Глава V
правитьВ то время, к которому относятся описанные нами события, папство пришло в совершенный упадок; преступные лица, занимавшие престол св. Петра, уничтожили благоговейные чувства к этому престолу не только в Риме, но и в других местах. Замечательным свидетельством такой перемены в отношениях к папам является знаменитый Реймский собор 991 г. — Арнульф, архиепископ этой первой франкской метрополии, поступил как предатель и отдал метрополию во власть своего дяди Карла, герцога лотарингского. Узурпатор Гуго Капет, занявший престол Каролингов, привлек Арнульфа к суду епископов. На требование одного из членов суда передать дело в высшую церковную инстанцию — на решение папы — Арнульф, епископ орлеанский, встал и сказал: «О жалкий Рим, нашим предкам ты светил кротким светом отцов церкви; теперь ты окутал нас черной ночью, которая останется надолго памятной. Когда-то были у нас могучий папа Лев и великий Григорий! Что мог бы прибавить я также к славе Геласия и Иннокентия, своею мудростью и ораторским талантом превосходивших всех философов мира? А в нынешние времена чего только не довелось нам пережить? Мы видели, как Иоанн, прозванный Октавианом, утопал в грязи разврата и даже вступил в заговор против Оттона, которого он сам короновал. Он был прогнан из Рима, и папой был провозглашен неофит Лев. Когда Оттон покинул Рим, Октавиан вернулся, прогнал Льва, отрезал диакону Иоанну нос, пальцы правой руки и язык и со сладострастной яростью предавал смерти многих знатных горожан; затем вскоре он сам умер. На его место римляне избрали грамматика Бенедикта; но и против него восстал поддерживаемый императором неофит Лев. Бенедикт был схвачен, низложен и отослан в Германию в вечное изгнание. Императору Оттону I наследовал император Оттон II, воинским искусством, мудростью и образованием превзошедший в наше время всех государей. Между тем в Риме престол Петра был занят ужасным чудовищем Бонифацием, обагренным кровью своего предшественника. Бонифаций в своих злодеяниях пошел дальше всех других преступных людей. Изгнанный из Рима и низложенный собором, Бонифаций по смерти Оттона вернулся в Рим и, в противность клятвенному обещанию, достиг того, что достойный муж, бывший епископ Павии папа Петр был свергнут с высоты своего положения в городе: Бонифаций низложил Петра, заключил его в тюрьму, подверг ужасным мучениям и затем умертвил его. Где же начертан такой закон, который повелевал бы всему сонму просвещенных и достойных служителей Бога на земном шаре повиноваться подобным чудовищам, позорящим мир и чуждым всем божеским и человеческим законам?» Смелый оратор спросил затем епископов, присутствовавших на собрании и внимавших этим неслыханным до той поры словам отчасти со страхом, отчасти с чувством удовлетворения, — как же следует назвать папу, одетого в пурпур и золото и сидящего на престоле св. Петра? Если, говорил епископ орлеанский, в папе нет любви и он только кичится блеском своих знаний, то он антихрист, воцарившийся в храме Господнем и выдающий себя за Бога. Если же в нем, как оказывается, нет ни христианской любви, ни знаний, то он представляет собой только идола в храме Господнем, и ждать от такого идола мудрого суждения можно с таким же основанием, как и от безмолвной мраморной глыбы. Далее епископ Арнульф удостоверял, что в Бельгии и Германии есть немало достойных епископов, на обсуждение которых могут быть переданы реймские дела, и нет надобности взывать к духовному суду того города, где все продажно и приговоры соразмеряются с количеством уплаченного золота.
Это была катилиновская речь против папства X века. И тем не менее великий институт папства настолько близко отвечал потребностям человечества, что его не могли разрушить даже такие условия внутреннего разложения, при которых всякое государство по необходимости прекратило бы свое существование. К внутренним врагам папства, к упадку церковной дисциплины, к непокорной римской знати, к предъявляющей свои притязания императорской власти присоединились еще по местные соборы. Со времени Каролингов епископы в силу иммунитета стали почти независимыми государями в своих землях. Государство было во власти епископов, так как они, будучи высшим" лицами империи, руководили политическими делами, а своим образованием и дипломатическим искусством превосходили всех светских баронов. В эту эпоху епископы боролись с папством страшным оружием: папству угрожала возможность победы со стороны поместных соборов и даже отпадение галльской церкви. А между тем мы скоро услышим, как отвечал Рим на обвинения Реймса и как это глубоко опозоренное папство снова увидело у своих ног епископов, принцев и королей.
Последнее время правления Иоанна XV протекло бурно. Непотизм этого папы и его корыстолюбие по-прежнему возбуждали в римлянах ненависть к нему, и можно думать, что если не с удалением Феофано из Рима, то после смерти ее, последовавшей уже 15 июня 991 г., Кресцентий взял окончательно в свои руки управление городом. На втором реймском соборе французские епископы жаловались, что их послам так же, как и послам короля Гуго, Иоанн XV не оказал должного почета при приеме, потому что эти послы явились к Кресцентию без всяких приношений. Далее епископы утверждали, что в Риме ни одна жалоба не может быть услышана, за исключением тех случаев, когда «тиран», подкупленный золотом, снисходит объявить оправдательный или обвинительный приговор. В 995 г. Иоанн вынужден был даже бежать в Тусцию к маркграфу Гуго, державшему сторону Германии; оттуда он призывал юного Оттона идти походом на Рим. Весть об этом походе принудила возмутившихся римлян призвать папу обратно; они снова приняли его с почестями и примирились с ним. Ему, однако, не привелось дожить до той поры, когда выступивший на защиту папы Оттон прибыл в Рим: в марте или апреле 996 г. Иоанн XV умер. Сопровождаемый большим войском и многочисленной свитой епископов и владетельных князей. среди которых Виллигис Майнцский был истинным руководителем римского похода, Оттон III двинулся весной 996 г. из Регенсбурга и перешел Альпы через Бреннер. В Павии он отпраздновал Пасху и здесь же впервые узнал о смерти Иоанна. В Равенне римские послы представили Оттону письма, в которых римская знать удостоверяла, что римляне рады прибытию Оттона, что смерть папы поставила их в затруднение и что они готовы услышать волю короля в деле выбора нового папы. Проявить такую покорность принудил римлян страх перед императором, а сам Кресцентий не обладал ни могуществом, ни способностями Альберика. В короткое время своего управления родным городом, которое сопровождалось, правда, менее благоприятными условиями, Кресцентий был только главой партии, а не государем. Таким образом, патриций принужден был признать за внуком Оттона I узурпированные этим последним права по отношению к избранию папы. Внук, еще не вышедший из отроческого возраста, приобрел право жаловать тиару по своей воле с того момента, как его дед получил императорскую корону из рук папы-юноши.
Оттон III назначил папой Бруно, собственного капеллана и своего двоюродного брата. Бруно был сын маркграфа Оттона Веронского, герцога Каринтии, и через свою бабку Лиутгарду приходился внуком Оттону I. Новому папе было всего только 23 или 24 года; он получил хорошее светское образование и имел выдающиеся способности, но отличался страстностью и несдержанностью. С согласия находившихся в Равенне германских и итальянских магнатов Оттон отправил назначенного им папу в Рим в сопровождении Виллигиса Майнцского и Гильдебальда Вормского, и Бруно был принят в Риме с почестями. Последовавшее затем как бы свободное избрание придало делу приличествующий облик, и на престол св. Петра 3 мая 966 г. вступил под именем Григория V в первый раз человек чисто германского происхождения. Ужасное положение, в котором находился тогда Рим, показывало явно, что среди римлян уже нет более человека, достойного стать папой. Поэтому все благомыслящие люди в Италии, Франции и Германии отнеслись к этому назначению Бруно как к совершенно неожиданному благополучию. Клюнийский орден приветствовал своего друга ликованиями, и повсюду явилась надежда, что новый папа, принадлежавший к императорскому роду, внесет в разлагавшуюся церковь необходимую реформу. Одни только римляне роптали, так как видели, что и сам престол апостольский занят саксонской династией. И это было такой победой императорской власти, которая далеко оставила за собой все то, что было достигнуто самим Оттоном Великим.
Сделавшись папой, Бруно как германец нарушил обычай, который подлежал упразднению; этот обычай молча признавался за закон и заключался в том, что на престол св. Петра возводились только римляне. Со времени сирийца Захарии в продолжение 250 лет из 47 пап только двое происходили не из Рима и не из церковной области; то были Бонифаций VI, тусциец, и Иоанн XIV, уроженец Павии. Таким образом, национальное чувство римлян должно было быть глубоко оскорблено; они предпочли бы иметь на папском престоле даже чудовище, но только римлянина, а не саксонца, хотя бы и святого. Между тем со времени Григория V папство раздвинуло свои границы. Оно вышло из сферы собственно Рима и римской аристократии и снова приобрело общую связь со всем миром. Тот великий принцип, в силу которого национальность папы не имела значения, возник из идеи христианства, поставившего на место нации все человечество. Этот принцип вполне отвечал космополитическому понятию о верховном главе вселенской церкви, и ему отчасти было обязано папство своей всемирной властью. Конечно, с назначением Бруно и в ближайшее затем время этот принцип вовсе еще не был установлен как закон; тем не менее начало это после некоторого отступления постепенно установилось само собой, так как великие мировые факторы оказались более могущественными, нежели голоса римлян, неизменно настаивавших на том, что папой должен быть уроженец Рима. Во все продолжение Средних веков на апостольский престол вступали римляне, итальянцы, германцы, греки, французы, англичане и испанцы, пока с прекращением всемирной власти пап вышесказанный принцип не утратил своего значения, и тогда снова установился точно так же молчаливо возведенный на степень закона обычай — не провозглашать папой не-итальянца. Восстановление этого обычая ясно показало, что сфера действий папства была опять заключена в более тесные границы.
После провозглашения Бруно папой Оттон III направился в Рим, чтобы принять императорскую корону из рук того, кто был им самим возведен на святой престол. Встреченный с торжественными почестями, Оттон III короновался в базилике Св. Петра 21 мая, и это положило конец власти Кресцентия как патриция.
После 13 лет в течение которых никто не был облечен саном императора, Рим опять увидел в своих стенах нового августа и с ним вместе нового папу. Новый август стремился восстановить империю, если не Траяна, то Карла; новый папа, как новый Григорий, мечтал наделить папство всемирной властью; оба стремления, однако, совершенно исключали одно другое. И папа, и император были еще молоды; одному было 24 года, другому — только 15 лет; оба были родственниками между собой и оба — германского происхождения. Стоя на высочайшей вершине могущества, которой только может достигнуть смертный, они оба являли собой удивительное зрелище в Древнем Риме. Нет сомнения, что римляне смотрели недружелюбно на этих белокурых саксов, пришедших владеть их городом, а с ним и христианским миром, и юные чужеземцы не могли внушить римлянам благоговейного почтения к себе. Оставаясь в покоях Латерана одни, без свидетелей, император и папа могли давать друг другу клятвы в вечной дружбе и создавать фантастические планы совместного владычества над миром или благополучия всего человеческого рода. Но править миром — задача, превышающая силы пылких юношей. Менее чем через четыре месяца этот чарующий сон, навеянный Римом, уже рассеялся; а затем через три года не стало юного папы и через шесть лет — юного императора.
25 мая 996 г. Оттон и Григорий созвали в базилике Св. Петра собор из лиц, принадлежавших как к итальянской, так и к германской национальности. Этот собор, подобно прежним, также имел значение судебного заседания. После назначения папы, происходившего из императорского рода, необходимо было усмирить город соединенной силой папской и императорской власти, дабы он не мог оказать никакой помехи великому плану восстановления всемирной христианской империи. К суду были призваны мятежные римляне, изгнавшие Иоанна XV; но они примирились с этим папой, призвав его обратно в город, и теперь вновь подчинились воле Оттона, покорно признав назначенного им папу; поэтому приговор судей был смягчен. Величие юных идеалистов не позволило им прибегнуть к мерам, внушаемым страхом: никто из римлян не был осужден на смерть, и только некоторые из народных руководителей, и в числе их Кресцентий, были приговорены к изгнанию. Непривычный к власти и полный благородных чувств, Григорий V пришел в ужас даже и от такого приговора и, желая покорить Рим своей добротой, упросил юного императора, настроенного столь же миролюбиво, отменить совсем эти наказания. Кресцентий принес верноподданническую присягу и остался жить в Риме частным человеком. 1 акая неполитическая снисходительность делала, однако, честь только сердцу Григория и Оттона, но не их уму.
Мятежники избежали участи подвергнуться изгнанию в страну варваров, которое даже в X веке все еще считалось римлянами равносильным смертной казни; а между тем эта ужасная участь постигла святого. Адальберт по-прежнему оставался в монастыре Св. Бонифация; но когда герцог богемский и архиепископ майнцский снова по требовали, чтобы он вернулся к своей осиротелой пастве, ему пришлось подчиниться этому требованию. Юный император, питавший к Адальберту восторженное благоговение, не оградил его от необходимости подчинения такому тяжкому решению. Со провождаемый своим верным братом Гауденцием и горько оплакиваемый, Адальберт отправился к северным варварам. Среди них он чувствовал себя чуждым в такой же мере, как и его друг Оттон. Идеалистическая природа последнего как бы повторялась в Адальберте и только носила монашеское облачение. Оба они — и сакс, и богемец — питали к Риму глубокую демоническую страсть. Пражское епископство по-прежнему было ненавистно исполненному душевной тревоги Адальберту, и, пробыв некоторое время в Майнце, а затем в Туре, он решил, наконец, искать мученической смерти среди диких пруссов; 23 апреля 997 г. он нашел эту смерть. Его тело было куплено на вес золота польским герцогом Болеславом и погребено в соборе в Гнезно. Здесь и было положено начало почитанию Адальберта как «апостола польского народа»; память о нем как о польском миссионере чтится до сих пор в Риме. В монастыре Св. Бонифация Адальберт также не был забыт: несколько смелых монахов, увлеченные его примером, покинули авентинское аббатство, ставшее, таким образом, как бы рассадником мучеников, и направились в страны, занятые дикими славянами. Среди этих апостолов были: Гауденций, первый епископ церкви в Гнезно, посвященной его брату; затем Анастасий, некогда сопровождавший Адальберта в Богемию и после того бывший другом и советником первого венгерского короля Стефана и первым мадьярским архиепископом в Калоче, и, наконец, Бонифаций, родственник Оттона III, принявший монашество в Риме и впоследствии проповедовавший христианскую веру пруссам и русским.
Учредив в Вечном городе свой трибунал и успокоив римлян амнистией, Оттон III в начале июня вернулся в Германию императором. Чарующее действие, произведенное на него Римом, еще не было настолько сильно, чтобы сделать сердце Оттона совершенно чуждым его отчизне, и он все еще чувствовал себя германским королем. Летописцы не упоминают о том, каким образом он оградил папу Григория от неприязни римлян. Постоянные гарнизоны, которыми короли держали города и провинции в подчинении, в то время еще не были известны; на их место могли заступать только верные вассалы, которым вместе с тем предоставлялись высшие посты и, главным образом, судебная власть. Но если Оттон и тогда уже назначил из числа преданных ему людей патриция и префекта, а из числа сомнительных приверженцев — судей, то эти мероприятия все-таки ничему не помогли. Удаление Отгона вскоре же послужило римлянам сигналом к восстанию: национальная партия снова сделала отчаянную попытку свергнуть иго германцев, и это усилие партии разорвать роковую цепь, которой папство и императорская власть сковали город, вполне заслуживает нашего сочувствия.
Индивидуализм никогда не прекращает борьбы с системой; хотя право единичного лица имеет в истории более ограниченное значение, тем не менее природа этого права заложена глубже. В древнем республиканском Риме продолжительная борьба плебеев со знатью является изумительным зрелищем; эта революционная борьба была для государственного тела оздоровляющим его началом и ею было создано величие Рима; затем противоречия были устранены, и демократия уступила место императорской власти. При цезарях в Риме уже не было больше борьбы, так как существовавшее раньше столкновение интересов горожан было окончательно уничтожено, и революция сосредоточилась во дворце и среди преторианцев. Спустя многие века мы снова видим в папском и императорском городе партии, и их борьба порождает в городе волнения; аристократы, граждане и милиция не перестают бороться с папством и императорской властью; они призывают себе на помощь из могил древности, ставших уже легендарными, тени консулов, трибунов и сенаторов, и эти тени как бы действительно витают в Вечном городе в течение всех Средних веков. Императорская власть, с которой боролись римляне, не была, однако, ужасной деспотией древних цезарей: это было правление, внешнее по отношению к Риму, но исходившее из идеальных, теократических начал. Местная власть папы, которую оспаривали римляне, точно так же была правлением очень далеким от всякого абсолютизма и сама по себе не располагала никакой внешней силой, никакими внешними средствами; эта власть была сильна своим нравственным принципом, имевшим мировое значение. Но римляне видели, что они обречены принести в жертву на вечные времена свою гражданскую свободу величию и независимости их первосвященника. Присущее человеку стремление искать возможно большего приложения своих сил в государстве и в обществе, заманчивая, хотя и суетная, надежда удовлетворить свое честолюбие и достигнуть славы, свойственная сильным людям и побуждающая их добиваться влияния, — все это совершенно не находило себе места в государстве, в котором люди светского положения отодвигались на задний план и только духовенство получало отличия. Римские магнаты имели перед своими глазами блестящих графов и принцев других городов Италии, как то: Венеции, Милана и Беневента; позднее граждане Рима могли видеть, что такие же, как они, граждане северных и южных демократических государств имеют в своих руках и свободу, и власть. Исходя из такого сравнения, римляне неизбежно должны были негодовать на небеса и их заместителя на земле, осуждавших римлян на вечную гражданскую смерть. И это недовольство становилось еще сильнее, когда они вспоминали, чем были их предки, древние римляне. В этой вековой борьбе Рима за свою индивидуальность против великих систем всемирного устройства возникали поразительные контрасты: римские императоры германского происхождения считали своими вассалами народы и королей, улаживали возникавшие между ними раздоры, принимали от них присягу в верности и раздавали короны, и в то же время они были вынуждены на улицах Рима бороться с римскими аристократами и часто подвергались нападению и оскорблению со стороны римского народа. Папы предписывали законы миру и одним своим словом приводили в трепет королей далеких стран; а между тем римляне бесчисленное число раз изгоняли пап из города и подвергали их заключению в тюрьмах. И все-таки злополучным римлянам пришлось к конце концов преклониться перед могуществом порядка, всемирно-историческое значение которого нередко придавало их трагической борьбе и стремлениям характер фантастичности и безумия. Мы не согласны с теми авторами, — хотя и не будем опровергать их, — которые клеймят именами тиранов и преступников таких римлян, как Альберик, Кресцентий и их последователи, за то, что они не подчинялись рабски императорам и папам. Любовь к отечеству — великая доблесть; она нераздельно связана с самым высоким нравственным началом, присущим понятию о человеке, — с его свободой. Национальная ненависть римлян к чужеземцам и их отвращение к правлению пап были всегда понятны, так как коренились в самой природе вещей. Но мы не будем также приравнивать римлянина X века к греческим народным вождями рядить его в тогу Брута или в фантастический плащ Коло ди-Риенцо. Кресцентий был просто смелым человеком, чуждым каких-либо далеких мечтаний, любил свой родной город и жил в то время, когда в городе царило глубокое варварство. Внешность Кресцентия была привлекательна, а по рождению своему он принадлежал к знатному роду. Подобно Альберику, Кресцентий добивался светской власти, которая, как утверждают римляне, еще и в настоящее время представляет на апостольских ногах папы только пудовые гири, низводящие его с неба, из его неоспоримой сферы, в область, ему чуждую.
С целью свергнуть германского папу и его приверженцев Кресцентий составил заговор. Народ имел основание быть недовольным: чужеземцы, незнакомые с римскими законами, творили суд и назначали судей, которые, не получая содержания от государства, были продажны и пристрастны. Если этот упрек был справедлив по отношению к графам в не-римских городах, то и в Риме могли быть недовольны пристрастием judices dativi, уголовных судей, приговаривавших многих римлян к тюрьме, лишению имущества и к изгнанию. Ряд предшествовавших революций заставлял власть поступать строго; много знатных римлян было удалено от занимаемых ими мест, а высшие правительственные и судебные должности были предоставлены людям, бывшим решительными сторонниками императора; затем сам Григорий V не был свободен от обвинения в том, что он раздавал должности за деньги. Наконец, когда германский папа, окружив себя германцами и своими креатурами, решил водворить в утратившем нравственную чуткость Риме клюнийскую дисциплину и осуществить реформу церкви, римляне нашли, что этот новый порядок вещей является только ненавистным насилием над ними.
Произошло восстание, и 29 сентября 996 г. папа бежал. Непонятно, почему Григорий не позаботился о том, чтобы замок Св. Ангела оставался в его руках, а если и принял к этому меры, почему его приверженцы не оказали сопротивления. Эта единственная городская крепость должна была быть отнята у знати с той минуты, как Оттон прибыл в Рим для коронования. Замок Св. Ангела не являлся частной собственности, хотя много раз бывал в руках римских магнатов. Как один из самых замечательных памятников Рима, замок скорее принадлежал государству. Позднее папы стали считать замок своею частной собственностью так же, как Леонину, их собственное сооружение; такого же взгляда держались и римляне. Но в то время папы не имели резиденции в Ватикане и замок Св. Ангела не мог служить им убежищем в случае бегства. Живя в лишенном укреплений Латеране, папы были беззащитны против всякого неожиданного нападения. Кресцентий снова овладел замком и поместил в нем вооруженных людей.
Бежавший Григорий направился в Северную Италию и созвал в Павии собор Здесь в начале 997 г. были постановлены различные решения, относившиеся к церковным делам Германии и Франции. Григорий объявил принцам и епископам, что отныне они должны признать верховную власть римской церкви и что Святой престол, в противность постановлениям схизматических поместных соборов, со всей настойчивостью подтверждает основные положения декреталий Исидора. К своему изгнанию Григорий отнесся с полным самообладанием и в сдержанных выражениях потребовал, чтобы германские епископы подтвердили отлучение от церкви разбойников и грабителей, что и было исполнено. Исключенный из лона церкви, смелый мятежник спешил тем временем утвердить свою власть в Риме, пока еще не вернулся Оттон, которого, без сомнения, настойчиво призывал Григорий.
С бегством папы в управлении Рима совершилась полная революция; лица, занимавшие места судей, были изгнаны и заменены людьми, принадлежавшими к национальной партии. Кресцентий снова объявил себя патрицием и консулом римлян. Сознавая, что его собственные силы недостаточны, Кресцентий искал союзника в Константинополе, и нижеследующие обстоятельства дают основание думать, что византийский двор не был чужд совершившемуся перевороту. Прежде чем возложить на себя императорскую корону, Оттон III по примеру своего отца отправил в Константинополь послов просить руки греческой принцессы. Во главе посольства стоял епископ Пиаченцы Иоанн, калабрийский грек из Россано, носивший раньше имя Филагата. Своим возвышением Иоанн, происходивший из низших классов, был обязан милостям Феофано, ко двору которой он явился, будучи в крайней бедности. Здесь Иоанн быстро приобрел влияние: он получил сначала богатейшее аббатство в Италии, Нонантулу, а затем, во время регентства императрицы, епископство Пиаченцу, которое ради его интересов было признано Иоанном XV архиепископством и отделено от Равенны как метрополии. Отправленный в 995 г. послом в Константинополь, Иоанн долго вел переговоры со двором и затем увидел, что его честолюбивые замыслы оказались тщетными с избранием в папы Григория V Весной 997 г. Иоанн вернулся на Запад и прибыл в Рим; возможно, что его влекло сюда совершенно изменившееся положение вещей, а может быть, его призывал в Рим и сам Кресцентий. Решившись вести борьбу за власть до последних сил, Кресцентий готов был скорее признать верховную власть византийцев, чем нести на себе ненавистное иго саксов. Он дружелюбно принял грека Филагата и предложил ему большую сумму денег с тем, чтобы Филагат возложил на себя папскую корону. Это предложение соблазнило Филагата. Забыв, что оба Оттона одарили его имениями, что с императором, так же, как с папой, он был связан духовными узами, так как был их крестным отцом, Филагат поступил как предатель по отношению к людям, делавшим ему благодеяния. В мае 997 г. он принял из рук Кресцентия тиару и назвался Иоанном XVI. С римлянами, провозгласившими его антипапой, был заключен договор; предоставив Кресцентию и знати светскую власть, Филагат, вероятно, потребовал признания верховной власти греческого императора, без поддержки которого сам он не мог иметь никакой опоры.
Если бы византийский престол занимал в то время смелый человек, он попытался бы вступить в борьбу за обладание Римом. Но Василий и Константин бесславно несли в течение необычно долгого времени бремя своей власти, и Италия избегла опасностей повторного вторжения в нее византийцев. Войско не двинулось в Рим из Калабрии, флот не показывался в устьях Тибра, и Филагат скоро пожалел, что не последовал предостережению, которое ему было дано его соотечественником, святым Нилом. Григорий V отнесся с презрением к похитителю его престола, и все епископы Италии, Германии и Франции подвергли лукавого грека отлучению от церкви. Но римляне признали Филагата папой, так как императорская партия была подавлена террором узурпаторов. Им подчинилась даже Кампанья; в Сабинских горах хозяевами положения были родственники Кресцентия, грек Бенедикт, муж Теодоранды, и его сыновья Иоанн и Кресцентий. Воспользовавшись тем, что их двоюродный брат захватил власть в Риме, они присвоили себе имения императорского монастыря Фарфы, где аббатом был Гуго. Отличившись впоследствии выдающимися заслугами, этот Гуго не постеснялся приобрести от папы Григория свой сан за деньги.
Узурпаторам приходилось, однако, сознаться, что их средства к защите недостаточны. Задержанный в Германии войной с славянами, Оттон III мог перейти Альпы только в конце 997 г. Изгнанник папа Григорий встретил императора в Павии. Отпраздновав здесь Рождество, они направились в Кремону, в Равенну и наконец, в Рим. Знаменитый монах Бенедикт, если только он еще жил в то время мог видеть из Соракте проходящие мимо толпы воинов Оттона и вновь пожалеть о судьбе, ожидавшей злополучный Рим.
Когда в конце февраля 998 г. Оттон подошел к Риму, он увидел, что ворота го рода открыты и стены никем не охраняются; только замок Св. Ангела был занят Кресцентием и людьми его партии, решившимися оказать здесь сопротивление до последней капли крови. На этот раз римский народ показал, что он заслуживал свою участь. Не было надобности вспоминать защиту Рима при Велизарии; достаточно было припомнить время Альберика, чтобы понять, что и теперь возможна была бы подобная же победа. Но римлян разъединяла партийная борьба, а большая часть духовенства и знати была настроена в пользу императора. Перепуганный Филагат бежал в Кампанью и скрылся там в какой-то башне, чтобы затем сушей или морем бежать к грекам. Императорские всадники разыскали его. С варварской жестокостью они отрезали ему нос, язык и уши, вырвали глаза, приволокли в Рим и заключили в монастырскую келью. Вступив беспрепятственно в город, Оттон потребовал, чтобы Кресцентий сложил оружие. Получив на это дерзкий ответ, Оттон отсрочил штурм замка и спокойно занялся производством суда в Латеране и раздачей грамот монастырям и церквям, между тем как папа дал время Филагату оправиться от своих ран. В марте папа созвал собор в Латеране, и перед епископами предстал изувеченный антипапа. Его страдальческий вид был так ужасен, что мог бы смягчить сердца даже сарацин. Филагат был лишен всех своих санов; папское одеяние, в котором он должен был явиться, было грубо сорвано с него; затем его посадили на пораженного паршой осла, лицом к хвосту, и повезли по городу в сопровождении шумной толпы; шедший впереди герольд громко провозглашал, что за ним следует Иоанн, дерзнувший вообразить себя папой. Заключенный после того в темницу, Филагат исчезает бесследно. Ничто не характеризует так полно людей, как те способы, которыми они в своей среде награждают доблести и карают преступные деяния. По только что приведенным ярким примерам возмездия за преступления мы легко можем судить, каково было состояние общества в X веке. Предание гласит, что аббат Нил старался спасти своего несчастного соотечественника, такой поступок, если он действительно имел место, делает честь памяти святого. В жизнеописании св. Нила сообщается следующее: имея уже почти 90 лет от роду, святой старец пришел в Рим и просил помиловать Филагата, но просьба святого не была услышана, и Филагат был предан жестокому наказанию; тогда св. Нил покинул Рим, предсказав императору и папе, что Господь накажет их за их недоступные состраданию сердца.
Но настоящий виновник революции все еще продолжал свое сопротивление в замке Св. Ангела. Не имея никакой надежды на спасение, Кресцентий, по-видимому, пренебрегал даже бегством. Он был покинут римлянами; народ тотчас же отрекся от него, готовый присутствовать при зрелище одной из самых кровавых трагедий, а партия, стоявшая на стороне императора, примкнула к германцам. Местные бароны также не поддерживали Кресцентия, а его сабинские братья держались выжидательно, оставаясь в своих замках. Таким образом, Кресцентий видел спасение только в мечах своих верных друзей, которые оставались вместе с ним в замке Св. Ангела и были готовы умереть. И хотя конец предвидеть было нетрудно, тем не менее никто из этих друзей Кресцентия не изменил ему. Его гибель после непродолжительной, но мужественной защиты послужила к славе его имени, которое народ на долгое время связал с замком Св. Ангела. Эта знаменитая императорская гробница, представлявшая как башня уже сама по себе твердыню, с течением времени превратилась в крепость, и в эпоху Карла Великого на ее стенах, доходивших до реки, насчитывалось 6 башен и 164 зубца. Эти укрепления были еще усилены Кресцентием. Гробница считалась неприступной. Воспоминания о защите ее греками должны были еще сохраняться; бегство из нее короля Гуго было у всех на памяти так же, как и то, что она многие годы служила крепостью непобедимому Альберику. Со времени готов эта гробница вообще ни разу не была взята приступом. Кресцентий победоносно отбил несколько штурмов, и Оттон был принужден вести осаду по всем правилам искусства. Он возложил ведение этой осады на маркграфа мейсенского Эккардта, и последний приступил к ней после воскресенья in Albies. Некоторое время Кресцентий еще держался мужественно; но высокие деревянные башни и машины, построенные германцами, причинили повреждения замку и поколебали уверенность в его неприступности. О кончине Кресцентия сложилось много фантастических сказаний. Рассказывают даже, будто он, уверившись в бесполезности дальнейшего сопротивления, переоделся в монашеское платье, тайно проник во дворец Оттона и бросился к его ногам, умоляя о пощаде. «К чему, — сказал на это юный император своим приближенным, — впустили вы в дом саксов государя римлян, который возводит на престолы императоров и пап и издает законы? Отведите его обратно на трон его величия; мы приготовим ему встречу, достойную его сана». Вернувшись в замок, Кресцентий будто бы продолжал мужественно вести оборону, пока наконец не был побежден, и тогда император приказал сбросить пленника со стены на глазах у всех, дабы римляне не могли сказать, что он, Оттон, тайно похитил у них их государя. По другому преданию, Кресцентий был схвачен, когда искал спасения в бегстве, посажен на осла лицом к хвосту, провезен по улицам Рима, затем совершенно изувечен и повешен за городом. Не было недостатка и в таких версиях, которыми падение Кресцентия приписывалось позорному вероломству со стороны Оттона. Рассказывали, что император через своего рыцаря Тамма обещал Кресцентию помилование; когда же последний отдался в его власть, он приказал казнить Кресцентия как государственного изменника. В пользу правдоподобия такого вероломства со стороны Оттона приводят то обстоятельство, что Тамм принял затем монашество, а Оттон совершил покаяние; тем не менее этот вероломный поступок остается недоказанным. Сопротивление Кресцентия было безнадежно, и императору не было никакой надобности покупать падение замка Св. Ангела подобным предательством, противоречащим его рыцарским чувствам. Но возможно, что консул римлян был принужден капитулировать; покрытый ранами, он мог сдаться и без всяких условий, и на условии помилования, обещанного военачальниками, но затем отвергнутого императором. Кресцентий, некогда уже помилованный Оттоном, нарушил присягу, прогнал папу, провозгласил антипапу и вел переговоры с византийцами; зная все это, он должен был хорошо понимать, что дни его сочтены, 29 апреля 998 г. замок был взят штурмом. Кресцентий был обезглавлен на стене замка, сброшен вниз и затем повешен у подошвы Monte Mario. Итальянские летописцы рассказывают, что сначала Кресцентию вырвали глаза, переломали члены и волочили его на коровьей шкуре по улицам Рима. Мы не будем даже пытаться опровергать достоверность этих сообщений, потому что такая грубость нравов могла быть свойственна и Оттону III, и Григорию V, раз они отнеслись спокойно к жестоким истязаниям, которым был подвергнут антипапа. Что касается римлян, они могли взирать только с ненавистью на виселицу, поставленную у горы Monte Mario, по которой спускались направлявшиеся в Рим северные пилигримы и которая возвышается над Ponte Molle как исторический памятник Священной Римской империи, созданной германским народом. У подошвы этой горы с проходившей по ней v. Triumphalis лежало Нероново поле (campus Neronis); здесь были разбиты палатки императорского войска и здесь же висели Кресцентий и двенадцать казненных вместе с ним капитанов римских округов — ужасные spolia, свидетельствовавшие о ненавистном чужеземном владычестве. По мнению одного из летописцев, гора получила свое название Mons Gaudii — Гора радости — именно от этого радостного для германцев события; но римляне дали ей название Mons Malus. По словам другого летописца, несчастная жена Кресцентия была будто бы отдана как добыча в жертву животным инстинктам наемных солдат. Но это повествование — чистейшая выдумка, подсказанная римлянам национальной ненавистью, и существует другая, совсем иного рода легенда, по которой Стефания является в сказочном образе возлюбленной победителя Кресцентия. Всего вероятнее предположить, что несчастная матрона вымолила у императора Оттона тело казненного мужа и в сопровождении опечаленных друзей похоронила его по христианскому обряду. Если римляне имели действительно основание приписывать смерть своего героя вероломству, они не случайно избрали для погребения тела Кресцентия церковь Св. Панкратия на Яникуле, издревле пользовавшегося славой охранителя святости клятвы и мстителя нарушителям ее.
Римляне долго оплакивали несчастного Кресцентия; в городских актах до XI века включительно имя Кресцентия встречается поразительно часто, и этому были причины; его имя давалось сыновьям во многих семьях, очевидно, в воспоминание о смелом борце за свободу Рима. На могиле Кресцентия была сделана надпись, сохранившаяся до сих пор; это одна из самых лучших и самых замечательных средневековых римских эпитафий; от нее веет той печалью о бренности всего земного, которой проникнут мир развалин Вечного города:
«О тленный червь — человек, ты стремишься к раззолоченным палатам; ты покоишься здесь, но в тесном гробу. Он был счастливым и блестящим властителем всего Рима; теперь он довольствуется этим скудным и ничтожным уголком. Как прекрасен был властитель и герцог Кресцентий, отпрыск на стволе благородного рода. В его время страна Тибра была могущественна и право царило в ней, давая мир и тишину правлению папы. Но игра Фортуны повернула колесо его жизни и обрекла его на ужасный конец. Ты, спешащий насладиться жизнью, удели ему свое сожаление: ты разделяешь его участь».
