Глава II
правитьПо примеру отца Людовик Благочестивый решил возвести своего старшего сына, хотя еще и очень юного, в сан императора. Этот обычай, существовавший в древнеримской империи, был перенесение в новую уже потому, что им обеспечивались единство империи и порядок наследования. Но едва Лотарь был провозглашен императором на имперском сейме в Ахене, как в других принцах заговорила зависть. Братья Пипин и Людовик вернулись недовольными в свои резиденции в Аквитании и Баварии, а рожденный вне брака честолюбивый Бернгард открыто восстал. Как некогда Пипин, Карл назначил Бернгарда лишь наместником королевства Италии; но понятное стремление к независимости должно было скоро возникнуть в итальянских королях. Первая громко потребовала национальной независимости Верхняя Италия; в лангобардах, населявших ее, несмотря на то что они давно уже были латинизированы, все еще жили и родовое право, и семейные и народные традиции, а некогда господствовавшую здесь Павию уже начинал затмевать Милан. Падение королевства лангобардов ге повлекло за собой исчезновения этого способного к культуре и трудолюбивого народа, и он расселился от Альп до самой Апулии. За исключением города Рима, в котором однако же лангобардские роды также жили, а некоторые лангобарды занимали даже престол Петра, судьба Италии долго оставалась в руках этого германского племени. В самые мрачные века главным образом лангобарды давали Италии героев, государей, епископов, историков и поэтов, и им же Италия обязана своими вольными республиками. Поэтому и историческое существование Италии определилось более всего в зависимости от тех свойств, которыми обладали лангобарды, и это является неопровержимым фактом, который некоторые итальянцы напрасно стараются отрицать, трактуя об итальянской нации в те века, когда ее вовсе не было, и упуская из виду, что эта нация возникла из слияния именно готско-лангобардской и латинской рас. И если мы тем не менее говорим по отношению к той эпохе об итальянской нации, то только в тесном историческом смысле. Знатные лангобарды не мечтали более о восстановлении погибшей династии Десидерия, но страстно желали освободиться от ненавистного ига франков. Епископы, располагавшие благодаря привилегиям, полученным от Карла и Людовика, государственною властью и уже привыкшие как местные государи решать все политические дела, деятельно поддерживали юного Бернгарда. В числе их были Теодульф, епископ орлеанский, но лангобард по рождению, далее Вольфольд Кремонский и наиболее ревностный из всех Ансельм, миланский епископ. Недальновидный король скоро, однако, увидел себя обманутым в своих ожиданиях. Братья Пипин и Людовик не присоединились к восстанию; когда же императорское войско быстро двинулось к границам Италии, собственное войско Бернгарда покинуло его. Беспомощный юноша поспешил в Кавильон, чтобы вымолить себе прощение у ног дяди. Такое решение он мог принять или просто с отчаяния, или потому, что поверил сделанным ему обещаниям; последнее более вероятно, так как Бернгарда сопровождали и другие соучастники возмущения. Император приказал всех их заключить в тюрьму; в Ахене Бернгард был приговорен к смерти. Помилованный Людовиком, несчастный был тем не менее подвергнут ослеплению. Предание гласит, что этот византийский приговор был исполнен по приказанию мстительной императрицы Ирменгарды с таким варварством, что Бернгард умер уже через три дня после ослепления, в 818 г., после Пасхи. Той же участи подвергся друг Бернгарда Регинар, сын графа Мегинара, некогда имперский пфальцграф; попавшие в плен епископы были по приговору франкского духовенства лишены своего сана и заключены в монастыри. По слабости император уступил настояниям своей жены и своих советников; но, когда ему сообщили о смерти его племянника, он горько оплакивал его смерть и обвинял себя в том, что согласился на такой жестокий приговор.
Четыре года спустя император, все еще удручаемый воспоминаниями, принес публичное покаяние в этом и в других проступках. Такого рода действия должны были, конечно, ослаблять престиж императора и, наоборот, подымать нравственный авторитет епископов. Утешая императора, епископы приводили ему в пример покаявшегося Феодосия, себя же мысленно приравнивали к епископу Амвросию в его карающей роли. Сведений о том, что Пасхалий, желая смягчить участь Бернгарда, обращался к Людовику, не существует. Мы, однако, склонны предположить это, так как по характеру того времени и в таком исключительном случае императору надлежало выслушать мнение папы как отца. По смерти Бернгарда трон оставался незанятым два года, что вовсе не огорчило римскую церковь, которой итальянское королевство уже начинало мешать.
Состояние Рима за это время окутано таким мраком, что история города может быть прослежена только отрывочно, по тем событиям, которые связывают Рим с империей. Лотарь, старший сын Людовика, уже провозглашенный императором, был объявлен и королем Италии; таким образом, после Карла Великого оба эти сана в первый раз оказались соединенными в одном лице. Корона Италии была возложена на Лотаря уже в 820 г., но только спустя еще два года Лотарь был отпущен своим отцом в Павию. Еще до отъезда Лотаря Людовик женил его на Ирменгарде, дочери могущественного графа Гуго, и по этому случаю помиловал находившихся в заточении епископов; после того он созвал в Аттиньи имперское собрание, на котором и объявил свое приказание Лотарю ехать в Италию. В советники Лотарю были даны монах Вала, уже бывший министром Бернгарда, и придворный сановник Герунг. Тем не менее Людовик не имел в виду дозволить королю Италии иметь постоянную резиденцию в Павии; скорее Лотарь посылался туда для восстановления в стране порядка и правосудия. Едва покончив с делами, Лотарь уже намеревался вернуться во Францию, из чего можно заключить, что подозрительный отец не желал, чтобы сын оставался в Италии. Услышав об отъезде Лотаря (это было незадолго до Пасхи 823 г.), Пасхалий по вполне понятным соображениям настойчиво приглашать Лотаря приехать в Рим, где сам Пасхалий мог бы короновать и помазать нового императора и короля.
С согласия отца Лотарь последовал этому приглашению. Встреченный с императорскими почестями, он был коронован папой в день Пасхи в церкви Св. Петра, а римский народ провозгласил его Августом. Со времени Карла это был первый император, принявший корону в Риме, так как отец Лотаря был коронован папой в Реймсе. Таким образом, римская курия твердо держалась того принципа, что Рим есть источник имперской власти и что папское помазание безусловно необходимо императору, хотя бы он и был уже избран имперским сеймом и коронован. Теперь, совершив помазание юного Лотаря, Пасхалий признавал, что императорская власть над римским народом принадлежит этому императору в такой же мере, как его предшественникам; Лотарь воспользовался ею немедленно и за короткое время пребывания своего в Риме уделил внимание правосудию.
Замечателен процесс, который был возбужден в то время папой против аббатства Фарфы и проигран им. Этот богатый бенедиктинский монастырь находился раньше под защитой лангобардских королей; позднее те же привилегии сохранились за ним Каролингами. Как на доказательство своего иммунитета монастырь мог сослаться на грамоту Карла Великого от 803 г. В 815 г. монастырь получил подобную же грамоту от Людовика, и ею объявлялось, что монастырь находится под «privilegium mundiburdium и покровительством императора, дабы монахи могли в мире молиться об императоре и о долголетии империи». Ни один епископ не решался обложить Фарфу данью и налогами; монахи были совершенно освобождены от всяких платежей и избирали аббата из своей среды; у папы же было только одно право посвящения избранного монахами аббата. Кроме грамот королей и императоров, монастырь имел также и подтвердительные буллы пап. Еще Стефан IV за несколько дней до своей смерти признал за Ф арфой все ее привилегии и имения, обязав монастырь уплачивать ежегодно лишь 10 золотых солидов. Но, по-видимому, и от этого обязательства монастырь был освобожден благодаря посредничеству императора, так как в подтвердительной булле Пасхалия I, данной в том же году, об этом платеже больше не упоминается. Время от времени папы, однако, пытались ограничить досадные вольности аббатства. Уже Адриану и Льву III удалось завладеть несколькими имениями монастыря, а в бытность Лотаря в Риме адвокат папы утверждал на императорском суде, что Фарфа подлежит «юрисдикции римской церкви и подчинена ее власти». Но аббат Ингоальд привез с собой драгоценные грамоты монастырского архива; иммунитет аббатства был подтвержден документами, и императорский суд объявил приговор, благодаря которому папская камера принуждалась вернуть монастырю земли, незаконно отнятые от него.
Решительный образ действий Лотаря посадил в духовенстве Рима неудовольствие, в врагах же светской власти папы вызвал горячее сочувствие к юному императору. С этого времени город разделился на папскую и императорскую партии. Это разделение существовало целые века и обнаружилось вскоре же после отъезда Лотаря. Юный император уехал в Ломбардию и затем уже в июне вернулся к отцу. В это время в Риме произошло возмущение, вызванное, без сомнения, теми же обстоятельствами, которыми было вызвано раньше возмущение против Льва III. Вестники сообщили императору, что в Риме два министра папского дворца, примицерий Феодор и его зять, номенклатор Лев, подвергнуты в Латеране ослеплению и затем обезглавлены и что убийство это совершено если не по приказу, то по совету самого папы Пасхалия. Эти римляне (Феодор еще в 821 г. был нунцием во Франции), принадлежавшие к высшей знати, были решительными приверженцами императора и, занимая влиятельное положение, которое и раньше представляло условия, благоприятные революционным планам, стремились, конечно, свергнуть папскую власть. Они были схвачены и казнены в Латеране папской прислугой. Выслушав жалобу римлян, император Людовик решил немедленно отправить своих послов в Рим для расследования, Но еще раньше явились к императору послы папы, чтобы оправдать его и просить о расследованию дела. В июле или августе 823 г. императорские послы отправились в Рим. Каково же было их изумление, когда оказалось, что Пасхалий уклоняется от их суда. Опасался ли папа последствий суда или нет, но он не явился перед императорскими послами и судьями и прибег к приему, уже испытанному. Прием этот заключался в том, что в присутствии императорских легатов и римского народа в латеранском дворце папа принес очистительную клятву. в то же время он сказал речь в защиту убийц, предал проклятию убитых как государственных изменников и объявил смерть актом справедливости. В сопровождении папских легатов императорские послы вернулись в страну франков сообщить императору о таком неожиданном обороте дела. Император пришел в негодование; он чувствовал, что должен защищать своих римских подданных и быть для них справедливым судьей; собственные его права требовали того, чтобы было произведено строжайшее расследование; но так как всему этому поведение папы стало преградой, то императору ничего не оставалось, как предоставить события их собственному течению. Что приказал он сказать в ответ римлянам и папе, нам неизвестно.
Вскоре затем Пасхалий умер при обстоятельствах, сходных с теми, при которых умирал Лев III. Так же, как и этот папа, Пасхалий пал жертвой несовместимости объединения в руках епископа светской и духовной власти. Он умер в следующем же году, потрясенный описанными событиями и ненавидимый большей частью римлян. Последние не позволили похоронить его тело в базилике Св. Петра; преемник Пасхалия должен был положить его тело в другой базилике, построенной самим Пасхалием; то была, вероятно, базилика Св. Пракседы.
В Риме сохранились еще доныне некоторые выдающиеся памятники времени Пасхалия. Существует даже собственный портрет Пасхалия (исключительная редкость по отношению к папам столь давнего времени). Портрет этот дан в трех мозаиках; на всех трех изображение одно и то же: папа представлен с тонзурой; лицо у него продолговатое. Искусство того времени могло достигнуть сходства портрета с оригиналом, конечно, только контуром. Мозаичные изображения Пасхалия находятся в трех возобновленных им церквях: Цецилии в Транстеверине, Пракседы на Эсквилине и Марии in Dominica на Целии.
В сонме римских святых Цецилия является музой музыки; позднейшая легенда приписала Цецилии изобретение органа, а одна из самых лучших картин гениального Рафаэля воспроизводит ее в образе, напоминающем музу. Едва ли создан христианским искусством другой, более грациозный образ. Такая же национальная свята, как Агнесса, Цецилия была особенно чтима всеми благородными римскими матронами, видевшими в ней в то же время знатную внучку рода Метеллов. В эпоху глубочайшего варварства образы этих двух девушек, Цецилии и Агнессы, сияли в мрачном Риме как светлые идеалы. Согласно легенде, Цецилия отдана была замуж за юного Валерьяна. В свадебную ночь она объявила мужу, что ее девственность священна и охраняется небесным ангелом; смущенный юноша пожелал видеть херувима, явившегося для него преградой, и это желание сбылось, когда Валерьян, тронутый святостью своей невесты, принял крещение от епископа Урбана. Цецилия погибла мученической смертью 22 ноября 232 г.; при казни ей были нанесены три удара мечом. Умирая, Цецилия просила епископа поставить в ее доме в Транстеверине церковь. Тело мученицы было погребено Урбаном; оно было одето в затканные золотом одежды и положено в гроб из кипарисового дерева, который затем был помещен в каменный саркофаг; в таком виде святая была погребена в катакомбах Каликста на Via Appia. Церковь Цецилии, одна из самых древних в Риме, была уже в V веке кардинальским титулом; Пасхалий нашел ее развалившейся и выстроил заново. Ему хотелось перенести в церковь и тело святой, но отыскать его в катакомбах не удалось, и Пасхалий решил, что оно было унесено лангобардами при Айстульфе. Тогда Пасхалию явилось на помощь видение; в одно из воскресений на утренней заре, находясь перед исповедальней Св. Петра, Пасхалий заснул и увидел перед собой образ девушки, похожей на ангела. Девушка назвала себя Цецилией сообщила Пасхалию, что останки ее не были найдены лангобардами, просила продолжать розыски ее тела и затем исчезла. Пасхалий после того нашел тело на кладбище Претекстата: оно покоилось в золотых одеждах и рядом с ним лежало тело юноши Валерьяна, разделившего со святой смерть.
Восстановление храма Цецилии стало верхом искусства того времени. Эта большая базилика, по образцу базилики Св. Агнессы, имела внутри хоры с двойным рядом колонн. Позднее она была переделана, но старинный план ее был оставлен без существенных изменений. Перед церковью расположен просторный атриум; раньше он был окружен портиком. В церковь ведут еще сохранившиеся сени. Крыша их поддерживается четырьмя античными ионическими колоннами и двумя столбами с коринфскими капителями с каждой стороны. Фриз украшен грубой мозаикой в виде медальонов, расположенных над каждой колонной и каждым столбом и изображающих тех святых, останки которых погребены были Пасхалием в исповедальне. На стенах притвора в XIII в. могли находиться изображения, в которых излагалась история Цецилии; часть этих изображений сохранилась, и в настоящее время они вделаны в стену внутри церкви. На них представлены погребение девы Урбаном и явление ее Пасхалию; папа изображен погруженным в дремоту, а перед ним стоит фигура девушки. Картина эта замечательна; ее наивный рисунок и тона красок свидетельствуют о глубокой древности. Ко времени Пасхалия она не может относиться, а принадлежит, вероятно, эпохе Гонория III. По самому содержанию картина так же привлекательна и грациозна, как какая-нибудь лирическая поэма.
Сама церковь (в настоящее время она очень изменена) состояла из трех кораблей. Двенадцать колонн с каждой стороны посреди церкви поддерживали хоры, а четыре колонны при входе — клирос; в подземной церкви покоилось тело святой Мозаика абсиды сохранилась: посредине стоит Христос в золотисто-желтом одеянии, со свитком в левой руке; по сторонам Христа — св. Петр и св. Павел; изображения их сделаны до крайности грубо. С правой стороны от зрителя, рядом со св. Петром, помещены Цецилия и Валерьян с их мученическими венцами, с левой, около св. Павла, какая-то святая, — может быть Агата, — и Пасхалий с длинным лицом и большими глазами; голову папы окружает голубой квадрат; в руках папа держит изображение базилики. Изображение заканчивается пальмами, и на одной из ветвей виден огненно-красный феникс. Под картиной Христос и его ученики изображены, как всегда, в виде агнцев и еще ниже помещены стихи, в которых прославляется все сооружение. Стиль этих мозаик (спускающихся по аркам абсиды книзу) византийский; даже Христос изображен благословляющим по-гречески: к большому пальцу пригнуты три пальца. Исполнены мозаики очень грубо: нет рисунка в длинных, тощих фигурах; нет света и теней; складки обозначены грубыми полосами. Работа эта могла быть сделана греческими мастерами, и это тем вероятнее, что Пасхалий призывал греков в Рим и покровительствовал им.
Второй новой постройкой Пасхалия была базилика Св. Пракседы на Эсквилине, кардиналом которой был он сам. Эта древняя базилика, просуществовав столетия, была уже близка к полному разрушению; Пасхалий приказал снести ее прочь и построил совершенно новую. Базилика существует поныне; с течением времени она подвергалась внутренним переделкам, но не таким коренным, как церковь Св. Цецилии. Расположение обеих церквей сходно. От Субурры к атриуму ведет лестница в 25 ступеней; в настоящее время ею не пользуются, так как вход сделан сбоку. Стройные античные колонны из гранита с коринфскими капителями делят церковь на три корабля но без хор. Приподнятый пресбитерий оканчивается абсидой, на которой так же, как и на триумфальной арке, сохранилась украшающая их древняя мозаика. Верхнюю стену арки занимает картина, на которой изображено множество лиц: святые в их венцах; Христос, возносящийся среди ангелов над Иерусалимом и держащий земной шар; люди, стремящиеся в этот охраняемый ангелами город. На боковых стенах изображены толпы верующих, как на триумфальной арке Св. Павла. В самой абсиде стоит Христос в золотом одеянии, со свитком в руке. Изобразившему Христа художнику, по-видимому, служило моделью мозаичное изображение Христа у Косьмы и Дамиана. С левой стороны Христа стоит Павел, положивший руку на св. Пракседу, которая в своих руках держит венец; еще дальше изображен Пасхалий с голубым квадратом позади головы; папа держит изображение церкви. Справа — св. Петр и св. Пуденциана в той же позе и св. Зенон с книгой. Точно так же изображены пальмы и феникс; внизу, под всеми фигурами, изображена р. Иордан; еще ниже — Христос с учениками в виде агнцев и оба золотых города и, наконец, обычная надпись стихами. По внутреннему краю арки абсиды, как и в церкви Св. Цецилии, расположены монограмма Пасхалия и над нею, лежащий на троне агнец, семь светильников, два ангела с каждой стороны, апокалипсические символы евангелистов и патриархи, несущие венцы. Поскольку художник и здесь придерживался как образца мозаики Косьмы и Дамиана, ему удалось достигнуть удовлетворительных результатов; так, движения ангелов не лишены грации.
В этой же церкви Пасхалий выстроил римскому мученику времен Диоклетиана, Зенону, небольшую капеллу, представляющую замечательный памятник искусства той эпохи и вполне сохранившуюся до сих пор. Она вся покрыта мозаикой и некогда считалась настолько красивой, что получила прозвание «райского сада». Тем не менее мозаика этой капеллы еще грубее мозаики абсиды, в которой, по крайней мере, сохранены еще некоторые хорошие традиционные приемы, как, например, в женских фигурах.
Но в общем мозаичные изображения в церкви Св. Пракседы являются самым лучшим памятником того времени, когда мозаичное искусство, уже проникнутое византийским влиянием, вспыхнуло и затем совершенно угасло. Возможно, что и здесь также работали греческие мастера, так как Пасхалий рядом с церковью построил монастырь для монахов ордена Василия. Иконоборство, снова возникшее в ту пору на Востоке, где Лев Армянин явился последователем Льва Исаврянина, заставило многих монахов и живописцев направиться в Рим, и таким образом между последним и Византией завязались новые отношения, Древняя диакония S.-Maria in Domnica (по-гречески кириака) стоит на Целии; ныне она называется della navicella, так как в ней поставлена современная модель древнего корабля, принесенного в дар по обету. Этой церкви Пасхалий также дал ее теперешнюю форму базилики с тремя кораблями; главный корабль отделен с каждой стороны девятью античными колоннами из гранита. К сожалению, мозаика абсиды пострадала во время реставрации церкви. Изображены здесь Дева с Младенцем сидящая на престоле, по сторонам ее ангелы, и коленопреклоненный Пасхалий, который обеими руками своими прикасается к правой ноге Богоматери. На земле растут яркие цветы.
Мы не будем останавливаться на множестве капелл, построенных тем же папой в других церквях, и скажем только об одном событии, заслуживающем внимания; биограф папы рассказывает следующее: пожар обратил в груду пепла саксонский квартал ватиканского округа (в то время он уже назывался по-германски burgus) и уничтожил весь портик Св. Петра; папа поспешил прийти на этот пожар, молитвой остановил огонь и затем вновь отстроил весь квартал и восстановил портик.
На место Пасхалия заступил Евгений, пресвитер церкви Св. Сабины, сын римлянина Боэмунда; это имя отца дает основание предположить, что новый папа по происхождению был северянин. О своем избрании папа известил императора Людовика, и последний отправил в Рим Лотаря с поручением выработать императорский статут, которым определялись бы все политические и гражданские отношения к новому папе и римскому народу. Такого статута требовали постоянно возобновлявшиеся смуты в Риме, явный раздор между папой и городом и основательные жалобы на произвол папских судей.
В сентябре 824 г. Лотарь прибыл в Рим и был встречен Евгением с большим торжеством. Юного цезаря, явившегося в Рим для того, чтобы восстановить право, удручало то положение, которое заняло папство по отношению к императору и к Риму: преданные империи люди или были казнены, или подвергались преследованиям; папскими судьями руководила корысть; духовная власть оказывалась неспособной установить порядок; злоупотребления оставались нераскрытыми или к ним относились снисходительно. Громко раздававшиеся жалобы римлян требовали строгого расследования насилий, совершенных при предшественнике Евгения. Само церковное государство, представлявшее в сущности только обширный церковный иммунитет, охраняемый императором, оказывалось уже расшатанным и нуждалось в прочном правопорядке. Пасхалию удалось уклониться от императорского трибунала; по смерти этого папы Лотарь мог уже беспрепятственно приступить к суду, и то, что было упущено, теперь навёрстывалось. Императорская власть взялась за дело со всей энергией и заслужила действительную признательность народа. Папская камера была присуждена к возврату римлянам всех конфискованных у них имений, а пристрастные папские судьи были наказаны ссылкой в страну франков, куда, не колеблясь, приказал отправить их Лотарь.
То было время такого торжества императорской власти в Риме, которое едва ли когда-либо еще повторилось. Народ был предан защищавшему его права германскому цезарю, и, когда был обнародован статут Лотаря, радостное чувство овладело народом. Эта знаменитая ноябрьская конституция 824 г., заключавшаяся в 9 параграфах, ясно определяла все то, что соприкасалось с правосудием и с порядком взаимных отношений города, папы и императора. Основное положение заключалось в том, что светское управление в Риме и в церковном государстве признавалось принадлежащим и той, и другой власти, причем за папой как местным властителем признавались права и инициатива местной власти, императору же принадлежала верховная власть, права высшей судебной инстанции и надзор за светскими распоряжениями папы. Именем той и другой власти должны были назначаться послы, на которых возлагалась обязанность ежегодно представлять императору отчет о том, как творят правосудие папские герцоги и судьи и следуют ли они конституции императора. О всех столкновениях предписывалось доводить сначала до сведения папы, который должен был или разрешать их сам, или ходатайствовать о посылке чрезвычайных императорских послов. Чтобы придать этим распоряжениям возможно больше действительной силы, Лотарь приказал всем папским судьям явиться лично к нему и, узнав их имена и число, объяснил каждому из них в отдельности как должны они действовать в будущем.
С этим общим определением правовых отношений было тесно связано также и избрание каждым того или другого порядка судопроизводства в частности. Лотарь потребовал, чтобы знатные люди так же, как и простой народ, объявили, на основаниях какого права каждый из них лично желает быть судим. Все свободные люди города Рима и герцогства должны были заявить, по каким законам они желают судиться Если бы мы имели все эти заявления, которые были зарегистрированы в Риме по округам, а в герцогстве по каждому населенному месту, мы располагали бы важными статистическими таблицами о числе жителей и соотношении их по племенам и могли бы убедиться, как глубоко германская национальность проникла даже в сам Рим. Принцип римского территориального права отменялся императорским распоряжением именно потому, что в Риме и его области лангобардское и салическое личное право точно так же и уже давно применялись; этим распоряжением констатировалось всевозраставшее сопротивление германских поселенцев, которые в ту эпоху, когда Рим находился под владычеством франков, не желали признать себя подчиненными римскому праву, чего, естественно, добивались папские судьи. Но германский порядок суда был не только вообще допущен в Риме; как суд шеффенов, он мало-помалу начал оказывать также и преобразующее влияние на римское судопроизводство.
Выделение личных прав было отличительной чертой Средних веков; когда общественный строй покоился на различении частных вольностей, за которыми, как за окопами, спасались от произвола и отдельные лица, и цехи. Свидетельствуя, с одной стороны, в какой сильной степени такое обособленное существование должно было содействовать росту независимого духа индивидуальности, которым поражают нас Средние века, это выделение личных прав, с другой стороны, ясно показывает, как непрочны и первобытны были общественные условия того времени. Постоянное столкновение отдельных прав должно было вносить смуту в судопроизводство и затруднять его. В Риме по-прежнему продолжал господствовать кодекс Юстиниана, упраздненный лангобардами во всех завоеванных ими городах; он сохранялся как звено, связующее настоящее с далеким прошлым, как зародыш гражданской жизни римлян, как глубочайший источник их национальности. Предоставление свободного выбора в вопросе подчинения тому или другому праву, казалось, должно было оскорбить римлян, так как этим как бы допускалась возможность, что римлянин может предпочесть франкское и лангобардское право. Эдикт Лотаря, однако, вовсе не подвергал сомнению ни бесконечного превосходства римского права, ни национального чувства римлян, которое все-таки и тогда давало себя чувствовать, хотя далеко не в такой мере, в какой оно выступило столетием позднее. Тогда как в других городах Италии и провинциях число германцев, правда, уже усвоивших и романский язык, и романскую образованность, было велико и они удерживали за собой высшие места в государстве и в церкви, Рим вполне сохранял свою латинскую национальность. Понятие о римском гражданине все еще продолжало существовать в государстве даже за пределами Италии, и это понятие отождествлялось с понятием о свободе. Конечно, и кровь римлян смешалась с кровью готов, лангобардов, франков и византийцев, и уже трудно было указать настоящих потомков древних родов; тем не менее латинские черты ничуть не были утрачены римским народом. Имена римлян по-прежнему все еще оставались преимущественно римскими или греческими; в остальной же Италии все исторические акты полны германских имен, оканчивающихся на — ольд, — бальд, — перт, — рих, — мунд, — бранд и т. п. Со времени именно конституции Лотаря начался новый подъем римского национального чувства, так как точным разграничением прав вносилось единство в гражданство и устанавливалось его значение. Папой и римлянами так и было понято это свободное избрание того или другого права, между тем как сам император имел в виду упрочить и усилить германское начало в Риме. Корпорации (scholae) чужеземцев отныне стали ссылаться на свое национальное право Исходя из этого императорский монастырь Фарфа одержал полную победу; даже некоторые германцы в отдельности решались заявлять перед римскими трибунами о своем личном праве. Благодаря смешению национальностей являлись, однако, прозелиты права. Жены принимали законы, признаваемые их мужьями; вдовы возвращались к праву своих родителей. В качестве клиентов отдельные лица из числа франков и лангобардов заявляли о своем желании следовать Юстинианову кодексу, и тогда они были торжественно провозглашаемы римскими гражданами. В X и, может быть, даже в IX веке была установлена формула, которой определялось, каким образом должно было производиться присоединение желающего к числу римских граждан.
Таким образом эдиктом Лотаря было официально признано личное право и установлена сфера действия салического и лангобардского законов; римское право было и оставалось более или менее общим правом, и уже позднее, эдиктом Конрада II, оно было признано как местное право.
Статутом признавалась также светская власть папы; вполне определенно предписывалось римлянам повиноваться папе. В предупреждение беспорядков при вы боре папы было установлено: никто, как из свободных людей, так и из рабов, не должен осмеливаться чем-либо мешать избранию папы; в избрании же его должны участвовать только те римляне, которым принадлежит это право издревле. За нарушение этого постановления статут грозил ссылкой.
Таким образом в избрание папы, — акт высокой важности для Рима, — был, конечно, внесен порядок; но не трудно заметить, что конституция оставляла невыясненным отношение императора к этому избранию. Императоры предъявляли требования на право утверждения выборов. Одоакр, короли готов и византийцы пользовались этим правом; не могли поступиться им и Каролинги. Много раз возникало сомнение в том, что окончательное установление этого права договором между императором и папой принадлежит Лотарю; прямое указание на это мы находим только у одного летописца. Тем не менее все обстоятельства говорят в пользу того, что таков был договор. Согласно сказанному летописцу, духовенство и народ римский приносили следующую присягу императору:
«Клянусь всемогущим Богом, этими четырьмя евангелиями, этим крестом Господа нашего Иисуса Христа и телом апостола Петра, что я отныне пребуду верным нашим властителям и императорам Людовику и Лотарю, по силе моей и разумению, без обмана и лукавства, и не нарушая верности, обещанной мною апостольскому папе; что я не допущу, по силе же моей и разумению, чтобы в этом римском престольном граде избрание папы происходило несогласно с каноном и правом и чтобы избранный с моего согласия не был посвящаем в папы прежде, чем он принесет такую же клятву в присутствии императорского посла и народа, подобно тому, как государь и папа Евгений, по доброй воле, ко благу всех, дал эту клятву письменно».
Если были твердо установлены все общественные и личные соотношения, должен был быть внесен соответственный порядок, без сомнения, и в городское управление. К сожалению, мы совершенно лишены сведений по этому важному вопросу о первоначальном отношении папы к Риму со времени учреждения светской власти папы.
Были учреждены, сообразно договору, в городском управлении магистраты, как назывались они, были ли снова назначены префект и консулы, — все эти вопросы остаются нерешенными. Мы не сомневаемся только в том, что нечто, подобное всему этому, было сделано, что конституция Лотаря шла навстречу всевозраставшим запросам народа и наделила его правами, имея в виду примирить его с папством. В пользу такого предположения говорит, по крайней мере, то обстоятельство, что со времени конституции Лотаря очень долго среди римлян не было возмущений. Такова была составившая эпоху деятельность Лотаря в его второе пребывание в Риме Конституция Лотаря отныне являлась основой светского положения папы и его отношении к императору, получившему, согласно этой конституции, значение верховной судебной инстанции в церковном государстве. И когда римляне так же, как и папа, принесли присягу конституции, Лотарь спокойно покинул город и вернулся к отцу, довольному успешной миссией своего сына.
Евгений II умер в августе 827 г. Его недолгое управление было благотворно; тем миром, который в ту пору царил вообще на Западе, Рим был обязан, между прочим, кроткому духу папы Евгения II и более всего каролингскому эдикту, которым римскому народу была впервые дарована некоторая автономия по отношению к папству.
Преемник Евгения, Валентин I, сын римлянина Петра с via Lata, умер уже через 40 дней после своего избрания. Тогда был избран папой сын знатного римлянина Иоанна, бывший раньше кардиналом Св. Марка. Это был папа Григорий IV; посвящение его состоялось лишь после того, как избрание было утверждено императором,
Наступило время, грозившее большими невзгодами. На севере юная монархия Карла вследствие раздоров между членами его быстро погибавшей династии становилась непрочной; на юге сарацины и мавры из Африки, Кандии и Испании все более надвигались на Средиземное море, горя желанием овладеть Италией так же, как Испанией, которая уже была завоевана их единоверцами. Уже с давних пор сарацинские пираты носились по Тирренскому морю, предавая грабежу острова и берега континента, и потому еще при Льве III на римских берегах была поставлена стража и были построены сторожевые башни. В 813 г. сарацины напали на Центумцеллы (Чивита-Веккия), разграбили Ламиадузу и Искию, высадились на Корсике и Сардинии и стали совершать свои вылазки в водах Сицилии.
Находившийся в Сицилии патриций заключил в 813 г. десятилетний мир с сарацинами, уплатив им дань; судьба прекрасного острова была, однако, решена военной революцией в начале 827 г. Поднял восстание византийский генерал Евфимий; он был, однако, прогнан в Африку войсками армянина Палаты, оставшегося верным греческому императору. Тогда изменник посоветовал овладеть Сицилией властителю Кайравана Зиадат-Аллаху и предложил для этого свою помощь с условием, что он будет провозглашен императором. Арабы, берберы и беглые испанские магометане, цвет африканского населения, направились на парусном флоте к берегам Сицилии и 17 июня 827 г. высадились у Мазары. Палата был разбит; победители двинулись к Сиракузам, но, не будучи в силах овладеть этим укрепленным городом, бросились на Палермо и завладели им 11 сентября 831 г.
С покорением Сицилии пал оплот, который еще ограждал Италию от сарацинов. С той поры южные провинции Италии стали ареной кровавой борьбы между императорами Востока и Запада и африканскими султанами. Весть о тем, что остров пал и недалекий от Рима Палермо сделан врагами христианства столицей арабского государства, должна была возбудить в папе опасения и за сам Рим. Со стороны моря город был доступен врагу; развалившиеся стены Порто и Остии не могли быть преградой для врага, если бы он вздумал подняться по р. Тибру. В развалинах крепостей помещался еще римский гарнизон, но число жителей быстро убывало вследствие их бегства. В то время Остия была оживленнее Порто, так как корабли которым еще случалось заходить в Рим, шли по левому рукаву Тибра, остававшемуся судоходным. В Остии, среди развалин древних храмов, терм и театров, стояла церковь Св. Аврии и здесь же жил епископ, наиболее уважаемый из всех пригородных епископов, так как ему по преимуществу принадлежало право посвящения в папы. Григорий сначала предполагал только укрепить Остию, но, видя полное разрушение древнего города, решил, что лучше выстроить город заново. Новый город был построен из материалов старого, и потому все древние памятники были уничтожены до основания; крепкие стены окружили новый город, и на их башнях были поставлены метательные машины. Сам папа назвал город Григориополисом; однако это громоздкое имя не удержалось. Год основания Новой Остии неизвестен; но нет сомнения, что она была основана вскоре после завоевания Палермо мусульманами.
В то время, когда христианский мир был таким образом озабочен возможностью нападения мусульман, пагубные раздоры потомков Карла друг с другом возбуждали сомнение, может ли империя явиться в этом случае надежной охраной для христианства. Казалось, новая Римская империя была уже готова распасться; корона ее великого основателя была обесчещена собственным его сыном и внуками. После Карла снова наступили времена Меровингов; властолюбие, корысть и чувственность — свойства, присущие прежней франкской династии, — были причиной гибели и нового рода государей; дети поднялись против отца, и это противоестественное восстание, как пожар, охватило всю империю. Появление Великого Карла казалось похожим на молнию, которая среди ночи на мгновение освещает землю и оставляет ее затем в еще более глубоком мраке.
В 819 г. Людовик Благочестивый во второй раз сочетался браком с Юдифью, дочерью герцога Вельфа Баварского, первого князя того имени, которое имело такое роковое значение для истории Италии. Вторая жена Людовика родила ему в 823 г. сына Карла, и это возбудило неудовольствие принцев Лотаря, Пипина Аквитанского и Людовика Баварского. Первоначальный раздел империи был отменен, и юный принц получил часть империи. В отношения между слабым, вполне подчиненным духовенству отцом и непокорными сыновьями вмешался смелый министр Бернгард, герцог Септимании, воспитатель юного Карла и, как говорила молва, любовник императрицы. Все это привело к восстанию сыновей против отца. В 830 г. Лотарь поднял оружие в Италии, а Пипин напал на императора во Франции. Когда же Людовик был взят в плен, оба сына потребовали от отца, чтобы он отказался от престола и ушел в монастырь; но народ вернул Людовику престол, а между братьями возник раздор. В 833 г. между ними состоялось соглашение, и война снова была начата. Противники расположились лагерем друг против друга в Эльзасе, и Лотарь призвал или привел с собой сюда также папу как лицо, при посредстве которого мог бы быть заключен мир. Но Григорий IV явился для франков только нарушителем мира, державшим сторону мятежных сыновей. Полный недоверия, старый император принял папу без соответственных почестей; а епископы, принадлежавшие к партии императора (они все еще боролись против признания римского престола главенствующим), объявили даже, что папа должен быть сам отлучен, если он явился с целью отлучить императора. Таким образом вмешательство Григория не привело к цели, и он вернулся в Рим «без всякого почета».
Главе церкви пришлось быть только свидетелем, как отец, покинутый подкупленной свитой, был взят в плен сыновьями и как их неосновательные политические притязания, лишенные всякого действительного значения, поддерживались епископами. Затем папа услышал, что собор в Компьене отлучил от церкви свергнутого с престола императора. И все, что сделал в таких обстоятельствах папа, сводилось лишь к весьма сомнительному посредничеству, в результате которого было умаление престижа папы. Призванный к исполнению великого дела священства положить конец мировой борьбе любовью, водворить согласие между государями и народами, Григорий IV оказался человеком, которому было доступно только себялюбивое понимание личных выгод.
Когда братья поделили между собой империю и между ними снова возник раздор причем император с помощью Людовика германского снова вернул себе престол, Лотарь направился в Италию. Не решаясь публично одобрить действия забывшего Бога Лотаря, папа принужден был обратиться к нему с увещиванием; тогда Лотарь напал на церковные имения, а его служащие стали даже убивать папских людей. Император имел намерение сам отправиться в Рим и там, у апостольского гроба, найти облегчение своей душе, удрученной грехами и несчастиями; но, не будучи в силах выполнить это намерение, он отправил послов к сыну и к папе. Григорий также послал нунциев во Францию, но Лотарь прогнал их, и письма папы могли быть переправлены через Альпы только тайно. Таковы были события 836 г. Историку приходится останавливаться на них, чтоб сколько-нибудь рассеять густой мрак, окутывающий историю города Рима в ту эпоху.
Несчастный Людовик умер 20 июля 840 г., и Лотарь, которому отец передал корону, скипетр и государственный меч, остался единым императором. Раздор возобновился, однако, с новой силой; началась дикая междоусобная война, которую Григорий тщетно старался прекратить. Лишь после того, как Лотарь, поднявший меч против своих братьев во имя единства монархии, был разбит в кровавой битве при Оксерре (25 июня 841 г.), враждующие партии пришли наконец к соглашению: в Вердене, в 843 г., состоялся раздел, составивший эпоху. В силу этого раздела монархия Карла распалась на отдельные народности, и положено было начало обособлению Германии, Италии и Франции. Император Лотарь получил все итальянские государства с «римским городом» и вслед за тем провозгласил королем Италии своего сына Людовика П. Таково было положение, в котором оказалась империя Карла Великого, — теократическое государство, основанное на началах христианства, — уже через одно поколение после коронования великого императора.
Историку Рима за этот период приходится довольствоваться анналами франкских летописцев, дающими лишь весьма скудные сведения, да жизнеописаниями пап, также содержащими в себе почти одни только указания на то, какие были возведены постройки и какие были сделаны пожертвования. Поэтому для историка нет надежды дать картину гражданской жизни Рима того времени, и мы скажем лишь несколько слов о религиозных интересах, которыми главным образом наполнялась эта жизнь.
Как во времена Айстульфа и Дезидерия, Рим продолжал распространять реликвии на Западе, и христианский мир охватила новая, исключительная страсть обладания мощами святых. В ту эпоху все более сгущавшегося мрака эта страсть, поддерживаемая корыстью священников и их жаждой власти, росла все более и более и достигла наконец степени полного неистовства. Мы с ужасом вглядываемся в то время когда на алтаре воздвигался скелет человека и перед этим скелетом человечество изливало свою скорбь, мольбы и восторг. С практической сметливостью римляне сумели обратить в источник своего дохода запросы Запада и стали в то время вести формальную торговлю мощами, реликвиями и образами; к этому, да еще к продаже древних рукописей сводилась вся римская индустрия того времени. Бесчисленные пилигримы, покидая священный город, всегда уносили с собой какой-нибудь священный предмет как напоминание о Риме. Они покупали реликвии в катакомбах, как покупают современные посетители драгоценные камни, картины и скульптурные произведения. Но раздобыть целые мощи было по средствам только государям и епископам. Кладбищенским сторожам приходилось проводить целые ночи в постоянной тревоге, как бы в ожидании нападения геенн, так как кругом отовсюду прокрадывались воры, прибегавшие ко всяческим хитростям, чтобы достигнуть своей цели. Но и сами воры часто оказывались обманутыми: смеясь в душе, священники подделывали мертвецов и снабжали их какими угодно надписями.
В 827 г. были похищены франками и увезены в Суассон останки свв. Марцеллина и Петра; в 840 г. один священник из Реймса, похитив тело неизвестной женщины, стал выдавать его за останки матери Константина. Обладание подобны! и священными останками казалось такой великой заслугой, что воровство, к которому прибегали ради этого обладания, уже переставало быть позорным. Затем обыкновенно прилагались старания к тому, чтобы похищенные останки являли чудеса на пути в новое место. Таким образом, священные останки как бы сами оправдывали свое насильственное переселение и приобретали еще большую цену. Казалось, в этой новой форме возродился обычай древних римлян увозить из чужих городов изображения богов и ставить их в своих храмах. Папы часто давали свое согласие на перенесение останков римских святых в другие страны, так как города, церкви и государи не переставали обращаться в Рим с пламенной мольбой о даровании им такой милости. Когда такие останки, положенные на разукрашенную колесницу, вывозились из города, их торжественно сопровождала на некоторое расстояние толпа римских священников и мирян с факелами в руках и с пением молитв. И повсюду, где показывалась колесница с останками, навстречу ей стремился народ, моливший о чуде, т. е. об исцелениях. Прибытие останков на место, в какой-нибудь город Германии, Франции или Англии, было торжеством, которое праздновалось несколько дней. Такие потрясающие процессии, направлявшиеся из Рима в западные провинции, происходили часто, возбуждали в населении страсти и порождали суеверие и невежество, которые нам теперь трудно даже представить себе.
Перенесение останков двух почитаемых апостолов привлекло к себе именно в это время общее внимание и подняло до крайнего напряжения стремление к обладанию реликвиями. В 828 г. венецианским купцам после целого ряда приключений удалось похитить из Александрии тело апостола Марка и привезти его в свой город, патроном которого с той поры стал этот апостол. В 840 г. были перевезены мощи другого апостола; то было тело Варфоломея, доставленное в Беневент с острова Липари, на который оно приплыло много раньше в мраморном саркофаге из Индии. В этому году сарацины разграбили Липари и выбросили из могилы останки святого. Какой-то отшельник собрал и принес их в Беневент, и здесь по приказанию герцога Сикарда они были погребены в соборе; погребение сопровождалось ликованием, не поддающимся описанию. Южные итальянцы, уже тогда известные своим крайне грубым суеверием, пользовались останками святых также и для политических демонстраций. В 871 г. капуанцы направились в лагерь Людовика II, неся на своих плечах тело своего святого Германа, надеясь этим путем получить от Людовика пощаду. Погоня за святыми мощами едва ли где-нибудь была в такой степени фанатической, как при дворе последних лангобардских властителей Италии. Подобно тому как в XV и XVI веках папы и государи со всей страстью собирали древности и рукописи, так Сикард рассылал своих агентов по всем островам и берегам разыскивать и собирать для него кости, черепа целые скелеты и другие останки. Все эти находки складывались в церкви Беневента так что она превратилась в музей священных ископаемых. Можно себе представить, с каким усердием исполнялись эти приказания Сикарда. Свои войны он вел с той же целью, т. е. чтобы раздобыть святые тела, и брал их так же, как некогда победоносные короли брали дань с побежденных народов; он принудил амальфитян уступить ему мощи Трифомены; таким же образом уже его отец Сико заставил неаполитанцев отдать ему тело св. Януария и, получив это тело, торжественно, с народным ликованием отвез его в Беневент.
В тесной связи с этим культом мертвых было большое движение пилигримов, уже странствовавших в то время по Западу так же, как и в последующие века. В природе человека совершать передвижения; войны, труд, торговля и путешествие исстари вносят в общество оживление; но в ту эпоху мирное передвижение людей сводилось вообще к пилигримству, достигшему позднее своей наибольшей высоты в крестовых походах, этом величайшем паломничестве, которое когда-либо видела история. Люди того и другого пола, всех возрастов и всех классов принимали участие в этих странствованиях как пилигримы; император, князь и епископ совершали путь как нищие; ребенок, юноша, знатная матрона, ветхий старец шли босыми, с посохом в руке. Такие условия внесли в человечество романтический дух и породили в нем стремление к незнакомому и сверхъестественному. На Западе движения пилигримов были вызваны прежде всего Римом, привлекавшим их в свои стены. Это странствование в Рим не прекратилось и тогда, когда провинции империи были уже вполне обеспечены достаточным числом гробниц святых и ближайшая потребность в них могла быть удовлетворена. Суеверное убеждение в том, что совершивший паломничество в Рим несомненно получал ключи к раю, создавалось почти два века. Побуждая к паломничеству, епископы поддерживали это суеверие. Наивная вера тех времен, когда человечество полагало, что душевный мир достигается не внутренней работой самосознания, а внешними приемами — путешествием к отдаленному, материальному символу спасения, — эта вера могла давать блаженство благочестивому страннику, который, прежде чем достигнуть своей цели — источника великой милости, должен был как бы пройти через чистилище, подвергаясь всем опасностям пути: и действию враждебных стихий, и опасностям незнакомых дорог, и всем добровольно принятым на себя лишениям долгого, изнурительного паломничества. Какая бы скорбь ни наполняла сердце человека, была ли она им заслужена, или он был в ней неповинен, зависела ли она хотя бы даже от преступления, совершенного этим человеком, он мог обратиться в Рим, твердо надеясь, что там, у святых мести или у ног папы, он получит прощение. Великое значение, которое было вложено верою человечества в этот единственный город, никогда уже больше не повторялось и никогда не может больше повториться. И существование в ту эпоху самого дикого варварства такой святыни как источника мира и милости должно было быть, конечно, истинным благом для человечества того времени. Несметные толпы пилигримов, движимые нравственным чувством, переходили через Альпы или плыли на кораблях, направляясь все к Риму. Но в этих странствованиях полный раскаяния и робкий, набожный пилигрим был обречен на слишком частое и близкое соприкосновение с наглым пороком и обманом, и потому, идя по пути к спасению, нередко находил не спасение, а свою гибель. Развращающее сообщество людей, совершенно оторванных от семейных связей, всякого рода приключения и искушения пути, соблазны роскошных городов юга — все это вело к тому, что женщины утрачивали свою непорочность, и множество девушек, вдов и монахинь, покинувших родную страну ради того, чтобы укрепить свой обет целомудрия у гроба св. Петра, возвращались домой падшими или оставались в Италии и здесь отдавались распутной жизни.
Каждый день в ворота Рима входили новые пилигримы. Одни из них производили на зрителя впечатление истинно благочестивых людей, другие же поражали своим нищенским и диким видом. Многие из них были заклеймены самыми гнусными преступлениями. Современные общественные условия требуют удаления преступника из общественной среды и охраняют честных людей от соприкосновения с ним; в целях наказания и исправления преступник обрекается на уединение. В Средние века происходило противоположное: совершивший преступление отсылался в мир. Епископ выдавал преступнику свидетельство, которым открыто удостоверялось его преступление, убийство или кровосмешение и предписывалось отправиться в путь, причем точно устанавливались свойства и продолжительность путешествия; это же свидетельство служило преступнику легитимацией, дававшей ему некоторые права. С таким удостоверением от епископа о преступлении преступник путешествовал как с настоящим паспортом, выданным начальством, и на пути предъявлял это удостоверение аббатам и епископам всех тех мест, по которым ему доводилось проходить. Благодаря такому письму епископа, вместе и отлучающему и рекомендательному, преступник повсюду пользовался гостеприимством и мог без всяких забот следовать от одного этапа до другого, вплоть до назначенной ему конечной цели путешествия. Уголовный кодекс Средних веков представляет поразительное смешение самого грубого варварства и ангельской кротости. Великие начала христианства, которыми требовалось щадить падших и со всей любовью давать им возможность примирения с собою и обществом, пришли в столкновение с гражданским строем общества. В ту же самую эпоху, в которую по решению священных соборов государственному преступнику полагалось подвергнуться ослеплению или проехать по городу на осле, пораженном паршой, убийце отца или матери вручался паспорт пилигрима, и фурии мести уже не должны были следовать за ним, как за Орестом. В Рим, как в великий refugium peccatorum, стекались виновники всевозможных преступлений. История паломничества могла бы быть вместе и историей уголовных деяний того времени. Часто можно было видеть ужасающие сцены: одни богомольцы, как кающиеся индусы, имели на себе цепи; у других, полуобнаженных, на шее или на плече был надет закованный железный обруч. То были убийцы своих родителей, братьев или детей, совершившие путешествие в Рим в таком виде по приказанию того или другого епископа. С воплем бросались они на землю у подножия гробниц, бичевали себя, выкрикивали молитвы и приходили в экстаз; некоторым из них удавалось при этом разбивать свои оковы о мрамор гробницы мученика. Так как свидетельство, выдававшееся преступнику, обеспечивало ему существование, то нередко под маской самого ужасного преступника скрывался простой мошенник, искавший веселых приключений и наживы. С фальшивыми свидетельствами такие люди переходили из страны в страну, возбуждая к себе в доверчивых людях сострадание, и кормились в аббатствах и пристанищах для пилигримов. Другие изображали из себя бесноватых, бегали по городам, проделывая всякие чудовищные телодвижения и повергались на землю перед образами святых в монастырях; когда же от взгляда на эти образа или прикосновения к ним такие мнимые больные выздоравливали, обрадованные монахи щедро одаряли их; получив подарки, мнимый больной уходил и повторял свою игру где-нибудь в другом месте. Григорию IV приписывается установление для всего Запада праздника Всех Святых; празднование это было связано с Пантеоном и было назначено на 1 ноября. Перенесение мощей апостола Марка в Венецию могло послужить для Григория поводом к устройству новой базилики имени этого апостола под Капитолием, тем более что сам он был кардиналом этой церкви. Первоначально эта древняя базилика была посвящена папе Марку, а не евангелисту Марку. В настоящее время вид церкви иной; сохранились только мозаики абсиды: благословляющий Христос; следа от него папа Марк, св. Агапит и св. Агнесса; справа — св. Фелициссим, евангелист Марк и Григорий IV, приносящий церковь. Стиль мозаики тот же, что и в мозаике Пасхалия, но с некоторыми отступлениями. Пальм нет; фигуры бессмысленно поставлены на пьедесталы с надписями; птица феникс помещена под пьедесталом изображения Христа.
Великая заслуга Григория IV перед Римом заключается в том, что он восстановил Trajana, или саббатинский водопровод, который уже был однажды восстановлен Адрианом I, но затем опять разрушился.
Уделил внимание Григорий IV также и обработке земли в Кампаньи. Восстания, происходившие при Льве III, обратили многие домены в развалины, в том числе и Галерию, основанную Адрианом по дороге, ведущей в Порто. Григорий восстановил эту колонию. Основателя Новой Остии должно было волновать заселение этой местности, и потому он устроил здесь колонию Draco с прекрасной дачей для себя, украшенной портиком. Между прочим, упоминание о папской вилле здесь приводится впервые.
Григорий IV умер, по свидетельству церковного историка, 15 января 844 г.
