История моей жизни (Гапон)/Глава седьмая. Я знакомлюсь с Зубатовым

История моей жизни — Глава седьмая
автор Георгий Аполлонович Гапон
См. История моей жизни. Дата создания: 1905 г., опубл.: 1905 г. Источник: Г. А. Гапон. История моей жизни. М., «Книга», 1990 г. • Автобиография священника, политического деятеля Георгия Аполлоновича Гапона.

Я знакомлюсь с Зубатовым


Однажды Михайлов приехал ко мне в академию и сказал, что одно лицо желает со мною познакомиться, и просил меня немедля ехать к нему. Я согласился, и он привез меня к зданию на Фонтанке, на котором была краткая, но многозначительная надпись: «Департамент полиции». Там мы прошли через ряд больших комнат, наполненных маленькими черными ящиками, в которых, как я узнал впоследствии, содержатся биографии и фотографии политически неблагонадежных лиц со всех частей империи. Коллекция эта известна в России под названием «книги судеб».

— Вы сейчас увидите Зубатова, — сказал мне Михайлов. Я в то время ничего не знал ни о департаменте полиции, ни о Зубатове, этом всесильном начальнике политического отделения. Мое любопытство было сильно возбуждено. Мы вошли в великолепную приемную комнату, и я был представлен Сергею Васильевичу Зубатову, мужчине около 40 лет, крепко сложенному, с каштановыми волосами, чарующими глазами и простыми манерами.

— Мой коллега Михайлов, — сказал Зубатов с приветливым движением руки, — хорошо отзывался о вас. Он говорит, что вы в постоянном общении с рабочими, имеете свободный к ним доступ и оказываете на них большое влияние. Вот почему я так рад познакомиться с вами. Я сам ставлю единственною целью своей жизни помощь рабочему классу. Вы, может быть, слышали, что я сперва пробовал это сделать, находясь в революционном лагере, но скоро убедился, что это был ложный путь. Тогда я сам стал организовывать рабочих в Москве и думаю, что я успел. Там у нас организация твердая. Они имеют свою библиотеку, чтение лекций и кассу взаимопомощи. Доказательством того, что мне удалась организация рабочих, служит то, что 50 тыс. рабочих возложили 19 февраля венок на памятник Александру II. Я знаю, что и вы интересуетесь этим делом, и хотел бы работать вместе с вами. — При этом он пригласил меня приехать к нему на следующий день для дальнейшего выяснения этого дела.

Упоминание о венке меня неприятно поразило, так как от самих рабочих я слышал, что это была только комедия верноподданничества. Рабочие понимали всю несостоятельность реформы освобождения. Тем не менее, интересуясь слышать, что дальше будет говорить Зубатов, я обещал ему приехать.

— Между прочим, — сказал Зубатов, — я пришлю к вам одного из наших организаторов, рабочего Соколова, — отличный парень.

Отвозя меня обратно в академию, Михайлов спросил, как мне нравится Зубатов. «Кто он, — невинно спросил я, — сыщик?» «Едва ли его можно так назвать, — ответил Михайлов. — Он сочувствует революционному движению и часто помогает деньгами революционерам. Как вы сами видели, он настоящий государственный человек и специально занят улучшением быта рабочих, в чем вы и сами убедитесь»...

В тот же вечер Соколов пришел ко мне. Человек этот был в руках Зубатова и правительства сильным орудием в деле организации союза московских рабочих под наблюдением и управлением тайной полиции, и в Петербурге он был видным деятелем на том же поприще. Я убежден, что, несмотря на свою связь с тайной полицией, он искренне верил, что работает в пользу своих товарищей. Он казался мне умным и честным малым. Разговаривая со мною, он с гордостью рассказывал о том образовании, которое получают примкнувшие к московскому союзу рабочие, какие лекции им читают ученые и профессора, и при этом вручил мне листок Льва Тихомирова, литографированный наподобие революционных прокламаций, в котором он хвалил рабочих за то, что они возложили венок на памятник Александру II. Соколов с восторгом говорил об этом дорогом венке. Я возразил ему, что мне кажется достойным сожаления организация союза не для самозащиты, а для траты трудовых денег на подобные цели. «Да, — сказал Соколов, — но это понравится царю, а если он будет доволен нами, то исполнит наши просьбы». Соколов говорил также об организации петербургского союза, в которой принимали участие некоторые профессора духовной академии, и при этом сказал, что ближайшее собрание состоится на днях и что рабочие были бы очень рады, если бы я совершил богослужение, обычное в подобных случаях. Я обещал.

На другой день я поехал к Зубатову на его квартиру в департамент полиции. Он крайне любезно принял меня в своем роскошном помещении, и мы проговорили до 3 часов ночи. Он долго развивал свои взгляды на политические и социальные вопросы и свое мнение о способах улучшения быта рабочих классов. «Наше счастье в том, — сказал Зубатов, — что у нас самодержец; он выше всех классов и сословий, и, будучи совершенно независим на этой высоте, он может быть противовесом власти. До сих пор царя окружали люди высших классов, которые влияли на него в свою пользу. Нам же надо организовать так, чтобы и народ мог влиять на царя и быть противовесом влиянию высших классов, и тогда царствование его будет беспристрастно и благодетельно для нации».

Все это казалось правдоподобным, но я не мог не предложить ему вопроса: «Зачем же тогда вы желаете сохранения самодержавия? Не лучше ли и не безопаснее ли для царя будет, если он предоставит политическим партиям самим бороться между собою, как это делается в Англии и Франции? Мне кажется, если ваша теория верна, то конституционный режим был бы гораздо полезнее». «О да, — ответил Зубатов, — к этому я и стремлюсь. Я сам конституционалист, но, видите ли, сразу этого сделать нельзя. Лев Тихомиров, например, стоит за сохранение самодержавия и доказывает, что оно в настоящее время выгоднее для нашего дела, чем конституционный режим, и потому мы должны организовать рабочий класс без участия интеллигенции, которой так боится наше правительство. Когда мы это сделаем, мы можем вступить на более логический путь». Говоря это, Зубатов вручил мне памфлет, изданный Тихомировым в то время, когда он отрекся от революционной партии, и в котором он старался объяснить: «Как я перестал быть революционером».

С самого начала я решил быть осторожным и, боясь, что, может быть, я был слишком откровенен и что Зубатов арестует меня, когда я выйду из его гостеприимного дома, я прибавил, что лично никак не могу назвать себя конституционалистом и что я рассуждал с его точки зрения и весьма заинтересован его «мыслями». «А я конституционалист, — повторил Зубатов, — но я противник примешивания студентов и интеллигенции к рабочему движению и охотно предпочту сотрудничество такого человека, как вы. Интеллигенция агитирует только в пользу своих политических целей. Она нуждается в рабочих только как в орудии для приобретения политической силы себе, и мы должны бороться против такого эгоизма и обмана простого народа».

Снова я не мог не возразить: «Но разве доктора не работают самоотверженно среди народа, а интеллигенция, студенты и революционеры разве не жертвовали своею жизнью ради своих идеалов?» «Да, — сказал Зубатов, — они жертвовали собою, но что же из этого вышло? Они убили Александра II. Он был уже готов дать серьезные реформы, но после подобного факта правительство вернулось к прежнему, и наступил период реакции. Революционерам мы и обязаны, что организация рабочих была отложена надолго».

Я не стал более возражать из боязни выдать свое сочувствие к героям революции, о деятельности которых я много слышал от моих рабочих.

В конце разговора Зубатов спросил меня: «Ну, как же вы думаете? Хотите ли присоединиться к нам и помогать нам?» «Я подумаю, — ответил я, — сразу не могу решиться. Я поеду в Москву на рождественские праздники и там, на месте, познакомлюсь с деятельностью рабочих союзов и тогда решу».

Еще одно небольшое обстоятельство из этого свидания осталось у меня в памяти.

Во время нашего разговора один из чиновников тайной полиции вошел с таинственным видом в комнату и вручил Зубатову маленькую папку, в которых обыкновенно пересылаются для безопасности бумаги по почте: при этом он шепнул несколько слов на ухо Зубатову, который стал поспешно срывать оболочку и вытащил тонкий лист бумаги; прочитав его, Зубатов остался, видимо, очень доволен. Затем он вытащил из свертка копию с запрещенного издания партии соц.-револ. «Революционная Россия». Лицо Зубатова положительно сияло от восторга, и я понял, что, очевидно, он сделал полезную находку. Я не мог не сопоставить того благодушия, с каким он говорил о народном деле, с той алчностью, с какою он смотрел на участь тех несчастных, которые посмели провезти в Россию издание, несомненно более правдивое, чем те, которые проходят через цензуру.

— Вот яд, который они распространяют в народе, — сказал Зубатов, ударяя рукой по бумаге; при этом он выдвинул ящик из стола и показал мне кипу этого яда. Я взял первый попавшийся мне номер, если не ошибаюсь, написанный Кропоткиным, и наивно спросил, не могу ли я взять его с собой, чтобы посмотреть дома.

— Конечно, возьмите, — сказал Зубатов. И я всю ночь с увлечением знакомился с Кропоткиным.

Через несколько дней я отправился в Москву. Соколов познакомил меня с Афанасьевым, который был главным организатором рабочей ассоциации в Москве. Оказалось, что существовал в Москве тайный совет рабочих, организованный Зубатовым и Треповым, стоявшим тогда во главе полиции любимцем вел. кн. Сергея. Афанасьев, сам из рабочих, жил в роскошных апартаментах, и слуга его заставил меня долго ждать, вероятно, для того, чтобы я проникся важностью этого момента. Когда, наконец, меня приняли, я увидел молодого человека с пронизывающими глазами, который сейчас же с большим энтузиазмом стал говорить о своей работе. «Дела идут великолепно. Мы имеем теперь не только механиков, но и красильщики и текстильщики поступают в большом количестве». Он довольно долго говорил о своей работе и надеждах, но меня охватило чувство неудовлетворенности и даже подозрения.

Затем я направился к одному своему бывшему ученику, имевшему типографию. «Скажите мне, — спросил я его, — каким образом я могу добраться до корня этого дела?». Он направил меня к одному журналисту, который прежде читал лекции под наблюдением зубатовского комитета, а затем ушел из этой организации; он охотно отвечал на мои вопросы.

«Этот союз, — сказал он, — хитрая ловушка, организованная полицией для того, чтобы отделить рабочий класс от интеллигенции и таким образом убить политическое движение. Он подрывает силу рабочих. Организаторы, с помощью тайной полиции, делают все, чтобы отвлечь внимание рабочих от политических идей. Они предоставляют рабочим ограниченное право собраний, но во время разговоров агенты тайной полиции выуживают наиболее интеллигентных и передовых, которых затем арестовывают. Таким образом, они надеются отнять у движения его естественных руководителей. Афанасьев сам только что предал молодую учительницу, — прелестная молодая личность, — которая все свое время и энергию отдавала занятиям с рабочими в воскресной школе. Он также выдал и многих других, и аресты наиболее передовых рабочих постоянно производятся. Вначале я не понял настоящего смысла этого дела и согласился вместе с проф. Озеровым и некоторыми интеллигентами читать лекции рабочим, но когда мы поняли, в чем дело, то ушли из этой организации».

Все это наполнило меня отвращением. Организаторы этого союза получали большое жалованье и жили в роскоши. Я понял, что единственная цель этого союза состояла в том, чтобы остановить рост рабочего движения, и я решил, что примкнуть к зубатовской организации не только безнравственно, но и преступно.

В день Крещения, 6 января 1903 г., я присутствовал на богослужении в Вознесенском соборе. Была торжественная служба, на которой присутствовали все высшие чины с Треповым во главе, но на меня вся эта обстановка произвела удручающее впечатление. Вместо искренней молитвы, исходящей из чистых сердец, я видел лишь парадные мундиры, и казалось, что никто не думал о значении этого великого дня, а только о собственной позе или же о своих соседях. Полиция с простым народом обращалась самым бесцеремонным образом, и я должен был вступиться за одного бедного человека, которого городовой без всякого повода ударил по лицу. Вот, подумал я, как эти самозваные народные защитники, притворяющиеся, что организовывают рабочих для улучшения их быта, на самом деле обращаются с ними, как со скотами.


Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.