Глава II править
Престол Петра оставался незанятым всего лишь 4 дня; 3 декабря 741 г. в папы уже был посвящен Захария, сын Полихромия; это был вообще последний грек, на которого была возложена тиара. Он был родом из Сиберены, ныне С.-Северино в Калабрии, где родился также папа Иоанн VII из Россано. Юный Захария был призван в Рим, по-видимому, этим папой. В Риме Захария стал бенедиктинским монахом в Латеране и затем при Григории III кардиналом-диаконом. Нет сомнения, что экзарх был извещен об избрании Захарии папой, но ждать от экзарха утверждения этого избрания уже не считалось нужным. Книга пап воздает Захарии большие похвалы; правда, в этой книге восхваления по адресу преемников св. Петра всегда предшествуют их жизнеописанию; тем не менее эти похвалы Захария с точки зрения интересов церкви вполне заслужил. Миром и благополучием за все десять лет своего правления этот папа обязан главным образом своей находчивости, уму и красноречию. По-видимому, Захария был весьма образованным человеком своего времени; ему принадлежит также перевод на греческий язык диалогов Григория.
Покорить Сполето и наказать Рим — таковы были намерения Лиутпранда; поэтому новому папе предстояло прежде всего устранить эту опасность. Смерть Карла Мартелла и смута, овладевшая франкским государством, у которого правителями оказались три враждующих между собою сына Карла, Карломан, Пипин и Грифон, лишали папу всякой надежды на поддержку со стороны франков, и точно так же нельзя было думать о какой бы то ни было помощи из Константинополя. Вследствие этого Захария решил стать в дружественные отношения к Лиутпранду, и между ними состоялось такое соглашение: король возвращал церкви четыре города, а папа должен был отказаться от договора с Тразамундом и для низвержения его присоединить римское войско к лангобардам. Таков был конец договора церкви с Тразамундом: тот самый герцог, которого Григорий так ревностно защищал против обвинения в государственной измене, преемником Григория был объявлен мятежником, без малейших колебаний принесен в жертву интересам церкви и низвергнут с помощью римского же оружия.
Узнав, что участь его решена, герцог бросился к королю и пал к его ногам, умоляя о пощаде; король помиловал его, но наградил тонзурой и монашеской рясой. Немедленно вслед затем был покорен Лиутпрандом и Беневент. После того победитель возвратился в Тусцию, но вернуть церкви четыре обещанных города не проявлял готовности. Тогда весной 742 г. Захария покинул Рим, решив лично напомнить королю о выполнении договора. Получив известие о выезде папы, Лиутпранд приказал своему послу проводить папу в Нарни и оттуда в сопровождении блестящей свиты герцогов, с воинскими почестями проследовать в сполетское герцогство, в Питерамну (Терни), где перед базиликой Св. Валентина он уже сам встретил папу. Здесь увлекательное красноречие папы быстро покорило благочестивого короля, и он возвратил города Горту, Америю, Полимарциум и Бледу, но не греческому императору, их законному государю, а папе и св. Петру. Этот дар был скреплен хартией, которая была положена в базилику Св. Петра. Это было третье лангобардское приношение папе, сделанное по праву завоевания. Но Захария сумел получить от старого короля еще более, а именно, патримониум Сабины, который находился во власти лангобардов уже в течение тридцати лет, и принадлежавшие церкви, но завоеванные Лиутпрандом патримонии Нарни, Озимо, Анконы, Нуманы и Валле Магна при Сутрии. Затем король завершил свое великодушие заключением с римским герцогством двадцатилетнего мира и по просьбе папы даровал свободу всем римским или греческим пленным. Так беспредельна была уступчивость ля и так велик был гений первосвященников Рима! Каждый кусок, съеденный Лиутпрандом за папской трапезой, стоил ему целой области, но старый король, вставая из-за стола, сказал только с любезной улыбкой, что он не помнит, чтоб ему когда-либо приходилось так роскошно пообедать. В понедельник в сопровождении Агипранда, герцога Киузского, и нескольких гастальдов, на которых возложено было передать папе четыре города, последний направился в обратный путь. В Рим Захария вступил как победитель, и здесь восторженные клики народа показали папе что Рим составляет его собственность. Собравшимся в базилике Св. Петра римлянам Захария произнес слово, а на следующий день была устроена процессия, проследовавшая из Пантеона через Марсово поле в базилику Св. Петра, и там было совершено благодарственное моление.
В том же 742 г. Захария повторил свою поездку к королю, будучи вынужден к этому настоятельной необходимостью. Мир, заключенный королем с римским герцогством, был лишь сепаратным договором (это доказывает, между прочим, что римское герцогство считалось самостоятельной областью), и потому Лиутпранд предпринял затем поход против Равенны, Эмилии и Пентаполиса. Экзарх Евтихий обратился к Захарию с просьбой о посредничестве, и затем с той же просьбой обратились к папе архиепископ Иоанн, Равенна и другие города, которым угрожало нападение Лиутпранда. Сначала Захария пытался умилостивить короля через послов и подарками, но когда это оказалось бесполезным, отправился к королю сам, передав управление городом патрицию и герцогу Стефану. Король пытался уклониться от приема неотвязчивого гостя, которого экзарх, напротив, встретил со всеми почестями, но ничто на земле не могло быть преградой для святого, которому в дороге облако служило защитой от палящего солнца, а путь указывало огненное небесное воинство. И Захария смело вступил в лангобардскую столицу Павию, достигнув ее 28 июня. После долгого сопротивления король уступил, наконец, священнику, очарованный его красноречием, и возвратил греческой империи все, что завоевал у нее; даже от Цезены и ее области, о которой собственно шли переговоры, король удержал только третью часть как залог, имея в виду и ее вернуть «республике», когда возвратятся из Константинополя вестники мира.
Вскоре после этой столь удачной поездки Захария был окончательно освобожден от своего врага его смертью. Великодушный государь лангобардов умер после 32 лет царствования, а со смертью короля навсегда закатилась и звезда его народа.
Самый выдающийся из всех лангобардских королей, Лиутпранд сумел дать политическое единство королевству лангобардов и сделать его грозным и для императора, и для папы. Радость, вызванная в Риме смертью Лиутпранда, возросла еще более, когда несколько месяцев спустя племянник Лиутпранда и его преемник Гильдепранд был низвергнут с трона и последний был занят Ратхисом, герцогом Фриульским. Захария знал, что новый король предан католической церкви, и послал ему приветствие; отвечая на него, Ратхис подтвердил заключенный Лиутпрандом 20-летний мир и распространил его на всю Италию, Нет сомнения, что папская политика содействовала и падению Гильдепранда, и возвышению Ратхиса.
Судьба Италии была теперь в руках самого счастливого из пап. Мир был восстановлен, и отношения к императору были дружественнее, чем прежде. Пользуясь фактически независимостью, римский епископ тем не менее признавал законную императорскую власть, представителями которой были в Равенне экзарх и в Риме герцог. И в действительности сохранением своего авторитета в итальянских провинциях император был обязан исключительно папам. Имена императоров-иконоборцев все еще отмечались в буллах и соборных актах, и даже в позднейшее время, когда франки окончательно приняли на себя охрану церкви, папы не переставали признавать верховную власть императора. Те замыслы, которыми имелось в виду достижение светской власти, папы скрывали со всей осторожностью; получение ими тех или других прав и приобретение в собственность имуществ все еще санкционировались авторитетом государственной власти. Сам Захария получил от империи дар в законном порядке. Могущественный император Константин V Копроним низверг с престола узурпатора Артабазда, имя которого римский папа, не смущаясь нарушением порядка законного престолонаследия, включил в акты собора в 743 г. Константин V был еще более ревностный иконоборец, чем его отец; но он видел, что сохранить дружественные отношения с папой необходимо, и по просьбе последнего принес ему в дар территорию двух городов в Лациуме — Нимфы и Нормы.
Захарии посчастливилось одержать, кроме того, еще две победы, которые содействовали подъему авторитета церкви. Предшественники Захарии имели случай показать римлянам на ступенях базилики Св. Петра королей Британии, облаченных в иноческое одеяние, и точно так же Захария проявил перед римлянами таинственную силу церкви на двух еще более могущественных государях, решивших надеть на себя монашескую рясу.
Карломан, старший сын Карла Мартелла, решил в 747 г. отказаться от своих прав государя и принять монашеский сан. Двигателем в этой исполненной благочестия драме, которая сделала Пипина единственным наследником своего отца и обо гатила римскую церковь ценными приобретениями, был германский апостол Бонифаций. Карломан прибыл в Рим и, пав к ногам папы, стал умолять его позволить ему подвергнуться пострижению, облечься в монашескую рясу и удалиться в ожидании смерти в какую-нибудь римскую обитель отшельников. На эту просьбу Захария охотно ответил согласием; жаждавший покаяния принц прожил несколько лет в Риме и затем удалился в дикую горную местность в Этрурии. В 28 милях от Рима, над Фламиниевой дорогой, неподалеку от Тибра возвышается Монте Соракте. Классические воспоминания гирпинских пастухов об этой горе, посвященной богу солнца, давно были утрачены, и едва ли кто-либо из римлян при взгляде на эту гору помнил о тех стихах, в которых воспели ее Гораций и Вергилий. Скорее каждый вспоминал при этом легенду, которая гласила, что в пещерах Соракте скрылся епископ Сильвестр, искавший спасения бегством в то время, когда Константин еще не принял христианства. Эта уединенная гора среди прекрасной природы, казалось, была создана для поселения на ней отшельников, и здесь поэтому уже рано возник один из самых древних монастырей Кампаньи.
Эти дикие скалы Карломан и избрал местом своей могилы. Там он построив или расширил уже существовавший монастырь Св. Сильвестра, который сохранился доныне. По-видимому, им же были учреждены там еще три других монастыря. Близость горы к консульской дороге подвергала, однако, царственного монаха неприятностям частых посещений знатных франков-паломников, и Карломан спустя несколько лет переселился к бенедиктинцам в Монте-Касино. В то время повсюду строились монастыри и приносились в дар церкви имения и души (pro salute или mercede animae). Охваченные страхом, вполне невежественные люди того времени видели в церкви сверхъестественную, всемогущую силу.
Но как ни поразителен был поступок франкского принца, этот поступок затмило отречение от мира другого государя. Сам Ратхис, благочестивый король лангобардов, сложил с себя порфиру и сменил ее на рясу св. Бенедикта. В 749 г. Ратхис нарушил мир, объявил войну Пентаполису и осадил Перуджу. Тогда Захария поехал к Ратхису так же, как некогда он ездил к Лиутпранду, и достаточно было этому неотразимому путешественнику пробыть несколько дней в лагере Ратхиса, как последний объявил, что он не только прекращает свои враждебные действия против Перуджи, но и слагает с себя корону.
Король, его супруга римлянка Тазия и их дочь Ротруда сняли с себя у гроба св. Петра свои княжеские одежды и были облачены папой в монашеское одеяние. Они также направились в Монте-Касино; здесь, возделывая землю в монастырских виноградниках, король лангобардов мог находить для себя утешение, встречаясь с франком Карломаном и видя, как он с полным смирением несет службу раба; обеим женщинам послужил приютом ближайший женский монастырь. Сожаление об этом поступке, испытанное впоследствии Ратхисом, доказывает, однако, ясно, что он действовал не вполне свободно; решение в этом случае принадлежало, по-видимому, скорее лангобардской нации, которая находила Ратхиса неспособным быть королем и была возмущена его преклонением перед римлянами, как некогда был возмущен таким же преклонением Амалиев готский народ. Лозунгом национальной лангобардской партии были разрыв с Римом и основание итальянского королевства под лангобардским скипетром. В результате лангобарды были довольны, что место слабого короля занял смелый воин, готовый выполнить намеченную ими задачу.
Пылкий Айстульф, брат Ратхиса, вступил на престол Павии с твердым намерением добиться той цели, перед которой отступали его боязливые предшественники, опасавшиеся папы. Эти враждебные замыслы Айстульфа вскоре же принудили папу возобновить сношения с франками. Со времени смерти Карла Мартелла сношений этих не существовало и даже сама мысль о возможности вмешательства франков была оставлена. Между тем одно важное событие совершенно изменило положение вещей и отразилось на Риме и Италии весьма серьезными последствиями.
Пипин, сосредоточив в своих руках всю власть, получившую в его роде уже историческую давность, и сделавшись с удалением своих братьев единственным наследником своего великого отца, увидел, что наступило время, когда он может овладеть королевской короной. Древний род Меровингов вымирал, и последний, вступивший на престол в 743 г., король Хильдерих III был уже не действительным королем, а только его жалкой тенью. Официальная передача короны, уже давно подготовлявшаяся Пипином и ревностно поддерживаемая апостолом германцев Бонифацием, должна была произойти теперь, но эту узурпацию надлежало узаконить Решением папы, которое являлось как бы словом Божиим. Свободному народу вполне подобало взять корону у неспособного и возложить ее на голову мужественного сына героя, ничуть не смущаясь тем, что корона в длинном ряду поколений передавалась по наследству. Но совесть народа одолевали сомнения, может ли быть нарушена клятва, и Пипину предстояло успокоить эту совесть. Весь этот вопрос был подвергнут франками обсуждению в собрании, вслед за которым в 751 г. были посланы в Рим вюрцбургский епископ Бурхард и аббат С. Дени Фульрад. Посланные должны были узнать у папы, могут ли франки быть освобождены от их присяги в верности Хильдериху, так как они, ввиду его неспособности, намерены лишить его трона и объявить королем знаменитого герцога. Захария быстро понял всю важность такого вопроса и ответил утвердительно; он признал, что источник всякой, в том числе и королевской, власти лежит в самом народе, но что это право народа подлежит утверждению папы. К такому ответу привели Захарию не столько те опасения, которые внушал ему Айстульф, сколько желание воспользоваться подвернувшимся случаем, чтобы присвоить себе значение верховной инстанции, решающей дела между королями и народами. Таким образом запрос, вызванный интересами узурпатора, привел к тому, что положение римского епископа было поднято на огромную высоту. В истории пап этот момент является одним из самых знаменательных; с его наступлением папы получили возможность утверждать, что милостью Бога им дарована власть раздавать короны и отымать их.
Нам неизвестно, дожил ли Захария до коронования узурпатора. Захария умер 14 марта 752 г., и в этом же году Пипин, помазанный на царствование легатом папы, епископом Бонифацием, возложил на себя в имперском собрании в Суассоне корону Хильдериха, а этого последнего потомка великого Хлодовига заключил в монастырь.
Несмотря на 10 лет своего мирного правления, Захария оставил после себя немного памятников в Риме. Наибольшие заботы он уделил патриаршему дому в Латеране. С той поры, как могущество пап достигло значительной высоты, их резиденция требовала более пышной отделки. Латеранские дворцы, примыкавшие непосредственно к базилике Константина, составляли центр папского управления, и духовного, и светского, тогда как Ватикан был средоточием религиозного культа или резиденцией апостола. Патриарший дом был архивом церкви и ее казнохранилищем и вместе с тем служил помещением для папы и его придворного штата. Мало-помалу расширяемый, этот дом включал в себя, кроме большой базилики, еще несколько малых церквей, много часовен, триклинии, или трапезные, несколько капелл и между ними знаменитую папскую домовую капеллу S.-Lorenzo, позднее получившую название Sancta Sanctorum. В ближайшем соседстве находились баптистерий и монастыри Иоанна Крестителя и Иоанна Евангелиста, Св. Андрея и Св. Варфоломея, затем, вероятно, еще монастырь Св. Стефана и четвертый монастырь Свв. Сергия и Вакха. Все эти здания представляли собой, подобно современному Ватикану, небольшой город, походивший на лабиринт.
Захария расширил патриарший дом и придал ему большее великолепие. Перед фасадом дворца он построил портик с башней. Это сооружение позднее получило название дворца папы Захарии или, на народном наречии, Casa maggiore. Портик был украшен живописью; из портика лестница вела в башню; в ней был устроен триклиний, на стенах которого красками были изображены страны света. Таким образом, еще и в то время за Римом сохранялось значение великого города, обнимающего собою весь мир, — значение, выражением которого были и Orbis pictus Агриппы, и карты мира, и планы города императорского времени.
Новых церквей Захария не строил. Мы можем вообще отметить, что архитектура уже давно не создавала в Риме ничего великого. Вплоть до VII века город застраивался церквями, и уже одна поддержка существовавших церквей требовала немалых трудов. Захария украсил многие церкви шелковыми тканями, которые расстилались на престолах или вешались между колонн, деливших церкви на корабли. Этими восточными тканями церквям придавался очень роскошный вид. На тканях изображались библейские сцены, и книга пап особо отмечает, что на покрове, который был заказан Захарией для базилики Св. Петра, было выткано золотом изображение Рождества Христа.
Весьма замечательны старания Захарии заселить опустошенную Кампанью. С тех пор как Рим был лишен подвоза хлеба из Африки и точно так же своих житниц в Калабрии и Сицилии, папы были очень озабочены разысканием новых источников снабжения города провиантом. Разбросанные церковные имения в Этрурии и Лациуме поставляли запасы провианта, но нужда в нем все возрастала, так как и население Рима росло, и многие поселяне, спасаясь от лангобардов, уходили в город. Возможно, что Кампанья в то время не была той пустыней, какую она представляет в настоящее время, тем не менее ее запустение росло с поражающей быстротой, так как в ней не было вольных собственников. Церковь, правда, приобретала все большее пространство земли частью покупкой, частью благодаря пожертвованиям в ее пользу, но все-таки нужда в продовольствии оставалась неудовлетворенной, так как церковь не могла вести колонизацию в широких размерах. Как бы то ни было, старания пап того времени заселить Кампанью заслуживают полного внимания.
В высшей степени замечательны воздвигнутые Захарией пять domus cultae, или ферм, в которых были поселены колоны. Первое поселение, Lauretum, вместе с Massa Fontejana, прозывавшееся также Paonaria, было, по-видимому, обширным имением у Via Aurelia. Второе поселение называлось S.-Cecilia, по имени капеллы этой святой, и находилось на Тибуртинской дороге, у камня, показывавшего пятую милю. На четырнадцатой миле от Рима, в Тусцийском патримонии, Захария устроил третий domus culta, оставшийся без названия. Затем тот же папа приобрел имения Antius и Formia, несомненно находившиеся в стране вольсков у древнего Анциума.
Колонизация римских сельских земель, которую производила церковь, вообще была не устройством совершенно новых мест поселения, а всегда только заселением покинутых древних вилл и сел. По мере того как разоренные города древних, такие, как Габии, Цере, Лавики, Фикулеа, и даже такое поселение, как Subsugusta, где некогда находилась вилла Елены Августы, превращались в епископские диоцезы, из прежних поместий римлян и из разрушенных поселений, развалины которых могли быть снова сделаны жилыми, возникали земледельческие колонии.
Доход с земель, на которых церковь вела хозяйство, не мог, конечно, быть велик. В 715 г. для поддержания огня в светильниках базилики Св. Петра Григорий II назначил доход с 48 имений, простиравшихся до Ананьи и занимавшихся сбором плодов с оливковых деревьев. Имения отдавались в аренду знатным римлянам, но, по всей вероятности, за очень небольшую плату. Так Захария предоставил в аренду графу (comes) Филикарию massa Pelagiana в Лабиканском патримонии и римлянину Христофору massa Gallorum и Appiana. К этой последней принадлежал также и Древний город Габии, спустившийся на степень fundus, хотя по его имени все еще назывался епископ.
В преемники Захарии был избран священник Стефан, но он умер три дня спустя после своего избрания, и на святой престол 25 марта 752 г. вступил римлянин Стефан II. В правление этого замечательного человека для Рима наступила новая эпоха. Незадолго перед этим королю Айстульфу удалось достигнуть того, к чему тщетно стремились его предшественники. Местопребывание византийского правительства в Италии оказалось в его руках, и уже 4 июля 751 г. он мог издать свой королевский декрет, находясь во дворце завоеванной им Равенны. Последнему из экзархов, Евтихию, были выделены Феррара и другие области, подчиненные лангобардам; таким образом правлению греческих сатрапов, просуществовавшему два сто. летая, был положен конец навсегда. Это упразднение повлекло за собой важные последствия, так как теперь надлежало решить вопрос, будет или нет король лангобардов государем Италии. Немедленно после покорения Равенны Айстульф направился на юг, чтобы овладеть Римом, римским герцогством и всеми другими византийскими провинциями, на которые он теперь предъявлял притязания как преемник экзарха и императора. Стефану удалось, однако, через посольство удержать Айстульфа от этого похода (752 г.). Король уступил и даже заключил с римским герцогством мир на 20 лет; но четыре месяца спустя король переменил свое решение: он потребовал ежегодной дани в один золотой солид с каждого римлянина и затем объявил, что намерен присоединить Рим к своему королевству.
В ответ на эту угрозу папа отправил к Айстульфу аббатов самых знаменитых в то время бенедиктинских монастырей Италии Монте-Касино и S.-Vincenzo при р. Вультурне. Послы не были приняты; им было велено вернуться назад и не показываться папе. Тем временем император добивался возвращения отнятого у него экзархата, но не с оружием в руках, а письмами, которые его полномочный посол доставил папе и королю лангобардов. Стефан направил этого посла в сопровождении своего собственного брата Павла к Айстульфу, но, как можно было предвидеть, и это посольство оказалось безуспешным. Опасность становилась серьезной, и папа обратился тогда с призывом к бессильному императору, своему верховному государю, прося его спасти Рим и Италию от врага оружием, так как Айстульф требовал безусловного подчинения и угрожал уничтожить всех римлян до одного в том случае, если он будет вынужден взять город приступом.
В это трудное время Стефан так же, как некогда Григорий Великий, говорил народу проповеди, стараясь поднять религиозное чувство народа и пробудить в нем патриотизм. Была устроена процессия к S.-Maria Maggiore, и папа сам шел во главе ее, неся на своих плечах «нерукотворный» образ Спасителя. К кресту, который несли в процессии, был прикреплен текст мирного договора с Айстульфом, свидетельствовавший перед Богом и людьми о том, что король совершил клятвопреступление. Стефан, однако, не удовольствовался одними процессиями; еще раньше, чем Константин дал какой-либо ответ его послам, он убедился, что греческий император лишен возможности силой оружия вернуть себе то, что было приобретено Юстинианом. Течение исторических событий в Европе с неудержимой силой направилось в сторону Запада, к полным жизненных сил германским народам; византийцы были поглощены своими догматическими пререканиями и нескончаемыми войнами с славянами и магометанами, и Рим из рук греков перешел в руки франков.
Стефан знал, каковы были отношения его предшественников к франкскому государству, корону которого Пипин только что возложил на себя с согласия папы. Тот шаг, который сделал Стефан, был вынужден обстоятельствами; значение последствий этого шага, столь важных для истории человечества, Стефан не мог понимать. Он тайно, через пилигрима, отправил к Пипину письма, в которых призывал его на помощь и выражал желание повидаться с ним лично; к сожалению, эти первые письма, относящиеся к 753 г., не сохранились. Новый король с полной готовностью отозвался на приглашение, которое давало ему случай стать к Риму в очень серьезные отношения и могло иметь огромное значение в смысле подъема могущества его собственного государства. Для переговоров с папой Пипин послал сначала аббата Дроктеганга из Герца и вскоре затем герцога Аутхара и мецского епископа Хродеганга, которые должны были проводить папу в страну франков. Похититель престола Хильдериха нашел необходимым положить конец ропоту народа торжественным помазанием от руки самого папы. Таким образом нужда друг в друге — с одной стороны папы, изменившего своему законному государю, и с другой — Пипина, похитившего корону у своего короля, — привела к тому, что история народов совершенно видоизменилась. Но за этими внешними отношениями беззащитного Рима и юной династии Каролингов нарождалась Германо-римская империя, которая вскоре и возникла как результат этих отношений. Постепенное возникновение всей этой церковно-политической организации из таких ничтожных начал и интересов исключительно данной минуты является одной из самых поучительных глав всемирной истории.
Рим охватило большое волнение. Речь шла о том, чтобы возвести короля франков в сан патриция и возложить на него охрану города: таким образом чужестранный монарх надолго получил бы власть над городом. Такое решение было настолько важно, что папа не мог взять на себя всю ответственность. Без сомнения, папа передал этот вопрос на обсуждение собрания римского народа и уже от него получил полномочие заключить договор с Пипином после того, как последний был избран римлянами в патриции. Поездка папы в страну франков была неслыханным событием, так как еще ни разу римский епископ не переходил через Альпы, чтобы посетить германский народ, живший на западе. Осенью 753 г., когда Стефан готовился предпринять свое путешествие, из Константинополя вместе с послами папы прибыл силенциарий Иоанн; вместо войска он доставил папе императорский приказ, которым предписывалось папе явиться лично к Айстульфу и уговорить его вернуть императору экзархат. Неизвестно, сообщил ли Стефан греческим послам о своих переговорах с Пипином, послы которого должны были сопровождать папу в его путешествии. С этими послами и с императорским чиновником, затем со многими сановными лицами из духовенства и знатными людьми римской милиции, снабженный пропускным свидетельством от лангобардского короля, папа покинул Рим 14 октября 753 г. Предшественник Стефана, отправляясь к Лиутпранду, возложил управление городом на герцога, Стефан же отдал «весь Господний народ попечению Спасителя и апостола Петра». Конечно, духовные дела были переданы какому-нибудь викарию, а светские — уже избранному римлянами представителю власти — герцогу или консулу.
Прежде чем Стефан, пробираясь между лангобардскими отрядами, занимавшими римское герцогство, достиг Павии, он получил от короля приказ, которым папе запрещалось вступать в переговоры с королем о возвращении императору экзархата и других городов, принадлежащих империи; папа ответил, что совершенно бесполезно стараться напугать его. Затем Айстульф решил не дозволить папе ехать в страну франков, на чем твердо настаивали послы Пипина. Айстульф догадывался о последствиях этого путешествия, но, опасаясь могущественного короля франков, не мог помешать папе уехать. 15 ноября 753 г. в сопровождении епископов и кардиналов и, без сомнения, также знатных римлян, уполномоченных знати и народа Стефан покинул Павию. Он скоро достиг альпийских проходов; в монастыре Св. Маврикия должна была произойти встреча папы с Пипином, но прибыли сюда только послы Пипина, Фульрад, с. — денисский аббат, и герцог Ротард; они пригласили папу следовать дальше во Францию, объяснив, что он найдет короля в замке Понтион (Pons Hugonis). Здесь 6 января 754 г. с почестями встретила папу королевская семья. Пипин, как только увидел папу, сошел с лошади, поклонился ему в землю и затем некоторое расстояние шел пешком рядом с остававшимся на лошади папой. В Понтионе, в свою очередь, папа преклонился перед могущественным покровителем, на коленях умоляя его защитить дело св. Петра и римскую республику, и на моления папы Пипин ответил клятвенным обещанием. Вскоре затем Стефан проследовал в Париж и поместился там в монастыре С.-Дени. В книге пап в первый раз упоминается Париж. Более чем через тысячу лет это путешествие Стефана имело свое отдаленное повторение: почти с теми же самыми целями совершил свою поездку к узурпатору Наполеону папа Пий VII.
28 июля 754 г. в церкви С.-Дени Стефан помазал на царство Пипина, его супругу Бертраду и сыновей Карла и Карломана и заповедал франкскому народу под угрозой отлучения от церкви избирать своих королей исключительно из рода Каролингов, за которым церковь теперь признала законные права на престол.
Свою благодарность Пипин проявил не на одних только словах. Еще раньше в Понтионе или Киерси (Carisiacus) он согласился на вознаграждение, которого требовал папа. Из писем Стефана видно, что Пипин дал ему тайное обещание не только освободить его от лангобардов, но и вернуть римской церкви отнятые у нее лангобардами патримонии и уступить ей же некоторые области Италии, как скоро он сам, король франков, овладеет ими. Эти области были Экзархат и Пентаполис; они по закону принадлежали императору и были захвачены Айстульфом. Что речь шла об этих областях, доказывается бесспорно последовавшей затем передачей их папе. Обещания, данные Пипином в 754 г., послужили той основой, на которой римский епископ создал свою светскую власть. Невероятно, однако, чтобы соглашение касалось еще каких-либо других областей; вообще же акт договора, которым был создан «римский вопрос», неизвестен. Некоторые полагают, что те дары Каролингов и их преемников, которые были придуманы впоследствии, вытекали прямо из этого договора с Пипином, и далее утверждают, что между королем и папой состоялось формальное соглашение о разделении Италии; но мнение это лишено всякого основания и совершенно противоречит и правовым понятиям, и практике международных отношений того времени.
Таким образом, между Пипином и церковью и ее верховным главой были установлены закономерные отношения. Пипин за себя и за своих преемников принес клятву в том, что он будет защищать церковь и наделять ее землями, а папа обязался всегда поддерживать новую династию. Таков был заключенный сторонами оборонительный и наступательный союз. Об императорской власти умалчивалось, и она в принципе признавалась по-прежнему, но короля франков Стефан объявил защитником церкви и ее светского имущества. Возведя короля и его сыновей в сан патрициев, принадлежавший до сих пор экзарху, Стефан смело присвоил себе права императора. Но провозглашение Пипина патрицием, в особенности патрицием «римлян», не могло быть делом одного папы, а должно было явиться результатом решения римского народа. Сопровождаемый во Францию римскими магнатами, Стефан привез с собой это решение, и Пипин принял без колебаний предложенный ему сан. Как патриция римляне и папа объявили его гражданином города и главой римской знати и привязывали его навсегда к интересам города. С той поры сан патриция получил исторически важное значение. Первоначально этот сан не означал никакой должностной власти; со времени Константина он стал почетным пожизненным званием, которое раздавалось также и королям варваров. С учреждением экзархата в сан патриция возводились, по-видимому, преимущественно экзархи; вследствие этого и создалось представление, что с званием патриция связаны надзор за избранием папы и защита церкви.
Таким образом, для выражения отношения властителя франков к Риму, герцогству и экзархату был употреблен термин, обозначавший римский сан, но поразительно то, что этот сан в письмах пап ни разу не сопоставляется с понятием защитника (defensor). В них нигде нет указаний на то, что долг защищать Рим лежит на короле как на патриции римлян; предусмотрительность пап придавала этой обязанности смысл божественного призвания, символом которого было миропомазание, или пыталась обосновать ее вообще договором, заключенным Стефаном. Пo-видимому, они намеренно умалчивали о сане патриция, так как смотрели на этот сан как на такой, с которым было связано не какое-нибудь политическое право, а почетное положение, — в том самом смысле, в каком это императорское отличие было некогда пожаловано Хлодовику, Одоакру и Бургундскому государю Сигизмунду. Сам Пипин никогда не пользовался этим титулом, и только Карл Великий с 774 г. стал именоваться в актах Patricius Romanorum, Defensor Ecclesiae. В позднейшей формуле оба понятия вполне определенно сближены между собой. То же самое мы находим в «Graphia золотого города Рима», рукописи второй половины X века, в которой, между прочим, излагается церемониал возведения в сан патриция. Тот, кто провозглашался патрицием, должен был сначала поцеловать у императора ноги, колени и уста, а затем перецеловать всех римлян; последние говорили при этом: «Приветствуем тебя!» Далее император произносил такую речь: «Мы нашли тяжким нести в одиночестве возложенные на нас Богом обязанности. Поэтому мы делаем тебя нашим помощником и оказываем тебе эту честь, дабы и ты воздавал все должное Божиим церквям и бедным людям, в чем ты и должен будешь дать ответ Высшему Судье». После этого император надевал плащ на избиравшегося в патриции, а на правый указательный палец его — кольцо, и из собственных рук передавал пергамент, на котором было написано: «Будь милосердным и справедливым патрицием». Наконец, на голову избранного возлагался золотой обруч, и он отпускался. Нельзя думать, что Пипин был возведен в патриции с соблюдением такого церемониала; но та же самая мысль создать заступника церкви могла быть в душе Стефана, хотя в то же время он не желал, давая сан патриция франку, облечь его той непосредственной властью над Римом, которой обладали экзархи. Но мог ли Пипин удовольствоваться одним только саном, который должен был стоить ему так дорого, и отказаться от притязаний на власть, с которой в византийское время этот сан был связан? Власть эта сводилась к юрисдикции в экзархате и Риме, действовавшей именем императора и империи, и в то же время этой власти принадлежало право утверждения избрания папы. Но признание Пипина законным государем на похищенном троне Меровингов было, конечно, большим вознаграждением за те войны, которые Пипин обещал вести в Италии в пользу папы. Возложив на себя обязанности, Пипин удовольствовался почетом; но вскоре затем обязанности привели к Действительным правам, и франкские государи в качестве римских патрициев перешли от вооруженной защиты церкви к обладанию верховной юрисдикцией. С большой неохотой и не скоро признали папы эту юрисдикцию.
Король Айстульф с неудовольствием следил за действиями папы и римлян, решивших не вести никаких переговоров с ним самим и искать покровительства у могущественного короля франков. Прежде чем последний и совсем неохотно следовавшая за ним франкская знать успели вступить в Италию, Айстульф сделал по пытку расстроить при франкском дворе планы папы. С этой целью король заставил монаха Карломана покинуть Монте-Касино и в качестве лангобардского посла от правиться к брату, чтобы отговорить его от соглашения с папой. Несчастный Кар ломан поплатился за это взятое им на себя опасное поручение заточением в Вьеннском монастыре, где вскоре и умер.
Затем, получив на народном собрании в Брене согласие своих вельмож на поход, Пипин в августе 754 г. двинулся в сопровождении папы в Италию. Папа горячо желал достигнуть своих целей без кровопролития. И он, и король, еще будучи в походе, предлагали Айстульфу через послов отказаться от всего, что было им захвачено, убеждая его вернуть «собственникам их собственность» и обещая, в случае его согласия на это, уплатить выкуп; но, к выгоде для светских замыслов римских епископов, Айстульф отклонил эти предложения. Таким образом состоялся оставшийся навсегда памятным поход Пипина; это было первое вторжение короля франков в Италию, имевшее всемирно-историческое значение.
Покровитель папы перешел через Альпы, разбил врага при Сузе и осадил его столицу Павию. Тогда перепуганный Айстульф стал сам просить мира, который и был немедленно заключен. Айстульф торжественно поклялся, что он возвратит Равенну и другие города. Это было осенью 754 г. В такой короткий срок были достигнуты столь крупные результаты, свидетельствующие, между прочим, что внушавшее страх могущество лангобардов уже было на исходе. Пипин поспешил после того во Францию, а папа в сопровождении послов Пипина, его сводного брата Иеронима и аббата Фульрада направился в Рим, где был встречен ликующим народом как спаситель и избавитель.
Биограф Стефана лишь в общих чертах отмечает, что Айстульф обязался вернуть Равенну и другие города, и ничего не упоминает о каком-либо даре, полученном папой в то время. Между тем из двух писем Стефана конца 754 г. видно, что Пипин по заключении мира осенью действительно выдал Стефану дарственную грамоту. Этот письменный акт явился основой пипино-каролингского церковного государства; содержание этого акта, однако, не вполне ясно, так как остается неизвестным, идет ли речь о возврате церковных имений или греческих провинций. Ни одним словом в нем не упоминается о Равенне и экзархате.
Теперь надлежало привести эту грамоту в исполнение: папе должны были быть возвращены захваченные лангобардами города. Соответственное официальное выражение гласило так: «возвращение римской республике»; под этим уже нельзя было понимать отвлеченного государства, а только римское герцогство, главой которого был папа. Скорее можно было также подразумевать самую римскую церковь, которая, как еще нарождавшаяся светская власть, с дипломатическим тактом скрывалась за этим общим обозначением Respublica, заимствованным от древнего, еще сохранявшегося понятия о государстве.
Но едва Пипин успел удалиться от Павии, как король Айстульф решил нарушить договор. Он не возвратил папе ни одного города и в конце 755 г. двинулся на римское герцогство, желая наказать лисицу, которая осмелилась утащить добычу из пасти льва. Стефан увидел, что ему грозит большая опасность и что он совершенно беззащитен. Боясь быть обманутым франками, он писал им слезные послания. Латынь этих писем варварская; стиль напыщенный, как во всех других письмах каролингского собрания рукописей; приторные эпитеты вроде «ваша медоточивая милость; сладостные, как мед, взгляд и лик» свидетельствуют, в какой степени непривлекателен был придворный язык того времени, представлявший смесь высокопарных выражений византийской придворной канцелярии и библейских изречений. К меду своих посланий Стефан примешивал еще горечь упреков, обращенных к Пипину за его легковерие. Папа напоминал королю, что он, папа, совершил путешествие, полное опасностей, и помазал Пипина на царство, что св. Петр избрал Пипина преимущественно перед всеми земными государями заступником церкви и что Пипин дал к лягву в том, что будет охранять права апостола. Письма эти были отосланы в франкское государство; между тем Айстульф скоро появился перед стенами Рима.
Два столетия протекло с той поры, как Рим перенес последнюю долгую осаду Тотилы; все последующие осады лангобардов не имели серьезного значения, или городу удавалось скоро освобождаться от них выкупом. В последний раз король появился со всеми бывшими в его распоряжении воинскими силами своего народа, решившись на последнюю отчаянную попытку овладеть городом и вместе с ним короной Италии. 1 января 756 г. римляне увидели приближавшегося врага, который шел тремя отрядами: лангобарды Тусции — по Триумфальной дороге, главное войско — по Саларской и беневентцы — по Латинской. Чтобы запереть город, Айстульф расположился у Саларских ворот, тосканцы — у Porta Portuensis и беневентцы — от Латерана до базилики Св. Павла.
Стоя у стен, лангобарды со смехом кричали осажденным: «Ну, зовите франков, пусть они освобождают вас от наших мечей!» Римляне отвечали мужественной обороной; городская милиция, уже испытанная в нескольких битвах, достойно показала, что в ней жила любовь к отчизне. Тем не менее история не сохранила нам имени ни герцога или трибуна, ни какого-нибудь римского военачальника, которые отличились бы в этой обороне города; в своем письме к Пипину папа в льстивых выражениях прославляет только мужество франкского аббата Вернера, еще находившегося в городе в качестве посла. Этот аббат прибыл в Рим, конечно, в сопровождении отряда воинов, составлявшего его свиту; они-то и оказали большие услуги при защите города.
Древние стены, восстановленные Григорием III, выдерживали действия осадных машин, но в самом городе с каждым днем все сильнее чувствовалась нужда. Кампанья была предана мстительным врагом беспощадному опустошению, и от скудной колонизации, которая насаждалась церковью, не осталось и следа. Айстульф запретил трогать базилики Св. Петра и Св. Павла, находившиеся в занятой им местности, но все другие церкви вне города были разграблены, а монахи и монахини подверглись грубому насилию. По-видимому, лангобарды как бы вернулись к арианству своих предков, так как открыто глумились над тем, что считалось священным; иконоборцы, может быть, бывшие в войске греческие наемники, ломали иконы и жгли их на кострах. В то же время — и это противоречие более всего характеризуют тот век — те же самые лангобарды частью по набожности, частью из корысти разрывали кладбища мучеников, чтобы запастись священными останками. Страсть к подобным реликвиям (столетием позднее эта страсть стала болезнью времени) была уже издавна присуща лангобардам: в 722 г. Лиутпранд купил у сарацинов за дорогую цену останки Августина и при кликах народа сложил их в базилике Св. Петра in Coelo aureo в Павии; Айстульф воспользовался осадой Рима, чтобы разграбить катакомбы. Разоренные еще в готскую войну, катакомбы были теперь окончательно опустошены.
Осада продолжалась уже 55 дней, и наступило 23 февраля, когда Стефан, чтобы получить скорее помощь от франков, отправил к Пипину аббата Вернера и других послов. Письма папы чрезвычайно живо воспроизводят до крайности бедственное положение Рима. Первое письмо ко всему народу франков написано от имени папы, духовенства, всех герцогов (duces) хартулариев, графов (comites), трибунов, народа и войска римлян; второе письмо Стефан писал от своего собственного имени. Но затем свои увещания он подкрепил еще третьим письмом, написанным от имени самого апостола. Ни ереси Ария и История, ни другие лжеучения, угрожавшие католической религии по существу, не были для святого Петра достаточным основанием, чтобы писать письма; даже тогда, когда неистовый император Лев грозил разбить его изображение, апостол ничем не проявил своего гнева, а между тем он восстал, когда его город и патримонии оказались в опасности, и обратился с пламенным посланием к королям франков, своим «приемным сынам». Эта замечательная выдумка является одним из самых бесспорных доказательств дикости не только мысли и чувства того времени, но и самой церкви, которая в своих материальных интересах пользовалась не колеблясь, самыми священными предметами. «Наша владычица, — писал апостол, по словам папы, — Богородица, присно Дева Мария, присоединяет свои мольбы к нашим, возмущается, увещевает и приказывает, а вместе с ней и престолы, и силы, и весь сонм небесного воинства; не менее того и мученики, и исповедники Христа, и угодники Божий, — все они увещевают, заклинают и молят вас вместе с нами, чтобы вы, — поскольку дороги вам этот город Рим, который доверен нам Богом, это стадо, населяющее город, и святая церковь, возложенная на меня Богом, — поспешили освободить и вырвать их из рук преследующих их лангобардов, чтобы они не могли осквернить (да не случится этого) мое тело, пострадавшее за Господа Иисуса Христа, и мою могилу, где оно покоится по велению Бога, — чтобы мой народ не был растерзан и уничтожен этими лангобардами, постыдно нарушившими клятву и преступившими заветы Бога». Изложив эти моления, апостол в заключение воспламеняется гневом и грозит отлучением: «Если же вы, чего мы не думаем, промедлите или станете уклоняться и не последуете немедленно нашим указаниям — не освободите мой город Рим, обитающий в нем народ, переданную мне Богом апостольскую церковь и ее верховного пастыря, — тогда знайте, что именем Святой Троицы, благодатью апостольского сана, дарованной мне Господом Христом, вы будете за неповиновение нашим требованиям лишены Царства Божия и вечной жизни».
Расчет на действие письма апостола оказался правильным; этим письмом Пипин мог принудить громко роптавших франков идти во второй поход в Италию. Оригинальная выдумка папы вызвала у короля даже того невежественного времени, вероятно, только улыбку, но на виду всего народа Пипин не мог предоставить св. Петра самому себе, хотя бы и не боялся «отдать свое тело и душу на мучения дьяволу с его демонами и вечному огню». Договор с папой возлагал на Пипина как на патриция римлян и на заступника церкви обязанность выступить на защиту ее с оружием в руках. Он приготовился к походу, и весть о его выступлении принудила Айстульфа прекратить осаду Рима и поспешить к северу, чтобы преградить франкам доступ к границам Италии. В то время как Пипин приближался к проходам через Альпы, в Рим прибыли три посла императора Константина V которому не было известно содержание договора между Пипином и папой и который полагал, что экзархат снова может быть приобретен Римской империей. Поэтому послам было поручено внушить папе, что он должен поддерживать требования императора перед королем франков.
Гордый император надеялся даже привлечь самих франков к себе на службу и направить их против лангобардов, как некогда Зенон двинул остготов против Одоакра. Известно, что император рассчитывал склонить Пипина к походу против Айстульфа. Но, еще находясь в Риме, послы были поражены известием, что Пипин уже во второй раз идет с войском в Италию; в сопровождении посла Стефана дипломаты поспешили сесть на корабль, но в Массилии они узнали, что король уже перешел через Альпы. Поняв теперь, в чем заключалось дело, и убедившись, что папа сам призвал Пипина, послы испытали большое смущение и решили опередить папского нунция. Один из послов, Григорий, поспешил выехать на лошадях вперед, настиг войско франков на походе в Павию и стал умолять короля, чтобы он, одержав победу над лангобардами, вернул экзархат и прочие города их законному государю. Но Пипин на этот раз открыто объявил, что он предпринял оба своих похода не ради какого-нибудь человека, а из любви к святому Петру и для спасения своей собственной души, что он ни за какие сокровища на свете не нарушит своего слова, данного им апостолу, и прежде всего передаст все эти города св. Петру, римской церкви и папе. С изумлением выслушал византиец изложение этих совершенно новых для него начал государственного права и направился в Рим к папе, где совершенно бесполезно заявил протест против неслыханного нарушения прав империи.
Между тем Айстульф, второй раз запертый в Павии, сложил оружие летом 756 г. Он должен был согласиться платить дань королю франков, выполнить по совести заключенный раньше договор и, кроме того, уступить папе еще Комаккио (Comiaclum, Comacchio). Биограф Стефана при этом впервые говорит, что Пипин выдал дарственную грамоту (754 года), которой предоставлялось церкви и всем папам владеть городами, и что этот акт еще в его время (IX век) хранился в архиве римской церкви. Эта знаменитая грамота исчезла бесследно; никому в точности не известно, какие именно города были уступлены папе, и еще менее того может быть установлено, было ли папе предоставлено в переданных ему местностях только dominium utile или действительно право верховной власти. Об отношении между Римом и герцогством не упоминается, и оно остается не выясненным; Пипин не завоевывал этой провинции, и она также мало могла быть включена в дар, как принадлежавшие грекам Неаполь и Гаэта. Но нельзя отрицать того, что Пипин выдал дарственную грамоту и включил в нее города экзархата и Пентаполиса как завоеванные им, хотя церковь не имела на них прав. Эти греческие провинции Пипин отнял у императора, которые не имели сил отнять их у лангобардов и удержать за собой. Затем эти провинции были отданы римскому епископу не как духовному государю и не как суверену, стоящему вне государственной власти, а как фактически признанному главе города Рима и римского герцогства. Так как папа занимал это положение в силу того, что был верховным главой церкви, то уступленные ему земли он принял в свое владение во имя церкви и ее невидимого главы св. Петра. Свою узурпацию папа сам прикрывал именем апостола. Такой претендент мог быть вполне противопоставлен византийским притязаниям; но осторожная политика требовала, чтобы верховная государственная власть императора признавалась по-прежнему, и папа в уступленных ему землях мог сначала являться как лицо, заступающее государственную власть, или как преемник экзарха и патриция Равенны. Однако императорской власти в действительности не существовало; греческие провинции в Италии не желали больше повиноваться ни греческому вице-королю, ни королю лангобардов и признавали высшей властью на месте папу, видя в нем самого могущественного и уже боготворимого мужа в Италии и главу латинской нации. Пипин, конечно, был далек от сознательного намерения создать церковное государство в том смысле, в каком понимают его защитники папской государственной власти; тем не менее он предоставил папе государственные права над некоторыми из прекраснейших провинций Италии и таким образом положил основание тому позднейшему церковному государству, которое на многие века сделало объединение Италии невозможным. Здесь мы имеем в виду еще другого рода соображения, которыми наше изложение ставится в связь с историей церкви. Этот священный институт, — видимая, но все же духовная община верующих, — опираясь на основы римского цезаризма и существуя в недрах имперского организма, превратился в самостоятельное государство, во главе которого стоял римский епископ, достигший в духовной сфере авторитета цезарей. Политика и империализм проникли в церковь и ее иерархию. Власть папы в догматических вопросах была признана; первенство апостольского престола папы было установлено со времен Льва I и Григория Великого; затем в эпоху иконоборства была достигнута независимость папы от востока, и политическим выражением этой независимости явилось освобождение Италии от Византии. Запад отделился от Востока; покинув греческого императора, церковь вступила в союз с великой католической монархией франков, новую династию которой она сама помазала на царство; в этой монархии церковь надеялась увидеть возрождение римской имперской власти. Возникновение франкского государства было благодетельным событием для Европы, так как им была исключена возможность образования калифата на западе. Папы того времени еще не могли задаваться очень смелыми замыслами, но все же со времен Григория II и Григория III они поставили себе целью обосновать материально свой высший духовный авторитет и сделаться властителями части Италии. Падение Западной империи, сделавшее из Рима в существе церковный город, отдаленность и слабость византийцев и, наконец, раздробленность Италии — все это очистило епископам поле действий, и упорной работой выдающихся пап была достигнута цель, заключавшаяся в том, чтобы придать церкви политическую организацию и создать для себя на все времена церковное государство. С основанием его эпоха собственно епископская, пастырская — самая прекрасная и наиболее достойная эпоха римской церкви — была окончена. Церковь стала светским институтом; сочетав пастырство с королевской властью в противность евангельским основам и учению Христа, папы уже не могли блюсти чистоту апостольского сана. Заключавшая в себе самой противоречие, их двойственная природа увлекала их все больше и больше в честолюбивую политику; ради того, чтобы сохранить за собой свои светские права, папы по необходимости должны были вмешиваться в деморализующие распри, в междоусобные гражданские войны с городом Римом и бесконечную борьбу с той или другой политической властью. Возникновение одного церковного государства не замедлило пробудить алчность всех других церквей, и с течением времени каждое аббатство и каждое епископство было охвачено желанием стать независимым священническим государством. Пример Рима вызвал настойчивые подражания, и дарственные записи стали вырастать как грибы.
Выполнение договора король франков возложил на аббата Фульрада; он отправился в города Пентаполиса, Эмилии и экзархата, получил заложников и взял городские ключи; последние вместе с грамотой, дарованной Пипином, были положены перед исповедальней Св. Петра. Таковы были события, неожиданно давшие положению папства новую, материальную, основу и оказавшие огромное влияние на судьбу Италии и в особенности самого города. С 756 годом для Италии и Рима началась эпоха новых отношений, и внутренних, и внешних; о них мы будем еще говорить дальше, здесь же отметим только следующее: в конце 756 г. папа стал также и фактическим властителем города Рима, хотя и на этот раз об освобождении города из-под власти греческого императора ничего не было сказано ни одной из договаривавшихся сторон.
По своему характеру папское управление ничуть не было монархическим. Уже при первом возникновении dominium temporale пап город пользовался своими муниципальными правами. Город признавал папу своим господином (dominus), но сохранял за собой права сената и народа; эти права более всего обеспечивались избранием главы, так как папа избирался всем народом. Сам факт возложения римлянами светской власти на их епископа нам остается неизвестным. Мы не находим нигде указаний на какой-нибудь соответственный договор между городом и папой. Никто не обмолвился ни одним словом о самом замечательном собрании римского народа, которое могло происходить на древнем форуме, in tribus fatis, и имело своим последствием знаменательное решение, возлагавшее на римского епископа власть дожа республики. Мы не знаем также, получил ли папа вообще эту власть путем подобного договора во времена Пипина. Полное таинственности возникновение папской власти представляет одно из самых замечательных явлений в истории, а происходившее без шума на глазах у бессильных преемников Константина подчинение Рима мнимыми преемниками Петра является верхом долгой искусной тактики пап. Это ценное приобретение было достойно величия пап, но преемники Стефана II скоро убедились, что приобретение это — дар Пандоры. Коренившиеся в Риме три права с основанием церковного государства вступили друг с другом в нескончаемую борьбу; то были: древнее муниципальное право народа, древнее право императорской монархии и позднейшее, ставшее фактом, право пап. Таким образом история города Рима в течение многих веков является только развитием борьбы этих трех начал между собой.
Королю Айстульфу довелось прожить недолго после его унижения. Уже в начале 757 г. Стефан мог известить короля франков, что злостного врага нет больше на свете. И Стефан сообщил об этом в несдержанных выражениях, полных ненависти и ликования. «Этот тиран, — восклицает папа, — приятель дьявола, Айстульф, пивший кровь христиан и разорявший церкви Господни, пронзен мечом Бога и низвергнут в пучину ада в те самые дни, когда он, год тому назад, собирался погубить Рим». Злополучный государь погиб в конце 756 г. вследствие падения во время охоты. Папа преследовал Айстульфа грубыми выражениями своего негодования и после его смерти, так как Айстульф не выдал папе некоторых городов, так что Фульрад не мог получить от них ключей и сложить их все в исповедальне апостола.
В марте 757 г. лангобардское войско провозгласило королем герцога Тусции, Дезидерия, и возвело его на трон Павии, на который не было претендентов по праву наследования. Узнав об этом, забытый всеми Ратхис немедленно нарушил свой обет, которым он обрек себя на вечное заточение в Монте-Касино, сбросил с себя свою монашескую одежду, созвал приверженцев своего дома и стал во главе собранного им войска. Дезидерий решил тогда, что самым надежным его союзником в этих обстоятельствах будет папа и предложил последнему такие условия: папа признает Дезидерия королем лангобардов, Дезидерий же с своей стороны уплатит достаточно большую сумму денег папе и уступит удержанные Айстульфом и остававшиеся во власти лангобардов города Болонью, Имолу, Анкону, Озимо, Фаэнцу и Феррару. Этот договор был охотно принят папой и подписан в Тусции его послами, братом папы Павлом, Фульрадом и Христофором. Ратхис, напуганный грозившим ему отлучением, вскоре снова вернулся к монашеской рясе. Его партия была, по-видимому, слабее партии Дезидерия, которая в крайнем случае могла быть усилена римским войском и отрядом франков, состоявшим при Фульраде. Этот советник Пипина, остававшийся в Риме в качестве посла (missus) короля, имел таким образом в своей свите франкских воинов и под этим отрядом нельзя понимать бывшую постоянно в Риме «школу франков». Дезидерий вступил на трон благодаря поддержке со стороны церкви, и папа поспешил принять под свою власть обещанные города, Фаэнцу с замком Tiberianum, Gabellum и все герцогство Феррары, «расширив таким образом пределы республики». Вскоре затем, 24 апреля 757 г., в зените своей славы Стефан умер. Случайно или сознательно, церковь не увенчала этого умного пастыря, как его предшественника Захарию, ореолом святости, что было бы вполне справедливо; но он сам мог украсить свою митру не фантастической, а действительной — золотой короной земного государя.
