История ислама с основания до новейших времён (Мюллер)/Наместники и Эмир аль-умара

История ислама с основания до новейших времен — Наместники и Эмир аль-умара
автор Август Мюллер (1848—1892)
Опубл.: 1895. Источник: Том II. Книга V. Глава II. (dlib.rsl.ru)

Глава II
Наместники и Эмир аль-умара

Кто захотел бы заняться изложением достоверной и подробной истории по большей части недолговечных — малых и больших государств, которые обязаны своим существованием распадению халифата, тому пришлось бы исписать целые тома, если б он пожелал хотя в скромной доле добросовестно отнестись к своей задаче. Дело в том, что существование этих мелких государственных организмов, зависящее прямо от субъективных качеств отдельных личностей, обоснованное на насилии и случайностях, было, во всяком случае, почти всегда слабо обеспечено, большей частью жалко и тревожно. Все те же обстоятельства, способствовавшие утверждению данной династии, могли ежеминутно послужить на пользу возникавшего вновь рода, а последствием являлось неизбежно падение предыдущей династии. Таких государственных третьеразрядных родов, как семья Абу Дулафа, встречается в эту смутную эпоху целые дюжины, а еще более незначительные владетельные роды, так сказать, четвертого и пятого порядка, попадаются в обширных пределах царства исламского, во времена упадка халифата Аббасидов вплоть до монгольского нашествия (приблизительно в период от 250—600 = 860—1200), сотнями. Но следить внимательно за судьбой каждой из этих беспрерывно меняющихся династий столь же мало подобает историку ислама, как если бы, например, историку Германии взбрело на ум в подробности и точно излагать изменчивые судьбы княжеских родовых линий Лейнингенской либо графов Сольмских. Бытописателю следует доискиваться вечного, постоянного в текущих явлениях жизни народа, это неизменное и необходимое хорошенько усвоить, признать и оценить по достоинству для уяснения истинного развития мухаммеданского мира. Героическая эпоха арабского народа канула уже в вечность; невзирая на всевозможные ужасы, деяния юного народа придали ей нечто обаятельное и величественное. При описании следующей ступени развития не стоит расследовать с прежним рвением во всех частностях ничтожные деяния измельчавших людей. Когда же среди все возрастающей порчи данной эпохи мелькнет призрак истинного величия либо вынырнет действительно прочный успех, то такое исключительное зрелище тем более обратит на себя наше внимание. Во второй половине III и в начале IV столетий (860—960) три рода обращают на себя особое внимание: Аглабиды в Африке, Тулуниды в Египте и Хамданиды в Сирии и Месопотамии. Несмотря на разнообразие их происхождения, деятельности и судеб, между всеми ими одно общее — эти династии сумели, хотя на некоторое время, переустроить более крупные отделы клонящегося к разложению государства в прочные княжества, оберегая подчиненные им народы от ужасов междоусобной резни, которая именно в это самое время началась между несчастными обитателями срединных стран аббасидского халифата. Итак, эти три рода заслуживают полное право, пред всеми остальными, на преимущественное наше внимание; историю их мы обязаны изложить относительно более подробно.

Мы покинули родоначальника Аглабидской династии в тот момент, когда он был утвержден Харуном в качестве наместника провинции «Африка». Признавая в обычной тогдашней форме главенство багдадского двора, новый правитель дал одновременно понять, что готов на сохранение этого верховенства лишь внешним образом, а в сущности решился твердо удерживать приобретенную им независимость. Отношения эти поддерживались обеими сторонами с величайшим постоянством и искренней предупредительностью в течение более ста лет, при всей в сущности шаткости подобных условий. Была ли когда-нибудь посылаема из Кайрувана определенная дань в столицу халифов, нам, конечно, неизвестно; но постоянно, насколько это зависело от власти Аглабидов, производилось моление за каждого аббасидского халифа, чеканилась также монета с именем верховного владыки. В этой отдаленной провинции уважение к авторитету наместника пророка было столь велико, что единственно раз лишь, в начале III столетия, один только африканский принц Зиядет Алла I, в своем роде Мансур этого владетельного дома, осмелился открыто выказать непослушание халифу. И он, несомненно, был прав, ибо Ма’мун потребовал от него чеканки на монетах рядом с именем халифа также и фамилии одного из своих генералов[1], иными словами, потребовал, чтобы Зиядет Алла признал другого за генерал-губернатора. Подобного рода приказания, во всяком случае, не обязан был исполнять вассал. Ма’мун, как кажется, отменил, нисколько не прекословя, свое необдуманное распоряжение. Но когда в 289 (902) подданные Ибрахима II принесли жалобу энергическому халифу Му’тадиду на тиранства их властелина, тотчас же воспоследовал указ сюзерена, коим повелевалось правителю передать власть сыну. И тот, кто никогда доселе ни от кого не принимал советов, безропотно сложил с себя власть, нимало не задумываясь. Нетрудно уразуметь причины этих, по-видимому, платонических, отношений между эмиром Кайрувана и халифом багдадским, доставлявших между тем обеим сторонам существенные выгоды. Не следует упускать из вида, что первый, находясь между берберами запада и аббасидскими наместниками Египта, очутился, так сказать, между двух огней, и ему, конечно, нежелательны были вторжения в его область каждого из этих опасных элементов; но самым главным было то, что законность владычества над африканскими арабами зависела единственно и исключительно от инвеституры халифа, и из бесчисленных восстаний подчиненных военачальников эмир мог вывести правильное заключение, что это освящение его власти главой ислама, несомненно умножающее в широких кругах населения уважение к нему, становилось крайне необходимым. С другой стороны, и Аглабиды служили для Аббасидов прикрытием тыла государства не только от берберов, зараженных частью хариджитизмом, частью шиитством, но также и еще в большей, пожалуй, мере от византийцев, силы которых ослаблялись вследствие набегов африканцев на Сицилию и нередко бывали через это отвлекаемы от сирийской границы. Вот почему в Багдаде старательно заботились о сохранении «Африки» в одних и тех же руках. Когда в 196 (811/2) Ибрахим I очутился в весьма скверном положении ввиду вспыхнувшего опасного восстания, наместник Египта поспешил снабдить его хотя бы значительной денежной суммой, розданной в виде подкупов влиятельным лицам и произведшей раскол в неприятельском лагере; таким образом, дана была ему полная возможность подавить бунт.

Принято считать Аглабидов за довольно незначительный род; с этим я никак не могу согласиться. По своим силам, бывшим в их распоряжении и сравнительно притом слабым, они совершили достаточно. Подведомственная им территория простиралась от Триполиса не далее окрестностей нынешнего Алжира; к тому же вся часть последнего на запад за Боной принадлежала к владениям большого племени берберов, Китамы, держать которое в повиновении можно было лишь принимая особые меры. Далее обитали зената — кабилы[2] с их главным городом Тлемсаном, в большинстве подчиненные Идрисидам или же состоявшие с ними в союзе, а по ту сторону Атласа удерживали ревностно свою независимость Бену Рустем в Тахерте и Бену Мидрар в Сиджильмасе. Робкая попытка подчинить влиянию Кайрувана племя Рустем, находившееся отчасти в сфере могущества Аглабидов, окончилась неудачей (239 = 853/4). Можно сказать, что наместники поступили мудро, не совершая никаких дальнейших завоевательных попыток в этом направлении: рустемиты эти были завзятыми хариджитами; как ни досадно было, что их шейх позволил себе присвоить высокое имя халифа, не следовало все-таки разжигать насильственными мерами их фанатизма, всегда готового вспыхнуть. С другой стороны, Мидрариты, несомненные сунниты, как бы вкрапленные среди шиитских и хариджитских берберов, кажется, обязаны были своим сохранением главным образом отдаленности их оазиса. Они готовы были, пожалуй, молиться на Аббасидов, но находились вне сферы деятельности наместников халифа, и те должны были довольствоваться одним сознанием, что там, далеко, на опасном западе, хотя в одном пункте по крайней мере, есть кучка приязненно расположенных людей. Тому же, что Аглабиды все-таки, несмотря на то, что они почти не могли рассчитывать ни на какую действительную помощь со стороны востока, находились теперь в лучших отношениях к большинству окружавших их берберов, чем их предшественники при Омейядах, обязаны они — счастьем, а значит, и правильному направлению своей политики. Счастием поистине было для них, что род Идрисидов недолго пользовался своим превосходным положением. Не принимая в расчет преходящих колебаний, одно время род этот сумел искусно укрепить и расширить свое господство между берберами. Ни к чему не повело, когда Ибрахим ибн Аль-Аглаб в 177 (793) по поручению Харуна Ар-Рашида коварно отравил через посланное лицо Идриса I, а затем отстранил одного вслед за другим обоих опекунов еще слишком юного Идриса II. Берберы Аураба, Санхаджа и все вообще кабилы зорко оберегали подраставшего принца, и ничем их нельзя было сбить с толку. В 192 (808) облюбовал себе Идрис новой столицей Фец[3]; здесь приютил он 8000 испанских изгнанников из Кордовы в 198 = 814, также и 300 семей бежавших из Кайрувана, вероятно, от насилий Зиядет-Алла I (быть может, в 210 = 825). Таким образом, алид Идрис явно выказал враждебность как по отношению к Омейядам Испании, так равно и к Аглабидам. Одновременно (197—198 = 813—814) позаботился он снова укрепить свою власть, ослабевшую было во время его несовершеннолетия над зенатами Тлемсана, и таким образом значительно пододвинулся к арабским владениям. Но его преемник и сын Мухаммед в 213 (828) уничтожил сразу все плоды его успехов. Потакая, быть может, напиравшим на него отовсюду и возникавшим без перерыва стремлениям берберов к партикуляризму, он разделил в угоду своим братьям государство на десять частей. Между ними, понятно, вскоре возникли столкновения, вследствие которых благонадежно расширявшееся могущество дома Идриса быстро пришло в упадок, так что к концу III столетия (около 900), когда зенаты Тлемсана вздумали было принудить рустемов Тахерта к признанию главенства алидов, это крошечное государство могло с успехом им сопротивляться. Тем менее, стало быть, приходилось Аглабидам беспокоиться о западе. И они сумели теперь вполне воспользоваться благоприятствовавшими им обстоятельствами. Начало их управления, впрочем, было чрезвычайно бурное. Настоящему основателю династии, Ибрахиму I Ибн аль-Аглабу, пришлось в течение 11 лет своего правления (184—196 = 800—812) усмирить четыре опасных восстания, возбуждаемые непокорными арабскими офицерами в Тунисе и Триполисе (186 = 802, 189 = 805, 194—196 = 810—812 и еще раз снова вспыхнувшее в последнем году). Особенно труден был год 194; потеряв Кайруван, аглабид высидел в течение целого года в новопостроенном им замке, названном в честь халифов Аль-Аббасия, окруженный со всех сторон мятежниками; лишь подкупами удалось наконец эмиру осилить бунт. Также и для усмирения Триполиса в 196 (812) должен был он обратиться к наемным берберам, которые, исполнив поручение, в свою очередь сами взбунтовались. Пришлось звать на помощь рустемов Тахерта, которые потребовали за восстановление порядка отдачи им части окрестностей Триполиса. Вообще продолжительные междоусобные войны приучили как офицеров, так и солдат к своеволиям всяческого рода. Сын Ибрахима, Абу’ль Аббас Абдулла (196—201 = 812—817), стал ненавистен подданным за чрезмерное обременение населения податями. Ему наследовал брат его, Зиядет-Алла I (201—223 = 817—838), беспощадный тиран, но властелин опытный. Он сразу же понял, что прежде всего следует сломить чрезмерное влияние высших офицеров. Этот человек, неукротимо дикий и страстный, невоздержный во гневе и к тому же пьяница, искал опоры в духовенстве, через него приобретя влияние и на народные массы. Главным кадием поставил он в 203 (818/9) ученика знаменитого юриста Малика, система учения которого привилась сначала в Африке, а потом и в Испании. Замечательный человек был этот Асад ибн аль-Фурат. Едва достигши 17-летнего возраста, он уже командовал армией, и этот профессор юриспруденции не хуже всякого генерала по призванию умел одерживать победы. Обладая львиной храбростью как бы в подтверждение носимого им имени[4], он не боялся никого — ни толпы бунтующих солдат, ни даже своего кровожадного властелина и всегда умел настоять на своем. Народ обоготворял его за его религиозное рвение, справедливость и непреклонность характера; гневно ворча, не раз принужден был уступать ему даже сам беспощадный Зиядет-Алла, на которого образ действий и значение воинствующего кадия производили сильное впечатление. Политика аглабида, стремившегося опереться на ортодоксальность, имела больший успех, чем позднейшие попытки Мутеваккиля в том же направлении.

Свирепость и коварство, с которыми эмир повергал к своим стопам головы генералов, одну вслед за другой, вскоре возбудили с 207—211 (822—826) целый ряд восстаний. Мятежники успели еще раз оттеснить его из Кайрувана и загнать на узкую береговую полосу между Табесом и Триполисом. Но в 212 (827) эмир успел наконец усмирить своих беспокойных арабов и теперь показал, что он способен не только срубать головы: постройками и проведениями дорог старался он поднять благосостояние страны. В особенности же позаботился эмир отвлечь куда-нибудь подальше опасные элементы своей армии и довольно многочисленных представителей племен берберов, живших всюду в его владениях; он дал им занятие в непрекращавшихся набегах на Сицилию, о которых вскоре мы будем говорить подробнее. Успехи и богатая добыча, оттуда вывозимая, сильно поспособствовали быстрому государственному расцвету. Брат Зиядета, Абу Икал Аглаб (223—226 = 838—841), славился благодушием и набожностью. Сыну же последнего, Абуль Аббасу Мухаммеду I (226—242 = 841—856), как-то все удавалось, за редкими разве исключениями, и счастье сопровождало неотступно все его предприятия, так что Абу Ибрахим Ахмед (242—249 = 856—863) мог уже значительно подвинуть дальше культурное развитие в «Африке» при посредстве предпринятых им многочисленных общественных работ. Брат его, Зиядет Алла II (249—250 = 863—864), был, по-видимому, превосходным правителем, но скончался, процарствовав не более года, а с ним вместе ушло в могилу и величие аглабидского государства. Брат последнего, Абу Абдулла Мухаммед II (250—261 = 864—875), был шалопаем безгранично легкомысленным; любимое его занятие — охота и болотные птицы — подали повод к общераспространенной насмешливой кличке его Абу’ль Гараник, «отца журавлей». Но не все его наклонности были одинаково безвредного характера. В его управление государство скоро пришло в упадок, к тому же голод, случившийся в 260 (874), произвел страшные опустошения среди населения. Положение дел продолжало ухудшаться и при брате его Абу Исхаке Ибрахиме II (261—289 = 875—902). Будучи энергическим принцем, он довел жестокость до крайних пределов. Желая восстановить блеск своей династии, эмир основал новую столицу Раккаду в одной миле на юго-запад от Кайрувана и возводил множество других построек, а между тем подготовил своему дому гибель совершением гнусного злодеяния, бывшего к тому же и грубой, непростительной ошибкой. Большое племя берберов Китама главным образом сдерживалось в повиновении арабской колонией в Билизме. Находясь в порядочном отдалении от Кайрувана, эти люди держали себя довольно самостоятельно, откликаясь не на всякий зов эмира. А когда всеобщее в стране недовольство на кровожадного властелина разразилось наконец в 278 (891) целым рядом восстаний, то и жители Билизмы участвовали в них, конечно, не из последних. Долго пришлось повозиться Ибрахиму, чтобы потоками крови восстановить свою власть на востоке, так что он не решался предпринимать новую утомительную борьбу с мятежниками Билизмы и притворно с ними помирился. Но мало-помалу в следующие годы эмир сумел заманить к себе в Раккаду множество самых почтенных граждан этого города. Когда же в 280 (893/4) набралось их в столице до 1000, он внезапно накинулся с толпой солдат на беззащитных и приказал их всех перебить. Таким образом своими собственными руками Ибрахим уничтожил передовой оплот арабской силы, сдерживавший доселе многочисленных и воинственных берберов Заба. Государство подвергалось страшной опасности от набега берберов, в случае если бы им вздумалось сбросить ярмо, ничем более не сдерживаемое. И это нашествие вскоре наступило. Ибрахим по-прежнему продолжал угнетать своих подданных, пока те не взмолились самому халифу. Мы уже знаем, что по жалобе жителей Мутадид сместил злого принца и передал управление его сыну Абуль Аббас Абдулле (289—290 = 902—903). Настоятельная потребность именно такого прекрасного властелина, каким его описывают современники, ощущалась во всем государстве. Уже зашныряли эмиссары Алидов по кочевьям Китамы, подготовляя возмущение кабилов. Но бесчеловечный сын Абдуллы, посаженный взбешенным отцом под арест за низкие его поступки, подсылает наемных убийц. Перешагнув через труп родителя, садится этот последний аглабид, Зиадет-Алла III, на престол, который столько же ему послужил на пользу, как некогда Аббасиду Мунтасиру. Этот Зиядет-Алла III — одно из отвратительнейших исчадий, известных истории, — независимо от бесстыдства и свирепости был распутен и глуп, как малый ребенок. Из страха понести заслуженное возмездие эмир повелел умертвить не только всех своих дядей и двоюродных братьев, в общем 29 человек, но даже своего брата родного, весьма способного Абуль-Ахваля, и как раз в ту самую минуту, когда этот последний готовился мужественно и осмотрительно встретить восставших уже берберов Китамы. Неудержимой волной хлынули теперь берберы, прорвав все преграды; в ночь на 25 Джумада II 296 (19/20 марта 909) недостойный властелин вынужден был спастись бегством из Раккады. Не в его характере было защищать трон своих предков с мечом в руке. Он укрылся в Египте. Здесь этот тягостный для аббасидского наместника гость продолжал по-прежнему вести распутную жизнь, пока не умер преждевременно (303 = 916). С позором, не менее постыдным, чем все его правление, погас в лице его дом Аглабидов.

Мы уже упоминали, что покорение Сицилии было величайшей услугой, оказанной этим родом исламу. Оно подготовлялось, впрочем, более ста лет. Подобно пунийцам Карфагена, владея северным берегом запада Африки, мусульмане зорко присматривались к большим островам, воздымавшимся наподобие быков гигантского моста между обеими частями света. Всякому, полагаю, известно, что вплоть до нашего столетия жители этого изрезанного бухтами и усеянного рифами берега славились как искусные мореходы и по мере сил и возможности занимались пиратством. Благоприятное очертание берегов помогло арабам, как здесь, так и в Финикии, в невероятно короткий срок преобразиться в отважных моряков. Невозможность же своевременной защиты западного бассейна Средиземного моря из Константинополя, которому поминутно угрожало внезапное появление перед стенами города сирийских адмиралов, предоставляла полную свободу африканским и испанским крейсерам неимоверно быстро, целыми сотнями, покрывшими море, наброситься на открытые и почти беззащитные берега как островов, так и всего итальянского полуострова. Уже в 84 (703) по приказанию покорителя Африки, Мусы ибн Нусайра, высадился в Сицилию[5] Ата ибн Рафи и вернулся назад с богатой добычей. С этой поры из года в год отправляются морские экспедиции то туда, то в Сардинию (с 91 = 710) Ужасные бедствия, претерпеваемые изумленными береговыми жителями от этих внезапных набегов, можно сравнить с бедствиями, испытанными впоследствии Западной Европой от нашествий норманнов. Правда, случалось, что та или другая неприятельская эскадра погибала от бурь или греческого огня, но на место ее тотчас же снаряжалась свежая. Уже в 122 (740) Сиракузы должны были сдаться на капитуляцию и уплатить дань одной проходившей мимо города разбойничьей шайке. Византийцы постарались хотя бы отчасти оградить острова возведением новых укреплений, а когда стал властелином Ибрахим Ибн Аль-Аглаб, заключено было в 189 (805) десятилетнее с христианами перемирие, на которое эмир согласился тем охотнее, что возмутившиеся в Африке войска требовали от него усиленных забот. Но вечно тревожимым островитянам от этого едва ли стало легче. Идрисиды и испанцы продолжали по-прежнему совершать набеги, пираты их высаживались беспрерывно то в Сардинию, то в Сицилию, а начиная со 190 (806) и в Корсику; даже и Аглабиды нарушили наконец заключенный договор. Все дерзновеннее становились набеги разбойников. В 197 (812/13) арабы ограбили не только Корсику, но еще Ниццу и Чивитавеккию, а также совершали набеги на малые острова до самой Исхии. Временно, впрочем, заключались новые договоры; иногда казалось, что мирные торговые сношения начинали мало-помалу сменять вечную войну; но увы, это продолжалось недолго, хотя трудно сказать, кто первый нарушил мир. Так шло до 212 (827), когда сицилийский мятежник Евфимий, бежавший из Сиракуз от преследований византийского наместника Фотейна, появился при дворе Зиядет Алла I. Он предложил эмиру предпринять сообща поход в Сицилию с целью завоевания острова и назначения там властелином его же, Евфимия, соглашавшегося заранее признать над собой главенство мусульман. Предложение грека было принято по особому настоянию кадия Асада, падкого ко всякой священной войне против неверных. В том же году посажены были на корабли 11 тыс. мусульманских воинов. Спустя три дня войско высадилось у Мазары; поспешивший навстречу неприятелю Фотейн был разбит. Победоносное войско арабов быстро достигло Сиракуз, но крепкие стены города, для разрушения которых недоставало у осаждающих потребных на это военных машин, выдержали приступ мусульман. Невзирая на все предстоящие трудности, неукротимый Асад и не подумал снимать осады, но в лагере появилась повальная болезнь, и старый полководец был унесен ею (213 = 828). Счастье повернулось тотчас же к арабам спиной. Не принесший мусульманам особенной пользы Евфимий был заколот двумя сицилийскими патриотами. Свежеприбывшие войска из Константинополя стали сильно теснить арабов, в их руках оставались лишь Мазара и Минео. Они уже подумывали было вернуться в Африку, как вдруг явилась нежданно-негаданно помощь. Высадились испанские корсары, как это и прежде частенько бывало, и охотно помогли пробиться осажденным в Минео единоверцам (214 = 829). Год спустя (215 = 830) Зиядет Алла, по усмирении восстания в Тунисе, был уже в состоянии послать новое войско. Арабы заставили теперь сдаться Палермо после годовой упорной осады (216 = 831). С этих пор византийцам приходилось постоянно отступать. В союзе с христианами Неаполя, которым арабы помогли когда-то против лангобардов Беневента, мусульмане, предводимые братом Зиядет Алла, Абу’ль Аглаб Ибрахимом, осадили в 228 (842/3) Мессину и взяли город после упорного сопротивления, как кажется, в том же самом году, во всяком случае вскоре. За сим следовало покорение южной части острова. Аббас ибн Фадл, выбранный после смерти Абу’ль Аглаба самим войском в предводители в 236 (851) и утвержденный в этой должности эмиром Мухаммедом I, присоединил осаждаемый и раньше часто город Кастроджиованни, расположенный в середине острова (244 = 859). Со смертью Аббаса (247 = 861) среди мусульман возникают беспорядки и несогласия. Как водилось это и прежде, порядок между берберами и арабами сохранялся лишь до тех пор, пока их понуждала к тому общая опасность; связь же с «Африкой», естественно, становилась все слабей, а «журавлиный отец» был не такой человек, чтобы суметь поддержать свой авторитет и своих полководцев. Со вступлением Ибрахима II дела опять пошли иначе. И здесь этот энергический принц сумел настоять на своем. Он заставил тотчас же войска приняться за трудную осаду Сиракуз (263 = 877), и 21 мая 878 (264) старинная столица, взятая штурмом, сопровождаемым ужасным кровопролитием, была обращена в груды развалин. Начинавшийся с последними годами управления Ибрахима II упадок династии Аглабидов принес христианам временно облегчение. Сицилийско-африканский флот потерпел поражение у северного греческого берега (266 = 880), затем последовала высадка византийцев в Палермо; но еще более дурными последствиями угрожали мусульманам возникшие снова несогласия между арабами и берберами, несогласия, бывшие естественным добавлением к возникшему в Африке общему восстанию против Ибрахима II. Поэтому немногие христиане, сохранявшие еще независимость в Таормине и ущельях Этны, могли в 281 (894/5) добиться заключения довольно сносного мирного договора, который ограждал по крайней мере их свободу, положим, ненадолго. Ибо когда Ибрахим II отрекся от престола в 289 (902), он пожелал сложить голову в священной войне и заставил своего сына передать ему начальствование над войсками в Сицилии. Договор с неверными тотчас же был нарушен. По взятии Таормины в виде искупления своих грехов против единоверцев он повелел перебить не только способных носить оружие христиан, но даже вопреки законам ислама и всех женщин вместе с детьми. Он умер в этом же самом году, переправившись с войском через пролив и перенесши войну в Калабрию, застигнутый болезнью у Козенцы. Арабы тотчас же покинули материк, а Сицилия отныне оставалась во владении мусульман еще целых полтора столетия.

Но гораздо ранее этого производились набеги на Италию. Война, которую вели арабы в союзе с Неаполем против лангобардов Беневента, была началом целого ряда вмешательств мусульман в нижнеитальянские распри, происходившие между лангобардами, итальянцами и франками. С 223 (838) удалыми арабскими партизанами предпринимались наезды из Сицилии; с 228 (842/3) опустошают эти берега также и корсары Крита. В 225 (839/40) сицилийская вольница укрепилась в Таренте, а в 227/8 (842) берберская разбойничья шайка поселилась в Бари. Из обоих этих пунктов производились страшные опустошения, причинявшие много вреда не только нижней Италии, но и всей береговой полосе Адриатического моря, византийцам и венецианцам, что еще более усложняло междоусобную войну лангобардов. Одновременно и западный берег Италии не был пощажен. Не говоря уже об отдельных случайных набегах, мусульмане осмелились в 846 (конец 231 и начало 232) напасть на Рим и Гаэту; а когда им не удалось это предприятие, они попытались бесцеремонно повторить его и в другой раз. Тут они понесли в 234/5 (849) тяжкое поражение у Остии. Буйства и грабежи сарацинов возросли до того, что в 236/7 (851) император Людовик II, правнук Карла Великого, сам направился в Италию с целью уладить несогласия христиан и организировать поход против мусульман. Лангобарды Беневента охотно согласились пожертвовать своим союзным отрядом сарацин и истребили его целиком. Но это кровавое дело побудило мусульман к отмщению. Сицилийский полководец Аббас набросился снова на несчастную страну. Поход кончился новым занятием Тарента и значительным укреплением позиции у Бари. Муфарридж Ибн ?лим, так звали нового властелина города, стал грозой для всей Апулии, Калабрии и вообще остальных округов, даже за Неаполь и Беневент. Об Аглабидах он перестал заботиться; назвавшись султаном[6], он вел на свой страх войны, закончившиеся только в 257 (871) взятием обратно Бари соединенными силами византийцев и итальянцев. В том же году африканский отряд высадился у Салерно и осаждал город довольно долго, но в 258 (872) сарацины были здесь разбиты войсками Людовика. А набеги, неоднократно предпринимаемые мусульманами по смерти императора (261 = 875), немного, собственно, изменили в общем положении вещей. Тем не менее мусульмане удержали за собой еще некоторые пункты, в особенности же Гарильяно, в котором они приобрели страшное пристанище для продолжения своих разбоев, тянувшихся от 268 (882) до 304 (916).

Значительно более краткое существование, чем Аглабидов, предстояло Тулунидам в Египте. Их владычество продолжалось немногим долее 37 лет, а действительное значение имел собственно только первый из них. Но могущество, которое сосредоточил основатель династии в своих руках, было столь велико, что угрожало самому халифату, и тулунид укрепил бы, несомненно, за своей семьей весь запад государства, если бы его не постигла преждевременная смерть. Преемники его все без исключения были или несовершеннолетние, или же тщедушные юноши, меж рук которых все им приобретенные средства выскользнули как песок. Так что, пользуясь первым удобным случаем, энергический халиф мог без труда снова приобщить только что уступленные провинции к общему составу государства.


Эта недолговечная династия обязана своим успехом всеобщей смуте, начавшейся со времен Муста’ина и из резиденции разлившейся по провинциям. Несчастный халиф нашел реди турок, которые играли им как мячиком, единственного только человека, заслужившего его личное доверие. Был это Ахмед, сын Тулуна. Наместник его родины прислал отца из-за Оксуса вместе с толпой единоплеменников в 200 (815/6) в виде подарка Ма’муну. Тулун успел выслужиться при дворе и дал своему сыну необычное по своему положению научное образование. По смерти отца в 240 (854/5) Ахмед успел при различных случаях отличиться, так что Мус-та’ин по своем отречении в 252 (866), собираясь в изгнание в Васит, выбрал себе в спутники этого самого тулунида. Состоя при лишенном трона принце, он сохранил верность ему, во всяком случае, не принимал никакого участия в умерщвлении в 253 (867) несчастного Аббасида. Между тем мать его вышла замуж за влиятельного генерала, Баик-Бега. Когда же этому последнему в 254 (868) поручено было наместничество в Египте, он поставил по обычаю того времени вместо себя заместителем пасынка своего; 23 Рамадана 254 (15 сентября 868) Ахмед ибн Тулун прибыл в Фустат. Положение дел было нелегкое: в Александрии и некоторых других местностях сидели особые эмиры, не подчиненные непосредственно наместнику; влиятельный начальник над податным управлением встретил нового правителя с нескрываемым неудовольствием, а вскоре по прибытии тулунида вспыхнуло в верхнем Египте восстание Алидов. Ахмед выказал сразу всю свою энергию: мятеж подавил, а возникший вслед за ним второй тоже быстро усмирил (255 = 869), затем искусно устранил влияние гражданского своего соправителя. В Фустате же он стал крепкой ногой, воздвигнув новый квартал специально для телохранителей и остальной личной своей свиты. А когда Муваффак назначен был в 258 (872) братом своим, Мутамидом, генеральным наместником запада, и тут тулунид ухитрился задарить визиря халифа, так что начальствование в Египте оставлено было за ним. По временам для поддержания добрых отношений высылал Ахмед в Багдад представителю государства дань, хотя и не особенно охотно. А когда плоды укоренившегося хозяйства преторианцев назрели для халифата в достаточной мере, в виде войн против Зинджей и мятежного перса Саффара, тулунид нашел возможным махнуть рукой и на властелинов Багдада, предпочитая сохранять деньги для себя лично. Не таков был, однако, человек Муваффак, чтобы пропускать подобное безнаказанно. Но отголоски турецкого управления и междоусобных войн в Ираке не улеглись еще окончательно. Посланное в Египет войско вступило в Месопотамию, но здесь не хватило денег на уплату жалованья солдатам; пришлось поневоле отложить предприятие до более благоприятного момента. На стороне тулунида, располагавшего свободно громадными доходами богатой страны, оказывались в настоящее время все преимущества. Четыре миллиона золотых динариев получал наместник с одной подневольной работы трудолюбивых коптов (т. I), и все же местные жители при возникшем большем порядке и спокойствии энергически управляемой страны находили свое положение много лучше, чем прежде. Несмотря на увеличивавшуюся с годами роскошь и великолепие, которыми привык с некоторого времени окружать себя правитель, все же нельзя было не заметить, что на благо страны истрачивались большие суммы. Воздвигались не одни дворцы и казармы, учреждались также госпитали, богадельни, расходовались большие деньги на вспоможение ученым. До сих пор еще мечеть Ибн Тулуна, лежащая посреди квартала, им воздвигнутого в 263—265 (877—879) и вошедшего в черту нынешнего города Каира, громко свидетельствует об общеполезной деятельности владетельного князя. И за ходом внешних событий наместник следил зорко. Он воспользовался чрезвычайно ловко занятостью Муваффака, втянутого во многие войны, и успел расширить свою власть даже за границы Египта. В 264 (877) скончался Амаджур, наместник халифа в Дамаске. Немедленно же двинулся Ахмед в Сирию. За исключением Антиохии, взятой силой в 265 (878), вся страна вместе с оборонительными линиями и западной частью Месопотамии очутилась в руках могучего эмира. Начальники отдельных округов не оказали никакого сопротивления — ими не руководило чувство верности к правительству, их не воодушевляла надежда получить какую-либо помощь и поддержку из Багдада. Но в том же самом году (265 = 879) полученные дурные вести из Фустата остановили победоносное шествие тулунида. Один из его сыновей, Аль-Аббас, восстал против отца. С частью войска, перешедшего на его сторону, и кругленькой суммой в миллион динариев удалился он в Барку, подальше от разгневанного отца. Стремительно вернулся наместник в Фустат и по обыкновению своему предпринял самые широкие, энергические подготовления для одоления блудного сына, так что последний счел за лучшее углубиться еще дальше; избегая возможности встречи с отцом, он двинулся прямо в пределы владений аглабида Ибрахима II и со своей распущенной солдатчиной принялся грабить восточный округ Триполиса. Соседние берберы тотчас же предложили Ибрахиму свою помощь. Аббаса побили и отбросили снова в Барку (266 = 880). Здесь продержался он еще некоторое время, пока посланное Ахмедом войско не уничтожило его отряд и не взяло самого его в плен (268 = 882). Но этот бунт родного сына послужил как бы поворотным пунктом для прежнего удачного поприща сына Тулуна; сопровождавшее постоянно все его предприятия счастье теперь ему изменило. Лулу, назначенный им управителем Месопотамии, перешел на сторону Муваффака (268 = 881/2); очень тонко задуманный план залучить халифа Мутамида, не особенно довольного опекой своего чересчур бесцеремонного брата, в Сирию, чтобы, держа его в своих руках, разыгрывать как бы роль сберегателя законного главы от козней бесчеловечного родственника, не удался невзирая на полную готовность со стороны глуповатого аббасида (269 = 882); попытка же завладеть Меккой рушилась благодаря неожиданному сопротивлению собравшихся там масс паломников (269 = 883). Затем с обеих сторон была разыграна вздорная комедия. Ахмед объявил Муваффака лишенным сана как бунтовщика против наместника пророка; в ответ на это воспоследовало вынужденное у халифа настоящим правителем государства отрешение Ибн Тулуна от должности наместника. Между тем эмир потерпел довольно чувствительное поражение во время неудачной осады Тарса, где засел один из его подчиненных военачальников Язман, возгордившийся одержанной им недавно победой над византийцами. Все эти неудачи, впрочем, не особенно пугали энергического князя. Но уже под Тарсом ощутил он первые признаки надвигавшегося недуга. Пренебрегая даже самим халифом, тем паче не пожелал он следовать предписаниям своих врачей. Боли усилились вследствие несоблюдения диеты, и в 270 (884), вернувшись в Фустат, он умер, имея с небольшим 50 лет от роду. После него осталось 17 сыновей; казалось, многочисленность семейства упрочивала за династией власть на несколько столетий. Но наместничество перешло в руки Хумаравейхи, унаследовавшего не много доблестей от своего отца. Он был способен лишь на то, чтобы оставшиеся по смерти Ахмеда в государственной кассе 10 млн динариев пустить снова во всеобщее обращение. Добродушный, весьма падкий ко всякого рода развлечениям молодой человек, едва достигший 20-летнего возраста, новый эмир питал непреодолимое отвращение ко всякого рода воинским предприятиям, предпочитая зачастую следовать мудрой политике страуса при встрече с более или менее серьезным затруднением. Пока еще он был в живых, все, по-видимому, оставалось по-прежнему, но после внезапной его смерти оказалось на деле, что более прозорливые успели окружить семью Тулуна крепкой сетью, и стоило небольших усилий впоследствии принакрыть ею окончательно весь этот княжеский род. Муваффак превосходно взвесил обоюдные силы и не подумал нападать один на слишком могучего вассала. Направив самолично войска против Дамаска, он уполномочил в то же время Исхака ибн Кундаджика, владетельного князя Мосула, и Мухаммеда ибн Абус-Саджа, наместника в Амбаре и на среднем Евфрате, вступить вместе с ним в Сирию, суля им в будущем округление их владений. Благодаря этому с первого натиска Сирия была отторгнута от Египта, но победители перессорились при разделе добычи. Так что в 271 (885) командующий багдадскими войсками Му’тадид, сын Муваффака, был покинут на произвол судьбы Саджидами и Исхаком и был принужден отступить при приближении войск Хумаравейхи к Рамле (в Палестине). Тулуниды снова завладели Сирией и даже осилили вспыхнувшее там в 273 (886) восстание. Муваффак убедился наконец, что самое лучшее будет постараться напустить Месопотамию на Сирию и выждать, когда обе стороны дойдут до полного истощения. Осчастливленный выше меры формальным утверждением в наместничестве Сирией и Египтом за обязательство упоминать имя халифа за пятничным богослужением Хумаравейхи Муваффак затеял в угоду правителю государства ожесточенную борьбу с Мухаммедом и Исхаком. А их главным образом подстрекало желание, как бы побольше оттягать друг у друга земли, поэтому то один, то другой принимали подчас сторону Хумаравейхи. Во всей Месопотамии воцарился полный беспорядок. Тулунид придавал особое значение лишь внешности. Огромных денег стоило эмиру в 277 (890) уговорить Язмана, не особенно-то обращавшего внимание в своем крепком Тарсе на Багдад и Египет, упоминать отныне и имя Хумаравейхи на пятничном богослужении. Тулунид возомнил, что через это самое он становится настоящим властелином «оборонительных линий», точно так же, как полагал, что с 279 (892) халиф Му’тадид у него совершенно в руках, когда повелитель за массу денег соизволил утвердить его наместником, а в 282 (895) оказал даже честь высватать одну из его дочерей. Восхищенный тесть потратил 1,5 млн золотых динариев на свадьбу и приданое, а чтобы не потерять как-нибудь подобное высокое благоволение, стал усердно выплачивать дань, не пропуская ни одного года. Таким образом, у Му’тадида появились теперь деньги, а переполненные подвалы, оставленные Ахмедом ибн Тулуном, быстро начали пустеть. В этом же самом году последовало умерщвление Хумаравейхи в гареме какими-то рассвирепевшими женщинами, а быть может, и евнухами; наступил теперь конец и всем тулунидам. Высшие чины провозгласили эмиром сначала сына Хумаравейхи, Джейша; когда же этот 14-летний отрок стал творить одни глупости, его сменил в 283 (896) Харун. Но денег в египетской казне уже не было ни гроша; каждый военачальник поступал так, как ему хотелось. Командовавший оборонительными линиями Рагиб перешел в 283 (896) на сторону халифа; один за другим сдавались Му’тадиду города вне собственной Сирии со стоявшими еще в них гарнизонами египтян. Когда же его преемник, халиф Муктафи, справился с первым восстанием карматов 291 (904), он мог Окончательно покончить и со всеми несовершеннолетними тулунидами. Сирийские эмиры сдавались без сопротивления генералу его, Мухаммеду ибн Сулейману. Уже к концу года успел этот военачальник стать перед Фустатом, а одновременно с ним появился флот у Димьята (Дамиетты). Несчастный Харун погиб в возникшей случайно свалке между его телохранителями (нач. 292=кон. 904). Наидостойнейший из сыновей Ахмеда, Шейбан, дядя покойного эмира, попробовал было сопротивляться, но должен был вскоре уступить пред напором превосходных сил. Со своими турками Мухаммед распоряжался в покоренном им городе ужасно (292=нач. 905): все было разграблено, квартал тулунидов разрушили почти до основания, приверженцев павшего владетельного дома мучили и истребляли массами, а членов несчастной семьи всех забрали в Багдад. Счастливые дни для Египта миновали, наместников сменяли теперь поминутно. Беспорядки, нищета и злополучие возрастали подобно тому, как это уже наступило почти для всех остальных областей западной половины халифата.

Из полного запустения, которому подверглись все эти страны при Муктадире (с 295 = 908), лишь несколько округов среднего протяжения были извлечены сильной рукой одного могучего князя. Я говорю про семью Хамданидов. Она вынырнула из мрака почти в то самое время, когда дом Тулунида начал клониться к упадку. В лице величайшего представителя этой семьи арабская отвага и распорядительность блеснули в последний раз перед тем, как погаснуть окончательно. В нем конец арабской истории замечательным образом смыкается с началом ее, наподобие окружности круга, так как из племени Таглиб, того самого, из которого вышел герой Кулейб, озаривший преддверие ислама (т. I), происходил и Хамдан, передавший свое имя роду Сейф-ад-даулы. Старинный родоначальник был главой таглибитов, осевших после 40-летней войны в Месопотамии (т. I) и по сию пору, по прошествии 250 лет (864), проживавших на северо-запад от Мосула в местности Дияр Раби’а, не покидая по возможности старинных навыков жизни бедуинов. Среди арабских поселений Дияр Раби’а, Дияр Бекр, Дияр Мудар (последнее юго-западнее на самом Евфрате), разделивших между собой север Месопотамии, предприимчивый военачальник мог всегда набрать, благодаря пагубным порядкам, возникавшим со времен Мус-та’ина, целые толпы удалых соратников, охочих и подраться, и пограбить. Собрать их было так же легко, как легко для подобных же целей вербовались за деньги в то время турки, дейлемиты и тому подобные наемники. Роковое знамение времени и состояло в сущности в том, что центральное управление нигде не обладало достаточными силами, чтобы оградить правильный ход управления. Всякий с некоторым влиянием и силой нисколько не задумывался в любом месте присвоить себе главенство. В случае успеха он был уверен, что за известную сумму, выжатую у своих же новых подданных, можно легко при хроническом безденежье халифата купить утверждение у халифа, визиря или же генерального наместника. А если такой человек и дальше продолжал более или менее аккуратно высылать умеренную дань, то мог быть спокоен, что его не потревожит ни один из властелинов и что ему предоставят распоряжаться в своем округе как пожелает. Неизбежным последствием приобретения владения для подобного выскочки, возведшего себя самовольно в князья, являлось стремление возможно большего его округления. Отсюда и проистекали, собственно, все эти беспрерывные маленькие и большие войны с пограничными соседями, вечные поползновения вмешаться в споры, возникавшие между халифами, преторианцами и визирями, а при этом и старания заручиться в столице известным влиянием. Начинавшееся, таким образом, полное разложение в западных и центральных провинциях некоторое время еще сдерживали энергический правитель Муваффак, сын его Му’тадид и внук Муктафи. Мы только что видели, как сумели эти властелины, не ведя упорной борьбы, присоединить к халифату государство Тулунидов. Подобным же образом Муваффак остановил в 262 (876) поступательное движение перса Саффара, а Му’тадид, преемник его, с помощью пришедших из-за Оксуса Саманидов окончательно его осилил. Так что на некоторое время всякая опасность миновала с этой стороны, ибо хотя Саманиды признавали власть халифа лишь внешним образом, но их связывали с ним обоюдные общие интересы поддержания порядка на востоке, и ни разу новая династия не пыталась силой проникнуть в Ирак. Также и старания Хамдана укрепиться по близости столицы, в замке Мардин, в Месопотамии, и оттуда ловить рыбу в мутной воде, пользуясь восстаниями хариджитов кругом Мосула, недолго пользовались успехом. Му’тадид напал на мятежников и изловил в 282/3 (896) как главу хариджитов, так и этого предприимчивого предводителя. Но семья его с первых же шагов своих выказала особое дипломатическое чутье. Хамдан был настолько предусмотрителен, что поместил у халифа в войске своего сына, Аль-Хусейна. По его просьбе отца помиловали. Вскоре Хусейн отличился на войне. При завоевании Египта (292 = 904) он командовал авангардом Мухаммеда Ибн Сулеймана, а в 294 и 295 (907, 908) одерживал над карматами довольно значительные успехи. Между тем брат его, Абу’ль Хейджа Абдулла, став в 292 (905) наместником Мосула, успел в 294 (907) подавить довольно серьезное восстание курдов и тем значительно упрочил свое положение. При Муктадире во время дворцовой революции Хусейн принял, как известно, сторону сына Аль-Му’тазза, а когда предприятие рушилось, Абу’ль Хейджа оказался преданным вассалом, поменявшись в этом случае с братом ролью, разыгранной прежде Хусейном при отце. Наместник брат кинулся с войском преследовать беглеца и сумел так устроить, что попал в милость. Он получил в 298 (911) начальство над Дияр Бекр, а впоследствии и над земляками своими Дияр Раби’а. Немного спустя Абу’ль Хейджа (301 = 913/4), а за ним Хусейн (303 = 915/6) попытались отвоевать себе полную независимость при слабом Муктадире, но Мунис, считавший своей обязанностью ограждать владычество Аббасидов от стремлений эмиров к самостоятельности, энергически преследовал обоих братьев; ему удалось во второй раз забрать всю семью Хамданидов в Багдад. Хусейн был вскоре казнен здесь в 305 (917); его обвинили, и, кажется, небезосновательно, как соучастника в заговоре. Абу’ль Хейдже возвращено было в 307 (919/20) наместничество в Мосуле, родственникам же его подчинены были и Дияр Раби’а. И хотя последние бурные волны карматского наводнения коснулись этих стран, семья Хамданидов беспрепятственно продолжала еще долго здесь властвовать. В 316 (928) Абу’ль Хейджа примкнул к Мунису, предпринявшему поход с целью низвержения с престола Муктадира; в возникших смутах при водворении снова халифа Абу’ль Хейджа был убит. Тем не менее сын его, Аль-Хасан, был утвержден наместником Мосула и Дияр Раби’а. Ему пришлось разделять власть с некоторыми другими хамданидами, придерживавшимися, впрочем, строго его политики. Теперь при новом походе Муниса он принял сторону багдадского двора, потерпевшего, однако, неудачу. Мунис овладел Мосулом, Хасан должен был бежать. Хотя по смерти Кахира в 322 (934) он получил обратно свою провинцию, но в том же году визирь Ибн Мукла (т. II, с. 230) отобрал ее снова от него. Все же семья Хамданидов слишком крепко утвердилась в этой области, так что было нежелательно назначение сюда постороннего; поэтому наместником был назначен дядя Хасана. Внезапно в Мосуле появился Хасан, напал на только что прибывшего правителя и не постеснялся умертвить собственного своего родственника (323 = 935). После некоторой борьбы этот хамданид успел снова овладеть Мосулом, Дияр Раби’а и Мударом, а в 324 (936) брат его Алий стал господином и Дияр Бекра. Таким образом большая часть Месопотамии подчинилась с этой поры власти Хамданидов. В это самое время халифат со своим эмиром аль-умара Мухаммедом ибн Райком находился в самом отчаянном положении. Уже с 301 (914) алиды начали напирать из Табаристана на внутренние провинции Персии. Они врезывались угрожающе, как бы клином, между областями Багдада и Хорасана, управляемыми эмирами халифа и их союзниками Саманидами. В ведомых ими войнах против Саманидов главную роль, понятно, играли горные народцы южного побережья Каспийского моря, издавна примкнувшие к алидам, а между ними выдвигались на первый план дейлемиты. Необразованные и грубые, но сильные и храбрые — они были в эту эпоху кулачного права как бы прирожденными наемниками, совершенно такими же, как и турки, отличаясь от последних разве еще большей дикостью и шиитским своим вероисповеданием. Неглубоко, однако, сидело в них чувство почтения к алидам; их рвение к семье пророка, быть может, было не более как замаскированный предлог, чтобы прикрыть самоволие, составлявшее существенную черту их характера. Поэтому теперь, когда они выступили на более широкую арену, занялись они, весьма понятно, главным образом удовлетворением своих личных инстинктов — жажды добычи и ненасытного честолюбия. Они готовы не только служить у суннитских властелинов, но также усиленно домогаются под предводительством энергических и беспощадных военачальников выкроить самим себе, подражая в этом остальным, какое-нибудь владение из оставшихся лоскутков государства халифов. Абу Шуджа Бувейхи был именно таким предводителем вольницы. Он выдвинулся в борьбе Саманидов с алидами. Сражаясь попеременно то с одними, то с другими, он стал решительно главенствовать среди своих земляков, а сыновья его Алий, Хасан и Ахмед сделались основателями новой династии Бувейхидов или же Бундов[7]. Историю ее мы передадим впоследствии более связно, теперь же достаточно упомянуть, что при вступлении на трон ар-Рада (322 = 934) вся средняя Персия, особенно Фарс, находилась уже под властью Бундов и они готовились овладеть Хузистаном. Провинция эта находилась тогда в руках трех братьев, сыновей управителя почт в Басре, по своему происхождению называемых обыкновенно «сыновья Баридия»[8]. Самым выдающимся между ними был Абу Абдулла, человек, буквально потерявший совесть. Откинув всякий стыд, он старался возвыситься всеми способами, пуская в ход против своих подчиненных коварство, интриги, убийства, грабежи и угнетение. Очутившись теперь как бы в тисках между наступающими Бундами и халифом, или, лучше сказать, его эмиром, они искали возможность как-нибудь удержаться, принимая сторону то одних, то других, с затаенной мыслью напасть впоследствии на бывшего союзника как на врага. Провинцию отдал этим «превосходным чиновникам» Ибн Мукла в 316 (928). И невзирая на отдаленность их прежнего местожительства, братья утвердились довольно основательно в Хузистане, а в 320 (932) присоединили к своей наместнической области даже и Басру за уплату по тогдашнему обычаю значительной суммы. Итак, весьма трудная задача предстояла Ибн Райку, ставшему эмиром в 324 (935). Нужно было в одно и то же время сдерживать этих опасных вассалов справа, Хамданидов слева, отбиваться в столице от нападений карматов, ставших полными хозяевами в Аравии и пустыне вплоть до самого Евфрата, а сверх того ограничивать по возможности наступательное движение Бундов. В его распоряжении были лишь силы Ирака до границ Мосула; на получение же дани с Сирии и Египта нечего было и рассчитывать при непрекращавшихся неприязненных отношениях тамошних эмиров. С самого же начала Ибн Райку не повезло. Хотя подчиненный его, турецкий генерал Беджкем, и разбил Баридия, но с выступившим на Багдад по наущению последнего бундом Ахмедом уже сладить не мог и дал ему беспрепятственно занять Ахваз. Пользуясь возникшей сумятицей, сам Беджкем вздумал было сделаться эмиром и действительно успел в 326 (938) добиться своей цели, когда войско окончательно покинуло ибн Райка. Тем временем хамданид Хасан мосульский нашел, что время подходящее прекратить уплату дани; когда же Беджкем с согласия халифа вздумал понудить непокорного вассала, за спиной у него внезапно появился снова в Багдаде ибн Раик во главе нескольких тысяч недовольных солдат. Военачальнику, застигнутому врасплох, пришлось торопливо заключить мир с Хасаном (327 = 938); он успел, однако, войти в соглашение с ибн Райком, по которому тот обязался перекочевать со своими солдатами в Сирию. Низложенный эмир занялся там ревностно преследованием отрядов Мухаммеда ибн Тугджа, по прозванию аль-Ихшида[9], наместника Сирии и Египта. И с Баридиями заключил Беджкем мир, уступив Васит (327 = 939). Но дружба эта продолжалась недолго. По смерти Ради, когда Беджкем возвел на престол брата его Аль-Муттаки (329—333 = 940—944), ибн аль-Баридий проявил намерение двинуться на Багдад; против него выступил второстепенный военачальник турок, Тузун. Между тем Беджкем погиб во время одного курдского набега (329 = 941), а войска его рассеялись. Тузун ушел к ибн Райку в Сирию, другие перешли к Баридию, и этот последний мог теперь беспрепятственно вступить в Багдад. Он отобрал от беззащитного халифа все наличные деньги, но все же не был в состоянии удовлетворить всех требований ненасытных своих наемников и принужден был покинуть столицу. Оставшиеся здесь дейлемиты и турки перевернули все вверх дном. Один дейлемит по имени Куртегин присвоил себе сан эмира-аль-умары, а турки не захотели ему повиноваться; дошло до открытого боя, в котором Куртегин одержал верх. Чтобы как-нибудь избавиться от этих несносных дейлемитов, превзошедших даже турок грубостью и насилиями, халиф стал убедительно просить ибн Райка вернуться из Сирии и восстановить порядок в столице. Эмир внял мольбам и двинулся к Багдаду со своими и Тузуна полчищами. Дейлемиты были побеждены, и жители страшно им отомстили за претерпенные раньше мучительства. Ибн Раик стал снова эмиром, но недолго продолжилось спокойствие. Ибн аль-Баридий, набрав понемногу снова войско в Басите и Басре, не пожелал более повиноваться; к нему примкнул и Тузун, не хотевший долее оставаться в подчинении у ибн Райка, а также толпы бунда, продолжавшего все определеннее метить на Багдад. Войска эти под командой брата ибн аль-Баридия, Абд-ель Хусейна, выступили против ибн Райка. Разбитый в 330 (942) эмир был изгнан из города вместе со своим халифом Муттаки. Оказалось, что оба братца слишком походили друг на друга; после претерпенных жителями столицы мук продолжительной междоусобной войны и последовавшего за ней в зиму 330 (941/2) голода этот «честный малый» не постыдился наложить еще новую подать на хлеб в зерне! Бедный народ, а вместе с ним и Тузун не выдержали и взбунтовались против изверга, но дейлемиты усмирили их, и Тузун бежал. Он укрылся в Мосуле у хамданидов (330 = 942), там же пребывали также после своего изгнания из Багдада ибн Раик с Муттаки; всех их встретили здесь радушно. Но хамданид Хасан вовсе не намерен быль подставлять свою спину ради выгод других. При первом же удобном случае он приказал своим телохранителям умертвить ночью не подозревавшего ничего подобного Ибн Райка и заставил бесхарактерного халифа признать его, Хасана, эмиром аль-умарой вместо погибшего. По этому поводу получил он также почетный титул Насир-ад-даула «защитника государства», а брат его Алий наименован был Сейф-ад-даула «государственный меч». Повторялась известная история: чем печальнее становились обстоятельства, тем витиеватее делался слог. Вначале, несомненно, успех был на стороне хамданидов. Брат Аль-Баридия должен был покинуть Багдад, хамданиды временно даже заняли Васит. Но Алию понадобились вскоре подкрепления, чтобы продолжать действовать успешно против неприятеля. Посланный к нему на подмогу с турецкими войсками Тузун пожелал снова разыгрывать самостоятельную роль; он взбунтовался против Сейф-ад-даулы и принудил его отступить к Багдаду. Хамданидам после некоторой борьбы пришлось очистить и столицу. Ее занял в 331 (943) Тузун. Подстрекаемый дурным обращением с ним Насир-ад-даулы, халиф, понятно, возвел турка в сан эмира аль-умара. Но этот последний стал так жестоко обращаться с несчастным Муттаки, что возбудил в нем самые крайние опасения. «Повелителю правоверных» не оставалось ничего более, как опять бежать к хамданидам (332 = 943); одновременно халиф написал к Ихшиду в Египет, прося его о помощи, не рассчитывая встретить у Насир-ад-даулы прямой и искренней поддержки. Тем не менее хамданиды попытались снова, конечно имея в виду скорее личные свои интересы, двинуться на Багдад; но Тузун побил их несколько раз, и Муттаки принужден был укрыться в Ракке на Евфрате. Хамданиды круто переменили фронт и стали пытаться проникнуть из Месопотамии в северную Сирию, принадлежавшую, собственно, к наместничеству Ихшида. Халеб был уже в их руках, когда потянулся из Египта, по зову халифа, Ихшид (332—944). При приближении его хамданидский генерал благоразумно очистил Халеб, даже сам Насир-ад-даула воздерживался от всякого насилия все время, пока Ихшид совещался с халифом в Ракке. Переговоры не привели, однако, ни к каким результатам. Хамданиды между тем убедились, что им никогда не удастся стать твердой ногой в Багдаде, тем более что бунд Ахмед уже овладел почти всем Хузистаном, занял Васит и оттеснил баридиев в Басру. Предстояла теперь борьба бунда с Тузуном, вмешиваться в которую Насир-ад-даула и не помышлял, умудренный опытом прежних лет. Он уже бросал жадные взоры за Евфрат по направлению к Сирии и ясно дал понять Муттаки, что намерен его окончательно покинуть. Со своей стороны Тузун придавал теперь большую цену ввиду наступления бундов присутствию в Багдаде верховного главы ислама и прилагал все старания помириться с халифом, изъявляя ему всевозможные знаки верноподданнической преданности. Халифу предстоял, таким образом, выбор между Ихшидом и эмиром аль-умарой. Было очевидно, что оба стремились с ним сблизиться, руководимые только своекорыстными видами, ибо и наместнику Египта присутствие повелителя правоверных в его владениях послужило бы лишь средством, дабы возвысить собственный авторитет в глазах подданных и пограничных соседей. Наконец Муттаки решил в пользу Багдада, и на свою же голову. Потерпев неудачу, Ихшид немедленно же удалился; Тузун, чтобы только залучить своего законного владыку, конечно, поклялся дважды; при торжественной обстановке, пред лицом самых уважаемых чиновников и духовных ученых резиденции, в безграничной преданности и верности. Но едва только несчастный халиф прибыл в Багдад, его схватили и ослепили (333 = 944). Эмир возвел на престол свою креатуру, сына Муктафи, даровав ему титул Мустакфи (333—334 = 944—946). Недолго пришлось вероломному эмиру наслаждаться успехом; он умер в 334 (945), сраженный эпилепсией, давно уже его мучившей, а преемником его стал бывший доселе визирем ибн Ширзад. Им собственно и кончается ряд настоящих эмиров аль-умара. Бунд Ахмед как раз в это время стал наступать из Васита. В истощенном свирепым хозяйничаньем турок и дейлемитов Багдаде царствовал вечный голод; не у кого было уже выжимать деньги на уплату жалованья войскам; с небольшой горстью солдат бросился ибн Ширзад на защиту ворот города от наседавшего врага. Неравный бой продолжался недолго. 11 Джумады I 334 (19 декабря 945) вступил Ахмед в столицу и заставил, конечно, халифа назначить себя эмиром аль-умарой, приняв почетный титул Му’ызза ад-даула «опора государства». В то же время бунд назвался султаном и этим формально заявил, что отныне мирская власть принадлежит ему исключительно, а не халифу. Шиитов делеймитов, понятно, не интересовало нисколько духовное значение последних; но для большинства суннитского населения Ирака «повелитель правоверных» оставался по-прежнему религиозным главой, только ради этого султан буидский и признавал халифа по внешности. Повелителю дозволено было содержать при себе штат придворных, назначена была ему как бы в виде подачки ежедневная пенсия в 5000 динариев, с кафедры провозглашалось имя его, а также чеканилось на монетах перед именем султана. Но вся эта внешность теряла истинное свое старинное значение, связанное с саном «наместника пророка». «Довольствовались изображением его на монете и упоминанием с кафедры» и затем обыкновенно обходились с ним, как с товаром, ничего не стоящим. Как понимал свою «присягу» буид по отношению к Мустакфи, он показал ясно недель пять спустя. Негодуя за что-то на этого несчастного, он повелел его ослепить и сделал халифом Мути (334—363 = 946—974), сына Муктадира. Вообще Му’ызз и его преемники обходились с потомками могучего Мансура и гордого Харуна, пожалуй, еще похуже, чем со своей челядью. Об уплате назначенной им пенсии не было более и помину. Для удовлетворения насущных потребностей предоставлены были Аббасидам доходы с нескольких имений, и, конечно, их хватало на то только, чтобы оградить халифа от нужды. До такого жалкого унижения дошел ныне халифат, которого имущественные средства еще сто лет тому назад, казалось, были неисчерпаемы.

Слишком поздно понял свою ошибку Насир-ад-даула, допустив возникновение на месте бессильного, постоянно ослабляемого внутренними смутами государственного организма военной силы с прочным устройством, способную просуществовать еще десятки лет. Положим, со своими ограниченными средствами едва ли мог бы хамданид властно положить предел ее развитию. Так или иначе, соседство бундов становилось для него все более и более неудобным. Официально все же должен был он оставаться в положении наместника или, скажем, вассала халифа, а потому обязан был выплачивать ему, в настоящее же время управлявшему от его имени султану, дань. Неоднократно (337, 347, 353 = 949, 958, 964) пытался он избавиться от своей зависимости; раньше даже, вскоре после взятия Багдада, он предпринял было отважный поход и внезапным натиском едва не отнял столицы у Му’ызза (334 = 946). Но к этому времени по взятии Басры и окончательном одолении Баридия (336 = 947) бунды владели уже почти безусловно всей Персией до границ Хорасана и были значительно сильнее хамданида, которому пришлось поневоле приноравливаться и стать к дейлемитам в отношения в высшей степени стеснительной зависимости. Но даже и в подобном положении ничего хорошего не предвиделось. Собственный сын Насир-ад-даулы, Абу Таглиб, с которым он по неизвестным причинам рассорился, захватил отца в плен в 356 (967) и держал до самой смерти, 12 Раби 358 (3 февраля 969), в заточении относительно, впрочем, не очень жестоком. Поистине трагическая судьба, хотя отчасти и заслуженная, постигла Насир-ад-даулу. Безустанная 35-летняя деятельность этого человека, поступавшего весьма хитро и умно, но вместе с тем и вероломно, приносившего все в жертву своему рассчитанному эгоизму, имела результатом образование из незначительного поместья целого княжества, обнимавшего к концу жизни властелина всю Месопотамию вплоть до Текрита на Тигре, на юг. В течение каких-нибудь десяти лет все это успели растерять его потомки. Братья Абу Таглиба перессорились сначала с ним, а потом разошлись друг с другом. Сам же новый наместник впутался, по несчастию, в ссору с султанами Бундами. Когда Адуд-ад-даула, племянник умершего в 356 (967) Му’ызза, овладел в 367 (977/8) всем Ираком, хамданид был вынужден очистить Мосул, а в 368 (978/9) покинуть и Месопотамию. Он пал в следующем году (369 = 979) при Рамле, в Палестине, на которую он напал с набранной им по дороге шайкой бедуинов. И остальные потомки Насир-ад-даулы рассыпались во все стороны. Одни поступили к Адуд-ад-дауле, другие ушли на службу к египетскому наместнику. Лет сто спустя внук хамданита, Хасан ибн Хусейн, прозванный в память своего деда также Насир-ад-даулой, будучи генералиссимусом войск в Каире, был схвачен и умерщвлен позавидовавшим ему эмиром — вот последнее известие, дошедшее до нас о хамданидах Мосула.

Но как ни замечательна была изменчивая игра их судьбы, не они доставили подлинную славу своему роду. Начиная с 331 (943) мы совершенно упустили из виду Сейф-ад-даулу — это случилось потому именно, что он нашел для своей деятельности иную арену. Едва вернулись в 333 (944) халиф Мутгаки в Багдад, а Ихшид в Египет, как хамданиды снова устремились на север Сирии. Из своих владений в Дияр Мудар им стоило только переправиться через Евфрат, чтобы достичь в два перехода Халеба, принадлежавшего вместе со всей остальной Сирией к владениям египетского эмира. На этот раз двинулся туда сам Сейф-ад-даула; 8 Раби I 333 (29 октября 944) вступил он в этот город. Вскоре затем, разбив при Химсе посланное Ихшидом войско, под предводительством Кафура[10] двинулся он далее к Дамаску. Гарнизон, однако, отказался сдаться, а когда подошел сам Ихшид с сильным войском, Сейф-ад-даула принужден был отступить: неудачный бой под Киннесрином понудил его даже очистить Халеб. В конце 334 или же в начале 335 (946) последовала смерть энергического Ихшида, снова развязавшая руки хамданидам. Владычество над Египтом перешло к сыну эмира, еще несовершеннолетнему ребенку. Именем его стал управлять Кафур, и впоследствии, для того чтобы держать своего начинающего оперяться молодого эмира в полной зависимости, предстояло много хлопот египетскому военачальнику. Сейф-ад-даула этим воспользовался и утвердился в 335 (946) в Дамаске. Но он попортил свои отношения к жителям города и кочевавшим кругом бедуинам. Слишком рано стал выказывать эмир свои намерения ввести более строгое управление среди привыкших к почти независимой жизни арабов, пользовавшихся слабой связью Сирии с Египтом. Жители Дамаска сами же позвали Кафура, Сейф-ад-даула проиграл два сражения подряд и снова должен был очистить не только Дамаск, но даже и Халеб (конец 335 или начало 336 = 947). Немного времени спустя заключен был, однако, между ним и Кафуром договор. Желая оградить покой на дальнем севере, чтобы с большей уверенностью разыгрывать далее роль господина в Египте, он уступил Сейф-ад-дауле северную Сирию со включением Химса, а Дамаск оставил в подчинении Египта. Обе стороны должны были поневоле держаться свято сохранения договора. Кафуру приходилось считаться с неоднократными попытками своего питомца высвободиться из-под тягостной зависимости, а Сейф-ад-даула по горло был занят в своем вновь возникшем государстве беспрерывной борьбой с напирающими на него византийцами.


Старинная изменчивость судеб побуждала оба соседних враждебных государства пользоваться каждой внутренней смутой противника и вырывать друг у друга победу в вечно оспариваемой в течение столетий пограничной черте, идущей вдоль оборонительных линий и Армении. С увеличивавшейся же постоянно безурядицей хозяйничанья эмиров приходилось все выше и выше подымать, в защиту от врага, знамя ислама. Одерживаемые Иоанном Куркуасом успехи в Армении, начиная с 308 (920, ср. т. II, с. 236) заставили уже с 324 (936) вмешаться в борьбу с греками и Сейф-ад-даулу, заведывавшего тогда управлением в Дияр Бекре. Так, до нас дошли некоторые известия о его набегах на окрестности Малатии и в западную Армению, находившуюся уже в полной зависимости от греков; это происходило в годы 326 (938) и 328 (940). Если даже руководствоваться малодостоверными известиями арабскими об одержанных будто бы в то время победах, то едва ли они могли иметь какое-либо более или менее прочное значение, ибо злополучная борьба хамданидов из-за обладания Багдадом и саном эмира аль-умары понуждала их почти совершенно обнажить северные границы. Каждый город принужден был на свой страх позаботиться, как бы отсидеться от нападения страшного Куркуаса. Нет ничего удивительного поэтому, что уже в 329 (940) византийский полководец вторгнулся в Месопотамию, а в 331 (942) овладел Низибисом. Эдесса должна была выдать ему в виде выкупа пелены св. Вероники, принятые с бесконечным ликованием христианами; в 332 (943/4) овладевает он даже Рас Аль-Айном. Только отозвание храброго героя, получившего в народе прозвище второго Велисария, — завистники оклеветали его пред императором Романом I — задержало на некоторое время дальнейшие успехи византийцев. С самого начала вступления своего в Халеб Сейф-ад-даула уже попытался проникнуть в область, лежащую за Марашем; имея в виду оградить Месопотамию от дальнейших набегов неприятеля, он двинулся из северной Сирии грекам в тыл. Но в ближайшие затем годы, пока продолжалась борьба с Кафуром, конечно, нельзя было и думать предпринять что-либо серьезное в этом направлении. Зато, начиная с 336 (947), хамданид напряг все свои силы, чтобы отбросить исконного врага ислама назад в Малую Азию. Успехи на этом поле получились, конечно, весьма сомнительные. Так, например, греки овладели в 337 (948/9) Марашем и нанесли гарнизону Тарса чувствительное поражение. Когда же сам Сейф-ад-даула совершил в 339 (950) победоносный набег на Каппадокию, то на возвратном пути, в горах при Хадасе, наткнулся неожиданно на засаду. Немногие из его воинов вернулись домой; сам предводитель спасся, как передает предание, благодаря только отчаянному прыжку со скалы. Удачнее были годы 340—344 (951/2-955/6): целым рядом серьезно выполненных походов мусульманам довелось оттеснить христиан; в 341 (952/3) взят был ими обратно Мараш и восстановлены старинные стены крепости, главное же — поддержана была честь исламского оружия. Но силы незначительного княжества, по сравнению с мощной империей, не могли долго продержаться против тяжкого напора слишком многочисленного войска врага. Один мусульманский отряд уже в 345 (956/7) понес чувствительное поражение, а в 346 (957) Лев, сын Доместика Варды, овладел Хадасом, который византийцы безуспешно осаждали в первые годы. В 347 (958) нахлынули греки с севера на Месопотамию, заняли многие крепости и снова доходили вплоть до Амида, а в 348 (959) до Эдессы и Харрана. Когда же Сейф-ад-даула направился было в византийские пределы, имея в виду понудить Льва к отступлению, греки окружили эмира и истребили почти все его войско. Особенно гибелен был для мусульман 350 (961) год. Никифор Фока, знаменитый полководец, впоследствии император, довершил к этому времени тщетно предпринимаемое нередко и прежде обратное завоевание острова Крита. Таким образом, устранен был из средоточия государства передовой пост ислама, удерживавший во многих различных пунктах силы греков и чрез это отвлекавший неприятеля от границ халифата. Силы эти могли теперь быть направлены с еще большим успехом на Сирию и Месопотамию. К вящему несчастию князя Халеба, возникло в то же время между его генералами открытое непослушание — старинный недуг арабского народа. Комендант Тарса первый поднял знамя бунта (350 = 961/2); два года спустя (352 = 963), пользуясь болезнью Сейф-ад-даулы, один из приближеннейших полководцев князя последовал раз уже преподанному гибельному примеру, а немного спустя (354 = 965) и другой генерал провозгласил себя независимым властелином Антиохии. Эмир должен был испытать теперь на себе весь трагизм исторического возмездия. Рано состарившийся и часто посещаемый злым недугом, властелин стал переносить от своих подчиненных то же самое, чем и сам грешил некогда в молодости по отношению к членам пришедшей в упадок семьи халифов. Непреклонное мужество, с которым продолжал он вести до последнего вздоха безнадежную борьбу с врагами как внешними, так и внутренними, конечно, заслуживает высокого удивления, но не устранимый ничем рок неудержимо совершает свое течение в немногие годы. Никифор овладевает в 350 (конец 961) Аназаброй, а в 351 (962) и Марашем, приобретенным было недавно снова, в 341, мусульманами. К концу того же самого года храбрый хамданид терпит вторичное поражение и принужден беспомощно лицезреть покорение и грабеж своей столицы Халеба, совершаемый ликующими полчищами византийцев. Греки не могли здесь, конечно, долго удержаться, главное потому, что вскоре Никифор покинул Сирию и поспешил в Константинополь, чтобы возложить на свою главу императорскую корону. Но новый император не замедлил дать почувствовать несчастной Сирии всю тяжесть могучей своей десницы. Уже в 353 (964) пала пред ним Мопсуестия, в 354 (965) своим чередом шли дальнейшие завоевания — взяты были Адана и Таре. Эти три города, так долго служившие надежнейшим оплотом для всего округа «оборонительных линий», обратились в греческие плацдармы против самих же мусульман, между тем как одновременно занят был византийцами окончательно и остров Кипр. В следующем году (355 = 966) имперцы принялись снова разорять Месопотамию, доходя до Низибина и Амида. Сейф-ад-даула немедленно поспешил туда на выручку, а Никифор тем временем вторгся в Сирию и осадил Антиохию. Застигнутый новым острым припадком болезни и предчувствуя приближение смерти, эмир приказал перенести себя в Халеб. В этом городе, обязанном ему своим кратким расцветом, властелин скончался 10 Сафара 356 (25 января 967) всего 52 лет от роду, надломленный преждевременно, совершенно истощенный от напряжений жизни, проведенной им в беспрерывных походах. Сын его Са’д-ад-даула продолжал с отвагой отчаяния, в течение 25 лет, неустанную борьбу с бунтующими эмирами и напиравшими византийцами. С большим искусством сумели воспользоваться греки раздорами в лагере мусульман; благоволя то бунтовщикам, то их властелину, шаг за шагом овладевали они страной. Быть может, еще до кончины Сейф-ад-даулы занята была ими Антиохия, во всяком случае не позже как спустя три года (355 = 966 или 358 = 969). За сим следовало опустошение врагом округов Ма’арры, Шейзара, Хамата (357 = 968), разграбление Химса (385 = 968), а в 358—364 (968—975) произведено было новое нашествие на Месопотамию вплоть до Эдессы. Ни к чему не повело и решение Са’д-ад-даулы подчиниться в 367 (978) бунду багдадскому, Адуд-ад-дауле, в надежде заручиться помощью могущественного султана. Короткий роздых, воспоследовавший вследствие возникшей в Малой Азии междоусобной войны с Вардой Склиром, был нарушен уже в 371 (981). В этом самом году Варда Фока появился под стенами Халеба и вырвал у эмира новое обещание платить дань. Зато, правда, помог он в 372 (982/3) осажденному в своей же столице властелину разогнать взбунтовавшихся вассалов. Но несчастного Са’д-ад-даулу начинают отныне теснить и с другой, противоположной стороны. Дело в том, что с 358 (969) власть над Египтом перешла в сильные руки Фатимидов, а в 359 (970) подчинился им и Дамаск Между ними, устремлявшимися жадно на север, и византийцами становилось немыслимым существование такого маленького владеньица, как Халеб. Поневоле принужден был Са’д-ад-даула беспомощно лавировать между обоими могущественнейшими противниками. Добровольно сдал он грекам в 373 (983) Химс, дабы успешнее прикрыть южные свои границы от надвигавшегося нового врага, а между тем уже в 376 (985/7) и этому последнему должен был он принести клятву в верности, положим, только для вида; несчастный добился в конце концов того только, что значение его постепенно стало умаляться. Одержав в последний раз некоторый перевес над одним из фатимидских эмиров в 381 (991), он умер, не оставив все-таки сыну своему, Са’ид-ад-дауле, в наследие решительно никакой возможности продолжать независимое существование. Чтобы охранить себя как-никак от порабощения Фатимидами, этот слабый эмир, скорее, впрочем, полководец отца его, Лулу, руководящий им безусловно, отдался в руки грекам. И действительно, могучий император Василий II дважды освободил (381 = 991, 385 = 995) осажденный египетскими войсками Халеб. Но возникшая война с болгарами не дала возможности грекам продолжать походы в Сирию; поэтому вскоре Лулу подчинялся окончательно Египту, выторговав самостоятельное управление Халебом. Он распоряжался здесь до 392 (1002) от имени Са’ид-ад-даулы, кажется, отравленного самим же коварным министром, а затем до 394 (1003/4) в качестве регента при обоих несовершеннолетних мальчиках покойного. В этом году[11] отослал он своих питомцев в Египет по предварительному соглашению с фатимидом Хакимом и продолжал управлять провинцией, утвержденный уже официально наместником ее. Наследовавший ему сын, Мансур, был вытеснен родом Мирдасидов. В 407 (1016/7) удалось раз еще овладеть Халебом хамданиду Абу Шуджа, но по наущению регентши Египта он был умерщвлен в 413 (1022), и с тех пор более не слышно в Сирии про семью Сейф-ад-даулы.

Имени самого значительного из хамданидов и поныне всякий правоверный в мусульманском мире придает особое значение не за одну только его безустанную борьбу, предпринятую им против неверных. С его царствованием, а отчасти и первого его преемника, в глазах жителя Востока неразрывно связан последний действительно животворный подъем арабской поэзии и науки. С упадком халифата не сразу, конечно, угас и расцвет того духовного прогресса Ирака, который столь успешно начал развиваться при первых Аббасидах до Ма’муна. Мы уже ранее упоминали про несчастного халифа «одного дня» Ибн аль-Му’тазза, почитаемого всеми за блестящего, богато одаренного поэта; многие из его современников, а прежде других знаменитый ибн Ар-Румий, по всей справедливости могут быть смело поставлены наряду с ним. А в самую бедственную эпоху Муста’ина и его преемников появились в опустошенном Багдаде наиболее выдающиеся историки: аль-Белазурий, начертавший «историю (мусульманских) завоеваний» с замечательным для своего времени критическим тактом и методом, а также и весьма правдивый Ибн Кутейба. К концу III (IX) столетия жил там же величайший исламский ученый Ат-Табарий, юрист, теолог и историк. С необычайным прилежанием собрал он в 25-томных комментариях на коран и в еще более объемистой всемирной хронике[12] все, что касалось преданий, священного писания и истории мухаммеданства. А в первой половине IV (X) столетия путешественник аль-Мас’удий описывал все, что видел во время своих странствований по всем мусульманским странам от Индии до Египта; в его книге помещены всевозможные достопримечательности и история посещенных им провинций, а равно и пограничных стран неверных. В это же время появилось первое подробное географическое описание доступного мухаммеданам мира — труд аль-Истахрия. Грамматическими изысканиями и занятиями литературой особенно ревностно занимались в Басре и Багдаде.

Лучшим памятником в этом роде служит книга — Аль-Камиль («совершенная»), составленная Мубаррадом. В ней собрано множество драгоценных исторических известий, образчиков стихотворений и грамматических выводов. Занятия точными науками продолжались все в прежнем направлении, а теология вступила именно теперь, благодаря Аш’арию, на тот торный путь, оставшийся и для будущего единственно плодотворным.


Но самые оригинальные произведения по искусству и науке того времени произрастали не на почве Ирака, а при дворе Халебском. Невзирая на тяготы и бедствия, причиняемые беспрерывными войнами, как внутренними, так и внешними, Сейф-ад-даула с редкостной, а принимая во внимание незначительность владений — беспримерной щедростью старался всеми мерами собрать вокруг себя людей, одаренных поэтическим талантом и знаниями. Блестящий Абу Фирас и отличившийся во всех родах поэзии, часто, правда, манерный, но еще чаще остроумный Мутенебби далеко превзошли современных поэтов Багдада. Последний в особенности долгое время почитался за величайшего поэта у арабов, пока более точное изучение поэзии доисламского периода не изменило в корне этого воззрения. Покровителю этих поэтов весьма кстати посвятил Абу’ль Фарадж аль-Испаганий свою объемистую «Книгу песней», истинную сокровищницу для ознакомления с поэзией и музыкой арабов; в ней приводятся на каждом шагу рассказы из жизни поэтов и их меценатов, а также заключается и богатый исторический материал. Отличительной чертой Сейф-ад-даулы, по сравнению со всеми остальными современными властелинами, было, несомненно, свободомыслие в известных границах. Окружающие его более, чем где-либо, могли смело и довольно непринужденно относиться к догматике ортодоксов. Самое название приводимого нами выше Мутенебби («разыгрывающий пророка») произошло от того, что раз, еще до своего переселения в Халеб, случилось ему выступить в Сирии в роли пророка и проповедовать новую религию. Самую жаркую полемику против общепринятого низменного понимания ислама возбудил именно один из благороднейших поэтов того времени, да, пожалуй, и всех веков вообще. Это был Абу’ль Ала, прозванный по месту рождения своего Ма’аарры в Сирии, аль-Ма’аррий. Поэтический талант его, положим, созрел окончательно только при Са’д-ад-дауле, но сознательное усвоение им традиций Мутенебби дает нам полное право отнести его к предыдущей эпохе, в которую он жил еще юношей. Этот слепой певец резко, однако, отличается от своего первообраза Мутенебби, домогавшегося в позднейшие годы благосклонности у власть имущих; его мужественные воззрения, равно как и неумолимое осмеяние всякого религиозного лицемерия и боязливой подчиненности мысли, поразительно напоминают знаменитого германского литератора Лессинга. До сей поры никто еще не осмеливался в мусульманском мире говорить, например, таким языком:

Властелины земли, вы давно устарели.

И чем дальше, все пуще насилием жили.

Всю надежду вложил наш народ в Богоданного[13],

Пусть вершит и достигнет спасенья желанного.

Ошибаетесь, люди! Лишь разум божествен.

Его путь днем и ночью всегда неуклонен.

Эти секты придуманы с явною целью

Угнетать вас, несчастных, могучею дланью.

Наравне со свободомыслящими поэтами находили убежище при дворе Хамданидов также и философы, почитаемые всюду за безбожных еретиков. Между этими последними, пользовавшимися защитой и поддержкой Сейф-ад-даулы, находился и величайший мыслитель всего мусульманского востока аль-Фарабий. Он-то и совершил гигантский труд, которого его предшественники лишь поверхностно более или менее коснулись. Этот гениальный человек сумел обнять и прозреть до самых крайних изгибов наитруднейшие задачи греческой философии. Прославляемый не по достоинству на западе Авиценна сам сознается лет полтораста спустя, что ему тогда только удалось понять метафизику Аристотеля, когда попались в руки его комментарии аль-Фарабия на эту самую книгу. Поэтому настоящим установителем строго научной разработки на Востоке философии следует считать не кого иного, как именно только его, а то, что ему дана была возможность безмятежно преследовать свою цель, быть может, и есть наилучшее украшение победного венца храброго и свободного от предрассудков Хамданида. Таким образом, помогая творить другим, он завещал лучшим людям будущего драгоценное наследие, и как раз в то именно чреватое катастрофами время, когда одной половине исламского мира предстояла неминуемая гибель. Ибо мы не можем умолчать — как ни страшны были те сцены, которые уже промелькнули пред взором читателя, — предстоит впереди еще более ужасное, а именно история подводимой мины, а затем взрыва всего государственного строя, произведенного Алидами и выдававшими себя за их приверженцев измаилитами. Ужасная стремительность и неизбежность процесса разрушения, со внешними симптомами которого мы уже отчасти встречались в этой главе в некоторых местах, тогда только могут быть оценены по достоинству, когда будут основательно усвоены главные причины болезни.


  1. По единственной остающейся заметке (Fournek, Les Berbers, Рaris, 1875,1,481), был это Абдулла Ибн Тахир. По этому поводу Вейль (Gesch.d.Chal. II, 248) совершенно справедливо говорит, что об этом генерале упоминать возможно лишь под 205 (а еще вернее под 206, ср. у самого Вейля с. 201, примеч. V). Итак, дата Фурнеля 201 г., во всяком случае, неверная — редкий весьма случай у этого пунктуального и добросовестного исследователя.
  2. По-арабски: кабила, множ. число кабаил=гшемя; слово это применяется не только к арабам; в настоящее время им обозначаются исключительно берберы.
  3. Собственно Фас или же по марокканскому произношению Фэс. Правописание Рег испанское, и произносить следует Фес.
  4. По-арабски «Асад» значит «лев».
  5. В единственном сохранившемся историческом памятнике не упоминается собственно имени Сицилии. Если там говорится о другом острове, то первый набег мусульман на Сицилию произошел в 85 (704) на один из городов западного берега, вероятно Лилибеум.
  6. Ас-султан значит по-арабски «владычество». Но и в то уже время, переносимое на личность, звучало подобно нашему «Высочеству или Величеству».
  7. Последнее произношение было раньше общепринято, первое же более правильное. (Примеч. авт.) Но во 2-м т. немецк. издания, с. 10, автор берет свои слова назад и отдает предпочтение чтению «Буя» и «Бунды». К числу имен с этим спорным окончанием («уя» или «чвейхи») относятся и упоминаемые выше Сибавейхи (или: Сибуя) и Хумаравейхи (или: Хумаруя). — Примеч. ред.
  8. Барид по-арабски значит «почта», отсюда «баридий» употребляется тогда, когда говорится о всяком, имеющем какое-либо соотношение с почтой, иначе почтовый чиновник.
  9. Ихшид, как утверждают, был титул турецких старшин Ферганы. Отец Мухаммеда, Тугдж, вел от них свой род.
  10. У арабов входило постепенно в обычай давать рабыням, рабам, в особенности же евнухам ласкательные прозвища, заимствованные собственно от различного рода драгоценностей; так, например, Джаухар «драгоценный камень», Якут «гиацинт» и т. п. Таким образом, Лулу значило «жемчуг», а Кафур — «камфара». Появление подобных имен все чаще и чаще в среде должностных лиц и эмиров лучше всего указывает на беспорядочное назначение слуг гарема на высшие государственные посты. Кафур был негр или по меньшей мере абиссинец.
  11. По другим известиям, формальное развенчание династии произошло при сыне Лулу (между 400 и 402 = 1009/10 и 1011/2).
  12. Эта хроника напечатана в Европе и состоит из 21 тома. Ред. изд. 1895 г.
  13. То есть имама, единственного обладателя, как утверждают ортодоксы, божественной правды. Под этим названием подразумевается халиф или претендент алидов; смотря по убеждениям, один из них должен стоять во главе общины.