Глава I править
После семи пап греческого и сирийского происхождения на святой престол вступил снова римлянин — Григорий II; его предшественником был Константин I. Древнее имя Марцелла, отца Григория, дает нам основание предположить, что последний принадлежал к знатному и уважаемому роду. Нет сомнения, что римский народ избрал папой человека своей национальности исходя из враждебных чувств к Византии, и это избрание было крупным событием, повлекшим за собой немало осложнений. При дворе императора Григорию случилось быть, когда он был еще диаконом и сопровождал в Византию своего предшественника; здесь, участвуя в переговорах о постановлениях Трулланского собора, Григорий создал себе репутацию человека красноречивого и убежденного. Папой он был провозглашен 19 мая 715 г., в третий год царствования императора Анастасия.
В то время лангобардами правил сын Анспранда, Лиутпранд; государь этот был полон широких замыслов. Он отказался утвердить дар Ариберта II, и Григорий II поспешил принять меры к тому, чтобы между Лиутпрандом и Римом не произошло разрыва. Сохранить это согласие папским нунциям удалось, но вместе с тем папа счел необходимым приступить к исправлению пострадавших стен Аврелиана, так как они представляли собой оплот национальной независимости Рима. Исправление стен было уже начато у ворот San Lorenzo, как вдруг неожиданная преграда остановила работы. Разлившийся Тибр наводнил город и произвел много повреждений на Марсовом поле.
Таковы события первых лет правления Григория II, относящиеся к самому Риму и известные нам. Великая деятельность этого папы благодаря скудным вообще хроникам того времени остается для нас отчасти неизвестной. Властное влияние Григория II простиралось и на Южную Италию, где в 717 г. лангобарды Беневента подчинили себе сильную греческую крепость Кумы. Указания, как отнестись к этому случаю, были даны неаполитанскому герцогу Иоанну Григорием II, и когда эта крепость благодаря герцогу была отнята у лангобардов и снова перешла в руки греков, папа наградил герцога 70 фунтами золота, взятыми из средств церкви. Подобно Григорию I, но только еще с большим успехом, Григорий II покорял церкви далекие провинции. Англосаксы, некогда присоединенные к церкви Григорием I, стали к этому времени миссионерами в Германии; знаменитого Винфрида, или Бонифация, Григорий II возвел в сан германского епископа и отправил его в качестве апостолического легата в германские земли, тогда еще лишенные всякой культуры и покрытые дремучими лесами. Там этот преданнейший слуга папства и положил начало власти римской церкви. Так, спустя многие столетия темного существования своих воинственных племен, Германия вновь вступала в живую связь с Римом, которому предстояло сыграть великую роль в судьбах и церкви, и всего Запада.
В то время новые течения сказались со всей силой. В VII веке Древний мир пал окончательно, и на его развалинах стал создаваться новый мир; римская церковь уже успела включить в свою организацию этот новый мир. Объединив общим церковным уставом германские народы Англии, Галлии, Испании и Италии между собой и с народом латинским, церковь создала на Западе международную область; с течением времени эта область могла явиться снова в образе римской империи. Но этому нарождавшемуся государству объединенных германцев и латинян уже тогда грозила с Востока великая опасность. В расцвете своих юношеских сил арабский Восток восстал на борьбу с Западом. Константинополь уже был осажден магометанами, на Средиземном же море господствовали сарацины; они грозили Италии и Риму, и из покоренной ими Испании уже спустились в провинции Южной Галлии, чтобы уничтожить королевство франков, составлявшее оплот римской церкви на Западе. Именно в это бурное время последовало событие, благодаря которому существование и города Рима, и всей Италии облеклось в новые формы.
После двух военных революций, которыми были свергнуты с престола императоры Анастасий и Феодосии, 25 марта 717 г. на византийский трон вступил исаврянин Лев III. Этот человек, преисполненный энергии, прогнал от стен Константинополя арабов и пробудил византийскую империю к новой жизни. Слава его воинских подвигов миновала вместе с его временем, но страстная борьба по вопросу: должны или не должны быть допущены иконы в церквях, — борьба, вызванная эдиктом Льва, — сделала его имя бессмертным. Та страсть, с которой византийцы всегда относились к теологическим вопросам, овладела и несложной душой императора-солдата, которому было внушено, что почитание икон в церквях является единственным препятствием для обращения иудеев и магометан в христиан. Лев III положил начало той замечательной попытке реформировать греческую церковь, которую затем в течение более чем одного столетия продолжали его преемники. Он возвысился до смелого замысла очистить христианский культ от всякого идолопоклонства; но эта геркулесова работа, к сожалению, не могла быть выполнена декретами и соборами. Ликующие и полные презрения крики магометан, совершавших в покоренных ими городах Сирии надругательства над беспомощными иконами, и злорадные речи иудеев при дворе самого Льва должны были будить в душе последнего чувства стыда. Христиане, так говорили неверные, утверждают о себе, что они молятся истинному Богу, но они создали богов больше, чем сколько их было уничтожено некогда в языческих храмах самими христианами после Константина; последователи евангельского учения, нисколько не смущаясь, молятся и фигурам, сделанным из металла, камня или дерева, и лицам, нарисованным на тканях, и отвратительным изображениям бесчисленного множества чудотворцев. Римляне стали снова такими же язычниками, какими они были прежде, и христианство превратилось в поклонение идолам, тогда как украшением наших мечетей и синагог служат только дух истинного Бога и закон пророка.
Были также и греческие епископы, именно в Малой Азии, которых возмущало искаженное поклонение иконам и которые противополагали ему почитание Бога Христианами в первые века, когда не существовало никаких священных изображений. Тогда язычники укоряли христиан в том, что их религия и бедная, и плебейская, что у них нет ни храмов, ни алтарей, ни прекрасных статуй, и на это христиане отвечали так: «Думаете ли вы, что, не строя ни храмов, ни алтарей, мы держим в тайне Того, кого мы чтим? Но к чему нам выдумывать изображения Бога, когда сам человек поистине есть образ Бога? Зачем нам строить храмы, когда и весь мир созданный самим Богом, не может вместить Его в себе? Мы, люди, можем селиться всюду на земле, а Всемогущего Бога мы должны заключить в крошечную келью? И не будет ли лучше, когда мы сами проникнемся Богом и будем носить Его в глубине нашего сердца?» Но времена Минуция Феликса миновали; насмешки и изобличения исходили теперь уже не от христиан, а от язычников. В начале IV века Илиберрийский собор нашел опасным допущение икон в церкви и воспретил его; но в VI веке такое постановление уже не могло бы состояться.
Излишне говорить о том, что в начале VIII века изображения и статуи Христа, Девы Марии и святых уже имелись во всех христианских землях. До V века исповедание христианского учения не было связано с почитанием каких-либо изображений, и даже символ креста получил общее признание только много времени спустя после Константина; но с той поры фантазия Востока, отдавшаяся образному воспроизведению святых, вышла из всяких границ. Чудотворные иконы, лики Христа Спасителя и Девы Марии как нерукотворные, таинственные отпечатки, полученные самим оригиналом или воспроизведенные, одни — ангелами, другие — апостолом Лукой, появлялись то в том, то в другом городе Азии или Европы, и пилигримы толпами шли в те церкви, о которых было известно, что они обладают подобными прибыльными для церквей изображениями.
Запад последовал этому примеру востока, и в церквях уже в VI веке имелись иконы и статуи святых. Но от этих специальных изображений, собственно икон, следует отличать те изображения Христа и святых, которые давно воспроизводились в катакомбах, на триумфальных арках и в абсидах базилик. Вообще в римские церкви не допускались только такие изображения, содержание которых составляли мучения святых; среди вышеупомянутых, известных нам до сих пор, более ранних произведений мы не найдем ни одного изображения, воспроизводящего мучения того или другого святого; такого рода изображения появились гораздо позднее, когда чувство было, по-видимому, притуплено и могло быть возбуждено только более грубыми образами. Живопись катакомб и скульптура древнехристианских саркофагов также нигде не воспроизводят страстей Христа; и та и другая изображают Спасителя или поучающим своих учеников, или творящим чудо. Рим обладал святыми мощами, и они составляли предмет его гордости; это обстоятельство должно было в самом Риме надолго отдалить или ограничить почитание чудотворных икон; но когда Эдесса, Панеас, Иерусалим и другие города Азии прославились тем, что в них имеются подлинные изображения Христа, Рим уже не мог оставаться позади этих городов, и возможно, что платок Вероники был выставлен публично уже в VII веке. При Григории I Рим был уверен в том, что обладает подлинными изображениями Христа, Девы Марии и апостолов Петра и Павла, и этот папа отправил копии с названных изображений епископу Секундину; однако, посылая их, он счел нужным оговориться, что таким изображениям молиться не следует и они должны служить только известным напоминанием. Просвещенные епископы Галлии относились неодобрительно к совершавшемуся на их глазах уклонению в идолопоклонство и справедливо опасались, что суеверная толпа вернет христианство снова к языческому культу. Серен в Марсели однажды решил уничтожить в своей церкви иконы некоторых святых, и Григорий писал этому епископу: «Усердие, с которым ты стараешься помешать людям молиться творениям рук человеческих, заслуживает похвалы, но я нахожу тебя неправым в том, что ты уничтожаешь изображения. Живопись допущена в церкви ради того, чтобы всякий неграмотный мог узреть в стенных картинах то, чего он не может понять в писании». Так понимал назначение икон
Григорий и на его авторитет могли ссылаться папы, стоявшие за употребление их. Но большинству был чужд этот трезвый взгляд, и почитание икон приняло характер слепого поклонения тому, что изображалось на них. Несметное число мастеров, главным образом монахов в монастырях, изготовляло массами изображения святых, и церкви, в распоряжении которых были наиболее чудотворные иконы, продажей копий с них получали значительные доходы. Произведения живописи значительно преобладали над произведениями скульптуры, и это обусловливалось тем, что скульптура в своем развитии значительно отстала от живописи, частью вследствие отвращения первых христиан к статуям, частью вследствие других причин. Но хотя в Риме в начале VIII века в процессиях еще не носили фигур, сделанных из дерева, тем не менее в церквях было достаточно золотых, серебряных и бронзовых статуй Христа, Девы Марии и апостолов; знаменитая же бронзовая статуя св. Петра находилась в атриуме базилики этого апостола с V века, и уже в то время верующие прикладывались к ноге этой статуи, подобно тому, как некогда лобзали известную бронзовую статую Геркулеса в храме в Агригенте, у которой, по словам Цицерона, подбородок был отшлифован пламенными поцелуями набожных людей.
Мы уже говорили о знаменитой статуе апостола в истории Льва I и возвращаемся к ней здесь потому, что она в особенности возбудила к себе негодование императора-иконоборца, тогда как папа Григорий II дорожил ею, как предметом, который глубоко чтится Римом. Эта статуя была поставлена в то время в монастыре Св. Мартина возле базилики Св. Петра и почиталась римлянами-христианами как палладиум города в той же мере, в какой их предки-язычники почитали некогда статую Победы. Статуя изображает апостола в сидячем положении; правая рука поднята для благословения, леия держит ключи. Происхождение этой статуи неизвестно, но сна все-таки древняя, преисполнена энергии и красиво драпирована. Хотя нельзя предположить, что она перелита из статуи капитолийского Юпитера, и более чем сомнительно, что она представляет только видоизмененную статую какого-нибудь императора или консула, но стиль ее во всяком случае не византийский, а скорее античный и такой же прекрасный, какой мы встречаем в скульптурах лучших христианских саркофагов или в той мраморной статуе Ипполита, которая находится в настоящее время в христианском музее Латерана.
Подобное изображение апостола Петра с короткими, вьющимися волосами и короткой, круглой бородой, в противоположность апостолу Павлу, который изображался с гладкими волосами и длинной бородой, не было воспроизведено впервые этой статуей, но было окончательно установлено ею.
Знаменитый эдикт, которым предписывалось удалить все иконы из церквей империи, был издан в 725 г. Это распоряжение вызвало бурю негодования и на Востоке, и на Западе. Толпой овладело фанатическое возбуждение, и многочисленные духовные пастыри ее поняли, что власть их над ней опирается, главным образом, на внешние средства их богослужебной деятельности. На Востоке и в некоторых провинциях было уничтожено множество статуй, и это стремительное разрушение могло породить в иудеях и магометанах чувство злорадного удовлетворения. Но в защите мифологической стороны христианского культа папа проявил больше энергии, чем Симмах, некогда защищавший древних идолов и алтарь Победы. В Рим Лев также послал свой эдикт, но Григорий ответил на него буллой, в которой объявлял, что императору не приличествует издавать предписания, относящиеся к делам веры, и отменять постановления церкви. Лев повторил свой приказ, угрожая папе низложением в случае, если он окажет неповиновение. Тогда Григорий обратился к епископам и городам Италии с воззванием, призывавшим к восстанию против еретических замыслов императора, и, как гласит книга пап, вооружился сам против императора, как против врага. Пастырские послания папы имели успех повсюду. Весь Пентаполис и Венеция немедленно вооружились и объявили, что они готовы защищать папу. Григорий мог видеть, что итальянское национальное чувство уже пробудилось и что ему, папе, достаточно было бы дать только сигнал, чтобы вспыхнула революция; но очень серьезные соображения принудили Григория помешать открытому отпадению от империи, и, по-видимому, он оказал сопротивление только введению установленного Византией нового налога.
Возмущением были охвачены Рим и провинции вплоть до Калабрии, и центром этого движения был папа, их защитник и представитель перед императором. Получив известие о возмущении, Лев снарядил флотилию; но раньше, чем она прибыла к устьям Тибра, решено было покончить с Григорием византийским способом. Герцог Василий, хартуларий Иордан и иподиакон Лурион вместе с Марином, которого император только что прислал в Рим для замещения должности герцога, задумали убить папу; однако этот чиновник неожиданно был удален, и замысел расстроился. Иордан и Иоанн были убиты народом, а Василий спасся бегством в монастырь. Затем в Равенну прибыл новый экзарх Павел, которому было предписано подавить восстание римлян во что бы то ни стало. Экзарх выслал против Рима войско, но лангобарды Сполето и Тусции, — без сомнения, призванные папой на помощь и вполне готовые содействовать ослаблению власти императора в Италии, — поспешили занять границы римского герцогства и в месте с римлянами преградили надвигавшемуся врагу переход через Саларский мост. Греки принуждены были вернуться, а экзарх, которого папа отлучил от церкви, увидел, что опасность грозит уже его собственному положению в Равенне. Пентаполис открыто заявил о своем отложении: все города Средней Италии изгнали византийских чиновников, выбрали своих собственных герцогов и грозили возвести на греческий трон нового императора. Этот замечательный план восстания доказывает, что возмутившиеся итальянцы вовсе не замышляли ни о восстановлении римской имперской власти на западе, ни о разделении империи. На этот раз даже сам Григорий выступил против итальянцев — не столько потому, что он надеялся на возможность раскаяния императора, сколько из опасения, что низвержение власти Византии приведет Италию и Рим к подчинению лангобардскому королю. Уже тогда папы понимали, как выгодно для них не допускать возникновения монархии в Италии и держать вдали от себя центр государственной власти. Император в Константинополе представлял для пап менее опасности, чем какой-нибудь король, который, объединив под своим скипетром Италию, неизбежно заявил бы притязания на Рим как на столицу. Помимо того, папа обязан был избегать всего, что могло бы придать ему вид бунтовщика против законной имперской власти. Следуя таким благоразумным соображениям, папа сдерживал итальянцев и убеждал их не восставать против императорской власти. На том же основании он не препятствовал императорскому герцогу Петру оставаться по-прежнему в Риме, хотя и не помешал римлянам схватить во дворце цезарей герцога и изгнать или убить его. После того в Риме так же, как и в других итальянских городах, был, вероятно, избран собственный герцог. Но не существует доказательств того, что римляне в это время формально объявили город и его область республикой, а ее главою — папу; это противоречило бы также политике Григория. В то же время неаполитанский герцог Эксгиларатус двинулся с отрядом войск в Кампанью, но был разбит римской милицией и сам убит. Таким образом византийское правительство вскоре увидело, что власть его ограничивается одним Неаполем для которого как торгового города, населенного греками, иудеями и другими восточными народами, было бы тяжело порвать отношения с Востоком. Евтихий, находившийся тогда в Неаполе и раньше бывший экзархом, пытался вызвать в Риме контрреволюцию, но безуспешно. Агент Евтихия был схвачен, и только заступничество папы, поступившего и в этом случае со всей государственною мудростью, спасло ему жизнь. Разгневанный император конфисковал тогда все доходы церкви в Южной Италии. Это было единственным средством отмщения папе, которое, однако не привело к цели. В самом Риме влияние императора было совершенно утрачено; здесь уже едва ли существовала какая-нибудь византийская партия, и Григорий II вполне мог считать себя действительным властителем города, хотя был не больше, как только его епископом. Революция против императорских чиновников породила новый порядок вещей в Риме и повела к образованию городской милиции, во главе которой стали judices de militia. В это время Рим впервые является снова городом, независимым от византийской власти и имеющим республиканско-аристократическое устройство; последнее остается, однако, для нас неясным. По всей вероятности, город управлялся магистратом в лице консулов и герцогов, причем власть папы молчаливо признавалась всеми как высший авторитет. Римляне, не пожелавшие больше оставаться под властью греческих сатрапов, тем не менее продолжали признавать императорскую власть; но в то же время они находили, что их истинная защита в их могущественном епископе, и они стояли за него с полным единодушием против императора. Этот епископ был естественным главой римской национальности; таким образом, во время иконоборства было положено в скрытой форме начало той светской власти пап в Риме и в римском герцогстве, которая позднее получила историческое значение.
Страстная борьба велась в то же время и пером, на догматической почве. Мы имеем два письма, написанные Григорием императору Льву в разгар происходившего в Риме возмущения. Язык этих писем варварский; они написаны в грубом и страстном тоне; ничего подобного никогда бы не написал утонченно-образованный Григорий I. Но в этих, полных протеста, письмах римского епископа к главе империи высказывались впервые иерархические основания верховной власти папы как главы христианских народов, и эта власть утверждалась с такой сознательностью и решительностью, что письма Григория II вполне могли служить образцом последующим папам. Основоначала позднейшего папства — эпохи Григория VII и Иннокентия III — здесь явились уже вполне намеченными.
«Мы можем писать тебе, — пишет Григорий в своем первом письме, — только простым, грубым языком, так как ты сам неучен и невежествен», — и затем указывает императору-иконоборцу на скрижали Моисея, на херувимов ковчега завета и на подлинное изображение Христа, посланное им самим вместе с собственноручным письмом королю Эдесы Абгару. Подобных изображений, пишет далее Григории, существует много, и к ним стекаются толпами благочестивые пилигримы. Эти изображения, продолжает Григорий, не боги, да и святые служат предметом поклонения не сами по себе; к ним обращаются с молитвой, прося лишь их представительства перед Христом. «Очисти, — советует Григорий императору, — свою душу от соблазнов мира, которые одолевают тебя; даже малые дети смеются над тобой. Поди в школу, где учат азбуке, и скажи: я разрушаю иконы и преследую за поклонение им, — и в ту же минуту школьники швырнут тебе в голову свои доски. Мы, получившие нашу власть и силу от святого Петра, хотели подвергнуть тебя наказанию, но ты уже сам осудил себя на проклятие, и этого довольно для тебя и для твоих советников». В более позднее время папа не задумался бы отлучить императора от церкви, но в ту эпоху папа не решался прибегнуть к этому средству, ставшему м течением времени таким страшным орудием. Эпоха, когда могущественные короли и даже императоры подвергались отлучению от церкви, была еще далеко впереди Но о возмущении провинций Григорий говорите чувством собственного достоинства; он указывает императору, что народы Италии попирают ногами его собственные изображения, что его чиновники изгнаны и на их место поставлены другие лица, что предполагалось поступить таким же образом и в Риме, который удержать за собой византийское правительство не имеет сил. «А ты, — пишет Григорий, — думаешь испугать нас, говоря: я прикажу разбить в Риме статую Петра, самого же папу велю заковать в цепи и доставить ко мне, как некогда Констант увел из Рима пленным папу Мартина. Ты должен знать, что мы не найдем надобности снисходить до борьбы с тобой, когда ты будешь следовать по пути дерзкого высокомерия и угроз ибо стоит папе удалиться в римскую Кампанью хотя бы только на 24 стадия, и тебе придется искать ветра в поле».
Возвращаясь к знаменитой статуе апостола, которую император считал главным идолом Запада, Григорий приходит в такое раздражение, что даже впадает в противоречие с самим собой. «Все народы Запада питают чувства глубокого благоговения к тому, чье изображение ты похваляешься уничтожить у нас, — к святому Петру, говорю я, почитаемому во всех западных королевствах за Бога на земле. Отступись от своего замысла; твоя сила и твоя ярость не могут простираться на Рим — ни на сам город, ни на принадлежащие ему морские берега и суда. Весь Запад поклоняется святому апостолу; ты пошлешь людей разрушать его изображения, а мы объявим, что мы неповинны за кровь, которая тогда прольется, и эта кровь падет на твою собственную голову. Некий Септет с далекой окраины Запада просит у нас как милости Господней посетить его лично, прибыть туда и совершить над ним святое крещение, и мы, не желая быть нерадивыми, решили препоясать наши чресла».
Нам неизвестно, о каком германском короле-варваре говорит здесь папа; очевидно, этим сообщением он хотел дать понять императору, что влияние римской церкви простирается на самые отдаленные западные окраины и что народы Запада все готовы защищать церковь. По-видимому, папа придавал особенное значение упомянутому крещению, так как он говорит о нем и во втором своем письме. Но франков, которых его преемник немного лет спустя призвал на защиту Рима, в этом случае Григорий не имел в виду.
Во втором письме Григорий с большей логической последовательностью выясняет различие между духовной и светскою властью — между, как он выражается, дворцом и церковью. Здесь проводится граница между полномочиями верховного судьи с одной стороны, решающего мирские дела мечом, наказующего тело заключением и смертью, и с другой, полномочиями верховного епископа, который, будучи «сам лишен всякого оружия и беззащитен», карает греховную душу отлучением от церкви, причем не осуждает ее беспощадно на гибель, а ведет к вечному спасению.
В истории христианских веков этими замечательными определениями Григория II в первый раз был отмечен момент, когда светская и духовная власть, церковь и государство совершенно отделились друг от друга и как два начала власти противостали одно другому. Этот всемирно-исторический разлад, наполнивший собой все существование Средних веков и продолжающийся до наших дней, был неизвестен Древнему миру. Лишенная единства уже в силу своего политеизма, языческая церковь Древнего мира могла быть только таким культом, который определялся интересами государства и был подвластен ему. Константину и его преемникам вышесказанный разлад был также неизвестен, так как с провозглашением христианства государственной религией император, облеченный пастырской властью, считал себя главой государственной церкви. Это положение казалось таким простым государственным основоначалом, что Лев Исаврянин уже не в силу своего деспотического высокомерия, а в спокойном сознании святости своей власти писал папе: «Я император и я же пастырь». Это были именно те слова, которые побудили Григория дать свои знаменательные объяснения и в то же время разделили человечество на два мира — мир духовный и мир политический, церковь и государство. Таким образом, внезапно стало очевидным, что римская церковь каким-то едва уловимым процессом, длившимся всего 150 лет, приобрела значение независимой власти, в которой и сказался дух Запада.
Страстная борьба, которую вели между собой два противника, могла бы принести неисчислимые выгоды третьему лицу, если бы оно обладало подходящей для того энергией и способностями. Этим третьим лицом был король лангобардов Лиутпранд. Высокая цель, которую ставили себе государи лангобардского народа, уже начавшего воспринимать римскую культуру, заключалась в объединении Италии под их скипетром, и эта цель могла быть достигнута только покорением Равенны и Рима. Лиутпранд не помышлял, конечно, об императорской короне, но он мог надеяться, что ему удастся восстановить королевство Теодориха. Италия явно отпадала от греческого Востока, и императоры уже не имели сил удержать ее под своей властью. В окрепшем латинском народе чувствовалась возможность нового возникновения того национально-римского государства, которое существовало до дней Одоакра. Лиутпранд был достаточно дальновиден, чтоб отклонить те заманчивые предложения, с которыми к нему обращалась Византия, желавшая заключить с ним союз. С радостным чувством смотрел он на возмущение греческих провинций и, без сомнения, имел среди возмутившихся свою партию. Во время восстания в Равенне экзарх Павел был убит. Лиутпранд немедленно же воспользовался этим обстоятельством; сделав неожиданное нападение, он овладел гаванью Классис, разграбил и разрушил ее; потом ему удалось проникнуть и в самую Равенну. Со всем своим войском он подступил к этой столице греков в Италии и овладел ею. В котором году произошло это замечательное событие — неизвестно.
Затем Лиутпранд овладел городами Эмилия и Пентаполис. Он вел поход также и против самого папы, вторгся в римское герцогство и дошел до Нарни. К сожалению, когда был совершен этот поход, также неизвестно. Смелое движение к Риму грозило последнему как резиденции пап чрезвычайной опасностью, но подарками, просительными письмами и искусными дипломатическими приемами Григорию удалось склонить короля к отступлению. Проникнутый благочестием государь-католик не был на высоте великой задачи, выполнению которой, по-видимому, так благоприятствовало то время.
Он не только покинул герцогство, но еще отдал завоеванный им город Сутри в распоряжение папы, который именем апостола Петра предъявлял на этот город, составлявший законную собственность греческого императора, ничем не объяснимые притязания.
Это был первый случай дарственной передачи города церкви. Заключив договор с королем лангобардов и склонив его на свою сторону, умный Григорий в то же время замыслил возможно скорее отнять у короля Романью. Таким образом папа ставил себе задачей добиться того, чего достигнуть не чувствовал себя в силах могущественный государь. На экзархат папа решил смотреть как на наследие церкви. Достижение власти над Италией, о котором Григорий Великий едва ли думал, но которое он мог смутно предчувствовать, теперь являлось для римских епископов вполне определенной целью. В понимании политических условий своего времени папы стояли выше королей, и победа осталась на стороне первых. В то время венецианская республика процветала, и Григорий II обратился к ней с настоятельной просьбой об освобождении Равенны. В городе лагун послы папы встретили послов греческого императора, явившихся сюда с той же просьбой. Таким образом страх, который внушало папе могущество Лиутпранда, снова сблизил папу с императором. Если приписываемое Григорию письмо к дожу достоверно, то приходится допустить, что Григорий не постеснялся заклеймить именем «подлого народа» тех самых лангобардов, которые были его собственными союзниками и вместе с тем ревностными католиками, стоявшими за иконопочитание, между тем как своих врагов, императора и его сына Константина Копронима, папа называет «своими государями и сынами». Не лишено вероятности также и то утверждение, что Григорий II тайно восстановлял против Лиутпранда герцогов Сполето и Беневента. Так положено было Григорием II начало дипломатическому искусству пап и, наследуя друг другу в традициях этого искусства, папы превзошли в нем всех государей. Перед Равенной появился венецианский флот; племянник короля, Гильдепранд, тщетно старался отбить нападение: сам он был взят в плен, а герцог Виченцы, Передео, убит. Затем венецианцы изгнали лангобардский гарнизон и вернули экзарху Евтихию его власть. После этого Лиутпранд вынужден был отказаться от приморских городов и Романьи, и он не только заключил мир с императором, но еще вступил в союз с экзархом для того, чтобы покорить герцогов Сполето и Беневента, и затем напасть на папу в самом Риме.
Оба названных герцогства по закону стояли в вассальных отношениях к королю лангобардов, но в действительности уже с давнего времени достигли почти независимого положения. Эта независимость герцогств поддерживалась папами, так как в их интересах было ослабить королевство лангобардов путем его раздробления. Только могущественному Лиутпранду удалось вернуть Сполето и Беневент снова к вассальным отношениям. Оба герцога, Тразамунд II и Ромуальд II, сдались Лиутпранду в Сполето и присягнули ему как вассалы. Это было в 729 г. После этого король в сопровождении экзарха двинулся к Риму и расположился лагерем на Нероновом поле. Если бы Лиутпранду удалось тогда овладеть городом, надо думать, что судьба Рима, Италии и пап была бы иная. Каждый государь, желавший объединения Италии, должен был стремиться к обладанию Римом. Эта великая цель, если только ей предстояло когда-либо осуществиться, могла быть достигнута в 729 г., так как папа, покинутый греками и никем не поддерживаемый, был совершенно беззащитен. Но какая-то таинственная сила, казалось, охраняла Рим и препятствовала германским завоевателям овладеть этим городом и отнять у него его космополитическое значение. Когда безоружный Григорий мужественно вступил в лагерь Лиутпранда и обратился к нему с речью, воскресившей образ Льва Великого, король забыл о своих обидах и пал на колени перед папой. Тогда чародей-пастырь поспешил привести обезоруженного врага ко гробу апостола, и благочестивый король сложил у ног почившего святого свою пурпурную мантию, свой меч, свою корону и все свои смелые замыслы. После того был заключен мир и состоялось полное примирение; по просьбе короля папа снял также с экзарха отлучение от церкви. Этот момент решил вопрос о всемирной власти пап. В истории последней он знаменательнее легендарного появления Льва перед Аттилой; еще за 300 лет до знаменитой сцены в Каноссе человечество уже могло убедиться, что папе присуща какая-то загадочная сила. Грубые и невежественные люди преклонились перед пастырством церкви, почитая в ней единственную божественную власть на земле, и признанный ими верховный глава казался им святым существом сверхъестественного происхождения.
Не вступив в Рим, Лиутпранд снял свой лагерь и направился по Фламиниевой дороге. Так навсегда ускользнула из рук этого государя, не обладавшего необходимой для того решимостью, корона Италии, уже носившаяся, казалось, над его головой, и, может быть, это было также несчастием Италии, расторженные части которой могли бы быть в то время соединены. За коленопреклоненного Лиутпранда его преемникам и народу пришлось вскоре же заплатить своей трагической гибелью.
Вслед за тем один узурпатор превзошел Лиутпранда своей решимостью. Охватившая то время смута была так велика, что каждый смелый человек мог питать надежду на то, что ему удастся захватить в свои руки власть. Тиберий Петазий, герцог одного из городов римской Тусции, собрал вокруг себя приверженцев и в 730 г. вдруг объявил себя императором. Папа немедленно же отдал римское войско в распоряжение находившегося в Риме экзарха, и голова мятежника была отослана в Константинополь. Таким образом Григорий все еще признавал верховную власть императора и, примирившись с экзархом, желал также восстановления мирных отношений с византийским правительством. Держаться такой политики папу заставляли, помимо страха, внушаемого все возраставшим могуществом сарацинов в Испании, еще опасения борьбы с римским народом, в которую папа рано или поздно должен был вступить, как скоро законная власть императора была бы упразднена. Церковь всегда понимала, что сохранение государственной власти составляет непременное условие ее собственного существования.
10 февраля 731 г. после пятнадцатилетнего управления, полного знаменательных событий, Григорий II умер. Это был вполне государственный человек, сильно подвинувший папство на его пути к достижению светской власти.
Единодушный выбор духовенства и народа пал затем на человека, происходившего из Сирии и занявшего Святой престол 18 марта 731 г. под именем Григория III. Возможно, что он был избран прежде всего потому, что был основательно знаком с греческим языком, знать который в то время было весьма важно для папы; но Григорий III обладал также и другими качествами, которые его делали достойным его предшественника. Тяжелым наследием, которое получил Григорий III, было иконоборство, в действительности являвшееся только символом борьбы между церковью и абсолютизмом государства. Первый фасис этой замечательной борьбы, преисполненный страстных и яростных порывов, уже миновал, и обе боровшиеся стороны, не уступив ни в чем друг другу, приостановили свои воинственные действия и как бы заключили перемирие. Император Лев признал нового папу и изъявил ему в письме свое благоволение, надеясь, что он будет сговорчивее своего предшественника. Григорий III в письме к императору не постеснялся, однако, повторить все основные положения Григория II и изложил их в такой резкой форме, что нунции, которому предстояло передать письмо императору, не посмел этого сделать, вернулся в Рим и пал к ногам папы, умоляя избавить его от возложенного на него поручения. Низложение, на которое был осужден этот кардинал, проявивший так мло готовности пострадать за иконопочитание, было заменено по просьбе собора и римской знати церковным покаянием, и затем вестник должен был вновь отправиться с письмами в Византию. На его счастье, императорский патриций схватил его в Сицилии и продержал там под стражей в течение года. 1 ноября 731 г. Григорий III созвал собор. В храме ап. Петра собрались 93 епископа Италии, римское духовенство и представители народа и знати, или «консулы», как называет их книга пап. Этот собор приговорил иконоборцев к отлучению от церкви; такое решение было уже само по себе отпадением Италии от византийской империи. Постановления собора должен был доставить в Константинополь дефензор Константин, но и он также был задержан в Сицилии. Просьбы городов римского герцогства о сохранении икон постигала та же участь; лица, которым поручалось доставить эти просьбы в Константинополь, были заключаемы в тюрьмы и после восьмимесячного заточения с позором отсылались обратно. Император решил не принимать больше ни послов, ни писем. Конечно, такие натянутые отношения существовали только на догматической почве, так как революционное движение в Италии прекратилось само собою, и авторитет императора формально признавался по-прежнему; отношения же папы с экзархом Евтихием были настолько хороши, что последний принес в дар папе шесть драгоценных колонн из оникса взятых, без сомнения, скорее из какого-нибудь древнего сооружения в Риме, а не в Равенне. Григорий украсил ими исповедальню у ап. Петра. На эти колонны были положены окованные серебром балки, а на них были укреплены чеканной работы изображения Христа, апостолов и других святых; очевидно, что это было сделано ради демонстрации против иконоборцев. Папа намеренно наделял церкви иконами и реликвиями, так как Константин Копроним, сын Льва Исаврянина, уже не довольствовался преследованием икон, но, будучи вполне последователен, объявил войну почитанию реликвии и святых вообще.
Если мы теперь, не колеблясь, становимся на сторону византийских иконоборцев, старавшихся очистить христианскую религию от всего языческого, проникшего в нее, то при таком решении мы должны, однако, принимать во внимание и эстетические потребности человечества. Начало искусству и у древних, и у христианских народов было положено религией и службой в храмах. Как бы ни было мало привлекательно для нас содержание искусства варварских веков христианства и как бы ни была несовершенна форма этого искусства, оно тем не менее для культуры своего времени имело огромное значение. Это искусство подымало человека из его грубых чувственных верований в область идеального и раскрывало ему мир прекрасного, где не было места для мрака, где все преображалось в символы, и у человечества в момент его духовного оскудения это было единственное достояние, которое могло своим светом и образами разогнать окутавшую людей темноту суеверия. Борьба пап с византийскими императорами спасла искусство на Западе. Италия, боровшаяся за почитание икон, утверждала многобожие, но она нашла себе оправдание — конечно, уже позднее — в гении Джотто, Леонардо и Рафаэля. В эпоху иконоборства многие восточные мастера переселились в Италию и Рим, будучи уверены, что здесь они будут встречены вполне гостеприимно. Возможно, что эти мастера содействовали распространению в Италии догматического византийского стиля и установлением традиционных форм помешали более свободному развитию искусства на Западе. Но историки умалчивают об этих явившихся с Востока школах живописи.
Немало спасено было икон таким же образом, т. е. отсылкой их на Запад. Возможно, что во время гонения против них многие из потемневших образов древнего и грубого письма, которые изображают Христа или Деву Марию и встречаются еще в настоящее время в римских церквях, были тайно взяты из какого-нибудь византийского города и перенесены в Рим. Нет ничего невероятного и в том, что в числе уцелевших таким образом икон был также и тот «нерукотворный» лик Христа, который хранится в капелле Sancta Sanctorum. Какой-нибудь бежавший с Востока грек мог принести с собой эту икону; во всяком случае, такое предположение правдоподобнее того предания, по которому этот образ был переброшен по воздуху из Константинополя в Рим несчастным епископом Германом и появился в Риме так же, как и многие другие образа апостола Луки, начертанные им с помощью незримой кисти ангелов.
Григорием III были воздвигнуты некоторые церкви и капеллы. В базилике Св. Петра он построил капеллу реликвий и украсил ее живописью. В Транстеверине им был основан монастырь Св. Хризогона, а на Марсовом поле заново отстроена диакония S.-Maria in Aqniro. Затем Григорием III была восстановлена на церковные средства значительная часть городских стен, к поправке которых его предшественник едва успел приступить. Наконец, Григорий III обнес стеной также Центумцеллы, предвидя возможность нападения сарацинов, уже занявших Сардинию и высадку византийцев. Таким образом мы видим, что Григорий III действовал так, как бы он был государем в римском герцогстве.
Император Лев вовсе не думал отказываться от своего намерения наказать Рим и друг и; возмутившиеся провинции. В 733 г. он отправил флот под начальством адмирала Манеса, но этот флот постигла жалкая участь: он погиб в Адриатическом море. Тогда Лев конфисковал все имения, принадлежавшие римской церкви в Калабрии и Сицилии и приносившие ежегодный доход в 35 000 золотых. В Сицилии церковь обладала обширными имениями; однако много имений принадлежало церкви и в неаполитанском герцогстве возле Сорренто, Мизенума, Капуи, Неаполя и даже на острове Капри. Утрата этих имений была чувствительна для церкви, и последняя старалась так или иначе возместить эти потери. Именно в это время церковь приобрела замок Галлезе в римской Тусции, захваченный лангобардским герцогом Сполето и купленный Григорием у Тразамунда. Книга пап упоминает об этом акте в особых, исключительных выражениях: папа, как значится в этой книге, присоединил Галлезе к священной республике и к римскому войску. Возвращая этот замок римскому герцогству, которое, во всяком случае, составляло часть империи (respublica), папа тем не менее смотрел на замок как на собственность исключительно Рима, лежащую в пределах его ближайшей территории. Под неопределенным выражением sancta respublica можно было одинаково подразумевать и римское герцогство, на которое папа уже заявлял притязание, как на патримониум Св. Петра, и точно так же Sacrum Romanum Imperium. Папы оставляли неприкосновенными установления Римской империи, проявляя в этом отношении великую мудрость; свою же нараставшую власть в Риме папы маскировали искусными дипломатическими приемами. Этой властью папы были обязаны хаотическому состоянию Италии, бессилию византийских императоров и своей собственной смелости и энергии. Благодаря папам Италия освободилась из-под ига греков и в своем существовании вновь получила всемирно-историческое значение. Папы воскресили погибавшую латинскую национальность и спасли Рим, средоточие церкви, от грозившей ему участи стать столицей лангобардского королевства. Начало светской власти пап связано с первым национальным подъемом Италии. История всех последующих столетий убеждает нас в том, что наибольшего могущества папы достигали в Италии тогда, когда на знамени их было начертано служение нации, а слабее всего они оказывались тогда, когда выпускали из рук это знамя.
Передача заика Галлезе состоялась вследствие тайного договора между Григорием и герцогом Сполето. Тразамунд и Годшальк Беневентский, пользуясь царившей в Италии смутой, старались добиться независимости от короля лангобардов, и Григорий поддерживал их в этих стремлениях. Когда Лиутпранд направился на Сполето, Тразамунд (в 739 г.) бежал в Рим искать защиты у папы и нашел ее здесь. Заняв Сполето, король потребовал выдачи мятежника, но папа и римское войско, во главе которого в сане римского герцога стоял экс-патриций Стефан, от. казались выдать королю Тразамунда. Это упоминание о герцоге наряду с папой и римским войском свидетельствует, что даже в то время в Риме все еще находился византийский чиновник в качестве правителя герцогства, и оно же указывает, что Григорий действовал в согласии с экзархом Равенны. На отказ Лиутпранд ответил походом в римское герцогство; он занял Амелию, Горту, Полимарциум и Бледу, оставил в них свои войска и затем, не подвергая Рим осаде и не предавая базилики Св. Петра разграблению, как утверждали некоторые, вернулся в августе 739 г. в Павию. После этого папа отдал в распоряжение Тразамунда римское войско, чтобы тот мог вернуть себе свои земли, и уже в декабре герцог вступил в Сполето.
Но, вернувшись в Сполето, герцог не пожелал более служить замыслам папы и отказался помочь возвратить Риму четыре вышеназванных города. В тоже время Лиутпранд готовился к походу против Сполето и Рима; таким образом папе грозила большая опасность. Он понимал, что итальянцы и византийцы не спасут его от справедливой мести короля лангобардов, и обратился к могущественному в то время на Западе Карлу Мартеллу. Знаменитый сын Пипина Геристальского, герой Пуатье, на полях которого он кровавой битвой навсегда освободил землю франков от сарацин, занимал пост министра; но король был только тенью короля, действительным же государем франкского королевства был Карл Мартелл. Когда в 737 г. меровинг Теодерих умер, престол остался незанятым, и Карл продолжал один управлять королевством.
Возлагать на него надежды папы начали уже давно: еще предшественник Григория III, по-видимому, искал помощи у Карла Мартелла. В 739 г. сам Григорий III отправил к нему послов. Сохранились два письма Григория III к этому франкскому государю. В одном письме папа жалуется, что Карл не оказывает ему помощи, что он верит ложным наветам Лиутпранда и его племянника Гильдепранда и терпит враждебные действия лангобардов, которые, смеясь, говорят: «Пусть Карл, у которого вы просили защиты, приходит с франкской ратью и спасает вас, если может, из наших рук». Таким образом здесь имеется ссылка на какую-то прежнюю просьбу папы и на послание Лиутпранда. Это первое, утраченное письмо Григория, вероятно, было написано тогда, когда король выступил в поход в виду союза папы с мятежниками Сполето и Беневента. Оба сохранившихся письма относятся к 739—740 гг. — ко времени, которое предшествовало покорению Лиутпрандом четырех вышеназванных городов, так как в письмах не упоминается об этом захвате. Не может быть сомнения, что папа горько жаловался бы на утрату городов, если бы она уже произошла; но папа в своих письмах сокрушается только об опустошениях, которым подвергались церковные имения в равеннском герцогстве, и о грабежах, производившихся в римском герцогстве.
«Эти обиды, — пишет папа в своем первом письме, — преисполняют нас неутешной скорбью, так как сыны не находят в себе достаточно отваги, чтоб выступить на защиту своей духовной матери, святой церкви, и подвластного ей населения. Конечно, апостол, о дорогой сын, дарованной ему от Господа силой, может сам охранить свой дом и свой народ, но он посылает испытание верующим в него. Не давай веры наветам этих королей; все, что они тебе пишут, лживо. Их утверждение, будто герцоги Сполето и Беневента мятежники, ложь; они преследуют этих герцогов только потому, что последние в прошлом году не нападали на нас и не пожелали опустошать имения свв. апостолов и грабить их народ. Герцоги сказали так: мы не ведем войны против Господней церкви и подвластного ей населения; мы заключили с ней договор и получили от церкви клятвенное обещание. Герцоги готовы, как и раньше, повиноваться королям; но последние преследуют герцогов, желая изгнать их и поставить на их место жестоких правителей (duces), чтобы они с каждым днем все больше притесняли церковь, грабили имущество апостола и порабощали его народ».
Так писал папа, желая оправдать свой союз с мятежниками, в заключении которого он не мог не признаться. Он уже называл Рим и герцогство народом, «подвластным» св. Петру, и таким образом смело вводил новое юридическое понятие. Он убеждал Карла Мартелла отправить посла в Италию, который мог бы лично удостовериться в бедственном положении церкви, и умолял его не приносить в жертву дружбе с королем лангобардов свою верность апостолу, а взять на себя защиту Рима. В тоже время папа послал через Анхарда вместе с письмом знак отличия католических государей, который уже давно был в ходу, но теперь приобретал особенное значение; то были золотые ключи от гроба апостола, и этим символом папа как бы делал Карла охранителем священного гроба. Однако Карл Мартелл воздержался от рискованного вмешательства в дела Италии; в этом случае он последовал, конечно, чувству долга по отношению к королю лангобардов, с которым был в личной дружбе, так как Лиутпранд не только усыновил в Павии юного Пипина, но в 739 г. еще помог изгнать сарацинов из Южной Галлии.
Папа послал Карлу Мартеллу второе письмо, но и оно не имело результата. Ничего более не содержат в себе эти письма Григория III, единственные подлинные акты, свидетельствующие о том решении папы, которое со временем повлекло за собой непредвиденные последствия. В этих письмах франкский государь просто приглашается взять на себя защиту церкви от Лиутпранда; ни одним словом в них не упоминается о каких-либо чрезвычайных правах на Рим, которые будто бы предоставлял этому государю папа. Между тем существовало мнение, что Григорий iii, возведя Карла Мартелла в сан патриция или консула римлян, предоставил ему действительную власть над Римом; основанием такому утверждению послужило сообщение одного летописца, рассказывающего, будто Григорий в 741 г. отправил к Карлу второе посольство, послал ему ключи от гроба св. Петра, его цепи и Другие ценные дары и предложил ему сан римского консула, т. е. возложить на себя всю законную власть над Римом, решив таким образом не признавать больше власти императора. Однако такое важное решение, передававшее франку, который хотя и обладал могуществом и пользовался общим почетом, тем не менее был только первым министром в своей стране, вместе с правом охранять Рим и светскую власть над ним, едва ли может быть согласовано как с политикой Григория, так и с правовыми понятиями того времени. Нам неизвестно также, что ответил папе Карл Мартелл. Предложение папы было так необычно, что должно было составить предмет обсуждения в каком-нибудь общем собрании франков; последние же позднее доказали, что они не желали ничего слышать о войне с лангобардами из-за папы. Ответ, который был доставлен в Рим послами Карла, мог быть, конечно, только вполне отрицательным, и поэтому книга пап умалчивает о нем.
Между тем король лангобардов продолжал свой поход на Сполето и Рим, а в 741 г. 27 ноября Григорий III умер. Незадолго до его смерти, 11 октября, умер Карл Мартелл и 18 июня — Лев Исаврянин. Таким образом, смерть быстро похитила одного за другим этих трех великих людей своего времени.
