Сочинение Е. Фукса.
править
1811.
правитьПечатать позволяется с тем, чтобы по напечатании, до выпуска в продажу, представлены были в Ценсурный Комитет: один экземпляр сей книги для Ценсурного Комитета, другой для Департамента Министерства Просвещения, два экземпляра для Императорской публичной библиотеки и один для Императорской Академии Наук. Апреля дня 1811 года. По назначению Ценсурного Комитета, при Императорском Московском Университете учрежденного, книгу сию читал Профессор П. О. Никифор Черепанов.
С чувством глубочайшего верноподданнического благоговения повергаю к освященным стопам ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Историю Генералиссимуса, Князя Италийского, Графа Суворова-Рымникского. Щастливейшим почту я себя, если она удостоится МОНАРШЕГО Всемилостивейшего ВАШЕГО воззрения. Луч благости, которым озарится она, не померкнет и в позднейшем потомстве.
ВСЕМИЛОСТИВЕЙШИЙ ГОСУДАРЬ!
ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА
Вступление в историю.
правитьСуворов, сие судеб преисполненное имя есть предмет сей книги. Я имел счастие быть при нем в прошедший достославный Италиянский и Швейцарский поход производителем его дел, сопутником на полях сражений, проводить его в столицу и пользоваться до последней минуты жизни его беспредельною доверенностью. Все бумаги, вся переписка, все диспозиции, все предписания, донесения его и к нему, в которых имел я главное участие; все его собственные замечания, все разговоры его со мною и рассуждения о политических, тактических, исторических и военных предметах не изгладятся никогда из памяти моей. Назначив меня своим Историком, преподавал он мысли свои о всем до него доносящемся со всею откровенностью. Намерение его было диктовать мне свою Историю. Тогда потомство с восторгом и с признательностью читало бы повествование действовавшего самовидца; Россия имела 6ы свою историю Ксенофонта, Фукидида, Фридриха, — перо Суворова. — Но лютая смерть похищает его у Отечества, а с ним и сей Памятник Великого.
Приступая ныне к исполнению данной Великому благодетелю моему, пред кончиною его, клятвы говорить об нем языком истины потомству, признаюсь, что уже одиннадцать лет размышляю я о важности священной сей обязанности. Прежде нежели я изложу все трудности, которыми устлано поприще Историка, не могу здесь сокрыть, что сии одиннадцать лет жизни моей были самые бурные. Смертию Суворова я осиротел; все бедствия стеклись надо мною; все попирало полет энтузиазма, который он в меня вдохнул. Но в самых ужасах положения моего видел я десницу Промысла, меня от сильных спасавшую. Лобызая ее с благоговением, пускаюсь я в предназначенный мне путь. Никогда не дерзнул 6ы я также начертывать деяния, столь тесно с политикою всей Европы сопряженные, если бы не был некоторым образом приуготован к тому двенадцатилетним служением своим под начальством его Светлости покойного Канцлера Князя Александра Андреевича Безбородка, во дни блаженного царствования Великой Екатерины. Под руководством сего знаменитейшего Министра, познакомился я со многими тогдашними иностранных Дворов политическими системами; я научался наблюдать ход политики в такие Эпохи, когда Россия вовлечена была в две войны с Оттоманскою Портою и со Швециею, когда вся завистливая Европа ухищряла возвеличению ее преграды, и когда великая ее Обладательница отражала все сии замыслы победами на суше и на морях и увенчивала знаменитые подвиги свои заключениями мира без всякого иностранного посредничества, с знатным распространением пределов своей Империи. Сведения сии весьма много способствовали мне в прехождении многотрудной должности Начальника Канцелярии, и обратили на меня тотчас столь лестное внимание покойного Генералиссимуса. Ими-то руководствуюсь я и в начертании политической картины всей Европы. При таковых многочисленных пособиях чувствую я однако ж всю ограниченность способностей моих для подвига, на который отваживаюсь. — Одни чистые побуждения мои, чуждые всякой корысти и всякого пристрастия, заслужат мне, как я ласкаюсь, одобрение некоторых благомыслящих соотечественников. Не следую я примеру тех писателей, которые описывают одну и ту же Историю о Суворове, писанную Антингом, под переменными, пышными заглавиями и обманывают Публику, покупающую с великою жадностью все, что до Суворова ни касается. Нет, мне сего не нужно. Оригинальные бумаги, вся Архива канцелярии доставляют мне слишком много материалов. Основываясь на них надеюсь я равномерно выполнить верховнейшую обязанность Историка — беспристрастие. Льстить мне некому. — Героя моего уже на свете нет. Следовательно, никакое чаяние награды не может водить моим пером. Всякая История, жизни Суворова есть ему похвальное слово.
Важнейшее мое преимущество, яко Историка, было то, что я видел вблизи моего Героя, войско и места сражений. Без сего можно ли быть столько дерзку, чтобы описывать подвиги предводительствующего войском во всей их совокупности? — Потому-то История и древняя и даже наша современная искажена неверностями. Летописи древних веков покрыты непроницаемым мраком. Что знаем мы об Александре Великом, как только то, что он разрушил Персидскую Монархию, победил у Арбеллы и предпринял дальнейший поход? Но знаем ли мы обстоятельства и точные подробности, могущие дать Истории тогдашней всю ясность и достоверность? Всюду и всегда являлись страсти человеческие. — Они на перерыв баснями обезображивали истинные события. Персидская война не представлена ли нам романом? Но что я говорю? И наши бытописания не представляют ли цели таковых же баснословий? Подлинные происшествия сокрыты, важнейшие обстоятельства в публичных газетах умолчены и мы смотрим не редко через разноцветную Призму того, который предписывает Газетчику закон. Обратимся еще здесь к показаниям об уронах обоюдных Армий по окончании сражений. Каждая сторона силится уменьшить свою потерю, а увеличить неприятельскую. Нельзя не подивить ся наглому бесстыдству, читая реляцию французского Генерала Бурнонвиля, от 20го Декабря 1792, об экспедиции его в Трире. Он пишет следующее: «Последняя пальба, продолжавшаяся семь часов, при которой неприятель потерял много людей, стоила только нашему егерю одного мизинца». Но дю Мурье, которому все было подробно известно, уверяет, что сия, постыдно и поздно предпринятая экспедиция, стоила потери третьей доли его войска, то есть, 10000 человек. Когда нас обманывают такими баснями о происшествиях наших дней, о событиях совершившихся, так сказать, пред нашими глазами, то что должны мы думать о чудесах древних и средних веков, от сожженной руки Сцеволы до яблока Телля?
Здесь помещу я мысли одного славного писателя, Швейцарского Полковника Вейса. «История, говорит он, к сожалению, более роман человечества, нежели истинное изображение оного. В доказательство сего приведу я только Росбахское сражение, сие произведение тактического счастия» знаменитейшее происшествие нашего столетия, которого успех прославил своего героя Фридриха, более нежели все прочие победы, в которых показал он более мудрости, твердости, проворства и неустрашимости. Мы имели газеты, в которых число убитых на поле сражения французов показано до 15000; также имеем мы донесения, в которых потерю сию полагали до 4, 5 и 8000. Самое умеренное число, как я, помню, было 1200. Удивленный сею разницею справлялся я о том на месте у крестьян, которые хоронили мертвых, у священников и дворян, в соседстве там живущих, и они уверяли меня, что более 450 не было. И сие сражение между тем было в средине нашего столетия, между двумя известнейшими и образованнейшими Нациями, в такое время, когда вся внимательная Европа заботилась узнать о всем подробно и достоверно. Я имел весьма хорошо выгравированные планы с примечаниями; но когда их сличал с тамошним местоположением, то нашел, что они сочинены по каким-либо сказкам Газетера и не можно было нигде найти ни малейшего местного сходства. Если мы столь худо извещаемся о современных наших событиях, как же должны мы судить о прошедших веках, когда невежество повсюду распространялось, сообщение известий было столь затруднительно и самовластие попирало всякую истину?"
Такое сплетение нелепых вымыслов встречаем мы и в Истории нашего Героя. Ему приписываются Анекдоты, никогда не существовавшие, да же победы чужие. Он преизбыточествует уже и своими и не имеет нужды в чуждых. Трудно дееписателю распутывать сии запутанности; но почтенная обязанность его обнаруживать ложь и показывать истину. Памятник, истине воздвигнутый, не истлевает и в позднейшем потомстве.
Должен ли я еще что либо сказать о тех иностранных писателях, которые никогда Суворова не видали и изображали его в оскорбительных, даже ужасных чертах, как-то Архенголц и многие другие, опираясь может быть на ложных сказаниях, или увлекаемые пристрастием, или ненавистью, и о тех, которые у подошвы горы смотрели на него, стоявшего на вершине. Их рисунки не могут быть верны. Скажу только о лучшем из всех иностранных писателей Г. Лаверне, первом иностранце, который с восторгом говорит о нашем Герое, и тем заслуживает нашу признательность, но и сожаление. Недостаточность его в материалах встречается уже на первой странице, производя род Суворова из Лифляндии, а не из Финляндии. Но можно ручаться, что все его многие ошибки, которые исправлены будут в моей Истории, произошли не умышленно, а от неимения достоверных источников.
Счастливейшим себя поставляю я, что был с Героем своим неразлучен. Я видел его на полях славы, начертывал в первых движениях восторга его подвиги, видел его в уединении. Тщетно скрывался он во мрак и сквозь облака, коими окружал он себя, блистал он предо мною. Я наблюдал его движения, вслушивался в его шепот, истолковывал даже его молчание и ощущал, как был он велик, не выходя и на сцену.
До семьдесят первого года был Суворов на поле славы любимцем счастия. Он не походил на тех, которыми фортуна иногда играет, извлекая их из толпы народной и ущедряя успехами. Буде таковый не поставит себя наравне, или свыше внезапного своего возвышения и не обнимет оного у то сия же фортуна предает его собственным его силам, и тогда низвергается он столь же скоро, сколь скоро и возвысился. Не редко провождает она его и во гроб с личиною великого; но поручает снять оную потомству. Сие строгое судилище не дает сего титла и тому, который старался стяжать оное и созиданием какого-либо блага, коль скоро оное служило только к прикрытию или к поддержанию его обольщения. Каковой разительной пример непостоянства счастие человеческого увидим мы в сценах жизни Суворова! Ни какой Полководец не был столь щедро отличаем наградами, как Суворов в Италии. Двух Империй фельдмаршал получает он преимущество носить на груди портрет Государя своего, осыпанный драгоценными бриллиянтами, титул Италийского, чин Генералиссимуса. Ему, яко герою всех веков и всех народов, отдаются военные почести наравне с Императорскою фамилиею; Король Сардинский присоединяет его к себе в родство; его имя провозглашается с Императорским в Храмах Божиих. Народ Англинский поет ему похвальные гимны в след за God sar te King. Казалось, что весь рог своего изобилия излила фортуна на сию от побед поседевшую главу. — Все вдруг пресекается.
Поистине, блистательнейшие дни жизни моей были те, когда я видел Героя своего в несчастии, участь всех истинно добродетельных! Желал 6ы я представить живыми красками картину сию волнения страстей человеческих, показать то мрачное уединенное жилище, где борется с бедствиями великий человек, а подле, на той же картине, его же озаренного славою, среди Счастливых народов, его подвигов, а паче его благодеяний. В сих разновидных положениях хотел бы я изобразить ту же в колеблющемся не колеблемую душу всемощного Героя и добродетельного страдальца. Таким-то зрелищем имел я блаженство наслаждаться, раздроблять блистательное его поприще и мрачное его существование и, углубляясь в сие исследование, выгадывать себе душеспасительные истины нравственности. — Кому счастие благоприятствует, для того добродетель приятна и не трудна; но для злополучного каждый путь усажен тернием. По сему-то трудному пути шествует с честью только мудрец, имеющий силу преодолевать все, приобретший истинную науку пользоваться и бедствиями и благами жизни сей. Среди такого отчуждения, среди такого уединения, ядоносного для всякой души, страшащейся такого убежища, приобрел Суворов почтение потомства; быв вознесен судьбою на верх счастия, он еще более возвысил себя. Суворов был достоин своих несчастий.
Однажды на Альпийских горах, когда казалось, что окруженный со всех сторон неприятелями фельдмаршал видел неизбежную себе и войску гибель, поручил он мне оправдывать себя в случае смерти пред потомством. Но и в сем отчаянном положении говорил он со мною с твердостью великой души. Облеченный столь для любочестия моего лестною доверенностью его важный сан защитника, восчувствовал я во всей глубине сердца моего, как блестящий призрак славы может угаснуть от единой неудачи, которая нередко происходит ни от власти, ни от вины Полководца. Между тем мнение народное не имеет иного мерила, кроме сего, что слава составляется только едиными успехами. Но и в сию решительную минуту жизни не видел я его непобежденного, побежденным.
Когда Историк видит происшествия, свершающиеся пред своими глазами, то перо его одушевляется и превращается в кисть, описание в живопись, самый ужас сражения оживляет его картину. Князь Александр Васильевич брал меня с собою на сии места, на которых гром огнедышащих жерл, свист ядер и пуль заглушали воздух, сверкающие штыки покрывались кровию и густым туманом и устилали поля мертвыми телами. Там зрел я волшебство Начальника, войском боготворимого, как по единому его слову, мановению двигаются сии огромные человеческие стены, Забывают, что они смертны и бросаются в огонь. Там видел я сие Начальнику судьбу свою вверившее войско, как оно воевало без провианту, без мостов переплывало реки и забывало усталость, изнурение. Двадцатилетний раненый Порутчик Князь Мещерский на Альпах кричит ко мне: не забудь меня в реляции, — и через две минуты умирает! Кто постигнет сию тайну душевной электризации? Кто изобразит сие смятение движений, порывов войска, и спокойно и хладнокровно распоряжающего оным Начальника? И таковыми кровию искупленными победами сокрушил северный Герой наш возникший колос вольности, подножиями которого Альпы и Этна!
При всех сих лестных преимуществах самовидца чувствую я в изображении сих картин всю недостаточность моих способностей в словесной живописи. Я имею пламенное желание представить во всем блеске сии два поприща славы Российской: Италию, знаменитую чудесами героизма, искусства и художества древнего мира и вечно цветущим юношеством своего плодородия; и Гельвецию, доселе бывшую родиною счастия и спокойствия, осужденную природою к бедности, неразрывность союза которой твердела доныне в огромности своих Альпов, силе народного характера и в духе храбрости никогда не побежденных предков. По следам Италийского и победоносного его воинства хотел бы я повести чишашеля по полям Италийским; на девяти главных баталиях, увенчанных победами, у шестнадцати покоренных знаменитейших крепостей буду я его останавливать моими подробными повествованиями? и когда он, по прохождении столь быстро через четыре месяца свершившихся чудес храбрости, утомится, изумится и возмечтает, что уже у столпов Геркулеса, переселю я его на Альпийские горы, на сии великие памятники природы, воздвигнутые рукою нескольких столетий. Еще сие царство ужасов предлежало Российскому воинству, дабы сделать Героя его Ганнибалом. Там будет сопутник мой со мною воздыматься на вершины гор, над облаками возвышающихся, и ниспускаться в мрачные пропасти. Картины таковые не будут произведениями воображения, начертанными в тишине кабинета. Нет, только тот, который сам под пятою видел бездны и громы, который наравне с воинами делил все опасности смертоносные и с благоговейным трепетом созерцал величие Предвечного в чудесных прелестях ужаса; тот только может представить собранные им на месте рисунки; но и сии будут слабыми списками Альписких подлинников. По крайней мере в таком описании все встречавшееся не забыто и все представлено в виде истинном, а не искаженном и не таком, какого никогда не было. Тут не будет ни басен Полибия, ни пристрастия Тита Ливия, сих двух повествователей о переходе Ганнибала. Впрочем, какое перо, какое слово изразит сию огромность природы? Знаю я, что слог мой не избегнет критики. Люди, кроме тесных пределов своей комнаты, не видавшие ни сражений, ни осад, ни гор, ни великого человека, не ощущали никогда энтузиазма, возвышающего душу и чувства. Пусть назовут они слог мой романическим, поэтическим, эпическим и проч. Всякое описание Альпов покажется баснословным.
Оставляя теперь своего Героя в Италии и на Альпах, обращусь я к тогдашним важным событиям, взволновавшим всю Европу. Какое богатство, какое изобилие чрезвычайных происшествий являет нам История 1799 года! Одна Франция, и весь почти мир на весах! Театр Войны простирался от Нила до Текселя! от Востока и от Севера Азии стекались народы на сие ратоборство, на сию борьбу вселенной. В Италии французская армия прикрывалась цепью неприступных крепостей, в Германии Швейцариею и Рейном, и готовилась превосходною своею силою покорить революционному своему властолюбию, по примеру Италии, и Южную Германию, отрезать от Тироля Австрийское войско и двинуться в недра наследственных владений Австрии, к стенам Вены. Так страшным для всего света соделывается народ в революционном, насильственном своем положении! Всюду находит он величайшие военные пособия; он поддерживает войну войною. Кому не известно, что из революции, в Швейцарии и Риме произведенной, состоялась сия. Экспедиция Бонапарте в Египет — Благоустроенные, противоборствующие таковому народу Государства должны размерять военные свои издержки по своим финансам. Во Франции одна черта пера Директории доставляет ей от фанатизма народного двести пятьдесят тысяч войска. К тому же, по примеру древних Римлян, вела она свои войны на счет побежденных; а такой народ, извлекающий себе военные вспоможения из самой войны, конечно может достигнуть до завоевания всего мира.
Упоенная ядом вольности Франция попирает в буйстве своем всю святость Религии и народных прав; а стремясь к единой цели всеобладания предается вероломству, обещает всем народам вольность; а вместо того разоряет все Государства, Государей свергает с Престолов и ниспровергает всякий добрый порядок. При переговорах с каждым владетелем о каком-либо перемирии старается она всегда потрясать его Престол и правила его подданных, возбуждать к возмущению народ и высасывать Государства. Швейцария с нею в мире; она возмущает спокойных ее жителей, разрушает древние счастливые ее постановления, изгоняет достойных ее начальников и завоевывает вооруженною силою ее крепостями. Жертвами доверенности своей соделываются равномерно Король Сардинский и Герцог Тосканский. Оба они бегут от ярости взбунтовавшихся своих подданных. Папа, глава церкви, захвачен в Капитолии и его влекут во Францию. Король Неаполитанский испытывает подобное гонение от возмутившегося своего народа. Венецианская республика продается Австрии.
Алчности такого беснующего народа, напоенного духом тогдашнего времени, нет пределов. Чего еще недостает Франции? Древо вольности ее зеленеет и цветет в вертоградах Монархий. Чего еще ей недостает? Славы? — Она ею пресытилась. Завоеваний? Она ими избыточествует более, нежели как, удержать может. Чего же ей еще недостает? Всемирного обладания на суше и на морях. Уже вся Испания была почти республикою французскою, и от Текселя до пролива Сицилийского покрывали поля триста тысяч ратников сих вооруженных наций. В Италии единовладычество Франции, по низвержении престолов Туринского и Неапольского, простиралось от подошвы Альпов до пролива Сицилийского; от Мантуи до Ниссы ограждалось оно цепью крепостей большею частью первого класса, а с тылу обеспечивалось линиями Минчио, Олио, Адды и Тесино. Здесь-то через прежние Венецианские области долженствовало сие войско, по предписанию Директории, вторгнуться в сердце Австрии.
На таком-то обширнейшем, в Летописях военных неизвестном пространстве, встречает Северный вождь армию, к победам приобвыкшую. Но она не устрашает его своею огромностью. Обзор его объемлет оную и дух сражающейся нации. Он знал храбрость Азиатскую и новородившуюся тактику Европы. План его уже сделан. Он будет побеждать иногда хитростью Филиппа, иногда отважностью Александра. Победы его, здесь в подробности описанные, покажут оный. Скажу только, что в походе 1799 года союзная Российско-Австрийская армия очистила уже всю Италию и заняла все те места, которые в начале того же года заняты были французами, а именно все проходы, отделяющие Францию от Италии, как-то: Коль ди Тенда, долину Сузу по гору Сениса, долину Аосту до подошвы гор великого и малого Сент Бернарда, Домо Доссола до Симплона, а оттуда по озерам Лугано, и Комо до Белинсоны. — В четыре месяца покорил Суворов всю Цизальпинскую республику, т. е. лежащую по правую сторону Етча, часть прежде бывшей Венецианской республики, Герцогство Мантуа и Милану, Модену, прежние Папские легации Болону, Ферару, Романию, Княжества Массу, Церару, все Церковные области, или так называемую Римскую республику, все Герцогство Пиемонтское, всю часть Ривиеры от Генуи. Повсюду, где усаждены были древа вольности, парили орлы Императорские. Настал новый век, все жители ощутили истинное достояние человечества и спасительность законной вольности. Гонения на Аристократов пресеклись: ибо опытами дознано, что, где усиливаются доносы, там уже нет более общества. Оно разрушается в своих опорах; узы родства, дружества не ограждают уже от ужаса, соделавшегося общим. Тогда нет более союза, доверенности, ниже тех чувствий, которые связывают семейства. Избегаются даже, веселости, дабы не проронить слова, могущего нанесть смерть. Повсюду, кажется, является глава Медузы и каждый страшится взглянуть на нее, дабы не окаменеть. Так бедствовали все сии владения Италии под игом французской вольности; а теперь славословят северного избавителя!
Сколь ни быстры, сколь ни блистательны, сколь ни благотворны были сии успехи, они однако ж не удовлетворяли еще предположениям нашего Героя. Париж, твердил он мне непрестанно, есть средоточие, к которому должны стремиться, стекаться все наши усилия. Дотоле нет безопасности, нет спокойствия народам. Миллионноглавая Гидра революции будет всегда изливать свой яд; в противном случае не для чего предпринимать и войны: к сей цели устремленная будет она жесточайшая, но и последняя. Послушаем теперь, как он сам, отдыхая на лаврах своих в уединенной деревне своей Кобрине, после жесточайшей болезни, говорит о прошедшей своей Италианской компании. Я разлучен был от него двумя горницами, был также одержим болезнию, и получил от него на французском языке письмо; сей залог его доверия, которое здесь в переводе от слова до слова помещаю:
«Тихими шагами возвращаюсь я опять с другого света, куда увлекала меня неумолимая Фликтена с величайшими мучениями.
Вот моя тактика: отважность, храбрость, проницательность, прозорливость: порядок, мера, правило: глазомер, быстрота, натиск: человечество, мир, забвение.
Все войны между собою различны. В Польше нужна была масса; в Италии нужно было, чтоб гром гремел повсюду.
Число войск должно поверять беспрестанно. В Вероне внушил я тотчас войскам своим правила свои на опыте для компании; я успел свыше моего чаяния и не обманулся в их силе.
Я стремился поражать неприятеля баталиями, отрезывать сим у него крепости, и тем пресекать у сих вспоможения. Из войска моего отделял я такую часть, какая достаточна была для взятия укреплений, и для себя оставлял меньшее против неприятеля число для побеждения его. Таким образом под Ваприей, когда крылья армии везде были заняты при переходе через Адду, на правой стороне у Кассана 8000 Австрийцев побили от 16000 до 18000 неприятелей, и вмиг очутились мы в Милане.
Там не останавливаясь, я целил на большой Туринской магазин. Завладев городом и Тортоною, мы поразили неприятеля при Маренго, который, считая себя вне опасности под Александриею, удалился оттуда в горы. Свершив сей подвиг вступили мы в Турин, где тотчас снабдили себя лучшею частью оружий из сего большего хранилища на всю компанию и тем избавились издержек. Тотчас осадили мы замок городскими пушками. Люмеллино был уже в наших руках, исключая Александрийского и Тортонского замков, кои были в блокаде.
Магдональд напал на нас с превосходными силами, (и от того-то, автор des Precis des Evenemens militaries в Гамбурге, не постигая полета Марса, заблуждался правилами обыкновенными и называет правила Великого ошибками). Он был поражаем 21000 через три дни на Тидони и Требии, и в четвертой потерял весь свой ариергард на Нуре и спасся с остальными, едва имев налицо 8000 человек из 33000, стоявших под ружьем. Тоскана и Романия достались нам. Генуа, убежденная добрым поведением, которое мы сперва наблюдали с Пиемонтом, склонялась уже к нам, но после случившейся перемены страшилась мстительного деспотизма. Уже все было готово, чтобы оттуда выгнать неприятеля, как большой корпус моей армий принужден был двинуться к Мантуе, которую довел я до последнего издыхания. По крайней мере все подвигалось, как лучшие полки корпуса моего были обращены Тоскану, под предлогом защищения сей страны, где не было уже неприятелей.
Когда я возвращался в Александрию, то Кабинет хотел, чтоб я очистил Турин, но замок был уже занят нами. Так хотел он прежде, чтобы я не переходил через Ло, когда я уже переправился. Под Александрией мне было сказано, чтоб я не думал о Франции, ни о Савое. Когда меня таким образом стесняли, замок Миланский сдался, и мне оставалось только взять Тортону; — но Кабинет мне предписал оставить завоевания. Тортона проложила нам путь к выигрышу кровопролитнейшей Новской баталии, где 38000 наших побили 43000 человек.
Неприятель, отовсюду пораженный, имел надежду только на своих конскриптов — немедленно Тортона покорилась нам.
Нам нужно было не более двух недель, чтобы очистить Италию. Меня оттуда выгнали в Швейцарию, чтоб там истребить. Эрц-Герцог, при появлении нового Российского корпуса, хотя и имел армию третию частью оной сильнейшую, отдал наблюдать все свой пункты и сам хладнокровно удалился без возврату. Тогда неприятель по своему перевесу возник успехами — я был отрезан и окружен день и ночь. Мы били неприятеля спереди и с тылу, мы брали у него пушки, который бросали в пропасти за неимением транспортов; он потерял в четыре раза более нашего. Мы поражали на голову всюду и собрались в Куре; оттуда выступили через Брегенц и Линдау по озеру Констанскому.
Ничего не ожидая со стороны Эрц-Герцога, кроме демонстраций и зависти, я вызвал Цурихские Российские войска из Шафгаузена к себе и пошел для отдохновения в Швабию, в Аузбург. И так гора родила мышь. Первое наше благоразумное в Пиемонте поведение имело в начале влияние даже на Лион, а потом и на самый Париж, за который 6ы я ответствовал в день крещения. Не зная науки, ни войны, ни самого мира, вместо того чтоб иметь Францию, Кабинет превознесся хитрыми двуязычиями, которые принудили нас оставить все и уйти во своясы. Последний удар его коварства в Праге был тот, чтобы воротить меня в Франконию, но на том же правиле, как и в Швейцарии. Я ответствовал, что не соглашусь на то иначе, как когда увижу 100,000 под моими Знаменами.
Правда, что ни одна нация не выигрывает столько, сколько Англия от продолжения войны. После потери Нидерландов, извольте Ваше Превосходительство расчислить возвратное приобретение Милана, Тосканы, Венеции, завоевание Романии, а наипаче Завладение Пиемонта, Вы увидите, что Австрия в три раза сделалась против прежнего сильнее, чтобы продолжать войну с Англиею».
Кобрино 7го Марта 1800.
3десь, в сей его деревне, был я свидетелем всех лютейших, болезненных его мучений. Не видел я уже Рымникского, победителя Измаила, покорителя Польского Царства, Италийского Ганнибала; я видел человека, изнемогающего под бременем болезненных немощей, смиряющегося верою и запрещавшего мне даже называть себя Героем. «Увы! Слишком долго гонялся я за сею мечтою, были его слова».
Нет ничего труднее, как писать историю Великого человека — современника. Молва возвещает знаменитые подвиги его с пристрастием, подлая лесть или неправосудие зависти делают свои приговоры, и горе Историку, который описывает его деяния! Какая борьба!
Повествование мое о подвигах Генералиссимуса, Князя Италийского, Графа Суворова-Римникского, покажет во всем блеске Героя, победами Отечество и себя прославившего, являвшего беспримерную великость духа и отважность в предприятиях, исторгавшего удивление к себе у врагов своих. Но я хочу предать образ его, яко человека, во всей наготе Тебе, строгое, нелицеприятствующее потомство, которое судить дела по их достоинству, отвергает все приличия и обстоятельства времени и венчает только единую добродетель, Тебе представлю я человека без личины!
Поход Российских войск уже кончился. Генералиссимус получил в Праге повеление сдать начальство Генералу от Инфантерии Розенбергу, которому и идти с войском в пределы Российские, а ему ехать в С. П.бург. С чувствиями величайшей скорби оставил он сие поприще славы, которому посвятил всю жизнь свою. Тем мучительнее было для его славолюбия то, что дальновидные предположения его вторгнуться во Францию, остались тщетными. Он произнес сии часто повторяемые пророческие слова : «с Я бил французов, но не добил». Наконец весьма убийственно для него было то, что он обманулся в своих чаяниях: ибо он полагал, что тучи, покрывавшие политический горизонт, исчезнут и откроют ему новое поле. Ненасытная, смею назвать, — страсть сия терзала его ежеминутно. Но что я говорю? Она-то была единою пружиною всех его деяний. Впрочем слишком велик был он, чтобы быть тщеславным.
При сдаче Армии велел он мне написать на Немецком языке прощальное письмо к Австрийцам, и чтобы я поместил сию мысль: «Австрийская армия, победительница, сделала и меня победителем». Скромность была всегда отличительною его чертою. На письме был он краток, идея сильная, выражение, излагающее великую истину. Слог его изображал особенность и силу характера, что в великих подвигах войны и мира действует нередко сильнее всякого блистательнейшего ума.
Итак со слезами простился он со всеми своими сподвижниками, которые простились с ним — навеки.
Впечатления, которые оставил он в сердцах подчиненных, никогда не изгладятся. Душа его стремилась только к благодеяниям и не знала мщения; и смел ли таковой поносной порок к ней приближиться? Мщение не показывает ни великой души, ни возвышенного духа; оно принадлежит только тому, кто боится; одна трусливость мстительна. Закон только наказывает, а не мстит. Какое снисхождение имел он к слабостям людским! Всегда ощущал он во всей полноте истину сию: везде человек является человеком и обезображивает подобие Божества. Истинный герой есть друг человечества.
На возвратном пути в Россию, по прибытии нашем в Краков, почувствовал Князь Александр Васильевич начало болезни, называемой Фликтеною: все тело его покрылось водяными пузырями. Отсюда поспешал он в Кобрино, куда прибыв, изнемог от жесточайших ее мучений до отчаяния. Но, почувствовав лишь несколько облегчения, начал он тотчас предаваться любимому своему занятию — сочинению плана для вторичной компании, и вот заключение собственных его мыслей на французском языке, под заглавием военная физика: «Эрц-Герцог Карл не при дворе, а на войне; следовательно он такой же Генерал, как и С., с тою разницею у что последний старее его по опытности. Он-то испроверг теорию сего века, наипаче последними победами в Польше и в Италии. Следовательно правила искусства принадлежат ему.
Всякое удостоверение при личных свиданиях, в которые вкрадывается обыкновенно частная польза, было бы тяготительно. Весь лаконизм тайны есть следующий:
1.» Исправить свою Армию на покойных квартирах.
7. Не должно быть зависти, контр-маршам, демонстрациям, — игра юно-военных.
8. С высоты пунктов должно опрокинуть неприятеля в его центре, гнать не давая ему времени опомниться, дабы его истребить, и потом выгнать остаток из Швейцарии, дабы ее совершенно освободить; еще оставшихся можно будет измучить в короткое время легко.
9. Это дело одного месяца. Должно только беречься адской пропасти — методики".
Такой орлиный полет видим мы во всех его предприятиях. Сличим походы Евгения и Марлборука с походами Суворова, и мы узрим разительное различие. Как медленно двигались там войска! Какая здесь быстрота! Как скоро вращается здесь колесо судеб! Беседуя о Польской войне, сказал он мне следующее: «Миролюбивые фельдмаршалы занялись на первую Польскую компанию устроением магазинов. План их был воевать с вооруженною нациею три года. Какое кровопролитие! Кто отвечает за будущее? Я пришел — и победил. Одним ударом доставил я мир и спас величайшее пролитие крови».
Кажется, будто бы сочинитель книги de l’Interet de la monarchie Prussienne, напечатанной в 1796 году в феврале, подслушал сей разговор: за три года пред сим описал он сей способ, только Суворову свойственный, к одержанию победы над неприятелем, к величайшему спасению рода человеческого. Вот как он изъясняется на странице 103. «Потомство будет говорить с изумлением о фельдмаршале, Графе Суворове, о его скорой, неудержимой, решительной привычке нападать беспрестанно на неприятеля, о его хладнокровии среди кровопролитного боя, о его человеколюбии во время победы, а более всего о взятии Измаила, которым исторгнул он мир у Турок, и Варшавы, где так скоро и счастливо положил конец войне Польской. Сей способ не осаждать, а похищать города и насиловать везде победу, по-видимому стоит много крови, но в самом деле ее сберегает, ускоряя мир и не допуская до многих убийственных и бесполезных сражений. Если бы подобным образом учинена была атака на Монбеж, Камбре, Сент-Кентен и н аполе Дегиз; если бы на месте пожертвовали 10000 человек, чтоб пройти вперед, напасть на неприятеля с другой стороны Соммы, вступить в Пикардию и пробраться до самого Парижа, вместо того чтобы, придерживаясь холодной методы, идти на Рейн и заставить потерять союзников 80000 человек войска, то давно 6ы уже не было революции французской, человечество сберегло бы миллион людей, политика миллионы денег, а Европа была бы теперь столько спокойна, сколько она теперь далека может быть от того навсегда. Знаменитый Суворов! Пусть История, благословляя имя твое в веках грядущих, научит по крайней мере всех Полководцев, подражая тебе уменьшать бедствия войны, если уже невозможно научить людей, увековечить мир!
Я читал покойному Князю сие место из помянутого сочинения, которое прислано было к нему от Посла нашего, Графа Воронцова, из Лондона, и он отдавал справедливость Автору, который так удачно вникнул в идеи; я прибавил — в идеи великого и единственного.
Так, поистине, он был единствен. Тщетно старался 6ы я, по образу Плутарха, сравнивать его с Кесарем, или с другим каким-либо Героем Греческой или Римской древности. Конечно, в отношении к дарам природы, Гению принадлежащим, и к нравственным качествам, образующим великую душу, можно найти некоторое сходство; но какое разноцветие увидим мы в кругу деятельности обоих великих мужей, на сценах общественной, военной и политической их жизни, во всей совокупности местного и национального положения их обстоятельств. Кесарь не был бы Кесарем посреди Российкого воинства; Суворов не был бы также Суворовым, в Капитолии. Каждому принадлежит свой век; а природа не щедра в произведении великих мужей.
Суворов был Россиянин! Какое сравнение может быть между Россиею, и древним Римом: сей возникал только веками; сия же в одно осмоенадесять столетие. Начало оной ознаменовано было чудесным Петром первым, творцом своего народа. Его Гений парил над Россиею. По оному начертывала свой предположения Екатерина II и, поборствуя Великому, соделалась сама Великою. Павел I посылает Суворова на низвержение угрожавшей всей вселенной Гидры и конец протекшего для России знаменитейшего столетия, запечатлевается навеки немерцающею славою. Суворов, говорит один знаменитый писатель, сей Бог войны открывает воинству своему таинства науки, которым изучился он у самого Марса; с кем же после сего сравнить его? Характер великого человека, подобно изящнейшей в древности картине Зевкиды, может только составиться из множества подражаний; а наблюдателю столько же трудно найти в Истории и единый сходный образец, сколько Ираклийскому живописцу во всей природе образец для начертания идеала красоты, которую он хотел представить. Таков наш неизрбразимый и несравненный Герой!
Возвращаясь от врат гроба, при всем своем изнеможении, спешил сей верный подданный своих Государей в Столицу, дабы пасть к подножию Августейшего Престола, озарившего его и войско столь многими наградами и щедротами, Но едва въезжает в Столицу Велизарий, как умирает на моих руках с твердостью Христианина, с страдальческим венцом! — Здесь упадает перо мое. Непостижимый Промысел! — Твоей-то воле так угодно было. Я недоумеваю, по благоговею. —
Достойные сподвижники Героя! К вам обращаюсь, вас вызываю я теперь на Италийские поля и на Альпийские горы, на которых пожинали вы, под мудрым предводительством сего нашего отца, лавры бессмертия. Вы краше пера моего можете повествовать вашим семействам, вашим друзьям, как в четыре месяца прошли, пролетели вы всю Италию, в виду страшного неприятеля переплывали реки, преодолевали опасности, противупостановленные вам природою, как будто бы для того, чтоб показать вселенной, что ничто не останавливает Россиянина. Вам посвящаю я сию Историю; ваше одобрение будет для меня бесценною наградою.
Великий муж! Если в Небесной обители твоей любуешься еще ты чувствием, составлявшим все благо твое на Земле, любовию к Отечеству; то воззри с высоты твоей с умилением на славу твою, которую я слабым пером начертывать дерзаю, и озари, со всегдашним твоим ко мне благоволением, лучами истины сие твое повествование»
Обязанностью поставил я себе представить сии разбросанные черты, из которых составится здесь полное изображение нашего Героя; показать ту степень доверенности, которою имел я счастие пользоваться, и те источники, из коих почерпаю свои сведения. Теперь обращусь к самой Истории; я предназначил себе целию соделать ее, по мере сил своих, для всех состояний читателей общеполезною. Для сего распространил я пределы своего повествования, присоединив к оному все относящееся и могущее пояснять происшествия военные и деяния Князя Италийского. В сем отношении будет История сия военная и политическая. Ибо тактика с политикою сопряжена тесными узами. Не одними только движениями и действиями союзных наших войск буду я ограничиваться, но и неприятельскими. Беспрестанно буду обращаться на все тогдашние театры войны в Швейцарии, Неаполе и всюду, и потщусь начертать картину всех военных, политических и дипломатических происшествий во всей подробности, с таковою же подробностью желал 6ы я успеть и в жизнеописании Суворова, представить его характеристику со всеми оттенками. Он 6удет виден в своей переписке с Государями с Министрами, с друзьями, в ежедневных диспозициях армий, в начертанных им военных и политических правилах, словом, во всей оставшейся у меня его Архиве, которая займет большую часть моей Истории. Он будет говорить сам — своим неподражаемым языком. Планы важных баталий и крепостей, с географическою картою Италии, будут выгравированы со всяким тщанием и точностью. Но все, что за пределами 1799 года, не входит уже в план сего моего сочинения. — Только одна Эпоха, которую Герой наш вызвал и сотворил, будет вмещаться в оное.
Прежде, нежели вступлю я в описание Италийского и Швейцарского похода, представляю я здесь послужной его список в самом сокращении до вступления на престол Государя Павла I. Едва ли кто из Европейских Полководцев имел и имеет подобный. Вот он:
Граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский происхождением из Шведской Финляндии; родился в 1730 году.
В 1742 записан Лейб-гвардии в Семеновской полк рядовым.
1747 вступил в действительную службу капралом.
1749 произведен унтер-офицером, и потом сержантом, в которое гремя послан был курьером в Польшу и в Германию.
1754 выпущен был в армию Поручиком.
1756 пожалован Обер-Провиант-Мейстером, потом Генерал-Аудитор-Лейтенантом, и в чине Подполковника отправлял должность Мемельского Коменданта.
1759 был в походе против Пруссаков, под командою Князя Волконского, а после при Генерал-Аншефе, Графе Ферморе, занимал место старшего Дежур-Майора и был в сражении при Франкфурте и при взятии Берлина Тотлебенем.
1761 находился в легких войсках, под предводительством Генерала Берха, при нападении Генерала Кноблоха с многочисленным корпусом при деревне Реихенбахе, на Русский корпус, состоящий из четырех Гусарских и шести Козачьих полков, при шести полевых орудиях, отразил его и принудил отступить к Бреславлю, сожегши между тем сенной магазин, у Вальтдетского Монастыря опрокинул неприятельские пикеты. При Швейднице с 60-тью Козаками напал на Пруский Гусарской пикет, состоящий из 100 человек. Командуя Авангардиею из 4 эскадронов конницы, 4 козачьих полков и 4 пушек, отрезал Генерала Платена, шедшего с 10 и 12 тысяч человек, для освобождения Колберга, державшегося в блокаде, и истребления наших запасных магазинов. При Дризене, переплыв проток с 100 Козаками, дошел в ночь, расстоянием сорок верст, до Ланцберга, отбил бревнами ворота, ворвался в город, полонил два Гусарские отряда около 50 человек, с их начальниками, и сжег половину моста на Варте. С 3 мя Гусарскими и 4 мя Козацкими полками, под Фридбергом опрокинул боковые отряды Платенова корпуса и взял в плен до 200 Драгун и Гусар. Около Штаргарда левое неприятельское крыло, состоявшее из немалого числа Гусар, загнано в болото, а прочие взяты в плен; при сем случае Суворов увяз было в болоте с лошадью. — Оставшись в Ариергарде с бою Козаками и гусарским эскадроном, напал на оба крыла драгунского полка Финкеншшейна и овладел 2мя пушками, и взял 20 человек в полон. Расположившийся сей полк по берегу реки Реги принудил со 120 Гусарами отступить. Недалеко от Аренцвальда с своими Гусарами и партиею Козаков, опрокинул передовые войска, состоящие из двух баталионов с шестью пушками и одною мортирою и около десяти эскадронов Гусар и Босняков и взял многих в плен вместе с Босняцким Начальником Канским; пред самым фрунтом напал на фуражирующих Платеновых драгун, и многих также полонил. С Гренадерским баталионом ворвался в город Голнау, которой после совершенно взят. Тут Суворов ранен картечью в грудь. Под Нейгартеном, с двумя эскадронами, прорубился сквозь помянутой драгунской полк. В Шпаргарде, напавши на Платенов Ариергард, врубился в него, а 5 Декабря сдался город Колберг Графу Румянцеву.
1762 пожалован Полковником Астраханского пехотного полку, и оставался в Петербурге с особливыми повелениями.
1763 поручен ему был Суздальский пехотный полк, которой обучил по новой эволюции и удостоился Монаршего благоволения.
1768 пожалован Бригадиром, и в Ноябре, при начале Польской Конфедерации, командирован к Польским границам.
1769 имея бригаду с Авангардом, пошел вперед к Орше, потом к Минску и усмирил все беспокойства. С полком своим и двумя драгунскими эскадронами командирован к Варшаве у через на дней пришел под оную к Праге. В проходе через Литву укротил мятеж, и беспокойство под Брестом Беляка и Коржицкого с их Уланскими полками, обязал письменно отложиться от конфедерации. Рекогносцируя с ротою Гренадер, одною пушкою, одним драгунским эскадроном и 50 человеками легкой конницы и Козаков вверх по Висле, напал на Маршала Кошелуновского, приближавшегося в Варшаве с 8ю тысячами войска и взял несколько человек в плен. С Деташаментом из 1й гренадерской и двух мушкетерских рот, из егерского баталиона одного эскадрона драгун и 50ти Козаков с двумя пушками, пошел противу десятитысячного корпуса Конфедератов, под предводительством обоих Пулявских. В 20 верстах от Бреста нашел нечаянно на конных Конфедератов, расположившихся в лесу, пробился сквозь две дефилеи, и по нескольких сражениях напоследок неприятель совсем опрокинут и пленные отведены в Варшаву. Тут старший Пулявский убит. Суворов отправился в Лу блин, занял около его укрепленные места и сделал коммуникационные мосты с Краковым и Сендомиром.
1770 Генваря 1 пожалован Генерал-Майором. В Апреле производил поиски с небольшим корпусом над Сендомирским Полковником Мошинским в Клементове, который после занят. Посреди лета вторично разбил его. В исходе года получил орден Св. Анны.
1771 В Марте на походе из Лублина к Кракову овладел Ландскроном. Туш прострелили и шляпу и платье на нем. На возвратном пути овладел местечком Казимиром. В половине Мая опять пошел с четырьмя гренадерскими ротами, мушкетерским баталионом, 8ю пушками и единорогами, 5ю эскадронами карабинер, и 80ю Козаками к Кракову. На пути к Тинецу штурмом взят один Редут, где было до 100 человек и две пушки. Противу Тинеца разбил корпус, из 4000 состоящий, Маршала Пулявского, с 2000 овладевшего замостьем, опрокинул, замостье освободил и сам возвратился в Лублин, везде поражая Конфедератов. Августа 19 получил Орден Св. Великомученика Георгия 3й степени. Около Красностава разбил конфедератского Полковника Новицкого, имевшего 100 человек отборной конницы, а при Стаховиче с 8 или 900 человек самого великого Гетмана Литовского Графа Огинского, с корпусом его из 5000 человек состоящим. За сие 20 Декабря пожалован Орде Св. Александра Невского, — потом с 800 человек разбил конфедератский тысячный корпус у Тинеца, и наконец взял замок Краковский, защищавшийся 400 человек пехоты и 500 конницы, овладел укрепленным местечком 3атором и взял в плен Коменданта со всеми офицерами и рядовыми.
177З осматривал финляндскую границу, разведывая расположения Шведских жителей в Финляндии, в рассуждении происшедшей перемены в правлении. После сего отправился в Молдавию к Армии фельдмаршала Графа Румянцева, и, получив в свое начальство карабинерный и пехотный Астраханские полки, 4 пушки, 100 человек Донских Козаков и 17 порожних лодок, разбил у Туртукая Турецкое войско, из 4000 состоящее, овладел флотилиею их на Дунае из 51го судна и артиллериею из 6ти метательных пушек и 8ми тяжелых орудий, и наконец взял самой Туртукай. — За каковую победу Июня 30го пожалован Орденом Св. Георгия 2го класса. Июля 17 вторично разбил укрепившихся опять на Дунае у Туртукая Турок в числе 7000 человек и взял 18 пушек, 24 чайки и весь их лагерь. В Сентябре месяце с 4 пехотными полками, в двух из них было не более 200 человек и пушками, и 3мя эскадронами Гусар и 100 Казаков, у Гирсовы еще разбил Турецкий корпус, из 11000 человек,
взял всю артиллерию и преследовали почти на тридцать верст.
1774 года пожалован будучи Генерал-Порутчиком, получил 2ю дивизию и резервной корпус под свое начальство. — С 3 эскадронами Гусар и козачьим полком, егерским, кирасир, гренадерским Каре, двумя мушкетерскими и двумя гренадерскими ротами 3000 конницы и 3500 Арнаутов, разбил и опрокинул под Каслуджи главную Турецкую силу, под предводительством янычарского Аги-Рейс-Эфендия — взял несколько сот в плен, 40 пушек и 80 знамен, — в сем году женился на Княжне Прозоровской.
В 1775 получил бриллиантами осыпанную золотую шпагу.
1776 в Ноябре отправлен в Крым.
1777 по прибытии туда в феврале месяце рассеял силы Девлет-Гирея, — и самого его Прогнав в Константинополь, поставил на место его Ханом Шагин-Гирея; в исходе года принял на Кубани корпус и укрепил в шесть месяцев весь берег от устья Кубани до Кавказской линии, пресек и обуздал нападения и грабежи Черкесов.
1778 принял в начальство корпус 60000 человек, бывший у фельдмаршала Графа Румянцева, Турецкий флот, состоящий из 160 судов, в том числе 15 линейных кораблей было, под командою Гассан, Капитан-Паши, прибывший к Крымским берегам для возмущения Татар за возведение Шагин-Гирея в Крымского Хана, принудил возвратиться в Константинополь. Переселил в один месяц из Крыма в Екатеринославскую Губернию около 20000 Греков и Армян, при всех препятствиях Ханских Министров.
1779 получил начальство над Малороссийскою дивизиею, и золотую бриллиантами осыпанную табакерку, с портретом Государыни. — В начале зимы отозван в Петербург, где Императрица пожаловала ему ту самую звезду, бриллиантовую Ордена Св. Александра Невского, которую Сама изволила носить на Орденском платье.
1780 по тайному повелению отправлялся в Астрахань, и для прекращения происходивших тогда в Персии беспокойств сделал нужные приготовления; но, по переменившимся обстоятельствам,
1781 послан в Казань, и принял Казанскую дивизию. В сие время Шагин-Гирей, по возмущению Татар, изгнан был из Бакчисарая, но скоро усмирены, и
— Хан опять возвратился в свою столицу.
1783 по сложении с себя Шагин-Гиреем правления, Нагайских Татар привел в подданство России, которые и учинили 28 Июня в верности присягу; вскоре потом последовали им и Крымские Татары. За что Июля 23го пожалован кавалером Ордена Св. Владимира 1й степени. Оставленный Шагин-Гирей и бежавший за Кубань, взбунтовал Нагайцев, которые однако ж разбиты и прогнаны туда же.
1784 препоручена была ему Владимирская, а
1785 Санктпетербургская дивизия.
1786 В Сентябре пожалован Генерал-Аншефом и отправился в Кременчуг.
1787 во время пребывания Императрицы в Киеве, начальствовал над корпусом, стоявшим на Буге, и во время путешествия ее в Тавриду, сопровождал Ее до Полтавы. При отпуске получил осыпанную бриллиантами табакерку с вензелевым Ее именем. После сего принял команду над Херсонским корпусом и Кинбурнскою страною. В сие время началась новая Турецкая война. Турецкой флот состоял из 11ти линейных кораблей, 7ми фрегатов, 8 шебек, 5 Кирлангичей и 25 канонерских лодок. Российской флот был гораздо менее, а корпус войск состоял из 30000 чел. Турки бомбардировали Кинбурн несколько дней, наконец, по кровавом сражении, 1 Октября совершенно разбиты. Тут Суворов ранен пулею в левую руку; за сию победу Монархиня 17 Октября удостоила его собственноручным лестным письмом, а 9 Ноября пожаловала кавалером Св. Андрея Первозванного. —
1788 начальствовал флотами корабельным из 5ти линейных кораблей и восьми фрегатов, и гребным из 65 легких судов, нескольких галер, плавучих батарей, шлюбок, Ландсон, канонерских ботов и 8 запорожских лодок. — Гребным флотом истреблен весь почти Турецкой флот под Очаковым, бывший под Начальством Генерал-Адмирала Гассан-Паши, и состоящий из 18 линейных кораблей, 14 фрегатов, 7 бомбардирских судов, 27 Шебек, 15 канонерских лодок, 19 Кирлангичей, 9 фелюк. Во время осады Очакова ранен очень сильно пулею в шею; во время же лечения в Кинбурне, от взорвавшегося порохового магазина, отломками ранен еще в лицо, грудь и колено. Очаков 6 Декабря взят приступом. Суворов после сего поехал в С. Петербург, где получил бриллиантовое перо на каску с литерою К. (Кинбурн).
1789 командовал корпусом у Берлата. у Путны разбил авангардию Турецкой армии, а у Фокшан, с 18 тысячами Австрийцев и 7000 Русских, разбил 21 Июля 50000 Турецкой корпус. За сию победу от Римского Императора Иосифа получил богатую табакерку с вензелевым его именем. 11 Сентября, с таковым же Количеством соединенного войска, у Рымника разбил великого Визиря, предводительствовавшего армиею от 90 до 100 тысяч, а посему и крепость Бендеры сдалась на капитуляцию. — Государыня прислала ему осыпанную бриллиантами шпагу, с надписью Победителю Визиря, и знаки Андреевского Ордена, бриллиантами же украшенные. Император дал ему Графство Римской, а Императрица пожаловала Графское достоинство Российской Империи, с наименованием Рымникский, и Орден Св. Георгия 1й Степени.
1790, по заключении между Портою и Австриею мира, Суворов с 28000 человек и 40 орудиями полевыми, 11го Декабря взял приступом непобедимую крепость Измаил, защищаемую 43000 человек.
1791, пожалован Подполковником Лейб-Гвардии Преображенского полка, и в память сей победы вылиты золотые и серебряные медали. — После сего начальствовал над сухопутными и морскими войсками в Финляндии, укрепил тамошние границы, возобновил замок Нейшлот и заложил крепости. Императрица при возвратном приезде его сказала, что он подарил Ей новую гавань.
1792 в конце принял Начальство над войсками в Екатеринославле, Крыму и в новозавоеванной до устья Днестра провинции.
179З Сентября, по случаю празднования мира с Портою, пожалован ему эполет и перстень алмазные, в 60000 рублей.
1794 15.000 Польского войска, бывшего в Российской службе у дотоли взбунтовавшегося в две недели, без всякого кровопролития обезоружил. Во время возмущения Поляков в Кракове, и бывшего кровопролития в Варшаве, с 12000 вступя в Польшу, разбил мятежников сперва у Кобрина, потом под Крупчицким монастырем. Корпус Генерала Сираковского, состоящий из 17500 чел.; 8 Сентября другой корпус 13 тысячный при Матцевиче разбил и самого Главнокомандующего всеми Польскими войсками Генерала Косцюшко, с корпусом 10000 чел. взял в плен. На пути от Праги к Кобылке еще разбил корпус 5000. 24 Октября штурмом взята Прага, защищавшаяся 30000 чел. гарнизона и пресильною артиллериею. Российского войска при сем случае было 44000 (в книге эта цифра зачеркнута и вместо нее рукой дописано 22000 — Прим. Адъютанта). 25 Варшава сдалась на Капитуляцию; 26 го имел торжественный в оную въезд. Ушедшие из Варшавы Польские войска, в числе 3000, 7го Ноября принуждены сдаться. За сии победы и покорение всей Польши, Ноября 19 пожалован Генерал-фельдмаршалом, и получил фельдмаршальский жезл. Прусский Король прислал Ордена черного и красного орла. Римской Император портрет 9 осыпанной бриллиантами в 50000 рублей, и от Государыни получил еще 7000 душ. После отозван в Петербург, осматривал в Финляндии тамошние крепости на Шведской границе, потом отправился ко вверенной ему 80000 армии в Тулчу.
Так Князь Александр Васильевич с нижних степеней службы восходил на высшую фельдмаршала, а потом и Генералиссимуса! Сын Генерал-Порутчика и Сенатора Василия Ивановича Суворова, был он рядовым Лейб-Гвардии в Семеновском полку. С удовольствием рассказывал он, как стояв однажды на часах в Петергофе, отдал он ружьем честь блаженной памяти Императрице Елизавете Петровне, и удостоился получить из ее рук крестовик; как сберегал он сей первый залог Монаршей милости! Подобно Монтекукули, познакомился он опытами с каждым чином и, научаясь сам повиноваться, мог сделаться добрым Начальником.
Но сего еще недостаточно; надобно, чтобы для достижения высших степеней Начальника, разум обогащен был познаниями, душа воспламенялась б примерами Героизма. Младой Суворов, восчувствовав в себе сию надобность, предался изучению языков. Он знал в совершенстве свой природный, кроме французского, Немецкого и Италианского, говорил и писал он по Турецки, по Персидски и по Чухонски. Я видел письмо его на Турецком языке, писанное к Турецкому Адмиралу в Корфу. Персидскому выучился он во время пребывания в Астрахани, а Чухонскому в Финляндии. Он утверждал, что необходимо нужно Начальнику знать язык того народа, с которым ведет войну Вольф, Лейбниц, Гибнер были в молодости любимые его и того времени славнейшие писатели. История древняя и новейшая была школа, в которой образовался его ум.
Там воспламенялось пылкое воображение юноши, когда он видел Александра над гробницею Ахиллеса, Кесаря над статуей сего, проливавших от соревнования слезы. И я буду побеждать, воскликнул и он конечно!!! Восхищался он также врагом России, сказавшем еще во младенчестве; что Александр великий, победив столь много народов, жил больше многих веков, который, разбив Россиян под Нарвою, научил Петра великого сделаться под Полтавою Героем. Удивлялся он неустрашимости, отважности и скорости Карла XII; но не был никогда подражателем сего северного Дон-Кишота. Монтекукули в кампании 1644го с двумя тысячами разбивает 10000 Шведов; из сего извлекает он себе теорию возможного и невозможного. Но кто его знал, тот со мною согласится, что он на войне 1675 года не пробыл бы, как сей, четыре месяца в бездействии. Так укрывался он, в доме родительском, в уединенную свою комнату и тайно беседовал, и жил с сими учителями в знаменитой древности! Отец его, строгий надзор за ним имевший, попросил однажды Арапа Генерала Ганнибала, редких, талантов, воспитанника Петра великого, искреннейшего своего друга, чтобы он зашел нечаянно к сыну и посмотрел, чем занимается шалун. Как удивился Ганнибал, когда застает молодого Суворова в сих упражнениях: но еще более удивился он обширным его сведениям. "Нет, брат Василий Иванович, сказал он по возвращении к своему другу, его беседа лучше нашей; с такими гостями, какие у него, уйдет он далеко. (Сей Анекдот из уст Суворова)
История древняя, Греческая и Римская, пленяя блистательными примерами доблести душу юного Суворова, напечатлела на Российский характер его возвышенность, изящество и оригинальность своих веков. Слова Юлия Кесаря: veni, vidi, vici, пришел, увидел, победил; слова Суворова : быстрота, глазомер, натиск. С таковым, для великих подвигов приготовленным умом, вступает он в первый раз на поприще военное, где практика довершает теорию. — Возгорелась война семилетнею названная. Противу Австрии, Франции и России поддерживал через семь лет обильный собственными пособиями своими Гений Фридриха столь неравную борьбу; она изумила всю Европу и прославила его тактику. На сем поприще научился побеждать Суворов.
Настает новый век России, век Екатерины. Великая Монархиня, обозрев всю Европу и свое владычество, начертывает себе и народам своим путь ко славе и ко счастью. Только распространением пределов своего Государства могла она достигнуть сей цели, дать им прочную безопасность и соделать Россию твердою колонною Европейского семейства. Обильная плодородными землями Польша, и Турция, еще богатейшая своею Черноморскою торговлею, сии сопредельные царства обращают на себя ее внимание. Недолго могли оставаться в сокровенности таковые предположения. Война против Польской конфедерации, а вскоре и противу Оттоманской Порты начинается. Соперничествующие России Европейские Державы начали было умышлять ей преграды. Но Англия умолкла; Ей предоставлены были выгоды торговли. Австрии и Пруссии обещаны части из будущего раздела Польши. Политический эгоизм сделал их равнодушными зрительницами. Пользуясь всюду несогласиями Европы, исторгала Екатерина себе равновесие оной. Все предначинания увенчались лучшими успехами. Войска Российские перешли через Дунай, покорили Молдавию и Валахию, одержали знаменитые победы; флот Турецкий сожжен при Чесме. Последствием сих побед был мир, заключенный в 1774 году в Кайнарджи, основанием которой было уступление России Азова, свободное плавание по Черному морю, свободный проход через Дарданеллы и независимость Крымских и Кубанских Татар. В Польше конфедерация истреблена, и Станислав Понятовский возведен Россиею на Престол. Такими подвигами заключается первая Эпоха царствования Екатерины.
Никогда не достигла бы она сей своей цели, если б не имела сего, только великим людям свойственного преимущества — узнавать и в толпе народной способности и окружать престол свой ревностными и верными исполнителями своих намерений. Мог ли от прозорливости ее сокрыться Суворов, сделавшийся уже известным и своею службою и своими странностями? при другом Дворе и наскучил бы он и прослыл 6ы чудаком. Но она его поняла, — поняла сию личину, прикрывавшую его чрезвычайные достоинства и оттенявшую поступки и обращение странного человека с деяниями превышавшими ум человеческий. Она даже гордилась тем, что его угадывала. Наедине с Ней был он тонкий Политик, глубокомысленный Полководец-философ; при Дворе прыгал, скакал он пред Нею, рассказывал небылицы. Она имела терпение, даже снисходила к его проказам. Сама подносила ему в 8 часов утра водку, никогда не принимала его за туалетом.
Однажды, сидя за оным, увидела Она едущего его в карете, и показала некоторое неудовольствие, встав для встречи его в другой горнице. Докладывавший тогда дела Граф Безбородко осмелился предложить Ей, не угодно ли будет велеть войти ему в сию уборную? — Нет, отвечала Монархиня, за туалетом не принимаю Я Суворова. Да, подлинно, сказал Министр, пережить его можно, а не переслужить. — Она открыла ему поле ко славе, отправив его в Польшу, а потом в Турцию. На первом поприще показал он первой пример своей быстроты; в 1769 году, в самую дурную погоду, и по непроходимым дорогам прошел он с своим войском в один месяц тысячу верст. Нужно было Поляков рассевать, отрезывать их корпусы, держать их в неизвестности и посевать между ими раздор. Он поражал повсюду Мианчинского, а под Ландскроною имел сражение с Дюмурье, на котором разбил Огинского, бежавшего в Данциг. В четвертую компанию против Турок вступил он на новый театр, где непрерывные сражения происходят, от великого многолюдства и от удивительного искусства неприятелей, рассеиваться и опять соединяться. — Там надлежало истреблять их преследованиями. Он взял чудесным образом Туртукай, написав Герою Кагульскому: слава Богу! слава вам! Туртукай взят и я там! Граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский, умев ценить его достоинства отправил сие ею донесение к Императрице в следующих выражениях: «3десь препровождаю к ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ беспримерный лаконизм беспримерного Суворова.» Он об нем говаривал: «вот человек, которой старается уверить, что он глуп, а Европа не верит». Он отправил его с Графом Каменским к Козлуджи, где два соперника Епаминонд и Пелопонид покрыли себя славою, разбив пятнадцатью тысячами 40 тысяч Турок. Мир, в сем году заключенный, прекращает на время военные действия.
Не удовольствовалась Екатерина теми выгодами, которые стяжала Кайнарджинским миром. Покорение Крыма, Тамана и Кубани почитала она необходимо-нужным для обеспечения пределов своих от набегов Татарских и Черноморской своей торговли. Графу Миниху уже поручено сие было; но он победил Татар, а не покорил. Сей подвиг вверяет Она мудрой предприимчивости Князя Потемкина-Таврического и — дети Могомета покорствуют с благоговением великой из жен.
Между тем народы, населяющие те страны, ведут непрерывные междоусобные брани, нарушающие спокойствие сопредельных Российских жителей. Для обуздания их буйства оставался Суворов в 1777 году на Кубани, а в 1778 в Крыму, и занимался в обеих местах строениями крепостей. В Августе сего года внезапно приплыл к Крымским берегам Турецкий флот и угрожал десантом; но Суворов тотчас расставил батареи, устрашил Турок, и умел победить их без сражения. Опять отправился он на Кубань, усмирил и привел к присяге Нагайских Козаков, дав им пиры, к которым приглашались до шести тысяч. Но вскоре возмутились они опять и он должен был предпринять один из многотруднейших походов на Кавказ, и укротил Нагайцев, в самых их жилищах — в ущелинах гор, и возвратился в Кубань.
Непрерывно занимали обширный ум Екатерины способы обогащения Государства своего торговлею; сокровища Индии имели для Нее всю приманчивость. Она приняла намерение вооруженным в Астрахани флотом занять Астрабал, на северной стороне Каспийского моря лежащий, и вторгнуться в Индию, в Индостан. — Тайну исполинского сего своего предприятия вверила она Суворову, который в Астрахани занимался исполнением оного; но ухищрения Англии и неожиданные перевороты в Бенгальской торговле заставили ее отложить произведение сего в действо до благоприятнейших обстоятельств. Доверенность сия свидетельствует, что она знала Суворова не одним воином, но и глубоким политиком. Гейнрих IV не был бы великим без Сюллия, а Сюллий без Гейнриха. Без Петра Великого не 6ыло бы у нас Долгорукова.
Теперь увидим мы, как Она созидает его Героем, отверзая ему уже гораздо обширнейшее и блистательнейшее поприще; мы увидим, как он, родясь фельдмаршалом, не пожалован в сей чин. Екатерина сказала: «Не Я его пожаловала в фельдмаршалы, а Европа и он сам» "Ура! фельдмаршал! — был Ее ответ на его: Ура! Прага наша«. Мы увидим как он был велик не только в науке войны, но и победы. Доселе прославил он себя только первыми успехами в семилетнюю войну. Он уже победил искуснейших Польских начальников, испроверг намерения и чаяния их, разбил Турок во многих встречах, и посевал в душах их семена того ужаса, который вдыхало потом одно его имя, покорил России буйные Татарские Орды и за сие достиг чина Генерал-Порутчика.
Императрица, возжелав обозреть Сама Тавриду, обретенную не оружием, не обагренную кровию, но мудростью Ея политики решилась предпринять туда свое путешествие, дабы присутствием своим оживотворить земли, на которые природа истощила все дары свои; но деспотизм Турецкий поверг несчастных жителей в уничижительное рабство и варварство. Суворов, пожалованный в Генерал-Аншефы и получивший начальство в Кременчуге над расположенною там дивизиею, встретил здесь свою Государыню и восхитил Ее своими новоизобретенными маневрами, предоставлявшими атаку с разительными военными хитростями. Когда Она, с царскою щедротою наградив всех Ее окружавших, обратилась к нему и спросила, чем бы наградить и его, то чудный оригинал просил о заплате трех рублей за свою квартиру.
Из Кременчуга началось плавание по Днепру. На возвратном пути из Крыма поручила ему Императрица в Полтаве представить с войском ту баталию Петра великого с Карлом XII, которая увековечила Его славу и славу России. Точность, с каковою показал он на сем поприще все движения тогдашних войск во всех их мелких подробностях и изобразил во всей живости картину сего незабвенного отечественного происшествия, изумила всех знатоков военного искусства. Каков же в сию минуту был восторг Екатерины! Она стояла на том же поле победы, где положено основание славе и благоденствию Ее владычества. Путешествие сие, предпринятое почти на самые границы Турции, с пышностью и с великолепием, каковым нет примеров в летописях мира, и которые принадлежат только к баснословным векам Мифологии, ответствовало совершенно своей цели. Оно воспламенило всю зависть Порты, а с нею и новую войну. Едва возвращается Императрица в свою Столицу, как уже Турки начинают свои неприязненности заключением в семибашенный замок Российского Императорского Посла Булгакова. С обеих сторон обнародывается война, в которой соделывается участником, по союзу с Россиею, Император Иосиф второй. Он отправляет в Сербию и к Белграду свою армию и тридцатитысячный корпус, под начальством Принца Саксен-Кобургского, который должен был соединиться с Графом Салтыковым.
Первое стремительное нападение шести тысяч Турок было на Кинбурн. Суворов с 3мя Козацкими полками и одним пехотным отражал их. Сражение было столь упорное, кровопролитное и убийственное, что не походило более на сражение; но друг друга резали. Под ним убита лошадь и он ранен в плечо. В сем положении побежал он к реке и, сняв с себя платье, вымывал рану. Подоспели шесть эскадронов Кавалерии и несколько Инфантерии, и Кавалерия решила сражение. Он о сем деле говаривал: с я тут отучил Турок от десантов, до которых сам не охотник». На Кинбурнской косе построил он батарею, которая весьма много способствовала осаде Очакова и действиям флота Принца Нассау-Зигена.
Принц Кобургский, устрашенный в Фокшанах многочисленною неприятельскою армиею, посылает к Суворову в Берлат просить его помощи, и сей делается спасителем его и его корпуса. Удачи, которые Турки имели всегда над Австрийцами, осаждав даже некогда Вену, возгордили их столько, что они считали сих за ничто. Суворов знал своих неприятелей и своих союзников; первые нападают с отчаянным стремлением. Быстротою своею он всегда сему предупреждал, тем более, что до нападения имеют они обыкновение окапывать обширные свои лагери с повозками и тяжелую артиллериею. Нападая на них во время сих работ можно их тотчас расстроить, а холодное его ружье обращало их в бегство. Знал он также флегматическую Цесарскую медленность, которая давала всегда неприятелю время оправляться, и оборонительную систему их, ему столь ненавистную; знал он наконец, что Генерал Австрийский в начальствовании своем стеснен, Офицер не имеет духа Офицера, а всякий солдат под его начальством будет побеждать. Через тридцать семь часов приходит он чудесно из Берлата в Фокшаны. Принца Кобургского, трижды с трепетом и отчаянием к нему приходящего, к себе не впускает. Отдохнув с час, дает приказ, что он в полночь нападет на неприятеля. В полночь переходит реку Путру. Австрийцы составляют правое и левое крыло, Россияне центр. Турецкой Кавалерии противопоставил он пехоту. Тут показались штыки, неприятельский 50000 корпус 18ю тысячами союзных обращен в бегство и Суворов возвратился в Берлат.
Он три раза просившего с ним увидеться Принца Кобургского к себе не впустил. Вот черта странности; но Вот его оправдание: «свидания не нужны. Я уверен, что друг мой Кобургский не согласился 6ы действовать так как я кончил. План атаки моей был не тактический. Мы 6ы всю ночь провели в прениях дипломатических, тактических, энигматических. Меня 6ы загоняли. — А неприятель решил бы наш спор. Он 6ы разбил Тактиков. — Вместо того, ура! с нами Бог!!!»
Недолго оставляли Турки в покое Австрийцев. Получены известия, что Гассан-Паша выступил из Измаила и намеревался напасть в некотором расстоянии на Князя Репнина, потом поворотить левым своим крылом. Между тем большая Турецкая армия, под начальством верховного Визиря, долженствовала пройти Дунай и прямо через Браилов напасть на Австрийцев. По поводу сих известий союзные армии делали, разные движения. Принц Кобургский пошел навстречу Гассан-Паше для воспрепятствования ему соединиться с Верховным Визирем. Суворов оставил Берлат и подвинулся к Пучени, дабы быть вблизи. Принц Кобургский уведомляет его о приближении стотысячного корпуса, стесняющего уже его Авангард. Иду, написал он ему в ответ по-российски, и через два дня он с ним соединяется у реки Рымника. Россияне и Австрийцы переплывают без мостов реку довольно глубокую, и в величайшей тишине приближаются к неприятелю. Прибывший теперь Российский корпус занял левое крыло, Австрийский же центр и правое. Тут показал он мастерство свое в сформировании из союзной Инфантерии малых батальон-каре, дабы облегчать движения армии и в промежутки пропускать Кавалерию в случае нужды. Двадцать пять тысяч разбили при Рымнике сто тысяч неприятелей, получили в добычу весь их лагерь, Артиллерию и амуницию, и верховный Визирь бежал в Браилов. Суворов покрыл себя новою славою, сделавшись вторично спасителем Кобургского, который остался вечным его другом, как то покажут письма его в четвертой части сего сочинения. Оба раза показал он, что слава Отечества и слава союзников для него равно священна, и что он не знал зависти, только мелким душам свойственной. Знаменитая сия победа имела последствиями взятие Бендер и падение Белграда. Екатерина и Иосиф восчувствовали в одно время движение признательности: оба пожаловали ему Графское достоинство своих Империй, и наименование Рымникского, к фамилии присоединенное, увековечит память сей знаменитой победы.
На пути побед является нам теперь Измаил. Сия твердыня Порты, сооруженная на заливе Дуная, ограждая, так сказать, ее сердце, могла назваться ее ключом. От Султана предписано было защищать ее до последней капли крови. Гарнизоны Бендерский, Акерманский и войска, от Рымника бежавшие, составили в ней не Гарнизон, а армию. Уже около семи месяцев осаждали ее. Но она пребывала непреклонною. Суворову был поручен сей подвиг, и он посылает требовать сдачи. «Доколе Дунай не остановится в своем течении, доколе небеса не ниспадут на землю; дотоле Измаил не сдастся Русским», был ответ Паши. На сие Суворов послал сказать гордому Осману, что он дает ему честное слово, что сего же дня возьмет Измаил приступом, и сдержал сие и Слово. Донесение его к Императрице было: «Гордый Измаил у ног Вашего Императорского Величества. А рапорт к Потемкину : „Российский флаг на стенах Измаильских“.
Преследуя здесь не прерывающийся полет нашего Героя, не буду говорить о подробностях сей осады. План объяснит оную в своем месте гораздо лучше. Нужным почитаю только приметить, что взятие сей крепости было необходимо нужно для ускорения со славою мира. Заключение сепаратного Австрии с Турками мира, положение России после столь продолжительной войны в таких странах, где продовольствие армий столь затруднительно и сопряжено с столь великими издержками; все предписывало сию меру. И между тем были писатели, которые опорочивали Суворова и обвиняли его в варварстве и жестокосердии! Кто был при взятии городов и крепостей, видел, как войско у стен доходит от голоду и изнурения до отчаяния и вдруг с опасностью жизни вторгается в город, тот признается, что на первых днях никакая власть буйствующих и беснующих сих тысяч каждого народа удержать не может. Друг человечества будет оплакивать невинных жертв, падающих под лютостью извергов. Он захочет покрыть завесою потоки крови. Но так всегда текла река времени, всегда орошались слезами победоносные лавры, всегда искупалось кровию благоденствие народное! И самое благо рождается с болью!
Если бы Измаил не был взят в 1790 году, не было 6ы мира и, может быть, 1791 год полил бы кровавым дождем.
Здесь помещаю я заметку, им мне диктованную, которая покажет, что он не был еще доволен быстрыми успехами сей Турецкой войны: „Если с Турками воевать, то должно со всею силою на них напасть и гнать со всею быстротою в самом начале. Лучшие их воины Янычары. Они все люди торговые и по закону имеют позволение, для окончания своей торговли, до полугода не являться на службу. По корысти своей они сим пользуются. А прочее все сволочь, ее разбить и разогнать не трудно. Это было упущено!!!“
В 1791 году в Декабре заключен был в Яссах окончательный мир, в силу которого Порта уступила России на вечные времена Кубань, Крым, Очаков с его окрестностью по Днестр; таким образом присоединила она к своему владению всю прежде бывшую малую Татарию. Теперь под тенью масличной ветви, казалось, надлежало бы Суворову отдохнуть на своих лаврах и от своих ран. Но деятельная Екатерина знала деятельность Суворова; только в сей стихии жили они оба. Она поручает ему начальство над сухопутными и морскими силами в Финляндии и все укрепления тамошних границ. Едва произнесла Она сии слова: до вас будет дело в Финляндии, как уже он бежит из Дворца, садится в кибитку, и на другой день пишет к Ней из Выборга, что он там ожидает Ее повелений. Укрепления им сделанные привели поистине финляндские границы в безопасное оборонительное состояние и 6удут навсегда свидетельствовать его искусство и удивлять Инженеров. Оттуда, для таковых же предположений, отправлен он в Крым, и везде он Отечеству полезен.
В продолжение войны Турецкой буйные Польские головы, пользуясь замешательствами Европейскими, свергли с себя Конституцию, данную им в 1775 году Екатериною, и издали в 1791 году новую. В силу одной статьи оной Корона Польская объявлена наследственною; и тогда Государство сие могло 6ы установить себя Монархиею независимою и, при пособиях Франции, Турции, Швеции, сделаться для соседей страшным. — Россия, вовлеченная в две войны, Австрия и Пруссия, вызываемые по Пильницкому трактату французскою революциею на ополчение, принужденно играли роли равнодушных зрительниц; Пруссия даже, по каким-то политическим видам, принимала сперва в преобразовании сем деятельное участие.
Дух мятежа проник уже в Российские провинции, от Польши при первом разделе отторгнутые. Теперь, по окончании войны Турецкой, решилась Императрица наказать Поляков за тиранские и варварские поступки, над войском Ее в Варшаве учиненные, и за нарушение гарантии ее, под которою состоялась прежняя конституция.
1775 года в кабинете Ее определено было уничтожение Польского Королевства, снятие с главы Станислава той Короны, которую ее десница возложила. Суворову приказывает она идти в Польские провинции, и в пятнадцать дней умел он, кротостью и снисхождением, обезоружить без кровопролития 8000 Поляков.
Прусский Король поднял также свое оружие и с соединенными Российскими силами, под начальством Ферзена и Дерфельдена, разбил Поляков в Закройчиме. Но нечаянно в Государстве его появившиеся беспокойства принудили его оставить блокаду Варшавы; Ферзен, от него оставшийся на левом берегу Вислы, не мог с Суворовым соединиться. Все, казалось, предвещало продолжительную, кровопролитную борьбу. Но вдруг является человек, пред которым все падает: ибо он имеет ту непреоборимую силу, которую дает один Гений; он торжествует над числом, над отважностью, над воспалением умов, над отчаянием народа; он ниспровергает препятствия, которые только предрассудки простолюдинов называют непреодолимыми. К несчастью вольности Польской Суворов был таков. Всем начальникам войск дает повеление собираться в Варновиче на Польской границе, сам выступает он 14 Августа 1794 года. Из Немерова с 8500 в восемь дней, невзирая на беспрерывные дожди и разлития вод, он в Варновиче. Здесь несколько дней отдохнув, запасает он войско на месяц хлебом; он узнает, что Граф Ферзен на левой стороне Вислы от него отрезан. Другого полководца сие бы остановило; но его — никогда. Он действует один. — Все войска соединяет в купу, неприятель делает то же: сражение должно решить все. Из Варновича пошел он в Ковну и — соединясь с несколькими полками, составил армию из двенадцати тысяч; с сею двинулся он против Сираковского в Кобрино. Польская армия занимала там самое выгодное положение: она была окружена болотами и лесами и прикрыта пятью большими батареями. Суворов велел Козакам, не дожидаясь Инфантерии, броситься на войска Сираковского. Они тотчас рассеяли его Авангард, положили на месте 300, взяли в полон 100 человек; в Кобрине нашли наполненные хлебом магазины, всегдашние плоды его быстроты. Потом Инфантерия бросается в болото на плечах перетаскивает четыре пушки и, после нескольких выстрелов, нападает штыками, и кто поверит? Сираковский, невзирая на выгодное свое местоположение, на превосходное число своих войск и на силу своей артиллерии, уступает место сражения, бежит, и — ночь разделяет сражающихся.
Под Брестом Литовским настигает его Суворов. Опять Русские были встречены ядрами и картечами. Тут было сражение упорнейшее и кровопролитнейшее: ибо из тринадцаци тысяч Поляков спаслось не более трехсот. Корпус же Суворова, за разными отрядами, состоял только из 8000.
Лестно слышать справедливые и беспристрастные суждения иностранцев о нашем Герое. Здесь помещу я глубокомысленные одного самовидца примечания на две баталии; он говорит: На сии две баталии должно делать много замечаний. Обе они чрезвычайны по своим подробностям и важны по своим последствиям. Во первых мы видим, что Суворов и в частных действиях следует той же системе, которой и в Генеральных сражениях. Та же быстрота, та же стремительность, и всюду успех. Всегда имея меньшее число, он не останавливается в счете, он нападает, и должно приметить, что здесь нет ни дерзости, ни безрассудности; ибо он знал, сколько его войска превосходили Польские, а он Сираковского. Следовательно достоинство долженствовало пополнить число. Между тем Поляки не Турки. Они действовали по-европейски. Их артиллерия была в лучшем положении, многие их Офицеры служили в регулярных войсках, и они имели много иностранных Офицеров. Между тем Суворов наступает на них, как на Мусульманов; но опять повторю, здесь нет ни недостатка расчетливости, ни безумной дерзости. Это расчет, это необходимость и сие доказывает он ясно: ибо он действует раз лично. Действуя с Турками, Суворов не боится ни их артиллерии, которою не умеют они управлять, ни их пехоты, которая нестойка. Он боится только их Кавалерии, которая одна была 6ы страшна для всей Европы, Следовательно маневр его был тот, чтобы стесненными колоннами, которых Кавалерия их опрокинуть, а дурная артиллерия раздробить не могут, идти на них прямо. В руках же Поляков боится он сего оружия. Что же он делает? Он делает артиллерию бесполезною. Он нападает на нее с егерями, а наипаче с Кавалериею, потому что неприятельской он не страшится. С беспорядком скоропостижно бросается он на пушки. Он изумляет неприятеля, и так его стесняет, что едва дает ему время помыслить о ретираде. Так измученный Поляк возвращается с бешенством, а Россиянин спокойно и с твердостью его преследует; он отнимает у него артиллерию, с которою сей почитал себя непобедимым, и неприятель, потеряв голову и быв не в состоянии опомниться, несмотря на свою отважность и на величайшее отчаяние, истреблен.
Сего самого Суворова, который предпринимает меры столь верные, хотя и противоположные, для одержания победы над двумя народами столь различными, вскоре увидим мы, как он будет показывать все тонкости стратегии и тактики и побеждать новых и страшных врагов теми же самыми способами, которые доставят ему торжество над ними. Сверх того доверие к Суворову солдат возносит его на вышнюю степень и дает ему место наравне с Александрами, Ганнибалами, Кесарями, Густавами, Гейнрихами IV, Тюренями; и сие доверие непосредственный дар Неба, истолковывает множество феноменов, достаточного разрешения и пояснения которых не может дать суждение.
Вскоре Граф Ферзен взял в полон Косцюшко (По привезении его в С П.бург, был я употреблен при допросах, деланных как ему, так. и прочим Полякам. Все ответы и все бумаги доказывали, что предпринятое Поляками возмущение было дело отчаяния, свидетельствовавшее в полной мере свойственное им и Начальнику их легкомыслие), главного начальника войск сего идола своего народа. Со взятия его в полон дух Поляков начал упадать. Суворов соединился с Ферзеном в Станиславове. Армия его составилась из 22000. Он преследовал неприятеля в шести тысячах до Кобылки, где было сражение весьма упорное. Они все были истреблены, только 400 попались в полон. Тут действовали Козаки, Инфантерия еще не подоспела. По окончании через четыре часа продолжавшегося сражения все войска под Кобылкою расположились лагерем. Суворов занял центр, Ферзен левое, а Дерфельден правое крыло.
Тогда принял он сие отважное намерение взять штурмом Прагу, предместие Варшавы, тремя траншеями обведенное, наилучшим образом страшными батареями из ста четырех пушек и мортир и тридцатитысячным гарнизоном защищаемое. Это был сугубый приступ, и через четыре часа все кончилось. Тринадцать тысяч Поляков легло на месте, более двух тысяч потонуло в Висле, пленных было до 14000.
В каких летописях мира есть примеры, чтобы когда либо предпринята была военная операция столь отважная и бесстрашная, в четыре часа выполнена столь искусно, и была столь знаменита своими последствиями. В один день погас огнь возмущения; престол, через несколько веков привлекавший зыблемостью своих опор столь многие бури, пал и Польское
Королевство исчезло. Можно ли по масштабу тактики судить Суворова? Темпельгоф, назначающий движениям самым мелким армиям и магазинам пункты, признал бы сей штурм несообразным с правилами; а Лойд, славящийся первым Теоретиком, так же 6ы в заключениях ошибся, как он ошибся о Россиянах в семилетнюю войну, напророчив, что войско сие никогда не будет славным. Он за6ыл, что время и обстоятельства, а паче Гений, перерождают народы и войска. Суворов знал, что Прагский гарнизон состоял из бродяг, без дисциплины, что не было между ими единодушия. И вот уже и довольно. Великое, единственное в нем было то, что он величайший тактик, а тактика не видна. Подобно Богу войны, сокрывается он, а всюду победа возвещает его бытие. Поляки думали, да кто с ними и не думал, что осада будет в правилах? Они ничего не упустили по науке. Но здесь чрезвычайность. Они погибают в хаосе. Постигнув тайны войны и победы, приобрел он самонадеянность; он знал, что одно его имя составляло армию. Такому великому человеку должно удивляться, размышлять о примерах, которые он нам дает, а не обезьянствовать. — Кто передразнивает, тот не подражает.
Взятие приступом Праги делает эпоху в военной Истории; а потому нужным почитаю я поместить здесь тогдашнюю диспозицию армии для каждого любителя военного искусства.
План приступа содержал 16 пунктов.
1) Армия 22го Октября в 5ть часов утра выступит в поход от Кобылки под Прагу, тремя колоннами, по трем разным дорогам, и расположился лагерем около Праги.
2) Правым крылом будет командовать Генерал-Лейтенант Дерфельден, центром Генерал-Лейтенант Потемкин, а левым Генерал-Лейтенант Барон Ферзен.
3) С следующей ночи, как скоро армия расположит лагерь, пред каждым корпусом выставить батареи, из коих весь день палить в батареи неприятельские и причинять им сколько возможно более вреда. Цель сих батарей состоит в том, чтоб привести в беспорядок неприятеля, заставя думать его, что хотят начать правильную осаду, и дать Генералам, Начальникам колонн и Офицерам время и удобность под защитою пушек, еще раз осмотреть пункты колонн и пункты атаки»
4) В ночь с 2З на 24 начнут 7ю колоннами; четыре колонны пойдут вправо, две в средину к леву и одна левым крылом к берегу Вислы.
5) Пред всякою колонною будут следовать 128 оружейных мастеров и 272 работника. Первые должны отнимать неприятельские аванпосты не стреляя, защищать работников, стрелять по неприятелям, настигая их на земляном валу, а самим между тем подвигаться вперед, Работники будут очищать дорогу от убитых и нести фашинник, решетки и лестницы; сверх сих работников каждый баталион будет иметь еще по 30 работников с ретраншаментными орудиями.
6) Как скоро первая колонна правого крыла ударит штыкам на неприятельские ретраншаменты; то пресечет сообщение и отступление к мосту.
7) Вторая и третья колонна, как скоро примется за работу и батареи; то выстроится на большом месте в порядке баталии.
8) Четвертая колонна, преодолев все препятствия и захватив двух конных ратников, немедленно овладеет Парком.
9) Три последние колонны сделают атаку получасом позже за тем, чтоб неприятелю, которой гораздо многочисленнее с правого крыла, дать время броситься с другой стороны и тем более увериться в успехе предприятия.
Седьмой колонне в особенности приказано маршировать к приступу прямо на остров маленькой речки, и если можно послать один отряд налево к берегу Вислы, дабы первой колонне оказать помощь, в пресечении неприятелю побега на мост.
10) Как скоро колонна пробьется и придет в порядок; то прямо с саблею и штыком должны нападать на неприятеля и рубить.
11) Резервы каждой колонны, состоящей из двух баталионов и двух эскадронов, и те, кои идут за полковыми пушками, будут маршировать в линию в 150ти шагах позади каждой колонны, тотчас станут в порядок на парапете первого отряда и, сколько возможно, с своими работниками уравняют дорогу для Кавалерии.
12.) Как скоро все колонны овладеют вторым ретраншаментом, то вступят в улицы Прагские и будут поражать штыками неприятеля, а не останавливаться на безделках, как равно и не входить в дома; потом резервы займут второй ретраншамент в том же порядке и с такою же целию.
13) В то же время вся полевая артиллерия, состоящая из 86 пушек, займет внешний ретраншамент и будет поддерживаема третьею частью Кавалерии, другие две трети будут стоять на обеих крыльях, наблюдая их расстояние.
14) Козаки останутся на тех самых местах, которые будут им назначены позади колонны; те, кои будут находиться между четвертою и пятою колонною, в начале приступа должны приблизиться к ретраншаменту и кричать: ура! А те, кои будут держать пост на берегу Вислы, должны расположены быть так, чтоб составить круговую цепь.
15) Действовать с наибольшим стремлением и жаром против вооруженных, но щадить жителей обезоружных и тех, кои будут требовать пощады.
16) Как скоро все будет окончено, то искать места удобного для батарей, расположить там полевую артиллерию и немедленно со всею силою стрелять из пушек по городу Варшавы.
7 Ноября 1794, вся Польша принадлежала России. Таким образом, продолжает здесь иностранный Историк, кончилась одна удивительнейшая в летописях беспримерная кампания; в течении двух месяцев, земля обширная, народ из двенадцати миллионов состоящий, нация вооруженная, воспаленная, сражающаяся на своей земле и за свою независимость, покорена двадцатью двумя тысячами человек, которые преобразованы в двадцать две тысячи героев. Но нация сия не покорена на время, не занята, как говорится, по военным законам на срочное время, доколе трактаты решат ее участь. Нация сия присоединена к Империи народа победившего, и должна впредь повиноваться тем же законам и тем же Государям. Из всего явствует, что победители обязаны всеми своими выгодами не большинству числа. Все в происшествии сем должно относиться Гению человека, которой руководил сим предприятием, обстоятельства ему не вспомоществовали; он сам один все сделал. Он-то, знав и людей и дела у заставил все содействовать успеху своих видов. Он-то, сделав план, выполнил оной с большею скоростью, нежели нужно было изъяснить оной словами. Он-то быстротою, искусным, точным и верным распоряжением походов и движений, отважностью своих нападений, изумлял своих неприятелей, не давал им времени опомниться и всегда их разбивал. Он влил в душу своих воинов жар и силу свыше человечества, вдохнул в них столько единодушие и согласия, сколько между соперниками страха, замешательства и беспорядка. Он-то великодушием, благостью, правосудием, пленял побежденных до того, что вдыхал в них столько же доверенности после победы, сколько страху прежде оной. Он тот, который по всем сим правам сделался достойным имени великого человека, которое правосудие века и потомства дарует его памяти. — И между тем, сего самого человека клеветали, описывали варваром, Аттилою, который ничего более не знал, как резать и проливать кровь, а особливо в рассуждении Польской кампании дерзали изображать его столь ложными красками! Будущие поколения будут судить и обнаружат причины и побуждения такой клеветы. Он уже отмщен мнением своего Отечества, наградами великой Екатерины, приявшей из победоносных его рук новое царство.
Обратимся теперь к нравственности победителя и покорителя Польского Королевства. К нему высылает Варшава депутатство. Какая разительная картина! В палатке своей обнимает он их, бросает с себя свой меч, кричит: покой!!! Депутатство в изумлении видит в страшном Суворове, Суворова человеколюбивого.
Когда ему предложили оставить у себя Аманатом первого начальника революции Графа Игнатия Потоцкого, присланного к нему из Варшавы для переговоров, то он тотчас отверг такую недостойную мысль. «К чему удерживать залог? Все пленные и без того свободны. Впрочем это преступление — изменять доверенности пришедшего для переговоров неприятеля».
Король Польский просил его об освобождении из полону одного своего любимца. Не хотите ли, Ваше Величество, другого? Король остановился. — Я вам дам сто, двести, триста, четыреста, пятьсот. — Так чтил он в нем скорбные чувства человечества, доставя им отраду благодетельствовать!
При торжественном, пышном въезде в Варшаву принял он поднесенные ключи города, поцеловал их и подняв к Небу, воскликнул: « Всемогущий Боже! благодарю Тебя, что не столь дорого искуплены ключи сии, как…» Тут обратился он к Праге и глас его от вздохов пресекся. — Все пребывание его в Варшаве ознаменовывалось чертами человеколюбия и покорило ему сердца Поляков. В первой день въезда своего в Варшаву написал он в С. Петербург следующее письмо: «я знаю, что Всемилостивейшая Государыня наградит меня. Но величайшею наградою почту я себе, если Она возвратит чин Капитана первого ранга разжалованному вечно в матросы Валранду, мужу сестры храброго Адмирала Круза». Он обещал ей еще в Херсоне быть ее ходатаем. Теперь он не забыл. Разумеется, что желания его исполнились. Вот черта души! — Я не распространяюсь. —
Какое обширное поле для размышлений наблюдателя представляет Польское Королевство! Издревле в самых недрах Конституции своей питало оно семя своего разрушения; и удивляться должно, как оно, под сению толиких злоупотреблений, могло устоять столь много веков. Естественное положение Польши было всегда революционное. Каждое упразднение престола навлекало при новых выборах бурные возмущения, оправданные как будто бы коренными постановлениями. Власть законная долженствовала существовать в генеральном Сейме; но всегдашние конфедерации уничтожали оную и присваивали себе даже право на жизнь и смерть. История многих столетий сохранила нам примеры кровопролитнейших сих междоусобий. При домогательствах Короны всякая партия истощевала свои ухищрения и казну. Уничтожение такового буйного государства было торжество мудрой политики Екатерины. Она избрала к тому орудием своим Суворова. Теперь в Таврическом дворце покоится он на своих лаврах, — лежит на соломе. — Какое чувствительное позорище! признательная Екатерина, и благоговеющий Суворов! —
В столице обдумала с ним Императрица тот важный план, что6ы остановить бурю французской революции и даровать спокойствие Европе. Он был назначен ее диктатором и восемьдесят тысяч войска были под ружьем. Уже ядоносные правила французских Пентархов начали отравлять всю Европу, ошибки союзников возвеличили и умножили успехи двадцати четырех миллионов народа, слившегося во едино. Доселе Екатерина ограничивалась едиными угрозами; теперь решилась Она действовать. — Суворов горел желанием сделаться избавителем Европы. Все его внимание устремляется на сии новые поля. Он предугадывает все победы и неудачи обоюдных сил (Когда по газетам увидел он, что Алвинци и Давидович, Австрийские Генералы, между собою рассорились и разошлись, то он тотчас написал к Российскому Послу, Графу Разумовскому, в Вене письмо, в котором назначил места, где будут они разбиты Бонапартом, и сие с6ылось). С дозволения Императрицы написал он также им на французском языке сочиненное письмо к Шарету, начальнику Роалистов, достойное помещения.
Герой Вандеи, знаменитый защитник веры отцов твоих и престола твоих Государей! Бог сильный во бранех да блюдет тебя во всякое время! да исправит десницу твою сквозь толпища многочисленные врагов твоих, кои от единого мановения перста сего Богамстителя падут рассеянны, яко лист, ветром севера отторженный!
И вы, бессмертные Вандеяне, верные хранители чести французов, достойные сподвижники Героя вами предводительствующего, восстановите храм Господень и престол Государей ваших! Нечестивый да погибнет и путь его да потребится! Тогда мир благодеющий да возродится паки, и древний стебль лилии, преклоненный долу, да восстанет посреди вас, блистательнее и величественнее!
Храбрый Шарет, честь французских рыцарей! Вселенная исполнена имени твоего, изумленная Европа созерцает тебя, тебе удивляюсь я, тебя приветствую. Бог избрал тебя, как некогда Давыда для наказания филистимлян. Благоговей пред судьбами Его, стремись, ополчайся, рази, и — победа последует стопам твоим!
Таковы суть желания война, который, поседев на полях чести, всегда зрел победу, увенчивающую упование его на Господа сил! — Слава Ему! ибо Он есть источник всякой славы! Слава тебе! ибо ты Ему любезен.
Обратимся теперь к положению Европы в 1796 году. Уже четыре года обуревались все владения ее гибельными последствиями французской революции. Франция ужасала своими ратниками, воспаленными мечтательною и заразительною вольностью, и военным своим положением. Италия ей покорена, Германия отверста. Австрия, изнемогающая от недостатка в военной силе, от истощения своих финансов, и от волнующихся народных мыслей, колебалась в своей политике. Пруссия пребывала в непостижимом бездействии. Англия, от твердой земли отчужденное Государство, изменялась попеременно в своих видах и намерениях. В таковом состоянии расслабления готовились три страшные французские армии наводнить всю Германию, и преобразить древнюю сию Монархию в республику. Тогда готовился Суворов вступить с войсками на сие поприще, воскресить Германскую конституцию, и со всеми союзными войсками двинуться во Францию. Все было готово; — но 6го Ноября 1796 года, в одно мгновение все сии замыслы исчезают. Екатерина, великая из жен Монархиня, мать отечества, скончалась. — Россия и Европа осиротели, и Суворов со сцены блистательной сокрылся в уединенную деревенскую хижину. Щадя чувствительность читателя, оставляю я сии печальные воспоминания. — Суворов в селе своем занимался чтением, исправлял должность дьячка и пономаря, был добрым и любезным соседом; но и там жил в своей стихии и мысленно парил к театру войны. Здесь потешу я перевод французской бумаги, которая обнаруживает единственный полет его мыслей, в отношении к тогдашнему положению Европы.
Граф Суворов диктовал 5 Сентября 1798го в деревне своей Каншанске, Генерал-Майору Прево де Лумиаку :
"Австрийцы, они должны с бесстрашием отстаивать Рагузу, а не Триест, если б это стоило и тридцатилетней войны. Обстоятельства переменяются, так как и их оружия переменны ежедневно, не так как у меня холодное ружье.
Англичане, они слабы на сухом пути, кроме обороны своих берегов. Но какой перевес на море! Десантов во Франции не делать. Они не должны переставать нападать на колонии. Они слишком много разделяют свои силы в канале и в Средиземном море. Это значит действовать оборонительно, а сила их предписывает им действовать наступательно. Так погрешил Нельсон. Он слишком наблюдал пункты. Они должны быть настоятельны.
Саксония должна оставаться нейтральною, но не Бавария, так как и прочие имперские Принцы до Гановера.
Турки потеряв даже Грецию, тем более будут принуждены вступить в войну под призраком обещаний получить опять Крым.
Россия будет несколько обеспокоена Персиею, но это будет, fragilite ломкость, постараются против нее поставить Кабарду и Черкес; это тоже, против Швеции должна она иметь 24000 человек с резервами, с хорошими штыками и проворных. На море она гораздо сильнее. Она разобьет Шведский флот, а лишние свои суда отдаст Англичанам.
Дания выиграет более против Шведов, нежели в другом месте. Лучше оставаться ей нейтральною, если она не будет действовать за Англичан.
Интерес Кабинета Прусского есть тот, чтобы доводить до величайшего ослабления Австрийцев и чтобы терзать гидру России. Король будет с французами. Обе сии державы нападут на него с поспешностью, каждая с 60000, если он не будет на их стороне, или останется нейтральным.
Со времени прошедшей войны Турки имеют недостаток в людях, разве подкрепит их Франция. Тогда будет Россия сражаться с 60000 и 30000 резервными. Флот ее будет иметь убежище в Севастополе.
Австрийцы и Русские будут действовать противу Франции каждые с 100000, и правила:
1. Ничего кроме наступательного.
2. Быстрота в походах, натиск в нападениях, холодное ружье.
3. Не нужна методика, глазомер,
4. Полная мочь главнокомандующему.
5. Нападать и бить неприятеля в поле.
6. Не терять времени в осадах, разве Маинц, как пункт для Депо. Иногда обсервационным корпусом предпринять блокаду. Брать крепости приступом или штурмом; менее теряешь
7. Никогда не разделять сил, дабы стеречь разные пункты. Если неприятель их перейдет, тем лучше, он приблизится, чтобы его разбить.
8. Таким образом нужен только обсервационный корпус на Страсбург, еще один летучий к Луксенбургу. Идти далее сражаясь, не останавливаясь прямо до Парижа, как главный пункт, не останавливаясь в Ландау, разве чтобы наблюдать оный, а не для ретирад, о которых никогда не должно мыслить, но для транспортов, и никогда не заниматься пустыми маневрами, контр-маршами или, так называемыми, военными хитростями, которые ни к чему не годны, как только для бедных Академиков.
9. Италия, Нидерланды последуют легко в Париж. Король Сардинский соединится. В Италии есть еще довольно пылких голов, а остальные вступятся за общее благо.
Король Неаполитанский возродится. Англичане очистят Средиземное море. Не мешкать. Ложная осторожность и зависть, — головы Медеи в Кабинете и Министерств. Суворов и Кобургский родятся как юный Марлборуг.
Отдаю я глубокие сии его мысли на суд наблюдателю беспристрастному, и он, обозрев картину тогдашнего времени, найдет, что великий человек имеет особенную, ему только свойственную, верную точку зрения., Таковая же печать особенности видна и в следующих его сочинениях, которые так приноровлены к образу мыслей, и национальности солдата и офицера, что почти вся армия вытвердила их наизусть и они сделались, так сказать, символами службы. Надобно было быть в артелях солдатских и видеть, с каким удовольствием слушали они сии наставления своего боготворимого начальника. Каждое слово, каждая мысль впечатлевались, врезывались в их сердца, Они, служа под начальством сего никогда непобежденного, удостоверились опытами в истине всех его наставлений. С каким внутренним удостоверением повторяли они сии слова: пуля дура, штык молодец! Сии две бумаги требуют зрелого размышления и суждения: ибо они способствовали успеху многих сражений, более нежели как то думать можно. Идеи его столь же оригинальны у сколько и велики. Они возвышали души солдат, и заменяли храбростью там, где военная наука была бы бесполезна. Они достойны того, чтобы их предать здесь.
Учение разводное
или
пред разводом
править
Развод. — от оного главное влияние в обучении.
Исправься! Бей сбор! Ученье будет! Приемы и повороты по команде, по флигельману, по барабану. —
Пальба будет! Заряжай ружье! — Плутонгами, полудивизионами, дивизионами. — При заряжании приклада на землю отнюдь не ставить. Отскакивает шомпол? — Пуля некрепко прибита.
Наблюдать косой ряд; приклад крепко упереть в сгиб правого плеча, ствол бросить на левую ладонь. Пуля бьет в полчеловека.
Примерно можно и с порохом. Ружья чистить между часов.
Выстрелять между одного и двух патронов.
Наступными плутонгами начинай! — Отбою нет. Сигнал барабана — «поход», — выстрелять от одного до двух патронов.
Атакуй первую неприятельскую линию! В штыки! Коли, коли! Рядовые: Ура! — громогласно. Краткий отбой.
Неприятельская кавалерия скачет на выручку своей пехоте. — Атакуй! — Здесь держать штык в брюхо человеку; случится, что попадет штык в морду, в шею, особливо в грудь лошади. — Краткий отбой.
Атакуй вторую неприятельскую линию. — или резервы неприятельские, атакуй! отбой сим кончится.
Третья — сквозная атака. — Линия равняется вмиг. Вперед! Не смеет никто пятиться, ни четверти шага назад. — Ступай! Повзводно, полу дивизионами или дивизионами! — На походе плутонги вздваивают в полудивизионы, или сии ломают на плутонги. Солдатский шаг аршин, в захождении полтора аршина. Начинает барабан, бьет свои три колена; — его сменяет музыка, играет полный поход; паки барабан. И так сменяются между собой; — бить и играть скорее, от того скорее шаг. Интервалы или промежутки между взводов весьма соблюдать, дабы пришед на прежнее место, при команде стой! все взводы вдруг стояли и заходили в линию.
Вторая или первая половина линии, по рядам, налево или направо, ступай в атаку! — Ступай! У сего барабан фельд-марш. — Заходить против части, на месте стоящей из картечного выстрела вон. Ступай! поход в барабаны. — На 80 саженях от противничья фронта бежать вперед от 10 до 15 шагов через картечную черту полевой большой артиллерии; на 60 саженях то же через картечную черту полковой артиллерии, и на 60 шагах верной черты пуль. Ступай, ступай! В штыки! Ура! противная линия встречает пальбой на сей последней дистанции, а на 30 шагах ударит сама в штыки. С обеих сторон сквозная атака — равно сему другая линия: атака! Обе части на прежних местах, — також отдельная часть. Заходить колонною для деплояды фронтов, ежели есть место.
Обе части делают колонны по числу людей в разводе, в одну или две колонны. — Атака будет колонной! ступай! Барабан бьет поход на 60 шагах одни от других. Ступай! Ступай! Атакуй в штыки! Ура! мушкет в правой руке на перевесе; колонны между собою насквозь быстро, примерно колют. — Колонны! строй каре! Стрелки! стреляй в ранжире! плутонгами, начинай! — Здесь каре на месте. Стрелки бьют наездников и набегающих неприятелей, а особливо чиновников; плутонги палят в их толпы. Пальба должна быть кратка, ибо тут дело больше картечь. Потом бросаются колоть. Ступай! ступай! атакуй! в штыки! ура! что воображается сквозною карейною атакою. Стрелки, вперед! докалывай! достреливай! бери в полон! на оставших басурман между кареев! Барабан — краткий сбор! — Стрелки! в свои места! Кареи! — строй колонны! — исполнение то же, как выше о колоннах.
Колонны! строй кареи! Карей, ступай! ступай! ступай!! атакуй в штыки! ура! Здесь без пальбы, атака же прежняя.
Карей! строй линейный фронт! а заходящей части, по рассмотрению, вместо линии строиться в колонну или по четыре ряда. Команда оной: по рядам, или по четыре, направо, или налево! ступай на прежнее место! стой! — -- фронт! — --Барабан фельдмарш.
Примеч. Сии основательные маневры, марши и эволюции равны в батальонных, полковых и корпусных экзерцициях. Начальник может требовать: батального огня? — -- Исправный приклад правит пальбою. — -- Здесь оная расстраивается, по неминуемой торопливости; но во взводной пальбе оный виден. Одиначка пальбы на баталии выйдет сама собою. Для сбережения пули тут на каждом выстреле всякий своего противника должен целить, чтобы его убить. — -- Залпа? — В разводе, коли с пальбою для очищения ружей. — В ином строю, — только для исправности приклада; — против неприятеля не годится! — -- он может сколоть и порубить, пока опять заряжают. — -- Наступных плутонгов? Оные только для движения, но против неприятеля сия ломаная линия не годится: ибо он ее, особливо Кавалериею и малою, изрубить может. — -- Отступных плутонгов? — Лучше об оных и не помышлять! — -- Влияние их солдату весьма опасно; а потому и ни о каких ретирадах в пехоте и кавалерии не мыслить!…
Словесное поучение солдатам
правитьО знании, для них необходимом
правитьПосле сего разводного учения, когда оное будет учинено по приходе развода в главную квартиру, — куда оный приходит до рассвета, а на рассвете выходит уже на площадь, — -- Штаб-Оофицер того полку, чей развод, командует: Под курок! — и начинает, в присутствии всего Генералитетства Штаб и Обер-Офицеров говорить к солдатам их наречием наизусть следующее:
"Каблуки сомкнуты, подколенки стянуты! — -- Солдат стоит стрелкой. — -- — Четвертого вижу, пятого не вижу.
Военный шаг, аршин, — в захождении полтора аршина; — -- береги интервалы! — -- солдат во фронте на шагу строится по локтю; — -- шеренга от шеренги три шага; в марше — два, — -- барабаны, не мешай! —
Береги пулю на три дня, а иногда и на целую кампанию, когда негде взять. — Стреляй редко, да метко, — -- штыком коли крепко; пуля обмишулится, а штык не обмишулится; Пуля дура, а штык молодец! — Коли один раз! — бросай басурмана со штыка! — мертв на штыке, царапает саблей шею. — -- Сабля на шею! — -- отскокни шаг, — -- ударь опять! — -- коли другого, коли третьего! — богатырь заколет полдюжины, а я видал и больше. Береги пулю в дуле! — трое наскочат! — первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун! — --
В атаке не задерживай! — для пальбы стреляй сильно в мишень! — на человека пуль двадесять свинцу, из экономии, немного стоит. — -- Мы стреляем цельно! — -- у нас пропадает тридесятая пуля! — -- а в полевой и полковой артиллерии разве меньше десятого заряду? — -- Фитиль на картечь! — бросься на картечь! — -- летит сверх головы! — -- пушки твои, — -- люди твои! Вали на месте! — -- гони, коли! — -- остальным давай пощаду! — -- грех напрасно убивать! — они такие же люди! — умирай за дом Богородицы! — -- за Матушку! за пресветлейший дом! — -- Церковь бога молит. Кто остался жив, тому честь и слава!
Обывателя не обижай! — он нас поит и кормит. — -- Солдат не разбойник. — -- Святая добычь! — -- возьми лагерь! — -- ваше все. — -- Возьми крепость! все ваше. — -- В Измаиле, кроме иного, делили золото и серебро пригоршнями. — -- Так и во многих местах. — -- Без приказа отнюдь не ходи на добычь!
В баталии полевой при атаке: в крыло, которое слабее. — Крепкое крыло закрыто лесом! — это не мудрено! — солдат проберется и болотом! Тяжело через реку — -- без мосту не перебежишь. — -- Шанцы всякие перескочишь. — -- Атака в средину не выгодна, разве конница хорошо рубить будет, а иначе сами сожмут. — -- Атака в тыл очень хороша, только для небольшого корпуса, а армиею заходить тяжело.
Баталия в поле! — -- линиею против регулярных, — -- кореями против басурманов, — -- а может случится и против турков, что пятисотною кареею надлежать будет прорвать пяти и семитысячную толпу с помощью фланговых кареев. На тот случай бросится он в колонну! — -- но в том до сего нужды не бывало. — --Есть безбожные, ветреные, сумасбродные Французишки, — -- они воюют на немцев и иных колоннами! — -- Если бы нам случилось против них, — -- то надобно нам их бить колоннами же! — --
Баталия на окопы на основании полевой! — -- Ров не глубок, вал не высок! — -- бросься в ров, скачи через вал, ударь в штыки, коли, голи, бери в полон! — -- помни отрезывать! — -- тут подручные конницы! — -- В Праге отрезала пехота! — -- Да тут были тройные и большие окопы и целая крепость, — -- для того атаковали колоннами! — --
Ломи через засек, — -- бросай плетни через волчьи ямы, — -- быстро беги! — -- Прыгай через палисады, бросай фашины, спускайся в ров, ставь лестницы! — -- стрелки, очищай колонны! — -- стреляй по головам! — -- колонны, лети через стены на вал, скаливай, — на валу вытягивай линию! — -- Караул к пороховым погребам! — отворяй ворота коннице! — -- Неприятель бежит в город! — -- Его пушки обороти по нем. — -- Стреляй сильно в улицы, бомбардируй живо! — -- недосуг за этим ходить! — -- приказ! — -- спускайся в город, режь неприятеля на улицах! — -- конница, руби! — -- в домы не ходи, — -- бей на площадях, — -- штурмуй, где неприятель засел, — -- занимай площадь, — -- ставь гауптвахт, — -- расставляй вмиг пикеты к воротам, погребам, магазинам! — -- неприятель сдался! — -- пощада! — -- стена занята! — -- на добычь! — --
Два воинские искусства. — -- Первое, глазомер: как в лагерь стать, как идти, где атаковать, гнать и бить. — -- Второе, быстрота! — --
Поход полевой артиллерии от полу — до версты впереди, чтобы спускам и подъемам не мешала. — -- Колонна сближится; оная опять выиграет свое место. — -- Под гору сошед, на равнине на рысях. — -- Поход по рядам или по четыре для тесной улицы, для узкого мосту, для водяных и болотных мест, по тропинкам, — -- и только, когда атаковать неприятеля взводами, чтоб хвост сократить. — -- Не останавливайся, гуляй, играй, пой песни, бей барабан, музыка, греми! — -- Десяток отломал — первый взвод снимай ветры, ложись! — За ним второй взвод, — -- и так взвод за взводом; первые задних не жди! — -- линия в колонне на марше растянется: коли по четыре, то в полтора, а по рядам вдвое. — -- Стояла на шагу, идет на двух; — -- стояла на одной версте, растянется на две; — -- стояла на двух — растянется на четырех! — -- то досталось бы первым взводам ждать последних полчаса по-пустому! — на первом десятке отдых час. — -- Первый взвод вспрыгнул, надел ветры, бежит вперед десять, пятнадцать шагов; а на походе, прошед узкое место, на гору или под гору, от пятнадцати и до пятидесяти шагов. — -- И так взвод за взводом, чтобы задние между тем отдыхали! — -- Второй десяток! — -- отбой! — -- отдых — час и больше! — -- коли третий переход мал, то оба пополам, и тут отдых три четверти часа, или полчаса, или и четверть часа, чтобы ребятам поспеть скорее к кашам! Это — для пехоты. — --
Конница своим походом вперед! — -- с коней долой! — отдыхает мало и свыше десятка, чтоб дать коням в лагере выстояться! — -- кашеварные повозки впереди с палаточными ящиками! — -- братцы пришли! к каше поспели! — -- артельный староста: к кашам! — -- на завтраке отдых четыре часа. То же самое к ночлегу, отдых шесть часов и до осьми, какова дорога; — -- а сближаясь к неприятелю, котлы с припасом сноровлены к палаточным ящикам, дрова запасены на оных.
По сей быстроте и люди не устали. Неприятель нас не чает, считает нас за сто верст, а коли издалека, то в двух и трехстах и больше; — вдруг мы на него, как снег на голову. — -- Закружится у него голова! — -- атакуй, с чем пришли, с чем Бог послал! — -- конница, начинай! Руби, коли, гони, отрезывай, не упускай! — -- ура! чудеса творят братцы! — --
Третий натиск! — -- нога ногу подкрепляет, рука руку усиляет! — в пальбе много людей гибнет! — -- у неприятеля те же руки! — -- да русского штыка не знает! — -- вытяни линию, тотчас атакуй холодным ружьем! — -- недосуг вытягивать линии! — подвиг из закрытого, из тесного места. Коли пехота, в штыки, — -- конница тут и есть. — Нет картечь на голову! — -- пушки твои. — -- Обыкновенно конница врубается прежде, пехота за ней бежит, — -- только везде строй. Конница должна действовать всюду, как пехота; — Кони на подводах! — козаки везде пролезут. — -- В окончательной победе, конница, гони, руби! — -- конница займется, пехота не отстанет. — -- В двух шеренгах сила, в трех полторы силы; передняя рвет, вторая валит, третья довершает.
Бойся богадельни! — -- Немецкие лекарственницы издалека, тухлые, всплошь бессильные и вредные. — -- Русский солдат к ним не привык. — -- У вас есть в артелях корешки, травушки, муравушки. — -- Солдат дорог! — -- береги здоровья, чисти желудок, коли засорился, — -- голод лучшее лекарство! — -- кто не бережет людей, Офицеру арест, унтер-офицеру и ефрейтору палочки, да и самому палочки, кто себя не бережет. — -- Жидок желудок! — -- есть хочется! — -- на закате солнышка немного пустой кашки с хлебцем, — -- а крепкому желудку буквица в теплой воде или корень коневого щавелю. — Помните, господа, полевой лечебник штаб-лекаря Белопольского! — -- В горячке ничего не ешь хоть до двенадцати дней, а пей солдатский квас: то и лекарство! — -- А в лихорадке не пей, не ешь: штраф! — -- за что себя не берег! — Богадельны первый день мягкая постель, — -- второй французская похлебка, третий день ее братец домовище к себе и тащит! — -- один умирает, а десять товарищей хлебают его смертный дых! — -- В лагере больные, слабые; хворые в шалашах, не в деревнях; — -- воздух чище, хоть без лазарету. Не надобно жалеть денег на лекарства, коли есть купить, — -- и сверх того и на прочие выгоды без прихотей! — -- все это неважно! — -- мы умеем себя беречь! — -- uде умирает ото ста один человек, — -- а у нас и от пятисот в месяц меньше умирает. — -- Здоровому воздух еда, больному ж воздух питье. — -- Богатыри! неприятель от вас дрожит! — -- да есть неприятель больше и богадельни! — -- проклятая немогузнайка, намека, догадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка, бестолковка, кличка, чтоб бестолково выговаривать: край, прикак, а фок, вайрках, рок, ад, и проч. и проч. Стыдно сказать! — -- от немогузнайки много, много беды!! —
Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, справедливу, благочестиву! — -- молись Богу! От него победа! — -- чудо, богатыри! — -- Бог нас водит, — -- Он нам генерал! — за немогузнайку Офицеру арест, а штаб-Офицеру от старшего штаб-Офицера арест квартирный. — -- Ученье свет, неученье — тьма! — -- дело мастера боится. И крестьянин не умеет сохой владеть, хлеб не родится! — -- за ученого трех неученых дают. — -- Нам мало трех! давай нам шесть! — -- давай нам десять на одного! — -- всех побьем, повалим, в полон возьмем! — -- последнюю кампанию неприятель потерял счетных семьдесят пять тысяч, только что не сто: — -- а мы и одной полной тысячи не потеряли! — -- вот, братцы! воинское обучение! Господа офицеры! — какой восторг! —
Примеч. По окончании сего разговора Фельдмаршал сам командует: к паролю! — -- с обоих крыл часовые вперед! — -- ступай! — -- на караул! — --
По отдаче генералитету или иным пароля, лозунга и сигнала, следует похвала или в чем хула разводу, — потом громогласно:
Субординация,
Экзерциция,
Послушание,
Обучение,
Дисциплина,
Ордер воинский,
Чистота,
Здоровье,
Опрятность,
Бодрость,
Смелость,
Храбрость,
Победа, — --
Слава, слава, слава!
Примеч. Все сии знаки !! — -- ? …,,.., и проч. есть его оригинальность. Он говаривал, что сии восклицательные, вопросительные пункты ему только свойственны: «Их в грамматике нет».
Доселе видели мы Героя нашего в сфере публичной его деятельности; теперь обратим взгляд наш на его кабинет и на образ домашней его жизни. Князь Александр Васильевич жил только для славы своего Отечества, а потому никогда не заботился о домашних своих делах, Он поручил управление оными своим родственникам; не знал, сколько от деревень своих имел и доходу. Никогда не читал и не принимал он счетов. В рассуждении цены на все вещи, притворялся он, будто живет еще в веке Императрицы Елизаветы. Так, например, назначал он для ежедневного простого стола 1 рубль 60 копеек, а на пышный 3 рубли. Если он сбирался дать бал, что он называл банкетом; то он всегда говаривал: «ну, так и быть, убьем хоть сотню рублей», а между темь 6анкеты его становились в 3000 рублей и более. Но он всегда притворялся, будто сего не примечает. Стол его обыкновенно состоял из четырех блюд, и довольно невкусных; но он утомясь от трудов кушивал с аппетитом и любил хвалить каждое блюдо, отдавая справедливость повару своему в такой мере, якобы его Мишка первый повар в Европе. Наблюдая посты по всей строгости, обеды его в те дни были весьма накладны для желудков иностранных; и старик, Австрийский Генерал Мелас, спешил всегда после такого стола для принятия лекарства. Несмотря на умеренный его стол, каждый вечер призывал он своего повара и назначал блюда, давая каждому, Бог весть, какие названия; то похлебкою Персидскою, то Турецкою, то Ассирийскою называл он обыкновенный суп, и тогда определяемо было, какому быть столу на другой день, пышному или обыкновенному. Пышным назывался только потому, что штоф водки ставился на особенный столик, а за обыкновенным ставилась водка на том же обеденном столе. Впрочем повара нельзя винить: ибо он имел не более четырех кастрюль; а все ножи, вилки и ложки занимали у соседей. Невзирая, что стол накрывался только на двенадцать кувертов, да и занимал он всегда не великую, простую квартиру, в которой не можно было помещать более, имел он обыкновение приглашать всякого встречного. Разумеется, что оставались только нужные люди. И тогда показывал он свое неудовольствие, повторяя, что через хлеб-соль люди знакомятся, и брал всегда кого-нибудь в подозрение, якобы от него удаляют знакомых, что называл своим языком ускромейкою.
Образ жизни его был различен во дни отдохновения и во дни сражения.
В день, когда не было сражения, вставал он в армии в два или три часа утра с постели своей, которая состояла из сена, покрытого иногда епанчею, а иногда простынею. Помолясь Богу, начинал он окачиваться холодною водою, петь петухом, прыгать, бегать. После того писывал он не более и не менее семи строчек по-турецки, но всегда сожигал сии бумаги. Я только однажды вытащил из пламени малый отрывок такой бумаги, и удостоверился, что он действительно был писан по-турецки. После сего призывал он к себе своих подчиненных, диктовал приказания и делал все нужные распоряжения. К семи часам собирались к нему представляться, и тогда выбегал он в столовую. Став в средине оной, повертывался он на одной ноге и, обозрев всех пришедших, спешил к Образу, читал в слух молитву, а один из близь стоявших должен был оканчивать: Слава Отцу и Сыну и Святому Духу. При слове аминь, которое должны были повторять все, говаривал он обыкновенно: «Кто аминь не сказал, тому нет водки». Все его уверяли, что сказали. Случалось, что он к Образу подводил какого-нибудь Италиянца, Немца или Француза, и заставлял его читать в слух на природном языке Отче наш, и тут имел он обыкновение повторять то же, а конец был по-российски, слава Отцу и прочее. По окончании сего обращался он к каждому предоставлявшемуся, и узнав, как его зовут по батюшке, обнимал с обыкновенною своею сердечностью и приглашал к столу. Это иногда затрудняло представлявшего в рассуждении иностранцев, которым он в необходимости был давать наименования по своему произволу, как-то: Франц Карлович, Карл Карлович, Адам Адамович, и тогда уже сей слыл под сим именем: ибо память имел он необыкновенную. Поговоря с некоторыми спрашивал он водки, которую пивал из стаканчика; но ему не давали, покуда он не переговорит со всеми. Наконец, подбежав он к штофу, прашивал у камердинера своего Прошки, чтобы он ему еще побольше подлил, на что тот не всегда соглашался. Выпив с особливою как будто жадностью водку, пресекал он всякий разговор о службе. Обыкновенно в 8 часов садился он за стол, и тогда уже предавался он всей своей оригинальности. Сей порядок нарушался, когда у него обедали Англичане; тогда садились за стол в девять часов: ибо в Англии, говаривал он, обедают поздно. Садясь за стол, объявлял он иногда чтобы все садились по чинам. Возле его сидел всегда один Адъютант, который разливал щи или похлебку, разрезывал жареное. Сей имел право отнимать у него тарелку, если заметит, что он много ел, и на вопрос; по чьему приказанию? Ответствовал он, по приказанию фельдмаршала Суворова. Тогда говаривал он: «нечего делагь, должно его слушаться!» Сие право присваивал себе нередко и Прошка. За обедом разговаривал он большею частью один, и иногда, всем гостям должно было весьма остерегаться, чтоб не проговориться и не сказать: не знаю, не могу доложить. Сии и подобные слова нарушали в одно мгновение всю приятность беседы. Он такого приказывал даже иногда выкуривать, несмотря ни на какое лицо. — Австрийский Генерал Край, которого он отлично почитал и любил, подверг себя величайшему его гневу за столом за то, что на вопрос, сколько Австрийских 6аталилионов пришло, ответствовал, не назначив числа: многие. — Боже мой! кричал он, и Герой мой Край немогузнайка, двуличка, экивок, Нихтбеттимтзагер (По переводу Суворова Немецкая немогузнайка) и едва через час успокоился. Также часто давал он на замечание, что подчиненные созданы говорить с ним ответами, а не вопросами. Уважение, которое он к себе вдыхал, заставляло всех исполнять все сии хотения в точности. Так иногда престарелый Генерал Мелас слушал по два часа со вниманием разговор его о Московских харчевнях, о блинах, и, не понимая сих слов, пошел и трепетал, чтобы не проговориться. Также не любил он хвастунов или так называемых выскочек. — Один из Петербурга приехавший молодой человек, служивший при Екатерине II пажом, беспрестанно за столом говорил о милостях к нему Императрицы и как часто он имел счастие с Нею разговаривать. Суворов тотчас остановил его, приказал записать следующее : «Князь Потемкин говорит с Государынею завсегда, Суворов иногда, а такой-то никогда». Таким образом остановил он одного Генерала, который повторял ему беспрестанно о своей к нему дружбе. Он велел записать своему Адъютанту сии слова: « Служба — дружба — две параллельные линии, которые вместе не сходятся». — Питье его за столом обыкновенно было стаканы вина Кипрского и стакан Английского пива или другого, за неимением сего. Он имел привычку сидеть за столом очень долго, иногда до четырех часов, и сие называл он единою своею роскошью. Признаться должно, что для гостей было сие весьма тягостно: ибо горница его была всегда чрезвычайно натоплена. И сей человек, который не боялся стужи и никакой погоды, любил весьма натопленные горницы! Иногда он за столом засыпал, и тогда Прошка его толкал, и советовал лечь спать. Не всегда он на сие соглашался. Часто случалось, что он вдруг вскроет глаза, и начнет продолжать недоконченный свой разговор или вмешается в чужой, дабы показать, что он не спал. Всегда были, разговоры его отрывистые; но если начнет рассказывать что-либо продолжительное и остроумное; то после извинялся, что был в горячке. Всякого, в первый раз обедающего у него, приводил он в изумление, как человек, толь подвигами знаменитый, мог рассказывать небылицы, ни с чем не сообразные. Вдруг скажет он сентенцию какого-либо мудреца древности. Вдруг сделает вопрос странный, на который получает ответ столь же странный, и между тем никогда он не смеялся. Казалось, как 6удто бы в сем беспорядке все было в порядке. Обед оканчивался тем, что хозяин вдруг из-за стола встанет и стремглав бросится на сено, которое в другой горнице для него изготовляемо было. Самый лучший его сон был после обеда: он просыпал иногда четыре и пять часов. В шестом часу после обеда, созывал он всех ему нужных чиновников. Тогда приходил и я со всеми бумагами. Через несколько времени все выходили; и я имел счастие докладывать по всем своим делам, удивлялся глубокомысленным его рассуждениям и дальновидным предположениям. — Здесь видел я совсем другого человека; все, странности были оставляемы. Он даже был однажды недоволен, что я нечаянно пошутил. Нет, это matiere de table, всех бы ты уморил. По окончании докладов, дав на все бумаги нужные разрешения, заставлял он читать в слух газеты, журналы, или какие либо книги о воинском искусстве, и делал весьма любопытные примечания, которые будут в Истории моей помещены на своем месте. Большая часть оных на французском языке с тем намерением, чтобы и союзные чиновники знали образ его мыслей. По окончании чтения обыкновенно, в десять часов вечера, выпивал он иногда рюмку Кипрского вина и, помолясь, благословлял нас всех и отпускал по домам. И так оканчивался день обыкновенный. —
Но во дни сражения порядок сей не мог уже быть сохраняем. Он обыкновенно накануне, отпуская всех, приказывал являться в полночь, дабы с первых петухов, что он называл пастушьим басом, быть при нем. Помолясь Богу и благословив всех, кратко, но сильно напоминал всем обязанности к Богу, к Государю и к Отечеству. Потом, садясь на лошадь, кричал: « На кони, на кони! Кто со мной не поедет, того волки съедят». Признаюсь, что однажды быв с ним в огне, отважился я ему открыться в своей трусости, — «Не бойся ничего, держись меня, я сам трус, был его ответ»; и поскакал со мною вперед. Но, благодарение Всевышнему! всюду была победа; всюду был слышен глас Суворова: «Ура! Велик России Бог!» Он приказывал отводить себе квартиру не более трех или четырех горниц. Все блестящие предметы роскоши, диваны, люстры, а наипаче зеркала, в которые он не смотрелся, по его признанию, уже более сорока лет, выносили из горниц. Весь караул его состоял из одного Козака. Чан воды для окачивания и сено для постели, составляли всю его мебель. Так умерен был он и в своем экипаже: один старый дормез и одна козацкая лошадь составляли оный. Куртка и каска, были его ежедневною одеждою; также тщательно сберегалась престарая шинель родителя его, которую он всегда называл родительскою. Но в торжественные дни охотно наряжался он в мундир, и во все ордена и бриллианты. Вообще любил он украшения, но любил их приобретать мечом. В Италии с удовольствием надевал он фельдмаршальский Австрийский мундир с шитьем по швам, он имел Российский Лейб-Гвардии Преображенского полку и еще синий великолепный с золотым шитьем Генералиссимуса Сардинского; на мундирах были нашиты четыре звезды: Андрея Первозванного, Св. Георгия 1го класса, возле оного Марии-Терезии и Св. Владимира 1й степени. По кафтану лента Св. Андрея; в петлице портрет Императора Павла I. Ленты сих трех Орденов надевал он на камзол, и всегда при возложении целовал каждый крест. На шею возлагал он два или три креста по выбору из многих других. Для любопытства читателя представлю я здесь реестр всем знакам отличия, приобретенным кровию на поле сражений.
1. Орден Св. Андрея Первозванного.
2. Св, Великомученика и победоносца Георгия 1го класса.
3. Св. Равноапостольного Князя Владимира 1й степени.
4. Св. Александра Невского
5. Св. Анны.
6. Иоанна Иерусалимского большого креста.
7. Римско-Императорского Марии Терезии 1го класса.
8. Королевско-Прусского Черного.
9. Красного орлов и
10. За достоинство.
11. Польских белого Орла и
12. Св. Станислава.
13. Королевско-Сардинского Благовещения и
14 Св. Маврикия и Лазаря иго класса.
15. Баварского Св. Губерта и
16. Златого Льва,
17. Жезл фельдмаршальский с бриллиантами.
18. Перо бриллиантовое.
19. Эполет.
20. Драгоценный перстень с изображением Екатерины II.
21. Такой же с изображением Павла I.
22. С изображением Императора Иосифа.
23. Портрет Императора Павла I.
24. Императора Франца II.
25. Шпага за разбитие Визиря.
26. — за взятие Измаила.
27. — от города Турина и несколько бриллиантовых табакерок.
Так блистал он в сих украшениях, которые отражались и на подчиненных его. Я имел счастие, преисполняющее всякую меру любочестия, писать реляции, и испытал всю наклонность его к благотворениям. Добро делать, спешить должно, повторял он мне при рекомендациях.
«Я желаю, чтобы все меня окружающие и со мною служащие были отличены и счастливы, были отеческие его слова. И поистине был он отцом, при возложении на чиновников Монарших милостей. Все знаки отличия, для него и для чиновников привезенные, вносились в Алтарь и после молебствия и окропления их святою водою, возлагал он в храме Божием на себя, а потом и на всех отличившихся с коленопреклонением. С какими радостными слезами обнимал седой Герой каждого! Вот, что возвышало и давало ему торжество над всеми сердцами, и подчиненные его делались его сынами.
Каждую победу, каждую удачу приписывал он Подателю всех благ, и тотчас спешил в Церковь, где на крылосе пел с певчими и читал Апостол.
(часть текста на этой странице нечитаема — прим. Адъютанта)
Последние минуты его жизни и последний обряд Христианина, исповедь и причащение, которых я был свидетелем, доказывали, что набожность его не была ханжеством. Таковая преданность к религии и … всех ее образов имели весьма благое влияние на всех … Они, сражаясь под Суворовым, сражались под щитом Божеским. На неприступный Измаил влезли они с крестом, который нес впереди Священнослужитель.
Описанный … образ домашней его жизни … … … … … … … … … … … … к роскоши, он, яко начальник, показывал собою пример умеренности своим подчиненным, а солдат любит того начальника, который разделяет с ним и опасности и образ жизни. Сим выигрывали доверенность его славнейшие древние и новейшие Полководцы, от Кесаря и Ганнибала до Тюреня и Принца Евгения. В Италии на пиршествах был он весел, но не танцевал, говоря; Теперь пора ра6очая, плясать буду я, кончив дело. И в самом деле, в Аугсбурге и Праге, по окончании $кампании участвовал он во всех увеселениях, танцевал, плясал, играл в жмурки, в жгуты, коршуны, хоронил золото; и Герой северный кружился в толпе молодых людей и девиц. Иностранным дамам рассказывал он с важностью про какую-то приятельницу свою, Регистраторшу Марью Михайловну, что она в Горюне и Казачке всех бы их превзошла. В Регенсбурге, на бале у Принца Турн и Таксиса, вдруг начал он рассказывать, как он напал на Моро и просил всех предстоявших, чтобы никто с места не сходил: ибо он обещал показать им его ретираду. Все обратились к нему со вниманием, а Суворов сокрылся и уехал.
Все великие люди имели свои странности, сказала Императрица Екатерина. Суворов сие узнал, он хотел сделаться известным Великой. С того времени принял он на себя личину странностей, а в последствии избыточествовал столько проказами, что прослыл у простолюдинов и солдат прокаженным, неуязеленным, и проч. Он постигал всю глубину значения сего в предрассудках народных и пользовался оными. Разговоры его с солдатами были иногда для них неудобопонятными. Они истолковывали оные по своему; они находили в оных что-то таинственное, и видели в нем некое существо вышнего роду. Он даже сделался предметом их сказок. Кто слышал их об нем суждения, тот согласится с сим моим мнением. Виды сии принимал он на себя различно; а для сего нужен ум необыкновенный. Каждый, странным кажущийся, поступок его имеет развязку, обнажающую важную цель. Исторические происшествия могут лучше, нежели все рассуждения, истолковать сей редкий феномен природы. Ограничусь только здесь сказать, что неоднократно отзывался он обо мне: „этот человек читал все Истории, а до такого чудака, каков я, не дочитался“. Не понятно только то, что он так долго и постоянно играл публично роли чужие и являлся в разных лицах. Он был всегда знаменит и великимu своими подвигами и редкими странностями.
Важнейшая отличительная черта характера Суворова была — его снисходительное обращение со всеми без изъятия. Сим порабощал он себе сердца. Многие примеры предаст потомству сия История. Здесь помещу я только один, разительный по своей оригинальности. В городе Таверне, близь Альпийских гор, отведена была Суворову квартира, в доме мещанина Антонио Гамба. Сей явился ко мне с просьбою, чтобы его представить ему. Едва входит он со мною, как Князь Александр Васильевич обнимает его со слезами. Хозяин так же прослезился. Вдруг, отскочив от него, предлагает он ему ехать с собою в Швейцарию. Восхищенный сим Италиянский Швейцарец ответствует : „Если бы у меня было в двадцать голов, они все были бы у ног Вашего Сиятельства. Я весь ваш“. На другой день оставляет 65-тийлетний старец жену свою, детей и внучат; и разделял с нами все ужасы Альпов. В награду испросил он только позволение прибить к своему дому Герб Суворова. На Альпах пересказывал он Швейцарам с восторгом снисходительность Героя, называвшего его своим другом. Слова Антонио Гамба были лучшею прокламациею и располагали к нам сердца сих добрых горных жителей.
Наконец заключу я вступление сие одним достопамятным анекдотом. За взятие Туртукая без воли и ведома главного начальства быль Суворов отдан под суд и приговорен к лишению чинов и жизни. Древний Рим предавал своих победителей, за нарушение предписаний Сената, смерти. Но Екатерина, миловавшая человечество, написала на докладе: „Победителя судить не должно“. И сею строкою спасла спасителя своего царства. —
Сим кратким вступлением оканчиваю я первую сию часть Истории. Вторая начнется политическою и военною картиною всей Европы, которая вместит в себе размышления о Французской революции вообще, обозрение Италии, Неаполя, Рима, Пиемонта, Швейцарии, Англии и Германии; объявление Портою войны Франции вступление Российских Императорских вспомогательных войск в Австрийские владения, пресечение переговоров в Раштате, силу обоюдных войск, начальствовавших Генералов; исторические примечания о тогдашней войне. За сим последует начатие кампании 1799 года, тогдашнее положение Армий Австрийской и Французской; тщетные покушения французского Генерала Шерера перейти через Етч и разбить Австрийскую Армию еще до прибытия Российских войск; Шерер переходит Минчио и, оставив в Манту сильный гарнизон, отступает через Олио и Адду, отдав свое начальство Генералу Моро. В таком положении застает Суворов Австрийскую и Французскую Армию. Третья часть будет заключать прибытие фельдмаршала из деревни в С. Петербург, отъезд его в Вену, а оттуда в Армию, и подробнейшее описание побед в Италии и Швейцарии, каждое сражение, каждую осаду. Представив все военные тогдашние происшествия, которых был я самовидцем, со всякою точностью и беспристрастием, заключу сию часть примечаниями о военном искусстве Суворова. Четвертая часть будет содержать дневные записки всех действий армий, все реляции и донесения, всю переписку со всеми Дворами, Генералами, Министрами и частную, примечания Суворова и Анекдоты. К сим четырем частям приложатся карта театра войны и планы осад и баталий с кратким описанием оных, чем и кончится повествование мое о великом Суворове.
История
генералиссимуса,
князя Италийского,
графа Суворова-Рымникского
править
Сочинение Е. Фукса,
правитьЧасть вторая.
править1811.
правитьЧасть вторая.
правитьПечатать позволяется с тем, чтобы по напечатании, до выпуска в продажу, представлены были в Ценсурный Комитет: один экземпляр сей книги для Ценсурного Комитета, другой для Департамента Министерства Просвещения, два экземпляра для Императорской публичной библиотеки и один для Императорской Академии Наук. Июля 31 дня 1811 года. По назначению Ценсурного Комитета, при Императорском Московском Университете учрежденного, книгу сию читал Профессор П. О. Никифор Черепанов.
Прежде нежели Российские Императорские войска под начальством фельдмаршала Графа Суворова-Рымникского вступят пределы Италии и начнут на сем новом поприще военные свои действия, необходимо нужным почел я предпослать здесь подробное обозрение политического положения всей Европы. Таковая картина, представив весь политический горизонт, покрытый феноменами, возвеличит блеск и знаменитость сей на веки незабвенной кампании. Тогда только, когда мы внимательно рассмотрим все пружины, потрясшие все Государства и всю вселенную, можно нам будет с достоверностью судить о важности подвигов оружия и отдать достодолжную справедливость нашему Герою. Эпоха тогдашнего времени слишком достопамятна чрезвычайными происшествиями, чтобы не посвятить ей всего своего внимания.
Конечно, каждый век, каждый народ; были свидетелями каких-либо насильственных перемен в образе правления или в лице своего Государя; но все они имели только влияние на тот круг, в котором происходили. Таким образом за пять столетий назад преобразования правления в Гельвеции, за два в Голландии; за 160 лет в Англии, нимало не поколебали всемирной политической системы. Напротив же того французская революция, в исходе прошедшего века, потрясла, так сказать, весь состав рода человеческого, породила новый образ мыслей и чувствий, и сотворила новый нравственный мир — и все сие с волшебною скоростью. Очарование сих событий изумило и ослепило все Кабинеты. Какое предприятие! двадцать четыре миллиона народа, возбуявшего за вольность и равенство, хотеть пушками поработить прежним правилам правления!
Но какое чудесное позорище! Прусская армия под начальством знаменитейшего того времени полководца, Герцога Брауншвейгского, проникнувшая уже в сердце Франции, бежит без сражения от войска не6ученного, под предводительством начальников без имени! Австрийская армия, под начальством самого Императора, дошедшая уже до Перонны, внезапно возвращается, дабы Спасти лучшие свои провинции, или потерять их навеки. Голландия, противоборствовавшая некогда всемогущей Испании, потом соединенной Силе Франции и Англии, гневу и оружию великого Людовика, и игравшая на Европейских конгрессах роль примирительницы, теперь, посреди своих наводнений, обеспечивающих ее от всякого нападения, менее нежели в два месяца, завоевана на льду! Рейн, Пиренеи и Альпы не служат уже оплотами. Ужасы войны из Парижа переносятся уже к Вене. Италия преобразуется в Республику, другая Республика, властвовавшая над единоторжием всего мира, боровшаяся одна с Османскою силою, Венеция, уничтожается одною прокламациею Франции! У Папы через четырнадцать дней отторгается половина его владений! Генуя, которая еще в половине прошедшего столетия народным возмущением изгнала из мраморных стен своих Австрийскую армию, отверзает теперь врата первому пришедшему французскому баталиону. Но как исчислить здесь все чудеса, столь быстро Франциею содеянные! Союз против нее, из девяти Держав поставленный, доставил ей в шесть лет более завоеваний, нежели все ее Людовики, не исключая и мощного XIV, могли ей приобресть через полтора столетия.
Сей самый союз, направленный к уничтожению принятых в 1792 году республиканских правил, узрел наконец, что сии правила с каждою кампаниею более распространялись, так что в 1797 году уже сорок миллионов человек, почти третья часть Европейского населения, им покорствовали.
Таковые события, принудили все Монархические Державы отречься наконец от дальнейших покушений воспротивляться республиканизму, и озаботиться лишь обеспечением собственных своих границ. Казалось, что мирный трактат, в Кампоформио между Франциею и Австриею заключенный, дарует твердой земле Европы мир, и что конгресс Раштадтский приведет в исполнение тайные статьи оного. В самом деле огонь войны угас на время, но искры, под пеплом сокрытые, тлели.
Едва получено в Париже известие о заключении мира в Кампоформио, как Директория собирает всю свою силу против Англии, сей старинной соперницы Монархической и непримиримой неприятельницы республиканской Франции, и вверяет сию страшную армию Генералу Бонапарте. Возобновляются сцены древнего соперничества Рима и Карфагены, и гром гласа Катона: delenda ist Carthago, раздается повсюду и поражает слух человечества.
Взоры вселенные обращаются теперь на Францию и на Раштадтский конгресс. В каком колоссальном виде является сие Государство! Подножие оного окружают с севера Батавская, с юга Цизальпинская и Лигурийская республики; Король Сардинский в пушках французских ищет себе спасения, лишась уже в 1796 году большой части своих владений; даже сама Испания, потрясавшая некогда весь Свет, трепетала ныне пред оружием, а паче пред правилами французскими.
Раштадтский конгресс открывается, и основанием переговоров предлагают французские уполномоченные, чтобы границею Франции был Рейн, яко естественная ее стена от Германии. Следовательно четыре миллиона народа, седьмая часть населения, отсекается от Германского тела. Какого потрясения во всем равновесии Европы должно было тогда ожидать! В продолжении политических сих прений на берегах канала, от Антверпена до Бреста военные приготовления производились с обеих сторон с беспримерною деятельностью. Сколь велики были наступательные меры Франции, столь велики оборонительные Англии.
В сие время самое положение Франции достойно особенного внимания и рассуждения. Из всех Европейских Держав имеет она самое выгоднейшее: почти на всех пунктах своей окружности ограждена она морями и цепью Альпийских и Пиренейских гор, теряющихся в облаках. Она только приступна с северной стороны; но долголетние опыты опасности научили ее защищать себя цепью искусственных укреплений, которые оборонительная тактика постепенно изобретала. По сему своему положению была она во всех веках только дважды завоевана: Римлянами, пред коими все падало, и Франками; и потому-то имели Галлы всю возможность переселять оружие свое в Италию и Грецию. На сей, природою и искусством ограждаемой, плодородной земле имеет Франция величайшее многолюдство и превосходнейшую военную силу.
Армия ее до начала революции считалась изо ста пятидесяти тысяч, но полное число состояло только изо ста тысяч; в течении же революции возросла она от 300000 до 700000. Столь долго непрерывавшаяся с девятью Державами борьба не истощила ее; потеря внешней ее торговли доказала, что она может довольствоваться своими внутренними торговыми изворотами. Могущество и сила ее возрастали в самом смятении революции.
Пред сим ново-появившимся колоссом повергается древний священной Римской Иерархии, у подножия которого лежали некогда Цари, который через несколько веков громом Ватикана владычествовал над всеми частями известного и неизвестного Света. Рим опять Республика! Пий VI получил повеление отправиться в соседственную Тосканию. Народу Римскому вручается из Парижа новая конституция, и век древнего Римского консульства возродился паки. Сим ударом ниспроверглись в Италии все Монархии, кроме Тоскании и Неаполя, которые стояли еще, как отчужденные.
Возгордившаяся таковыми исполинскими успехами, Франция потребовала от Раштадтской депутации в награду своих побед, уступление левого берет Рейна; но едва принесена ей была и сия столь великая жертва, как она простерла требования свои и на правый берег, на крепости Келя и Кассселя, со всеми их окружностями, на мост Генинген, на построение коммуникационного моста между старым и новым Брейзаком. Свободное судоходство по Рейну и по всем Германским рекам, из оного изливающимся, и именно, по Дунаю, уничтожение крепости Еренбрейтштейна, и чтобы все долги жителей левого Рейнского берега уплачены были соседственными владениями и проч.
Пышность, с каковою открылся сей контресс, показывала только одну суетность; а двусмысленность всех дипломатических бумаг и медленность, с каковою переговоры производились, свидетельствовали лишь, что Австрия, желая сохранить оставшиеся развалины Германской конституции, старалась выигрывать время, изготовлять и умножать свои войска к новым ополчениям. Франция с своей стороны питала народный энтузиазм беспрестанными движениями и приготовлениями к высадке войск на Британские берега, и отважною экспедициею в Египет. Австрия двинула свои войска в Венецианские области, Франция воспламеняла все свои новые Итальянские провинции к войне. Венский Кабинет не мог смотреть равнодушно на столь великое приращение силы и на выгоды оборонительные, которые приобрела Франция через занятие церковных Областей в Швейцарии. Существование Австрии потрясалось; политические ее отношения переменились; сердце Империи было отверсто и без защиты; война была необходима! Сей мирный конгресс мог назваться военным. Между тем границу Франции долженствовала поставить судьба десанта в Великой Британии.
В то самое время, когда все взоры обращены были на берег Британского канала, и ожидали, что начальник сей именуемой Английской армии с своими канонерскими бесчисленными лодками, со своими плавучими батареями, со своими крепостями переплывет на берег, вдруг 19го Мая 1798го выходит из Тулона флот, из трех до четырех сот флагов состоящий, с отборным 35ти тысячным войском, с Академиею ученых и художников, со многочисленною библиотекою и проч., и поплыл в Египет, в сие средоточие торговли двух частей Свет, к которому стекались все сокровища Индии. Так вдруг обманулись все чаяния! Английский Адмирал Нельсон в отчаянии, что упустил сей флот, возвратился из Сиракузы вторично 1го Августа к устью Нила, и настигает у Абукира сей флот, который примыкал левым флангом к острову, а правый прикрывался фрегатами и линиею батарей; но все сии выгоды исчезли пред отважностью и искусством Британских маневров. Презирая огненный дождь батарей, Нельсон с половиною своего флота обходит тыл, пред фрунтом становится другая, и окружив таким образом, начинает при закате солнца сражение. После ужасного боя французский Адмиральский корабль объят пламенем, и в полночь полетел на воздух. Поутру шесть французских линейных кораблей без мачт опускают флаг. Все остальные корабли сражались еще храбро, наипаче корабль Летонан, которого Капитан Пети-Туар ответствует, что „только с жизнию спущу я флаг“. Ядро повергает его, и корабль сдается. Четыре корабля лишь ушли в Мальту и Корфу. Весь флот достался Англичанам, и им открылись все гавани Средиземного моря.
Знаменитейшая победа сия имела последствием объявление войны Оттоманской Порты Франции. Несколько столетий имела сия преимущественное влияние на политику Дивана, а потому и не исключительные выгоды в Левантской торговле. Вечная вражда Порты с Россиею связывала еще тем теснее сей союз; но предприятие на Египет и одержанная при Абукире победа побудили наконец Порту объявить войну своей древнейшей союзнице. Тут является новый феномен. Российский флот плывет в соединении с Турецким по Константинопольскому каналу для отнятия французских островов в Леванте, и в какое время? когда великий союзник Порты объявляет себя Великим Магистром такого ордена, которого первый закон: вечная война неверным!
Обратимся опять к Раштатскому конгрессу. Переговоры о мире — а всюду война кровопролития! В Италии Жу6ерт с частью своей армии занимает крепость Пиемонта, и с двумя колоннами является к Турину, которой, потеряв свою цитадель, не может держаться. Со всех сторон запертый Король подписывает в тот же день акт, которым отрекается от всех прав и власти на Пиемонт, и в ту же ночь оставляет свою столицу, дабы переплыть в Сардинию. Десять крепостей, 18000 войска, лучшая артиллерия, наполненные магазины в руках французов. Австрийский Генерал Мак, главнокомандующий Неаполитанских войск, входит в Рим, который оставляет французский Генерал Шампионет. Но вдруг все переменяется! Шампионет, получив от Жуберта подкрепление, разбивает Неаполитанцев при Чивита-Кастеллана, Отриколи, Калви и Сторта, входит в Рим; Король Неаполитанский бежит в Сицилию; армия его потеряла 100 пушек и 20000 пленных» Сам Мак с Генеральным своим штабом ищет спасения в объятиях неприятелей. В Германии сдается доселе неприступная крепость Еренбрейтштейм. Здесь, как и в Италии, старались французы в продолжении переговоров приобретать все выгоды страшной военной позиций.
В таковом положении находились дела Европы, как вдруг возбудило все внимание французских уполномоченных вступление Российского Императорского вспомогательного корпуса под начальством Генерала от инфантерии Розенберга в Австрийские пределы. Здесь нужно мне сделать отступление к причинам, побудивщим Россию к принятию деятельного в сих делах Европы участия.
Мы видели, как безопасность всех владений угрожалась. Отовсюду французы выступали из своих пределов, и вся Европа могла 6ы подвергнуться революции. План кампании на 1796 год был самый страшный, и имел целию потрясение вольности и спокойствия всей Европы. Умовоспаление народа обещало неминуемый успех. Военное положение Франции ужасало; Италия ей покорствовала; Германия была ей отверста. Дух революции везде порождал поборников. Австрия ослабла в военной своей силе, истощилась в своих финансах, потряслась в своей политике и не могла слишком твердо полагаться на коловратность умов своих подданных. Пруссия погрузилась в непостижимый сон нейтралитета. Англия, отчужденная от твердой земли и своим географическим местоположением, и политическою своею системою, не могла быть устроительницею судьбы Европы, и изменялась лишь политическим хамелеоном. Сии соображения подвигли Екатерину Вторую послать Суворова; они решили наконец и Павла I, отправить вспомогательный корпус. Первая колонна вступила уже через Галицию и Шлезию в Моравию; но сокрыто еще было назначение ее, в Италию или на Рейн. французские уполномоченные в Раштадте объявили; «что, если сие собрание согласится на пропуск Российских войск и не воспротивится оному, то переговоры Раштадтские непосредственно через то пресекутся, и Германия почтется в неприязненном против Франции положении».
Между тем, когда Российские войска продолжали поход свой в Австрии, 2 февраля 1799 года подали французские уполномоченные Австрийскому Министру, Графу Лербаху ноту, в которой, именем своего Правительства, требовали от Венского Кабинета решительного объяснения: хочет ли оный от Австрийских областей удалить или нет, Российские войска, которые гласно объявляют, что поход их против Франции? Если на сие через две недели не последует удовлетворительного ответа, что Франция почтет сие началом объявления войны со стороны Австрии.
Так, вдруг ниспроверглись все упования на мир. — Какое сплетение чрезвычайных событий представляет нам конец 1798 года! Гельвеция, триста лет покоившаяся в ущелинах неприступных своих гор, потрясает внезапно свои громады; Рим и Неаполь, столицы новых Республик, и Пиемонт, через три дни покоряются Франции со всеми своими крепостями; непобедимая Мальта, устрашась одних угроз, сдается. Французская армия на берегу Нила, Российская на границах Баварии; Тулонский флот на рейде Абукира вторично уничтожается; Санкт-Петербург и Константинополь в теснейшем союзе; Германия несметным пожертвованием левого берега Рейна не может еще себе искупить мира; огонь возмущения раздувается в Ирландии французами, в Бельгии Британцами. Сии стараются созидать новые на твердой земле союзы; те новые республики. Такая-то политическая драма всей Европы будет в 1799 м в последнем прошедшего осьмого надесять столетия годе разыгрываться Российским Героем на театре Италии!
Сей полуостров окружается Альпами и морем, соединявшим три части старого Света. — Древняя ее знаменитость померкла, но и в самом мраке средних веков варварства не исчезла, сохранив в недрах своих памятники изящных художеств своих из Греции перенесенных, которые, как будто 6ы утомив всеразрушающую десницу времени, свидетельствуют еще поднесь величие древности и торжество свое. — Пределы, сему изображению предпоставленные, не позволяют обратиться к древнему блеску славы, озарявшему сию прекраснейшую страну мира, сей вертоград вселенной. Со времени падения Римской Империи соделалась она поприщем войны варварских и иноплеменных народов, которые ее опустошали, разоряли и разделяли между собою, как свою добычу. Так жестока и неизбежна бывает участь народа переродившегося, потерявшего военную доблесть и общественный дух! Никогда Италия не могла составить одного Монархического тела, но раздробилась на малые Королевства, Княжения и Республики, раздираемые политикою Ватикана, divide et impera, и соседственными могущественными Державами.
Так в начале шестнадцатого столетия Франция и Испания вели между собою войну. Каждая хотела иметь владения в Италии, и после шестидесятилетней борьбы потеряла Франция все свой завоевания. Италия осталась разделенною между некоторыми Малыми владетелями, двумя или тремя Республиками и Испанскою Монархиею. Милана, Неаполь и Сицилия сделались Испанскими провинциями. Через полтораста лет Испанская наследственная война имела последствием то, что Испания, при заключении утрехтского мира в 1713 году, принуждена была уступить все свои владения Австрии. С той эпохи началось уже преимущественное влияние Австрии на Италию, которое увеличилось еще правами Императорского достоинства. Более сорока лет до революционной войны наслаждалась Италия спокойствием. Австрийский Дом имел в своем владении Герцогство Милано и Мантую, так как и великое Герцогство Тоскану, которая, последняя однако ж, имела своим Эрц-герцогом Фердинанда Иосифа, второго сына Императора Леопольда II. Модена принадлежала Герцогу из дому Эсте. Герцогство Парма и Королевство Неапольское были во владении у двух отраслей Испанско-Бурбонского Дома. Савойской Дом, кроме владения сего имени, имел еще Герцогство Пиемонт и Монферрат, несколько областей от Герцогства Миланского и остров Сардинию, от которого имел он и титул Королевский. Сверх сего были еще в верхней Италии : Республики Генуя и Венеция; в средней: Республики Лукка и Сан Марино. Хотя Папа от разных новых постановлений, Императором Иосифом Вторым сделанных, а паче от французской революции, и испытал сильный удар; но он еще царствовал во всей окружности церковных своих Областей.
В таком раздробленном положений находилась несколько веков Италия, пока война Франции не преобразовала ее через несколько лет в новый мир. —
Король Сардинский был первый в Италии, который вовлечен в войну. 10го Сентября 1793 года объявило ему французское национальное Собрание оную; и уже в половине Октября овладел Генерал Монтескье всею Савойей и Ниссою, которые и присоединены к Франции под наименованием Департамента Мон-блан.
В конце сей первой кампании принудило внезапное появление французского флота, под начальством Адмирала Латуша, Короля Неаполитанского к нейтралитету. Но едва в Августе 1793го Британский флот завладел Тулон, как не только сей Король, но и все Державы Италии, кроме Республик, приступили к коалиции против Франции.
По открытии кампании 1794 года, в которую французы на всех пунктах своих границ сражались с удивительным счастием, Италиянская и Альпийская их армии проникли в Пиемонтские горы; но вскоре отвлечены они были к другим странам.
В продолжении же сей кампании происходили сражения большею частью на Генуэзских берегах с переменными обоюдными успехами, и положение Италии, в отношении к Франции, оставалось одинаково, кроме того, что 19го февраля 1795го заключен между сею и великим Герцогом Тосканским мирный союз.
Но преобразование ее началось в 1796 м году, когда Главнокомандующим французскою армиею явился в Италии Бонапарте. Он, миновав обыкновенные проходы и крепость Кони, прошел через непроходимые Аппенины и Маркизство Чеву. Тотчас первыми двумя ударами при Монтенотте и Милезимо расторгнул он сообщение между Австрийскими и Пиемонтскими войсками, напал всею своею силою на последних и занял все крепости и проходы, ведущие к Турину, которого жители с нетерпением ожидали приближения французской армии. Тогда 28го Апреля заключено было с Королем Сардинским перемирие, а 15 мая и мир. Герцогство Савойское, Графство Нисса, Тенда и Болио, итого 232 географические мили и полмиллиона народа были от Италии отторгнуты и присоединены к французской Республике.
После сего обратился французский тогдашний Полководец на Австрийцев; перешел у Пиачензы реку По, а после победы у Лоди Адду, овладел Миланом и всею Ломбардиею. Тщетно старался Австрийский Генерал Болье удержать свой пост у Минчио. Быв тут разбит, удалился он с своими остатками в Тирольские горы. Герцоги Пармский и Моденский с великими пожертвованиями искупили себе мир. Между тем, как делались приготовления к осаде Мантуи, вступила французская колонна в Папские легации, Болонну и Феррару. Тогда Король Неаполитанский и Папа просили о перемирии, которое и получил первый без отяготительных условий; но Папа должен был пожертвовать страшными суммами денег и драгоценными произведениями художеств. Также завладела французская армия легации Болонну и Феррару; и оттуда образовалось по реку По новое демократическое правление под именем Циспаданской республики. Теперь судьба сей Италии колебалась и долженствовало решить оную взятие Мантуи, которая поистине может назваться ключом Италии и достойна особенного обозрения. Сделав здесь историческое описание сему месту, мы в состоянии будем судить о важности сдачи оного Российско-Австрийским войскам в третьей части сего сочинения.
Мантуа, древний сей город, ныне столица Герцогства сего имени, присоединенный к наследственным владениям Австрийского Дома, выстроен на острове, окруженном озером, из Минчио изливающимся, которого окружность около 20 миль Италиянских, или 5 миль Немецких.
Крепость Мантуя, как по местоположению, так и по укреплениям своим соделалась важнейшею в Европе. Цитадель ее выстроена в древности ее Герцогами; корпус ее был исправлен французами в наследственную войну; Австрийцы потом усовершенствовали оборонительные места по планам Генерала Вутгенау; французские инженеры также в прошедшее время починили и умножили начатые работы. — План, который помещен будет в конце сей Истории, пояснит лучше всякого описания все фортификации.
В 1702 году Принц Евгений держал Мантую около восьми месяцев в блокаде, но 1го августа должен был ее оставить, когда она получила подкрепление от французов.
В 1707, после баталии при Турине, войска французские и Испанские, по поводу генеральной капитуляции, заключенной 13 марта об освобождении всей Ломбардии, сдали ее Императорским. В 1735 Герцог Монтемарский осаждал Мантую, но соединенные Французские, Испанские и Сардинские войска, по последовавшему в том году перемирию, заставили его оставить. В 1796 Французский Генерал Бонапарте, прогнав Австрийцев до пределов Тирольских, велел обложить Мантую, и коль скоро он мог из доставшейся ему от первых своих успехов артиллерии составить экипаж, хотел сделать внезапное нападение, посадив на суда 800 охотников, которые долженствовали с 17го на 18е июля в ночь ворваться в ворота; но сильный дождь ниспроверг сие покушение. Быв принужден начать правильную осаду, он в ночь 18 Июля напал на войска, расположенные вне крепости, и принудил их туда войти. В то время, когда огонь канонерских лодок занимал внимание гарнизона, велел он открыть траншею, поставил батарею и бомбардировал калеными ядрами. 1го августа Генерал Вурмсер, поворотив посты и корпусы обсервационные французов к Адижу, принудил их оставить осаду с такою поспешностью, что они бросили, тяжелую свою артиллерию и 6ольшую часть амуниции. 2го августа получила крепость подкрепление. Генерал Бонапарте пошел на Австрийские колонны, которые поворотили по озеру Гарды, и угрожали его тыл. Он напал на них прежде, нежели они успели выстроиться, поставил их между двух огней, разбил их, и бросился потом на Генерала Вурмсера, который с 25000 человек занял крепкую позицию при Кастилионе; он атаковал его 5 августа, и в тот же день обложил опять Мантую.
Не имев достаточных сил, чтобы дать Бонапарту решительную баталию и принудить его оставить осаду, престарелый Генерал Вурмсер, после сражения при Серии, прошел линию французов с корпусом отборных, и вошел сам в Мантую 13 Сентября.
С 4 по 17 Ноября Австрийский Генерал Алвинци, получивший подкрепления, имел некоторые успехи; но, после потери баталии при Арколе, дивизии его расстроились, и он принужден был удалиться в горы и занять опять позицию при Але, у верхнего Адижа.
Австрийцы сделали последнее усилие для освобождения Мантуи в начале Генваря 1797 года. Соединенные их нападения у верхнего и нижнего Адижа не имели больших успехов, как и предшествующие.
Бонапарте, отразив направленное на Верону, выиграл в главной позиции при Риволи решительную баталию, и хотя победа еще долго колебалась, он имел время обратиться к нижнему Адижу и окружить корпус Генерала Проверы в виду крепости Сент-Жоржа.
Гарнизон состоял из 14000, из которых 8000 было больных. В госпиталях не было лекарств, и около месяца рационы хлеба были уменьшены до четверти. Генерал Вурмсер просил капитуляцию, и сдал, 2го февраля 1797 года, крепость французскому Генералу Серрюрье.
До разрушения сей огромной крепости, какое поле открылось победам Бонапарте, и какой новой оборот приняли все дела Италии! Король Неаполитанский с поспешностью заключает мир. Папа жертвует пятнадцатью миллионами ливров. Провинция Романия присоединяется к Циспаданской Республике; вся Ломбардия, при переговорах в Леобене 18 апреля, признается Цизальпинскою. Венеция 12 Мая отрекается от аристократического республиканского правления. Генуя в том же месяце прозвана Лигурийскою. Наконец 17 Октября заключен был в Кампоформио окончательной мирный союз. Австрия, в вознаграждение своих уступок, получила во владение Венецианскую Республику с ее окрестностями по Адриатическое море; прочие же венецианские области на твердой земле присоединены к Цизальпинской Республике, с которою составилась также и прежняя Циспаданская. 12 июня взят был французами и остров Мальта.
Таковые превратности жребия испытала Италия в течении двух лет. Одна древняя Республика была уничтожена, другая преобразована, третья совсем вновь установлена. Герцога Моденского уже не существовало. В Милане и Мантуе веял флаг Цизальпинский, в Венеции Австрийский. Король Сардинский потерял шестую, а Папа третью часть своих владений. Только еще Король Неаполитанский, великий Герцог Тосканский, Герцог Пармский и малые Республики Лукка и Сан-Марино, оставались в первобытном состоянии.
Такие быстро являющиеся и исчезающие метеоры видели мы в Италии; и все сие было творение народа в революции! Но как описать его? кто изобразит хаос? Такой народ есть дышащий огнем и все, пожирающий вулкане; река, сокрушающая с яростью ледяные свои глыбы; храм, разрушающийся внезапно. — Мнение народное течет рекою; остановить сего течения не можно, а только направить.
На столь знаменитом театре, какова Италия, не одни военные действия обращают внимание; но и воспоминания о великих подвигах древности сливаются с современными. Здесь встречается и прелесть древнего баснословия и интерес Историй.
Сверх политического фанатизма, который обуял головы народа и соделывал его непобедимым, никогда не мог бы он достигнуть до таких чудесных, каждого наблюдателя изумляющих успехов, без помощи оружия. Итак особенною обязанностью почитаю обратить здесь все внимание на французское войско со времени революции, и показать, как перерождалось и усовершенствовалось оно. Тогда увидим мы, с каким пародом, с каким войском сражался, какое войско поражал наш Вождь; мы увидим, как Гений в Турции, в Польше и на всяком поприще находит пособия в самом себе; и описание сие послужит паки к возвеличению его славы.
Поистине, армия французская есть одно из тех редких явлений времени, которые достойны возбудить и любопытство и размышление каждого. Казалось, что с уничтожением во Франции Королевства уничтожилась и дисциплина, душа военной службы, и все военное искусство. Одно появление Австрийских отрядов близь Монса и Турноа было достаточно к рассеянию колонн французских под начальством Бирона и Диллона. Но впоследствии какими великими успехами прославили себя французы в Германии, а паче в Италии, непрерывными, так сказать, поражениями Австрийцев, переходом через мост Лоди, походами 1796 году против Вурмсера, Алвинция, Проверы, победою при Арколе, сходом на равнины Немецкой земли, имея в боку Тирольские горы! Я уже говорил в особенном сочинении (Смотри Письма о Прусских военных происшествиях в Вестнике Европы) о причинах такового перерождения войска; но здесь потщусь подробнее доказать, что улучшения их по всем частям военного состава споспешествовали весьма сим успехам.
После первых неудач восчувствовали французские Генералы необходимость избегать генеральных сражений с армиями дисциплинированными, и превратили большую войну в сражения малыми отрядами. Одержав уже многие успехи, решились они наконец на генеральные сражения. Первый был Дюмурье, который, нс удовольствовавшись войною малыми отрядами, пошел из Шампани на Австрийские Нидерланды, дал регулярную баталию при Монсе, и овладел ретраншементами при Емаппе. К сим наступательным мерам присоединялся и дух тогдашнего правительства. Повсюду провозглашаемо было, что революция должна обтечь весь мир. Таковая исполинская мысль порождала и исполинские планы.
Нужно привести здесь правила, которыми в военных действиях руководствовалась Франция. В 1795 году Комитет благосостояния народного призвал из мрачного уединения Генерала, служившего в царствование Королевское и тогда удаленного, для истребования его совета о военной системе, какую должно было принять в тогдашних критических обстоятельствах. «Должно, сказал сей Генерал, умножить число сражающихся таким образом, чтобы быть всегда в готовности заменять уроны противопоставлением многочисленности силе искусства; к достижению сего средство самое простое, производить войну массою, то есть: на всех пунктах атаки ставить больше людей и артиллерии, предписать Генералам за долг священнейший, сражаться самим впереди солдат, чтобы служить в пример отважности и обязанности, и приучать их не смотреть на число неприятелей; а нападать с жаром, с примкнутыми штыками, не заниматься долго стрельбою или маневрами: потому что войска французские ныне недостаточно обучены, даже не приготовлены. Сей образ сражаться, толико свойственный характеру, проворству и пылкости народа французского, должен необходимо удостоверить победу; поелику расстроит иностранные войска своею новостью».
Кто в наставлении сем не увидит мыслей и нашего Полководца? — Но обратимся к настоящему предмету. К счастью оружия французского, образование сей новой военной системы вверено было воинскому уму Карно, который новыми полезными образованиями по всем частям армии уготовлял в Париже победы на полях сражений. Он отверг все тактические подробности, употребительные дотоле в армиях: потому что их не знали, и не было времени им изучиться. Французской армии надлежало непрерывно обширными линиями переменять положение неприятеля, и не давать ему времени употреблять на месте подробности своих эволюций. Для сего потребна была большая подвижность; он отменил излишние обозы, которые уже и во времена Кесаря назывались impedimenta, препятствия.
Помещая в политической сей картине обозрение тактическое по поводу принятого правила, что Тактика с Политикою сопряжена тесными узами, необходимо нужным почитаю я для большей связи разделить мои наблюдения на статьи, дабы показать во всей подробной совокупности всю силу французского оружия. Это был всегдашний предмет разговоров со мною незабвенного моего великого благодетеля. Мог ли 6ы он с такою благонадежностью нападать на своего неприятеля, если 6ы не знал всех стихий, из которых составлена новая военная его система?
Она восприяла начало свое в самой буре революции, и усовершенствовалась на войне посреди самих сражений. — Суворов, встречаясь с пленными французами, произносил всегда сии слова: Nation brave gouverneo par des impies! Народ храбрый; управляемый нечестивцами! Кому неизвестны отличительные черты характера французской нации в отношении к войне? они суть : энтузиазм, наклонность к воине наступательной и великая отважность. Поддержание сих отличных свойств было целию нового образования, которое утверждалось постепенно опытами. Рассмотрим все части воинского состава французской армии, и во-первых,
Пехоту.
правитьСия была во время сей революционной войны весьма умножена. Окружность местная Республики, которая нередко атакована была на семи пунктах, востребовала умножения оной до 250000, если занять и половину своих крепостей; если же наполнить оною четыре армии, каждую 50000, то меньшее число инфантерии долженствовало состоять по крайней мере из 450000.
Сообразно с новою военною системою умножилась инфантерия, и потому 1е, что сей род службы весьма свойствен французской пылкости; 2е поелику многочисленные успехи, одержанные в частных нападениях на гористых местах, доказали ее пользу, и 3е поелику сила неприятельская в сих легких войсках востребовала противопоставлять оной равное такого же рода число.
Инфантерия французская разделена 6ыла на пол-бригады, а каждая состояла из трех батальонов.
Таковое разделение имеет многие выгоды.
1. Она доставляет каждой пол-бригаде возможность делать частные маневры, и облегчает движения ее от центра правого и левого крыльев.
2. Таковое составление Весьма полезно во французской армии, в которой весьма употребительны центральные нападения, где часто центр образуется в колонну, следовательно подкрепляется флангами.
3. Сей образ эволюции учинил бы четвертый батальон бесполезным, по мнению всех славнейших Генералов.
Легкость и подвижность, которые дали ей новое обмундирование и отмена повозок, весьма много способствовали ее быстроте в походах. Обыкновенный марш, как прямой, так и косвенной, был 76 шагов в минуту: но сей шаг на войне не мог быть математически исчисляем; так шаг Суворова был ужасом неприятеля и орудием победы. Описание всех успехов, которыми французы обязаны были быстроте своей пехоты, было 6ы здесь излишнее, когда История сей войны до вступления Российских войск сохранила столь много тому примеров.
Конница.
правитьСостояла из так называемых Кавалерийских полков, из драгун, конных егерей и гусар.
Тяжелая французская Кавалерия не испытала важных перемен. Она осталась при прежнем своем образовании, кроме того, что в наборе лошадей одинакового росту не наблюдалась прежняя точность, затруднявшая столь много ремонты. Не можно однако же сему войску отдать ровной с пехотою справедливости, по свидетельствам и донесениям самих французских Генералов.
По собранным мною в Италии сведениям, состояла тяжелая Кавалерия из двух полков карабинерных и двадцати пяти кавалерийских; Кирасиры составляли 8ой кавалерийский полк, и из двадцати полков драгунских. Полков конно-егерских было в начале войны двенадцать, но умножено в последствии времени до двадцати пяти. О сем войске можно сказать, что легкость их амуниции и проворные легкие их лошади давали им возможность атаковать в линиях, и Немецкая тяжелая кавалерия была нередко опрокидываема семи егерями; — гусарских полков было двенадцать. Теперь обращусь я на сию важнейшую отрасль военного искусства
Артиллерию.
правитьСредства ее все наступательные; цель ее — разрушение, действие — изображение молнии. Она смертоносна посреди колонн, где целые ряды ею мгновенно истребляются; она предшествует штыку и уготовляет победу. Крепости ею обращаются в развалины. Не буду я говорить о ее усовершенствовании и улучшении со времени изобретения бомбы и рикошетного ядра. С распространением пределов Химии и математических познаний распространилась и артиллерийская наука. Взятие столь многих крЕпостей французами, столь многие огненные, можно сказать, атаки с меткостью в пальбе, пребудут навеки памятниками их в воинских летописях. Может быть скажут, что никогда французы столь много артиллерии не теряли; напротив того, никогда они столь много артиллерии не брали; а в войне должно всегда наблюдать перевес в разрушении. Они же лучше оставляли свою пушку, чтобы вознаградить себя неприятельскими. Артиллерийский пехотный корпус состоит из восьми полков, от сей отрасли произросла и другая
Конная Артиллерия,
правитьСие произведение воинского ума Великого Фридриха в семилетнюю войну. Если скорость в войне есть главнейшее вспомогательное средство к одержанию победы, то что может лучше споспешествовать оной, как не конная артиллерия? Она ежемгновенно перелетает на лошадях от центра на крылья, и от одного крыла на другое. Какие выгоды доставляет она тем, что с каждого пункта можно ее заставлять действовать на неприятельские колонны и на линии ее флангов и повсюду, так как легкое войско! Она достойна наименования летучей: Она вознесла силу и славу французского оружия на вышнюю степень. Если цель артиллерии ест всеразрушение; то предмет сохранения принадлежит
Корпусу Инженеров.
правитьФранцузский Маршал де Вобан облагородствовал сию науку и, усовершенствовав ее своими талантами, возвысил уважение к сему оружию. Кормонтен, Бурсет, Филлей, д’Арсок и проч., последовавшие его стезям, распространили пределы ее. Мы видели услуги, которые оказывал сей корпус в продолжении французской войны. Крепости Лиль, Конде, ле Кесноа, Валансиен, Майнц, Кель с малым числом защитников, останавливали на долгое время войска столь многих Европейских Держав. Изданным 10го Июля 1791го года законом получил Инженерный департамент новое образование; к нему присоединены роты минеров и саперов.
Обозрев вкратце сии отрасли воинского чиноначалия, нужно теперь обратиться к самим действиям французской армии, и во-первых, к
Боевому порядку.
правитьВесь механизм боевого порядка, по мнению Тактиков, разделяется на параллельный и косвенный. Наименования совсем ныне несправедливые: первое, поелику параллельный порядок никогда не мог быть в истинном математическом смысле и у древних, когда у них были рукопашные бои; второе, в рассуждении косвенности, она остается и тогда, когда нападение учинено и перпендикулярно. Но новая тактическая французская система произвела порядок кривой (ordre courbe). Всегда стремились французы нападать на неприятеля с флангов и обходить своею многочисленною пехотою неприятельскую конницу во всех сражениях кругообразно, Происшествия при Емаппе, при Флерусе и маневры при Щарлероа и Мобеже; действия при Риволи и наконец последние сражения в Швейцарии постоянно доказали, что нападения со сторон самые успешнейшие, и что центр, подкрепляя одержанные на флангах выгоды, дает кривым формам отличительные преимущества.
1е. Поелику они неприятеля, в рассуждении пункта атаки, на концы колонн оставляют в неизвестности.
2е. Поелику они его позицию как будто обвивают.
3е Поелику они доставляют возможность удобно сосредоточиваться, если фланги начнут коле6аться, так что армия делается тогда тетивою лука, которой она образовала.
Образ французов, нападать и прорываться, требует еще особенного размышления. Набор войска, формирование, организация, наставления и постепенное развертывание оного, все сливалось к тому, чтобы избрать систему сражения отрядами. Притом же система сия, по справедливому примечанию одного французского Тактика, весьма приличествует умоначертанию французского солдата и его живости: ибо кто бывал на воине, тот знает, что учащать сражения служит к сокращению других трудностей, соединенных с оною; битвы служат как 6ы отрадою в рассуждении беспокойств, претерпеваемых от непогоды, изнурительных походов, пре6ывания в шалашах, недостатка в провианте, мучительного ожидания и единообразной скуки, окружающей человека в походе. Таким образом великие успехи, приобретенные армиею французскою, чаще происходили от непрестанного действия, нежели от самых сражений. Такова была война в Нидерландах, Германии, Савойе, Пиемонте, Ломбардии и целой Италии. Казалось, что правильное сражение никогда не было ее пружиною. Если же, в противность сей новой системе, настояла необходимая надобность в генеральном сражении, то должно заметить, что французы, слабые в маневрах на одном месте, употребляли два средства нападать и прорывать неприятеля. То и другое приличествовало войску превосходному в числе и было естественным следствием сего рода превосходства. Можно беспокоить армию, когда есть довольно людей для поддержания фрунта в деятельности, когда в то же время обходят крылья неприятельского войска. На открытом поле принуждено оное будет делать вдруг фрунты в разные стороны лицом; а не быв в состоянии того делать, должно будет уступить превосходному числу, сколько 6ы ни было оно храбро и наилучшим образом обучено.
Находясь на месте укрепленном, принуждено оно будет оное оставить: потому то никакая позиция, естественная ли или искусственная, не может простираться до бесконечности. Войско, имеющее превосходство в числе, может беспокоить позиции крепкие, так как и корпус, состоящий из меньшего числа,
Можно также и прорывать: потому что, не давая отдыха неприятельскому фрунту, возможно направить усилие свое на один особенный пункт, признанный слабейшим; слабая линия всегда будет прорвана колонною густою и толстою, если сия ударит в нее стремительно. Прорвавшаяся колонна будет через то в состояния оную и окружить: ибо зайдет за прорванные пункты войско отделившееся, сделавшееся крыльями. Оно нападет на своего неприятеля в тыл и во фланги, между тем как оный обороняется своим прежним фрунтом, обращенным вперед.
Сии маневры были всегда в употреблении у французских Генералов. Овладеть мостом, значило у них не иное что, как напасть на один пункт и оный прорвать. Артиллерия при Лоди и Арколе, бросавшая свои перуны на сии густые толпы людей, порывавшихся подобно волнам вперед, низлагала оные рядами, но не остановила. Промежутки были замещаемы новыми; и тот, кто продолжал их пополнять, решившись проникнуть, овладел мостом. Превосходное число соделывает сей маневр достоверно удачным; оно дает возможность действовать устроением баталии густыми против боевого порядка тонкого, колоннами против линии, французы чаще всего употребляли колонны для нападения: ибо присоединяют к выгоде силы превосходной пункты действующие те, кои избавляют их от точности маневров, потребных для атаки прямою линиею и длинно растянутою: точность, которая за недостатком первоначального наставления в войске французском отвергнута (Примеч. Суворов в первой части на стран. 43 в 6 м пункте говорит: «Операция с французами должна быть в прямой линии, а не параллельно». В письме своем ко мне, на стр. 31, «в Италии нужно было, чтоб гром гремел повсюду», а далее: «Я стремился поражать неприятеля баталиями совсем в противность его воинской системе». Так проникал наш Тактик в их маневры! — Так будут пред нами разверзаться кратко начертанные его идеи!
Как трудно хвалить Великого человека, не зная тайных пружин его действий и его соображений. Без сего похвальное ему Слово наполнится лишь звучными риторическими фигурами).
Пробежав образование тогдашней французской армии и ее эволюции, особенною обязанностью почел я остановиться теперь у такого оружия, которое прославило нашего Героя и войска его. Я буду говорить о штыке или о холодном ружье. Во французском войске было оно также в употреблении; но мнения о важности и неважности оружия сего были различны. Были примеры, что пехота отражала сим оружием нападение конницы; известно также, что конница, невзирая на штыки, врывалась в пехоту; нередко пехота употреблением штыков побеждала другую пехоту, производившую огонь. Таковые события противоречащие не могли ничего решить.
Писатели французские утверждают, что система оружия огненного составляет сражения, производимые издалека; она исключает битву личную, в которой сражающиеся могут доставать друг друга своим ручным оружием. Посему-то употребление штыков в истинном понятии не есть пружиною войны нынешней. Посему-то оружие огненное, хорошо употребленное, всегда имело выгоду противу ручного оружия, с каким 6ы искусством оным ни действовали: поелику первое может уничтожить прежде, нежели последним можно будет действовать. Из двух войск равномерно храбрых и навычных в войне, из которых одно действует выстрелами ружейными, между тем как другое употребляет штыки и сабли, первое должно конечно иметь поверхность. Таким-то образом Пруссаки при Хотузице, довольно зная употребление своих фузей, повалили целые шеренги баталионов Венгерских, бросившихся на них с саблями. Также почитается во французской армии штык, примкнутый к ружью, для действий неудобным: потому что длина его, уклонение от оси по прямой линии и самое устроение фузей препятствуют его ловкости. Между тем в уставе французском есть темп экзерциции, означенный командованием: Выставь штыки: Солдат приставляет приклад ружейный к правой лядвее, и поддерживая дуло левою рукою, устанавливает конец штыка наравне с поясом, или грудью человека.
В руках Российского воинства, под начальством Суворова, был штык всегда полезен и славен. Пуля дура; штык молодец. Но он знал, когда, и где его употреблять. Войско, в котором любят бой на штыках, бесспорно есть войско храброе и могущее решить сражение. Предпринятое намерение употребить средство чрезвычайное, и состоящее вне действия оружия огненного, соделывает страшным того, который штык употребляет. Они берется за крайность и показывает себя противнику решившимся на все. Сей обыкновенно не ожидает приближения нападающего с таким отчаянием, а приходит в замешательство. Употребление штыка есть способ чрезвычайный и пребудет навсегда памятником отличительного характера Российского воина; преимущественное его пред всеми народами расположение твердости телесной и душевной и решимости доставляло ему всегда, при помощи сего оружия, верх над всяким неприятелем. Никогда не могло французское войско устоять, когда с криком Ура! появлялись Российские штыки: Пусть судят тактики о сем оружии, как им угодно. Здесь опыты. — Теория пишет на тонкой бумаге; практика же на мраморе, на меди. — Суворов умел дух войска и его тактику тесно соединить между собою; и оба они, опираясь на характере национальном, поддерживали и усовершенствовали себя взаимно.
Не входя в дальнейшее раздробление воинского французского состава, заключу только, что первые элементы оного были: превосходное число сражающихся; простота в наставлении солдата; соображения топографические для планов военных кампаний; легкость, удобоподвижность армии; проворство в движениях, распространение линий действия; отважность в предприятиях, смелость в исполнении, наконец совершенное повиновение воле начальствующей.
При всех сих выгодах имела Франция несметное богатство, а по словам Фридриха войну начинать должно с живота. Прежде, нежели я приступлю к биографиям тех Генералов французских, которые сражались с Суворовым, необходимо нужным почитаю представить здесь обозрение контрибуций, взятых в нынешнюю войну французами с других Земель.
Мы сообщим здесь краткое исчисление великих контрибуций, взятых французами в течении войны. Большая часть сих показаний есть перечень из мирных трактатов, заключенных между разными Державами и Франциею, так как они в самом Париже изданы в свет Профессором Кохом. Не менее достоверны другие части сих исчислений.
Показанные здесь суммы не могут еще сравниться с неизвестными. Если покуситься их исчислить, то должно считать тысячами миллионов, особливо, если принять, сколько занятым войсками Землям стоило содержание великих армий; и сколь великой цены для Республики отобрание всех национальною собственностью объявленных имений. Мысль теряется в сих счетах. Происходящие оттуда наставления не будут ли также потеряны для народов и Правительств? — Или лучше сказать, не слишком ли уже поздно они предлагаются? —
Пруссия. — Заключение мира 5 Апреля 1795 года. Доходы Герцогства Клевского, ежегодно полагаемые в 1 миллион 200,000 ливров; с 1794 года 3,600,000 ливров. Выдачи со взятия в 1794 году до миру в 1795; вырубка Княжеских лесов; контрибуции, особливо с мануфактурного города Кревелдта, секвестр имений духовных и выходцев; церковные сосуды и драгоценности.
Голландия. — Заключение мира 16го Мая 1795. Контрибуции наличными деньгами, выплачиваемые в восемь лет, и предварительно французами выговоренные, 200,000,000, Содержание наемных войск три уже года 25,000 человек ежегодно по 14,000,000. Сумма 56,000,000. Поставки всякого рода, доходы и движимое имение наследного Штатгалтера; описанные пожитки в Голландии, принадлежащие Бельгийским и другим выходцам; наложенные для миру контрибуции.
Нидерланды и Епископство Литтихское, взятые в 1794 и присоединенные в 1795 году. Владетельные доходы и поместья в Брабанте, ценимые ежегодно в 20 миллионов, 4 года 80,000,000, Литтих, — Первая контрибуция, по завоевании 1794 года положенная в 75 миллионов, из которых заплачены только 44 миллиона. Участок в вынужденном займе 56,000,000. Доходы уничтоженных мещанских обществ; пожитки выходцев; серебряные сосуды и драгоценности церковные; продажа имений, объявленных национальными, которых сумма должна быть чрезвычайна; вынужденные поставки и контрибуции всякого рода прежде присоединения.
Завоеванные земли от Эльзаса до Голландии, между Мозелем и Рейном. — Вынужденный заем 23,000,000. Больше десяти контрибуций наложено на сии земли; в нынешние минуты собирают старую контрибуцию 12,000,000. Новая 8,000,000. Доходы и поместья владельческие; церковные; их сосуды, вырубка лесов; содержание армий три уже года. Генерал Гош приказал, чтоб солдатам выдаваемы были съестные припасы; они выданы для 55000 человек, из которых состояла его армия; сей способ опять недавно возобновлен.
Германия. — Первая кампания 1795 года. Правый Рейнский берег от Дисселдорфа до Франкфурта насильственно принужден содержать армию. Герцогство Берген подпало больше, нежели 10ти контрибуциям.
Вторая кампания 1796 года. — Франкония. Перемирие 17го Июля 1796. — Наличными деньгами 10,000,000. Франкфурт один от себя 2,000,000. Требование лошадьми, повозками, поставками и пр.
Виртемберг. — Заключение мира 7 Августа 1796 года. Наличностью 4000000. Мемпелгард, Герикурт, Пассавант уступлены; употребление и продажа княжеских доходов и поместьев.
Маркграфство Баден. — Заключение мира 22 Августа 1796. Наличными деньгами 2000000. Лошадей 1000, по трактату, каждую полагая в 400 ливров, 400,000. — Быков 500, каждой в 250 ливр. 125,000. — 25,000 центнеров ржи, по 13 ливров, 325,000. — 50,000 центнеров сена, по 3 ливра, 150,000. — 25,000 пар башмаков, по 5 ливров, 125,000.
Швабия, 10 Августа 1796. Наличностью 19,000,000. — Лошадей 8400, по 40 ливров, 336,000. — Быков 2000, по 250 ливров, 500,000. — 150,000 центнеров ржи, по 13 ливр. 1,950,000, — 100,000 — кулей овса, по 10 ливр. 1,000,000 — 150,000 центнеров сена по 3 ливра, 450000. — 100,000 пар башмаков, по 5 ливр, 500,000.
Бавария, 7 Сентября 1796. Наличностью 10,000,000. — Лошадей 3300, по 400 ливр. 13,200,000. — 200000 центнеров ржи, по 13 ливр, 2,600,000. — 100,000 кулей овса, по 10 ливр. 1,000,000. — 200,000 центнеров сена, по 3 ливр. 600,000. — 100,000 пар башмаков, по 5 ливр. 500,000 — 10,000 пар сапог по 20 ливр. 200,000. — 30,000 аршин сукна для офицеров, по 25 ливр. 750,000.
Сардиния. — 15 Марта 1796. Уступка Герцогства Савои, Графства Ниццы, Тенды и проч. Военные и съестные запасы в крепостях, отданных французам, Королевские поместья и доходы, имения выходцев, духовенства; церковные сосуды; контрибуции и содержание армии до присоединения.. Занятая французам часть Пиемонта по мирному трактату подвержена сборам.
Модена — 12 Мая 1796. Наличностью 10,000,000. — Картин 20.
Папа. — …. 18 февраля 1797. Наличностью 30,000,000. — Картин и статуй 200; теперь вся Церковная область во французской власти.
Генуа. — Вынужденный заем. Наличностью 4,000,000. — Сборы и поставки для войск, которые уже 18 месяцев занимают область Республики.
Тоскана. — Вынужденный заем. Наличностью 8,000,000.
Милан, Цизальпинская Республика. Первая на Милан наложенная контрибуция 1796 года 20,000,000. — Серебряные сосуды церковные; поборы, поставки, содержание армии через год, владельческие доходы и поместья 20,000,000. Цизальпиния с 1 Января 1797 года выдает ежемесячно по миллиону на армию, 12,000,000. — Она содержит корпус из 25000, которое содержание должно полагать в 10,000,000.
Парма — 8 Мая 1796. Наличностью 2,000,000. — 1700 всем потребным снабженных лошадей, по 600 ливр. 1,020,000. — 2000 быков, по 250 ливр., 500000. — 10,000 центнеров ржи, по 10 ливр., 100,000. — 5,000 центнеров овса, по 6 ливр., 30,000. — Картин 20.
Венеция. — Арсенал; флот; контрибуции до возмущения в апреле 1797; содержание армии, которая 15 месяцев стояла в Террафирме.
Неаполь — Кавалерийские лошади, при мирном трактате числом 250 экипированные; говорено еще о сумме 8ми миллионов, назначенной тайною статьею.
Австрийские области, на которые было нашествие в марте 1797 года. Контрибуции были чрезмерны, особливо в Триесте; рудокопы в Индрии разграблены; сия провинция должна была прокормить армию при ее походе; в трактате Леобенском Император принял на себя провиант для возвращающейся армии 80,000 человек.
Гишпания. — Занятые во время войны провинции истощены от контрибуций: они содержали армию долее года : Сент-Доминго уступлен.
Занятые французами 1792 и 1793 года Нидерланды и Литтих обложены контрибуциями, которых сумма неизвестна, также поступлено с Маинцом и Франкфуртом, армия Кюстинова содержалась там до самого времени после осады Маинца; Франкония и все страны между Рейном и Мозелем почти совершенно изнурены поборами. Подобно сему и бывшая до сего вольная и счастливая Швейцария.
Оглавление
известных денежных сумм и оценки.
править
Пруссия; по Герцогству Клевскому — 3,600,000 ливр.
Голландия: контрибуций 200 миллионов, договоренные по 6, процентов —120,000,000.
Жалованье и содержание 25 тысяч войск через 4 года по 14,000,000 — 56,000,000.
Нидерланды и Литтих — 192,000,000.
Земли между Рейном и Мозелем также между Мозелем и Маасом — 43,000,000
Франкония — 12,000,000
Виртемберг — 4,000,000
Маркграфство Баден — 3,225,000
Швабия — 27,500,000
Бавария — 16,990,000
Парма — 3,650,000
Модена — 10,000,000
Папа — 30,000,000
Генуа — 4,000,000
Тоскана — 8,000,000
Швейцария — 54,000,000
Сумма 700,010,000.
Итак, сии суммы составляют только 700 миллионов ливров; но только небольшой проведенный ручей из великого моря, как выше замечено. Об одной Бельгии сочтено, что французы в три года взяли 1095 миллионов гульденов. В мемориале Бельгийского Правительства к французскому Директорству целая сумма урона сей земли показана в 850 миллионов гульденов. Причем не помещена цена больше, нежели на полтора миллиона вырубленного лесу, и дополнение к старым и новым контрибуциям. Очевидная истина, как выше замечено, что сумма всего взятого французами в других землях может считаема быть не иначе, как тысячами миллионов и самые лучшие счетчики всей суммы не исчислят.
Обозрев богатство Франции, войною стяженное, обратимся к Биографиям французских Генералов.
Начальники французской армии изумили всю Европу, и на них должно здесь обратить особенное внимание. Из толпы народной, из мрака революциею вызванные, приобрели многие из них лавры бессмертия.
Стряпчие, ремесленники, отставные сержанты и проч., по отвержении исключительных преимуществ рождения, сделались Генералами. Всегда будут блистать в летописях мира знаменитые их имена. Я долгом почитаю упомянуть особенно здесь о тех, которые имели честь сражаться с нашим Героем. По великости своей души чтил он своих противников на поле славы поборниками. Они равномерно не вменяли себе в бесчестие быть побежденными никогда непобежденным. Генерал Серрюрье не иначе хотел принять свою шпагу, как из рук Суворова; и ее от него получил.
К числу сих Генералов принадлежат Моро, Серрюрье, Магдональд, Жуберт и Массена. Но так как я буду в своем месте говорить о победе, одержанной австрийским Генералом Краем над французским Шерером, то нужно будет упомянуть и об нем.
Шерер.
правитьДостоверное жизнеописание его, в столь многих французских журналах помещенное, показывает, как иногда фортуна возводит недостойного на вышнюю степень с тем, дабы его после тем сильнее низвергнуть. Шерер, сын мясника из города Целле, что в верхнем Алзасе, предавшись развратной жизни, бежал из отцовского дому и вступил в Австрийскую службу, в которой достиг чина Прапорщика. Из Мантуи, где полк его был в гарнизоне, бежал он в Париж и имел убежище у брата своего, дворецкого Герцога Ришелье. Разными происками дошел он до чина Генеральского. Он получил начальство над армией, блокировавшей крепости Валансиен, Конде, ле Кесноа и Ландреси. По сдаче оных был он сделан главнокомандующим Пиренейскою армиею, а по заключении с Испаниею мира Италианскою. Тогда в и 1795 м году ноября 23 одержал он при Лоано совершенную над Австрийцами победу, которая могла бы иметь последствием завоевание всей Ломбардии, если б он умел оною воспользоваться. Шерер, после краткого пребывания в Париже, занял место Военного Министра; и на сем посте мнение народное всегда было против его: Генерал Гош порицал его даже публично изменником, потому что он из Парижского арсенала продал все ружья до 30,000 за бесценок, каждое за один франк. И такой-то распутного поведения, без всякой нравственности человек, должен был, как говорит один французский писатель, побеждать железного Суворова, иметь под своим начальством дивизионным Генералом Моро, которой сделался бессмертным своею ретирадою, и спас Республику. Начальствование его, начинаясь от пределов Тирольских, простиралось до пролива Сицилийского; пространство земли, которое может только редкий и единственный обнять гений! Мы увидим его на сцене, увидим его падение. Он принужденным найдется оставить армию, к нему доверенности не имевшую, и сдать оную Моро, которого застанет Суворов своим соперником.
Моро.
правитьСей Генерал, из стряпчих, образовал себя на поле сражений и прославил себя уже многими подвигами, а особливо ретирадою своею в 1796 м году за Рейн. По разбитии Эрц-герцогом Карлом Журдана, Моро, беспрестанно преследуемый неприятельским гораздо многочисленнейшим войском, отступал целые двадцать семь дней, одерживая над неприятелем целые двадцать семь дней разные победы, а особливо при Бибербахе, где, после решительной победы, получили французы пять тысяч пленных, и проч. (Смотри в вестнике Европы письмо мое к издателям).
Не распространюсь я здесь более о Моро. Он будет виден в третьей части сей истории, где будут описаны сражения и победы над ним одержанные. Скажу только, что Суворов, по великости своего духа, чтил отличные достоинства своего противника, и говаривал нередко: Горжусь, что имею дело с славным человеком. Он, зная быстрый полет северного нашего Героя, истощевал все свое искусство, чтобы спасать остатки французской армии ретирадами; почему Суворов и называл его Генералом славных ретирад. На сражении при Нови упросил его Жуберт остаться при нем на время, дабы воспользоваться и руководствоваться его советами. Под ним убиты три лошади. Поставив после сражения войско в надлежащую позицию, кончил он свое тогдашнее служение, и отправился в Париж. Ему неоспоримо обязана Франция, если вся ее армия не истлела.
Серрюрье.
правитьПопавшийся в начале военных действий в полон французский Генерал Серрюрье, с которым я по сему имел случай познакомиться, заслуживает особенное внимание. Портрет его написал Бонапарте сам следующими словами: «Генерал Серрюрье, говорит он, чрезмерно строг к самому себе, а иногда также и к другим. Он ревностной друг дисциплины, порядка и всех нужных для человеческого общества добродетелей. Всегда презирал он интригу и ее поборников; и сие навлекало ему иногда неприятелей между такими людьми, которые всегда готовы обвинять в расположениях; негражданских того, кто требует повиновений закону и повелению начальства».
Еще в царствование Людовика XVI был он уже бригадным Генералом, вступив в службу в 1759 году. Во всех бывших в Италии со времени революции победах имел он всегда деятельное участие, а, сверх того отличился он при заключении капитуляции с Вурмсером в Мантуе, где показал редкое снисхождение и уважение к летам и чину несчастного Австрийского пленника. Сия черта души его уважена была нашим Героем; и потому имел он один из всех французских Генералов с ним свидание. Он известен ему также был славною победою при Терме и при Сент-Марине де ла Тоска, о котором последнем писал тогдашний начальник его Келлерман следующее: «Мне приличествует упомянуть, сколь отличным, искусным образом поступал Генерал Серрюрье. Мужеству и хладнокровию знаменитого сего офицера обязаны мы счастием сего дня, когда ему удалось разбить победоносного неприятеля, дошедшего уже до его главной квартиры».
По открытии кампании, под начальством Бонапарте, получил он повеление защищать Танаро и Онелио, и он способствовал также выигрыванию побед при Дего, Сент-Жиовани и Танаро, а особенно при Мондови перешел он мост через Торру под сильными неприятельскими выстрелами, и принудил Австрийцев оставить выгодное свое местоположение.
При начатии неприязненностей главнокомандующий Шерер составил новую дивизию под названием Тирольской, и вверил ее начальству Серрюрье. После неудачного для французов при Вероне дела, приказано ему было напасть на Вилла Франка. Он сражался с беспримерным мужеством и отчаянным упорством; но должен был отдаться в полон. Фельдмаршал принял его с приличною вежливостью. Гром противоборствующему врагу, луч солнца побежденному — было изражение Фингала, и правило жизни Суворова. Когда Серрюрье сделал ему свое примечание, что нападение на него учиненное было, в рассуждении слишком малого числа войск, несколько отважное, то Оригинал Российский ответствовал: «Что делать? Мы Россияне без правил, без тактики; вот я еще один из лучших (тут повернулся и запрыгал он на одной ноге); вы видите, какой я чудак. Между тем мы били Поляков, Шведов, Турок, а теперь….» — Он остановился и отдал ему шпагу, сказав: «Вы всегда были ее достойны».
При прощании спросил его Князь Александр Васильевич: куда вы теперь едете? — В Париж, ответствовал Серрюрье. --Тем лучше, вскоре надеюсь я с вами там увидеться. — Сего я всегда ожидал, был ответ тонкого француза. — Никогда не забуду я, как восхищался сим свиданием Серрюрье.
Жуберт.
правитьДиректория, усмотрев, что все покорялось непобедимому Предводителю Российскому, решилась в отчаянии своем противопоставить ему юного Генерала своего Жуберта, прославившегося уже отличными своими подвигами, своим мужеством, отважностью, и приобретшего доверие войска. С нижних степеней, за отличие при взятии Нисы, Монталбано, Виллефранка, Онелии, пожалован он был в Поручики. В сражении при Штраусе, командуя гренадерскою ротою, которая вся погибла, он один и Лебрюн избегли смерти. Сопротивляясь в редуте с тридцатью гренадерами пятистам Австрийцев, где был тяжело ранен в руку, должен он был по истощении всех патронов, сдаться на честное слово. После явился он опять в Италии Генерал-Адъютантом, и в сражении при Мелано, потеряв половину своего войска, не прежде, как по получении от главного начальства повеления, перестал сражаться. При Милезимо выгнал Жуберт Австрийцев из всех их позиций, и скорым и отважным маневром окружил 1500 Гренадер под начальством Австрийского Генерала-Лейтенанта Проверы, который ушел в Коссарию, куда преследован был четырьмя колоннами, принужден был в развалинах сего старинного и весьма укрепленного замка сдаться. Сам Генерал Бонапарте свидетельствовал, «что Жуберт по храбрости был гренадер, а по знаниям искусный Генерал.» С семью солдатами бросился он в шанцы и, получа рану в голову, упал простертый, и тем остановил движение колонны. По выздоровлении спешил он к новым победам. С Генералом Бейрандом способствовал он взятию Ч…ы. В сражении при Кастельново, командуя авангардом дивизии Массена и Вобоа, достиг он неприятеля на высотах Капрары, окружил части его арриергарда и взял в полон тысячу двести человек с Полковником; с подобным успехом прогнал он напавшего на корпус Массены неприятеля при Вероне. Разбитие Генерала Алвинция, победа при Ровереда, которой открыл он себе путь в Триент, победа При Лависе, облегчившая ему проход в Бриксен и Боксен; — все сии знаменитые подвиги, так как и взятие столь трудное Тироля, увеличили его славу, и в награду за оные, был он, по заключении предварительных мирных постановлений в Леобене, отправлен с сим известием в Париж, где принят с восторгами и восклицаниями. По открытии Раштадтского конгресса произведен был Жуберт Главнокомандующим Батавских войск (Так ошибается издатель побед Суворова на стр. 178, Част. VI. "Что Жуберт, хотя был и искусный воин, но никогда не имел главного начальства во время войны), и в Гаге установил он новой образ республиканского правления, но вскоре был он отозван к предводительствованию армиею при Майнце, а оттуда в Италию. В Турине принудил он Короля Сардинского сложить с себя корону, и устроил в Пиемонте республиканское правление. Разные неприятности, от Директории ему причиненные, заставили его вскоре после сего просить об увольнения, которое он и получил; но недолго наслаждался уединенною жизнью. Едва вступил он в брак с девицею де Монтолон, как опять получил главное начальство в Италии.
По прибытии на сие поприще, просил он Моро его не он оставлять и ему руководствовать. Оба они осмотрели все войска, оживотворенные прибытием Генерала, ими любимого. Жуберт полагал всю свою надежду на диверсию, которую долженствовала произвести армия на Альпах, под начальством Шампионета находившаяся. Между тем имел он от Директории повеление напасть самому. В следствие сего выступил он из Савонны с величайшею поспешностью, дабы снять блокаду Тортоны, и в равнинах ее нанесть отчаянный удар Суворову, прежде нежели Австрийский Генерал Край, блокировавший Мантую, успеет с ним соединиться. На сей конец двинулся он через горы Монфератские и Домену при Акви к Каприате и Нови; а в то время Генерал Сент-Сир провел правое крыло через Бокету к пункту своего с ним соединения. Генерал Моро находился при сей колонне. Но как скоро увидел он при рекогносцировании положение нашей армии и узнал о прибытии, по сдаче Мантуи, в наш лагерь армии Края, то тотчас занял прежние свои позиции, и хотел уклониться от сражения. По утру в четыре часа началась атака Российско-Австрииских войск, устремленная наипаче на левое ее крыло. Едва началось сражение, как Жуберт поскакал поощрять войско и кричал: на штыки! вперед! В то самое время постигла его пуля в правую сторону груди, и вскоре он скончался. Таким образом во цвете лет своих, на блистательнейшем поприще, пал сей воин — надежда Франции.
Однажды вбежал Жуберт к Бонапарте. Стоявший на часах солдат имел повеление не впускать никого в спальню. Но Жуберт, оттолкнув его, вошел в оную. «Как хотел ты, сказал Бонапарте солдату, остановить того, которого не останавливали и Тирольские горы?»
Седый Суворов позавидовал смерти столь знаменитой, и велел мне написать в реляции, что он сражался с Жубертом, которого сам Бонапарте называл своим преемником. Вот лучшая ему Эпитафия!
Магдональд.
правитьГенерал Магдональд был уже Полковником в царствование последнего Короля французского. В начале революции остался он в службе Республики. Он отличался в знаменитых сражениях при Варвике, Мерсине, Комине, когда северная французская армия получила в добычу сорок восемь пушек и две тысячи пленных, за что пожалован в бригадные Генералы. В 1794 году был он в походе при покорении Фландрии, Бельгии и Голландии, и при обратном завоевании Валансиенна, Конде, Ландреси и Лекесноа. Его талантам, хладнокровию, мужеству и искусству в маневрах приписывали большую часть побед, одержанных над войскам под начальством Герцога Йоркского. При учреждении в Риме консульского образа правления, получил он главное над французскими войсками начальство, и предприимчивостью своею умел там погасить пламя мятежа.
Вскоре после сего Король Неаполитанский, подкрепляемый денежными пособиями Англии, с полною доверенностью к способностям Австрийского Генерала Мака и к многочисленной своей армии, отважился идти прямо в Рим. Первые его покушения были удачны; но Магдональд не потерял тогда духа, и на угрозы Мака ответствовал с твердостью. К несчастью, торжество неаполитанской армия было мгновенное. Она была рассеяна при Порто-фермо Генералом Рускои; тридцать пушек со всем союзом достались ему. Мак хотел за сие отомстить Магдональду при Чивита-Кастеллана. Войско ею было многочисленнее; он надеялся окружить со всех сторон французскую армию; но сия, под начальством Магдональда и Келлермана, противостояла ему с толиким искусством, что победа не могла от ней уклониться. В сей день потеряли Неаполитанцы двадцать три пушки, весь обоз и две тысячи отдались в полон. Мак велел отступить и, не в состоянии быв удержать смятения, предался в руки французов. Магдональд вскоре потом произведен был в главные начальники Неаполитанской армии. Тотчас вступил он в сие Королевство, напал на Капую и Беневент, и укротил возмущение в Андрии; между тем берега Тесина, Адды и По были в руках союзной армии. Директория приказала Магдональду соединиться с Италианскою армию. Он немедленно собрал свои рассеянные войска; но, предусмотрев трудности в предприятии сражения, хотел уйти в Геную. При Требии нашел он себя отовсюду окруженным; и тут, где Ганнибал разбил древних Римлян, продолжалось через четыре дня сражение, каковому нет примера ни в каком бытописании. " Еще такое сражение, сказал Суворов, и — французы в Вене. " — Вот хвала Магдональду! —
Поистине, восхищенный сею победою Италийский, обозрев всю Италию, преселился мысленно в древнюю эпоху Ганнибала и воскликнул : « Зачем не пошел Ганнибал после такой победы прямо в Рим?» — Может быть, ответствовал искусный Австрийский Генерал-Квартирмейстер Цаг, был в Карфагене такой же Гофкригсрат, как и у нас в Вене. —
Массена
правитьНе распространюсь я здесь повествованием всех его удачных успехов, по которым прозван он был во Франции избалованным дитятем счастия. Он возмечтал победить и Суворова; но тут счастие от него отказалось; он прибегнул к выдумкам, и уверял Директорию, что непременно пришлет к ней его пленного. Реляция его о бывшем сражении в Муттентале с Суворовым, известная всем, наполненная ложью, весьма оскорбила Генералиссимуса, который сам диктовал два опровержения для помещения в газетах. Первая бумага заключает верную реляцию о переходе Альпийских гор, и покажет всю неосновательность вымыслов Массены; а другая всю нелепость оных. Я за долг поставил помещать везде собственные мысли и собственные слова моего Героя. Вот первая:
«Брегенц, главная квартира Императорской Российской армии от 30 Октября 1799 года.
По сдаче Тортоны армия прошла 12 Сентября без обоза через Александрию, Касель, Новарру, Таверну, где ожидала она вьючных лошаков в Белинсоне и Айроле на Альпах; она переправилась через гору Св. Готарда, прогнав оттуда многочисленный неприятельский пост до госпиталя. Между тем как большая Австрийская армия оставила Швейцарию, Российский Генерал Корсаков переместил ее в расстоянии 17 Немецких миль, центр коей находился в Цирихе с малочисленным корпусом, и весьма недостаточными к одержанию верха над неприятельскими силами, бесконечно превосходными, и кордон, коей, быв проникнут во многих местах, принужден был возвратиться опять со значительною потерею в Шафгаузен. Мы уже дошли до Муттенталя, принудив неприятеля в Урселе к подземному переходу через пещеру и через дьявольский мост, где он защищался с упорнейшим стремлением, удаляясь тихими шагами в Олтдорф, как мы получили известие. В сию минуту должно было решиться искать средств к возобновлению сил нашей армии, бесконечно утомленной столь жестокою и кровопролитною кампаниею, и не имеющей многого из нужных вещей; передовые ее войска тотчас были назначены в поход к Глорису, а конец был сжат Массеною, который внезапно напал на него в Свитце с 10,000 человек. Генерал Розенберг немедленно атаковал его с 3,000 Русских, опрокинул и прогнал назад до Швитца, причем убитых и утонувших было более 2,000; в плен взяты: Генерал Квартирмейстер, два бригадные Начальника, 10 Офицеров, 1212 человек солдат и 7 пушек.
Князь Багратион, находившийся в авангарде и поддерживаемый Генералом Дерфельденом, атаковал поспешно Молитора при Гларисе в дефилеях, и прогнал его весьма далеко с потерею 1,000 человек, взяв в плен бригадного Начальника, 7 офицеров и 347 солдат, отбив также две пушки и знамя. Мы настигли неприятеля в самое дождливое время, имея по ночам заморозы, по самым узким и непроходимым тропинкам, где часто проходили по одному человеку ужасные скалы, имея под ногами своими облака и употребляя сначала целый день на переход через гору Бинднер или Киндс-Копф, покрытую совсем снегом, где принуждены были прорывать себе дорогу, окруженную пропастьми, не имея почасту хлеба: ибо лошаки наши оставались позади, и мы питались одним только картофелем в продолжении почти всего времени, сражаясь с неприятелем день и ночь. Наконец мы пришли в Курь. Неприятель потерял всего, начиная от Сент-Готарда, убитыми: Генерала Легорие, около 4,000 солдат и много Офицеров; пленными: одного Генерала, трех бригадных Начальников, 20 Офицеров и более 2,000 солдат, исключая около 1,000 человек, взятых Австрийцами, 11 пушек, 1 мортиру и одно знамя. Наша потеря в убитых и раненых простиралась до 1,500 человек. Из Кура мы пошли через Фельдкирхен, Дорнбирн в то место, откуда скоро выйдем в наши кантонир-квартиры, находящиеся между Иллером и Леком».
Другая следующая:
"В публичных листах помещена речь, произнесенная Массеною к солдатам:
Бунтовщик своенравного правительства, имеющего основанием злодеяния и безбожничество, обманывающего народ прелестями мечтательной вольности и сумасбродного равенства, единственно для того только, чтобы его разорять, превозносить похвалами неслыханную и низкую ложь о мечтательных своих выгодах. Довольно уже сказано в Брегентском артикуле (всеобщего Меркурия 14 Ноября), что Массена 6росился с 10,000 человек на Русских в Муттентале для того, чтобы быть совершенно поражену 3мя тысячами избавителей Италии, потеряв тут все свои пушки; между тем как Русские сохранили всю свою артиллерию, состоявшую в некоторых малых вьюченых горных пушках, влекомую лошаками. Его товарищ Молитор испытал подобные перевороты при Гларисе. Впрочем за излишнее считается входить здесь в подробнейшее рассматривание всего, для выведения из заблуждении истинных патриотов Франции;
Представив здесь в сокращенных чертах действовавших в Италии французских Генералов, беспристрастие требует отдать им и многим другим ту справедливость, которую отдаст им и потомство, что они талантами, развернувшимися происшествиями революции, и опытами на войне ознаменовали себя и свое войско. Преданные революции и новой воинской системе были они ревностнейшими защитниками своего отечества и исполнителями всех намерений сей системы. Они, воспламеняв свое войско всегда многочисленное, легкое, летучее, торжествовали над препятствиями, и тем приобрели удивление своего столетия.
Итак, мы видели, на какую степень славы вознесли Францию победоносное ее войско и предводительствовавшие оным. Теперь увидим мы, как в 1799 м году низвергнется она с той высоты. Революционная война сия уже и по превратностям столь разительным заслуживает наименования беспримерной.
Какому преобразованию подвергла бы себя Европа, если б исполинские предположения французской Директории исполнились! Но северному Гению предоставлена было остановить сие стремление к наводнению вселенной! в третьей части истории сей увидим мы его действующего в Италии; там всегда с меньшим числом побеждает он неприятеля. Беспрестанно, то рассеивает он войско для сохранения своих завоеваний, то сосредоточивает для распространения оных, всегда имея сию заботливость великого человека, чтобы один удар не сокрушил сию его обильнейшую жатву лавр. Преследуя четырехмесячный быстрый и хитро извивающийся его полет, мы узрим, что он ни в одном сражении не был в числе войска слабее своего неприятеля. Ускоряя непрерывно поход, торжествуя над временем и отдаленностью, прежде нежели испытывает он счастье борьбы, преодолевает он уже все препятствия и всегда полную имеет надеянность разбить неприятеля: ибо быстротою и гением приобретает он поверхность над его многочисленностью. Там увидим мы не театральное представление, не вымыслы, не чудеса; но соображения, силою характера начертываемые и с искусством выполняемые. Из оных составится повествование великого нашего Полководца и картина препон, которые беспрестанно побеждать и с усилием преодолевать вверяет ему судьба Европы. —
Уже Цизальпинская республика была Австрийскою провинциею. Рим, Неаполь, Турин ожидали своих прежних владельцев; Суворов побеждал уже в пределах Лигурийской республики, большая половина Гелогции была уже в Австрийском владении; Великая Британия готовилась вооруженною рукою ввести в Батавию Штатгалтера. Даже сама Франция, сия великая Республика, удивление и ужас Европы, начала трепетать о своем существовании. Вандея паки вознесла чело свое; в Тулузе вспылала гражданская междоусобная война; Роялисты возрадовались увидеть на престоле Людовика; Якобинцы ожидали нового революционного правления, а прочие — перемены Директории. Такими важными последствиями отражались победы Суворова! Так ниспроверг он в четыре месяца новую военную систему французов, которой всю силу дала именно слабость их в искусственных сражениях! — « Я побеждал их баталиями». — Так говорит он в письме своем ко мне:
Верховнейшее достоинство Полководца есть то, чтобы знать все обстоятельства положения своего неприятеля и уметь ими пользоваться; Суворову они были известны; победы его сие доказывали. Особенным долгом почитаю я войти здесь для наблюдательного ума в исследование всех причин, которые произвели столь важную перемену в оружии французском, и способствовали успехам нашего Героя. Удаление от должности Карно, которого дальновидным предположениям в образовании Армии приписывали непрерывающееся счастие столь блистательных кампаний; недостаточность Шерера в предводительствовании войсками, которая доказана была на деле и подтверждена даже подробным, им самим изданным оправданием, конечно весьма много способствовала расстройству армии. Не останавливаясь на многих других причинах, которыми французы силятся оправдывать свои неудачи, обратимся только к существенным. Первою причиною полагают французы свою тогдашнюю малочисленность и недостаток в продовольствии. По свидетельству самого Карно конечно армия их не была в том числе, в каком она находилась во время заключения трактата при Кампоформио; тогда она состояла из 500,000. Сей министр, знавший все пружины огромной сей машины, сказал уже в мае 1798 года: «Я уверен, что армии республики и без войны с большими Державами уменьшатся в конце сей кампании до половины, а между тем сии воспользуются временем, дабы собрать новые силы». Однако ж, по объявлению Шерера, армия его состояла в Марте месяце 1799го года из следующего числа:
I. В Германии под главным начальством Журдана.
1. Обсервационная армия Бернадота … 6,000.
2. Дунайская армия Журдана … 38,000.
3. Гелветинская армия Массены … 30,000.
74,000.
II. В Италии под главным начальством Шерера.
4. Италиянская армия под его начальством … 61,000.
5. Армия Неаполитанская Магдональда … 33,000.
94,000
Итого — 168,000.
Тут не включаются Италиянские войска, которые столь деятельно содействовали французскому оружию; а потому показания сии и официальные не заслуживают полной веры, хотя известнейшие французские Генералы-Историки Дюмас, и повторяющий все им сказанное Серван, на сем опираясь, стараются защищать храбрость войска своего отечества. Достоверные свидетельства в третьей части сей истории докажут несправедливость такового показания. Впрочем и сие число было бы уже достаточно для побеждения неприятелей своих, когда беспрестанно слышаны были сии из древности Греческой заимствованные слова: «Что на войне не должно смотреть на число; хра6рость их не считает: не должно спрашивать, как силен неприятель, а где он?» Но слова сии приличествуют только в устах Гения.
Французы извиняются еще второю причиною, недостатком в энтузиазме, порождавшем дотоле столь великие чудеса.
Сие умо-воспаление, сей порыв души ознаменовывали всегда народы, сражавшиеся за вольность.
Народное правление имеет силу, каковой другое никогда иметь не может: поелику оно каждого гражданина как 6ы водворяет в свое тело; пробуждает все силы человеческие, одушевляет каждое существо тем чувствием, что оно сражается за себя, а не за других, за свое пепелище. — Сие пламенное желание сражаться за вольность и мир начало уже охладевать. Вольность существовала лишь во Франции в одной Директории; мир выгоднейший и знаменитейший, ей в Раштадте предложенный, был отвергнут с непомерною надменностию. Солдат был только орудием или жертвою ее властолюбия. Вот как говорит о Директории один самовидец (Histoire du Directoire Constitutionnel): «Не возможно иметь точного понятия о деспотизме ее в отношении к армиb. Она не удовольствовалась тем, что самопроизвольно отрешала всех лучших офицеров без изъятия, которые казались ей опасными, отдавала их под военный суд, где судьями были ее поборники; она простирала тиранство свое до того, что отказывала пенсии тем, которым давали на оные права, законы, неимущество и раны. Присвоив себе раздачу награждений, давала она непрестанно чувствовать армии, что всякое возмездие, существование и честь Республиканских воинов зависели единственно от нее». Конечно при таковых злоупотреблениях должен был упасть дух такой армии, которая военную свою систему основала только на многочисленности.
Третьею причиною полагают французы самое положение театра войны.
Занятие Швейцарии имело для французов выгоду тогда только, когда она была в состоянии действовать наступательно, Но когда у них не было достаточно войск, то прежний нейтралитет Швейцарии был 6ы им гораздо полезнее: ибо громады Альп ограждали бы их от великих нападений на пространстве сорока миль. «Скоропостижный оборот счастия французских армий, говорит Дюмас (и), не имел иной причины, как сей перемены театра войны, и нечему дивиться, если сравнить северную границу с тою, которую армии теперь защищали. Сия железная граница между Британским каналом и Рейном иметь дважды меньшее протяжение, нежели западная. Сия линия, подкрепляемая важнейшими крепостями, и имеющими между собою сообщения, и укреплениями второго ранга, которые в промежутках первой линии вторую, а в некоторых местах и третью линию образовали, подавала бесценные вспоможения, прикрывала и облегчала движения, и позволяла обнажать целые фрунты сих страшных шанцев, дабы подкреплять те части, на которые деланы были нападения. В 179З году союзники разрушили сию преграду; но остановились пред укреплениями второй линии, защита которых оставило время устроить новую армию и действовать наступательно. Тогда можно отваживаться на завоевания и стараться перенести театр войны на неприятельскую землю, когда имеешь столь твердое основание, как-то подобная граница: ибо в случае неудач не подвергается столь многим опасностям, как неприятель; и сие есть единое правило, которого не должно терять из виду, и истинный опыт планов кампаний для войск равной силы…
Но план для кампании 1799 года, начертанный Директорией, не включал в се6е никаких выгод для оборонительных действий. Если первое нападение неудачно, то Генералы трех французских армий не имели общественных между собою соображений и неминуемо мало-помалу попадались в соображения союзных. В сем смысле великое сие предприятие Директории блистательное и отважное, если б выполнилось с достаточными средствами, была только величайшая дерзость, употребив к тому гораздо меньшее число войск, нежели потребно было тотчас после первых походов для изгнания неприятелей из Тироля, сей единой ограды Австрииских наследственных владений.
Наконец четвертою причиною поставляют они неприязненное расположение народов тех земель, где была война.
По справедливости в начале войны можно было назвать общественное мнение авангардом французской армии. Но как с того времени все переменилось и нигде не имела Франция столь много врагов, как в завоеванных ею землях. Там-то несчастнейшие жители испытали все ужасы самовластия и безначалия, так говорит о тогдашнем времени один французский писатель (Histoire du Directoire Constitutionel p.143); с новыми республиканскими владениями поступали мы с железным деспотизмом. Цизальпинцы, Батавцы, Лигурийцы, Римляне, Швейцары, были попеременно игралищами и жертвами несноснейшего самовластия; никакое право, даже право человечества, не было уважаемо в рассуждении сих злополучных народов, которые, казалось, для того только объявили себя нашими друзьями, дабы иметь преимущество в претерпевании всех угнетений. Вы, наиболее несчастные демократические Кантоны Швейцарии, которые через несколько столетий наслаждались вольностью неограниченнее нашей, и каковою пользоваться позволяли вам разительная простота ваших нравов, малочисленное население вашего народа, малый круг торговых ваших изворотов и бедность сурового вашего климата! могли ли вы в ваших гонителях, в тех, которые вас принудили написать новое ваше уложение дымящеюся еще кровью ваших жен, ваших детей, ваших начальников, признать послами такого народа, который повсюду провозглашал свободу и независимость народам». — Французский солдат преследовавший, грабивший, разорявший доныне народы Швейцарские и Италиянские, познал теперь во всей черноте следствия сей разрушительной системы, которой он должен был сделаться орудием. Когда союзные армии погнали французские, то со всех сторон появились против последних возмущения. Сие побудило их, ослабленную уже и без того силу свою разделять повсюду, пресекло их сообщения, затруднило привозы их военной амуниции и провианта, и было для них столько уже вредно, сколько благоприятствовало их союзникам. В сию кампанию Италия соделалась гробницею французов. —
Представив все сии главнейшие и многие другие бесчисленные причины неудач, французские писатели осмелились утверждать, якобы Суворов не умел довольно ими пользоваться и делал, по их мнению, ошибки. Из числа сих историков, французский Генерал Дюмас, издававший в то время журнал военный: Precis des evenemens militaires, и приобретший изяществом своего слога и многими основательными о военном искусстве рассуждениями доверенность Публики, наипаче должен обратить наше внимание. Два нумера того сочинения вышли еще при жизни Суворова, были ему читаны, и пристрастие в некоторых встречающихся местах оскорбило его честолюбие. Он диктовал следующие два свои примечания на французском и Немецком языках, которые здесь в переводе от слова до слова помещаю:
«Высокопарный автор du Precis des evenemens militaires, преисполненный физики и нравственности, мог обмануться разными ложными сведениями, которые обыкновенно после великих подвигов рассеваются, и разными опровержениями, находясь в отдаленности от театра (Он издавал тогда свой журнал в Гамбурге). Он упоминает об ошибках… Сам слишком знает их, что победителя судить не должно и что покоритель свыше всякой критики. Он успехи Италиянских Героев приписывает весу числа. С одной стороны он прав: ибо они имели достаточные войска, дабы брать крепости и выигрывать решительные баталии. Напротив того в кампании были Австро-Россияне всегда малочисленные. При Кассано 8000 Австрийцев разбили совершенно от 16ти до 18000 французов, взяли их пушки и вошли в Милано. После овладели мы Туринским Депо, в котором достались нам около 1000 пушек, 60,000 ружей и амуниции более нежели на четыре кампании для величайшей армии, ими действовали мы во всю сию кампанию, не потребовав ничего от наследственных владений, и даже при Тидоне, Требии и Нуре, где дали три баталии, а в четвертый день и арриергард, где находился и некогда славный Оверн, был разбит и взят. Остатки были захвачены в Плезансе почтенным стариком Меласом. Неприятелей было 32000, их спаслось только 8000, и одних пленных было 13,000. Оставим прочие сражения; а упомянем о славнейшей Новской баталии. Вскарабкиваясь на горы 43,000 человек были разбиты 38,000, потому что другие войска долженствовали наблюдать Тортону, яко важнейший пункт. Тогда-то Герой Мелас, явившийся последним, решил победу. До сих мест не читал я precis des evenemens militaires; Существенное есть то, что мы в сию кампанию получили 3000 огнестрельных орудий, не потеряв ни одного, 200,000 ружей и 80,000 пленных, и все крепости были взяты. Более 8000 пленными и ранеными не потеряли мы во всю сию знаменитую кампанию».
Когда я читал в precis des evenemens militaires то место, где Автор говорит, что союзные войска не могут никогда по зависти успешно действовать, то он велел записать: «мудро! — Но оно доказывает, что Автор не читал о великих революциях. Ничего нет полезнее, как если армии различных народов поддерживают друг друга взаимно теми пособиями, которых у одних недостает. Ничто так не рождает раздора, как самолюбие Генералов, не имеющих великих талантов. Стоит только вспомнить Рымник, Фокшаны и последнюю Италиянскую кампанию. Напротив того, когда в конце оной начали придерживаться сего правила, то потеряли Швейцарию, потеряли бы и Италию, если бы неприятель не был истреблен совершенно прежде».
Так сам Князь Александр Васильевич оправдывал себя! но теперь послушаем, как сильно защищает его Лаверн. Он говорит:
"Как могли просвещенные люди сомневаться иногда в том, относительно ли к Суворову, или относительно к кому либо другому? Как могли они уверить себя, что Генерал, победивший варварских неприятелей по воинскому еще искусству, торжествуя в том усилиями своих сопряжений, не будет в состоянии победить в том же и других? Неужели разум и таланты, дарованные человеку самою природою, могут ограничиваться известным климатом, известною землею, известными людьми и известными положениями? Не суть ли они всеобъемлющего существа, способного к разнообразию и перемене, смотря по предметам и обстоятельствам, к коим приноравливаются они? Все люди, одаренные гением, доказали уже сие с самого существования света; и Суворов, находящийся в классе таковых же, подтвердил в свою очередь то же самое.
Со всем тем беспристрастные военные люди, не оспаривающие у Суворова славы его, а почитающие себя только в праве опорочивать его действия, руководствуясь правилами искусства, осуждали различные его диспозиции в Италиянском походе. Мы не оставим без разбора между многими другими примечания Генерала Дюмаса, сего просвещенного, рассудительного и действующего по своим размышлениям Офицера, который в сочинении своем, посвященном особенности Италиянской кампании., (Precis des evenemens militaries etc.) упрекает Суворова в рассеянии сил своих, в предпринятии вдруг осады на обширном месте, в неоказании себя довольно неутомимым и упорным в преследовании Моро и в рассеянии его армии; наконец, в неуспеении напасть в свое время на Магдональда, соединиться которому с Моро прежде всего должен он был воспрепятствовать.
Но между тем просим размыслить о сем: что 6ы произвел поход Суворова, взирая из главнейших точек зрения на отношения политические и военные, если 6ы предположил он главною целью оного воспрепятствовать соединению Магдональда с Моро? — Последствие могло 6ы обратиться в пользу для его военного и тактического искусства. Он мог бы произвести хорошие походы и контр-марши, предпринять ученые позиции, выиграть несколько сражений и, имея превосходство в силах, действительно воспрепятствовать соединению двух Генералов. Но какую пользу все это принесло бы для коалиции вообще? Держа в осаде в одно и то же время Магдональда и Моро, Суворов не мог бы ни одного из них расстроить. Он ничего или мало приобрел из земель, а французы сохранили 6ы всегда бесчисленность. Моро подкрепил 6ы силы свои беспрестанными вспоможениями, доставляемыми ему без всяких препятствий, и приняв наступательную или по крайней мере оборонительную сторону от Суворова, поставил бы сего последнего между двух огней. Поступок Суворова, имея армию в большом количестве, произвести то, что он произвел, был справедлив. Идти вперед, побеждать, рассеивать неприятеля, ослаблять его силы: вот очевидно, каковым долженствовало быть его поведение! вот тайна войны, когда бывают сильны! Он поступил благоразумнее, как кажется нам, предоставив недействительное соединение Моро с Магдональдом вместо воспрепятствования оному. Что 6ы причинил Суворову приход Магдональда по сю сторону Апенинских гор, между тем как он прогнал отсюда Моро, приведя его в такое состояние, что он не мог более продолжать кампанию? Напротив, для него выгоднее было привлечь одного в Пармезанские равнины, чтоб удобнее сражаться с ним; и мы остаемся убежденными, что, если бы Магдональд держался упорно во владениях Римских и в Тоскании с большою частью своей армии, и что Моро взошел бы опять во внутренние границы Франции с своею, удовольствовавшись оставлением по сильному гарнизону в Мантуе, Тортоне, Александрии, Турине и Генуе, и оставив нужный запас в сих местах: то армия союзников, угроженная с обеих сторон и не имея надежного поста в Ломбардии, принуждена 6ы была им совсем очистить места. Род защитительной обороны, принятой Моро; план наступательной, зачатой Магдональдом, и быстрый поход Суворова — произвели все вместе и противными действиями то, что долженствовало совершить желания союзников. Очень вероятно, что если 6ы не было политических пронырств, то Восток и Запад Франции был бы похищен; следственно генералы французские не могли предузнать ухищрений политических, Позволительно судить о плане кампании какого-либо генерала по последствию, когда он имеет впереди неприяптеля, умеющего действовать. Если Суворов сделал многие погрешности, если между другими он недостаточно преследовал Моро, то поверят ли, что сей с одной стороны, а Магдональд с другой, не воспользовались бы тем? Но чем Моро ему воспрепятствовал? — Возможно ли было противопоставить препятствия к тому, чтоб он не завоевывал Ломбардии и Пиемонта; чтобы не нападал на те места, которые были уже отделены; что6ы не сосредотачивал своих действий с Эрц-герцогом; чтоб не шел против Магдональда с отборнейшими из своих войск, не оказывая ни малейшего беспокойства задним войскам; чтоб не возвратился после угрожать границы Франции внезапным нашествием, к отражению коего Моро не имел никаких средств? Нам кажется, что сколько он причинил заботливости неприятелю, столько удачно и воспользовался средствами к ослаблению его.
Генерал Дюмас присовокупляет (стр. 210, 211 и 213 его сочинения) к исследованию ошибок, коими обвиняет он Суворова: « что если 6ы прошел Адду и отрезав к совершенно большую часть армии Моро от Мантуи, Феррары и Болоньи, фельдмаршал употребил все свои усилия к преследованию Генерала Моро, вытянув гораздо далее свои крылья, то сей бы не мог ни сохранить столь долго позицию свою между Александриею и Валенциею, ни, может быть, оставаться в целости в Генуе. „Он говорит, что в сей позиции Суворов мог 6ы поручить какому-нибудь корпусу надзирать за всеми движениями Моро, препятствовать его переходу через снабжение Пиемонтцев войском, и что, наблюдая для себя таким образом время и удобность идти с вооруженною рукою против Магдональда, он отнял бы у него при первых самых шагах, всю надежду соединиться с Моро. Напрасно бы возразили, продолжает Автор, что для осады Пескиеры, Мантуи, Феррары, Пицигитоны, Милана, Тортоны, Турина и Александрии употреблено более половины армии Австрийско-Российской, ибо не видна та необходимость, которая принудила их к предпринятию осад сих мест, а довольствуясь обступлением их и препятствием к сообщению их, между ли собою или с французскою армиею, кончили бы приобретение оных по генеральной капитуляции, как-то сделал Принц Евгений в 1706 году.“
Но можно ли требовать в самом деле от Суворова, чтобы он, имея пред собою армию Моро, обращенную к Франции, которая беспрестанно присылала ей значительные подкрепления (как-то приезд Жуберта и доказал), погрузил себя у подошвы Италии и, не довольствуясь беспокойствами, причиненными ему сильными укреплениями, оставил между собою и Моро Аппенинские горы? Что бы сделал тогда Магдонадьд, когда бы Суворов предпринял столь неблагоразумное намерение? Он бы возвратился назад и преследовал да Неаполя; он вызвал бы своего неприятеля, который нуждался в магазинах, в местах обеспечении, в пунктах подкреплений, — и все бы было потеряно! Но не все еще. Что бы сделал Моро при переходе? Не возможно ли бы было сему Генералу стеснить и тот корпус, который был бы поставлен для надзора за ним, принудить оставить осаду и, поместив себя выше Аппенинских гор, держать Суворова пленным в недрах Италии? Исследовав сии рассуждения, можно удостовериться, что Суворов не имел надобности заботиться о походе Магдональда в Тосканию; поелику его меры направляемы были к встрече его. Долженствовало лучше оставить французов очищать южную Италию по собственной воле, нежели их там удерживать против их желаний. Но производя сей отважный расчет, которой 6ыл, как мы сказали, чертою гения его кампании, должен ли бы был Суворов присоединить к сему ужасное неблагоразумие? Хотя он не должен был препятствовать Магдональду удаляться, но по крайней мере он должен был против него встать; по сей-то причине он и должен был осаждать Романию, Парму и Ломбардию, и ничего не щадить к соделанию себя их обладателем. Евгений от того токмо пренебрегал или гнушался занять сии места, что не имел такой армии, которая 6ы пришла к нему из недр Италии.
Но оставим порицания, пристрастия, которые лучше всяких рассуждений и лучше всяких слов будут опровергаемы самыми подвигами на поле побед. Там будем мы удивляться деятельности семидесятилетнего старца, имевшего сердце и бодрость юноши, и сим бодрственным духом, стремительною живостью, проворством и силой будет он воспламенять многочисленное войско, даст ему быстроту и полет, которых не остановят препятствия и самой враждующей природы. Он заставит умолкнуть низких своих завистников и притупят перо наемных критиков; он превзойдет самого Принца Евгения и Ганнибала. Сию хвалу сплетает ему не лесть. —
В сей военной картине историческое сравнение его с Принцем Евгением и Ганнибалом достойно занять место, и 6удет без сомнения приятно каждому, любящему свое отечество и славу своего Героя.
Суворов и Принц Евгений пожинали лавры на одном и том же поприще славы. Какое сходство в обстоятельствах тогдашнего и нынешнего времени! По завоевании Принцем Турина, встречен он был тем же радостным народным плеском; более 50,000 неприятельского войска обратились в бегство. По получении о сем в Вене известия, радость была непомерная. Суворова воспевал народ в Лондоне и во всех провинциях Англии. Какая дань от гордого народа! — В история Евгения сказано, что Павия, Александрия, Тортона, Нови, Лоди, Пичигетоне достались в руки Императора; наконец Миланская цитадель отворила свои ворота; ее примеру последовали Кремона и Мантуя. Какое сходство с победами Суворова! — Король Сардинский Виктор Амедей, по возвращении своем в Турин, воздвигнул церковь во имя Богороднцы на близлежащей от Турина горе Суцерга, и постановил на вечные времена отправлять в оной 9го Сентября торжественное молебствие. Суворова поминали в храмах Божиих, ему воздвигнут в С. П. Бурге памятник. Какая разительная, при переходе через Адду, соответственность в действиях военных, но не в успехе! Там делал Принц Евгений с союзными войсками на Герцога Вандома, как и при Кассано, покушения тщетные. Генерал Моро принял те же меры в защите, как и Герцог Вандом. Суворов занял лагерь там же при Тревилио, где и Принц; Генерал Мелас напал на шанцы при канале Риторто на том же месте, где и Принц Ангальт-Бернургский с тогдашними союзными Пруссаками; и Суворов, подобно Принцу Евгению, покушался обмануть Моро, как тот Вандома, и перешел реку на том же месте, что поручено было исполнить Маркизу Шатлеру. Предприятие сие увенчалось успехом; но Евгений должен был отступить к Кассано: потому что намерение его открылось, и Герцог Вандом не почел за нужное обнажить центра своей линии, как Моро принужденным нашелся, маневрами правого крыла Суворова при Треззо, разделить свою армию. —
Так как Суворов перешел Альпы, которые первый с войсками перешел Ганнибал, разбил французов при Требии и Тидоне, где и Ганнибал Римлян; то приятною обязанностию почел я поставить здесь еще параллель между Карфагенским и Российским Ганнибалом. — Для сего нужно мне переселиться мысленно в век Ганнибала, и к тому переходу, который в древности прославлялся чудом и блистательною отважностью. Представив древнего, увидим мы, в чем походил на него и наш Герой.
Не знаю, верить ли столь черному начертанию характера Ганнибала, которое оставил нам Тит Ливий: Inhumana crudelitas, perfidia plusquam Punica, nihil veri, nihil sancti, nullus Deum metus, nullum jusjurandum, nulla religio. То есть: бесчеловечная жестокость, вероломство более нежели Пуническое, ни правды, ничего святого, ни страху богов, ни исполнения клятвы, ни закона. — Не был ли, может быть, Тит Ливий в описании сем более Римлянин — враг Карфагены, нежели беспристрастный Историк? Не мстил ли он за то, что Ганнибал клялся именем богов человечества и добродетели быть врагом Римлян, доколе сии будут нарушителями спокойствия народов? Чувствие столь сходное с чувствием Суворова, которому всегда ненавистны были безначалие и безбожие французов, попиравших всю святость народных прав! —
Читая Историю перехода Карфагенского полководца, читает очевидец свою собственную. Все ужасы Альпов существовали и тогда; следовательно преодолевать долженствовало те же трудности и те же опасности, с тою токмо разницею, что при переходе Ганнибала употреблены были слоны, которые нередко бешенством своим причиняли много вреда. Образ боя описан древними Историками тот самый, какой предписывал и Суворов, а именно: одни стычки, ибо пробираясь по тропинкам, не можно было мыслить о генеральных баталиях.
Так однажды при переправе слонов, встретилась Нумидийская легкая конница, из 500 человек состоявшая, высланная Ганнибалом для разведывания с отрядом Сципиона. Сражение было упорное, при котором Нумидийцы должны были отступить, потеряв 200 человек на месте, а Римляне искупили победу сию сто шестьюдесятью убитыми. Первое сие сражение предвещало уже, что Римляне наконец победят, но победят с великими пожертвованиями.
Перешед горы, долго не мог Ганнибал решиться, дать ли тотчас сражение первому Римскому войску, или перенести оружие свое в Италию.
Между тем Сципион наблюдал планы и движения своего противника, дабы по оным сообразить собственные свои меры. Войско Карфагенское страшилось Римлян, поелику воспоминание о прошедшей войне не исчезло еще из их памяти, а ужасы Альпов увеличивали сей трепет.
Тогда Ганнибал, собрав все войска, говорил воинам сию речь, сей отрывок, древнего Карфагенского красноречия: „Как столь внезапно преобразуется неустрашимость ваша в трусость? Через несколько лет считали вы походы ваши только по единым победам. Испании не хотели вы оставить, доколе все народы и земли, двумя морями окруженные, не покорились Карфагенянам. С праведным негодованием на тре6ование Римлян, что6ы им отдать для наказания, яко преступников, завоевателей Сагунта, перешли вы Эбро, дабы истребить все Римское, даже до имени, и освободить земной шар. Тогда никто из вас не остановился, и все при закате солнца двинулись в поход. Ныне же, прошед большую часть оного, преодолев посреди диких народов Пиренейский лес, перешед Родан и покорив несколько тысяч Галлов и самую ярость воли, теперь пред лицом Альпов, за оградою которых лежит Италия, пред вратами врага, хотите вы утомившиеся остановиться! Да что же Альпы иное, как весьма высокие горы? Если они и выше Пиренейских, то и тогда не достигают еще небес; следственно перейти их можно, На Альпах живут люди, строятся; там родятся, и питаются животные; где один пройти может, там могут пройти и толпища. Самые Послы, которых вы пред собою видите, не перелетели же Альпы. И самые предки оных не были даже уроженцами Италии; а чуждые, которые великими ордами, с женами и детьми, безопасно переходили, яко кочующие народы. Какой путь может быть непроходимым для вооруженного воина? Восемь месяцев переносили вы все труды и все опасности, дабы занять Сагунт; а теперь, устремляясь против Рима, столицы вселенной, что может вас утомить и уклонить от сего предприятия? Что Галлы покорили, в том Карфагеняне отчаиваются! Вы должны или уступить первенство в храбрости народу, вами столь многократно побежденному, или достигнуть цели вашего похода на поле между Тубероной и стенами Рима“.
Таким красноречием воспалял унылые души воинов своих Карфагенский полководец. Так с вершин гор показывал он воинам поля Италии. „Перешед, воскликнул он им, Альпы, перешли вы и вал Рима; две победы — и Рим ваш!>“ Но Российский имел для душ своих воинов другой рычаг. Когда от борьбы с неприятелем и со всеми ополчившимися стихиями изнемогшее до отчаяния войско сего остановилось на Альпах, то он лег на землю и закричал: „бегите, оставьте меня; здесь погребу я себя“. Сии слова — войско бросается на неприятеля. — Победа! — -- ура! — --
Не буду я занимать читателя повествованиями Тита Ливия, яко бы Ганнибал смягчал камни винным уксусом, что подтверждал и Плиний Естествослов. Переход сей и без сих вымыслов знаменит и чудесен уже отважностью полководца и неутомимостью войска. Лучше приведем мы изображение Ганнибала, и мы узрим в сем зерцале нашего Суворова.
„Из всех геройских походов, говорит Гейнзе весьма справедливо, ни один столь не разителен, как Ганиибалов чрез Италию“. Александров через Персию имеет более романического и варварского шуму, но Африканцев более единственности, твердости и духа Древних Атлетов. В переправе через быстро текущий Родан у Авиньона, в отважном переходе через ярящиеся водопады, через столетний снег, чрез лед глубоких долин и надоблачные Альпийские утесы, в каждом сражении видим Олимпийскую борьбу. При Требии, при Фразименском озере, наипаче при Авфиде нападает они со своими к храбрости приученными толпищами на сильного неповоротливого врага; низвергает и окрововляет его. Он знал науку побеждать лучше всякого. Целые армии, прежде, посреди и после сражения образовывал, он как оД-аого чгеловека. На каждом месте, во всех обстоятельствах был он преисполнен осторожности, подвижности, отважности, хитрости и присутствия духа. До таковых простых правил доводил он от юности своей обширное военное ремесло. Какой непрерывающийся ряд подвигов! как неукротимый, мщением дышащий, лев, бежит он чрез Италию, пожирает стада, и баснь Гомера делается в первый раз былью: народ Римский, выставлявший его истукан на улицах, где с трепетом на него взирали, и бесновавший потом ради его над камнями стен Карфагены, показал сим самым истинную меру величия сего человека».
За славу Суворова назначила французская Республика два миллиона ливров. Ах! Помилуй Бог! как дорого! сказал он. —
Восхищенный Российским Ганнибалом известный Немецкий Писатель Посселт, в журнале своем на стр. 123, говорит следующее: «Вступление Суворова в Швейцарию не могло быть счастливее. Сия экспедиция была тем достопамятнее, что войска его только что выступили из равнин Италии и без опытов в горной войне. Из донесения Суворова к Императору видно, как сильно сии явления нового рода действовали на воображение старого Полководца. Он описывает их почти с поэтическим вдохновением. Кажется, читаешь описание Ксенофонта о знаменитом походе его через неизвестные земли». И тут начинается писанная мню тогда реляция, которую я здесь, для славы нашего Героя и нашего войска, опять помещаю:
«Победоносное воинство ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, прославившееся храбростью и мужеством на суше и на морях, ознаменовывает теперь беспримерную неутомимость и неустрашимость и на новой войне — на громадах неприступных гор. Выступив из пределов Италии к общему сожалению всех тамошних жителей, где сие воинство оставило по себе славу Избавителей, переходило оно через цепи страшных гор. На каждом шаге в сем царстве ужаса — зияющие пропасти представляли отверстые и поглотить готовые гробы смерти; дремучие мрачные ночи, непрерывно ударяющие громы, льющиеся дожди, и густой туман облаком при шумных водопадах, с каменьями с вершин низвергающихся, увеличивали сей трепет. Там является зрению нашему гора Сент-Готард, сей величающийся колосс гор, ниже хребтов которого громоносные тучи и облака плавают; — и другая, уподобляющаяся ей, Фогельсберг. Все опасности, все трудности преодолеваются, и при таковой борьбе со всеми стихиями, неприятель, гнездившийся в ущелинах и неприступных выгоднейших местоположениях, не может противостоять храбрости войска, являющегося неожидаемо на сем новом театре. Он всюду прогнан. Войска ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА проходят темную горную пещеру Унзерн-Лох и занимают мост, удивительною игрою природы ийз двух гор сооружейный и проименованный Чортовым. Оный разрушен неприятелем; но сие не останавливает победителей: доски связываются шарфами Офицеров. По сим доскам бегут они, спускаются с вершин в бездны, и, достигают врага, поражают его всюду. Напоследок надлежало восходить на снежную гору Бинтнер-Берг, скалистую крутизною все прочие превышающую, Утопая в скользкой грязи, должно было подыматься против и посреди водопада, низвергающегося с ревом, и низрыгающего с яростью страшные камни и снежные и земляные глыбы, на которых много людей с лошадьми с величайшим стремлением летели в преисподние пучины; где многие убивалися, а многие спасалися… Всякое изражение недостаточно к изображению сей картины природы во всем ее ужасе! Единое воспоминание преисполняет душу трепетом, и теплым благодарственным молением ко Всевышнему, Его же невидимая всесильная Десница видимо сохранила воинство ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, подвизавшееся за святую Его веру». —
При переходе гор Альпийских Герой наш писал: «Провидение одного из смертных, бывшего на влажных облаках, откуда он долу ломал ноги, бросило за Атмосферу, где ежели он не задохнстся, то оттуда сделает шаг на экватор, где сгорит; или на полюс, где замерзнет. А ежели полет его колесом, то раздробление будет от черепа до пяты… Всемогущество, по врожденной естественной простоте его, подкрепит молитвою, благонравием и беспредельной верностью Монарху».
Взглянем теперь на поля Италии и Швейцарии, дабы увидеть, в каком положении находит фельдмаршал театр войны. Повествование сие будет только заключать в себе военные происшествия Апреля месяца, до принятия им главного над обеими Императорскими союзными армиями начальства.
Между тем как французские армии Журдана и Массены, принужденные оставить атаку, расположились по левую сторону берега и по всему течению Рейна, начиная от вершины оного и до устья, в самой опаснейшей оборонительной линии, каковую только природа и искусство могли произвести, французская Италиянская армия старалась выгнать Императорские войска из сильнейших их позиций на нижний Адиж, и тем отразить их в Бренто. Она усугубила свои усилия к достижению сей цели до прибытия еще Российских войск, первые колонны коих ожидаемы были к 12 Апреля.
Генерал Шерер собирал армию свою на границе Цизальпинской республики, позади Пескиеры и Мантуи; между тем как Австрийская армия составлялась под начальством Генерала Края, на левом берегу Адижа, позади Вероны и Порто-Лениано.
Генерал Шерер 26 Марта с 6 дивизиями атаковал весь ряд Австрийских войск, находившихся между озером Гард и рекою Адиж. Он назначал одну из сих дивизий к заграждению и сильному нападению на Порто-Лениано, служащего опорой левому крылу Австрийской армии; две другие дивизии находились в Вероне; а три остальные были назначены к стеснению и обращению позиций правого крыла Австрийской армии. Цепь постов сих дивизий простиралась до Бардолино, что при озере Гард, и прикрывала вход долины между Риволи и Чиеза. Цель Генерала Шерера была та, чтобы по левому берегу Адижа занять сзади позицию Вероны, которую он спереди на правом берегу атаковал уже: он надеялся таким способом принудить Императорские войска оставить сие место. Три дивизии, сопровождаемые Генералами Дельмасом, Гренье и Серрюрье, под начальством Генерал-Аншефа Моро, имели в непродолжительном времени совершенный успех; они оторвали редуты и траншеи, овладели Риволием, прошли Адиж и, дойдя до Киеза, отрезали ряд Австрийских войск, часть коих, находясь в худом положении, удалилась в долину до Пери.
Две дивизии центра французской армии, предводительствовавшиеся самим Главнокомандующим, атаковали на рассвете дня внешние укрепления Вероны, где командовал Генерал Рейтцен. Посты Сент-Луци и Сент-Максимен были осаждены в миг: Сент-Луци, защищаемый Генералами Минквитцем и Лиртайем, которые были при сем разе ранены, взят французами; пост Сент-Максимен, также храбро оборонявшийся, был занят до семи раз, но однако ж остался у Австрийцев. Генерал Каим, командовавший при сем случае, был ранен; но цепь аванпостов была спасена Австрийцами, исключая Сент-Луци, при котором французы сдержали свое настояние.
Казалось, что в прохождении столь упорного сражения, продолжавшегося от рассвета дня до самой ночи, корпус защищавший Верону получал подкрепления, как и Генерал Шерер заимствовался ими так же из правого своего крыла.
Атака Порто-Ленияно, где находились Генерал Серван, раненый при сем случае, и убитый Генерал Девен, была неудачна; и после столь сильного сражения, каково было Веронское, дивизия сия была вынуждена удалиться в Мантую через Сереру.
На другой день после сего кровопролитного действия, Генерал Шерер не иначе оставил поле сражения, как по тщетном и бесполезном испытании многих атак.
Дивизии правого крыла французской армии продолжали также, в избежание опасности быть отрезанными, переходить опять Адиж и удаляться в Пескиеру. С большим трудом решился Генерал Моро на таковое отступное движение: он хотел, чтобы Генерал Шерер сохранил свою позицию при Вероне, и давал ему время на атаку ее спереди.
Генерал Край, имевший сильным правое крыло свое, и находившийся в Порто-Ленияне, приметил, что самое сильнейшее стремление французов и главнейшее усилие Генерала Шерера было направляемо к центру правого крыла его шеренги. По сей причине он выступил со всем своим войском, какое только находилось в его распоряжении, к Вероне, отгадывая наверно, что французы не упустят возобновить своих атак.
Войска оставались в виду и почти на поле сражения; убитые не могли быть похороненными с 26го числа, и Генерал Шерер принужден был в вечеру 29 числа прекратить на несколько часов военные действия для выполнения сей обязанности.
На другой день, 30 Марта, он атаковал снова левым крылом своим всю цепь постов Австрийской армии и, выгнав Генерала Каима из позиции его при Вероне, навел мосты на Адиж и прошел дивизию Генерала Серрюрье, который примкнулся к Австрийскому корпусу на левом берегу до местечка Вероны. Одна из сих колонн достигла уже такой высоты, что покрывала правое их крыло, дорогу к Виценце и лагерь войска.
Для отражения сей атаки, успех которой мог 6ы отделить Верону от Лениано, Генерал Край приказал пробираться через город дивизии лейтенант-фельдмаршала Фрелиха, который с Генералами Латерманом и Шателлером отражал атаку Лениано. Сия дивизия атаковала французов на трех колоннах с равномерным успехом, принудила их, после упорнейшего сопротивления, удалиться на мосты. Сие отступление должно было совершаться столь поспешно и быть преследуемо столь быстро, что часть французских колонн могла только перейти Адиж; мосты были изломаны самими французами, или разрушены мостовщиками, коих Генерал Край, при самом начале действия, умел провести сзади и защищать отрядными
войсками. Отступление было таким образом отсечено от целой почти французской колонны, часть коей взята в плен, а прочие тщетно искали спасения в горах. Потеря французов простиралась до 7 тысяч человек, но официальные донесения не утверждали того.
Первого Апреля, Генерал Шерер, примкнув все левое крыло свое к озеру Гард, по сю сторону оного, поставив сильный гарнизон в местечке Пескиере, сосредоточил силы свои при Вилла-Франке, между Адижом и Тартаро.
Сия позиция, прикрывавшая Мантую, не была одною только оборонительною.
Генерал Шерер угрожал переходом Адижа между Вероною и Порто-Лениано. Дивизия правого крыла его была расположена при сем последнем месте; остальная часть армии его занимала лагерем своим Маниян; главная квартира его 6ыла в Изола-Делла-Скала, на Тарторе.
Правое крыло Австрийской армии окончила переход через Адиж, заняло Кастель-Нуово, прикрыло Пескиеру, и стеснило левое крыло французской армии.
Генерал Шерер, желая воспрепятствовать Австрийцам обратить свое левое крыло, решился их атаковать 5 Апреля на всех пунктах, тремя сильными колоннами. Правое крыло, состоявшее из двух дивизий Генералов Виктора и Гренье и было направлено на Сан-Жиакомо при Вероне. Дивизия авангарда Дельмаса шла к Доссобону, закрывая главную атаку центральных колонн, составленных из дивизий Гатри и Мон-Ришарда и предводительствуемых Генералом Моро. Дивизия Генерала Серрюрье, составлявшая колонну левого крыла, атаковала Вилла-Франка.
В продолжении сих диспозиций Генерал Край, получивший ночью некоторые подкрепления, и подозревая, после повеления оставить Пескиеру и напасть на них, что Генерал Шерер хочет еще попробовать переход через Адиж, решился предупредить его. Итак, он выступил против французов с тем же самым предприятием атаки, в том же самом порядке, составив три сильные колонны, под начальством Генералов Меркандена, Кайма и Зофа.
Две армии сошлись вдруг и начали сражение; оно было главнейшее и кровопролитнейшее. Генерал Моро проник в центр, и сражался под стенами Вероны. Все пункты той линии, на которой колонны сошлись, сражались с упорнейшим отчаянием. Вилла-Франка, атакованная Серрюрьером, захваченная несколько раз, сдалась французам не прежде, как к концу дня. Наконец колонна левого крыла Императорского войска, предводительствуемая Генералом Цапфом, передний отряд которой был сопровождаем полковником Цахом, успев в обращении двух дивизий правого крыла французской армии, и принудив их к отступлению, установила тем бывшую до того в сомнении победу.
Обе армии провели ночь на поле сражения, устланном телами убитых. На другой день, 6 Апреля, Генерал Шерер, очистив в раз Изола-Делла-Скала и Вилла-Франка, сделал отступление через Рювербелло, где его ариергард занял пост 7го числа. Между тем как французская армия переходила Минчио в Гоито, Генерал Край, заставив вскоре преследовавший авангард, состоявший из двух дивизий Генералов Цопфа и Кайма, перейти также сию реку к Валледжио, кончил осаду Пескиеры. Взятие Генералом Кленау важного поста Говернола, находящегося на восточной стороне Мантуи, и перерыв сношений с Феррарою, было непосредственными последствиями Манианского сражения при По. Австрийцы старались также извлечь из того свою пользу для выгодной границы между Тиролем, Бергамаском и Бресцианом.
С того времени, как французы должны были отказаться от соединения Швейцарской и Италиянской армии Графством Бормио, Императорские войска старались проникнуть в долину Олио. Сии движения направляемы были к тому, чтобы обратить совершенно главную позицию французской армии и заставить ее принять оборонительную линию между нижним Олио и Аддою для прикрытия Милана; но они 6ыли тщетны и преждевременны, между тем как Генерал Шерер сохранил бы наступательную на Адиже.
8 Апреля вея цепь французских или Цизальпинских постов, начиная от Бормио и до озер Идро и Гард, была атакована и удалилась в Бресчио, очистив ретраншаменты святого Антония и маленькое предместье Рокка д’Анфо, имеющего положение свое на западном берегу озера Идро. Таково было взаимное положение французской и Австрийской армии в верхней Италии, как прибыла первая колонна Российского войска.
Беспристрастие требует сказать здесь, что сия знаменитая победа, Австрийцами одержанная, проложила путь к новым и Суворову, который встретил австрийского Генерала Края сими словами: «вашим победам буду я обязан своими».
Дабы видеть все положение дел военных в совокупности, нужно теперь обратить все внимание наше и к происшествиям Швейцарии, к политическим и военным ее отношениям.
Занятие Гельвеции было для французов весьма важно и выгодно, доколе они наблюдали наступательную систему. Пока армии их занимали еще Ломбардию или Пиемонт, долженствовала их линия быть теснее, и вся их позиция тем безопаснее: поелику высоты Альпов были в их руках, а с ними и главные сообщения между Швейцариею и Италиею. Но при невозможности действовать наступательно в Баварии и Италии, нейтралитет Швейцарии был бы для них гораздо полезнее; ибо, ограждая громады Альпов, разрушал 6ы оный всякое сообщение Австрийцев между их армиями в Италии и на Рейне; на стороне же французов прикрывал 6ы их коммуникацию и средоточие от всяких нападений. Но поелику французы сами уничтожили сей нейтралитет, которого спасительная система изливала через триста лет все блаженство на Гельвецию, сию ограду воинской их системы: то Австрийцы, после успехов в Италии, могли армии свои в Италии и Немецкой земле привести также в непосредственное соотношение.
Тотчас, по отступлении Журдана на Рейне, занял Эрц-Герцог Карл главную свою квартиру в Штоках; Фельдмаршал-Лейтенант Старрай на правом его крыле растянул свой корпус к Кели и Мангейму, а на левом Фельдмаршал-Лейтенант Гоце вверх по Боденскому озеру против Рейнталя к Шафгаузену, оттуда обнародовал Эрц-герцог Швейцарцам прокламацию, в которой обещал сохранять их независимость, целость, вольность, права и владения.
Уже начали открываться на Альпах возмущения, в прекращение которых приняты были Массеною строгие меры. Он объявил, что в Кантоны, где появятся возмущения, отправит колонны, которые огнем и мечом все разрушат. В самом деле все жестокости испытали несчастные Швейцарцы. Отборная милиция насильно принуждаема была идти на Рейн; смертная казнь была назначаема, каждому воспротивлявшемуся. Страшные денежные поборы, 18,000 вспомогательных войск, требовались от Кантонов; прежние их начальники взяты были под стражу. Везде царствовал страх и ужас, и ни один Швейцар не смел говорить о бедствиях и страданиях своего отечества. Где же слова Генерала Брюна, при вступлении в Швейцарию: «что великая нация хочет Гельвеции даровать свободу, а не продавать оной?» Несколько месяцев деспотизма пожрали, подобно огню, землю сию столь скудную. Швейцария с разрушенными своими замками, жилищами ее деспотов и тиранов, напоминала нам ряд веков, в которые она низвергала с себя иго рабства. С благоговением прошли мы гробницу Вильгельма Телля — основателя благодеющей ее вольности. Казалось, что никогда не возвратится в недра ее рабство, подобно водопадам ее, стремительно разливающимся в отдаленные моря. —
Что принадлежит до военных мер, то Генерал Массена, тогда главнокомандовавший Дунайскою и Гельветическою армиями, занимался защищением Рейна от самых его источников в Граубиндене, по его течению, до границ Голландии.
Дивизии Генералов Лекурба и Менарда прикрывали Енгадин и Граубинден; еще дивизия заняла Рейнталь на восточном конце Боденского озера. Против сих трех дивизий, составлявших правое крыло Массеновой армии, стояли корпусы Фельдмаршал-Лейтенантов Белгарда и Гоце на границах Тирольских и в Форалбергене.
Главная французская армия против Эрц-герцога Карла простиралась от западного конца Боденского озера до Базеля. Вдоль по Гельветической границе были ее передовые посты на разных пунктах, как то: в Петерсгаузене против Констанса, в Шафгаузене, в Еглизау и впереди Базеля. Все прочие мосты через сию реку были разломаны. Далее по Немецкой границе малый французский корпус переправился на правый берег Рейна у Алт-Брейзаха, и здесь заложил шанцы. Гораздо сильнейший стоял при Келе.
Часть прежде бывшей обсервационной армии под именем дивизии левого крыла, заняла город Мангейм с предлежащими крепостями.
Далее ниже были крепости Майнц, Эренбрейтштейн и Диссельдорф защищаемы, хотя и немногочисленными гарнизонами.
Со стороны Эрц-герцога Карла не было никаких значительных движений к Швейцарии. Он был несколько недель болен в Штоках. Также приписывали сие недостатку в съестных припасах, а потому и заготовлялись в Швабии магазины. Он ожидал успехов в Италии и удобнейшего для нападения времени года, и ограничивался только изгнанием французов из тех постов, которые заняли они на Швейцарских границах, вдоль по правому 6ерегу Рейна.
13 Апреля Фельдмаршал-Лейтенант Наусидорф занял город Шафгаузен. Французы, сражаясь, переправились через Рейн и сожгли мост, чудесное произведение архитектуры славного Грубенмана. В сей день выгнаны они также были из Констанса и Петерсгаузена.
Между тем Массена получил весьма великое подкрепление из Франции и держал Австрийцев в углу Брейзаха, ведя войну с ними малыми отрядами на правом берегу Рейна пред Базелем, Брейзахом и Келем.
Тогда по 1 мая положение обоюдных армий в Швейцарии было следующее:
Французская армия.
правитьГлавнокомандующий Массена, Шеф Генерального штаба, дивизионный Генерал Шерер. Главная квартира Цюрих.
A.
Правое крыло от Бормио до Рейнека. Командующий оным: дивизионный Генерал Ферино. Главная квартира Сен. Галлен. Дивизия Лекурбе в Енгадине и Фельтлине. Главная квартира Цернес.
B.
Дивизия Менарда в Граубиндене. Главная квартира Цисерс. Дивизия Лорге в Рейнтале, Главная квартира Алтштетен.
C.
Центр от Арбона до Фрикталя. Дивизия Дудинот, вправо при Минстерлингене, влево против Штейна. Главная квартира Фрауенфельд.
Дивизия Фандамме, между Туром и Рейном, против Шафгаузена. Главная квартира Андельфинген.
Дивизия Таро, между Тесом и устьем Аара, против Еглизау. Главная квартира Булас.
Дивизия Сульт, для резерва в Виле и в близлежащих местах.
Кавалерийская дивизия под начальством Генерала Клеина. Главная квартира Базель.
Дивизия во внутренней Швейцарии, состоящая из гарнизонного батальона прежней Швейцарской армии, под начальством Генерала Нувион. Главная квартира Луцерн.
Левое крыло от Лауфенбурга до Диссельдорфа.
Дивизия Суам, от Лауфенбурга до Гиненгина. Главная квартира Базель.
D.
Дивизия Легранд, впереди Алтбрейзаха и Келя на правом берегу Рейна. Главная квартира Корк.
Дивизия нижнего Рейна, впереди Мангейма на правом берегу Рейна, под начальством Генерала Коллода. Главная квартира Мангейм.
Четыре соединенные департамента (Донерсберг, Заар, Рейн и Мозель, Роер), под начальством Генерала Дифора. Главная квартира Кобленц.
Австрийская армия.
правитьA.
Корпус Лейтенант-фельдмаршала Беллегарда, на границе Тирольской. Главная квартира Наудерс.
B.
Корпус Лейтенант-федьдмаршала Готце, в Форальбергене. Главная квартира Фельдкирхен.
C.
Главная армия под непосредственным главноначальствием Эрц-герцога Карла, от озера Боден до Брейсгау. Главная квартира Штоках.
D.
Корпус Лейтенант-фельдмаршала Старрая, от Брейсгау до Маина, со включением гарнизона в Филипебурге щ Вирцбурге.
По всем собранным тогда сведениям число войск, которыми Генерал Массена защищал Гельвецию и Граубинден, простиралось до 60,000, не включая здесь многочисленного Швейцарского отборного корпуса. От Базеля вдоль по Рейну до Диссельдорфа стояло 30,000 человек. Вся сия армия с 21 апреля называлась Дунайскою.
Австрийская армия на границах Гельвеции от Базеля до Боденского озера, под непосредственным главным начальством Эрц-герцога Карла состояла из 65,000; корпус фельдмаршала-лейтенанта Гоце из 20,000; корпус фельдмаршала-лейтенанта Белгарда на Тирольской границе из такого же числа; корпус фельдмаршала-лейтенанта Старрая, который на правом крыле Эрц-герцога от Шварц-Вальда до Мейна простирался из 40,000.
Тогдашнее намерение Эрц-герцога было начать нападение свое на Швейцарию завладением Граубиндена. Между тем, как Белгард вступит в Енгадин, долженствовал Гоце пробраться через Луциен-Штейг, и потом с восточной стороны вступить в Швейцарию. Сам же Эрц-герцог хотел с главною своею силою у Шафгаузена и Штейна перейти Рейн и вместе с Гоцом двинуться к Цюриху.
В таком положении были дела в Швейцарии в апреле месяце.
Между сим временем Российские Императорские вспомогательные войска, под начальством Генерала от инфантерии Розенберга, выступили из города Смоленска и других мест до Бреста Литовского, где назначено было соединение целого корпуса, из 24,000 состоявшего, который и расположился в окрестностях сего города. Выступив из пределов России в восьми отделениях в Галицию, продолжал оный поход свой на Австрийском продовольствии и по маршруту от Венского Гоф-кригсрата, военного верховного суда, полученного, весьма медленно. Разные недоразумения, встретившиеся по предмету продовольствия, и осеннее время, не позволявшее располагаться лагерями, а по отдаленным иногда деревням, были также тому причиною. Так дошел оный до города Брюна, куда из Вены выехал сему корпусу на встречу Император Римский Франц II с Императрицею. Во время Их Величеств там пребывания были разные маневры к совершенному удовольствию, изъявленному подарками начальнику и всему Генералитету.
Отсюда пошли Российские войска на зимние квартиры в Сент-Пелтен, где имели пребывание свое до весны. Там объявлен был войску столь радостный Высочайший Рескрипт ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, ПАВЛА Первого, о назначении главного начальства над обеими Императорскими союзными армиями и над корпусом Генерала Лейтгермана, Генерал-фельдмаршала Графа Суворова Рымникского, и с сим восторгом в восьми отделениях выступила из Сент-Пелтена 4го марта первая колонна под начальством Генерал-лейтенанта Повало-Швейковского по большой дороге к Вене; ей последовали и прочие. 8го Марта первая колонна проходила Шенбрун, великолепный загородный дом близ Вены, из которой многолюднейшей столицы выехали на встречу Римский Император и Императрица при бесчисленном стечении народа. Восклицания: Vivant Россияне! заглушали воздух. Вена не помнила подобного торжества. — Во всех беседах Вены повторялись лишь имена: Суворов и Россияне, и народ благословлял сих своих избавителей. Где покажется лишь Россиянин в сей столице, тотчас окружала толпа народа и провождала его с плеском.
Отсюда маршировали войска до Леобена, города известного по заключенным между Австриею и Франциею предварительным мирным постановлениям, откуда Массена угрожал 40,000ми войска стены Вены. Здесь корпус сформирован был в четыре отделения. Отсюда началась уже быстрота Суворова; войска пустились без отдыха до Виллаха, и сим уже ознаменовалось его прибытие. Здесь для любопытства помещу я краткий маршрут с моими замечаниями, тогда сделанными.
22 марта из Леобена до Кнительфельда шла армия под подошвою гор, покрытых густым лесом через великой дефиле. Переход сей был 4 мили.
23 От Кнительфельда до Юденбурга дорога мощеная. Город лежит на вышине великих гор. Переход 2 мили.
24 От Юденбурга до Унценмаркта великие горы составляли дефилеи. Переход 3 мили.
25 Переход от Унценмаркта чрез Неймаркт до Фризаха был весьма затруднительный по весьма узким дефилеям через границу, отделяющую Стирию от Коринфии, и продолжался 5 миль.
26 марта от Фризаха до Сент-Вейта по весьма узкой дороге, где едва одна повозка проехать могла; 2 мили.
27 От Сент-Вейта до Фельдкирхена была дорога еще опаснейшая, тесная на краю пропасти; 3 мили.
28 марта от Фельдкирхена до Виллаха встречались везде хребты гор и дефилеи при озере. Переход 5 мили. В сих переходах претерпевали мы все неприятности от весьма дурной погоды, и прошли в 7 дней с артиллерией и с обозом по опасным сим путям 22 Немецкие мили, или 154 версты. Сего числа прибыл в Виллах Генерал-фельдмаршал, Граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский, и принял главное начальство от Генерала от инфантерии Розенберга. Теперь пресекаю я сей маршрут. Все сделанные им тотчас новые распоряжения будут описаны на своем месте. Не скрою я, как самовидец, что такие изнурительные походы без роздыху возбуждали начально в войске ропот; но спасительность оных познали мы в последовавших победах. Слово форсированный марш приказано было фельдмаршалом выкинуть из лексикона армейского. На представление о роздыхе последовала резолюция: марш!!!
Обозрев в картине сей бурю политического океана, рассмотрев механизм французского воинского состава, галерею Мужей, поборствовавших Суворову на поле славы, узрев в нем возрожденных Принца Евгения и Ганнибала, опровергнув нелепые суждения о победителе и покорителе Италии и Швейцарии, остается нам теперь еще воззреть на сего чрезвычайного и единственного человека, а потом обратиться к славе России, устроительнице жребия Европы и вселенной.
Свыше всякой награды почту я себе, если сей мой подвиг увенчается успехом. Министр в кабинете своем, Генерал, предводительствующий войсками, действуют только на свой мир, на то пространство времени, в пределах которого все двигается, теснится, сталкивается, где ежемгновенно явления изменяются. Судилище бытописателя есть потомство; пред оным онемевают боязнь, чаяние и пристрастие; оно независимо от уважения времени; назначает Государствам, человекам и делам истинные их места.
Когда вся Европа так обуревалась, Российский Цинциннат жил в уединенной своей деревне, под строгим присмотром своего пристава, и удивлял всегда твердостью своего духа малое число отважившихся его посещать. Тако мудрый Марцелл занимался некогда всеми родами наук в безвинном своем изгнании в Митилене. Вид его, говорит Брут, посетивший его, расстрогал меня до того, что, расставаясь с ним, не знал я, кого почитать изгнанником, его ли, или себя". — Характер стоика нашего достоин блистательнейших дней древности". Не верится нам, мог ли оный существовать в нашем столетии. Кажется, как будто находишь в нем потерянную жизнь какого-то из великих Мужей, которых столь достойно славословил Плутарх, или же начинаешь верить преселению душ, и чаешь видеть в
нем душу одного из тех знаменитых в древности.
Суворов принадлежит к числу тех чрезвычайных редких людей, которые являются на поприще мира с характером величия. Неведомая вышняя причина посылает их устраивать на развалинах колыбель государств. Тщетно такой предназначенный человек скрывается в толпе; десница Судьбы возводит его от одного бедствия к другому, от одного торжества к другому торжеству, на самую горнюю вершину могущества и славы. Некое сверхъестественное вдохновение одушевляет все его мысли; непреоборимый порыв дан всем его предприятиям. Толпа ищет его посреди себя, и уже не находит; обращает взоры свои; вдруг в озаренной славою сфере зрит того, который в очах невежества и зависти казался ничтожным. Так ошибается нередко мнение! Оно подлежит произволу народов и времен; оно, слабейшая и переменяющаяся часть нашей природы, исчезает с нами во гробе. Но слава и добродетель пребывают вечно. Потому-то великие люди всех времен и всех земель соделываются нашими современниками и единоземцами.
Во время всеобщего взволнования страстей является тот, который единым перевесом славы своей обуздывает буйство и в недрах смятения водворяет порядок. Он уподобляется тому богу басни, тому властелину Бореев и морей, который, вознеся лишь главу свою, усмиряет возмутившиеся 6ури.
Вскоре увидим мы, как из уединенной хижины своей спешит он в столицу, и у ног своего Государя приемлет орден Св. Иоанна Иерусалимского. «Да спасет Бог Царя!» было излияние верноподданнических его чувствий. «Да спасет Бог тебя для спасения Царей!» был ответ истинно Царский. Приезд его в Вену и путешествие оттуда до Вероны можно по справедливости назвать торжественными. Появление Героя, которого судьба, как будто чудесным образом, вызвала из заточения для спасения Австрии и всей Европы, возбуждало повсюду восторг беспримерный. Опасности, сопровождавшие жизнь его, воспоминания о пришедшей его славе, утешительные упования на могущество его средств, — все возвеличивало сие восхищение. — Мы увидим, как он все сии чаяния оправдает и устелет Италию и Гельвецию неистлеваемыми трофеями. Неподвижность покорится подвижности; руки уступят преимущество ногам. Тщетно будем мы искать в Истории примеры кампании, предпринятой с таковою отважностью, преследуемой с жаром и благоразумием, утвержденной занятием столь многих крепостей и довершенной решительными сражениями. История сия покажет, что успех в войне зависит от мудрости плана, от храбрости и опытности войск, от таланта начальника, от доверенности, каковую он вдыхать умеет, и от деятельности, с каковою выполняет свои предприятия. Но она также подтвердит, что только Суворову можно было так действовать; а потому и прощаем мы многие неосновательные о нем суждения. Другой Генерал утомился 6ы наконец от самых побед. — И самое знаменитейшее Новское сражение (Примеч. Когда сражение сие кончилось, то Князь Александр Васильевич хотел непременно, чтобы я назвал в реляции оное единственным. «Тактики будут меня ругать: я напал на неприятеля, на которого, по выгодному положению, нападать не долженствовало. Но чтобы с нами было, если бы Магдональд и Шампионет с Жубертом соединились? Помилуй Бог! Беда!!!» В угодность приказанию его, поместил я в реляции сии слова: «Таким образом чрез шестнадцать часов продолжалось сражение упорнейшее, кровопролитнейшее и в летописях мира, по выгоднейшему положению неприятеля, единственное. Мрак ночи покрыл позор врага; но слава победы, дарованная Всевышним оружию Твоему, Великий Государь, озарится навеки лучезарным, немерцающим светом».) доказывает воспаление Гения; История оное прославляет; но наука не осмеливается преподавать в урок. Что я говорю? Суворов иногда, не разбивая, побеждал своею быстротою; ему сдавались там, где можно бы было защищаться. Вот удел одному Гению принадлежащий! Примеры таковые изумляют; — но не служат к подражанию. —
Сей муж был Россиянин. — Обратим взоры наши на Отечество наше. Оно распространит всю лучезарность на сию картину.
На краю Европы, в колыбели младенчествующая в начале осьмого-надесять столетия Россия, является внезапно уже в грозном виде. Все степени естественного и нравственного созревания перешагнув под мощною Десницею творческого гения Петра, является теперь сие огромное владычество, объемлющее в недрах своих Балтийское, Каспийское и Черное моря, и теряющееся с бесчисленными народами своими во льдах неизмеримого океана, пред огнедышущим и все пожирающим вулканом Европы, чтобы в исходе увековечить и запечатлеть блистательную знаменитость целого столетия. Самодержцу Павлу Первому предназначена 6ыла слава сия довершить начатое на защищение и восстановление всеобщего благосостояния Европы. От ледовитых берегов Архангельска до южной вершины лежащих у Черного моря областей, с ревностного деятельностью готовились ополчения на суше и на морях. Четыре армии долженствовали образоваться. Сверх сего собирался большой корпус в Крыму, дабы от пристани Севастопольской поплыть к Дарданеллам, а оттуда с Турецким вооружением к берегам Италии, дабы ее исторгнуть из рук французов и защитить Короля Неаполитанского.
С соразмерным напряжением назначено было Адмиралу Крузу с флотом его в Англии продолжать предприятия свои на Северное море; на Средиземное Адмиралу Ушакову в соединении с Турецким, а третья эскадра, под начальством Контр-адмирала Баратынского, вооружалась еще в Архангельске; 9 линейных кораблей, в том числе один о 130ти пушках и 2 фрегата были вновь выстроены и частью исправлены. Так вся Россия, от моря Ледовитого и Балтийского до Каспийского и Черного, представляла зрелище страшных и в бытоописаниях неизвестных колоссальных ополчений! Так двинулись все сухопутные силы ее в Италию; а соединенная Российско-Турецкая обратилась теперь к островам Италиянским: поелику она имела в тылу завоеванный Адмиралом Ушаковым остров Корфу, который после подписанной
1 марта капитуляции учинился сборным местом, и сим прекратилось недолговременное в Леванте господствование французов.
К сим войскам присоединился корпус Принца Конде, в Российской службе находившийся, и другой под начальством Генерал-Лейтенанта Римского-Корсакова, из 35,517 человек состоявший, и назначенный на Рейн. Со всех стран летели северные ратники на поля славы, во все концы вселенной, в Адриатическое, Средиземное моря, в Английский канал, к берегам Неаполя, в Церковные Области, до пределов Персии, Каспийского моря, Крыма и Татарии. Россия была страшна вне России! Двуглавый Орел ее прикрывает одним крылом Державу свою, другим же разит хищных птиц Европы.
Но какая отличительная черта в величии характера северного Владыки! Доселе предпринимаемы были войны для распространения завоеваниями новых приобретений. Он предпоставляет себе единою благотворною целью спокойствие и устройство потерянной Европы. Где в летописях мира примеры подобного великодушия, подобного бескорыстия? По сей единой черте ознаменовывается уже война сия беспримерною.
Для сей единой бескорыстной цели заключены были оборонительные и наступательные с Австриею, Англиею, Турциею, Швециею, Неаполем и со всеми, против Франции ополчившимися, Державами- союзные трактаты, статьи которых со стороны России выполняемы были свято и ненарушимо. Во всех дипломатических бумагах Петербургского Кабинета повторялись чистые желания Императора Всероссийского восстановить Королевство французское без всякого раздробления, и прежнее правление соединенных Областей и Кантонов Швейцарских, предоставив себе единою наградою благо и спокойствие Европы. Но если он принужден был вложить в ножны меч, извлеченный на поражение чудовища, угрожавшего сокрушить все законные власти, то виною сему те, которым долженствовало 6ы ему споспешествовать и участвовать наиболее в торжестве сем.
Российское, через целое столетие при Полтаве, Кагуле и Чесме, Рымнике, Очакове, Измаиле, Праге и столь многими другими победами прославившееся воинство, приобрело в Европе достойно наименование непобедимого. Офицеры и воины, сии дети побед, под знаменитейшим своим Полководцем соединяются с союзною, невзирая на непрерывные неудачи, наилучшим образом устроенною армиею, в которой теперь возрождается дух твердости и надеяния, усугубленный еще и блистательными, новыми успехами при Вероне. Все обстоятельства благоприятствуют тому, который умеет ими пользоваться, умеет ими господствовать.
Если столь огромные ополчения, столь знаменитые победы и завоевания не имели впоследствии ожиданных великих успехов; если превратный ход тогдашней политики, в противность собственных выгод, ниспроверг все столь лестные для Европы чаяния, то каждый ум наблюдателя, при созерцании сих феномен, потеряется в лабиринте заключений, и должен будет сознаться наконец, что так вела по непостижимым путям Десница Владычествующего над Царствами и над судьбами вселенными, к предназначенному своему концу. Здесь, остановясь при бренности дел человеческих, вопрошу паки: (Смотри Письма о последней войне Французов с Пруссаками) « что осталось нам от Афин, Спарты, Карфагена и Рима? Одни печальные развалины. — Что получил Фемистокл в награду за спасение своего отечества? — Изгнание, Какую пользу стяжал Александр от завоевания древнего мира? Смерть его все разрушила. Счастливо и блистательно началось военное поприще Помпея. Как злодей, преследуемый законами, должен он был после фарсальского сражения скитаться по пустыням, пока меч врага не пресек его мучений. Кесарь поработил Сенат и гордых Римлян; вознесенный на высшую степень своего величия, приемлет он насильственную смерть от руки своего друга. Марий побеждает опаснейших врагов Римской Империи Тевтонцев с успехом, каковому еще и примера не бывало; он погибает от честолюбия соперника своего Силлы, а сей делается жертвою поносного и порочного житья своего. И ты, бессмертный Суворов! благодетель мой! — и тебя уязвило жало зависти! — Но ты пребудешь велик во всех веках грядущих»! —
Для пополнения и пояснения картины сей, почитаю я нужным присоединить здесь некоторые мои отрывки уже изданные, как-то: Письмо мое к господам издателям Вестника Европы на столь для меня лестное объявление, ими помещенное, и письмо мое о переходе Альпийских гор.
Я давно с пламенным желанием стремился, а теперь и сугубо стремиться 6уду к тому, чтобы оправдать доверенность и ожидания почтеннейшей Публики; и для сего не пощажу ни трудов, ни ревности к скорейшему окончанию моего сочинения. По напечатании оного надеюсь, что она простит мне медленность, происшедшую от неполучения еще некоторых бумаг и гравируемые планов; зато, вместо обещанных трех частей, будет она иметь четыре: так распространились, в продолжение десяти лет, пределы моего повествования. Деяния великого Полководца должны быть преданы потомству с возможною историческою точностью, со всеми оттенками его характера, со всеми подробностями; ибо существование Государства, которому посвящает он свое служение, зависит некоторым образом от его подвигов; предмет его деятельности есть тот, чтобы явить человеческие силы во всем величественном их могуществе; он должен сам созидать, образовать, одушевлять и действовать в пространной своей сфере; могущественный разрушитель и сам подверженный разрушению, представляется он, как некое существо вышнего рода; сила его в самой борьбе с увеличивающимися сопротивлениями и несчастиями возрастает; а потому и жизнеописание его занимательнее всех других. Счастливым я себя почту, если мне удастся представить Отечеству сего Гения во всем его блеске и величии. Гений не есть подражатель — он не приобретается наукою — многочисленные успехи доказывают его полет. Воспламенять душу всего воинства, давать ей быстроту, которой не останавливают препятствия и самой враждующей природы — вот отличительные черты, которыми изумлял он свое столетие! Подвиги его были феномены, непостижимые, даже странные; следственно и суждения о цели должны быть различны. Он знал слабость своего века; дабы победить, надлежало ему только новостью мер привести неприятеля в замешательство; а многочисленности его противопоставлял он непреоборимое превосходство свое в средствах и пособиях. Сколь часто выигрывал он, по изречению Маршала де Сакса, сражения солдатскими шагами! Так соделывал он себя превосходнейшим в числе, умей быть превыше времени! Российский воин, видя такой пример в обожаемом своем Полководце, который умел делать все — лишая себя всего — переходил горы, спускался в пропасти, переносил на руках пушки, возил их на своих плечах, переплывал реки, делал переходы нечеловеческие, сражался без пищи, словом: производил невозможное. Кто здесь не вспомнит с трепетом об ужаснейшем переходе Альпийских гор нашего Ганнибала?
Повествование о моем Герое-благодетеле начнется с самого вступления его с службу, и будет заключать в себе все прежние знаменитые победы его в Турции и Польше, и все достопамятные происшествия военной и частной его жизни. Я буду руководствоваться собственными его примечаниями и исправлениями ошибок, которые приказывал он мне записывать, при чтении Истории его, изданной Антингом. Вообще будет он (сие должен я заметить) говорить почти везде в моем сочинении сам со свойственным ему неподражаемым лаконизмом. Но на полях Италии и на Альпийских горах имел я уже счастье, преисполняющее меру всякого любочестия, быть очевидцем его славы. Там, в первый еще раз, явился он Главноначальствующим двух Императорских армий. До того времени должен он был повиноваться Начальнику, разделять с ним триумфы и права на признательность Отечества. В Италии созидал они один свое счастье; здесь показал он те воинские таланты, ту храбрость и тот строгий порядок, которые обратили на него вновь удивление Европы: здесь возложил Италийский сам на военную славу свою венец. В сию блистательную эпоху жизни своей, удивлялся я с непрерывным восторгом, как сей искуснейший нашего времени Полководец умел истинную тактику свою, долговременною опытностью приобретенную, приноравливать к каждому оружию, к каждой нации и к войску, которым начальствовал. Он имел всегда пред собою примеры знаменитых Военачальников, памятники великих их подвигов и гибельные следы их погрешностей; но общего своего плана никогда не основывал на оных, повторяя непрестанно: «Военной науке должно учиться на войне. Каждый театр войны есть театр новый». Вот заметка, которую диктовал он мне при вступлении из Италии в Швейцарию: "Я видел ужасы Кавказа; они ничто пред Альпийскими (Смотри приложенный при письме отрывок). Тем больше славы. Плодов я не вижу. — Русскому и пытать должно все. Нет земли в свете, которая бы так усеяна была крепостями, как Италия; и нет опять земли, которая бы по Истории была так часто завоевана. Театр войны в Италии есть первейшее училище для посвятившего себя военному искусству. Здесь сражались знаменитейшие полководцы, подвиги коих лучшие уроки! — Сражения, баталии, взятия крепостей являли разные перемены в действиях армий. Здесь машина и моей тактики была с малейшими ее пружинами в движении. — И я разбил при Тидоне и Требии французов, где и Ганнибал древних Римлян! … На Альпах все не то. Там должно будет взлезать или вскарабкиваться на горы в виду неприятеля, имея его то впереди, то во флангах, то в тылу. Должно будет осаждать громады, природою укрепленные, нередко штурмом! Армия идет гусем. — Артиллерийские и фортификационные правила не нужны, ранжиры невозможны; о регулярных сражениях и баталиях нечего и думать. Это война стрелков. — Неутомимость солдата, отважная решимость Офицера! там 6удут сражаться все и дипломатике (Это относится ко мне), которому сообразить все сие для реляции. В числе всех диспозиций, помещенных в моей Истории, та, которая заключает в себе правила, как действовать войску на горах, обратит без сомнения на себя внимание каждого знатока военного искусства. Когда Герой наш, сей, смею назвать, великий Учитель и Наставник мой, готовил меня к написанию прокламации своей к Швейцарам, то велел мне написать следующую заметку: «Тактика и Дипломатика без светильника Истории ничто. Нам должно вторгнуться в недра Швейцарии. История союза Гельветического повествует нам чудеса храбрости и побед. Блеск славы древних Греков давно померк. Марафонское сражение ничто! При Моргартене тысяча триста Швейцар остановили двадцать тысяч Австрийцев, положили шесть сот на месте и прогнали остаток. Знаменитая победа шести-сотного их корпуса при Сембахе возвышает их над Героями Платеи. Баталия при Везене, в Кантоне, Гларисе не равняется с древнею при Термопилах. Там триста Спартанцев противостояли переходу многочисленной армии Персидской. Предприятие отважное, сражение неравное. Они все погибли, остановив только на короткое время неприятеля. Здесь триста пятьдесят Швейцар нападают первые на Австрийскую восьмитысячную армию. Десять раз были они отбиты, в одиннадцатый расстроили неприятельские батальоны, и обратили их в постыдное бегство. Такими победами утвердила Гельвеция свою независимость и свою славу. Нам надобно выигрывать сердца таких Героев!»
В городе Александрии за обедом, говоря о Юлие Кесаре, сказал он, что превзошел его в быстроте, и советовал всем, для удостоверения в том, прочитать его записки. После, обратясь ко мне, велел записать следующее: «Ошибки великих Полководцев поучительны. Я бы не пошел, как Принц Евгений к Кремоне, зная наперед, что не удержу ее. Он должен был
все оставить. Нет славы! может быть, он не виноват… Гофкригсрат в Вене был и тогда… Но он приобрел бессмертие походом своим в Турин, оставив за собою в тылу французов и разбив Герцога Фельяда в его шанцах! Один удар очистит Италию!!!» Равное уважение питал он в сердце своем и к современным своим на ратном поприще противникам. Потрясения великих Государств порождали всегда великих Мужей, которые блеском подвигов своих обращали на себя удивление. Французская революция изобилует такими примерами, и можно ее назвать плодородною матерью знаменитых людей. Она произвела Моро, Магдональда, Серрюрье, Жуберта, Массену и прочих. Краткие биографии сих Генералов в Истории моей послужат к возвеличению славы нашего Героя., и покажут ту степень справедливости, которую отдавал он достоинствам каждого из них. Первого называл он Генералом славных ретирад. «Он меня седого старика несколько понимает; но я его больше. Горжусь, что имею дело со славным человеком». — Кто здесь не вспомнит знаменитое отступление Моро за Рейн в 1796 году, которым прославил он себя столько же, как другие победами, по справедливому замечанию Сегюра. По разбитии Эрц-герцогом Журдана, Моро, беспрестанно преследуемый неприятельским, гораздо многочисленнейшим войском, отступал целые двадцать семь дней, одерживая над неприятелем разные победы, а особливо при Бибербахе, где отступающее войско, после решительной победы, взяло в полон пять тысяч Австрийцев и восемнадцать пушек. Все сии выгоды не обеспечили однако еще французской армии; надлежало отважиться еще на несколько сражений, овладеть дефилеями Шварцвальда, и дабы ускользнуть от Австрийцев, отрезавших дорогу к Келю, и пробраться к Фрейбургу, завладеть штурмом так называемую чертову долину: через сию-то долину, или лучше сказать, через сей горный, крайне тесный проход, провел Моро всю армию и показал совершенство военного искусства. В оную никак не мог отважиться в 1702 году смелый, или дерзкий Виллар. «Через сию чертову долину, ответствовал он Курфирсту Баварскому, не могу я пройти; ибо, простите мне, Ваша Светлость сие выражение, я не чорт!»
Обращаясь опять к редким знаниям и к характеру дивного нашего Мужа, скажу, относительно к последнему, смело и беспристрастно, что Князь Александр Васильевич всегда возвышался над теми мелкими страстями, которые порабощают обыкновенных людей. В своем несчастии забывал он неблагодарность за оказанные им услуги, и охотно жертвовал своею чувствительностью Отечеству. Никто не слыхал его роптаний; он даже старался скрывать неправосудие, ему оказанное. — Добро делать спешить должно! была всегдашняя аксиома его жизни. Пусть скажут мне, сделал ли он кого несчастным? С блистательной степени своей славы снизошел он в простую сельскую свою хижину; но никогда не забывал своего Отечества и войска, которому был примером доблести. Там-то, в уединенной своей обители; обогащал и совершенствовал он свои великие познания. Обложась картами и соображая тогдашние военные происшествия со многочисленными своими опытами, острил наш Цинциннат копие свое и подтверждал сказанное стихотворением Костровым, что и самый покой его еще опаснее для его врагов. — С благородною, необыкновенным душам свойственною, ревностию взирал он в деятельном своем бездействии на развитие талантов на поле славы юного Вождя Бонапарте. Он следовал за ним с самого того времени, как вверен был ему Республикою жребий Италиянской армии; как он, после многих военных действий, при Мондови разбил совершенно Пиемонтцев, принудил Короля Сардинского просить перемирия и отдать в руки французов крепости Тортону и Кони; как он после преследовал Австрийского Генерала Болие до города Лоди, и при упорнейшем сопротивлении, под ужасным градом картечных выстрелов, выгнал Австрийцев из сего города, перешел мост, ими самими сооруженный. С подобною быстротою перешел он Адду, и обращал Австрийцев повсюду в бегство. Павия покоряется победителю; Пиччи-кетоне и Кремона сдаются; Миланская цитадель отворяет ворота; Король Сардинский подписывает мир; Герцоги Пармский и Моденский следуют его примеру, а Болие запирается в Мантуе. Оттуда ведет Бонапарте войско свое через Минчио и разбивает 25-тысячный корпус Австрийский под начальством Вурмсера при Кастилионе, Лонадо, Сало и Говандо. Вурмсер также уходит в Мантую, и спасается там в ожидании пятидесяти тысяч войска под начальством Генералов Алвинция и Давидовича. Французский Полководец поспешает им навстречу и, при деревне Арколе, дает сражение упорнейшее, где судьба оружия, долго колебавшаяся, решилась наконец в пользу французов. Последствиями достопамятного дня сего были пять тысяч пленных, восемнадцать пушек, четыре тысячи убитых и столько же раненых. Также при Риволи, Ангиави, положил Австрийский Генерал Провера с шеститысячным корпусом оружие. Мантуя сдалась на капитуляцию; Венеция отворила свои ворота, все владения ее достались французам; Тирольские горы заняты были ими же, и древний блеск Австрийской Монархии начал уже меркнуть при заключении мирных прелиминарных пунктов в Лебене.
Австрия уступила Бельгию, признала Цизальпинскую республику и отреклась от всех прав своих на Миланские владения.
Наконец заключен был в Кампоформио тот известный и для Австрийской Державы только уничтожительным мир. Таковое обозрение приводило дух старого Воина в уныние. «Ах! пора унять сего юного воина! как он шагает!» кричал он непрестанно в деревенской своей избе. — Бонапарте писал из Египта в Директорию, чтобы она приняла деятельнейшие меры противу Россиянина, пожирающего все его победы. Так, под отдаленнейшими поясами небесными, постигали они друг друга! — -- Его желание сразиться с Наполеоном было непомерно.
Таким образом, отягченный лаврами, никогда непобежденный Герой Рымника, где, по признанию самого Принца Кобургского, был он его учителем и спасителем всей Австрийской армии, победитель Измаила, покоритель Польского Королевства, оставался уже недовольным многочисленными своими победами: он обращает взор на поля Италии, дабы там славою новых подвигов доказать, что называемое простолюдином счастье его есть мудрая расчетливость, знание; гений и отважность; что тактика его есть: быстрота, глазомер, натиск.
Желания его, желания Отечества и всей армии совершаются. Он принимает главное начальство над двумя Императорскими армиями. В Истории моей представлена будет вся политическая картина Европы того времени, заимствованная из вернейших источников, из депешей, из переписки со всеми союзными Дворами. Вся политика тогдашняя колебалась; унылость в Австрийском войске возросла до высшей степени; победоносной Франции покорствовали уже Швейцария, Турин, Милан, Рим, Неаполь; от подошвы Альпийских гор до Мессинского залива не оставалось уже ни одного законного Государя; одно лишь Герцогство Пармское стояло посреди сих вновь установленных республик. Великому духу Российского Героя надлежало обнять все сие пространство и действовать всеми своими силами — и через три месяца вся Италия повергается пред новым Победителем! —
Будущие веки почтут сие баснословным; но такими событиями ознаменованы последние годы протекшего ХVIII столетия.
Отрывок письма моего к одному моему другу, писанного в 1799 году 27 сентября из города Кур, о переходе через Альпийские горы.
править"Какая картина, любезнейший друг, представляется мне! страх и трепет объемлют сердце при воззрении на сии над тучами и облаками возвышающиеся вершины гор, на которые должно подыматься. Каждый шаг скользит; а под пятою вижу неизмеримые пропасти. В виду всей гусем тянувшейся армии полетел один наш Офицер на лошади стремглав в сии преисподние пучины. Каждый заботился только о собственном своем спасении; помощь подать было невозможно. Казалось, будто все стихии буйствовали, выступив из предписанного им законом Природы повиновения. Ужасные вихри разрушали и низвергали страшные камни, падение которых раздавалось громовыми ударами; шумные водопады так заглушали воздух, что в пяти шагах не слышал я иногда кричащего со всею силою ко мне сопутника, моего достойного друга, Майора Илью Ильича Раевского (Теперь Полковник в отставке), предостерегавшего меня нередко от бездн. Часто искал я за ним следов, которые вьюга, скрывавшая его от моих глаз, мгновенно сметали. Иногда в один день проходили мы все климаты и испытывали все возможные погоды; нередко на высоте горы, покрытой вечным льдом и снегом, все войско начинало от чрезмерной стужи и ветров костенеть; вожатые наши трепетали и наконец разбежались. Преданным нам на произвол Судьбы отверзала повсюду зев свой лютая смерть, а умереть долженствовало от холоду, от голоду, от падения громад камней, от ледяных глыб, от соединенной свирепости всех элементов. Мысль, кончить жизнь в пучине, без всякой надежды к спасению, была самая убийственная и отчаянная — То вдруг пред ногами с нашими скатывалась снежная глыба, все войско останавливалось и с новою опасностью надлежало перебираться чрез оную; то вдруг, подымаясь или спускаясь с горы, встречали мы водопад, которого сильные брызги и кипящая пена обливали нас уже вдали. Иного средства не было, как с последним напряжением сил тонуть в сих водах, дабы подняться или вверх, или скатиться вниз. Едва преодолеем мы одну гору, как уже другая является и ужасает; а восходить надлежит неминуемо. — На краю пропасти размеряю и исчисляю я шаги свои; все окружающее меня увеличивает мой трепет, и я уже в бездне.
Тщетно озираюсь я, дабы дать зрению моему отдохновение; везде вижу я перемену картин, но ни одной, где бы в нахмуренной злобствующей природе выглянула хотя одна отрадная улыбка. Горизонт надо мною не распространяется. Каждый солдат, отягченный своею ношею и утомленный до чрезвычайности, должен был еще взлезать на каждую гору, как на штурм. Чудесно и непостижимо, как не истощилось мужество и неутомимость войска! Один, изнемогший под тягостью всех сих изнурений, мог 6ы остановить ход всей колонны. Но пример того пред которым некогда трепетал гордый Стамбул, который низложил Речь-Посполиту, и который теперь с Альпов потрясал Гальский колосс — оживотворял унылые их сердца. Суворов, посреди сих ужасов и посреди своего войска, ехал на лошади, едва ноги свои влачившей, в синей, обветшалой епанче, которая после отца ему досталась и называлась родительскою, и в круглой большой шляпе, взятой у одного Капуцина. Слышал он иногда ропот своих воинов, отчаянием исторгаемый, и, скорбя о них, забывал самого себя. Вперед — с нами Бог! — Русское войско победоносно — ура! Сии слова Героя — и все забыто. — Никто не иссек на Альпийском камени имен: Ганнибал и Суворов; но слава сего перехода и без того пребудет вечною.
Отныне горы ввек Альпийски,
Пребудут Россов обелиски.