Глава VII править
В XIII веке знание взяло верх над варварством и явилось уже во внушительном виде. Вообще человечество редко когда вело такую горячую борьбу за высшие блага и совершало столь важную умственную работу. Италия вознеслась на новую высоту. Под шум оружия партий, при почти ежедневных государственных переворотах законоведы, философы, поэты и художники собирали здесь вокруг себя многочисленных учеников. Сумма умственной работы этого столетия выразилась уже частью в нем, частью в начале следующего века в прочных культурных успехах. В ряду их отмечены: свод законов Фридриха II; статуты городов; папские собрания. декреталий; работы великих юристов: Аккурсиуса, Одофреда и Вильгельма Дуранте; «Сумма», схоластика Фомы Аквинского; хроника Джованни Виллани; произведения Чимабуэ и Джотто; наконец, великая мировая поэма Данте — истинный памятник всего духовного процесса XIII века.
Отражение всего этого падает также и на Рим, хотя этот город — глава мира — по известным причинам сам оставался почти совершенно непроизводительным. Из 18 пап, бывших с 1198 по 1303 г., большинство были ученые люди; такими же были и кардиналы. Прогрессивный век требовал, чтобы папский престол занимали не святые, а люди науки, в особенности науки права, знание которого считалось первой необходимостью для всякого правителя, будь он на престоле святого Петра или в общинной ратуше. Иннокентий III, Гонорий III, Григорий IX, Иннокентий IV, Урбан IV, Иоанн XXI, Николай IV и Бонифаций VIII были бы на всяком месте людьми выдающимися по своим знаниям, поэтому естественно, что они оказали некоторое влияние на духовную культуру своего времени. Иннокентий III начал свое жизненное поприще литературной деятельностью; мы и теперь имеем его замечательное небольшое произведение «О презрении к миру», мрачную книгу не философского, а религиозного духа, который отдал в ней дань монашескому направлению своего времени, чтобы затем уже не иметь в нем препятствия для своего честолюбивого стремления к господству.
Рим, конечно, не был тем источником, из которого папы и кардиналы черпали свое образование; напротив, главный город христианского мира оставался, как раньше, так и позже, по своей культуре позади других менее значительных городов, и его население, жившее среди развалин древности, осуждено было на постыдное невежество. Еще в XIII веке здесь не было высшего учебного заведения. Благородные римляне посылали своих сыновей в Париж, где они изучали схоластику и получали академическую степень магистра. В обычае было также отправляться в Болонью, потому что тамошний университет был первым в Европе училищем правоведения. Туда изо всех стран собирались студенты (часто в числе до 10 000), чтобы слушать лекции таких юристов, как Аццо, Аккурсиус Одофред и Дино. Папы даже посылали в эту высшую школу свои собрания декреталий, а Фридрих II свои законы в видах всемирного распространения их и придания им научного авторитета. С 1222 г. стала также блистать своей высшей школой Падуя, а с 1224 г. — Неаполь. И в других городах учреждались тоже высшие учебные заведения постоянные или временные, если политические перевороты, раздоры или соперничество побуждали знаменитых учителей к переселению. Только в Риме не было университета. Папы противились его учреждению, потому что им казалось опасным как вообще возрастание образованности, так и возбуждение умов вследствие скопления в их столице многочисленной молодежи. По крайней мере такое незаботливое отношение к Риму не может быть удовлетворительно объяснено ни местными причинами, ни отсутствием стремления к учению, так как многие римляне учились в чужих краях, ни лихорадками, господствовавшими в городе благодаря множеству пустых мест, так как, несмотря на малярию, в Риме, бывшем всемирным отечеством, круглый год проживало очень много чужестранцев.
В первой половине XIII века в Риме ничего не слышно было о библиотеках, не упоминается ни разу и о старинной библиотеке в Латеране, ни один библиотекарь которой даже неизвестен хотя бы по имени. Иннокентии III дал привилегии Парижу и Болонье, но не основал никакого училища в собственном родном городе. Он издал только на соборе 1215 года общий закон об учреждении школ при соборных церквях, а Гонорий III приказал капитулам посылать молодых людей в университеты. Этот образованный папа сменил епископа за то, что он не читал Доната, но обновление им папской дворцовой школы для схоластической теологии еще недостаточно для того, чтобы признавать его покровителем науки в Риме.
Учение в чужих краях было для римлян дорого и затруднительно, особенно тогда, когда дело шло о приобретении обыкновенной степени знания. Потребность в собственной школе, в которой изучались бы оба права, становилась тем ощутимее, чем больше ученых-законоведов требовалось для курии и для городских трибуналов. Это побудило наконец Иннокентия IV (вероятно, он сам был профессором в Болонье) издать указ об учреждении общественного училища правоведения, но лишь состоящего в связи с папским дворцовым училищем. Он дал ему привилегии университета, и таким образом, в Риме снова возник бледный призрак великой школы права Ульпиана и Папиниана. Забота пап обращена была только на право. Римская курия со времен Иннокентия III соединила в себе всю судебную власть церкви; все сколько-нибудь значительные решения перенесены были в Рим, и курия сделалась общим юридическим трибуналом для христианского мира. Папская юстиция решала бесчисленные процессы, извлекая из этого громадные доходы. Высшая судебная палата, Руота, уже в XII веке имела значение для всей Европы. Явилась настоятельная необходимость собрать и привести в порядок законы, изданные папами; таким образом, возник кодекс церковного права, знаменитое, но не пользующееся хорошей репутацией произведение римской средневековой юриспруденции.
Кроме Dесrеtuma Грациана, первого большого сборника по каноническому праву XII века, во время Иннокентия III были еще три так называемых сборника декреталий; он присоединил к ним четвертый, а Гонорий III — пятый. Эти пять книг были по приказанию Григория IX соединены в один полный свод законов испанским доминиканцем Раймундом да Пеннафорт, которого папа вызвал в Рим. Сборник этот был обнародован в 1234 г., а Бонифаций VIII в 1298 г. присоединил к нему еще шестую книгу, в чем ему помогал Дино да Муджелло из Болоньи. Следовательно, издание основного свода церковных законов совпало с тем временем, когда сама церковь достигла наибольшей высоты своего могущества, Этим она дала своей монархической власти незыблемое основание авторитета, подобно тому как исполинское здание древнего императорского Рима завершилось изданием правового кодекса. В этих декреталиях мудрые законы перемешаны с выдумками и подделками, которые были разоблачены лишь новейшей критикой.
Каноническим правом мир интересовался в это время в той же мере, как и кодексом Юстиниана. Оно нашло многочисленных комментаторов. К знанию его особенно ревностно стремился клир, так как оно служило вернейшим путем к достижению кардинальского и даже папского звания. Легаты и ректоры Церковной области должны были быть выдающимися учеными-юристами. Провансалец Вильгельм Дуранте, получивший свое образование в Италии, бывший профессором законоведения в Болонье и Модене и приобретший всемирную известность как автор «Speculum», был обязан только своим научным знаниям тому, что Бонифаций VIII назначил его графом Романьи. Законоведение вполне соответствовало реалистическому духу итальянцев. Оно было их наследственным владением со времен римлян и ежедневной потребностью во всех государственных, церковных и личных делах. Из римского императорского права немецкие короли выводили свою законную императорскую власть; толпы юристов наполняли их двор. Из церковного права папы выводили свою всемирную власть, и их курия была тоже переполнена юристами. Борьба между церковью и империей была борьбой одного права против другого права. Лучшими сподвижниками Фридриха II, освободившего Сицилию от папского владычества изданием свода законов, были его ученые придворные советники, и для папы считалось равносильным победе то, что юрист Роффред Беневентский покинул императорскую службу. Национальная монархия боролась с папством оружием законоведов; ученые-юристы Филиппа Красивого были его орудиями для низвержения Бонифация VIII, и теократическая власть римской церкви была наконец доведена до падения посредством государственного права.
В то время как папы и короли собирали законы, республики проявляли столь же энергичную деятельность. Их общинные писцы записывали эдикты городских правителей; их протоколисты отмечали содержание каждого заседания городского совета в тетрадях из бумаги, сделанной из хлопка; их реформаторы собирали общинные приговоры и складывали их в городской архив в виде руководства для управления. Каждая республика имела свой архив и часто содержала его с большей заботливостью, чем это делали в то время короли со своими архивами. Еще и теперь остатки итальянских архивов возбуждают в исследователях уважение к практическому и государственному духу городов того времени, когда в остальной Европе нельзя было найти ничего подобного. Древнейшие общинные статуты относятся еще к XII веку, как, например, статуты Пистойи, Генуи и Пизы, но развитие городских конституций падает на первую половину XIII века, продолжаясь до XV века включительно. Не было почти ни одного замка, который бы не имел своих статутов, аккуратно написанных на пергаменте. Милан, Феррара, Модена, Верона и другие города Ломбардии составили их в первой трети XIII века; Венеция реформировала свои при доже Джакопо Тьеполо в 1248 г.; Болонья обнародовала их в 1250 г. Современная наука старательно собирает, издает и комментирует эти памятники свободной и блестящей городской жизни, но, к сожалению, она не может присоединить к ним древнейших статутов Рима. Со времен восстановления сенаторства правители капитолийской общины составляли и издавали по мере надобности отдельные законы, но мы не имеем никаких сведений о том, чтобы они были уже в XIII веке собраны в один кодекс, подобно тому, как это произошло в городах Северной Италии. Только с 1877 г. началось исследование этой важной составной части римской общинной жизни в Средние века. Но собрания самых старинных статутов Рима не было найдено. Кодексы, до сих пор известные, редактированы позже; время их написания не восходит раньше начала XV века. Еще в 1265 г. город Рим не имел ни общественного училища правоведения, ни университета. Декрет Иннокентия IV относился только к дворцовой школе, следовавшей за папами всюду, где они основывали свое местопребывание. Если бы это было не так, то Карл Анжуйский сослался бы на указ этого папы. Тиран Сицилии является в неожиданно человечном образе как основатель университета в Риме (Studium generale). В благодарность за свое избрание в сенаторы он объявил указом от 14 октября 1265 г. о своем намерении украсить Рим, царицу мира, «всеобщим училищем», где бы преподавались оба права и свободные науки, и предоставить ему все привилегии университета. Таким образом, учреждение Карла Анжуйского вовсе не опиралось на решение Иннокентия IV, так как оно должно было быть Studium Urbus, но оно нашло себе некоторую поддержку в благосклонных заботах Урбана IV, человека покровительствовавшего науке и бывшего первым папой, который понимал языческую философию. Он сделал своим капелланом знаменитого в то время математика
Кампануса Новарского, поощрял его научные занятия и принял посвящение его астрономических сочинений. Он охотно окружал себя учеными и слушал их рассуждения. Он пригласил в Рим Фому Аквинского и предложил ему составить объяснения на сочинения Аристотеля, которые, уже начиная с XII века переводились с греческого и арабского языков и изучением которых занимался также Фридрих II. Фома, происходивший из рода старинных лангобардских графов Аквино, был доминиканец; он получил образование в Париже и был учеником Альберта Великого в Кельне; покинув свою парижскую кафедру, он в 1261 г. прибыл в Рим. Великий схоластик преподавал в дворцовой школе философию и мораль до 1269 г. частью в Риме, частью в тех городах, где папы держали свой двор. Затем в течение двух лет он снова находился в Париже, откуда в 1271 г. возвратился в Рим, но лишь на короткое время, так как Карл I вызвал его в Неаполь. Уже в 1274 г. этот гениальный человек умер в монастыре Фоссанова, и вскоре после этого умер в Лионе также и великий мистик Бонавентура де Баньореа, гордость миноритов, генералом которых он был, и известный как комментатор Magistri Sententiam. Он долго преподавал в Париже, а временно, может быть, читал лекции и в Риме.
Фома скоро убедился, что схоластика не имела здесь под собой почвы. Рим никогда не был отечеством философии; отвлеченное мышление оставалось чуждым людям правовых пониманий и практической деятельности. Вообще схоластика лишь временно занимала умы в Италии. Великие гении отвлеченного мышления, родившиеся в этой стране, уходили в Париж, как то сделали в XII веке Петр Ломбард, а в XIII века Фома и Бонавентура. Даже талантливые римляне не находили в Риме места для своей деятельности и предпочитали преподавать в иностранных университетах. Среди профессоров встречалось много римлян, особенно в парижской высшей школе, как, например, Анибальдо дельи Анибальдо (1257—1260), Романо Орсини в 1271 г., позже Эгидий Колонна и Иаков Стефанески во время Бонифация VIII. Ни один папа не мог удержать этих людей; ни один сенатор не приглашал их на кафедру в их родном городе. Напротив, при папском дворе находились ученые-иностранцы, которые занимались философией, астрономией, математикой и медициной и переводили на латинский язык греческие и арабские сочинения. Вильгельм де Моербеке (Guglielmus de Morbeka), доминиканец из Фландрии, научился в Греции по-гречески, а потом и по-арабски; он сделался капелланом и исповедником Климента IV, при котором он находился в 1268 г. в Витербо; он сопровождал Григория X на Лионский собор и в 1278 г. отправился в качестве архиепископа в Коринф, где и умер в 1300 г. Этот знающий языки человек перевел дословно на латинский язык риторику и политику Аристотеля и, вероятно, другие его сочинения. По его приглашению один поляк, может быть немецкого происхождения, Витуло-Туринго Полонус, с которым Моербеке сдружился в Риме, перевел на латинский язык сочинение одного араба по оптике.
Возникшая по приказанию Карла I школа, если она была действительно открыта, не проявила никаких признаков жизни, и ни одному папе со времен Урбана IV не пришла мысль наделить высшей школой столицу мира. Только Бонифаций VIII основал римский университет, который теперь носит название Сапиенца. Он предписал учредить общее учебное заведение для всех факультетов, и его булла указывает на то, что это учреждение было им создано совершенно заново. Он разрешил учащим и учащимся иметь собственную подсудность и избранных собственных ректоров, освободил их от налогов и дал им все привилегии высшего учебного заведения. Основание этого университета, который содержался городской общиной на доходы от Тиволи и Риспампано, украсило память этого папы прочной славой. Он издал учредительную буллу в Ананьи 6 июня 1303 г. за несколько месяцев до своего падения. Она была его лучшим прощальным обращением к Риму. Что этот же папа заботился и о заброшенной папской библиотеке, доказывается составленным в 1295 г. списком рукописей, находившихся в папском хранилище.
Наряду с правоведением историография тоже получила сильное развитие в Италии. Она процветала в Сицилийском королевстве при Гогенштауфенах, тогда как в Северной и Средней Италии хроникеры по собственному почину или по обязанности их должности записывали летописи своих вольных городов. Скоро Флоренция выставила первого историографа на тосканском наречии — Джованни Виллани.
При таком изобилии историков представляется удивительным тот факт, что Рим и в течение XII века не дал почти ни одного историка. Мы с изумлением замечаем, что лучшие сведения о римской городской истории можно почерпнуть лишь из английских хроник. О положении дел у римлян Рожер Говеден, Матеус Парис и раньше их Вильгельм Мальмсбери, также как и Вильгельм де Нанжи во Франции, были лучше осведомлены, чем сами итальянские хроникеры. Англичане, находившиеся в то время в оживленных сношениях с Римом, обладали уже тогда способностью спокойного наблюдения, обращенного на весь мир, тогда как итальянская историография носила на себе характер национальной раздробленности и оставалась поэтому лишь хроникой отдельных городов. Римским сенаторам не пришла мысль поручить какому-нибудь писцу ведение летописи, как это сделала Генуя; и ни один римлянин не вздумал написать историю своего родного города, как Джованни Виллани во Флоренции или другие патриотически настроенные граждане даже в мелких итальянских общинах.
Отсутствие римских летописей имеет, впрочем, свое объяснение в некоторых обстоятельствах. Подобная задача была труднее, чем составление хроники другого города, потому что всемирно-исторические отношения Рима обусловливали существование у него обширных связей. Капитолийская республика не обладала ни сильной индивидуальностью, ни свободой других городов. Гражданский историограф Рима не мог бы писать независимо, не приходя в столкновение со светской властью пап. Для нас поэтому понятно, что начало римских городских летописей относится ко времени, когда папы жили в Авиньоне. Не существует никакой городской хроники XIII века, и ее отсутствие не может быть восполнено документами городского архива, потому что и их нет. В то время как даже средние города Умбрии и Патримониума, как Витербо и Тоди, Перуджия и Орвиета, даже Нарни и Терни, сохранили еще многие остатки актов республиканской эпохи и в их архивах находятся аккуратно записанные на пергаменте регесты и протоколы заседаний советов (libri deliberationum), капитолийский архив не содержит документов этого рода, которыми он когда-то был богаче всех этих городов.
Лишь в небольшой части история Рима может быть дополнена из «жизнеописаний пап». Папские биографы не могли обойти ее, но они излагают ее поверхностно и с решительной враждебностью. Старинная официальная книга пап, которую в XII веке продолжали Петр Пизанский, Пандульф и кардинал Бозо, неоднократно прерывалась и в последнее время оставалась незаполненной. С Иннокентия III начинается другой, хотя тоже с перерывами, ряд продолжений папских летописей или биографий, составленных по сведениям служебных канцелярий. Эти акты под названием «папских регест» почти вполне сохранились с 1198 г. до нашего времени. Ряд их начинается «Деяниями Иннокентия III». Анонимный автор, излагая очень подробно мировые отношения, особенно касающиеся Востока и Сицилии, оставляет без внимания Германию и неясно и бессвязно рассказывает о римской городской истории. Он вдруг прерывает свой рассказ еще до смерти папы.
Современником также составлено официальное жизнеописание Григория IX, проникнутое фанатической ненавистью к Фридриху II и написанное в библейски окрашенном стиле римской курии. Гораздо большее значение имеет биография Иннокентия IV, составленная его капелланом Николаем де Курбио, бывшим впоследствии епископом Ассизским и занявшимся составлением биографии Григория IX. Его книга заслуживает похвалы, хотя она вовсе не отличается точностью и вся представляет сплошной панегирик, но удобное расположение материала, хороший латинский язык и легкий слог делают ее одним из самых привлекательных сочинений этого рода.
Ни один из следующих пап XIII века не имел подобных биографов. Их краткие жизнеописания находятся в сборниках XIV века доминиканца Бернгарда Гвидонис и августинского приора Амальрика Аугерия. История пап перешла в руки монахов нищенствующих орденов; особенно прилежными историографами были доминиканцы. Чех Мартин Тропауский, или Мартин Полонус, написал свою хронику императоров и пап — книгу, наполненную бессмысленными баснями. Эта биография, приобретя мировую известность, повлияла на папскую историографию и исказила ее. Он нашел себе лучших последователей: доминиканца Птоломея из Лукки, составившего годную к пользованию историю церкви от Рождества Христова до 1312 г., и Бернгарда Гвидонис, написавшего историю пап и императоров. Эти сочинения принадлежат следующему веку и вообще не касаются культурной истории города Рима.
Однако украшением Рима был и один туземный историк, Саба Маласпина, мальтийский декан и секретарь Мартина IV. Его носящее гвельфскую окраску, но совершенно независимое сочинение о падении Гогенштауфенов и Анжуйском перевороте пролило много света на эти события. Язык его темен и тяжел, но ум его полон силы и чувства правды. Маласпина обращал внимание также и на городские дела, проявляя иногда патриотические чувства. Несмотря на его служебное положение, у него было достаточно величия души, чтобы высказать свое удивление перед Манфредом и свою скорбь о судьбе Конрадина. Этот историк стоит одиноко, как редкое явление в литературной пустыне Рима, и заставляет глубоко сожалеть о том, что Другие римляне не оставили нам также истории своего времени. Его современником был Иоанн Колонна, бывший Мессинским архиепископом в 1255 г. и умерший в последней четверти этого столетия. Этому Колонна неправильно приписывается всемирная хроника под странным названием Mare Historiarum; она написана другим Иоанном Колонна, жившим в середине XIV века. Третий Колонна, Эгидий род. в 1247 г.), славился как несомненно выдающийся папист; он был учеником Фомы Аквинского, учителем Филиппа Красивого, генералом ордена августинцев, буржским архиепископом. Этот учитель схоластики исповедовал и ревностно защищал в Париже против французского короля положения Фомы Аквинского о всемогуществе папы Бонифация VIII. Эгидий был первым литературным украшением дома Колонна, который в XVI веке прославила поэтесса Виттория. Он был автором многих философских и теологических сочинений и написал для Филиппа Французского, еще до его вступления на престол, книгу «О правлении государей», одно из старейших произведении того же рода, как «Зеркало государей», в котором, однако, не видно государственного ума. Его можно поставить рядом с Oculus Pastoral’s, зеркалом республиканского правителя, которое в наивной форме учит подест итальянских городом наилучшему способу управления ими.
Таким образом, литературные произведения римлян XIII века не составили эпохи. Их ленивая натура не была захвачена и огнем поэзии, начинавшей в то время проникать в итальянскую нацию и представляющей собою одно из прекраснейших явлений в истории культуры— В Северной Италии поэты писали еще на провансальском языке. Альберт Маласпина, Парснваль Дориа и знаменитый Сорделло наполняли романский мир своими именами. В Сицилии lingua volgare были придворным поэтическим языком Гогенштауфенов. В Болонье и Тоскане выступали поэты которые в светскую любовную песню вкладывали метафизический дух рефлексии Здесь выдавался Гвидо Гвичинелли, и молодой Данте написал свою поэтическую канцону Amor che nellа mente mi ragiona. В Умбрии, стране, исполненной чувства грации, явился Франциск, народный образ святого, полного поэтической силы сердца, утопающего в сверхземной любви, Хотя он сам и не был поэтом (ему приписывается, но не вполне достоверно, гимн «A’tissimo, omnipotente, ban Signers», в котором все творение славит творца вселенной), но он возбуждал поэтическое вдохновение в своих учениках. Так возникла францисканская поэзия гимнов, возвышенная и невоздержанная в выражении чувств, наивная и неловкая в своей форме, еще и теперь вдохновляюще действующая на мечтательные души. Следует поставить в заслугу этим монашествующим трубадурам, что они возвели в почет народный язык и положили начало народному тону, который, впрочем, и удержался в итальянской поэзии, но скоро перешел в латинизм и в искусственность — недостатки, которые остались присущими этой поэзии и до нашего времени. Францисканцы сочиняли также и латинские стихи. Фома Челанский написал страшный и возвышенный гимн Dies Irae, а Джакопоне из Тоди знаменитый Stauat Mater — эти величественные образы Страшного суда и Страстей Христовых, которые потом знаменитые живописцы передавали в красках. Фра Джакопоне, поэт и демагог духовного братства бедности, восстал против Бонифация VIII и заклеймил его своими стихами, как вскоре после него то же сделал Дайте. Он был величайшим поэтом францисканской школы и был проникнут истинным поэтическим гением и огнем творческой страсти.
В Риме мы не находим в это время ни одного лирического стихотворца. Старинная рукопись в Ватикане, заключающая в себе поэтические произведения первых веков народного творчества, не называет ни одного римского имени, кроме дона Энрико, римского сенатора и инфанта Кастилии. Народный язык, который так счастливо разнился в Италии как vulgare illustre, не нашел для себя культуры в Риме. Латынь оставалась здесь языком церкви, права и гражданских сношений. Ни одной надписи на народном языке не встречается за это время в числе многих надгробных надписей, которые большей частью сохраняют еще древнюю Леонинскую форму. Римляне относились с пренебрежением к народному языку, а Данте напротив, с обидным презрением называл их городское наречие «жалким языком римлян», грубым и неприятным, как и их нравы; он сравнивал ею с языком Марки и Сполето. Это, без сомнения, было преувеличено, так как мог ли в самом деле римский народный язык сделаться грубее столь прославленного Данте болоньского наречия?
Однако мы все же имеем латинские стихи римлянина времен Бонифация VIII, кардинала Иакова из старинного транстеверинского рода Стефанески. Он с чувством удовлетворения рассказывает, что в Париже он изучал свободные науки, в Болонье — право, а сам для себя — Лукана и Вергилия, чтобы воспользоваться ими как образцами. Это признание может служить доказательством того, что в то время изучение классиков отсутствовало в лучших школах; по крайней мере мы ничего не знаем о нем в Риме, тогда как в Тоскане и в Болонье Буонкомпаньи и Брунетто Латини приобрели этим себе славу. Иаков Стефанески воспел в трех стихотворениях бесславную жизнь Целестина V и вступление на престол Бонифация VIII, которому он был обязан кардинальским званием и память которого он мужественно защищал. Кроме того, он написал сочинение о юбилее 1300 г. и трактат о римском церковном церемониале. Его произведения составляют драгоценный вклад в историю того времени, но его замученная муза есть только раба ученого педантства. Его язык, даже в прозе, имеет такой иероглифический характер и так варварски запутан, что прямо возбуждает удивление и должен быть отнесен к числу неестественных странностей. Кардинал писал уже в Авиньоне, где он умер в 1343 г. Он был другом наук, а также и покровителем художников, между которыми он отличил гений Джотто и покровительствовал ему. Этот богатый заслугами римлянин, живший в конце XIII и в начале XIV века, отличается столь разностороннею образованностью, что он переходит уже в гуманистический век Петрарки.
Среди пап этого времени находились также покровители искусств. Никто из них не превзошел в щедрости Иннокентия III. В длинном списке его даров не забыта почти ни одна римская церковь, и вообще он предпринял восстановление всех базилик. В храме Св. Петра он украсил трибуны мозаикой, которая раньше погибла вместе с древней базиликой; он восстановил также притвор, разоренный Барбароссой. Эту реставрацию довершили Гонорий III и Григорий IX. Последний украсил фасад собора мозаичной картиной, изображавшей Христа между Богоматерью и св. Петром, четырех евангелистов и его самого у ног Спасителя. Эти мозаики сохранились до времен Павла V В Ватиканском дворце Иннокентий III продолжил то, что было начато его предшественниками, воздвиг более обширное здание и обнес его стенами с башенными воротами. Так как беспорядки в Риме, где Латеран был ареной свирепой междоусобной войны, сделали необходимым для пап иметь укрепленное место жительства около св. Петра, то они и устроили там начиная с XIII века свою резиденцию. Сначала Иннокентий IV, после своего возвращения из Лиона, продолжал постройку Ватиканского дворца, а потом, с 1278 г., она продолжалась любившим роскошь Николаем III, который для этой цели пригласил из Флоренции на свою службу архитекторов фра Систо и фра Ристори. Он освободил от построек подступы к Ватикану и положил начало тамошним садам, которые обнес стенами с башнями. Их назвали viridarium novum, отчего и ворота около храма Св. Петра получили название Porta vi ridaria. Таким образом, вновь пробудилось чувство природы; в первый раз после многих столетий Рим видел устройство парка. Николай III был первым основателем Ватиканской резиденции в ее историческом виде.
Базилика Св. Павла также была снова реставрирована и украшена. В первой половине XIII века здесь возникло великолепное монастырское подворье красивейшее здание этого рода в Риме. Сходно с ним, но еще красивее здание подворья в Латеране, относящееся к тому же времени.
Первоначальная Латеранская церковь вскоре после перенесения папства в Авиньон сгорела; поэтому в настоящее время она заключает в себе лишь немногие памятники XIII века. Николай III реставрировал ее также, как и тамошний дворец Sancta Sanctorum. Читатель этой истории знает, что это была домовая капелла пап, в которой совершались самые торжественные службы, особенно в праздник Пасхи. В ней хранились наиболее почитаемые реликвии: «нерукотворный» образ Спасителя и головы верховных апостолов. Грациозная новая постройка Николая III, обложенная внутри мрамором, украшенная витыми колоннами под готическим фронтоном, мозаикой и живописью, представляет единственный сохранившийся до сих пор остаток старинного Латеранского дворца. Сам дворец уже при Григории IX был вновь выстроен и укреплен. Но после него Николай III продолжал постройку. Однако папы не довольствовались резиденциями в Ватикане и Латеране; Гонорий IV построил себе резиденцию у С.-Сабины, Николай IV другую у С.-Мария Маджиоре. Даже вне римской области, в Монтефиасконе, Терни, Витербо, Сориано, папы строили дворцы и виллы, и эта все усилившаяся любовь к роскоши навлекла на них нарицания со многих сторон, так как в ней видели или слишком большую светскость, или слишком большой непотизм.
Достойна внимания постройка Гонория III в С.-Лоренцо за стенами, где он соединил две древние базилики, выстроил дом для помещения соборного капитула и пристроил притвор. Далее обращает на себя внимание возникновение монастырей нищенствующих орденов. Но и эти постройки были только расширением уже существовавших, за исключением, может быть, монастыря С.-Сабины, основанного Домиником, в котором тоже находится подворье в римском стиле.
Наиболее достойная похвалы деятельность пап была направлена на благотворительные учреждения. Иннокентий III основал больницу и воспитательный дом С.-Спирито, к чему его побудил виденный им сон или насмешки римлян, осуждавших его за построение в честолюбивых целях своего дома — гигантской башни Конти. Он построил госпиталь возле церкви S. Maria in Sassia, где когда-то король Ина основал странноприимный дом (Schola Saxonum) и передал его в 1204 г. в заведование провансальца Гвидо, учредителя ордена госпитальеров в Монпелье, под названием ордена Св. Духа. Таким образом, старинный англосаксонский дом превратился в госпиталь С.-Спирито, и это название перешло и на церковь. Это заведение было расширено последующими папами и сделалось величайшим в свете учреждением этого рода.
Несколькими годами раньше возник госпиталь Св. Фомы на Целии, около арки Долабеллы, получивший название in Formis от тамошнего водопровода; Иннокентий III передал его уроженцу Ниццы Иоанну де Мата, который основал орден тринитариев с целью выкупа христианских невольников. Маленькая церковь в измененном виде существует и до сих пор, тогда как от госпиталя сохранился лишь остаток древнего портала при входе в виллу Маттеи. Третью боль основал в 1216 г. кардинал Иоанн Колонна в Латеране, где она еще существует; четвертую, С.-Антонио Аббате при С.-Мариа Маджиоре, учредил кардинал Петр Капоччи. Заболевавшие огнем святого Антония находили там за собой уход у братьев ордена, возникшего в Южной Франции. Эта больница не сохранилась, и только старинный мраморный портал в виде круглой арки указывает на то, что это было значительное здание.
Вообще в церковной архитектуре Рима в течение XIII века не заметно величественности. Не было потребности в новых постройках. Довольно было дела и с реставрацией старых базилик. Рим не создал более ни одной большой церкви в то самое время, когда во Флоренции, в Сиене и в Орвието возникли великолепные соборы. Правда, с половины XIII века и здесь тоже появляется готический стиль, который мы впервые встречаем в капелле Sancta Sanctorum. Этот мистический стиль Северной Франции был усвоен нищенствующими монахами, применен уже к церкви, построенной над гробом их святого в Ассизи, и приспособлен к итальянскому пониманию искусства, но готическая архитектура не получила развития в классическом Риме, за исключением церкви С.-Марии сопра Минерва, постройка которой была начата по распоряжению Николая III в 1280 г. архитекторами фра Систо и фра Ристори, строившими церковь С.-Мария Новелла во Флоренции. Эта наполовину готическая церковь была в течение долгих столетий единственной сколько-нибудь значительной новой постройкой в столице христианского мира. Напротив, в Лациуме уже в начале XIII века были воздвигнуты в прекрасном готическом стиле монастырские церкви в Казамари и Фоссанова.
Только в дарохранительницах над алтарями и в надгробных памятниках преобладала и в Риме в конце этого столетия готическая форма, соединенная с римскими мозаическими украшениями. В римских церквях и до сих пор сохранились многие из этих грациозных произведений искусства, принадлежащие к наиболее интересным памятникам Средневековья. Это частью работы тосканских мастеров, как, например, красивая дарохранительница в церкви Св. Павла, сделанная, вероятно, Арнольфом де Камбио, учеником Никола Пизано, в 1285 г., частью произведения римских художников; такова дарохранительница у С.-Марии в Космедине, сработанная Деодатусом по заказу кардинала Франческо Гаэтани. Уже начиная с XI века римские мраморщики работали даже в Средней и Южной Италии. Они назывались Marmorarii, или arte marmoris periti — понятие, характерное для Рима, потому что этот город был усыпан драгоценными мраморными обломками и представлял из себя настоящую Каррару даже для других городов. Поэтому здесь возникло специальное искусство мозаики из кусков мрамора, чему постоянным примером служила также мозаика в древних домах и храмах. Отламывали мраморные плиты от античных зданий, распиливали великолепные колонны, чтобы получить материал для декоративных украшений, особенно для полов в церквях, которые искусно выкладывались кусками порфира, серпентина, джиалло (желтый античный мрамор), белого и черного мрамора. Мозаикой украшались дарохранительницы, амвоны, алтари, надгробные памятники, епископские престолы, пасхальные канделябры, колонны, арки и фризы в монастырских дворах. Все эти, иногда изящные, Работы, особенно полы в церквях, свидетельствуют о постоянном разграблении Древнего великолепия Рима; изобилием мрамора пользовались ежедневно и не могли его истощить. Мраморщики грабили также для своих надобностей и катакомбы, вследствие чего погибло много надписей.
Из среды таких римских каменщиков (opus romanum) выделился в конце XII века замечательный род Козматов, имевший большое значение для местного искусства. Эта семья, деятельность которой наполняет целое столетие, происходила от некоего мастера Лаврентия, который вместе со своим сыном Иаковом впервые появляется около 1180 г. Затем она процветала в их детях и внуках в течение многих поколений, носивших имена Козьмы, Иоанна, Луки, Деодата. Но хотя имя Козьмы, кажется, лишь один раз встречается в этой художнической семье, однако, к удивлению, она вся была названа по этому имени. И хотя работы Козматов не приобрели такой славы, какую имели Николо и Джованни, Арнольфо, Чимабуэ и Джотто, однако они возвысили Рим, дав ему оригинальную художественную школу, и наполнили Лациум, Тусцию, даже Умбрию произведениями, которые по своей природе соединяли в себе архитектуру, скульптуру и мозаическую живопись.
Таковы были дарохранительницы, амвоны, надгробные памятники, портики и монастырские дворы. Род и школа Козматов угасли в Риме в то самое время когда папство, которое начало покровительствовать искусству, удалилось из Рима во Францию; их самих и их деятельность поглотила тьма римского запустения, последовавшего за Авиньонским пленением. Другая школа, процветавшая в Риме одновременно с Козматами, имела ту же участь. Главой ее был Бассалект или Вассалет, которому приписывается постройка красивого Латеранского подворья.
Особенно обращают на себя внимание в Риме надгробные памятники, большая часть которых, впрочем, принадлежит лицам из высшего духовенства. Обычай пользоваться античными саркофагами еще сохранялся, но вследствие быстрого развития Пизанской школы стали воздвигаться и оригинальные мавзолеи. Когда умер Иннокентий V, то Карл велел своему камерарию справиться в Риме, найдется ли порфировый саркофаг, пригодный для погребения этого папы, если же нет, то заказать для него красивый надгробный памятник. В Риме не сохранилось ни одного памятника знаменитых людей первой половины XIII века: особенно достойно сожаления уничтожение столь многих памятников в храмах Св. Иоанна и Св. Петра. Ряд еще существующих начинается находящимся в С.-Лоренцо памятником кардинала Вильгельма Фиески (1256), того самого легата Апулии, которого Манфред так неудачно посылал с тайным поручением. Он лежит в античном мраморном саркофаге, рельефы которого изображают римскую свадьбу — странный символ для кардинала! Средневековому искусству принадлежит только простая прямолинейная дарохранительница, живопись на которой изображает сидящего на престоле Христа и рядом Иннокентия IV со св. Лаврентием и кардинала со св. Стефаном. Длинные и напыщенные надписи восхваляют умершего.
За ним следует памятник кардинала Рихарда Анибальди, знаменитого вождя гвельфов и сторонника Карла Анжуйского: простой монумент, прислоненный к стене в левом крыле Латерана, новейшего происхождения также, как и надпись, но мраморная фигура та же, какая была первоначально. Этот памятник вызывает в памяти великое время Гогенштауфенов и междуцарствия, так как Рихард, будучи кардиналом, пережил всю эпоху от Григория IX до Григория X. Он умер в Лионе в 1274 г.
Другой, младший кардинал этого времени, Анкерус из Труа (1286), лежит в С.-Прасседе в хорошо сохранившейся гробнице, которая указывает уже на значительный прогресс римской скульптуры и, вероятно, есть произведение Козматов. Умерший покоится на ложе с изящной резной мраморной крышкой, лежащей на маленьких колонках. Пространство между ними покрыто мозаикой.
В Арачели мы находим фамильный склеп Савелли. Этот благородный род построил здесь для себя капеллу, которая была украшена картинами. Она заключает в себе еще два памятника: гробницу матери Гонория IV, где положен и сам этот папа. и сенаторский мавзолей. Первый памятник представляет саркофаг оригинальной работы, украшенный мозаикой по золотому грунту, под прямолинейной дарохранительницей. На нем покоится мраморное изображение Гонория IV с красивым, безбородым лицом; оно было перенесено Павлом III из Ватикана и положено на саркофаг, в котором у же находилось тело матери Гонория, Ваны Альдобрандески. Второй монумент странным образом соединяет в себе античную древность со средневековыми формами; мраморная урна с вакхическими рельефами из времен римского художественного упадка служит основанием, на котором возвышается украшенный мозаикой саркофаг с готической надстройкой. На передней стороне в трех местах изображен герб Савелли; надписи относятся к разному времени и размещены неправильно, так как здесь погребены многие Савелли: во-первых, сенатор Лука, отец Гонория IV, Иоанна и Пандульфа, которому этот надгробный памятник и был воздвигнут именно этими сыновьями; во-вторых, знаменитый сенатор Пандульф и его дочь Андреа; далее Мабилия Савелли, жена Агапита Колонна, и другие члены фамилии позднейшего времени.
В Минерве похоронен кардинал Латинус Малабранка, по совету которого был избран папой Целестин V; с ним же похоронен и кардинал Матеус Орсини. Саркофаг имеет форму ложа, на котором покоится изображение умершего. Вообще ко времени Бонифация VIII относятся лучшие произведения школы Козматов. Как раз в это время Иоанн, сын второго Козмы, сработал под наблюдением Джотто многие надгробные памятники, отличающиеся превосходным художественным замыслом: саркофаги с готическими дарохранительницами, мозаика которых изображает Пресвятую Деву со святыми, стоящих над умершим, сан которого охраняется двумя мраморными ангелами, — представление, исполненное такой грации, какая впоследствии уже никогда больше не проявлялась. Самое знаменитое творение мастера Иоанна есть монумент Вильгельма Дуранте в Минерве — тонко выполненная работа. Сходен с ним надгробный памятник кардинала Гонзальва д’Альбано (1299) в С.-Марии Маджиоре. Художник написал свое имя на третьем произведении искусства, прекрасном памятнике капеллана Бонифация VIII, Стефана, из гибеллинской фамилии Сурди, в церкви Св. Бальбины. Неизвестно, принадлежит ли Иоанну и памятник Бонифацию VIII в Ватиканском гроте. Там находится саркофаг этого папы с его мраморным изображением — произведение, отличающееся простотой и силой, но не имеющее грации предыдущих памятников.
Искусство Козматов в последний раз выразилось в надгробном памятнике умершего в 1302 г. генерала францисканцев Матеуса д’Акваспарта, находящемся в Арачели, который уже не имеет на себе имени Иоанна и вообще не имеет никакой надписи, но принадлежит к школе этого же художника. В том же году умер кардинал Гергард Пармский; его памятник, находящийся в левом боковом отделе Латерана, в настоящее время вделан высоко в стену; это простой саркофаг с длинной и варварской надписью, составленной в леонинских стихах. Крышка, на которой лишь выгравирована фигура умершего, была впоследствии приподнята к стене, чтобы сделать видимой эту фигуру.
Мы бросим еще взгляд на столь часто встречающиеся в римских церквях надгробные плиты, замечательные каменные календари смерти, которые когда-то, как мозаика, покрывали полы базилик, а теперь мало-помалу исчезают. Начиная с VIII века стали хоронить мертвых в церквях. Долгое время место погребения обозначалось только плитой в полу с именем, датой смерти и с присоединением слов: «Да покоится в мире душа его». Позднее рядом с надписью стали вырезать на камне изображение свечи; затем, особенно начиная с XIII века, стали изображать самого умершего или рельефно, или в виде очертания, покоящегося на подушке, со сложенными крестообразно на груди руками, с фамильными гербами по бокам головы; на краю плиты латинская надпись. Самые древние из этих памятников большей частью уничтожены; однако многие из них, относящиеся к XIII веку, еще находятся и теперь в церквях: Арачели, С.-Цецилии, Марии сопра Минерва, Прасседе,
Сабины, Лоренцо в Панисперне и других. Иногда плиты выложены мозаикой. Красивейшая мозаичная вещь этого рода есть надгробная плита генерала доминиканцев Мунио ди Замора, (1300), находящаяся в церкви С.-Сабины, — работа мастера Иакова де Туррита.
Такие памятники, встречающиеся все чаще в XIV веке, замечательны и потому, что они дают изображения одежд того времени. Кроме того, они отмечают постепенное изменение буквенного шрифта. По этому поводу мы заметим лишь следующее; в первой половине XIII века в Риме сохранялся еще древний эпиграфический характер шрифта; около конца этого века буквы становятся изменчивыми: в их начертании, особенно букв Е, М, N и V, замечается полный произвол. Римская линия принимает дугообразную форму, и Е и С начинают писаться с росчерком на конце. Характерна для новой формы буква Т, у которой крючки поперечной перекладины глубоко и изогнуто спускаются вниз. Эта живописная манера делает шрифт пестрым и придает ему странный вид. Такую форму букв, которая господствовала в течение всего XIV века и исчезла только в эпоху Возрождения, назвали готической. Хотя она с готами имеет столь же мало общего, как и названный их именем стиль искусства, но она находится в связи с последним, получившим свое выражение в Италии также в конце XIII века. Готические буквы в надписях также хорошо гармонируют с готическим стилем, как арабский шрифт с мавританской архитектурой. Они выражают собою перемену, происшедшую в эстетическом сознании человечества, и находятся также в связи с делающейся все сложнее одеждой этого времени. Они относятся также к аристократической форме древнеримского письма, как готическая церковь к базилике и как простонародный национальный язык к латинскому.
Изобразительные искусства покоились в лоне церкви, как лепестки в цветочной чашечке; они развивались только в ней, они состояли только на ее службе. Живопись, как искусство святых вдохновений, должно было развиться шире, чем скульптура, жившая языческими воспоминаниями. Однако и последняя прогрессировала в Риме в течение XIII века, хотя и оставалась в подчиненном положении относительно церковной архитектуры. В надгробных памятниках, дарохранительницах, в дверях и портиках можно заметить высшее чувство формы и даже изучение античных образцов. Произведения древности, саркофаги, колонны и статуи нигде не были многочисленнее, чем в Риме; поэтому здесь пробудилась склонность к ним. Уже Климент III в конце XII века велел поставить перед Латераном в качестве украшения публичного места античную конную статую Марка Аврелия, и художники XIII века, наверное, обращали пытливый взгляд на красоту античных произведении скульптуры. Гений пизанца Николо напитан был духом древности; в Риме бывали художники его школы; но ни один из Козматов не возвысился здесь до степени настоящего скульптора, и величайшие произведения древности: Лаокоон, Аполлон Бельведерский, Умирающий Гладиатор — лежали еще глубоко скрытыми в своих могилах, чтобы восстать из них только в такое время, которое созреет для их созерцания. Композиция статуэток, которая так широко развилась в готическом стиле, появляется в произведениях Козматов лишь как бы в зародыше; как противоречащая стилю базилик, она была в Риме скоро совершенно оставлена. Здесь не возникло ничего похожего на рельефные изображения на церковных кафедрах в Пизе, Сиене и Пистойе, ничего, что могло бы соперничать со скульптурой Орвиетского собора. Только одно единичное явление показывает, что искусство ваяния снова сознало, как в древности, свою связь с политической жизнью, — это сооружение в Капитолии по постановлению сената статуи, изображающей Карла Анжуйского в натуральную величину, которое явилось событием в истории искусства. В этом случае скульптура в Риме в первый раз снова вышла из служебного положения относительно церкви. В древнем Капитолии, где римляне когда-то воздвигли в честь своих героев и тиранов столько статуй, разбитые члены которых еще валялись кругом в пыли, позднейшие потомки поставили грубо и неискусно сделанное мраморное изображение галльского завоевателя, их сенатора. Античный обычай был, впрочем, уже возобновлен вне Рима Фридрихом II, так как в Капуе были статуи его и его канцлера. Около этого же времени в Милане поставлено было изображение подесты Ольдрадуса в виде маленькой конной фигуры, которую еще и теперь можно видеть там на Бролетто. Мантуя посвятила бюст Вергилию, а в 1268 г. жители Модены воздвигли публично статую знатной благотворительнице Буониссиме.
Образцом для статуи Карла Анжуйского могла быть сходная с ней статуя великого Фридриха, или художник воспользовался, как моделью, фигурой сидящего Петра в Ватикане; может быть также, что он изучал какое-нибудь мраморное изображение древнего императора, одиноко остававшееся еще между развалинами Форума. Однако и сам король Карл служил моделью для своей статуи, так что она есть настоящий портрет с натуры; она является неоценимым памятником средневекового Рима, отделенным веками варварства от мраморных статуй Позидиппа и Менандра или от богоподобного, сидящего на троне Нервы, находящегося в Ватиканском музее; но она полна энергии, как и век гвельфов и гибеллинов, и выразительна в своей грубой реальности. Резец более совершенного художника едва ли мог бы так хорошо представить в лице убийцы Конрадина изображение тирана, как это удалось неискусной руке скульптора XIII века, который, несмотря на соединение античного идеального одеяния с историческим портретом, передал натуру Карла, не идеализировав ее.
Идея воздвигать в честь выдающихся людей их статуи снова является во времена Бонифация VIII. Многие города, особенно те, в которых он был подестой, поставили ему статуи; таковы Орвието, Флоренция, Ананьи, Рим в Ватикане и Латеране. Даже Болонья в 1301 г. поставила его статую перед городской ратушей. Враги его ставили ему это в упрек: в обвинительной записке Ногаре определенно сказано, что Бонифаций велел поставить в церквях свои серебряные изображения, чтобы совратить народ в идолопоклонство, — разительное доказательство варварского представления, существовавшего об этом художественном направлении в тогдашней Франции. Впрочем, то, что оставалось от статуй этого знаменитого папы, не указывает на свободное развитие портретной скульптуры. Сидячая фигура на внешней стене собора в Ананьи даже поражает своей грубостью и неуклюжестью, напоминая фигуры идолов.
Большее значение, чем скульптура, получила в Риме живопись, которая имела свои зачатки в древних базиликах. Самые старинные картины XIII века находятся в церкви С.-Лоренцо и относятся ко времени Гонория III, который возобновил эту красивую базилику. По его приказанию как передний притвор, так и внутренность церкви были расписаны фресками; они отчасти полиняли, отчасти лишь недавно так заново были реставрированы, что потеряли свой первоначальный вид. В них виден грубый, но живой характер неразвитого искусства, подобно настенной живописи, находящейся в капелле четырех венценосцев, в церкви Св. Сильвестра, относящейся к тому же времени. Впрочем, они свидетельствуют о применении фресковой живописи на больших поверхностях стен в начале XIII века; с такой полнотой в таких размерах она проявляется еще только в пещерной церкви в Субиако.
С наступлением времени Чимабуэ и Джотто, творца циклической Стенной живописи, искусство великолепно расцвело в Италии, как это доказывают нам Ассизи, Падуя и Флоренция. Знаменитый флорентинец Чимабуэ прибыл в Рим около 1270 г., потом работал в Ассизи, после чего еще раз возвратился в Рим. Как на памятник его пребывания в Риме, следует смотреть на изображение римских монументов или на план города, находящийся в церкви Св. Франциска в Ассизи. Джотто писал в Риме между 1298 и 1300 гг. Его фрески в храме Св. Петра и в латеранской юбилейной ложе Бонифация VIII, к несчастью, погибли также, как потеряны и картины его ученика Пьетро Каваллини. Только обломок фрески работы Джотто, изображающий Бонифация VIII с портретно верными чертами, объявляющего из ложи о наступлении юбилейного года, можно видеть и теперь под стеклом на столбе в Латеране. Прославленный Дантом рисовальщик миниатюр Одеризио де Губио получил также от Бонифация VIII работу в Риме, где он и умер в 1299 г. Папа поручил ему и Франку Болонскому украсить миниатюрами книги для Латеранской библиотеки.
Хорошие произведения были созданы в XIII веке мозаичной живописью; они еще и теперь украшают некоторые церкви. Это национально-римское искусство еще в VI веке произвело много прекрасного, потом пришло в упадок и в XII веке вновь пробудилось. В XIII веке тосканское влияние способствовало его мощному развитию, не изменив этим существенно его римско-христианского идеала. Здесь работы начинаются с Гонория III; они грубы и неискусны, как на фризе притвора в С.-Лоренцо и в нишах С.-Констанцы у св. Агнессы, которая относится ко времени Александра IV; затем получают более свободный вид. Уже Гонорий III начал мозаичную картину за трибуной, которая была потом окончена Николаем III, бывшим тогда еще аббатом этого монастыря. Поэтому это произведение носит на себе двойственный характер; но им уже начинается вторая эпоха римской живописи, которая сначала была насильственно приостановлена в своем развитии последствиями Авиньонского пленения.
В конце XIII века в Риме процветала школа мозаистов, во главе которой навеки прославился Джакопо делла Туррита со своим сотоварищем Иаковом де Камерино. Полагают, что оба они были монахами ордена миноритов. Францисканское одушевление, создавшее в Ассизи союзный храм итальянских искусств, действовало вообще оживляющим образом на творческую деятельность Италии. Туррита исполнил скульптурную работу Латеранской трибуны при Николае IV в виде ряда изображений святых и символов с таким богатством живописи, какого Рим не видал уже в течение столетий. Центральным пунктом всей композиции является сверкающий драгоценными камнями крест под более древним поясным изображением Спасителя; он разделяет группы фигур. Оба новых святых, Франциск и Антонии, помещены здесь точно под апостолами, но в качестве вновь принятых — в самом скромном виде.
Лучшее произведение Туррита было исполнено им в церкви С.-Мария Маджиоре, где Николай IV и кардинал Иаков Колонна поручили ему покрыть мозаикой трибуну. Главное место здесь занимает группа коронования девы Марии Спасителем — большая картина на лазурно-голубом фоне. Сонм ангелов парит кругом. С обеих сторон к коронуемой, со смирением воздымающей руки, приближаются по сверкающему золотом небу Петр и Павел, оба Ионна, с одной стороны Франциск, с другой — Антоний Падуанский. По золотому фону вьются виноградные лозы с пестрыми птицами и образуют великолепную, но загромождающую самую картину декорацию. Заказчики Николай IV и кардинал изображены коленопреклоненными в уменьшенном масштабе; такой способ представления употреблялся раньше очень часто. Напротив, оба новых героя церкви, Франциск и Антоний, изображены во весь рост, в таком же виде, как и апостолы. Можно думать, что художник имел перед собой античные мозаики вроде палестринских полов и что он взял оттуда для обеих своих мозаик барки с амурами, лебедей, пьющих животных, цветы, речных богов. Мозаика освещает базилику сверхъестественным золотым сиянием, полным торжественности. Когда лучи солнца падают на нее сквозь пурпурные занавесы окон, то она кажется подобной тому пламенному небу, в котором погружены у Данте святые Бернард, Франциск, Доминик и Бонавентура. Это излучение света производит такое же действие, как музыкальный хорал. Туррита закончил украшение этого древнего храма Марии, присоединив к знаменитым, еще проникнутым античным искусством мозаикам времен Сикста III, украшающим главный шатер церкви, как общее заключение, свою картину трибуны — лучшее из произведений римской мозаичной живописи.
Перед этой же церковью в большой внешней ложе видна мозаика, исполненная в конце этого столетия Филиппом Риссути по заказу кардиналов Иакова и Петра Колонна: Христос на троне между святыми; сцены, относящиеся к легенде о построении базилики; Колонна любили С.-Мария Маджиоре, где были погребены некоторые члены их фамилии. В то время как их славный дом подвергнулся разрушительным ударам Бонифация VIII, народ видел на мозаичной картине этой церкви коленопреклоненный образ подвергнутого проклятию кардинала Иакова в небесной славе вместе со святыми. Его страшный враг Бонифаций тоже любил пышность и искусство, и только его политические заботы помешали ему навеки прославиться монументами высшего порядка. Он выстроил свою юбилейную ложу в Латеране и свою погребальную капеллу в Ватикане, которая, однако, погибла. В Ватикане работал также Джотто; кардинал Иаков Стефанески, который давал работу этому художнику в своей титулярной церкви С.-Джиорджио в Велабро, поручил ему исполнение знаменитой мозаики, известной под названием «Навичелла», которая раньше украшала преддверие храма Св. Петра, а теперь вделана в стену над входом в притвор. Эта картина вследствие позднейшей реставрации потеряла свою первоначальную прелесть; только рисунок Джотто сохранился. Она изображает церковь в виде плывущего в бурю по морю корабля Св. Петра, в то время как верховный апостол идет ко Христу по волнам Галилейского моря. И этот древний символ был столь же применим, как и полон предчувствий, для Бонифация VIII и для конца XIII века.
Эпоха партийной борьбы, изгнания пап и граждан и разорения города не была способна к созданию или сохранению памятников гражданской архитектуры. Магнаты строили только башни, папы — госпитали и резиденции, сенаторы исправляли городские стены. В XIII веке мы не находим почти ни одного известия об общеценных постройках в городе. Полное молчание относительно водопроводов, и только один раз говорится о том, что Григорий IX велел вычистить сточные трубы и возобновить мост С.-Марии. Рим был погружен в развалины. Никакое общественное учреждение не наблюдало за сохранностью памятников. Землетрясения наводнения, городские войны, постройка дворянских башен, реставрация церквей, нужда в мраморе для мраморщиков, спрос па него со стороны чужестранных покутит лей — все это вело к разрушению памятников, и мусор все глубже и глубже покрывал древний город. В подземной глубине потонули как бы действием благодетельного волшебства многие произведения искусства. Они были изъяты от современников, которые на их могилах продолжали свою дикую борьбу, и вновь появились на спет лишь в позднейшее время как свидетели классического прошлого. Еще и теперь многие статуи лежат в подземном Риме; так, летом 1864 г. неожиданно появилась на свет почти не поврежденная колоссальная бронзовая статуя Геркулеса из развалин театра Помпея, где она лежала погребенной в течение стольких веков.
Рельеф города в XIII веке представил бы нам самую удивительную картину Рим того времени был похож на обширное, обнесенное покрытыми мхом стенами поле, с холмами и долинами, с пустыми и встроенными земельными участками, из которых выдавались темные башни или замки, серые, разрушающиеся базилики к монастыри, окруженные растительностью монументы колоссальной величины, разрушенные водопроводы, ряд колонн от храмов и отдельные колонны, триумфальные арки с надстроенными на них башнями. Между развалинами тянулись в виде запутанной сети узкие улицы, прерываемые грудами мусора, и желтый Тибр меланхолически протекал по наполненной развалинами пустыне, под кое-где. обвялившимися каменными мостами. Крутом древних стен Аврелиана, с внутренней стороны, находились пространства или под пустырями, или под земледельческой обработкой, равные по величине целым поместьям, с выдающимися развалинами; виноградник и огороды были разбросаны, как оазисы, по всему городу, даже в центральной части нынешнего Рима, около Пантеоне, Минервы и до Порто дель Пополо. Спуск от Капитолия к Форуму, на мусоре которого стояли башни, был покрыт виноградниками точно также, как и Палатин. Термы, цирк заросли травой, а кое-где были совсем заболочены. Всюду, куда только проникал взгляд, видны были мрачные укрепленные башни с зубцами, выстроенные из древних памятников, зубчатые укрепления самой оригинальной формы, построенные из наскоро сложенных из мрамора, кирпича и кусков пеперина замки и дворцы гвельфской или гибеллинской аристократии, которая сидела на классических холмах, среди развалин, опьяненная взаимной враждой, кап будто Рим был не городом, а земельным участком, оспариваемым посредством ежедневной войны. В то время в Риме не было человека благородного происхождения, который не владел бы башней. В актах того времени встречаются иногда ведения римлян в самом городе, называемые: «Башни, дворцы, дома и развалины». Отдельные роды жили в мрачных, огражденных тяжелыми цепями жилищах, среди развалин, со своей родней и служителями и от времени до времени выходили оттуда с диким громом оружия, чтобы воевать со своими наследственными врагами.
Мы перечислим наиболее значительные ни этих дворянских замков, составляющих важнейшую характерную особенность Рима в XIII и XIV веках, когда аристократия поделила между собой владение городом.
В Трастевере стояли башни родов Папа и Романи, Нормании и Стефанески, к которым позднее присоединилась крепость рода Ангвильяра. На острове Тибра возвышались башни Франджипани, которые в середине XIII века принадлежали префекту Вико. Теперь из мостовых башен осталась только одна.
Ватиканским кварталом, где вокруг базилики Св. Петра стояли маленькие дома, а также и замок Св. Ангела, владели с середины XIII века Орсини, и уже поэтому Николай III составил план постройки своей Ватиканской резиденции, которая, таким образом, находилась в округе его собственного рода. Владея крепостью Св. Ангела, Орсини господствовали над подступами и к Ватикану, и к городу, где они занимали также по эту сторону реки местности Понте и Парионе. Их дворцы находились на Монте-Джиордано и в развалинах театра Помпея на Кампо ди Фиоре. Монте-Джиордано, находившийся вблизи моста Св. Ангела и состоявший из обломков античных зданий, назывался еще в 1286 г., когда на нем уже жили Орсини, Monte Iohannis de Roncionibus и вскоре после того получил свое название от имени Иордана Орсини. В 1334 г. он уже является в виде квартала, обнесенного стенами. Другой замок Орсини на Кампо ди Фиоре, называвшийся Аркапата, был выстроен из гигантских обломков Помпеева театра. Теперь он уничтожен, но должен был находиться на том месте, где теперь стоит дворец Пио. Таким образом, этот аристократический род владел, кроме неизвестного числа домов по обеим сторонам реки, тремя главными укреплениями: замком Ангела, Монте и Аркапата.
Вдоль городского берега реки, в кварталах Понте, Париони, Регола и С.-Анджело до Капитолия возвышались башни многих родов. Массими жили уже там, где находится теперешний их красивый дворец. Маргани и Стации выстроились в цирке Фламиния; Бонфилии, Аматески, Калицуки, Боккападули и Буккамаца жили в соседних кварталах. В театре Марцелла держались еще Пьерлеони, но сила этого рода, родственного Анаклету II, в XIII веке уже настолько стала ничтожной, что имя их почти не появляется в городской истории, однако их главный замок, находившийся в Марцелловом театре, дворец Пьерлеони, перешел к Савелли только в следующем веке.
Большое Марсово поле хотя и представляло много развалин, годных для постройки, но благодаря своему местоположению не отличалось достаточной безопасностью. Этот квартал был подвержен наводнениям от разливов Тибра; он был еще мало заселен и большей частью находился под огородами, почему и лишь редко становился театром городских войн, касавшихся рода Колонна. Род этот господствовал над всей пустынной равниной от Порта дель Пополо до Квиринала, т. е. частью города, отличавшейся своим великолепием при Траяне, Адриане и Антонинах, Главные замки, принадлежавшие Колонна, были на Марсовом поле — Мавзолей Августа и Mons Acceptorii (в настоящее время Монте-Читорио). В руинах стадия Домициана Миллини и Сангвиньи построили еще и теперь стоящие башни, а в квартале Пантеона Синибальди и Кресченци — их укрепленные дворцы.
Но самые большие дворянские замки находились в настоящем Древнем Риме, на холмах, спускавшихся к форуму и к Circus Maximus. Эта местность представляла собою арену средневековой истории города Рима с тех пор, как городская община Установила свое местопребывание в Капитолии. Запустевшие холмы получили вследствие этого новую жизнь и отчасти снова заселились, несмотря на недостаток в воде. На Целии и на Палатине властвовали Франджипани, но Анибальди из Латеранского квартала, где было главное их местопребывание, уже оспаривали у них владение Колизеем, т. е. амфитеатром, значительная часть которого обрушилась во время землетрясения, бывшего 1 июня 1231 г. Септицониум на Палатине, башня Картулария, триумфальные арки Тита и Константина, вероятно, также Arcus Fabianus в местности возле С.-Лоренцо in Miranda, Янус Quadrifrons и башни на большом цирке составляли большое городское владение Франджипани, бывшее часто Убежищем пап и местом их избрания. Эта крепость, окопами которой служили знаменитейшие памятники Древнего Рима, с черными стенами, зубцами и башнями, могла, конечно, быть названа оригинальнейшей на свете и представляла самый необычайный вид.
Палатин и его императорские дворцы находились в совершенном упадке или были заселены только монахами, духовенством и служащими Франджипани. Этот мир развалин должен был представлять в то время величественное зрелище, и сведущий антикварий мог бы еще, вероятно, различить в нем дворцы Августа, Тиберия, Калигулы, Нерона и Домициана. Отрытое лишь в наше время Палатинское ристалище (Stadium) тогда еще должно было быть отчасти видимо. Целий был более населен, чем теперь, потому что еще в 1289 г. там находилась древняя улица, называвшаяся Caput Africae, чем доказывается, что этот холм не был, как думали, безлюдным уже со времени опустошения его Робертом Гюискаром. Квартал вокруг Колизея и по направлению к Латерану был тоже местами населен. В служебнике Ченчиуса по поводу распределения денежных подарков за триумфальные ворота на пути от башни Картуларии до Св. Николая у Колизея обозначены 23 дома, в том числе принадлежащие фамилиям Манчини, Райнучи Булгарелли и Красси. Напротив, от Колизея к Латерану население снова уменьшалось, и от Св. Климента вверх по направлению туда не поименовано ни одного дома.
Авентин, еще населенный во время Оттона III, потом опустевший, был занят родом Савелли. Они уже давно владели дворцом около С.-Сабины, так как Гонорий III подарил часть его доминиканцам для устройства монастыря. Гонорий IV отделал его под свою резиденцию и обнес ее стенами и башнями. Значительные остатки этого замка Савелли, выстроенного в стиле, носящем название saracinesso, сохранились еще и до сих пор. Он оставался главным местопребыванием рода, который впоследствии владел также Марморатой и театром Марцелла. Мармората постоянно носила это название, полученное ею от залежей мрамора, бывших на древней торговой площади, которая, впрочем, была почти совсем засыпана мусором. Здесь, под Авентинским холмом, около реки, находились многие церкви с добавочным названием де Мармората. Гонорий IV хотел вновь заселить Авентин. Он приглашал многих римлян строиться там, но недостаток воды не дал развиться этой савеллиевской колонии.
Многолюднее были склоны Эсквилина, потому что тут находились многопосещаемые церкви вроде С.-Мария Маджиоре, возле которой Николай IV основал папскую резиденцию; затем склоны Квиринала и еще сильно населенная Субура, тогда как Виминал был покрыт пустырями и виноградниками. Развалины отдаленных терм Диоклетиана не привлекли к себе никакой благородной фамилии для постройки там своего замка также, как и заболоченные гигантские бани Каракаллы или преторианский лагерь.
Напротив, могущественные роды владели склонами Квиринала и построили свои укрепления вблизи форума времен империи. В XIII веке именно эта местность была ареной борьбы партий, так как здесь были Пандульфи из Субуры, Капоччи, поселившиеся в термах Траяна, и Конти, тогда как вблизи, в термах Константина, находился четвертый замок Колонна, древнее местопребывание графов Тускуланских. Еще и теперь на этих склонах стоят гигантские остатки двух башен этой величественной эпохи. В то время как другие дворянские замки погибли, «башня графов» и «башня милиции» сохранились в виде значительных остатков, столь же твердых и несокрушимых, как и постройки античного Рима, с которыми они когда-то соперничали.
«Графская башня» (Torre dei Conti) относится к эпохе могущества рода Иннокентия III; честолюбивый Рихард Конти построил ее на средства своего брата папы на древнем форуме Нервы, и отсюда велась борьба против республиканской свободы Рима. Гигантские развалины форумов Августа, Нервы и Цезаря легко были превращены в крепость, и Конти воздвигли ее в виде господствующей над городом цитадели, которая могла держать в страхе и Капитолий, и Франджипанские башни. Постройка этой громадной башни относится к началу правления Иннокентия III. Ничто не доказывает, что она стояла уже многие столетия и была только увеличена Конти. Туфовые четырехугольные плиты служили ее основанием, сделанным из античных остатков, а стены были сложены из обожженного кирпича. Она была четырехугольная и сверх громадного основания состояла из трех суживающихся ярусов с тройной зубчатой надстройкой, которая, казалось, уходила за облака. Она считалась самой великолепной из всех городских башен, даже чудом строительного искусства, но отличалась лишь своей колоссальной величиной, а вовсе не архитектурной красотой. Петрарка, видевший ее раньше, чем землетрясение превратило ее в развалины, оплакивал ее падение, восклицая, что другой подобной ей не было в мире. Поэтому с ней не могла равняться знаменитая Трулья с Авиньонского дворца, которую построил там Иоанн XXII, которого Петрарка в насмешку называет страшным Нимвродом-башнестронтелем. Она пережила многие бури; даже землетрясение 1348 г. разрушило только ее верхний этаж, так как Беноццо Гоццоли еще в XV веке написал картину над ее входною дверью. Только уже Урбан VIII велел ее сломать до размеров теперешних ее остатков.
Ее двойником была еще более величественная по своему высокому положению башня Милиций (Torre delle Milizie). Путешественник в Риме может еще и теперь любоваться ею с Монте Пинчио или из монастыря Арачели, откуда она всего лучше видна и откуда она представляется как самая величественная средневековая развалина, господствующая над городом и как самое выразительное воспоминание о временах гвельфов и гибеллинов в Риме. Народное предание или фантазия паломников видели в ней дворец Октавиана, и уже гораздо позже сочинено было, что с ее зубчатой вершины Нерон, играя на цитре, смотрел на пожар Рима. В Риме припоминали, что сады Мецената и дом поэта и чародея Вергилия находились в этой местности. Башня эта стоит на склоне Квиринала, над форумом Траяна, где находится известное помещение Balnea Neapolis (Magna napoli). Этот квартал в Средние века назывался Бибератика; он простирался от Квиринала через Магнанаполи до Траянова форума и церкви Санти-Апостоли. Сама башня дала название улице Contrata Miliciarum. Время ее постройки неизвестно; ее архитектурный стиль и способ постройки ее стен, сходный с графской башней, указывают на время Иннокентия III или Григория IX, и, вероятно, на ее месте раньше стояла гораздо более древняя башня. Она возвышалась на своем широком и высоком основании в виде четырехугольного с зубцами колосса. На нижнем этаже стояла вторая, менее широкая надстройка, тоже четырехугольная и расчлененная мощными пилястрами. Наконец, на ее зубчатой платформе возвышалась еще меньшего размера, сверху плоская четырехугольная башня. Вся башня была соединена с зубчатым укреплением и таким образом вместе с ним составляла целый замок. Так как на Квиринале, где эта башня теперь стоит, в границах владения женского монастыря Св. Екатерины Сиенской, уже в XII веке была местность, называвшаяся Miliciae Tiberianae, то из этого следует, что она была воздвигнута на месте античного здания, может быть, имевшего значение военного поста во времена империи. В последней половине XIII века она принадлежала Анибальди, от которых перешла к Гаэтани. Обладание ею почиталось столь важным, что ее владельцы получали от нее свой титул, как от баронии: Петр, непот Бонифация VIII, назывался с 1301 г., когда он приобрел ее от Рихарда Анибальди, Dominus Miliciarum Urbus — господин городских милиции — и, вероятно, вместе с тем получил право содержать войско в этой большой городской крепости.
Обе эти башни суть монументы римского Средневековья, подобно тому как колонны императоров Траяна и Антонина суть монументы Римской империи, замечательные образцы, находящиеся в городе, которые явственнее, чем история, выражают собой неукротимую силу того века. Когда они стояли в законченном виде в недалеком расстоянии одна от другой, то должны были производить сильное впечатление. Они возвышались над всем Римом и были видны уже за несколько миль от него, как теперь купол Св. Петра Эти башни-колоссы дают самое ясное понятие о сущности римского характера, который остался и в Средние века таким же, каким он был в древности. Здесь не видно ни понимания формы, ни чувства, оживляющего массы, как у тосканцев, но одна лишь мрачная и величественная сила. Римляне брали свои образцы из развалин творения предков; они хотели создать колоссы, которые могли бы соперничать с древними, и две башни с крутыми и голыми стенами поднялись над Римом, как циклопические постройки.
Ряд названных фамильных замков закликает в себе имена всех высших римских родов того времени; в нем нет только младшего из родов XIII века: Гаэтани имели дворцы на острове I пора и в квартале С.-Марии Маджиоре, но у них не было родового замка в Риме; когда же они сделались владетелями «Милиций», то основали против ворот Себастьяна на Аппиевой дороге замечательный замок Капо ди Бове. Эта крепость получила свое название от памятника Цецилии Мегеллы. составлявшего его ядро и центральный пункт; так как этот великолепный мавзолей дочери Метелла Критского и жены Красса уже в самом древнем Средневековье назывался по бычачьим головам на его карнизе — Капо ди Бове. Подобно надгробным памятникам Августа и Адриана и памятнику Плавтиев на Луканском мосту через Анио, он был, вероятно, уже давно переделан в баронскую башню. Запустение Аппиевой дороги заставило забыть о нем до тех пор, пока война с Колонна не послужила поводом к передаче его Бонифацием VIII своему племяннику. Граф Петр основал там крепость, чтобы оттуда наблюдать за движением Колонна, если бы они вышли из своих кампаньских замков на Латинскую или на Аппиеву дорогу. Остатки этой крепости, вскоре после того расширенной Савелли, которой придавала силу близость ее к. развалинам цирка Максенция, сохранились и до сих пор, также как и остатки старинного баронского дворца и возникшего там в XIV веке, обнесенного стенами посада рядом с церковью готического стиля. На них видны гербы дома Гаэтани. Материал этих построек — альбанский туф. Его черный цвети мелочный характер архитектуры стоят в резком противоречии с величием античного памятника из желтых травертиновых плит, над карнизом которого вделаны туфовые камни, чтобы превратить мавзолей в башню с зубцами. Впрочем, внутренность памятника не была повреждена, так как саркофаг Цецилии Метеллы сохранился нем в целости, хотя над ним прошла сотня осади штурмов, и только Павел III велел перенести оттуда ее урну во дворец Фарнезе, где она находится и теперь. Можно легко себе представить, какие опустошения были произведены строителями этого гаэтанского замка в цирке Максенция и в монументах па Via Appia, чтобы воспользоваться их. материалами. Древняя, уже в течение многих столетий подвергавшаяся ограблению дорога, шедшая между надгробными памятниками, претерпела в это время одно из самых жестоких опустошений. В античных гробницах Кампаньи жили пастухи и поселяне, и на всем пространстве ager romanus, составлявшем городской округ, возвышались бесчисленные башни, отчасти переделанные из древних надгробных монументов, храмов и остатков вилл, отчасти вновь выстроенные для защиты скудного сельского хозяйства. Еще и теперь в римском округе существуют многие аренды или имения, получившие свое название от средневековых башен.
Под угрозой от ближайших дворянских замков стояло на Капитолии здание сената, бывшее местом пребывания правительства республики. Здесь жили сенаторы, хотя в середине XIII века в качестве их места жительства упоминается иногда монастырский дворец четырех венценосцев. Но если в нем имели свою резиденцию Карл Анжуйский и инфант Кастильский, то заменявшие их просенаторы все же гнили в Капитолии, и то же было и при других сенаторах некняжеского рода. Тот факт, что торжественные государственные акты совершились при Карле Анжуйском в монастыре Арачели, доказывает, что тогдашнее здание сената не было для этого достаточно вместительным, тогда как этот укрепленный монастырь имел обширные размеры и служил также для собраний коллегии городских судей. Это был легендарный дворец Октавиана и с 1250 г. служил также местом пребывания генерала францисканцев; еще и теперь это здание над крутыми туфовыми стенами Капитолия является одним из значительнейших памятников римского Средневековья.
Первоначальный вид сенатского дворца в XII и XIII веках представляется нам неясным. На городском плане времен Иннокентия III он имеет вид четырехугольника с зубцами и боковой башней; фасад представляет лишь два полукруглых окна и входную дверь без лестницы; но этот рисунок очень груб и неточен. Около 1299 г., вероятно по случаю юбилея, дворец этот был вновь выстроен при сенаторах Пиетро ди Стефано и Андреа де Норманни. Эти правители выстроили в нем поддерживаемую колоннами открытую залу, предназначенную для заседаний суда; ей дали вошедшее в употребление с лангобардских времен название Ловиум, которое обозначало porticus (откуда Laube). Подпись этих сенаторов сохранилась в списках. С постройкой этой залы, придавшей всему дворцу новый вид, соединены были и другие постройки. Надпись 1300 г. говорит об opus marmoreum, которое присоединили к нему сенаторы Риккардо Анибальди и Джентиле Урсини. Без сомнения, была пристроена наружная лестница, которая вела во дворец. Эта лестница изображена в золотой булле Людвига Баварского от 1328 г., где сенаторский дворец — и это характерно для его значения и для понятий того времени — занимает середину панорамы города в виде здания с двумя боковыми башнями, двухэтажного и уже без зубцов, а покрытого крышей. Нижний этаж имеет только два полукруглых окна, верхний — четыре таких же, так близко расположенных одно возле Другого, что они представляют вид скорее идущего вдоль фасада портика. С 1299—1300 гг. сенатский дворец мог считаться за новую постройку, и в сенатском акте 1303 г. он так и обозначен — palatium novum. Эта перестройка, наверное, дала повод к варварскому грабежу развалин Капитолия.
Римляне явно соперничали с республиками Умбрии и Тосканы, где Перуджия и Сиена, Флоренция и Орвието воздвигли и соборы, и величественные городские дворцы. Постройка самых знаменитых городских ратуш в Италии происходила в конце XIII и в начале XIV века; так, Палаццо Веккио во Флоренции был выстроен в 1298 г., и к концу же XIII века относится также постройка соборов в Орвието, Флоренции, Болонье и Перуджии. Сохранившиеся еще итальянские городские дворцы, в архитектуре которых романская готика получила свое прекраснейшее выражение, принадлежат к роскошнейшим памятникам Средних веков и указывают могущество и благосостояние свободных городов. Рим не мог с ними сравниться. Даже многие дворянские замки в городе были величественнее, чем общинный дворец с его странными трофеями, состоявшими из цепей, ворот и колоколов мелких завоеванных городков или остатков миланской знаменосной колесницы. Римский сенатский дворец был удивительным зданием, наполовину античным, наполовину варварским, и лучшим его украшением было то, что он стоял на памятниках древних римлян и был окружен развалинами величия Капитолия, когда-то господствовавшего над миром. Эмблемой римской республики считался в то время лев, и в Капитолии держали в клетке живого льва. Над одной из дверей дворца изображен был лев, кротко смотрящий на своего львенка. Каждый сенатор при своем вступлении в должность подводился к этой картине, чтобы проникнуться смыслом написанного там двустишия, призывавшего к великодушию.
Большое значение для уяснения топографии Рима в XIII веке имеет, наконец, тот факт, что этой эпохе принадлежит первый дошедший до нас план города. Изображение грубое, но очень ценное, так как оно пытается воспроизвести город, каким он был при Иннокентии III. Главнейшие черты Рима, как античного, так и христианского, изображены на нем, и в основании как рисунка, так и названий приняты очевидно, Мирабилии. В заметке на полях плана находится следующая жалоба: "Рим был обращен в пепел при герцоге Бренне, затем он оплакивал свой пожар при Аларихе и младшем сыне короля Галаона Британского. Он печалился о ежедневном уничтожении своих развалин. Как обессиленный старец, он едва может держаться прямо, опираясь на чужой посох. Старость его ни за что не заслуживает почтения, кроме мусорных куч античных камней и покрытых развалинами следов прошлого. Святой Бенедикт, епископ Канузии, сказал, когда Рим был разрушен Тотилой: «Рим не будет уничтожен народами, но будет потрясен бурями, молниями, ураганами и землетрясениями и истлеет сам собой».
