февроніи. Переписка всего свода была окончена къ 1552 году. Надъ составленіемъ этого свода Макарій трудился окодо 20 лѣтъ и успѣлъ внести въ него 1,300 житій. При составленіи своего обширнаго свода, Макарій изъ многихъ рукописей одного житія выбиралъ лучшія, по его мнѣнію; другія житія приказывалъ исправлять по отношенію къ слогу или оттѣнкамъ языка, на которомъ иногда замѣтны были слѣды первоначальной болгарской или сербской редакціи; третьи, наконецъ, Макарій приказывалъ совсѣмъ передѣлывать и писать вновь. Такъ, напримѣръ, бояринъ Василій Тучковъ, по желанію Макарія, вновь написалъ житіе Михаила Клопскаго, «затѣмъ, что прежнее было очень просто написано». Это свѣдѣніе о причинѣ, побудившей къ написанію житія, прекрасно характеризуетъ самый способъ изложенія житій, вошедшихъ въ составъ громаднаго сборника, составленнаго Макаріемъ. Способъ изложенія этихъ произведеній вообще отличается напыщенностью, искуственностью и полнымъ отсутствіемъ той простоты, которая служитъ однимъ изъ лучшихъ украшеній сжатаго и немногосложнаго разсказа житій въ ихъ древнихъ, первоначальныхъ редакціяхъ. Во многихъ отношеніяхъ, однако же, любопытно и поучительно то вступленіе, которое только-что помянутый нами авторъ житія св. Михаила Клопскаго предпосылаетъ своему сочиненію, стараясь пояснить читателямъ значеніе подобнаго рода произведеній, въ сравненіи съ величавыми отголосками классическаго эпоса, дошедшаго до нашихъ предковъ въ болѣе или менѣе полныхъ отрывкахъ:

«Слышалъ я нѣкогда», — пишетъ благочестивый авторъ житія св. Михаила Клопскаго — «какъ читали книгу о разореніи Трои. Въ этой книгѣ сплетены многія похвалы эллинамъ отъ Омира и Овидія. Ради одной ихъ буйственной храбрости, память о нихъ сохранилась такъ долговременно. Хотя Геркулесъ былъ храбръ, но онъ погруженъ былъ въ глубину нечестія и тварь почиталъ выше Творца. Также Ахиллъ и сыны троянскаго царя Пріама, будучи эллины, похвалялись отъ эллинъ и удостоились соблазнительной славы. Во сколько-же болѣе должны мы похвалять и почитать святыхъ и преблаженныхъ нашихъ чудотворцевъ, которые одержали столь великую побѣду надъ врагами и получили отъ Бога столь великую благодать, что не только люди, но и ангелы почитаютъ и славятъ ихъ. Мы-ли, послѣ этого, оставимъ эти чудеса втунѣ, не проповѣдуя о нихъ?» Чрезвычайно любопытно то, что многолѣтніе литературные труды Макарія, впослѣдствіи, когда онъ уже былъ митрополитомъ, нашли себѣ живой отголосокъ на знаменитыхъ соборахъ 1547 и 1549 год., на которыхъ утверждена была канонизація новыхъ святыхъ русскихъ. По мысли царя Ивана Васильевича и по благословенію «боголюбивѣйшаго митрополита Макарія всея Русіи», архіереи, послѣ собора 1547 года, предприняли въ своихъ епархіяхъ обыскъ о великихъ новыхъ чудотворцахъ, собрали «житія, каноны и чудеса ихъ», пользуясь указаніями мѣстныхъ жителей «въ градехъ, и въ селехъ, и въ монастырехъ, и въ пустынехъ». Затѣмъ, въ 1549 г. они явились въ Москву съ собраннымъ ими матеріаломъ, который здѣсь соборне свидѣтельствовали и ввели въ составъ церковнаго писанія и чтенія, установивъ по этимъ житіямъ и канонамъ форму празднованія памяти новымъ чудотворцамъ. При этомъ, одинъ изъ нашихъ ученыхъ изслѣдователей, разсмотрѣвши списки святыхъ, канонизованныхъ на обоихъ соборахъ, пришелъ къ чрезвычайно любопытному выводу, то на составленіе этихъ списковъ важное вліяніе было оказано собственно литературою житій, съ одной стороны, а съ другой — личнымъ участіемъ митрополита Макарія. Съ одной стороны, установленіе празднованія извѣстному святому обусловливалось существованіемъ житія и канона, которые можно было пѣть и читать въ день его памяти; съ другой стороны — двѣ трети списка святыхъ канонизованныхъ составлялись по мысли самого митрополита, руководителя собора, подъ вліяніемъ его личнаго отношенія къ памяти нѣкоторыхъ святыхъ и его знакомства съ литературой житій". И дѣйствительно, въ списки святыхъ, канонизованныхъ соборами, не вошли именно тѣ, которыхъ житія оказывались менѣе распространенными, а потому не вошли въ составъ обширнаго сборника митрополита Макарія, и, по всѣмъ вѣроятіямъ, остались ему неизвѣстны.

Въ этомъ фактѣ нельзя не видѣть очень важнаго свидѣтельства той живой связи, которая въ половинѣ XVI вѣка уже начала устанавливаться между литературою и общественною жизнью.

ПРИЛОЖЕНІЯ КЪ ГЛАВѢ ДЕВЯТОЙ,

ЖИТІЯ И ДУХОВНЫЯ СКАЗАНІЯ О СВЯТЫХЪ.

Житіе Петра, Царевича Ордынскаго.

Кириллъ, епископъ Ростовскій, во время пребыванія своего въ ордѣ, разсказывалъ хану Беркаю о томъ, какъ Леонтій крестилъ ростовскую землю; племянникъ хана, слушавшій его, плѣнился христіанствомъ, оставилъ все богатство отца своего и вмѣстѣ съ епископомъ ушелъ изъ орды въ Ростовъ. Тамъ богослуженіе въ храмѣ Пресвятой Богородицы, гдѣ на лѣвомъ клиросѣ пѣли тогда по-гречески, на правомъ — по-русски, поразило татарскаго царевича. Онъ молилъ Кирилла, чтобы тотъ окрестилъ его. "По прибытіи царевича Петра изъ орды въ Ростовъ, епископъ Кириллъ вскорѣ померъ (въ 1262 г.). Ему наслѣдовалъ владыка Игнатій, при князѣ Борисѣ Васильевичѣ Ростовскомъ. Не оставляя своихъ царскихъ потѣхъ, однажды царевичъ Петръ охотился ловчими птицами вдоль Ростовскаго озера и, утомившись охотою, къ вечеру заснулъ на берегу его. Тогда явились ему два свѣтлыхъ мужа. Когда царевичъ, въ ужасѣ, палъ передъ ними, они, взявъ его за руку, говорили ему: «друже Петре! Не бойся! Мы посланы къ тебѣ отъ Бога, въ котораго ты увѣровалъ и окрестился, и посланы для того, чтобы укрѣпить родъ твой и племя, и внуковъ твоихъ до скончанія міра». Потомъ дали они царевичу два мѣшка: въ одномъ — золото, а въ другомъ — серебро, и велѣли ему вымѣнять въ городѣ три иконы: одну Св. Богородицы съ младенцемъ, другую Св. Дмитрія и третью Николы Чудотворца… Потомъ велѣли они царевичу, съ вымѣненными иконами, явиться къ епископу и сказать отъ имени первоверховныхъ апостоловъ, чтобъ онъ соорудилъ имъ церковь при озерѣ, гдѣ царевичъ спалъ. Въ ту-же ночь являлись они и самому епископу, съ тѣмъ же повелѣніемъ о сооруженіи церкви; и когда, на другой день, епископъ Игнатій бесѣдовалъ о томъ съ княземъ ростовскимъ, приходитъ къ нимъ царевичъ съ вымѣненными иконами, которыя сіяли, какъ солнце, и повѣдалъ имъ о своемъ видѣніи. Князь и епископъ, поклонившись иконамъ, много удивлялись, какъ могъ царевичъ вымѣнять такія на торгу, потому что въ городѣ не было иконописцевъ; видѣли также, что царевичъ былъ молодъ и отъ и_н_о_в_ѣ_р_н_ы_х_ъ. Но когда Петръ разрѣшилъ ихъ недоумѣніе, епископъ пѣлъ иконамъ молебны и, отправившись на указанное мѣсто при озерѣ, заложилъ храмъ апостоламъ Петру и Павлу. Когда храмъ былъ готовъ и царевичъ Петръ поставилъ въ немъ вымѣненныя три иконы, тогда князь ростовскій, вмѣстѣ съ нимъ возвращаясь отъ храма и садясь на коня, глумясь сказалъ царевичу: «владыка тебѣ церковь устроилъ, а я мѣста не дамъ: что тогда будешь дѣлать?» Петръ отвѣчалъ: «Княже! повелѣніемъ св. апостоловъ, я куплю у тебя (столько), сколько благодать твоя отлучитъ отъ земли этой…» Князь же, видѣвъ мѣшки Петровы въ епископіи, помолчалъ немного, потомъ сказалъ: «Петре! вопрошу тебя: дашь-ли за мою землю столько, сколько ты далъ за иконы? Дашь-ли девять литръ серебра, а десятую золота?» Петръ сказалъ: «Св. апостолы говорили мнѣ: что владыка Игнатій повелитъ, то и сотвори: потому спрошу его самого». Тогда владыка, на вопросъ царевича, благословилъ его и сказалъ: «Господь изрекъ своими святыми устами: просящему у тебя дай, и ты, чадо, не пощади родите лей имѣнія, дай князю, сколько онъ хочетъ». Петръ, вѣруя словамъ владыки, поклонился ему до земли; пошелъ къ князю и сказалъ ему: «да будетъ, княже, воля св. апостоловъ и твоя!» Тогда князь велѣлъ извлечь вервь отъ воды и до воротъ, и затѣмъ отъ воротъ до угла, а отъ угла возлѣ озера: мѣсто это велико. Послѣ того Петръ сказалъ: «повели, княже, ровъ копать, к_а_к_ъ в_ъ о_р_д_ѣ б_ы_в_а_е_т_ъ, чтобы не погибло то мѣсто». Такъ и сдѣлали: выкопали ровъ, который видѣнъ и донынѣ; а Петръ началъ отъ воды класть деньги по одиночкѣ, вынимая изъ мѣшковъ — девять литръ серебромъ и десятую золота; и наполнили возы Петровыми казнами… такъ что кони едва тронули ихъ съ мѣста. Князь же и владыка, видѣвши множество выложеннаго серебра и золота, а мѣшки все также полны, дивились великому чуду.

Спустя нѣкоторое время, однажды князь и владыка говорили между собою о царевичѣ Петрѣ: «если этотъ мужъ царскаго племени уйдетъ въ орду, будетъ не ладно нашему городу», — а Петръ былъ ростомъ великъ и лицомъ красивъ. И потомъ оба они говорили ему: «Петре! хочешь-ли мы выдадимъ за тебя невѣсту?» Петръ же прослезился и отвѣчалъ князю и владыкѣ: «я возлюбилъ вашу вѣру и пришелъ къ вамъ: да будетъ воля Господня и ваша!» Князь взялъ ему отъ великихъ вельможъ невѣсту; а владыка вѣнчалъ Петра и устроилъ ему церковь и освятилъ ее по заповѣди святыхъ апостоловъ.

Князь всегда бралъ Петра на царскую утѣху около озера: ястребами, кречетами и прочими утѣхами тѣшилъ его, дабы въ нашей вѣрѣ утвердился. Однажды, во время охоты, сказалъ ему князь: «велію благодать обрѣлъ ты передъ Богомъ и граду нашему. Писано есть: „что воздамъ Господеви о всѣхъ, яже воздастъ намъ“; пріими же, го сподине Петре, малую эту землю отъ нашей отчины и воды отъ этого озера: я тебѣ напишу граматы». И отвѣчалъ ему царевичъ: «я, княже, отъ отца и матери не умѣю землею владѣть; а граматы эти для чего?» — «Все это я тебѣ сдѣлаю» — говорилъ князь: «а граматы для того, чтобы послѣ насъ мои дѣти, внуки и правнуки не отняли тѣхъ земель у твоихъ дѣтей и внучатъ». Петръ принялъ предложеніе, а князь велѣлъ передъ владыкою писать граматы: множество земель, отъ озера, воды и лѣса, которыя и донынѣ были уряжены Петру.

Орда была тогда тиха много лѣтъ, и князь такъ любилъ Петра, что и хлѣба безъ него не ѣлъ, и при владыкѣ побратался съ нимъ въ церкви. И прозвался Петръ братомъ князю: и народились у него сыновья; и спустя малое время померъ владыко Игнатій, померъ и князь ростовскій, а дѣти его звали Петра дядею и до старости. И много лѣтъ въ благоденствіи пожилъ царевичъ Петръ и преставился въ глубокой старости, въ монашескомъ чинѣ. И положили его у св. Петра и Павла, у его усыпалища; и отъ того времени установился тамъ монастырь.

Внуки-же стараго ростовскаго князя забыли Петра и добродѣтель его, начали отнимать луга и украйны земли у Петровыхъ дѣтей. Тогда сынъ Петровъ пошелъ въ орду, сказался внукомъ брата царева; и возрадовались дядья его и одарили многими дарами, и испросили ему у царя посла. Царевъ посолъ пришелъ въ Ростовъ и разсмотрѣлъ граматы Петра и стараго князя; и положены были тогда рубежи землямъ по граматамъ стараго князя, а Петрову сына посолъ отправилъ грамату съ золотою печатью.

Когда посолъ воротился въ орду, молодые князья ростовскіе стали говорить между собою и съ боярами: «слышали мы, что родители наши звали Петра дядею, и что дѣдъ нашъ много у него серебра взялъ и братался съ нимъ въ церкви; а вѣдь это р_о_д_ъ т_а_т_а_р_с_к_і_й, а к_о_с_т_ь н_е н_а_ш_а: ч_т_о э_т_о н_а_м_ъ з_а п_л_е_м_я? Серебра же намъ не оставили ни дѣдъ, ни родители наши!» Такъ говорили они, а не искали чудотвореній святыхъ апостоловъ и забыли любовь своихъ родителей; жили такъ много лѣтъ, зазирая Петровымъ дѣтямъ, з_а т_о, ч_т_о т_ѣ в_ъ о_р_д_ѣ в_ы_ш_е и_х_ъ ч_е_с_т_ь п_р_и_н_и_м_а_л_и.

И народились у сына Петрова, у Лазаря, сыновья и дочери. Одинъ изъ внуковъ Петровыхъ, именемъ Юрій, навыкши отъ родителей своихъ честь творить святой Госпожѣ Богородицѣ въ Ростовѣ, возлагалъ на нее гривны златыя, и учреждалъ пированія владыкамъ и всему клиросу и собору, въ праздникъ апостоловъ Петра и Павла, творя ежегодно памяти по родителямъ.

И ловили рыбы ловцы Петровы гораздо больше, чѣмъ ловцы городскіе. Петровы ловцы — въ шутку закинутъ сѣти и вытащатъ множество рыбы; городскіе же, сколько ни трудятся, все понапрасну. И стали эти послѣдніе говорить князю: «господине княже! если Петровы ловцы не перестанутъ ловить, то все озеро наше опустѣетъ: всю рыбу повыловятъ». Тогда-то правнуки стараго князя ростовскаго стали говорить Юрію: «слышали мы, что дѣдъ вашъ граматы у прародителей нашихъ на мѣсто монастыря вашего взялъ, и рубежи земли его положилъ; а озеро наше: на него граматы не было взято: потому запрещаемъ вашимъ ловцамъ ловить въ этомъ озерѣ». Слышавъ то, внукъ Петровъ Юрій пошелъ въ орду и сказался правнукомъ брата царева. Дяди же многими почестями его почтили и дарами многими, и посла у царя испросили ему. И пришелъ посолъ татарскій въ Ростовъ и сѣлъ при озерѣ у святыхъ апостоловъ Петра и Павла. И былъ страхъ ростовскимъ князьямъ отъ царева посла. И сталъ онъ ихъ судить со внуками Петровыми. Юрій положилъ передъ нимъ граматы; и посолъ, воззрѣвъ на граматы, сказалъ: «положены-ли граматы на эту куплю? Ваша-ли вода? Есть-ли подъ нею земля? И можете-ли снять воду отъ земли той?» И отвѣтили ростовскіе князья: «такъ, господине! положены эти граматы, а земля подъ водою есть, а вода, господине, наша отчина, а снять ее съ земли не можемъ». Тогда сказалъ посолъ царевъ: «если не можете снять воду отъ земли, то почто своею называете? А сотвореніе есть вышняго Бога на службу и на пищу всѣмъ человѣкамъ и скотамъ». И присудилъ царевъ п_о_с_о_л_ъ п_о з_е_м_л_ѣ и в_о_д_у внукамъ Петровымъ: к_а_к_ъ е_с_т_ь к_у_п_л_я з_е_м_л_я_м_ъ, т_а_к_ъ и в_о_д_а_м_ъ; далъ Юрію грамату съ золотою печатью и ушелъ въ орду; князья же ростовскіе перестали Юрію творить зло на многія лѣта.

И возросъ правнукъ Петровъ, у Юрія сынъ, Игнатій. Прилучилось слѣдующее. Пришелъ Ахмылъ-царь на Русскую землю и пожегъ городъ Ярославль; оттуда направился со всею своею силою на Ростовъ. Устрашилась вся земля, а князья ростовскіе бѣжали; бѣжалъ и владыка Прохоръ. Но Игнатій, съ обнаженнымъ мечомъ погнавшись за владыкою, сказалъ ему: «если не пойдешь со мною противъ Ахмыла, то убью тебя! Это наше племя и сродники!» И послушалъ его владыка: со всѣмъ клиросомъ, въ ризахъ, съ крестами и хоругвями, пошелъ противъ Ахмыла, а Игнатій съ гражданами передъ крестами. Взялъ онъ т_ѣ_ш_ь ц_а_р_с_к_у_ю — соколовъ и кречетовъ, и дорогія шубы, и цвѣтныя портища, и питья различныя и, будучи край поля и озера, сталъ на колѣни передъ Ахмыломъ и сказался ему древняго брата царевымъ племенемъ: «а это» — говоритъ онъ — «село царево и твое, господине! А купля прадѣда нашего, гдѣ чудеса творилъ, господине!» И страшно было видѣть рать Ахмылову вооруженну. Тогда Ахмылъ сказалъ: «ты т_ѣ_ш_ь подаешь; а это кто въ бѣлыхъ ризахъ, и что это за хоругви? Или биться съ нами хотятъ?» Игнатій отвѣчалъ: «это богомольцы царевы и твои, да благословятъ тебя, а носятъ они б_о_ж_н_и_ц_у по закону нашему, гоcподине!»

Въ то же время у города Ярославля былъ въ тяжкомъ недугѣ сынъ Ахмыловъ, и возили его на возилахъ. Ахмылъ велѣлъ привезти его, да благословятъ его. Владыка Прохоръ со всѣмъ клиросомъ, моляся Богу, пѣлъ чудотворцамъ молебны и, освятивъ воду, далъ испить больному царевичу и благословилъ его крестомъ, — и тотчасъ же сталъ здоровъ сынъ Ахмыловъ. Самъ же Ахмылъ возрадовался, сошелъ съ коня передъ крестами и, воздѣвъ руки на небо, сказалъ: «благословенъ вышній Господь, вложившій мнѣ въ сердце придти сюда! Праведенъ еси ты, господине епископе Прохоре! Ибо молитва твоя воскресила сына моего. Благословенъ и ты, Игнатіе! Ты уберегъ людей своихъ и спасъ этотъ городъ; ты — н_а_ш_е п_л_е_м_я, ц_а_р_е_в_а к_о_с_т_ь. И если будетъ тебѣ здѣсь обида, не лѣнись, дойди до насъ!» Сказавъ это, далъ онъ 40 литръ серебра владыкѣ и 30 его клиросу; а самъ взялъ отъ Игнатія царскую тѣшь, цѣловалъ его и, поклонившись владкѣ, сѣлъ на коня и поѣхалъ въ орду, во свояси. Игнатій же, проводивъ Ахмыла съ честію, возвратился вмѣстѣ съ владыкою и съ гражданами въ великой радости; и, пѣвши молебны, прославляли они Бога и всѣхъ св. чудотворцевъ".

«Дай же, Господи, утѣху почитающимъ и пишущимъ древнихъ родителей дѣянія».

Муромское сказаніе о князѣ Петрѣ и супругѣ его Февроніи.

Случилось въ Муромѣ, когда княжилъ князь Павелъ, что вселилъ дьяволъ непріязненнаго летучаго змія къ женѣ его ¹). Змій являлся къ ней какъ былъ естествомъ своимъ, другимъ же людямъ казался с_в_о_и_м_и м_е_ч_т_а_м_и, какъ бы самъ князь сидѣлъ съ женою своею. И т_ѣ_м_и м_е_ч_т_а_м_и много лѣтъ прошло;… но она не таила (того, что съ ней происходитъ) и повѣдала князю все, приключившееся ей. Тогда князь сказалъ: «мыслю, жена, и недоумѣваю, что сдѣлать н_е_п_р_і_я_з_н_и той. Не знаю, какъ убить змія. Узнай отъ него сама лестью; тогда освободишься и отъ суда Божія, и въ нынѣшнемъ вѣкѣ (отъ змія)».

¹) По народному повѣрью, къ женщинамъ летаютъ огненные зміи, принимая на себя внѣшность одного изъ домашнихъ: мужа, брата и т. д.

Когда прилетѣлъ по обыкновенію змій къ княгинѣ, она спросила его, ласкаясь: «ты знаешь многое: знаешь-ли кончину свою?» — Онъ же, непріязнивый прелестникъ, прельщенъ былъ добрымъ прельщеніемъ вѣрной жены и, не скрывая отъ нея тайны, сказалъ: «смерть моя — о_т_ъ П_е_т_р_о_в_а п_л_е_ч_а, о_т_ъ А_г_р_и_к_о_в_а м_е_ч_а». Княгиня передала эту тайну своему мужу, а онъ младшему брату, Петру. Князь Петръ, услышавъ, что смерть змію приключится отъ витязя, называемаго его именемъ, не сомнѣвался, что этотъ подвигъ предназначено совершить ему самому. По указанію чудеснаго, явившагося ему юноши находитъ онъ Агриковъ мечъ въ церкви женскаго монастыря Воздвиженья Животворящаго Креста, въ олтарной стѣнѣ, между камнями, въ скважинѣ. Послѣ того онъ искалъ, какъ бы убить змія. Разъ, по обычаю, приходитъ онъ на поклонъ къ своему брату, а отъ него, нигдѣ не медля, къ невѣсткѣ и, къ своему крайнему удивленію, нашелъ брата уже съ нею. Воротившись назадъ, онъ удостовѣрился, что съ женою князя былъ его непріязненный двойникъ. Тогда Петръ взялъ Агриковъ мечъ и отправился къ княгинѣ. Только что ударилъ онъ нечистаго мечомъ, какъ змій явился своимъ естествомъ, началъ трепетаться и издохъ, окропивъ князя Петра своею кровью. Оттого князь острупѣлъ и покрылся язвами, и пришла на него болѣзнь. Долго лѣчился онъ у врачей, но исцѣленія не получалъ; и услышавъ, что въ предѣлахъ рязанскихъ много искусныхъ врачей, велѣлъ себя туда везти.

Когда онъ прибылъ туда, одинъ изъ его юношей отправился въ весь, нарицаемую Л_а_с_к_о_в_о, и подошелъ къ воротамъ одного дома, и вошелъ въ него, никого не встрѣтивъ. Наконецъ вступаетъ въ хоромину и видитъ чудное видѣніе: сидитъ какая-то дѣвица и точетъ краснà ¹), а передъ нею скачетъ заяцъ. И проговорила дѣвица: «н_е х_о_р_о_ш_о б_ы_т_ь д_о_м_у б_е_з_ъ у_ш_е_й, а х_р_а_м_у б_е_з_ъ о_ч_е_й». Юноша же, не понявъ этихъ словъ, спросилъ дѣвицу: «гдѣ хозяинъ этого дома?» Она же отвѣтствовала: «о_т_е_ц_ъ и м_а_т_ь м_о_я п_о_ш_л_и в_з_а_е_м_ъ п_л_а_к_а_т_ь, б_р_а_т_ъ ж_е м_о_й п_о_ш_е_л_ъ ч_е_р_е_з_ъ н_о_г_и в_ъ н_а_в_и з_р_ѣ_т_и» ²). Юноша опять не понялъ, что она говоритъ, и дивился, видя и слыша дѣла, подобныя чуду; и сказалъ дѣвицѣ: «вошелъ я, увидѣлъ тебя за работою, а передъ тобой скачущаго зайца, и услышалъ изъ устъ твоихъ какія-то странныя рѣчи, и не понимаю, что говоришь ты. Первое сказала ты: не хорошо быть дому безъ ушей, а храму безъ очей про отца твоего и мать сказала ты, что пошли взаемъ плакать; о братѣ же, что пошелъ черезъ ноги въ нави зрѣти; и ни одного слова не понимаю». Тогда она отвѣтствовала: «какъ же ты не понимаешь? Пришелъ ты въ этотъ домъ, и въ хоромину мою вошелъ, и увидѣлъ меня сидящую въ простотѣ. Если бы въ дому нашемъ былъ песъ и, почуявъ, какъ ты подходишь къ дому, залаялъ бы на тебя, то не увидалъ бы ты меня сидящую въ простотѣ — это дому уши. А еслибъ въ храминѣ моей былъ мальчикъ, то, увидѣвъ, что ты сюда входишь, сказалъ бы мнѣ: это храму очи. А сказала я тебѣ про отца моего и мать, что пошли взаемъ плакать: такъ они пошли на погребеніе мертваго, и тамъ плачутъ; когда по нихъ по самихъ придетъ смерть, другіе по нихъ станутъ плакать: это заимодавный плачъ. А про своего брата сказала потому, что онъ и отецъ мой — древолазцы: въ лѣсу съ дерева медъ собираютъ. Братъ мой и отправился на такое дѣло. А лѣзучи вверхъ на дерево, черезъ ноги къ землѣ (приходится) смотрѣть, думая, чтобы не урваться съ высоты: — кто урвется, погибнетъ; потому и сказала: пошелъ черезъ ноги въ нави зрѣти».

¹) Краснà или крòсна — простой деревенскій холстъ.

²) В_ъ н_а_в_и — собств. в_ъ м_о_г_и_л_у, а также — в_ъ п_р_е_и_с_п_о_д_н_ю_ю. Н_а_в_а у древнихъ славянъ означало и л_о_д_к_у, и м_о_г_и_л_у, что указываетъ на древній обрядъ похоронъ въ лодьѣ.

Эта дѣвушка была сама Февронія. Юноша повѣдалъ ей о болѣзни князя и спросилъ, не знаетъ-ли она врачей, по имени, и гдѣ живутъ? А она: «еслибъ кто потребовалъ князя твоего себѣ, то могъ бы уврачевать». Юноша, отъ имени болящаго, обѣщалъ за исцѣленіе большую награду и просилъ указать жилище врача. «Приведи сюда князя» — сказала дѣвица, — «и если онъ будетъ мягкосердъ и смирененъ въ отвѣтахъ, будетъ здоровъ». Князя привезли въ весь, гдѣ жила Февронія. Въ отвѣтъ послу, отправленному къ ней за врачемъ, она сказала: «я сама уврачую князя, но имѣнія отъ него не требую. Вотъ мое условіе: если не буду его супругою, то не стану его лѣчить». Отрокъ передалъ князю отвѣтъ. А князь, пренебрегая словами ея и помысливъ о томъ, какъ князю взять себѣ въ жены дочь древолазца, черезъ посланнаго велѣлъ ей сказать обманомъ: «пусть уврачуетъ; я женюсь на ней». Тогда Февронія, взявъ малый сосудецъ, почерпнула некоей кисляди, дунула на нее и сказала: «да учредятъ князю вашему баню, и вотъ этимъ помажутъ по его тѣлу, гдѣ струпы и язвы; а одинъ струпъ оставьте не помазанъ: и выздоровѣетъ». Когда къ князю принесли это снадобье, онъ велѣлъ приготовить баню, а дѣвицу вздумалъ искусить въ отвѣтахъ, дѣйствительно-ли (она) такъ премудра, какъ онъ слышалъ объ ней отъ своего юноши. Для того послалъ къ ней князь съ однимъ изъ своихъ слугъ одно п_о_в_ѣ_с_м_о льну, сказавъ: «дѣвица эта хочетъ быть моей с_у_п_р_у_г_о_ю р_а_д_и с_в_о_е_й м_у_д_р_о_с_т_и: если она точно премудра, пусть учинитъ мнѣ, отъ этого повѣсма льну, сорочку и полотенце, въ то время, пока буду въ банѣ». Когдаже слуга принесъ Февроніи это порученіе, она сказала ему: «взлѣзь на печь, возьми съ грядъ полѣнце и снеси сюда». Слуга исполнилъ ея приказанье; она же, отмѣривъ пядью, велѣла полѣна отсѣчь. Слуга отсѣкъ. Тогда она сказала: «возьми этотъ отрубокъ и отдай своему князю, сказавъ: „пока я это повѣсмо очешу, пусть приготовитъ мнѣ князь изъ этого отрубка станокъ и все строеніе, чѣмъ сотку для него полотно“. Получивъ отвѣтъ, князь велѣлъ ей сказать, что изъ такого малаго деревца и въ такой короткій срокъ нельзя исполнить ея порученія; тогда Февронія тѣмъ же отвѣчала князю и объ его порученіи.

И подивился князь ея мудрости и, пошедши въ баню, исполнилъ все, какъ она велѣла, и совсѣмъ исцѣлился: все тѣло его стало гладко; остался только одинъ струпъ, который не былъ помазанъ. И дивился князь скорому исцѣленію, но не хотѣлъ на Февроніи жениться, о_т_е_ч_е_с_т_в_а е_я р_а_д_и; и послалъ къ ней дары; она же даровъ не приняла. Но только что онъ отъѣхалъ въ свою отчину, съ того же самаго дня отъ оставленнаго имъ струпа стали расходиться по всему его тѣлу другіе, и сталъ онъ также острупленъ многими струпами и язвами, какъ и прежде; и опять воротился за исцѣленіемъ отъ дѣвицы. И какъ приспѣлъ въ ея весь, со стыдомъ послалъ къ ней, прося врачеванья. Она же, ни мало не держа гнѣва, сказала: „если будетъ мнѣ с_у_п_р_у_ж_н_и_к_ъ, да будетъ уврачеванъ“. Тогда князь съ твердостью далъ ей слово, и отъ того же врачеванья исцѣлился, и взялъ ее себѣ въ супруги. И такимъ образомъ стала Февронія княгинею. И пришли они въ отчину свою, въ градъ Муромъ, и жили во всякомъ благочестіи, н_и_ч_т_о_ж_е о_т_ъ Б_о_ж_і_и_х_ъ з_а_п_о_в_ѣ_д_е_й о_с_т_а_в_л_я_ю_щ_е.

По малыхъ же дняхъ князь Павелъ померъ, и на мѣсто его сталъ самодержецъ города Мурома братъ его Петръ. Но княгини его Февроніи бояре не любили, женъ ради своихъ, потому что она стала княгинею н_е о_т_е_ч_е_с_т_в_а е_я р_а_д_и, Б_о_г_у ж_е п_р_о_с_л_а_в_л_я_ю_щ_у, д_о_б_р_а_г_о р_а_д_и ж_и_т_і_я е_я. Однажды пришли къ нему бояре и говорятъ: ,,мы хотимъ всѣ праведно служить тебѣ, но княгини Февроніи не хотимъ, да государствуетъ женами нашими. И если хочешь самодержецъ быть, да будетъ тебѣ другая княгиня. Февронія же пусть возьметъ себѣ богатства довольно, и идетъ, куда хочетъ». Князь же, не имѣя обычая предаваться ярости отъ чего бы то ни было, со смиреніемъ отвѣчалъ боярамъ: «пусть скажутъ объ этомъ самой Февроніи: пусть услышимъ мы, что она скажетъ». Тогда бояре неистовые, исполнившись безстыдія, умыслили сдѣлать пиръ; и когда были навеселѣ (стали говорить): «госпожа княгиня Февронія! весь городъ и бояре тебѣ говорятъ: дай намъ, чего мы у тебя попросимъ!» А она: «возьмите, что просите». Тогда всѣ они единогласно воскликнули: «всѣ мы князя Петра хотимъ, да самодержавствуетъ надъ нами; тебѣ же жены наши не хотятъ, да господствуешь надъ ними. Возьми богатства довольно и иди, куда хочешь». Февронія отвѣчала: «что просите, будетъ вамъ; только и вы дайте мнѣ, чего у васъ попрошу». Бояре съ клятвою обѣщали ₍ей дать, чего попроситъ. Тогда Февронія сказала: «ничего иного не прошу у васъ, только супруга своего, князя Петра». Они же отвѣтствовали: «какъ хочетъ самъ князь»; потому что врагъ вложилъ имъ помыслъ поставить себѣ иного самодержца, если не будетъ у нихъ князя Петра; и каждый изъ бояръ держалъ себѣ на умѣ, чтобъ самому быть на мѣстѣ князя. И блаженный князь Петръ сотворилъ по заповѣдямъ: власть свою ни во что вмѣнилъ, и отправился изъ города, вмѣстѣ со своею супругою. Злочестивые бояре дали имъ на рѣкѣ суда, потому что подъ городомъ тѣмъ протекала рѣка, именуемая Ока. И поплыли они въ судахъ.

На другой день утромъ, только что стали прислужники складывать въ суда поклажу, изъ города Мурома пришли вельможи, съ извѣстіемъ, что въ Муромѣ происходитъ великое кровопролитіе, по причинѣ споровъ между боярами, кому изъ нихъ княжить; потому, для прекращенія общаго бѣдствія, посланные, отъ имени всего города, прося у князя прощенія, умоляли его воротиться и княжитъ надъ Муромомъ.

Князь Петръ, никогда ни держа гнѣва, воротился вмѣстѣ съ своею супругою и властвовали они оба, заботясь о благѣ своего города.

Когда пришло время ихъ смерти, просили они Бога, чтобъ преставленіе ихъ было въ одинъ и тотъ же часъ; и сотворили совѣтъ, да будутъ положены въ одномъ гробѣ, раздѣленномъ перегородкою. И оба въ одно время облеклись въ монашескія ризы. Князь Петръ въ иноческомъ чинѣ нареченъ былъ Давидомъ, а Февронія — Евфросиніею.

Однажды Февронія работала воздухи въ соборный храмъ Пречистыя Богородицы, вышивая на нихъ лики святыхъ. Князь Петръ присылаетъ къ ней сказать, что онъ уже отходитъ отъ жизни. Февронія проситъ его подождать, когда кончитъ воздухи. Онъ присылаетъ къ ней въ другой разъ; наконецъ — въ третій. Тогда Февронія, не дошивъ на воздухахъ только ризы одного святаго, лицо же его нашивъ, оставила работу. Воткнула иглу въ воздухи, привертѣла ее ниткою, которою шила, и послала къ князю Петру, увѣдомить его о п_р_е_с_т_а_в_л_е_н_і_и к_у_п_н_о_м_ъ ¹).

¹) 25 іюня 1228 года.

Неразумные же люди, какъ при жизни ихъ возмущались, такъ и но честномъ ихъ преставленіи. Презрѣвъ ихъ завѣщаніе, бояре положили тѣла ихъ въ разные гробы, говоря, что въ монашескомъ образѣ не подобаетъ класть князя и княгиню въ одномъ гробѣ. И такъ князя Петра положили въ особомъ гробѣ, внутри города, въ соборномъ храмѣ Богородицы, а Февронію за городомъ, въ женскомъ монастырѣ, въ церкви Воздвиженія Честнаго и Животворящаго Креста (гдѣ былъ найденъ Агриковъ мечъ); общій же гробъ, который князь и княгиня, еще при жизни своей, велѣли вытесать изъ одного камня, бояре велѣли оставить пустымъ въ томъ же соборномъ храмѣ. Но на другой день особные гробы очутились пусты, и оба тѣла лежали въ общемъ гробѣ. Ихъ опять разлучили, и опять на другой день оба тѣла были вмѣстѣ. Но потомъ ужъ никто не осмѣлился прикоснуться къ тѣмъ святымъ тѣламъ, которыя такъ и остались въ одномъ гробѣ.

X.

Свѣтская литература: повѣсти и сказки. — Восточное и византійско-славянское вліяніе. — Вліяніе западное. — Пересажденіе иноземныхъ сказаній на русскую почву.

Рукописи, сохранившіяся намъ отъ XV вѣка, уже много заключаютъ въ себѣ «повѣстей и сказокъ», самаго разнообразнаго содержанія, слѣдовательно такихъ произведеній, которыя принадлежатъ къ чисто-свѣтской литературѣ, не имѣютъ ничего общаго съ литературой духовной и тѣми родами ея (поучительнымъ и историческимъ), какіе уже были разсмотрѣны нами въ предъ-идущихъ главамъ. Самая внѣшность этихъ рукописей XV вѣка — тщательное письмо, красивыя заставки и вычурно разрисованныя заглавныя буквы ихъ — все указываетъ прямо на значительную популярность ихъ между грамотными людьми русскими; а замѣчательное количество списковъ одного и того же произведенія этой литературы повѣстей и сказокъ и, сверхъ того, упоминаніе встрѣчающихся въ ней лицъ и подробностей разсказа въ произведеніяхъ нашихъ книжниковъ, задолго до XV вѣка — свидѣтельствуютъ о томъ, что эта литература въ XV вѣкѣ была уже не новостью для нашихъ грамотныхъ предковъ. Отличительною чертою всѣхъ произведеній этой литературы повѣстей и сказокъ является прежде всего то, что ни одна изъ нихъ не принадлежитъ русской почвѣ и въ содержаніи своемъ не представляетъ ничего общаго съ русскою національною жизнью, ничего общаго съ русскою народною литературой и тѣмъ богатымъ запасомъ преданій, который для нея послужилъ основой. Всѣ повѣсти и сказки, появляющіяся въ рукописяхъ нашихъ XV и XVІ столѣтія, вплоть до XVІІ вѣка, представляютъ собою рядъ переводовъ и передѣлокъ литературныхъ, принадлежащихъ довольно разнообразнымъ источникамъ, и при томъ довольно рано проникнувшихъ въ нашу литературу. Только уже въ XVІІ вѣкѣ, какъ мы увидимъ далѣе, являются у насъ на Руси первыя попытки создать свою, самостоятельную повѣсть, основанную на сюжетахъ, заимствованныхъ изъ нашей собственной, народной русской жизни.

Есть основаніе думать, что первыя произведенія свѣтской литературы, при посредствѣ болгарской и сербской письменности, были занесены къ намъ на Русь въ началѣ XIII и даже въ XII вѣкѣ, т. е. тогда, какъ грамотность утвердилась и распространилась у насъ на столько, что любовь къ чтенію стала способствовать развитію, среди людей грамотныхъ, потребности въ чтеніи разнообразномъ. Такимъ образомъ, вѣроятно, проникли къ намъ, въ видѣ южно-славянскихъ пересказовъ, средне-вѣковыя сказанія объ Александрѣ Македонскомъ и Троянской войнѣ. Рядомъ съ этими преданіями, при посредствѣ письменности сербской и болгарской, переходили къ намъ, въ ранній періодъ до XIV—XV в., и сказочныя произведенія азіятскаго востока, съ которымъ Византія стояла въ такихъ тѣсныхъ сношеніяхъ, и отрывки индійскаго животнаго эпоса, заимствованныя изъ К_а_л_и_л_ы и Д_и_м_н_ы ¹), или же сказки, извлеченныя изъ обширнѣйшаго арабскаго сборника, извѣстнаго подъ названіемъ «Т_ы_с_я_ч_и и О_д_н_о_й н_о_ч_и». Изъ этого сборника, несомнѣнно, была заимствована одна изъ древнѣйшихъ повѣстей русскихъ, «п_о_в_ѣ_с_т_ь о С_и_н_а_г_р_и_п_ѣ, ц_а_р_ѣ А_д_о_р_о_в_ъ и Н_а_л_и_в_ь_с_к_і_я с_т_р_а_н_ы» или «Слово объ Акирѣ Премудромъ», съ содержаніемъ котораго мы долгомъ считаемъ здѣсь же познакомить читателей, такъ какъ оно представляетъ намъ, вѣроятно, древнѣйшій образецъ повѣсти, пересаженной на русскую почву ²).

¹) Арабская передѣлка индійскаго сборника сказокъ о животныхъ, извѣстнаго подъ названіемъ Г_и_т_о_п_а_д_е_с_ы.

²) При этомъ нельзя не упомянуть и того знаменательнаго факта, что «повѣсть о Синагрипѣ» была уже отыскана Мусинымъ-Пушкинымъ въ томъ самомъ сборникѣ, съ котораго издано имъ было «Слово о п. Игоревѣ».

Главнымъ героемъ повѣсти является нѣкто «Акиръ Премудрый» — вельможа царя Сенеграфа, правящаго землей Алевицкой и Анизорской. Акиръ всѣмъ обладалъ — и богатствомъ, и мудростью, и славой, и высокимъ почетомъ въ государствѣ. Недоставало ему только дѣтей и онъ пламенно молился Богу о томъ, чтобы Богъ даровалъ ему наслѣдника. Свыше, однакоже, было указано ему, чтобы «въ сына мѣсто» взялъ онъ къ себѣ сына сестры своей, Анадана. Премудрый Акиръ исполнилъ волю неба и воспиталъ Анадана, какъ родное дитя, научилъ его всякой премудрости «земной и небесной, словно сосудъ наполнилъ жемчугомъ много-цѣннымъ» и ввелъ его въ милость у царя Сенеграфа. За все это Анаданъ заплатилъ Акиру самою черною неблагодарностью, обвинилъ его передъ царемъ въ измѣнѣ и такъ умѣлъ вооружить Сенеграфа противъ своего благодѣтеля, что тотъ не пустилъ Акира къ себѣ на глаза и велѣлъ своему конюшему, Анбугилу, предать его злой смерти. Однако-же Анбугилъ, многимъ обязанный Акиру, вмѣсто него казнилъ преступника Сутура, а самого Акира спасъ отъ смерти, посадивъ его на Сутурово мѣсто, въ темницу.

Всѣ оплакивали Акира, а Сенеграфъ-царь отдалъ все имѣніе и дворъ Акировъ неблагодарному Анадану. Тутъ вдругъ является отъ восточнаго царя, «Фараона Египецкаго», грозный посолъ Елтега, и предлагаетъ Сенеграфу отгадать «загадки фараоновы», а если не отгадаетъ — грозится полонить всю землю Сенеграфову и поработить весь народъ его. Сенеграфъ обѣщаетъ дать полцарства тому, кто избавитъ его отъ такой напасти: но никто изъ вельможъ его, ни самъ Анаданъ, не въ силахъ разрѣшить «Фараоновыхъ загадокъ». Тогда Анбугилъ рѣшается сообщить царю о томъ, что Акиръ Премудрый не казненъ по царскому велѣнію, а сидитъ въ темницѣ. Обрадованный царь Сенеграфъ спѣшитъ въ темницу и находитъ Акира окованнаго желѣзомъ по колѣни, «и обросшаго волосами съ головы и до земли, а бородою — до самаго пояса, а брови и голова у него — словно кирпичемъ крыты». Акиръ приказываетъ палками прогнать Елтегу, посла Фараонова, и самъ отправляется въ Египетъ, во главѣ блестящаго посольства. Тамъ изумляетъ онъ всѣхъ своею изобрѣтательностью и хитростью и вынуждаетъ царя Фараона признать себя побѣжденнымъ въ мудрости и платить тяжкую дань Сенеграфу. Въ вознагражденіе за эту услугу, Акиръ, вмѣсто великихъ даровъ, требуетъ отъ царя Сенеграфа, чтобы тотъ выдалъ ему сына его Анадана, что царь и исполнилъ по желанію его. Акиръ же приковалъ Анадана цѣпями къ самымъ городскимъ воротамъ и положилъ рядомъ съ ними три мѣдныхъ прута. И ударилъ его самъ Акиръ трижды, приговаривая такъ: «не рожденъ, такъ и не сынъ, не купленъ — такъ и не холопъ»; и приказалъ онъ всѣмъ гражданамъ алевицкимъ и анизорскимъ, всѣмъ кто пройдетъ черезъ тѣ городскія ворота, точно также бить и позорить Анадана всякій день, а смерти не предавать. Анаданъ же черезъ нѣсколько дней умеръ и тѣло его было брошено псамъ на съѣденіе. А самъ Акиръ началъ по прежнему служить царю Сенеграфу и продолжалъ собирать многолѣтнюю дань съ египетскато царства.

Тѣмъ же самымъ, византійско-славянскимъ путемъ переходили къ намъ на Русь и такія смѣшанныя сказанія, какъ «и_с_т_о_р_і_я о В_а_р_л_а_а_м_ѣ и І_о_с_а_ф_а_т_ѣ», въ которыхъ нравоученія, навѣянныя христіанскими воззрѣніями, выражались въ видѣ цѣлаго ряда притчей и отдѣльныхъ сказаній, довольно неловко вставленныхъ въ рамку незамысловатой повѣсти. Содержаніе этой повѣсти замѣчательно просто: мудрый пустынникъ Варлаамъ обращаетъ въ христіанство индійскаго царевича Іосафата, не смотря на всѣ гоненія со стороны жестокаго отца его, Авенира. Варлаамъ является къ царевичу подъ видомъ купца, продающаго драгоцѣнный камень, и объясняетъ Іосафату, что камень этотъ изображаетъ царствіе небесное, котораго всего легче достигнуть уединеніемъ и молитвою. Несмотря на всю эту немногосложность содержанія, повѣсть должна была нравиться неприхотливымъ русскимъ читателямъ не только по тому нравоучительному тону, который совершенно совпадалъ съ преобладавшимъ въ литературѣ поучительнымъ направленіемъ, но еще и по множеству притчей, аллегорій и сравненій, которыми былъ обставленъ простой сюжетъ ея. Вообще, нельзя не замѣтить, что п_р_и_т_ч_а и з_а_г_а_д_к_а, какъ доказательство или какъ проявленіе мудрости (отчасти, вѣроятно, и подъ вліяніемъ библейскихъ книгъ, заключающихъ въ себѣ загадки и притчи), чрезвычайно нравились большинству читающихъ въ теченіе всего періода среднихъ вѣковъ, не только у насъ, но и на западѣ; вслѣдствіе этого, имя Соломона, какъ символъ величайшей мудрости, уже въ самомъ началѣ среднихъ вѣковъ явилось во главѣ цѣлаго ряда сказаній, почти исключительно состоявшихъ въ изложеніи нескончаемыхъ состязаній этого мудреца съ другими, осмѣлившимися хвалиться передъ нимъ своею мудростью или знаніями. Преданія о Соломонѣ, перемѣшавшись съ различными апокрифическими сказаніями и отчасти съ народными сказками, перешли во множествѣ на русскую почву и съ юга, и съ запада, и способствовали тому, чтобы и у насъ, какъ и на западѣ, мудрость Соломонова, въ средѣ книжниковъ нашихъ стала такимъ же нарицательнымъ обозначеніемъ извѣстныхъ личныхъ свойствъ, какъ и х_р_а_б_р_о_с_т_ь А_л_е_к_с_а_н_д_р_о_в_а.

Сверхъ этихъ сказаній и повѣстей, являвшихся на нашей почвѣ литературной при посредствѣ южно-славянскихъ переводовъ и передѣлокъ съ византійскаго текста, впослѣдствіи, въ видѣ непосредственныхъ переводовъ съ греческаго, стали являться на Руси и нѣкоторыя изъ мѣстныхъ византійскихъ сказаній, въ которыхъ героями являлись лица историческія, породившія своею дѣятельностью цѣлые циклы греческихъ народныхъ пѣсенъ; къ числу такихъ произведеній принадлежитъ, напримѣръ, прекрасная повѣсть «о дѣяніи Девгеніевѣ»; содержаніе ея мы передадимъ здѣсь вкратцѣ, чтобы ознакомить читателей и съ этимъ особымъ видомъ древне-русской повѣсти которой основа заимствована изъ византійской поэмы X вѣка.

Въ этой повѣсти разсказывается о томъ, какъ сарацинскій или аравитскій царь, Амиръ, влюбился въ дочь одной набожной вдовы царскаго рода въ землѣ греческой; онъ собралъ войско, пошелъ воевать землю греческую и, похитивъ ту дѣвушку, скрылся. Вдова посылаетъ трехъ сыновей своихъ въ погоню за похитителемъ: «идите» — сказала она — «нагоните Амира-царя и отбейте у него сестру свою, или сами тамъ за нее головы положите». Братья снарядились и устремились вслѣдъ похитителю, «словно ястребы златокрылатые». На границѣ земли аравитской встрѣтились они со стражей Амира и начали убивать ее, «какъ добрые косцы траву косятъ». Пріѣхавши потомъ въ станъ царя Амира, братья подняли на копья царскій шатеръ, и Амиръ предложилъ имъ бросить жребій — кому изъ нихъ троихъ достанется биться съ нимъ за сестру; жребій былъ брошенъ трижды, и трижды выпадалъ на долю младшаго брата. Амиръ былъ имъ побѣжденъ на поединкѣ, но изъявилъ согласіе принять истинную вѣру, если братья отдадутъ за него сестру свою замужъ. Братья спросили ее, какъ она жила у царя Амира; та разсказала имъ о его почтительномъ обхожденіи съ нею и прибавила, что если Амиръ согласенъ креститься, то имъ нечего искать зятя лучше его, потому онъ «и славою славенъ, и мудростью мудръ, и силою силенъ, и богатствомъ богать». Братья согласились на бракъ Амира съ сестрою, а царь Амиръ, отказавшись отъ своего царства и захвативъ съ собою несмѣтныя сокровища, переселился въ греческую землю, гдѣ и женился на греческой царевнѣ. Черезъ нѣсколько времени у Амира родился сынъ, и прозванъ былъ Акритомъ; въ крещеніи же дали ему имя «п_р_е_к_р_а_с_н_ы_й Д_е_в_г_е_н_і_й». Онъ росъ не по днямъ, а по часамъ; по тринадцатому году сталъ онъ упражняться въ воинскихъ потѣхахъ, а самъ былъ весьма красивъ собою: лицо у него было какъ снѣгъ бѣлое, румянецъ (въ щекахъ), словно маковъ цвѣтъ, волосы — словно золото, а глаза — большіе, словно чаши. Однажды, когда отецъ, Амиръ, выѣхалъ съ сыномъ на охоту, Девгеній изумилъ его и всѣхъ спутниковъ своей неустрашимостью въ борьбѣ съ дикими звѣрями; тутъ же удалось ему убить четырехглаваго змѣя; и съ тѣхъ поръ сталъ онъ помышлять о ратныхъ подвигахъ. Однимъ изъ первыхъ подвиговъ его является борьба съ нѣкіимъ богатыремъ Филипатомъ и побѣда не только надъ нимъ, но и надъ его воинственною дочерью Максиміаной, послѣ того, какъ онъ не поддался на ихъ хитрости и имъ не удалось вѣроломно завлечь къ себѣ молодаго витязя. Побѣжденный Девгеніемъ Филипатъ открываетъ ему, что есть на свѣтѣ витязь и храбрѣе, и сильнѣе Девгенія — какой-то Стратигъ, и у него Стратига — четыре богатыря-сына и дочь С_т_р_а_т_и_г_о_в_н_а, одаренная, сверхъ красоты, мужествомъ и храбростью, свойственными мужчинѣ. Эта красавица — по словамъ Филипата — отвергла уже многихъ королей и князей, которые тщетно добивались руки ея. За такое извѣстіе Девгеній обѣщалъ отпустить Филипата на свободу; но ему хотѣлось сперва убѣдиться въ справедливости его словъ. Съ этой цѣлью, онъ сдаетъ Филипата подъ надзоръ отцу своему, а Максиміану — матери, и, несмотря на всѣ увѣщанія Амира, отправляется искать новыхъ подвиговъ. Повѣсть оканчивается, полнымъ торжествомъ Девгенія надъ Стратигомъ и его сыновьями; Девгеній женится на Стратиговнѣ, получаетъ громадныя богатства за ней въ приданое и съ торжествомъ возвращается домой. Есть нѣкоторое основаніе предположить, что сказанія, подобныя только что упомянутому нами «дѣянію Девгеніеву», стали заноситься къ намъ на Русь именно въ то время, когда письменность южно-славян ская перестала быть для нашей литературы посредствующимъ звеномъ, связывавшимъ ее съ литературою византійскою. Это долж но было произойти именно около того времени, когда пала политическая независимость южно-славянскихъ государствъ, т. е. около половины ХІV вѣка. Около того же времени, непосредственныя сношенія наши съ западомъ, черезъ Псковъ и Новгородъ, а потомъ черезъ Литву и Польшу, до такой степени усилились и на столько сдѣлались частыми, что къ намъ стали п_р_я_м_о с_ъ з_а_п_а_д_а проникать нѣкоторыя произведенія средневѣковой рыцарской романтической литературы, а также и множество мелкихъ отдѣльныхъ произведеній, принадлежащихъ обширнымъ сборникамъ новеллъ и сказокъ, многочисленными обработками которыхъ литература европейская особенно обогатилась именно въ теченіе XIV и XV вв.

На первый взглядъ каждому можетъ показаться очень страннымъ то обстоятельство, что такія разнородныя сказанія, въ видѣ переводовъ и сокращенныхъ передѣлокъ проникшія къ намъ въ теченіе трехъ или четырехъ столѣтій съ разныхъ сторонъ, находившія себѣ читателей и переписчиковъ, могли все же не побудить ни одного изъ нихъ къ воспроизведенію подобнаго же литературнаго рода на основаніи своихъ собственныхъ литературныхъ преданій. Разрѣшая этотъ вопросъ, нельзя не напомнить прежде всего о томъ, что тяжкое татарское иго положило рѣзкую грань между древнѣйшимъ періодомъ нашей литературы и дальнѣйшею ея исторіею. Народныя начала, которыя только было начали выказываться въ первыхъ проявленіяхъ свѣтской литературы нашей и въ дружинномъ эпосѣ XII в., были вдругъ подавлены страшнымъ погромомъ татарскимъ, надолго пріостановившимъ на Руси всякую возможность нравственной и умственной жизни, всякое стремленіе къ просвѣщенію, къ развитію литературы, даже къ простой грамотности. Время татарскаго владычества отозвалось замѣтнымъ усыпленіемъ и застоемъ, продолжавшимся въ теченіе трехъ послѣдующихъ вѣковъ; къ тому же, въ это самое время, какъ мы уже упоминали выше, грамотность сдѣлалась почти исключительнымъ достояніемъ одного духовнаго сословія, а оно менѣе всего способно было внести въ литературу начала народныя, во-первыхъ, потому, что слѣпо преклонялось передъ всѣмъ, что исходило изъ Византіи; а во-вторыхъ, и потому еще, что ко всему народному относилось оно не только съ недовѣріемъ, но даже съ отвращеніемъ, какъ къ такому жизненному началу, которое носило на себѣ слѣды язычества, слѣды старины нечистой, не просвѣщенной христіанствомъ. Нельзя, впрочемъ, отрицать того факта, что были попытки создать и самостоятельную повѣсть русскую, по образцу занесенныхъ къ намъ подобныхъ же произведеній греко-славянскаго и западнаго міра. Попытки эти выражались не въ видѣ сюжетовъ, прямо заимствованныхъ изъ народной жизни, но въ видѣ сюжетовъ, которые въ обработкѣ своей были сближены съ народною жизнью и съ тѣми образцами, которыми народъ особенно дорожитъ въ своей поэзіи. Только одинъ изъ подобныхъ первыхъ опытовъ русской повѣсти принадлежитъ русскому автору и потому имѣетъ для насъ особый интересъ; она извѣстна подъ названіемъ «С_л_о_в_а о к_у_п_ц_ѣ Б_а_с_а_р_г_ѣ» и разсказывается въ ней исторія кіевскаго гостя Басарги и его сына, прозваннаго Борзосмысломъ и Мудросмысломъ, которую мы приводимъ въ концѣ этой главы. Всѣ другія, относящіяся къ этому же отдѣлу повѣсти, по сюжету своему, были чуждаго происхожденія, но на русской литературной почвѣ получили нѣкоторую новую обстановку и поставлены были въ такія условія, при которыхъ содержаніе ихъ должно было казаться особенно понятнымъ и привлекательнымъ для русскихъ читателей. Сюда относятся, напримѣръ, «сказанія о вавилонскомъ царствіи», «о судахъ Соломоновыхъ», «о Соломонѣ и Китоврасѣ» — царѣ-волшебникѣ, который днемъ правилъ въ образѣ человѣка надъ людьми, а ночью оборачивался въ К_и_т_о_в_р_а_с_а и правилъ надъ звѣрьми.

Но всѣмъ этимъ попыткамъ создать нѣчто самостоятельное въ повѣствовательномъ родѣ и притомъ основанное на народныхъ началахъ, конечно, должна была сильно препятствовать та легкость заимствованья съ почвы византійской, которая доставляла полнѣйшую возможность удовлетворенія потребности грамотныхъ русскихъ людей въ разнообразномъ и занимательномъ чтеніи. Этимъ путемъ заимствованья, при посредствѣ южно-славянскихъ литературъ, было тѣмъ болѣе легко угодить читателямъ, что Византія доставляла намъ и могла доставлять только такія повѣствованія и поэтическія сказанія, Которымъ нѣмецкіе ученые дали весьма мѣткое названіе с_т_р_а_н_с_т_в_у_ю_щ_и_х_ъ сказаній. При самомъ отдаленномъ и разнообразномъ происхожденіи, съ востока и запада, изъ Индіи и Греціи, они, по отношенію къ содержанію своему, носили на себѣ такой колоритъ общедоступности, такъ легко поддавались всевозможнымъ видоизмѣненіямъ, сокращеніямъ и дополненіямъ, сообразно мѣстнымъ условіямъ быта и уровню образованности, господствовавшимъ въ той или другой странѣ, что въ самое короткое время эти сказанія пріобрѣтали себѣ громадную извѣстность и свободно переносились съ одного конца Европы на другой, не затрудняясь на пути своемъ никакими гранями, никакими различіями національностей, общественнаго строя и развитія. Весьма естественно могло, слѣдовательно, произойти то, что при множествѣ тягостныхъ условій, замедлявшихъ или даже подавлявшихъ у насъ всякую возможность развитія народной литературы на основаніи самобытныхъ русскихъ началъ, — эта легкая переводная, общедоступная и занимательная по содержанію, литература пришлась очень по вкусу грамотнымъ предкамъ нашимъ, стала удовлетворять ихъ незатѣйливымъ потребностямъ и даже, до нѣкоторой степени, способствовала тому, чтобы въ нихъ еще долго не пробудился вкусъ къ подобной же національной литературѣ. Книжники наши, заимствуя цѣликомъ сюжеты изъ литературъ иностранныхъ, довольствовались только тѣмъ, что мѣстами подправляли ихъ и примѣняли къ русскимъ нравамъ, перемѣняли и обезображивали собственныя имена дѣйствующихъ лицъ, да тамъ и сямъ вставляли, словно жемчужинки въ оправу, то русскую пословицу, то народную загадку, то какое нибудь сравненіе, прямо взятое изъ простонароднаго быта. Собственно же говоря, легкая повѣсть, основанная на сюжетѣ, заимствованномъ изъ русскаго быта, является у насъ не ранѣе XVII столѣтія, да и тогда еще составляетъ у насъ явленіе исключительное, единичное, а не результатъ цѣлаго направленія, вы-званнаго любовью къ своему, родному, домашнему, или разумнымъ предпочтеніемъ этого роднаго чужому.

ПРИЛОЖЕНІЯ КЪ ГЛАВЪ ДЕСЯТОЙ.

ПОВѢСТИ И СКАЗКИ.

Повѣсть о Басаргѣ купцѣ.

Былъ въ городѣ Кіевѣ купецъ, именемъ Дмитрій Басарга, и случилось ему нѣкогда отплыть отъ города Кіева въ кораблѣ, по морю, на куплю, и взялъ онъ съ собою для утѣшенія сына своего Мудросмысла. (Такъ звали его сына потому, что разумомъ былъ онъ силенъ не по лѣтамъ). И взялъ онъ съ собою немало рабовъ; и (едва только) отплылъ отъ берега по морю, какъ поднялся вѣтеръ, корабль стало носить по морю, отбило всѣ снасти — и такъ носило его по морю на кораблѣ 30 дней. И купецъ Дмитрій поднялъ руки къ небу и сталъ молиться и плакать, вмѣстѣ съ дѣтищемъ своимъ Мудросмысломъ и съ отроками. И внезапно примчало его вѣтромъ къ великому и богатому городу, въ которомъ жилъ царь невѣрный, а жители того города были христіане. Обрадовался купецъ и повернулъ корабль къ берегу, къ пристани того города и увидѣлъ на пристани того города 330 кораблей, и узналъ, что та земля богата и торгуютъ въ ней купцы многіе, приставая къ тому городу. Пошелъ онъ съ корабля въ городъ, и встрѣтился съ Дмитріемъ купцомъ гражданинъ того города, и сказалъ ему, Дмитрію: «какой ты вѣры?» И сказалъ Дмитрій: «я — христіанинъ, вѣрую въ Отца и Сына и св. Духа, и въ св. Троицу, единосущную и нераздѣльную». И сказалъ ему гражданинъ: «ты съ нами одной вѣры, толь-ко за наши согрѣшенія Богъ намъ далъ короля законопреступника и намъ христіанамъ гонителя, и приводитъ онъ насъ и насильствуетъ къ своей вѣрѣ поганой. Тѣмъ купцамъ, которые хотятъ въ его царствѣ торговать, онъ загадываетъ три мудрыя загадки, и кто отгадаетъ — тотъ торгуетъ въ царствѣ невозбранно всякими товарами; а кто не отгадаетъ — тѣхъ принуждаетъ къ своей поганой вѣрѣ, и кто въ его поганую вѣру учнетъ вѣровать — тѣмъ (тоже) даетъ торговать, и изъ царства своего отпускаетъ съ честью: а если кто трехъ его загадокъ не отгадаетъ, и въ вѣру его не преклонится, тѣхъ корабельщиковъ онъ посѣкаетъ мечомъ и въ темницу сажаетъ, и нынѣ въ темницѣ сидитъ 330 корабельщиковъ, да (вотъ) ужъ и гражданамъ-то царь воспрещаетъ для нихъ хлѣбы печь — хочетъ, чтобы съ голоду перемерли». Услышавъ это отъ гражданъ, купецъ Дмитрій, скоро возвратившись на корабль, увидѣлъ на немъ царевыхъ стражей, ибо таково было уложеніе царя въ томъ царствѣ: какъ придетъ корабль изъ которой нибудь страны, такъ царь и повелитъ сторожамъ своимъ стеречь и корабль, и корабельщика, чтобы не уплыли. Купецъ-же Дмитрій, видя на кораблѣ своемъ царевыхъ сторожей и взявъ на немъ многіе дары, пошедъ къ царю, которому имя было Несміянъ. И явясь передъ царя, сказалъ: «царь Несміянъ! я гражданинъ города Кіева, купчишко Дмитрій Басарга, и вотъ я тебѣ челомъ бью, чтобы ты, государь-царь, дары принялъ и торговать въ своемъ царствѣ позволилъ всякими товарами». Царь же сказалъ: «купецъ Дмитрій! приходи ко мнѣ обѣдать, а дары я отъ тебя приму». Спустя нѣкоторое время Дмитрій пришелъ къ царю обѣдать, и послѣ обѣда вопросилъ его царь^: «купецъ, какой ты вѣры?» Купецъ же сказалъ: «я — вѣры христіанской, города Кіева гражданинъ, купчишко Дмитрій, вѣрую въ единаго Бога Отца и Сына и св. Духа». И сказалъ ему царь: «я полагалъ, что ты со мною одной вѣры, и хотѣлъ было дать тебѣ волю торговать въ своемъ царствѣ, и хотѣлъ было отпустить тебя изъ своего царства съ великою почестью, и съ дарами и съ проводниками, а ты вотъ говоришь мнѣ, что ты — вѣры христіанской; такъ вотъ и отгадай же мнѣ, купецъ, три загадки: первая — много-ли, мало-ли всего отъ востока и до запада? Вторая — чего десятая часть днемъ во всемъ мірѣ убываетъ, а ночью — прибываетъ? Третья — что есть то, чтобы не смѣялся поганый надъ христіанами? Скажи мнѣ, — если отгадаешь, повелю тебѣ торговать въ своемъ царствѣ всякими товарами, и даръ отъ тебя приму; а если не отгадаешь, то покинь свою вѣру и перейди въ мою, и я воздамъ тебѣ великую честь. Если же загадокъ моихъ не отгадаешь, ни въ вѣру мою не захочешь перейти, то пусть же будетъ тебѣ, купцу, вѣдомо, голову тебѣ отрублю, а товаръ твой велю взять въ свою царскую казну». Купецъ же Дмитрій долго стоялъ, поникнувъ головою, не зная, что и отвѣтить царю. «Государь мой! сказалъ онъ (наконецъ), дай мнѣ сроку на пять дней», — и далъ ему царь. Купецъ же Дмитрій поклонился царю и пошелъ на корабль свой съ великимъ плачемъ и рыданіемъ, ожидая отъ царя смерти, болѣе же оплакивая сына своего Мудросмысла, съ которымъ ему предстояло разлучиться и погибнуть. И оставилъ ребенокъ игру свою, и скоро пришелъ къ отцу своему Дмитрію и сказалъ: «отчего же это, отецъ, я вижу тебя столь печальнымъ? Или тебѣ въ этомъ царствѣ приключилась какая-нибудь немочь?» И сказалъ Дмитрій сыну: «дитя мое возлюбленное! тѣшишься ты дѣтскими играми, а у меня, отца своего, — великая печаль (на сердцѣ), и не вѣдаешь ты, что приближается къ тебѣ время разлуки со мною, а къ моей головѣ — царевъ мечъ: царь рѣшилъ, что я долженъ или умереть, или отречься отъ христіанской вѣры и присоединиться къ царевой вѣрѣ!» Сказало (тогда) дитя Мудросмыслъ къ отцу своему Дмитрію: «разскажи мнѣ, отецъ, что тебѣ царь говорилъ. И помолись Создателю нашему Творцу, единому славимому Богу нашему, Іисусу Христу и пречистой Его Матери. И если разскажешь мнѣ, я помогу тебѣ силою распятаго Бога нашего и пречистой Богоматери, и избавитъ тебя Богъ отъ царева меча, и со мною, возлюбленнымъ сыномъ, не разлучишься, и отъ христіанской вѣры не отступишь, и къ поганой вѣрѣ не будешь приневоленъ. Если же мнѣ, сыну своему, не скажешь, то примешь отъ царя смерть, и меня, неповиннаго, погубишь». И, услышавъ отъ сына своего такія рѣчи, Дмитрій сказалъ: «вотъ изъ-за чего я печалюсь и плачу; — велѣлъ мнѣ царь три загадки отгадать, и никто ихъ не отгадалъ, и 330 купцовъ сидятъ за тѣ загадки въ темницѣ… И попросилъ я у царя сроку на пять дней и въ шестой день велѣлъ мнѣ царь передъ собою стать и загадки отгадать; а я человѣкъ несмысленный, царевыхъ загадокъ отгадать не смыслю». И сказалъ ему сынъ его: «скажи мнѣ, отецъ, царевы загадки». И сказалъ ему отецъ загадки, и дитя посмѣялося царевымъ загадкамъ и отцову рыданью, и сказало отцу своему: «прости меня, отецъ, посмѣялся я глупости этого поганаго царя и твоему простому рыданію; отнынѣ, отецъ, перестань печалиться и рыдать, и коли не можешь утолить печали, я тебѣ, отецъ, помогу: предоставь волѣ Божьей печаль свою и помолись съ вѣрою, чтобы Богъ насъ избавилъ отъ этой печали и царевой страсти, и не удастся поганымъ посмѣяться надъ христіанами, и я его царевы загадки отгадаю». И взялося дитя за игрушки свои, и начало играть и веселиться пуще прежняго. Купецъ же Дмитрій не повѣрилъ сыну, такъ какъ разумъ у него былъ еще дѣтскій; всѣ пять дней плакалъ онъ горько и недоумѣвалъ, какъ отвѣчать. Когда же разсвѣло на шестой день, призвалъ отецъ сына и сказалъ ему: «дитя мое милое, Мудросмыслъ, уже къ головѣ моей приближается царевъ мечъ и я внутренно предчувствую разлуку съ тобою, такъ какъ уже насталъ день, до котораго я у царя выпросился!» Отрокъ же засмѣялся и сказалъ: «прости меня, государь, виноватъ». И повелѣлъ отрокъ отцу своему идти передъ царя смѣло, повелѣлъ и себя взять съ собою, и еще одного раба: «пусть будетъ воля Господня» (сказалъ онъ). И пошелъ съ отцомъ своимъ къ царю, и сталъ предъ царя; и сказалъ царь: «купецъ! насталъ день,, о которомъ ты просилъ меня; теперь отгадай мои загадки!» И сказалъ купцовъ сынъ, Мудросмыслъ: «царь Несміянь! не подобаетъ тебѣ мудрствовать загадками, какъ дѣти въ играхъ или женщины на вечеринкахъ, да еще состарѣвшихся заставлять отгадывать: это женская и дѣтская потѣха, и я тебѣ загадки отгадаю; дай мнѣ, царь, напиться!» И сказалъ царь дитяти: «отойди прочь, глупецъ, пока я тебя не закололъ мечомъ; не тебѣ повелѣваю отгадывать, но этому купцу». И сказало дитя царю: «я любимый сынъ этого купца; я тебѣ за отца загадки отгадаю, потому онъ старъ, а сѣдины уважать слѣдуетъ; гдѣ ему отгадать, что дѣти въ играхъ и женщины на вечеринкахъ загадываютъ! А коли я не отгадаю, то пускай же будетъ твой мечъ на виноватаго». Царь повелѣлъ налить золотую чашу меду и далъ купцу Дмитрію. Дмитрій же, испивъ чашу, хотѣлъ было отдать ее царю, и сказалъ Мудросмыслъ отцу своему: «отецъ, не отдавай царева даянія; царево даяніе не должно отъ рукъ отходить». Отецъ же, послушавъ своего сына, спряталъ чашу за пазуху; царь же, наливъ вторую чашу, далъ дитяти; дитя же, выпивъ чашу, (также спрятало ее за пазуху); и сказалъ царь дитяти: «скажу тебѣ женскую и дѣтскую потѣху, отвѣчай мнѣ: — много-ли, мало-ли всего отъ востока и до запада?» И сказало дитя: «ни много, ни мало — день да ночь; ибо солнце, вставъ на сѣверѣ, обходитъ кругъ небесный отъ востока до запада, и въ одинъ день и одну ночь приходитъ отъ сѣвера къ югу. Вотъ тебѣ, царь, отгадка моя». Царь же дивился умному его отвѣту и, наливъ чашу, далъ купцу и сыну, и рабу ихъ, и (потомъ) сказалъ дитяти: ,,Мудросмыслъ! вторую загадку отгадаешь мнѣ завтра, а нынче повеселимся" — и почтилъ царь купца, и сына его, и раба ихъ, и отпустилъ ихъ на корабль съ миромъ.

Поутру же царь повелѣлъ собраться на его царскій дворъ всѣмъ князьямъ и боярамъ, посмотрѣть на предивное чудо, какъ осьмилѣтній ребенокъ царевы загадки отгадываетъ. И возсѣлъ царь на престолѣ своемъ, и пришелъ купецъ Дмитрій съ сыномъ своимъ и съ рабомъ, и сталъ передъ царемъ, и поклонились они всѣ трое равно, до земли, и сказалъ царь Мудросмыслу: "отрокъ разумный! отгадывай мнѣ вторую загадку: — «чего десятая часть днемъ во всемъ мірѣ убываетъ, а ночью прибываетъ?» И сказало дитя: «днемь отъ солнца во всемъ мірѣ убываетъ десятая часть изъ моря, и изъ рѣкъ, и изъ озеръ; а ночью десятая часть въ нихъ же прибываетъ изъ глубины моря-окіана». Царь разъярился на умный отвѣтъ его и, немного помолчавъ, сказалъ купцу, сыну его и рабу ихъ: «третью загадку ты мнѣ завтра отгадаешь, а теперь — ступайте!» И пошли на корабль съ миромъ, и созвалъ поутру царь князей и бояръ, и сказалъ: «Какъ бы мнѣ не посрамиться передъ отрокомъ, — вѣдь вотъ какой ребенокъ, а загадки мои отгадываетъ! Такъ вотъ, какъ прійдетъ онъ и отгадаетъ третью загадку, и мы крикнемъ въ одинъ голосъ „умный отрокь“, — тогда хватайте. его, и рубите головы купцу и сыну его, и рабу ихъ». И въ ту самую пору пришедъ третій разъ купецъ, и сынъ его, и рабъ ихъ, и сталъ у престола царева, и поклонились они всѣ равно, до земли, и сказалъ царь: «мудрый и умный отрокъ! отгадывай третью загадку, чтобы не смѣялся поганый надъ христіанами». И сказалъ ребенокъ: «великій царь Несміянъ! ты высоко сидишь на престолѣ своемъ: а я отрокъ малый и малоумный, и хотя я твою загадку отгадаю, ты все же меня малоумнаго погубишь своими руками и мечомъ; а ты, царь, сойди съ престола, ради множества народа, чтобы моя отгадка для всѣхъ была ясна, и пусти меня на престолъ, и дай мнѣ новое одѣяніе, и мечъ, и жезлъ — и я твою загадку отгадаю всѣмъ на удивленье». И слыша тѣ слова мудраго отрока, царь впалъ въ неразуміе, и сошелъ съ престола, и пустилъ дитя на престолъ и далъ ему свой мечъ, жезлъ и одѣяніе. Дитя же, сѣвъ на престолѣ царскомъ, (вдругъ) вскричало громкимъ голосомъ: «князья и бояре, и всѣ вы — мужи и жены, вдовицы и отроки, и всякаго возраста люди! Въ какого Бога хотите вѣровать?» И возопили всѣ люди единогласно, какъ бы едиными устами: «хотимъ вѣровать въ Отца и Сына и Св. Духа!» Дитя же, взявъ мечъ, отсѣкло голову царю и сказало: «вотъ тебѣ и третья отгадка; — не смѣйся, поганый, христіанамъ!» И началась великая г_о_л_к_а (мятежъ) въ людяхъ и во всемъ томъ городѣ, и сказало дитя народу: «велите помолчать», — и замолкли всѣ люди, и сказало дитя мудрое и разумное: «князья и бояре, и всѣ люди-граждане! кого вы себѣ царемъ своимъ по-ставите?» И всѣ люди единогласно закричали дитяти: «ты, государь нашъ, избавилъ насъ отъ этого гонителя и мучителя, ты и будь намъ царемъ!» И сказало дитя: «коли вздумали надъ всѣмъ царствомъ избрать меня царемъ и государемъ, то сдѣлалось это Божіимъ промысломъ, а не вашимъ изволеніемъ! Кабы не Господь предалъ (мнѣ) этого гонителя и губителя христіанъ, то какъ бы я могъ дерзнуть на столь сильнаго царя? Я бы и взглянуть-то не смѣлъ на такое величество и гордость! Возвеличимъ Господа нашего Іисуса Христа, который даровалъ намъ побѣду на враговъ и избавилъ насъ отъ бѣды, отъ его поганой вѣры и законопреступленія».

И повелѣлъ царь корабельщиковъ привести, всѣхъ 330 купцовъ разныхъ царствъ, которые находились въ заточеніи, въ темницѣ. И удивился царь, глядя на нихъ: лица ихъ были, какъ земля, а волосы ихъ отросли до земли и покрывали имъ ноги, и все тѣло ихъ словно комарами было объѣдено, и платье на тѣлѣ ихъ истлѣло отъ ветхости. И прослезился царь при видѣ ихъ, вспомнивъ, какъ и ему, и отцу его грозила смерть отъ царя Несміяна, и возвратилъ имъ ихъ имущество, и отпустилъ каждаго изъ нихъ на родину; купцы же пошли на корабли свои, и потомъ каждый изъ нихъ (поплылъ) во свояси, славя Бога. И повелѣлъ царь темничнымъ сторожамъ снять замки и освободить сидѣвшихъ въ темницахъ и одѣлить ихъ щедрою милостынею. И сказалъ царь отцу своему Дмитрію: «отецъ мой! насъ Богъ избавилъ отъ напрасной смерти; уйми же, отецъ, слезы умиленія за избавленіе душъ нашихъ и помолися о мирѣ всего міра, чтобы намъ Господъ подалъ на всѣхъ видимыхъ и невидимыхъ враговъ побѣду и одолѣніе и возвысилъ нашу десницу!» — И нарядилъ царь гонцовъ по всѣмъ государствамъ, и далъ имъ граматы (а въ тѣхъ граматахъ было написано), чтобы со всѣхъ царствъ ѣхали купцы на корабляхъ со всякими товарами, да и торговали бы ими въ царствѣ. (Мудросмысла) безъ всякаго запрета. И отпустилъ царь отца своего, и повелѣлъ привести мать свою и сродичей своихъ немедленно. И отецъ его Дмитрій сѣлъ на корабль свой, поплылъ по морю и, приплывъ въ свою землю, подъ городъ Кіевъ, разсказалъ женѣ своей и сродичамъ объ избавленіи своемъ отъ смерти и обо всемъ случившемся съ нимъ по порядку, и о томъ, какъ сынъ его Мудросмыслъ Дмитріевичъ правилъ царствомъ своимъ; мать же его обрадовалась. И собралъ Дмитрій весь свой родъ, и пришли они въ царство сына своего, славя Бога; и пришелъ (отецъ) въ царство сына своего и сталъ у пристани. И сказали граждане царю, что пришелъ на кораблѣ отецъ его и мать, и устроилъ имъ царь встрѣчу великую и почетную. И начало приходить множество купцовъ со многихъ царствъ и изъ многихъ городовъ, со всякими товарами, и разбогатѣло царство всякими узорочьями, золотомъ и серебромъ, и началъ царь Мудросмыслъ царствовать благостью Божьею безъ всякаго мятежа, и было царствованіе его славно и многолѣтно, и передалъ онъ царство дѣтямъ своимъ, и увидѣлъ сыновъ сыновей своихъ. Богу нашему слава, нынѣ и присно, и во вѣки вѣковъ. Аминь.

Соломонъ и Китоврасъ.

Древняя повѣсть начинается съ того, что былъ въ Іерусалимѣ царь Соломонъ, а въ городѣ Лукордѣ царствовалъ царь Китоврасъ; обычай же у того царя былъ такой: днемъ царствуетъ надъ людьми, а ночью оборачивается звѣремъ Китоврасомъ и царствуетъ надъ звѣрями; а по родству былъ онъ братъ царю Соломону. И прослышалъ тотъ царь Китоврасъ, что у Соломона есть жена красавица, и отправилъ къ нему нѣкоего волхва, въ видѣ купца, съ товарами, и съ непремѣннымъ повелѣніемъ похитить жену Соломонову. Волхвъ такъ и выполнилъ повелѣніе Китоврасово. Тогда Соломонъ собралъ войско, пошелъ въ землю Китовраса-царя и, приблизясь къ предѣламъ его царства, сдѣлалъ съ войскомъ такой уговоръ: «Какъ заиграю я въ рожокъ, такъ вы приготовьтесь идти мнѣ на помощь; какъ заиграю въ другой разъ, такъ вы поѣзжайте во мнѣ и станьте въ засадѣ; какъ въ третій разъ заиграю, такъ поспѣшайте ко мнѣ всѣ».

И пришелъ Соломонъ въ царство Китоврасово, какъ прохожій старецъ милостыню сбирать, и пришелъ въ садъ, гдѣ черпаютъ воду Китоврасу-царю, и вышла дѣвка по воду въ садъ съ золотымъ кубкомъ и сказалъ Соломонъ: «дай же мнѣ, дѣвица, изъ этого кубка напиться». И сказала ему дѣвка: «какъ ты, старецъ, хочешь пить изъ царскаго кубка; если кто увидитъ, и скажетъ царю — онъ велитъ за то насъ обоихъ казнить». — Соломонъ сказалъ: «дай же, дѣвка, напиться: никто у васъ этого не увидитъ» — и далъ ей за это колечко, и она дала ему напиться, и пошла дѣвка съ водою, радуясь, и сказала своей госпожѣ нашла кольцо на пути!" И вотъ увидѣла у нея то колечко Соломонова жена, а Китоврасова царица, и узнала въ томъ кольцѣ свое обручальное, и сказала: «скажи, кто тебѣ далъ это кольцо?» — Сказала дѣвка: «далъ мнѣ, госпожа, старецъ захожій». — А та сказала: «не старецъ онъ, а мужъ мой Соломонъ». И скоро разослала она многихъ людей своихъ по городу и повелѣла сыскать старца; тѣ, сыскавъ старца, привели его къ ней. Она же, увидѣвъ его, сказала ему: «Соломонъ, ты зачѣмъ сюда пришелъ?» И сказалъ Соломонъ: «пришелъ я по твою голову». — И сказала ему его жена: «самъ ты, Соломонъ, пришелъ по смерть свою и будешь повѣшенъ». И скоро послала Соломонова жена на поле людей своихъ за Китоврасомъ: «скажите Китоврасу такъ: — (повелѣла она) — „пришелъ ко мнѣ другъ, а твой, господинъ, недругъ“. Китоврасъ же скоро поѣхалъ ко двору своему и увидѣлъ Соломона у себя на царскомъ дворѣ, и сказалъ ему Китоврасъ: „ты, Соломонъ, зачѣмъ пришелъ ко мнѣ?“ И сказалъ Соломонъ: „пришелъ я къ тебѣ для того (чтобы спросить), за что ты укралъ жену мою?“ — И сказалъ ему Китоврасъ: — „али ты у меня, Соломонъ, хочешь украсть свою жену? У меня тебѣ не видать жены своей, а тебѣ отъ меня живу не быть“. И повелѣлъ царь Китоврасъ Соломона скоро повѣсить, и Соломонъ передъ царемъ Китоврасомъ началъ плакать, и сказалъ: „вѣдь ты братъ (мнѣ),; Китоврасъ; я былъ тебѣ братомъ и царствовалъ во Іерусалимѣ; повели же мнѣ дать царскую смерть, веди меня повѣсить съ почетомъ и вели тутъ вывезти много питій и яствъ, и ступай за мною самъ, и съ царицей своей, и вели быть всѣмъ людямъ градскимъ (по поводу) такой моей казни, и вели имъ пить и ѣсть, и меня, царя Соломона, поминать“. Китоврасъ же выслушалъ царя Соломона, да такъ и сдѣлалъ; и повелѣлъ Соломона вести на висѣлицу. И тогда привели Соломона къ висѣлицѣ и увидѣлъ Соломонъ на висѣлицѣ льняную петлю, и сказалъ Китоврасу: „ты мнѣ — братъ, Китоврасъ; а и неужели у тебя, во всемъ царствѣ твоемъ, не стало шелку? Пошли и вели купить краснаго да желтаго, и свить двѣ петли шелковыя, одну — красную, а другую желтую, и я тогда въ любую петлю кинуся“. Китоврасъ же повелѣлъ шелку купить краснаго да желтато, и свить петлю изъ краснаго, а другую изъ желтаго. И сказалъ ему Соломонъ: „ты мнѣ — братъ, Китоврасъ, вели же мнѣ поиграть въ малый рожокъ передъ послѣднимъ концомъ“. Китоврасъ же повелѣлъ ему, Соломону, играть въ рожокъ, и услышало войско Соломоново, и стало вооружаться. И какъ привели Соломона къ висѣлицѣ, то сказали Содомону немилостивые палачи: „иди, Соломонъ, на висѣлицу“. И Соломонъ пошелъ, и ступилъ на первую ступень, и сказалъ Соломонъ Китоврасу: „братъ Китоврасъ, дозволь мнѣ еще поиграть въ малый рожокъ“, — и царь Соломонъ заигралъ въ рожокъ, и въ тѣ поры Китоврасъ и все войско Китоврасово задумались; и услышало Соломоново войско и подошло близко и укрылось въ тайномъ мѣстѣ. И сказали Соломону немилостивые мастера: „царь Соломонъ, что ты мѣшкаешь?“ И Соломонъ пошелъ по лѣстницѣ и вскочилъ на верхнюю перекладину висѣлицы, а лѣстницу прочь оттолкнулъ, и началъ играть въ свой рожокъ. И борзо прискакало Соломоново войско къ нему, и повелѣлъ Соломонъ всѣхъ побивать, — и побѣжали тѣ городскіе люди, а царя Китовраса и жену, царицу, поймали и привели предъ царя Соломона. И сказалъ Соломонъ: „братъ Китоврасъ, ты мнѣ готовилъ висѣлицу и двѣ петли шелковыя, и хотѣлъ меня повѣсить не по винѣ моей, но по своему закоснѣлому сердцу, и за то самъ попался ко мнѣ въ руки, какъ ягненокъ въ когти волку, и терпи въ рукахъ моихъ: не бывать тебѣ живому“. И повелѣлъ царь Соломонъ повѣсить ихъ обоихъ — Китовраса въ красную петлю, а жену его, царицу — въ желтую петлю, а волхва ихъ въ льняную петлю; и повелѣлъ въ городѣ и остальныхъ людей всѣхъ побить, а царство Китоврасово огнемъ выпалить. А самъ царь Соломонъ пошелъ въ Іерусалимъ городъ, прославляя Св. Троицу, что невѣрнаго царя побилъ, а царство его поплѣнилъ и огнемъ попалилъ.

Богу нашему слава и нынѣ, и присно, и во вѣки вѣковъ. Аминь.

Апокрифическія сказанія и ихъ вліяніе на литературу народную: духовные стихи и духовныя пѣсни.

Желая оградить кругъ чтенія христіанскаго отъ вымысловъ и ухищреній разныхъ еретиковъ, которые, поддѣлываясь подъ тонъ и духъ Св. Писанія, составляли ложныя книги Ветхаго и Новаго Завѣта, Церковь признала правильными, дѣйствительно принадлежащими къ Св. Писанію лишь очень немногія книги, которымъ и дала названіе к_а_н_о_н_и_ч_е_с_к_и_х_ъ. Что же касается той громадной массы произведеній, которая, въ первые же вѣка христіанства, сложена была на основаніи Св. Писанія, и служила лишь болѣе или менѣе ложнымъ истолкованіемъ и развитіемъ содержанія его, то Церковь положительно отвергла всѣ подобныя писанія. Произведенія эти, извѣстныя подъ названіемъ книгъ а_п_о_к_р_и_ф_и_ч_е_с_к_и_х_ъ или с_о_к_р_о_в_е_н_н_ы_х_ъ, п_о_т_а_е_н_н_ы_х_ъ (отъ греческаго слова: а_п_о_к_р_ю_п_т_о — утаиваю, скрываю), находили себѣ однакоже весьма обширный кругъ читателей, и любители книжнаго ученія собирали ихъ и переписывали съ такимъ же рвеніемъ, какъ и книги Св. Писанія, творенія св. Отцевъ Церкви и житія прославляемыхъ Церковью подвижниковъ. Мало того: многія изъ апокрифическихъ писаній пользовались высокимъ уваженіемъ въ Христіанской Церкви и опредѣляли даже ея праздники, обряды, богослужебныя пѣсни.

Апокрифическія книги, рядомъ съ книгами каноническими (т. е. признанными Церковью), занесены были изъ Греціи въ Болгарію и даже переведены на болгарскій и сербскій языкъ. Отсюда-то, вмѣстѣ съ христіанствомъ, очень рано перешли онѣ и въ Россію; уже Несторъ заноситъ въ лѣтопись свою нѣкоторыя апокрифическія сказанія, вѣроятно, почерпнутыя имъ изъ краткой Палеи. Позднѣе количество апокрифовъ, перенесенныхъ къ намъ при посредствѣ болгарской и сербской литературы, возрастаетъ до чрезвычайности, и къ распространенію ихъ не встрѣчается никакихъ препятствій, потому что даже и такіе высшіе представители духовенства XIV в., какъ новгородскій архіепископъ Василій, не различаютъ въ значеніи книги каноническія отъ книгъ апокрифическихъ, которымъ даютъ названіе „книгъ божественнаго закона“.

Одновременно съ апокрифами перешло къ намъ множество другихъ книгъ, получившихъ свое начало отъ смѣшенія вѣрованій классическаго язычества съ народными суевѣріями среднихъ вѣковъ. При томъ грубомъ невѣжествѣ, среди котораго, въ началѣ среднихъ вѣковъ, коснѣла не только масса народа, но и большинство низшаго духовенства и монашества, суевѣрія и предразсудки массы должны были пріобрѣтать важное значеніе даже и въ глазахъ людей грамотныхъ; въ нихъ очень часто старались они отыскать истолкованіе многому, непонятному для нихъ въ природѣ и въ окружавшей ихъ дѣятельности, а съ другой стороны — на основаніи тѣхъ же суевѣрій и предразсудковъ, того же стремленія предполагать во всемъ тайный, скрытый смыслъ — придавали важное значеніе самымъ обыкновеннымъ явленіямъ и предметамъ. Такимъ путемъ сложилась мало по малу цѣлая литература гадательныхъ книгъ, почерпнутыхъ изъ круга народныхъ суевѣрій, въ родѣ „волховниковъ“, „трепетниковъ“, „сонниковъ“, въ родѣ сказанія „о двѣнадцати пятницахъ“ и молитвъ „о трясавицахъ“. Не только у насъ, но и на Западѣ духовенство не вполнѣ ясно сознавало вредъ подобныхъ книгъ. Образованнѣйшіе пастыри Церкви придали имъ, правда, названіе книгъ „отреченныхъ“ или „богоотметныхъ“ и уже довольно рано стали составлять въ назиданіе вѣрующимъ и_н_д_е_к_с_ы или списки запрещеннымъ книгамъ, но въ нихъ безразлично заносили и апокрифическія книги, и отреченныя. На этомъ основаніи, митрополитъ Кипріанъ (въ XIV в.), перечисляя въ статьѣ своей „о к_н_и_г_а_х_ъ и_с_т_и_н_н_ы_х_ъ и л_о_ж_н_ы_х_ъ“ различныя апо-рифическія сказанія, и предостерегая людей благочестивыхъ и богобоязненныхъ отъ общенія съ этой опасной и лживой литературой, рядомъ ставитъ въ своемъ спискѣ и такія произведенія, какъ З_а_в_ѣ_т_ъ д_в_ѣ_н_а_д_ц_а_т_и п_а_т_р_і_а_р_х_о_в_ъ, Х_о_ж_д_е_н_і_е Б_о_г_о_р_о_д_и_ц_ы п_о м_у_к_а_м_ъ, Е_в_а_н_г_е_л_і_е о_т_ъ В_а_р_н_а_в_ы, Е_в_а_н_г_е_л_і_е о_т_ъ Ѳ_о_м_ы и т. д., и такія, какъ О_с_т_р_о_н_о_м_і_я, З_е_м_л_е_м_ѣ_р_і_е, Ч_а_р_о_в_н_и_к_ъ, Г_р_о_м_н_и_к_ъ, С_н_о_с_у_д_е_ц_ъ (истолкователь сновъ), П_у_т_н_и_к_ъ (истолкователь различныхъ встрѣчъ), З_в_ѣ_з_д_о_ч_е_т_е_ц_ъ (руководство къ гаданію по звѣздамъ), хотя, въ сущности, между тѣми и другими очень мало общаго по внутреннему смыслу и значенію. Понятно однакоже, почему какъ тотъ, такъ и другой изъ вышеупомянутыхъ отдѣловъ нашей о_т_р_е_ч_е_н_н_о_й или а_п_о_к_р_и_ф_и_ч_е_с_к_о_й литературы пользовались одинаковою популярностью между грамотными предками нашими: — при ограниченномъ количествѣ книгъ, находившихся въ постоянномъ обращеніи, при однообразіи большинства ихъ, разнообразныя по содержанію произведенія отреченной литературы замѣняли грамотнымъ людямъ легкое чтеніе, давая нѣкоторую свободу фантазіи ихъ, а иногда и удовлетворяя любознательности ихъ разрѣшеніемъ такихъ вопросовъ, которые оказывались неразрѣшимыми никакимъ инымъ путемъ. Вотъ почему, въ XIV столѣтіи, въ то время, когда церкви часто нуждались въ богослужебныхъ книгахъ и терпѣли недостатокъ въ спискахъ Св. Писанія, въ обращеніи между грамотными людьми, по свидѣтельству митрополита Кипріана, много было толстыхъ сборниковъ, „и_с_п_о_л_н_е_н_н_ы_х_ъ б_а_с_е_н_ъ, х_у_д_ы_е н_о_м_о_к_а_н_о_н_ц_ы, л_ж_и_в_ы_я м_о_л_и_т_в_ы“ и т. д.

Сохранившіеся намъ рукописные сборники произведеній нашей древней литературы вполнѣ подтверждаютъ справедливость этого указанія. Пересматривая ихъ, съ полною очевидностью убѣждаемся, что „простодушный монахъ, переписывая отреченную книгу въ родѣ С_к_а_з_а_н_і_я о д_в_ѣ_н_а_д_ц_а_т_и п_я_т_н_и_ц_а_х_ъ, былъ убѣжденъ, что совершаетъ подвигъ христіанскаго благочестія“. Въ заключеніе своего труда онъ даже просилъ: „а гдѣ будетъ описался, и вы, д_у_х_о_в_н_ы, Бога ради исправляйте собою духомъ кротости, а не кляните мя грѣшнаго“. А образованный и умный игуменъ, которому попадалъ въ руки подобный сборникъ, представлявшій смѣсь писаній Св. Отцовъ съ апокрифами и отреченными книгами, помѣчалъ иногда рукопись словами: „прочтохъ много добрыхъ вещей и простоты много“ ¹).

¹) Отчетъ объ Уваровской преміи 1878 г. Статья Тихонравова, стр. 89. —

Впрочемъ, мы, конечно, не можемъ обвинять грамотныхъ предковъ нашихъ за пристрастіе ихъ къ отреченной литературѣ съ такою же строгостью, съ какою ихъ въ этомъ обвиняли современные пастыри Церкви: — не слѣдуетъ забывать, что только въ самомъ концѣ XV вѣка, просвѣщенными усиліями Геннадія и силою тягостныхъ обстоятельствъ историческихъ, вызвано было духовенство къ составленію полнаго свода каноническихъ книгъ Св. Писанія Ветхаго и Новаго Завѣта, и слѣдовательно, только съ этого времени вполнѣ очевидною стала для всѣхъ та грань, которую Церковь старалась положить между книгами, признаваемыми ею за истинныя и всею обширною областью литературы апокрифической.

Съ теченіемъ времени, однакоже, но мѣрѣ того, какъ число грамотныхъ прибывало, а кругъ общественнаго образованія не расширялся и самое образованіе продолжало быть исключительною собственностью одного духовнаго сословія (да и въ этомъ сословіи, какъ мы видѣли выше, оно стояло на весьма низкомъ уровнѣ), потребность въ книгахъ для чтенія много способствовала размноженію у насъ апокрифическихъ сочиненій и успѣху отреченной литературы. Къ сочиненіямъ апокрифическимъ, перенесеннымъ съ греческаго Востока, при посредствѣ Болгаріи и Сербіи, къ намъ на Русь, вмѣстѣ съ христіанствомъ, стали впослѣдствіи присоединяться апокрифическія сказанія Запада, переводившіяся съ латинскаго языка, проникавшія къ намъ черезъ Литву и Польшу; мало того, каждый вѣкъ, сообразно тому, какіе интересы болѣе его занимали, вносилъ въ апокрифическую литературу свои вклады, развивалъ преимущественно ту или другую тему ея, сосредоточивалъ свое вниманіе на томъ или другомъ отдѣлѣ, заносилъ въ кругъ ея произведеній черты современныхъ вѣрованій и воззрѣній. Такъ, напримѣръ, XIV вѣкъ, въ теченіи котораго даже и просвѣщеннѣйшіе пастыри Церкви нашей были заняты вопросами о кончинѣ міра ¹), развилъ преимущественно апокрифическія сказанія о раѣ и адѣ и, мрачно настроивая воображеніе современниковъ, способствовалъ тому, чтобы они съ особеннымъ увлеченіемъ и любопытствомъ читали и переписывали произведенія, подобныя „хожденію Богородицы по мукамъ“. Напротивъ того, XV и XVI вѣкъ, въ теченіи которыхъ, различными путями, при помощи самыхъ разнообразныхъ условій, на Русь болѣе и болѣе стали проникать западныя сказанія, наша апокрифическая литература пополнилась множествомъ занимательныхъ разсказовъ о Соломонѣ и его премудрости, а эти разсказы стали уже сближать апокрифъ съ другимъ литературнымъ родомъ, съ свѣтскою повѣстью, о которой мы говорили въ предъидущей главѣ. Наконецъ, въ тѣ же вѣка, подъ сильнымъ вліяніемъ литературы апокрифической, проникавшей довольно глубоко въ массу народа, — вырабатывался особый родъ произведеній устной народной поэзіи, а именно такъ называемыя д_у_х_о_в_н_ы_я п_ѣ_с_н_и или д_у_х_о_в_н_ы_е с_т_и_х_и.

¹) Всѣ съ трепетомъ ожидали пришествія Христова въ 1492 году, которымъ, по счисленію церковному, оканчивалась седьмая тысяча лѣтъ отъ сотворенія міра.

Народная фантазія особенно полно высказалась въ двухъ главныхъ родахъ произведеній своей безъискусственной поэзіи: — въ п_ѣ_с_н_ѣ и с_к_а_з_к_ѣ. Пѣсня, съ теченіемъ времени, видоизмѣнялась, переходя отъ формы первоначальнаго религіознаго гимна въ честь божества и его подвиговъ къ формѣ былины, описывавшей подвиги богатыря-витязя, и наконецъ — къ простой исторической пѣснѣ. Дѣйствительность историческая, очевидно, оказывала свое благотворное дѣйствіе на фантазію народа и постепенно. все болѣе и болѣе придавала правды и естественности тѣмъ героямъ, которыхъ народъ старался возвѣсти въ идеалъ. Съ другой стороны, кромѣ исторической дѣйствительности, сильное вліяніе на фантазію народа должно было оказывать христіанство. По мѣрѣ того, какъ оно усвоивалось массою народа и вытѣсняло древнюю, языческую основу его вѣрованій, видоизмѣняя ее подъ вліяніемъ новыхъ христіанскихъ воззрѣній и образовъ. Эта замѣна языческихъ воззрѣній — христіанскими совершалась у насъ чрезвычайно медленно, и чрезъ пять или шесть вѣковъ по принятіи христіанства на Руси, благодаря тому что, образованность распространялась туго и медленно, христіанскія идеи еще далеко не вполнѣ успѣли овладѣть массою и вытѣснить изъ сознанія ея всѣ стародавнія, языческія вѣрованія. Но борьба двухъ религій, — одной, отживающей и гонимой, и другой, торжествующей и вступающей въ права свои — нашла себѣ отголосокъ въ народной поэзіи. Явился цѣлый рядъ пѣсенъ особаго, н_о_в_а_г_о содержанія, въ которыхъ двоевѣріе высказалось самымъ пестрымъ и страннымъ смѣшеніемъ языческихъ понятій съ понятіями христіанскими. Въ одной изъ такихъ пѣсенъ разсказывается, напримѣръ, о „сотвореніи міра“ (Стихъ о Голубиной книгѣ) совсѣмъ не такъ, какъ повѣствуетъ о томъ Св. Писаніе, и хотя вся пѣсня представляется въ видѣ разговора между пророкомъ Давидомъ и Владиміромъ княземъ, однако же въ каждомъ словѣ ея, сквозь эту внѣшнюю христіанскую обстановку, проглядываетъ древняя, языческая основа преданія о мірозданіи и происхожденіи человѣка, очень сходнаго у многихъ народовъ индо-европейскаго племени. Въ другой, подобной же пѣснѣ, св. Георгій представляется въ образѣ „святорусскаго могучаго богатыря Егорія храбраго“, объѣзжающаго землю Русскую и устанавливающаго въ ней новые, гражданственные порядки среди „лѣсовъ дремучіихъ и горъ толкучіихъ“. Горы передъ нимъ разступаются, лѣса даютъ ему дорогу прямоѣзжую; стада змѣй расползаются и стада волковъ рыскучихъ разбѣгаются въ стороны отъ пути его и, по его слову и велѣнію, принимаются ѣсть только п_о_в_е_л_ѣ_н_н_о_е, у_с_т_а_н_о_в_л_е_н_н_о_е. Съ теченіемъ времени, по мѣрѣ того, какъ духовное сословіе у насъ начинаетъ болѣе и болѣе разростаться, пополняясь постояннымъ приливомъ новыхъ дѣятелей изъ массы народа, по мѣрѣ того, какъ въ духовное сословіе наше проникаютъ все болѣе и болѣе идеалы, заимствуемые имъ, при посредствѣ южно-славянскихъ литературъ, съ литературной почвы византійскаго Востока и латинскаго Запада — этотъ новый видъ пѣсни, пѣсня духовная, начинаетъ замѣтно развиваться и почти исключительно подчиняться вліянію книжному. Въ кругъ сюжетовъ духовной пѣсни входятъ всѣ элементы, свойственные литературѣ духовной и преимущественно-монастырской: — отвлеченность идеаловъ, отреченіе отъ мірского, воспѣваніе подвиговъ благочестія и прославленіе святыхъ подвижниковъ. Отсюда явилось множество пѣсенъ о святыхъ и о разныхъ благочестивыхъ мужахъ въ связи съ событіями, описываемыми въ Св. Писаніи Ветхаго и Новаго Завѣта: объ Алексіѣ Божьемъ человѣкѣ, объ Олексафіи, объ Іоасафѣ царевичѣ, о крестной смерти Спасителя и о Воскресеніи. Сюда же впослѣдствіи примѣшались, подъ вліяніемъ западно-европейскихъ средневѣковыхъ преданій, а также и подъ непосредственнымъ вліяніемъ произведеній апокрифической (отреченной) литературы, новые сюжеты, въ родѣ „Плача Адамова“, пѣсни „о разставаніи души съ тѣломъ“, „о мытарствахъ“, „о Пятницахъ“, „о женѣ Аллилуевой“. Нѣкоторые изъ числа апокрифовъ даже цѣликомъ перелагались въ пѣсни, какъ напр. „Сонъ Богородицы“.

Вообще, если принимать въ, соображеніе большую часть сюжетовъ этихъ духовныхъ пѣсенъ, нельзя не убѣдиться въ томъ, что основной матерьялъ для нихъ почерпался изъ литературы письменной, а слѣдовательно и авторами этихъ писемъ не могли быть люди неграмотные и пѣвцы народные.

Вѣроятно и у насъ на Руси, точно также какъ на Западѣ, духовныя пѣсни слагались первоначально монахами, по монастырямъ, а отсюда уже, разными, болѣе или менѣе сложными путями, проникали въ массу народа, при помощи особаго, привиллегированнаго класса пѣвцовъ. Распространителями духовныхъ пѣсенъ являлись, вѣроятно, по преимуществу, тѣ странники, тѣ к_а_л_и_к_и-п_е_р_е_х_о_ж_і_е, которые, первоначально, — въ періодъ общеевропейскаго броженія, выразившагося крестовыми походами, — уходили изъ Руси цѣлыми ватагами на поклоненіе гробу Господню, въ Іерусалимъ; въ послѣдствіи, когда, съ паденіемъ Византійской имперіи, значительно увеличились трудности путешествія въ Палестину, а въ то же время и у насъ на Руси появились въ важнѣйшихъ пунктахъ развитія политической жизни свои, мѣстно-чтимыя святыни, тѣ же ватаги странниковъ или к_а_л_и_к_ъ-п_е_р_е_х_о_ж_и_х_ъ стали бродить по Руси, изъ города въ городъ, изъ монастыря въ монастырь, всюду находя себѣ радушный пріемъ. Къ толпамъ странниковъ, посѣщавшихъ святыни русскія изъ дѣйствительнаго религіознаго рвенія, или по обѣту, конечно, примѣшивались и такіе люди, которые, не имѣя своего угла, обращались къ бродяжничеству и весь свой вѣкъ проводили подъ гостепріимнымъ кровомъ монастырей и на церковной паперти. Здѣсь-то, находясь въ частныхъ и тѣсныхъ сношеніяхъ съ грамотнымъ духовенствомъ и монашествомъ, эти вѣчные странники вслушивались въ разсказы о подвигахъ мѣстно-чтимаго святого, въ чтеніе житій, въ пѣніе духовныхъ пѣсенъ, сложенныхъ монахами, обогащали память свою обильнымъ запасомъ религіозно-поэтическаго матерьяла, и на основаніи его, въ свою очередь, слагали пѣсни духовныя, которыя и разносили потомъ во всѣ концы православной Руси. Но даже и въ этихъ подражаніяхъ духовная пѣснь сохранила свой первоначальный характеръ и несомнѣнные слѣды своего происхожденія отъ литературы письменной, книжной, иногда даже и слѣды личнаго творчества авторовъ-грамотѣевъ: и до сихъ поръ пѣсни эти, распѣваемыя слѣпцами и нищими внутри Россіи, подъ названіемъ „д_у_х_о_в_н_ы_х_ъ с_т_и_х_о_в_ъ“, значительно разнятся и по языку, и по духу, и по размѣру своему отъ остальныхъ произведеній народной поэзіи.

Когда же духовная пѣснь, вышепоказаннымъ путемъ, стала переходить въ массу народа, то народъ, конечно, не замедлилъ видоизмѣнить ее по своему и до нѣкоторой степени даже примѣнилъ ее къ своимъ личнымъ потребностямъ. Какъ духовенство наше не всегда умѣла различить книги истинныя отъ ложныхъ, и часто въ число книгъ каноническихъ вносило произведенія отреченной литературы, придавая имъ важное религіозное значеніе: — такъ точно и народъ, усвоивая себѣ духовную пѣсню, очень часто сталъ смѣшивать ее съ пѣснею церковною, и придавать ей значеніе религіозное, хотя въ основѣ ея нерѣдко являлось преданіе, отвергаемое Церковью, или даже суевѣріе. Изъ этого воззрѣнія народнаго на духовную пѣсню вѣроятно и произошелъ обычай пѣть „духовные стихи“ во время постовъ и праздниковъ, и вообще въ тѣ дни, когда почему-либо неприличнымъ казалось пѣніе мірскихъ пѣсенъ.

Переходя въ народѣ изъ устъ въ уста духовная пѣсня, конечно, должна была еще болѣе увеличиться въ своемъ объемѣ, вслѣдствіи того, что къ вышеупомянутымъ нами разнообразнымъ сюжетамъ ея прибавились еще и другіе, новые, стоявшіе въ тѣсной связи съ жизнью народной и съ нравственными воззрѣніями народа на добро и зло, счастье и несчастье, богатство и бѣдность. Такъ, напримѣръ, конечно уже послѣ того, какъ духовная пѣснь перешла въ народъ и была усвоена пѣвцами изъ народа. могли явиться въ числѣ образцовъ ея такія произведенія, какъ „стихъ о богатомъ и Лазарѣ“. Въ этомъ стихѣ, на основаніи извѣстной евангельской притчи, идеализируется бытъ и значеніе нищенствующей братіи, въ средѣ которой духовная пѣснь. вѣроятно, и получила наибольшее свое развитіе. Должно полагать, что подъ вліяніемъ тѣхъ же условій народной жизни появился и другой, замѣчательный по своимъ поэтическимъ достоинствамъ, стихъ ,,о Вознесеніи Христовомъ», въ которомъ разсказывается, какъ Христосъ, собираясь возноситься на небо, прощался съ нищею братіею, которая горько плакала, говоря ему: «батюшка нашъ! царь небесный! на кого ты насъ покидаешь? Кто будетъ насъ поитъ-кормить, отъ темной ночи укрывать?» И отвѣчалъ имъ Христосъ, царь небесный:

«Не плачь, моя меньшая братія,

Дамъ я вамъ гору золотую,

Дамъ я вамъ рѣку медвяную,

Оставлю вамъ сады-винограды,

Оставлю вамъ яблони кудрявы,

Дамъ я вамъ манну небесну.

Умѣйте горою владати,

Промежду собой раздѣляти:

Будете вы сыты, да и пьяны,

Будете обуты и одѣты,

Будете тепломъ вы обогрѣты,

И отъ темной ночи пріукрыты».

Слыша это, Іоаннъ Златоустъ обращается ко Христу и проситъ оставить иное. болѣе прочное наслѣдіе, которое бы никто не могъ отнять у нищей братіи:

«Не давай (говоритъ онъ) нищимъ гору крутую.

Что крутую гору, золотую:

Не съумѣть имъ горою владати,

Не съумѣть имъ золотыя поверстати,

И промежду собой раздѣлати:

Зазнаютъ гору князи и бояре,

Зазнаютъ гору пастыри и власти,

Зазнаютъ гору торговые люди,

Отоймутъ у нихъ гору крутую,

Отоймутъ у нихъ гору золотую,

По себѣ они гору раздѣлятъ,

По князьямъ золотую разверстаютъ.

Да нищію братью не допустятъ;

Да нѣчемъ будетъ нищимъ питатися,

Да нечѣмъ имъ будетъ пріодѣтися,

И отъ темныя ночи пріукрытися.

Дай-же, ты нищимъ-убогимъ

Имя твое святое.

Будутъ нищіе по міру ходити,

Тебя Христа величати,

Въ каждый часъ прославляти;

Будутъ они сыты и довольны,

Обуты будутъ и одѣты,

И отъ темной ночи пріукрыты».

ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ ГЛАВЪ ОДИННАДЦАТОЙ.

Хожденіе Богородицы по мукамъ.

Пресвятая Богородица захотѣла молиться Господу Богу нашему на горѣ Елеонской. «Во имя Отца и Сына и Св. Духа, пусть сойдетъ архангелъ Михаилъ, пусть повѣдаетъ мнѣ о мукѣ небесной и земной». И сошелъ архангелъ Михаилъ и 400 ангеловъ съ нимъ: 100 отъ востока, 100 отъ запада, 100 отъ полудня, 100 отъ полуночи… Богородица, желая видѣть, какъ души мучатся, сказала Михаилу архистратигу: …"сколько есть мукъ, гдѣ мучится родъ христіанскій?" И сказалъ ей архистратигъ: «нельзя и разсказать о тѣхъ мукахъ». Сказала ему Благодатная: «покажи мнѣ ихъ на небеси и на земли».

Тогда повелѣлъ архистратигъ явиться ангеламъ отъ полудня, и открылся адъ, и увидѣла она мучащихся въ аду, и много тутъ было женщинъ и мужчинъ, и великъ былъ вопль ихъ. И спросила Благодатная архистратига: «кто эти люди?» — И сказалъ архистратигъ: «это тѣ, что не вѣровали въ Отца и Сына и Св. Духа, но забыли Бога, и вѣровали въ тварь, которую Богъ сотворилъ намъ на работу; и солнце, и землю. и воду, и звѣрей, и гадовъ — все это называли они богами; и изъ камня себѣ создали боговъ — Трояна, Хорса, Велеса, Перуна… потому-то здѣсь такъ и мучатся»…

И увидѣла на другомь мѣстѣ тьму великую, и сказала св. Богородица: «что это за тьма, и кто тѣ (люди), которые въ ней пребываютъ?» — И сказалъ архистратигъ: «многія души пребываютъ въ этомъ мѣстѣ». И сказала св. Богородица: «пусть отымется тьма эта, дабы я могла видѣть и ту муку». И отвѣчали ангелы, стерегущіе муку: «намъ поручено, чтобы они не видѣли свѣта, пока не явится Сынъ Твой благій, болѣе шести солнцевъ свѣтлый», — и опечалилась св. Богородица, и возвела очи къ ангеламъ и воззрѣвъ на невидимый престолъ Отца Своего, сказала: «во имя Отца и Сына, и Св. Духа, пусть разсѣется эта тьма, дабы я могла видѣть и эту муку». И разсѣялась эта тьма и 6 небесъ явилось, и тутъ пребывало множество народу, мужчинъ и женщинъ, и много воплей (было слышно), и исходилъ (оттуда) великій крикъ. И, увидѣвъ ихъ, пресв. Богородица сказала имъ, слезно плача: «что вы совершили, бѣдные, окаянные, недостойные, какъ вы сюда попали?» И не было отъ нихъ ни голоса, ни отвѣта, и сказали ангелы, стерегущіе ихъ: «почему вы не отвѣчаете?» Сказали мучащіеся: «о Благодатная, отъ вѣка не видали мы свѣта, (потому и) не можемъ взглянуть вверхъ». И, взглянувъ на нихъ, св. Богородица горько заплакала, видя ихъ мученія; и сказали они:… «какъ это ты, Пресвятая Богородица, посѣтила насъ бѣдныхъ?» Тогда сказала св. Богородица къ архистратигу Михаилу: «въ чемъ ихъ согрѣшеніе?» — И сказалъ Михаилъ: «это тѣ, которые не вѣровали въ Отца и Сына и Св. Духа, ни въ тебя, св. Богородица, не хотѣли проповѣдать имени твоего, (и того), что родился отъ тебя нашъ (Господь) Іисусъ Христосъ, принялъ (