Шесть с лишним веков, отделяющих последнего туземного фараона от христианских мучеников и подвижников Египта, в культурном отношении представляют некоторое единство, несмотря на различие политических судеб и экономических условий Нильской долины на протяжении этого времени. Политическая история Египта со времени Александра не может быть предметом нашего рассмотрения — ее делал не туземный элемент, она является частью общей мировой жизни Средиземноморья, объединенного культурно эллинизмом, а затем и политически Римом. Но туземная великая культура имела за это время свою поучительную историю; ее угасание, обусловленное встречей с эллинством, а также распространением новой религии, представляет глубокий интерес, равно как и последствия ее пребывания в новых условиях, бок-о-бок с эллинизмом, новой мировой культурой. В этом отношении особенной разницы между птолемеевским и римским временем не было: Египет и при римских императорах считался частью греческого мира; греческий язык продолжал в нем считаться официальным; латинский элемент всегда был весьма слаб; о культурном влиянии Рима на Египет едва ли может итти речь.
Огромное количество документов на египетском и греческом языках дает возможность представить картину внутренней политики правительства, экономических условий страны, положения ее населения несравненно более полно, чем для фараоновского Египта. Несомненно, многое может дать нам материал для суждения о последнем, так как едва ли можно сомневаться в том, что новые владыки долины Нила воспользовались формами, существовавшими до них. Но отделить египетское от македонского и греческого мы далеко не всегда в состоянии. Напр., придворные чины птолемеевскго времени, эти συγγενετς, πρωτοι φιλοι и т. п., весьма напоминают древне-египетских «царских знакомых» и «семеров», василикограмматы могут быть сопоставляемы с древними «царскими писцами», но решительно отрицать македонское происхождение всего этого мы также не имеем права. — С большим правом можно говорить о воздействии древнего Египта на государственность и внутреннюю политику. Птолемеи, конечно, как владыки Египта, признавались богами, а следовательно, собственниками египетской земли и ее продуктов. Целый ряд налогов и повинностей, система обработки земли через «царских арендаторов» и т. п. также, вероятно, восходят к глубокой древности, фискальная политика Птолемеев была лишь более последовательна и меньше считалась с храмами и жрецами. Возможно, что и закон о пребывании населения в ιδια — общине в видах исправного отправления повинностей также идет из фараоновского времени. И торговая политика Птолемеев, хотя и достигла, особенно благодаря Александрии, блестящего, может быть, небывалого дотоле развития, но в значительной мере шла по намеченным еще в древности путям, возобновив сношения с Суданом и экспедицией в Пунт. Обладание Киреной делало Египет соседом и соперником торгового Карфагена; отсюда ранние связи с Римом; азиатская политика и войны с Селевкидами также в значительной мере объясняются торговыми интересами, доходившими до Синопа на севере и до Адулиса на юге. Ряд гаваней появился на берегах Чермного моря; канал к нему от Нила соединил при Филадельфе его с Александрией.
Для Александра В., Филиппа Арридея, Александра II и первых Птолемеев египетские жрецы составили тронные имена по образцу бывших в употреблении при Рамсесе II и его преемниках: «Избранник Ра, любимец Амона» (Сотеп-ни-Ра-Миамон), «Радость сердца Ра, избранник Амона», «Могуч дух Ра, Миамон» (Усер-ка-Ра-Миа-мон). Уже от имени Александра производились постройки в Карнаке и Луксоре, о чем оставлены соответствующие надписи и изображения, напр., в восточном помещении у святого святых, выстроенном Тутмосом III; имя Филиппа Арридея читается в Ермополе и Карнаке, в последнем от его имени выстроена между прочим гранитная комната во втором зале летописей Тутмоса III. Она предназначена для хранения священной барки и на стенах ее неоднократно изображен Филипп в виде фараона. По годам Александра II датировали в Египте даже после смерти его, до 305 г. 7-м годом его (310) датирована интересная надпись, увековечивающая деяние Птолемея, еще «сатрапа», в пользу храма в Буто л известная под именем «стелы сатрапа». Мы уже имели случай говорить о ней, теперь приводим ее интересное начало:
«Его величество (Александр II) находился в Азии, как царь Египта и заграницы, когда муж, по имени Птолемей, сделался великим правителем Египта. Это был юноша, могучий руками, разумный советом, полководец, твердый сердцем, не поворачивающий тыла, поражающий врагов в битве... нет подобного ему ни в Египте, ни вне его. Он принес изображения богов, которые нашел в Азии, все принадлежности культа, все священные книги храмов Верхнего и Нижнего Египта, и вернул их на свои места. Резиденцию свою, именуемую «Постройка царя Верхнего и Нижнего Египта Александра», он устроил на берегу Греческого моря — прежнее имя ее «Ракот». Он собрал много греков с их конями и много кораблей с матросами, и пошел с войском в землю сирийцев. Сразились они с ним; он пленил их сразу, увел в Египет князей их, лошадей их, корабли их, драгоценности их. Затем он отправился в область Мермерийцев и пленил их в один час, увел толпы мужчин и женщин, богов их, в возмездие за то, что они сделали для Египта. Когда он достиг Египта, сердце его услаждалось тем, что он совершил»...
Далее следует уже известный нам рассказ о возвращении храму в Буто конфискованного еще Ксерксом участка земли; историческая часть служит только, хвалебным введением, и она действительно не заботится об исторической точности; для египтянина было важно, что Птолемей вернул какие-то изображения и книги, похищенные персами во время погрома при Охе, и тем исполнил отчасти древние пророчества, а также что он наказал Кирену и пленил богов ее. Итак, Птолемей, еще не провозглашенный царем, уже вошел в роль фараона и стал в хорошие отношения к туземному духовенству. Эту политику продолжал и он, и его преемники, изображения которых в виде фараонов встречаются на стенах храмов и на стелах в огромном количестве. От Птолемея II дошло до нас две больших надписи весьма интересного содержания. В тексте, найденном в Пифоме, повествуется, после утверждения о божественном происхождении Филадельфа и длинных славословий в честь его, что в 6-й год своего царствования он отправился в Пифом, где в это время закончился постройкой храм Атума, заботился об его украшении, посетил затем находившийся вблизи другой храм Атума, сделал в него богатые пожертвования. Потом он отправился в «Персию» и возвратил оттуда еще остававшиеся там некогда унесенные изображения богов; они были с торжеством встречены в Пифоме; сюда же собрались жрецы различных храмов и получили их на руки. Через 6 лет царь опять посетил с Арсиноей «Братолюбивой» ироопольский ном, а в 16-м году приказал на восточной границе Египта для его защиты копать канал и строить стену; при этом опять были не забыты боги и храмы Пифома, получившие щедрые дары. Затем он посетил город Птолемаиду на «Кемуэре», т. е. на перешейке, и распорядился, чтобы тамошний храм был освящен ироопольскими жрецами. Потом он выслал флот из 4 кораблей «с людьми в большом количестве и способными, со всякими прекрасными произведениями Египта и других стран, под начальством главного адмирала его величества. Они отчалили из Кемуэра... Достигли Хемтит, достигли гаваней негров... Они привезли все приятное для царя и возлюбленной супруги — сестры его; был основан там город великий царский, по великому имени царя Птолемея (Птолемаида Охот). Он снабдил его солдатами его величества, всякими мастеровыми из Египта и жителями Пунта. Он возделал поля его, вспахал их волами... Ловил он многих слонов для царя там. Они были доставлены на грузовых кораблях по океану»... Затем говорится, что царь поклонился со своей женой трем священным быкам, и приводится длинный список царских пожертвований храмам. Если бы не греческие имена, да не поздняя орфография, мы бы могли принять этот текст за произведение Тутмоса или Рамсеса — опять экспедиции в Пунт и списки пожертвований. Но если Пунт в настоящее время нужен царям, то не для религиозных потребностей: их цель оживить красноморскую торговлю и добывать боевых слонов; в этом отношении политика Евергета шла далеко и оставила следы в далеком Адулисе. Общий план надписи свидетельствует, что Птолемеи понимали важность для народа его религии и содействовали превращению себя в его глазах в настоящих фараонов. Божественное происхождение и достоинство уже было окончательно закреплено за Птолемеями; брак на родной сестре, давший пару «богов Филадельфов», был еще одним звеном, связавшим македонский двор с его древнеегипетскими предшественниками. Древняя культура обнаружила свою силу и живучестъ и в том удивительном явлении, что создатели музея и типичные представители греческой образованности преклоняются перед священными быками. Еще рельефнее эта уступка верованьям подданных отмечена на другом эпиграфическом памятнике Филадельфа - мендесской надписи, поставленной жрецами в честь его за то, что он, вскоре по вступлении на престол, посетил мендесский храм, поклонился священному овну, проводил его храмовую барку по священным водам, как это делали «бывшие до него цари, согласно предписаниям; исправил повреждения, нанесенные храму варварами, и вернулся в Александрию, радуясь всему, что он сделал для отцов своих, овнов великих, живущих, владык Мендеса». Когда умерла Арсиноя, бывшая между прочим жрицей овна, в Мендесе «справляли праздник ее, оживляя душу ее рядом с овнами живущими, как это делается для душ всех богов и богинь изначала доныне, ибо Мендес - их город возрождения». С согласия жрецов культ «возлюбленной овном Арсинои Братолюбивой» был введен в мендесском храме, и затем и во всех храмах Египта; ее статую выносили в процессиях вместе с священными овнами. Мендес был по сему случаю освобожден от ввозной и вывозной пошлины в пользу казны, по представлению жрецов, удостоверивших, что мендесский ном не платил его раньше; половина обычных повинностей с этого нома была также отменена, в виду указа, изданного на этот счет некогда богом Тотом. В 21-м году было освящение отстроенного храма овна в присутствии сына царя; празднества продолжались затем при дворе. Когда явился новый мендесский овен, царь велел его освидетельствовать, после чего была торжественная интронизация его. Подобные же надписи о заботах царя о храмовых нуждах дошли из Фил, Саиса и т. п. Признание жрецами этих заслуг выразилось еще более рельефным образом в знаменитой канопской надписи, начертанной иероглифами, демотическим и греческим шрифтом по постановлению жрецов, собравшихся в новый год, совпавший с днем рождения царя Птолемея III в 239 г.:
«Так как царь Птолемей я царица Вереника, его сестра и супруга, боги Евергеты, делают много великого, оказывая благодеяния храмам страны и постоянно усугубляя почести богам, и всячески заботятся об Аписе и Мневисе и других уважаемых священных животных страны, не жалея расходов, и так как царь спас для Египта путем военного похода священные изображения, унесенные персами, и вернул их храмам, из которых они раньше были похищены, даровал стране мир, сражаясь за нее против многих народов и царей, и так как они дали закономерное состояние жителям этой страны и других, подчиненных тому же правлению, и тик как, когда Нил однажды недостаточно поднялся и все жители в страхе ожидали бедствия, случившегося при некоторых прежних царях, они озаботились и пеклись о людях храмов и остальных жителях страны, сбавив немало из податей для спасения людей и выписав за большие деньги в страну хлеб из Сирии, Финикии, Кипра и многих других мест»... В возмездие за эти благодеяния жрецы постановили, что все жрецы на будущие времена должны именоваться, на ряду с другими титулами, также и «жрецами богов-благодетелей»; к существующим четырем чредам (филам) жрецов присоединяется пятая из тех, которые были посвящены в царствование Евергета, с их потомками; этот род должен носить его имя; в видах постоянного совпадения нового года с днем рождения царя закрепить египетский год календарной реформой — введением високоса (это важное постановление, однако, кажется, не имело последствий — год остался блуждающим).
Таковы были взаимные услуги и любезности; казалось, противоестественный союз эллинистических государей с египетскими жрецами был заключен. Первые объявили египетскую религию государственной, наравне с греческой, и согласились кланяться быкам, баранам и кошкам, вторые — служить опорой их трона и признавать их богами, подобно древним фараонам. Высшие жрецы, особенно мемфисские, считались в числе вельмож государства, и сами цари удостоивали своим присутствием их посвящения (напр., Петубаста III). Однако все это не препятствовало проведению со стороны Птолемеев последовательной политики стеснения храмов и духовенства, ослабления этой страшной для нового эллинистического государства туземной силы. Мало того, положение царя, как бога, необычайно облегчило им задачу уничтожения духовного государства в государстве. Прежде всего это дало им возможность, как земным представителям всех богов, объявить храмовую землю, ιερα γη, находящейся в их распоряжении, хотя бы и служащей для поддержания благолепия храмов я культа. Жрецы - лишь служители бога и царя, подчиненные последнему, управляемые назначенным царем настоятелем-чиновником, получающие свои места путем покупки и состоящие на жаловании (συνταξις) у правительства, собирающиеся на периодические съезды едва ли не исключительно для составления льстивых постановлений и, может быть, прошений. Храмы не были изъяты от податей, жрецы были обременены рядом налогов. Храмовая промышленность, столь развитая в древности и дававшая огромный доход, была до крайности стеснена царскими монополиями. Так, оливковое масло храмы могли со времен Филадельфа выделывать только на свою потребу в течение двух месяцев в году, производство тканей было удержано в храмах, но запрещен их сбыт; выгодой пользовалось правительство «богов». На этом же основании Филадельф произвел реформу с απομοιρα - налогом, собиравшимся жрецами в виде 1/6 виноградников и садов. В 264г. он распорядился, чтобы этот налог, исключая земли, принадлежащие храмам, шел на культ его супруги Арсинои, и часть его выдавалась храмам по его усмотрению. Таким путем было достигнуто подчинение религии и духовенства государству. Жречество было превращено юридически в корпорацию мирян, обособленную от храмов, так как храмовые должности, которые к тому же не продавались на аукционе, были сделаны наследственными и превращались в частную собственность, как и прочие владения жрецов, изъятые теперь от храмов и подпавшие под контроль и фискальную политику государства. В древнем Египте существовала тесная связь между этими элементами, можно сказать, полное проникновение и поглощение светского элемента религиозным. И теперь глава государства был и главой религии, как бог, но государство было иным; кроме того фискальная политика Птолемеев не считалась с привилегиями храмов. Если в Птолемеях в отношении их к религии и духовенству хотят видеть предшественников византийских императоров, то упускают из вида фискальную, имущественную сторону дела. Христианская церковь пользовалась большими привилегиями именно в этом отношении.
Эта политика первых Птолемеев, которым пришелся по сердцу совет Аристотеля быть для греков вождями, а для варваров господами, проводилась и в других отношениях. Македоняне и греки были господами, египтяне — подданными. Египтяне — туземцы не имели доступа к высшим должностям и военным степеням. Хотя египетское право и было признано действующим для туземцев, имевших свой суд лаокритов и пользовавшихся египетским (демотическим) языком, но скоро при туземных документах начали требовать при предъявлении в суде греческий перевод. Это повело к тому, что нередко египтяне сразу совершали акты у греческого нотариуса. Однако, туземное право было записано и продолжало признаваться. Официальным языком и в храмах был греческий.
Значительное улучшение в судьбе египтян, оказавшихся на положении метеков в своей стране, замечается с конца III в., когда у египтян стала обнаруживаться национальная реакция. Поливий приписывает пробуждение у них национального чувства тому обстоятельству, что Птолемей IV Филопатор вооружил для войны с Антиохом туземные отряды, которые приписали себе влияние на его победу при Рафии и стали помышлять о собственном царе. Возможно, что начавшийся с этого царя упадок македонской династии и внешние неудачи подействовали ободряющим образом на националистов, кадры которых успели к этому времени пополниться продуктами смешанного населения, все более и более втягивавшегося в местные интересы и туземную культуру. И вот, при Филопаторе вспыхивает восстание, упорное и кровопролитное, описание которого, к сожалению, потеряно у Поливия. Но из документов мы узнаем, что в Фивах на рубеже III и II столетий появляется туземная династия, по годам царей которой Гармахиса и Анмахиса, современников Эпифана (а может быть, частью и конца царствования Филопатора), датировано значительное количество демотических контрактов, происходящих из Фив. Ревилью, которому принадлежит несомненная заслуга открытия этих имен, пытается привести их в связь с патриотическими пророчествами, вычитанными им в так наз. «демотической хронике», которая, повидимому, представляет объяснение оракула времен Александра В. и в которой правоверная партия ждет какого-то Мессию - избавителя из Эфиопии, находившейся под властью туземных фараонов. Может быть, как предполагает Шпигельберг, эти цари были эфиопами, получившими признание в Карнакском храме Амона. Вероятно, и в других областях Египта появились номархи («династы» у Поливия), мечтавшие об изгнании греков. Смуты продолжались до конца царствования Филопатора и остались в наследство его малолетнему сыну Эпифану. О судьбе их повествуют нам сами египетские жрецы, собравшиеся в-9-й год царя (196) в Мемфис на его коронацию (αναχλητερια), справлявшуюся по древнеегипетскому обряду, и составившие здесь в честь его почетный декрет вроде Канопского, декрет также трехязычный (оригинал иероглифический), послуживший, как известно, ключом для разбора египетских письмен. Здесь, между прочим, говорится: «он (т. е. царь) приказал, чтобы все возвратившиеся эмигранты, воины и другие, которые заявили свои вражебные убеждения во время смут, вернувшись пребывали при своих владениях; он позаботился, чтобы войско всадников, пехота и корабли были посланы против тех, которые пошли на Египет морем и сушею; они делали большие издержки серебром и припасами для того, чтобы храмы и жители Египта были в безопасности. Отправился в Ликополь, город в поле Бусиритском, которым они овладели и который укрепили против осады большим количеством оружия, так как там издавна утвердился мятежный дух среди безбожных, которые, собравшись в этом городе, делали много ела храмам и жителям Египта; осадив это место, он окружил его укреплениями, рвами и крепкими стенами... Он взял в короткое время город и уничтожил всех нечестивых, которые там были, как Тот и Гор, сын Исиды ж Осириса, покорили, себе тех, которые раньше в этих местах возмутились; восставших при его отце и беспокоивших страну, не уважая храмов, отправившись в Мемфис для отомщения за своего отца и за свою корону, он наказал по заслугам»... И Поливий упоминает о взятии Ликополя, и вместе с тем прибавляет, что восставшие «династы» сдались на милость Эпифана, который «поступил с ними жестоко и тем навлек на себя большую беду». Эта беда, вероятно, заключалась в новых волнениях, но и со старыми не было кончено: Ликополь бусиритский находился вблизи столицы, в Дельте, между тем весь Египет волновался. На стенах храма в Эдфу Дюмихен прочел строительную надпись, в которой повествуется, что едва храм был закончен к 16-му году Филопатора, как «вспыхнуло восстание; толпы бунтовщиков ворвались внутрь храма... В 19-й год царя Птолемея V, царь был победителем, уничтожил бунт в стране» ... Таким образом, юг еще 10 лет не подчинялся Птолемеям, что подтверждается и документами туземных царей, дошедшими от 18 лет. Концом волнений было подчинение четырех «династов» Афина, Павсира, Хесуфа и Иробаста, отмеченное у Поливия в сохранившемся отрывке из потерянной XXII кн. Эти «единственно уцелевшие из династов» пришли в Саис и сдались на милость Эпифана. Но тот «нарушил слово» и подверг их жестокой казни. Далее говорится, что Эпифану было 25 лет; действительно, это хронологически совпадает с 19-м годом его царствования (184). Предприятие рухнуло едва ли не вследствие поведения жрецов, которые оставались верны династии, отмечали ее победы и составляли в честь царей почетные постановления, приравнивая поборников национальной свободы к врагам божества света. Их ссылка на поругание мятежниками храмов объясняется тем, что участки египетских святилищ с их солидными стенами могли служить хорошими крепостями, и восставшие широко пользовались ими для этих целей, но едва ли это одно заставило духовенство отнестись к ним враждебно — невидимому, они уже достаточно сжились с Птолемеями и признали господство их для себя выгодным. Хотя и население все более привыкало к Птолемеям, однако старые воспоминания, вероятно подогреваемые из Эфиопии и пророческими писаниями, иногда и после выражались в виде взрывов и волнений. Особенно сильно было восстание в Фиваиде в 165 г., заставившее Птолемея VII Филомитора долго осаждать Ахмим в 87—84 гг., и усмирение которого доставило много усилий Птолемею X Лафуру. До нас дошел греческий папирус, содержащий воззвание какого-то генерала к оставшемуся верным городу Пафиру, которому грозили бунтовщики, держаться и ждать приближения царского главнокомандующего Иерона с большими силами. Лишь на третий год восстание было подавлено, Фивы были разрушены и их жителям приказано расселиться по деревням. Храмы, впрочем, сохранились, и место продолжало считаться священным. Древняя столица Египта превратилась в ряд деревень и храмов, уже не имевших прежнего значения. Сюда приезжали главным образом туристы, удивлявшиеся разбросанным на протяжении 80 стадий развалинам и слушавшие загадочные для них звуки «Мемнонова колосса». Еще Страбон (XVII, 46) сообщает здесь об обычаях, напоминающих времена «супруг бога». Имя Фив или Великого Диосполя сохранилось и в римское время.
Хотя восстания и не привели к созданию туземной династии, хотя бы в том виде, как это было в персидскую эпоху, но они в значительной степени содействовали подъему туземного элемента. Жрецы сумели воспользоваться затруднениями правительства и извлекли из них для себя не малые льготы. Уже сличение каноп-ского и розеттского постановлений дает знаменательные указания. «Благодеяния» Эпифана храмам и духовенству были сопряжены с значительными убытками для казны и влекли за собой ослабление авторитета правительства, тогда как Евергет ничем не поступился из своих прав. Жрецы были освобождены от ежегодного приезда в Александрию и вероятно получили право собираться где угодно, вне бдительного ока власти. Храмовая земля или освобождалась от налога или последний сокращался; получила льготы храмовая промышленность и т. п. Датировка розеттской надписи в греческой части — перевод египетского введения; уже с Филопатора в трехязычных текстах оригиналом оказывается египетский. Освободившись от правительственного надзора, жрецы ведут последовательно свою политику, встречая сочувствие со стороны Евергета II, опиравшегося на туземный элемент в борьбе с эллинофилом братом Филопатором II. При нем произошла резня греков в Александрии и были изгнаны из нее греческие ученые и художники; в армию он охотно принимал египтян и давал им большие льготы, чем греческим солдатам. При нем, может быть, в 145 г. при его коронации в Мемфисе, жрецы получили в свои руки непосредственное управление храмовым имуществом; храмы начинают теперь сами скупать храмовые должности, освобождая их от опеки государства. Дальнейшей победой жречества был декрет Евергета II и двух Клеопатр, от 118 г. Цари утверждают за храмами владение ιερα γη и получение ими доходов, особенно απομοιρα, на которую, нуждаясь в деньгах, посягали и Эпифан и, может быть, Евергет II, распространяя взимание ее под разными предлогами и на храмовые земли; они гарантируют дальнейшие уплаты из царской казны в пользу храмов, особенно жалования жрецам. Далее, гарантируется на будущее время владение γη ανιερωμενη, представляющей угодья, пожертвованные богам; управление ею передается жрецам; правительство отказывается от взыскания недоимок за последние 50 лет со стороны жрецов различных рангов. Культ священных животных находит себе особое внимание: расходы на погребение Аписа и Мневиса принимаются на казенный счет целиком, участие казны в погребении других животных гарантируется на последующее время. Храмам предоставляется владеть купленными жреческими местами и запрещается переуступать эти должности другим. Этим жрецы из частных собственников должностей снова превращаются в служителей храмов и снова делаются сословием. Наконец, подтверждаются дарованные раньше некоторым храмам права убежищ. Эти права, к ущербу для государства, весьма щедро раздавались последними Птолемеями, и к I в. н. э. его имели даже незначительные деревенские святилища, До нас дошли и самые указы о даровании этого права. Напр., от 18-го года Птолемея XI Александра, трехязычная надпись, касающаяся храма Гора в Атрибе. Это, в связи с последовавшим в начале I в. разрешением жертвовать храмам земли без разрешения правительства, начало покрывать Египет сетью феодальных храмовых владений.
Не мало помогли смуты и подъему светской туземной аристократии. Правда, и раньше приходилось отчасти с ней считаться.
Уже Александр назначил своими наместниками каких-то номархов Петиисиса и Долоасписа, вероятно для двух половин Египта. Птолемеи удержали туземных номархов, но поставили над ними македоно-греческих стратегов и, кроме того, делали номархами и греков. Филадельф по поводу мендесских торжеств формирует себе гвардию из знатных туземных юношей. Мы уже упоминали о правнуке последнего туземного фараона Нектанеба, занимавшем ответственный пост номарха пограничной с Азией крепости Джара и бывшем командиром войск, «генералом генералов» его величества, покорившим для владыки обеих земель иностранные области. Какая-то «дочь» Нектанеба II называет себя «княгиней», владычицей обеих земель, «великой царской супругой»; она оставила свою надпись у Ахмима в посвященном богу Мину гроте, где также изображены картуши Птолемея II. В другом городе бога Мина, Копте жила опальная царица, первая жена Филадельфа, дочь Лисимаха Арсиноя I. Она имела здесь свой двор и штат, во главе которого был поставлен местный номарх Сену-хрот (?), оставивший нам посвященную в храм Мина статую с интересными надписями. Здесь он, в стиле древних текстов, перечисляет свои заслуги и достоинства, называет себя «князем во главе людей, великим в сане своем, высоким в знатности, главой придворных, стоящим по правую руку царя.... главным начальником царского гарема (?), слугой государыни, великой милостью, госпожи обеих земель, приятной сердцем и любовью, принимающей два скипетра, наполняющей дворец своими красотами, великой царской супруги, удовлетворящей сердце царя Птолемея I (!)». Он был и жрецом местных божеств, верно служил богу Мину («я — раб твой», — обращается он к нему, — «и ходил по воле твоей, ты знаешь сердце мое от зачатия моего... не спал я ночью, не ослабевал я днем, помышляя о красотах твоих в сердце моем»), производил работы в его храме, а также соорудил по обычаю того времени наос Гору, сыну Исиды, в Кусе и поставил в храме Исиды в Копте статую Арсинои. Со II в. у нас больше сведений о вельможах из туземцев; они достигают высоких гражданских, придворных и военных степеней. В Берлинском музее находится статуя саисского жреца Харсинебефа, уже в полугреческом стиле. Он называет себя командиром войск Дельты и хвалится, что он мог «возвышать из ничтожества одним словом своим», что он «стоял за своим господином и истреблял врагов его». В том же музее еще со времен Лепсиуса имеется еще более интересный памятник — надгробная плита Хахапи, сына Панеита, жившего при Филадельфе, Евергете и Филопаторе, умершего в 203 г. и погребенного в старом саркофаге V в. в аллее сфинксов мемфисского Серапея. Он называет себя жрецом в храмах Пта, Мут, Хонсу младенца — Хиркапехрота, имел обязанности при 70-дневном оплакивании Аписа и погребении Мневиса. Но вместе с тем он и его отец были «командиры матоев, охраняющие Мемфисскую цитадель, оберегающие живущих в ней, защищающие солдат ее по повелению владыки обеих земель». Таким образом, он был мемфисским комендантом или, может быть, полицмейстером в то самое время, когда его единоплеменники боролись за свободу. Впрочем, он не был чистокровным египтянином — на надписи он изобразил себя с резко выраженными семитическими чертами лица, и даже, несмотря на свое жреческое достоинство — с бородой. И тем не менее, его имя и его отца — египетские, его надпись — йероглифическо-демотическая, религия и представления — совершенно египетские; на стеле изображена, как в древности, Нут, подающая ему из дерева воду и пищу... Все это чрезвычайно характерно для Египта того времени. Наконец упомянем еще об одном вельможе — Петосорапи-Дионисии, игравшем большую роль при дворе Птолемеев VI—VII и пытавшемся поднять восстание (Диод. G. Н. 9 ч. II, IX); Mahaffy приводит в связь с этим восстание в Фиваиде и Панополе 165 г., рассказанное в том же месте у Диодора. Этот кондотьер сначала опирался на солдат, но был разбит, пытался привлечь на свою сторону туземцев. Одно время он был близок к цели. На Родосе найдена часть статуи царя египетской работы, очевидно пожертвованной в местный Серапей; на задней подставке ее оказалась демотическая надпись, содержащая посвящение Осирису-Апису и Исиде со стороны Дионисия, уроженца Ясса. Шпигельберг считает этого Дионисия тожественным с претендентом на престол и изобразившим себя в позе фараонов, в то время как демотическая надпись еще не дает ему ни царского титула, ни картуша. Таким образом и кариец из Ясса перевел свое имя на египетский лад (Дионис-Осирис) и даже вне Египта изобразил себя фараоном с демотической надписью. До нас дошел документ из этого восстания: жалоба египетского жреца храма Сокнофая в Фаюме на своих родных, присвоивших его дом, пользуясь тем, что «восставшие египтяне» заставили сжечь купчую некоего Кондила, у которого она хранилась в городе, когда последний был ими занят. Таким образом, они не пощадили и документа египетского жреца, вероятно, вследствие греческого имени хранителя документа. Восстание, очевидно, захватило и Фаюм. Другой папирус, от времени (130 г.) Птолемея IX (Евергета II), переносит нас в войну этого царя с своей сестрой Клеопатрой II и говорит об отправлении туземца-египтянина Паоя, в качестве главнокомандующего Фиваиды, против Ермонта, бывшего на стороне царицы. Такое отношение к туземному элементу, характерное для этого времени, возымело свое действие, и Ермонт перешел на сторону царя. Однако, через несколько лет (123 г.) у этого города возникла своеобразная «война» с соседним Крокодилополем, причем последний выставил 500 солдат и 20 всадников и были открыты плотины. Ермонтцы были отражены и послали просить мира. Явились 9 юношей и глава из Крокодилополя и пили с ермонтцами питье мира, насыпав между собою соли...
Упомянутый Паой носил титул συγγενης χαι στρατηγος της Θηβαιδος, и он не был единственным из туземцев, достигшим столь высокого положения, в отступление от практики первых Птолемеев. В 130 г. мы слышим о Φομμους'е, имевшем тот же титул при Сотире II. На рубеже птолемеевской и римской эпох жил Птолемей, сын Пана, жрец и казначей храма Хатор в Дендера, носивший еще при Августе полученный им раньше титул συγγενης, стратега, «брата фараона» и т. п. От него остались демотические надписи в Дендера, повествующие о работах при храме, возобновлении храмовым братством Горсамтау и преддверия в храме Гора в Эдфу. Он же упомянут в указе Птолемея XI как исполнитель воли царя о даровании храмам больших благодеяний и некоторым из них права убежища.
Уже на примере Хахапи и Петосарапи-Дионисия мы могли видеть характерную сторону этой эпохи — смешение культур и национальностей. Многочисленные памятники, по мере удаления от фараоновского времени, все более и более обнаруживают двойные имена, а также греков и затем римлян, молящихся египетским богам и исповедующих туземную религию: египетские культы всегда были почтенны в глазах греков и семитов, а потом стали распространяться и за пределы Нильской долины. И египтяне не чуждались греческих богов, они сочувствовали сопоставлению их со своими — даже в официальном розеттском декрете имена богов в греческой версии приводятся то в египетской, то в греческой форме (Гефест вместо Пта, Гермес вместо Тот). Если на это шли жрецы, то народ, уже и раньше склонный к синкретизмам, освоился с этими сопоставлениями, так что для нас весьма трудно при упоминаниях греческих имен божеств решить, какой бог имеется в виду, если, конечно, дело не идет о таких городах, как Александрия и Навкратис. Получилась объединенная греко-египетская религия, для поощрения которой еще при Птолемее I был введен культ Сараписа, первоначально имевший целью дать бога-покровителя новой столице — Александрии и вместе с тем, согласно египетским представлениям, для династии Птолемеев и вообще их государства. Этот интересный факт рассказан различными древними авторами с многочисленными вариантами, главным же образом Плутархом и Тацитом. Введение культа окутано в покров таинственности. Птолемею явился во сне прекрасный юноша огромного роста и повелел доставить себя с Понта. Египетские жрецы не знают ничего об этой стране, и Птолемей забывает свой сон. Вторичное явление заставляет его вопросить дельфийский оракул, и по указаниям он посылает в Синоп, царь которого не отдает идола. Птолемей увеличивает иодарки, различные знамения склоняют синопского царя, но подданные его остаются непреклонны и окружают храм. Тогда колоссальный идол идет сам на корабль и в три дня достигает Александрии (по Плутарху его похищают). В Ракоте, где был храмик Осораписа и Исиды, строят в честь его новый большой храм. Одни считают вновь прибывшего бога Асклепием, другие Осирисом или Зевсом, но Эмволпид, составивший потом «священное сказание», переданное Тацитом и Плутархом, и Тимофей, выписанный из Элевсиса, и историк Манефон Севеннитский объявляют, что это Плутон, и убеждают Птолемея, «что это изображение не иного какого бога, а Сараписа». Сарацис не что иное, как египетское Осирис-Апис (Усар-Хапи), т. е. умерший и сопричисленный Осирису священный бык Апис; в поздние времена египетской культуры его почитание было, как мы знаем, особенно популярным. Почему два наиболее авторитетных представителя двух религий — элевсинец и египетский первосвященник объявили тожественным с ним прибывшее азиатское божество — для нас не совсем ясно; может быть, в качестве синопского Плутона он, как бог смерти, ближе всего подходил к Осирису и притом в форме наиболее хтонической и связанной с загробным миром; обычная форма Осириса в это время уже получила более общее значение и даже приблизилась к солнечным типам. К тому же большая популярность культа Осораписа гарантировала новому божеству хороший прием среди населения. Расчет действительно удался, и Сарапис сделался одним из главнейших божеств Египта, почитавшимся и за его пределами: уже в надписи от 308—6 г. он, в триаде с Исидой и Птолемеем, упоминается в Гали-карнассе. Особенностью его было то, что он имел греческую форму (статуя работы Бриаксиса) при египетском имени; другие божества могли называться как угодно, но облик их оставался египетским; даже впоследствии, когда влияние греческого искусства проникло глубоко, до домашних идольчиков, последние все-таки с первого же взгляда выдают свое происхождение: терракоты Исиды, Осириса, Гарпократа, сработанные в греческом стиле, всегда сохраняют что-нибудь египетское: или позу, или аттрибут, или одеяние и т. п. Культ Сарапиеа имел большое значение: в Египте и за пределами появляются «Сарапеи»; мемфисский Сарапей был храмом и усыпальницей Аписов.
Влияние египетской религии на пришлое население оставило нам множество следов. Не говоря уже о большом количестве надписей в честь туземных богов, оставленных греками и на греческом языке, нельзя не обратить внимания, напр., на такой предмет, как надгробный камень убитой змее богини Хатор с греческой (не совсем грамотной) надписью в стихах: «Путник, остановись на перепутьи у большого камня, покрытого надписью. Громко плачь обо мне, священной долговечной змее, отошедшей в преисподнюю из-за злодейской руки. Что тебе пользы в том, злейший из людей, что ты лишил меня этой жизни? Ведь тебе и твоим детям мой труп будет гибелью; ты убил во мне существо, живущее только на земле. Ибо подобен песку морскому род животных на земле»... Итак, какой-то грек не только счел своею обязанностью похоронить убитую змею, но и соорудил ей стелу с изображением и метрическим надгробием. Так овладел странный египетский культ, развившийся именно в последнее время, не только туземцами, но и пришельцами. Другой греко-египтянин — Мосхион, страдая ногой, обратился за помощью к Осирису и старался умилостивить его следующим оригинальным способом. На каменной плите он поместил длинную молитву на греческом и демотическом языках, распределив буквы ее в 1521 квадратиках и присоединив под нею ключ к чтению этой шифрованной грамоты, в виде 19 ямбических строк на греческом языке с параллельным демотическим переводом. Тут же и объяснение, что заставило его избрать такой необычный путь умилостивления: он не знает иероглифов, и поэтому должен прибегать к другому способу затруднить чтение своей надписи. Это понятно в виду того, что иероглифы в это время сделались действительно ребусами, но характерно то обстоятельство, что для достижения милости божества считалась необходимой таинственность. Эта-то таинственность и привлекала изверившихся в своих богах греков. Чрезвычайно много находится в музеях покойников с греческими именами, погребенных по египетскому обряду. Так, в Берлинском музее есть крышка саркофага некоего Птолемея, сына Птолемея и Дионисии, с демотической надписью заупокойного характера и египетским изображением Осириса, саркофаг и мумии девочек Сен-саи и Ткаути, дочерей Клеопатры и Сотира, погребальные пелены Диона, на которых покойный представлен между египетскими богами, и др. Не мало подобных же погребений в Британском музее; из них особенно следует упомянуть семейство Корнелия Поллиона, «архонта» в Фивах ок. 100 г. н. э. Семья, судя по именам — Клеопатра, Сотир, Корнелий — греко-римская, но погребение совершенно египетское, даже имена написаны иероглифами. Вероятно и здесь пред нами смешанная семья — мать Сотира называлась Пи-Мут — уже египетским именем; как и во многих случаях, национальность и культура обусловливается матерью. На погребальных расписных холстах римского времени, а также на знаменитых поздних портретах римского времени, приделывавшихся к изголовьям покойных вместо прежних позолоченных или выкрашенных масок (в Фаюме), и на гипсовых головах саркофагов с портретными чертами также можно распознать совершенно не египетские типы — новое доказательство силы египетской религии, втягивавшей пришельцев. Но последние все-таки действовали со своей стороны на внешнюю форму: саркофаги принимают иной вид, часто с несомненным греческим влиянием, причем покойники с чисто египетскими именами оказываются погребенными в гробах антропоидной формы, весьма удалившейся от древне-египетских схем (напр., Тете-хар-си-исе в Берлине). Греческое влияние сказалось также на появляющихся теперь носилках для мумий. Они представляют странное смешение греческого и египетского стиля, но в религиозном отношении всецело египетские; между прочим, в Берлинском музее есть принадлежавшие Аполлонию и Сисою, детям Хоруджа — итак, опять в семье различные имена.
Таким образом делает успехи смешение национальных и религиозных элементов с перевесом египетских идей. Конечно, последние безраздельно господствуют, пo крайней мере, с внешней стороны, в храмах этого времени. Великие святилища, создавшиеся при Птолемеях: Филы, Эдфу (строился с237 по 57 г.), Эсне (с 165 до ими. Декия), Дендера (с 117 до 98 н. э.) и даже при римлянах (напр., храм Эль-Кала в Копте при Клавдии), обнаруживают весьма мало греческого влияния, даже знаменитые птолемеевские колонны могут быть объяснены из саисского искусства. Надписи, начертанные на стенах, уверяют, что храмы сооружались по планам, утвержденным еще богами Тотом и Имхотепом, что все храмовые принадлежности и cтатуи во всех своих подробностях приготовлены по точным предписаниям древних книг, что они помещены в сокровенное место, которого не может найти никто, кроме жрецов. Эти новые храмы, большей частью прекрасно сохранившиеся до нашего времени, сооружались по определенному, не нарушаемому историческими событиями плану; царское усердие не изменяло здесь, как в Карнаке и Луксоре, стройности и целости постройки, поэтому они являются характерным выражением египетского храма. Особенностью их является также известная обособленность от окружающего мира, старание сокрыть таинства от непосвященного взора. Они окружаются часто свободно стоящей (кроме места у пилона) стеной; первый двор, доступный для мирян, отделяется преградой от дальнейших зал. Преграда эта состоит из плит с барельефами, помещенных между колоннами первого ряда ипостиля. Мистерии Осириса справляются на крыше, недоступно для взора; в толще стен проделываются потайные коридоры, большей частью для хранения сокровищ, а также и царских нарядов, теперь сделавшихся ненужными. Изображения нагромождаются в несравненно большем количестве, чем раньше, как бы увеличивая магические средства храма. Даже в тайниках, доступных для немногих, изображения, если они помещались, не уступали по работе находящимся на видных местах. Особенною тщательностью и изящностью отличаются приготовленные из мягкого известняка барельефы храма в Атрибе, начатого при Птолемее Авлете (80—52 до н. э.), украшавшегося при Тиверии и Клавдии и оконченного при Адриане. Среди них особенного внимания заслуживают изображение Авлета, подносящего богине Сохмет деревья страны Пунт, и изображения этих деревьев; если это свидетельствует о продолжавшихся сношениях с южными странами, то колоннада, окружавшая внутри изолирующей стены храм, указывает на греческое влияние и выделяет этот храм из ряда современных. И надписи, в огромном количестве покрывали тесными строчками стены храмов; они дают целую библиотеку: здесь и ритуал празднеств, подробно и мелочно расписанный в календарном порядке, и рецепты благовонных мазей и курений, и каталог храмовой библиотеки, и опись храмовой ризницы, и гимны богам, и мифы, и богословские умозрения. Все это до крайности интересно и неоднократно подвергалось изучению. Например, уже достаточно известен длинный текст в храме Эдфу о Горе, крылатом: солнечном диске, покоряющем Египет и поражающем врагов, или календари храма Эдфу. Трудно сказать, насколько эти тексты древни; едва ли большинство их характерно для данного периода. Вопрос этот особенно затруднителен для текстов богословского содержания; он весьма важен, так как именно здесь приходится говорить о возможности влияния греческой философии. Действительно, даже сквозь искусственно запутанное различными орфографическими фокусами и ребусами энигматическое иероглифическое письмо этого позднего «декадентского периода» можно усмотреть глубокие идеи; из них любят указывать на учение о Логосе, на олицетворение четырех стихий и т. п., как на плоды знакомства с греками. Но нельзя забывать, что и в древнем Египте были известны аналогичные представления, благодаря чему возможно предполагать самостоятельное развитие. Вообще вопрос этот еще не созрел для популяризации — еще предстоит много работы над трудными и плохо читаемыми, и притом весьма многочисленными текстами. После первых опытов Дюмихена и Бругша, теперь эту задачу взял на себя и исполняет ее более тщательно и надежно египтолог Юнкер. Ему уже удалось установить, что не все, помещенное на стенах храмов, всецело принадлежит жрецам данного храма, но что многое является общим, лишь приспособленным к местному божеству, следовательно идущим от древних образцов или заимствованным. По характеру эти тексты не отличаются в литературном и, кажется, богословском отношении от тех, которые известны из классической поры Египта: такое же превознесение местного божества, такие же мифологические намеки на его борьбу с врагами, такие же перечисления его эпитетов и т. п. Вот, например, одно из обращений к Гору эдфусскому: «жив Гор-Pa, озаряющий обе земли, блистающий, светящийся, владыка корон, родивший царей, заселивший обе земли, бог среди богов, Хепру, создатель всего существующего, царь юга и севера, Пта могучий, отец князей, которого имя истинно, Pa-Гор, появляющийся на троне великом, сугубо совершенный в Мемфисе, пославший свою мать и своего отца, чтобы создать людей и образовать богов, чтобы дать бытие всем тварям, по своему желанию, с тех пор, как чашечка лотоса распустилась в цветок на поверхности воды небесного Океана, чтобы поднять все существующее... Он — могучий и юный... в цветке лотоса, Ра в виде юноши, окруженный двумя коронами; его члены идут от Хепру, Пта начертал его создание, разъяснив то, что в нем находилось — инертное существо одним ударом. Он является в виде юноши, освещающего своими лучами все, что находится против него в Яаат-несерсер. Да даст он победу царю Верхнего и Нижнего Египта Птолемею». Здесь божество света в виде крылатого солнечного диска отожествляется не только с аналогичными божествами — Гором, Ра, Хепру, но и с Пта мемфисским, воспоминается известный миф о появлении солнца из первобытных вод и т. д. Следующий текст дошел до нас из Мединет-Абу и обращен к Осирису: «О царь обеих земель, бог Египта, властвующий до области Духов, во имя которого населены номы и изображениями которого полны храмы, члены которого защищает сестра его Исида, а тело охраняет Нефтида, сын которого Гор пребывает на престоле его, как царь богов и людей. О царь Осирис Онуфрий, царь богов, находящийся в доме золота, царь неба, властитель земли, великий обладатель преисподней.. царь нома Крокодилов, владыка Мемфиса, обрати с миром прекрасное лицо твое к царю обеих земель, возлюбленному миром Тиверию!» (Берл. муз.). Многочисленны и не лишены поэтических достоинств тексты в честь богини Хатор в Дендера. Юнкер находит в них не только параллелизм членов, но и размер, не говоря уже о припевах. Напр., следующий гимн, влагаемый в уста семи Хатор, величающих великую Хатор дендераскую:
«Мы бьем в бубны пред твоим Ка, мы пляшем пред твоим величеством, мы возносим тебя до небес, ибо ты владычица музыкальных инструментов и систра, госпожа музыки, пред духом которой подобает играть. Мы величаем твое величество ежедневно, с вечера до тех пор, когда земля снова осветится, мы бьем в тимпан пред лицом твоим, владычица Дендера, мы хвалим тебя величественными песнопениями. Ибо ты — владычица ликования, царица пляски, музыки и игры на арфе, владычица танцев, царица венков, владычица благовоний, царица пляски. Мы величаем твое величество, мы хвалим пред лицом твоим, мы возносим славу твою превыше всех богов и богинь, ибо ты — владычица песен, княгиня библиотеки, великая Сешат во главе палаты писцов. Мы веселим твое величество ежедневно, и сердце твое ликует, когда ты слышишь наши песни. Мы радуемся, когда видим тебя, все дни, все дни и сердца наши веселятся при виде твоего величества. Ибо ты — владычица венков, владычица пляски, владычица бесконечного опьянения. Мы ликуем пред лицом твоим, мы играем твоему духу и твое сердце радуется тому, что мы делаем».
Приведем, наконец, песнь, которая пелась во время торжественных процессий на крышу храма:
«Как прекрасно и благополучно, когда Златая сияет и здравствует! Тебе ликует небо со своими богами, тебя величают солнце и луна, тебе кланяются боги, тебя приветствуют богини. О, как прекрасно и благополучно!.. Тебе ликует земля в своем окружии, пред тобою скачут звери в радости, тебя хвалит Египет и все страны до четырех углов неба»...
Богиня радости, музыки и любви, отожествленная с греческой Афродитой, в это время пользовалась большим почитанием; храм ее в Дендера был как бы соответствием эдфусского храма, где чтился, ее супруг — лучезарный Гор, Из одного храма в другой отправлялись по Нилу торжественные процессии, описания которых даны в длинных ритуальных текстах календарного характера, начертанных на стенах храма в Эдфу. Многочисленные тексты сообщают нам также о мистериях, совершавшихся в храмах. Конечно, большинство их имело содержанием миф Осириса и драматически представляло его жизнь, смерть, оживление. Целые полчища божеств и духов из всех номов Египта окружали его тело, защищая его своими страшными именами, угрожая видом и острыми ножами, от его врагов; плакальщицы пели над его телом жалостные песни, добрые боги доставляли ему питание и одежду. И днем и ночью не переставали эти существа нести свою службу у бога, олицетворявшего живительную силу природы и благое начало в жизни. «Они бодрствуют; их отвращение засыпать; они охраняют тебя, о Осирис, с наступлением ночи; они находятся при тебе ранним утром». Кроме того, для каждого из 24 часов суток существует особое божество, являющееся созерцать и охранять Осириса; в каждый из часов произносятся особые изречения, большей частью заимствованные из текстов пирамид и Книги Мертвых или составленные под их влиянием, поются гимны, совершаются богами и жрецами возлияния, каждения и помазания, возглашаются Исидой, Нефтидой, Нейт и другими богинями жалобные песни. При этом оживляются изображения на стенах храмовых помещений, в которых справляется ритуал: «Осирис является, как дух, чтобы соединиться со своим образом во святилище. Он прилетает с неба, как кобчик, и души богов с ним. Он парит по своему покою, он осматривает свое святилище, несравненное по своей работе. Он отверзает уста и говорит к богам и богиням, находящимся при нем: идите за мной, соединитесь со мной. Они слетаются к нему в своих таинственных образах. И он вступает в свой дом и возлегает на своем мертвенном теле, а все души богов находятся вблизи его. Он видит свое таинственное изображение, написанное на подобающем месте, свой образ, изваянный на стене, он входит в свое таинственное подобие, он вселяется в свое изображение. Души богов занимают места рядом 6 ним и не отлучаются от него во век, охраняя его днем и продолжая свою защиту ночью».
Начиная с 12 числа месяца хойака, при введении юлианского года, совпавшего с декабрём, в 16 священных центрах Египта, между прочим в Дендера, Эдфу, Саисе, справлялись Осирисовы мистерии, подробно описанные в храмовых текстах святилища Осириса, находящегося на крыше храма в Дендера. Конечно, они были чем-то новым: они примыкали к подобным же церемониям, справлявшимся и раньше и засвидетельствованным еще в храмах Нового царства (напр., Мединет-Абу), но от этой эпохи мы впервые имеем их полное описание, и из него мы можем видеть, что характер их был несколько иной, чем, напр., в Абидосе. Из теста, зерен, земли, благовоний, елея, драгоценных камней и т. п. приготовлялись в особых формах фигуры Осириса, которые возились в процессии по воде в барках, богато освещенных и сопровождаемых 34 барками с изображениями в каждой особого божества. 24-го хойака бальзамировали статуи; это был день «радости и веселия богов и людей, земли и неба», ибо «бог почил в прекрасном гробе», чтобы затем «пробудиться от сна и взлететь на небо в виде птицы феникса». 25-го две жрицы пели над телом известную нам призывную песнь. Возвращение Осириса к жизни праздновалось или 26-го, в «святое утро» после «священной ночи», или 30-го, соединяясь, с праздником «пахания земли». Символизировалось оно между прочим фигурой Осириса, сделанной, как было сказано, из земли с зернами хлебных злаков и т. п. и положенной под священную смоковницу. Прорастающий злак был образом оживающего бога растительности. Изображения на стенах иллюстрируют эти обряды и между прочим представляют пробуждение Осириса как следствие магических действий.
В высокой степени были важны мистерии в храмах Фил, которые теперь являются наиболее почитаемыми и, как справедливо заметил Масперо, занимают в эти эпохи такое же центральное место, как в фиванский период Карнак. Это — музей поздних эпох египетской истории. Сами боги освятили это место и составили об этом следующий указ:
«Слава тебе, священная душа Осириса Онуфрия, феникс божественный самосущий, единый, единственный, создавший существующее, превечный из духов преисподней!
«Священная Душа» — имя твое на святом месте (Αβατον); «божественный феникс» — имя твое на Биггэ; «могучая Душа» — имя твое в храме Сохмет; «Душа участка Образов» — имя твое в Филах; «Душа оплакиваемая» — имя твое в храме Исиды; «Душа живущая» — имя твое в Хепете; ты — душа над всеми душами богов.
Ты шествуешь в мире к этому дому, к твоему священному святилищу, которое украшает тебе Гор; Исида плачет по тебе; враги твои (уничтожены) навеки.
Тебя провожают к дому Осириса; твой образ ликует до неба; ты беседуешь с Ра; Амон прославляет тебя; Тот сообщает тебе благополучие во имя твое. Сияй из океана, сияющий! Освятил Тот место следующим писанием:
«Святое место (αβατον) — область священная, золотая Осириса и его сестры Исиды. Относительно ее определено изначала для Осириса в Фивах:
Да не оскудеет молоко на этом месте, где находится роща Мента и святилище погребения Осириса.
Да будет устроено вокруг этой местности 365 жертвенников; на них должны лежать пальмовые листья. Да не прекратятся на них ежедневные возлияния, да не оскудеет вокруг нее вода.
Да совершаются здесь ежедневно обряды великим жрецом в его месячную чреду. Возлияние Исиде, владычице Фил, да совершается здесь ежедневно.
Да не ударяют здесь в бубны, не играют на арфе и флейте.
Да не вступает сюда никогда никто; да не вступает сюда (ни великий) ни малый.
И да не охотятся здесь на птиц и не ловят рыбы на расстоянии 40 локтей на юг, север, запад и восток.
И да никто из находящихся здесь не говорит громко в святые дни, которые проводит Исида, владычица Фил, здесь на троне, чтобы каждый десятый день совершить возлияния.
Исида, владычица Фил, да переезжает в святое место во дни праздников на священной барке.
Подписал это писание Ра. Подписал это писание Шу, сын Ра. Подписал это писание Геб, сын Шу. Написано оно самим Тотом».
Другая рецензия того же декрета содержит почти те же предписания, но другое вступление:
«Указ о доставлении Души Осириса на Святое Место. Идет Душа Осириса к его телу на Святое Место. Она пребывает на древесах рощи Мента. Исида и Нефтида пред нею. Амон и Тот величают ее.
Тот издал указ ко всем землям, чтобы освятить это место, названное Святым.
Чтобы Исида, владычица Фил, была перевозима на Святое Место всегда в 12-а день третьего летнего месяца, с ее сыном Гором, защитником отца на священной барке... Да приносит она заупокойную жертву своему брату»...
Эти тексты имеют в виду обряды, справлявшиеся в филэйском культе, частью подобно аналогичным обрядам в других храмах и святынях Осириса, частью своеобразно. Плутарх сообщает (гл. 20), что и близ Мемфиса был остров, недоступный ни для людей, ни для птиц и рыб, к которому только в определенное время приставали жрецы для совершения церемоний, и на котором находилась гробница Осириса, осененная деревом μηδις Страбон передает, что и на Святом Месте в Абидосе была запрещена светская музыка, а один папирус говорит о 365 жертвенниках и возлияниях на этом месте, столь известном из текстов под именем У-Пекер. Особенностью филэйского культа Осириса следует считать, что здесь Осирис отожествлялся с Нилом. Остров Биггэ, древн. Сенмут, лежавший к западу от храма, в своей «Высокой таинственной горе» скрывал пещеру, расположенную настолько низко, что вода Нила иногда заливала ее. Здесь покоилась местная реликвия Осириса, его правая нога; изображение указывало, «что из нее вышли два источника Великой Реки». Другое изображение давало Осириса, как молодой Нил, в виде «владыки молчания» — младенца с перстом у рта; внизу, согласно легенде, Гор, в виде крокодила, нес на себе мумию своего отца, собранную им в разных местах Нила. Исида переезжала сюда еженедельно питать возрождающегося и возрастающего младенца молоком, и возлияния молоком являются характерными для культа Фил и для зависящей, от них в религиозном отношении Нубии до далекого Мероэ. «Пока небо покоится непоколебимо на своих столбах и земля на своих основаниях, будет жизнодавица Исида каждые 10 дней неуклонно выезжать из своего дома. Пока Ра будет сиять днем, а луна, светить ночью, будет она совершать возлияние своему брату и жертву его Душе». Найдя священную реликвию, она поспешила в Илиополь возвестить верховному Ра, и тот послал богов совершить торжественное погребение. Она открыла ему свое сердце, и он исполнил все, чего она желала. И он издал указ всем городам и областям юга и севера: «Соберитесь, сотворим, чтобы Осирис был снова жив, чтобы он излил Нил; будем вечно ездить к его Святому Месту». Боги заняли свои корабли, с Амоном во главе, и сам остров Филы превратился в корабль всех богов, чтобы ежегодно доставлять их в Святое Место. Эта торжественная процессия также ежегодно совершалась из Фил на Биггэ. Но кроме нее справлялись еще своеобразные обряды в честь «Души» Осириса. В виде человекоголового сокола сидела Душа на ветвях в священной роще, где было расставлено 365 жертвенников. Пред временем возвращения Осириса к жизни она торжественно переносилась сюда, якобы из Илиополя, где пребывала на небе у Ра. Исида и Нефтида предстояли ей, приносили возлияния и возглашали ритуальный плач, дававший ей живительное дыхание, и она соединялась с телом Осириса, представленного в трех видах, как небесного, земного и бога преисподней. Этот специальный и, вероятно, сравнительно новый культ Фил и Биггэ и был объектом декрета, изданного Ра и опубликованного Тотом. Этот культ имел влияние и на Нубию. В Калабше культ местного бога Мандулия (Меруль) представляет копию и сколок с филэйского, причем ритуал Души также был включен в него. Культ Фил — новый и развился особенно в последние времена египетской культуры, когда он был в Египте пограничным и привлекал многочисленных паломников из Нубии, вербуя их даже среди диких племен. Локализация здесь истоков Нила дала ему и богословское обоснование и наложила на него своеобразную печать, подчеркнув нильский характер бога. Обряды имели целью устроить, чтобы «Осирис оживал каждый год, изливал Нил». Он сокровенен и «никто не может его ни видеть, ни слышать». «Его ноги зеленеют, и он посылает Нил в свой град Фивы».
Один из изданных Гриффисом демотических папирусов (pap. Dodgson) представляет интересную иллюстрацию к этим сведениям. Дело идет о нечестивце, которому выставляется на вид, что он «пил вино в роще, посвященной царю Осирису Онуфрию, делал то, что мерзость для Исиды, пил ночью вино, когда богини облекаются в траур», громко разговаривал со своей женой, восхваляя (в пьяном виде) Тефнут, когда плакальщицы отправляли свои обязанности, заставлял петь певцов и нарушил сон Души бога. Очевидно, нечестивец умышленно оказал непочтение к святому мест у, о котором текст говорит: «эта местность — чертог плача. Здесь Исида и Нефтида плачут... Ненавистна здесь громкая речь»... Он забрел сюда с праздника Тефнут, которая имела храм на этом же острове и в честь которой справлялись оргии, прославлявшие ее прибытие, с музыкой и пьянством. Кощунство совершено к тому же во время самих мистерий, и дни плача и траура, печального обряда 21 хойака, когда слагалась мумия Осириса, были нарушены пьяными криками... Все это является интересной страницей из религиозной жизни этого времени и переносит нас в среду современников заката египетской культуры, столь близких к эпохе христианства. Достойна внимания и хорошая осведомленность классических писателей о филэйском храме и его культе. И Диодор (22, 3), и Страбон, и Сервий, и Сенека сообщают сведения весьма близкие к тому, что мы видим в приведенной надписи. Особенно характерны в этом отношения сообщения у Диодора: у него дается и имя острова ιερον πεδιον, говорится и о гробнице Осириса, и о 360 жертвенниках, и о ежедневном возлиянии молока, и о плачах, и о недоступности острова. Прибавляется, что во всей Фиваиде считается самой священной клятва Осирисом, лежащим в Филах. Эта популярность святилища в - поздние времена лучше всего объясняет и осведомленность классических писателей.
Сведения об упомянутом в папирусе Dodgson празднике в честь Тефнут мы также имеем из храмовых текстов, изданных и изученных Юнкером. В Дендера, Эдфу, Эсне, Филах и находившихся под влиянием последних храмах Нубии имеются надписи, повествующие о прибытии Тефнут-Хатор из Пунта в Египет и установлении ей культа. Этот миф, в своей основе восходящий к глубокой древности, теперь получил свою окончательную форму и представляется в следующем виде. Ра еще царствует в Египте. Его дщерь Тефнут обитает в Бугеме, в пустыне к востоку от верхне-нубийского Нила. Это — львица, живущая кровью врагов, сверкающая огненными глазами, дышащая пламенем, пылающая яростью. Верховный Ра затосковал по дочери, которая может быть ему полезна для защиты от врагов, и он поручил Шу и Тоту заманить ее в Египет. Первый — брат дикой богини, давно ушедший от нее в Египет и помогающий Ра в его борьбе с непокорными людьми; второй был необходим, как маг. Боги превратились в павианов. При встрече с Тефнут Тот стал на задние лапы и рассказал ей в «красивых умиротворительных словах» о красоте Египта и Нила и всех чудесах ее отца, где ей выстроят храмы и где ей будут приносить жертвы, благодаря которым ей не будет необходимости жить грабежом и охотой. Музыка, песни и пляска прогонят печаль с ее сердца. Шу говорил в том же духе. Богиня была убеждена, успокоилась, обняла брата и двинулась в путь, сопровождаемая веселым шествием нубийских певцов, Бесов и павианов. Шу берет лютню и пляшет перед сестрой, Тот произносит магические успокоительные слова. У Фил дикая львица делается кроткой газелью и с удивлением созерцает красоты Египта. Быстро распространяется весть о ее прибытии. Стекаются навстречу женщины с систрами и тимпанами, жрецы приветствуют ее с арфами и флейтами; богине подносятся букеты и гирлянды, ее умащают благовониями. Сам Ра встречает и обнимает свою дочь. В Филах на месте встречи воздвигается ей святилище рядом с посвященным ее сестре Исиде, чтобы она охраняла остров и не допускала на него врагов Осириса, мистерии которого здесь справлялись. Затем богиня продолжает путь вверх по Нилу, останавливаясь на девяти местах, где происходят торжественные встречи: в Омбе, где Шу дважды спас Ра от его врагов, ей, по словам Тота, будет хорошо у ее брата Шу. В Эдфу ее приветствует Гор, ее сосед по Пунту, в Эсне городские боги выезжают навстречу и «вся вселенная празднует веселый день». Подобное же произошло и в других местах. Богиня выручила затем своего брата из затруднения: «она сокрыла его от супостатов, повергла его врагов и попалила их пламенем очей своих». Ра постановил на все времена, чтобы день прибытия ее был праздником, почему ежегодно ее шествие представлялось драматически в храмах. В Филах шла процессия навстречу ей к киоску, куда прибывала ее барка; здесь проделывалось все, согласно мифу, и веселая процессия из обезьян, игравших на лютне, Бесов, ударявших в бубны, жрецов с арфами и флейтами. «Ликование во святилище; Филы в радости, Хатор является в свой дом; как сладостно ее приближение!» В Дендера, Эдфу и Эсне эти обряды начинались 19 тиби (январь юлианского года). Филэйские веселые празднества — именно те, о которых говорит папирус Dodgson и участники которых возглашали: «Тефнут несравнима!»
В Филах, как доказал также Юнкер, справлялись еще обряды в честь священного сокола, «Души» бога Солнца, доставлявшегося из Нубии и потому именовавшегося «священным соколом, явившимся из Пунта, перелетев в радости небесное пространство. Он — душа священного существа, с прекрасным ликом и головой цвета ляпис-лазури». К нему обращаются другие божества: «приди в твой дворец малахитовидный, твой престол готов принять тебя, твое величество в радости. Эннеада ликует, твой дух могуч в жизни и здравии». Тот подносит ему, как царю, ветвь долголетия, и все обряды имеют характер царской коронации. Страбон видел этого сокола и сообщил нам, что он действительно эфиопской породы. И в данном случае классический писатель оказался хорошо осведомленным об одном, и притом сравнительно мало известном культе Фил, и тем еще раз доказал большую популярность этого святого места.
В народе суеверие продолжало господствовать и прогрессировать. Магические тексты, заговоры против болезней и т. п. пережили язычество и остались в наследство коптскому христианскому Египту; еще в VIII в. н. э. были в ходу тексты, в которых на ряду с именем Иисуса Христа встречаются Исида и Нефтида и языческие мифологические намеки. И гностицизм не малым обязан египетским суевериям. В это время под влиянием греков входит в обычай инкубация и особенно прививается при серапеях, но и в других культах находит себе радушный прием; само собою разумеется, что древнее туземное суеверие — зоолатрия процветает больше прежнего, и мы уже видели на примере погребателя змеи, до каких пределов она дошла. Рассказы классических писателей также сообщают нам поразительные факты из этой области. Интересно привести еще один официальный текст, относящийся сюда и повествующий о смерти священной коровы богини Исиды. «В год 13-й, 27-го паофи при царе Птолемее I, возлюбленном Исиды, священной коровой, божественной звездой Сотиса, царицей планеты. В сей день, когда приближался траур по величеству коровы Исиды, сообщили об этом жрецу «мехи», жрецу «семенхат», жрецам, отцам и часовым служителям. Писец храма озаботился коровой согласно предписаниям книг и сообщил: «в третий час сегодня душа величества Исиды, священной коровы Исиды вошла на небо. Ее душа поднялась на небо и соединилась с Ра...» Тогда жрец стойла вышел так, чтобы никто его не видел, и вошел в зал, чтобы сообщить о несчастии жрецу «мехи» и великим хонтам: «небо сегодня сошло на землю, душа Исиды отлетела в небо». Жрец «ари» и жрец «семенхат» и заведующий тайнами и владыка Афродитополя (тоже жреч. титул), и хонты, божеские отцы, великие уэбы... бальзамировщики, чтецы, писцы священной книги, херихебы и анмутеф поспешили к дому коровы Исиды»...
До нас дошло собрание греческих и демотических черепков из Омба, представляющих документы о погребении священных кобчиков и ибисов, происходившем обыкновенно однажды в год в присутствии властей, но повидимому без участия жрецов. Приводятся цифры в сотни и тысячи погребавшихся священных птиц, очевидно не только кормившихся на храмовых участках, но и случайно находимых.
Погребальные обряды и культ мертвыхпродолжали развиваться, распространяясь и среди пришлого населения. Заупокойные тексты рядом с Книгой Мертвых дают несколько новых типов большей частью фиванского происхождения, характер и содержание которых однако представляет мало нового, вращаясь в кругу прежних представлений и ритуальных предписаний. Таковы многочисленные «Книги Дыхания», начертанные перстами Тота и полагавшиеся под голову покойнику, «Книги Прохождения Вечности», перечислявшие множество местностей загробной топографии, книга «Да процветает имя мое» и т. п. Они писались и иератическим, и демотическим шрифтом, иногда даже странными крупными курсивными иероглифами, и в значительной мере оттесняли на задний план древнюю Книгу Мертвых, которая, получив в саисскую эпоху канонический состав в 165 глав, не для всех стала доступна. Из числа этих новых произведений обратили внимание на два папируса Rhind Британского музея, написанные иератическим и демотическим шрифтом для фиванской жреческой семьи. Начало следующее:
«В год 13-й, в третий месяц первого времени года, 27-й день фараона Птолемея, бога, любящего своего отца, родился прекрасный сын в доме своего отца; он назван именем Хему-Сауф. Отец его — вельможа в своем городе (голова?) Ермонте, жрец Монту-Ра, владыка Ермонта, названный именем Менкара. Он воспитан был в довольстве, при наличности всего, чего хотело его сердце. Велика была похвала его в сердце его братьев; их любовь вошла в их тело; он поступал во благо, согласно тому, что (о нем говорили). У него родились сын и дочь, чтобы пережить его. Он достиг 59 лет и вошел в 60-й семью месяцами и 14 днями. Он жил в обилии, делал добро, обонял мирру Пунта каждый день, не беспокоился из-за дурного в сердце своем; праздник всякого бога был пред ним, как и в первый день жизни, до конца жизни. Начертал ему Тот на кирпиче места его рождения злой день великий его отшествия в Некрополь и преклонения головы, чтобы войти в преисподнюю.
В год 21-й Кесаря, владеющего властью (автопратора), в месяц 3-й лета, в 16-й день первого юбилея, указ, данный Некрополю Игерт, чтобы довести до сведения находящихся в преисподней, со стороны небесного писца, водителя Ра главе эннеады великой, Тота, главы Ермополя: «состоится бальзамирование брата фамилии царя Хему-Сауфи, сына царского чиновника, жреца Монту, Менкара, рожденного от Ташринемонту».
10-го эпифи — великое бальзамирование во всей земле. Взошел его величество к небу (демот.: случилось несчастье шествия его величества к небу); наступил этот час, установленный на родильном кирпиче, чтобы доставить его к бальзамированию, но чтобы он не был лишен погребения, согласно всем предписаниям во время свое.
Чтобы он покоился на подстилке из свежих трав и были проделаны церемонии херихебом некрополя («Места Правды»; демот. живым), который осилил врага священного Ока (т. е. жертвенное животное)...
Глас Анубиса: «ты идешь к нам, как утомленный, к некрополю, сердце которого устало более всего (на свете). Ты шествуешь вместе с народами в Арк-хех. Восходит твоя душа в виде птицы феникса, сердце (?) твое — кобчик и ибис, внутренности твои — ястреб и коршун, Апис и Мневис. О прекрасный, ты преставился во благо, как достигший врат горизонта. Возлагаю я руки мои на тело твое, как сделал я отцу моему Осирису. Я делаю здравыми твои члены, как «находящийся на своей горе», в моем первом, образе, как бальзамирователя. Я устраиваю путь твоим излияниям к морю, чтобы соединить его с божественными излияниями».
Затем описывается процедура бальзамирования, после которой Анубис ведет покойного пред Осириса. Бог обращается к нему с ласковой речью, а свита его оказывает ему почтение. Гор и Тот произносят очистительную формулу.
Далее следует интересное утешительное обращение:
«О ты, опустивший голову на землю, чтобы отправиться в преисподнюю, и получивший на земле в удел долголетие и счастливую жизнь, не дай развиться в твоем сердце печали. Ведь на кладбище уходят малые дети, а ты достиг на земле старости... Ты ел и пил и делал все, что у тебя было на сердце. Все было к твоим услугам и никогда тебе не говорили: «нет»... И священные животные великих богов живут и умирают до века, пока существуют боги. Пусть твое сердце радуется с духами прославленных, с которыми ты соединен, чтобы служить Осирису... Боги, находящиеся в твоем теле (вар.— «твои внутренности»), видели твои хорошие качества. Пристань к свите Осириса и возгласи возможно громче: «Владыка мой, отец мой Осирис, я был изрядным человеком, ходившим по пути правды, не преступившим праведной меры, не сотворившим греха, ненавидимого твоим духом, во всей моей жизни. Правда была в моем сердце, я давал хлеб нищему; многие люди питались у меня. Я стою пред Тотом и падаю ниц пред владыкой весов. Приставленные к весам свидетельствует в мою пользу... Я служу тебе подобно тем достойным, которые пребывают в прекрасной преисподней».
Для магической защиты покойного назначается известная «Книга Дыхания». Затем в его пользу свидетельствуют чада Гора, что он «не сотворил зла в своей жизни» и был щедр на жертвы им. Тогда Осирис «отверзает уста свои, к удовольствию Эннеады, произносит свой приговор: сей человек, сердце которого превосходно, да будет причислен к блаженным; да идет душа его к небу с их душами, а тело остается в преисподней. Пусть ежедневно дают ему хлеб на жертвенник». Текст заканчивается длинным рядом обращений к божествам в пользу покойного и подобных же пожеланий, напр.:
«Да сияет свет солнца над его телом, да взойдет душа его на небо и соединится солнцем, да пристанет он к свите Осириса, причём сын и дочь переживут его, и не будет на земле промежутка до века»... Следуют обращения ко всем богам Эннеады, к звездам, к Ориону, Медведице, Сотису и т. п. с просьбой снабдить его амулетами и содействовать оправданию. Наконец, приводятся приветственные слова богине Нут, находящейся в саркофаге.
Эти папирусы представляют совершенно особую заупокойную композицию, не имеющую ничего общего с Книгой Мертвых, обнаруживающую новые явления. Так, они начинаются панегирической биографией, влагают в уста Тота указ о бальзамировании покойного, который приравнивается к царям и именуется «величеством». Психостасии нет — ее заменяют представление Осирису, рекомендация богов и краткое исповедание покойного, вызывающие оправдательный приговор. Однако, весы упоминаются, и в этом характерные для египетских писаний противоречия, которые сказываются еще и в том, что после оправдательных слов Осириса, вызванных уверенностью в нравственных достоинствах покойного, следует просьба о снабжении его амулетами. Вообще же текст отличается в общем цельностью, возможной для египетского произведения; он уже не представляет бессвязного собрания магических формул, подобно Книге Мертвых, и с этой стороны указывает на некоторый литературный прогресс, произошедший, может быть, и не без некоторого греческого влияния.
Надгробных стел дошло до нас от поздних эпох огромное количество, не только иероглифических, но и демотических. Особенно часты стелы из Ахмима, они отличаются тщательностью исполнения, хорошей сохранностью, большей частью принадлежат греческим фамилиям и содержат длинные тексты. Ряд местных божеств изображен в верхней части; пред ними молящийся покойный, и иногда уже в греческом одеянии. Сами тексты представляют распространенную заупокойную формулу и обращение к проходящим с просьбой помянуть; иногда проскальзывают нравственные нотки (напр., на одной плите московского собрания: «я поместила волю бога в сердце мое; с младенчества до конца жизни была праведна сердцем пред богами и богинями»...), иногда литературные мотивы или заимствования (напр., на одной каирской — из книги Синухета или на московской из Афродитополя — обращения в стиле песни арфиста: «да не скорбит сердце твое о том, что случилось... О живущие. .. отложите печаль, празднуйте с вином и благовониями, проводите время ваше в радости: счастлив устроивший свою жизнь следуя своему сердцу, не забывающий о нем; блажен слушающийся своего сердца во век... не падайте же духом...»); нередки ж здесь фразы из ходячих заупокойных текстов (особенно на демотических стелах). Изредка текст расширяется, принимая характер автобиографии. Так, на одной венской стеле мемфисская жрица Хатхор повествует о своих семейных добродетелях, благотворительности, о благосостоянии семьи, как о награде за благочестие, об уважении всего города и участии всего Мемфиса в ее погребении, обращается к мимоходящим с наставлением чтить Хатхор и т. д. Современник последнего Птолемея и Клеопатры, первый вельможа, верховный жрец мемфисский Пшерниптах между прочим говорит нам: «я родился в 25-й год, 2-го мес., 11-го числа при величестве царя Птолемея Сотира II и провел 13 лет на глазах отца. Повелел царь Птолемей Филопатор-Филадельф юный Осирис передать мне великий сан верховного жреца, когда мне было 14 лет. Я возлагал диадему царя на его главу... Я ходил в столицу царей-греков на берегу моря, которой имя Ракоте... Когда царь... направил свой путь к храму Ириды, принес ей великие жертвы... остановил свою колесницу и увенчал главу мою прекрасным венцом из золота и всякого рода дорогих камней; изображение царя было посередине... Я был князем богатый всем... Не было у меня сына. Величество бога Имхотепа, сына Птаха, обратило ко мне лицо свое, и я был награжден сыном, названным Имхотепом»... Жена этого жреца Тиимхотеп рассказывает подробно о своей молитве о даровании сына, о явлении Имхотепа во сне и т. п., затем говорит о своей кончине и погребении «позади Ракоте», т. е. Александрии. Надпись свою она заканчивает совершенно необычно: «о брат, супруг, друг, не уставай пить и есть, напивайся, наслаждайся любовью, празднуй, следуй желанию сердца день и ночь.
Весь Запад - страна сна, тягостного мрака; это место спящих в своих мумиях, не пробуждающихся, чтобы видеть своих братьев, своих отцов и матерей, забыло сердце и жен и детей. Вода жизни, что на земле для живущих, для меня гниль. Я не знаю, где я, с тех пор, как прибыла в эту юдоль... «Смерть всецелая, иди» имя того, кто всех связывает вместе, и идут к нему, трепеща от страха, - нет никого, на кого бы он не взирал, будь «го бог или человек; он исторгает сына у матери... все боится и молится ему, но он не слушает молитв, не взирает ни на какие дары».
Как объяснить появление таких неправоверных мыслей среди самых высших представителей египетской религии? Была ли это просто литературная форма, в других местах однако незамеченная, или перед нами влияние греческого общества, или прорвавшееся наружу проявление каких-то внутренних процессов в самой египетской мысли, подобных тем, которые привели, например, некогда к папирусу «Беседа разочарованного со своим духом»? Несомненно, мировая эпоха эллинизма с ее широким кругозором, обусловленном обменом между странами и культурами, и в Египте будила мысль и давала новые вдохновения. Греческое влияние на надгробных плитах, кроме платья, можно, пожалуй, видеть в том, что иногда обозначается число лет, прожитых покойным. Попадаются иногда надписи с греческими переводами или с обозначением имени, отчества и возраста по-гречески. Большое количество демотических стел найдено Петри в Дендера, в массовых погребениях, причем одна бывала общей для нескольких покойников. Заменой стел Шпигельберг считает деревянные пластинки - этикетки с именами и адресом покойных на демотическом, греческом, иногда на обоих языках, изредка с изображением богов и портрета покойного. Но это скорее сопроводительные документы, привешивающиеся к телу для направления к месту бальзамирования.
Бальзамировали тела теперь все, и египтяне, и инородцы, и даже впоследствии сначала — христиане.
Не всегда, конечно, и не все прибегали к лучшему способу бальзамирования, отчего сохранность тел нередко плохая. Вошло в обычай (I в. н. э.), между прочим, держать мумии некоторое время дома, для чего употреблялись или деревянные носилки или деревянные саркофаги, поставленные на подножие и имеющие вверху дверцы, чрез которые виден картонаж-маска покойного. В связи с этим замечается стремление придать этой маске портретные черты и одеть мумию в костюм соответственно моде. До нас дошло несколько погребений, но уже в половине I в. входит, особенно в Фаюме, в обычай класть на место головы на тело, обернутое в погребальные пелены, плоский, написанный темперой, или восковыми красками портрет, нередко весьма художественного достоинства. Параллельно с этим хоронят, поместив в изголовье рельефную расписанную гипсовую голову, также передающую портретные черты и несколько приподнятую, как бы пробуждающуюся. Иногда вместо саркофага умерший обертывается в расписные пелены, на которых он представляется с портретным лицом, стоящим на загробной ладье, среди Осириса, в которого он превратился, и Анубиса, который его принимает. Вся пелена, кроме лица, приготовлялась заранее ремесленным способом египетскими рисовальщиками, портрет же писался на холсте греческими художниками и частью вклеивался в пелену, частью пририсовывался к ней.
В Москве имеется три пелены этого рода, лучшие из известных; на них, между прочим, можно проследить постепенный переход нимба от солнечного диска на головах египетских божеств до той формы, какую он имеет в настоящее время, — на одной из пелен покойница имеет вокруг лица нимбы последнего типа. На пеленах, заменявших саркофаги, изображалось in eftigie то, что обыкновенно давалось покойнику in natura — каноны, силуэты слуг (ушебти), амулеты. Здесь же иногда находятся и некоторые сцены из Книги Мертвых, которые обыкновенно занимают много места на подобных пеленах чисто египетского стиля. Судя по портретам, покойники, хоронившиеся с портретами и в расписных пеленах смешанного стиля, принадлежали к смешанной греческой расе или даже были настоящими инородцами, усвоившими египетский ритуал.
Любопытным памятником греко-египетского художественного стиля и греко-египетских погребальных обычаев являются александрийские катакомбы с росписями и барельефами, частью довольно близкими к древним образцам, частью представляющими курьезный продукт смешения, в котором не выиграл ни один из сопоставленных стилей. Такова роскошная усыпальница половины I в. н. э. богатой александрийской семьи, называемая теперь Ком-Эш-Шукафа. Здесь и египетские боги, и сцена бальзамирования Анубисом и Тотом, и жрецы, совершающие заупокойную службу, и покойный, облеченный в погребальные пелены и украшенный на голове солнечным диском, как прославленный, здесь и священный бык, которому царь подносит ожерелье. Но саркофаг уже с гирляндами, эллинистического типа, колонны, хотя и с египетскими перехватами вверху и листьями внизу, имеют базы и капители, уже неегипетские. Греческому искусству принадлежат и потолок в виде раковины, и орнаментальные полосы из так наз. яйцевидных фигур и т. п. Анубисы имеют вид или римских воинов, или вместо ног имеют тело змея; жрец птерофор изображен с перьями на голове, сами покойные имеют статуи, идущие по прямой линии от древнего обычая ставить в гробнице портретные изображения, но стиль их уже почти совершенно греческий. Равным образом александрийскому искусству принадлежат и те предметы, которые помещались в гробнице для загробных нужд покойного. Наконец, имеются места для иероглифов, но не было иерограммата, почему они или не заполнены, или заполнены фантастическими знаками. Таким образом, в погребальных сооружениях и обрядах господствуют египетские идеи, но греческие формы.
Многочисленные памятники искусств, дошедшие от греческого и римского времени, свидетельствуют, подобно описанным гробницам, о проникновении греческих художественных форм, а также о стойкости египетских представлений и навыков, техники и мотивов. Одно время казалось, что из соединения двух стилей может выработаться нечто ценное и здоровое. Если не относить сюда знаменитых берлинских и др. зеленых базальтовых голов, то лучшими образцами этого направления могут служить статуи так наз. Александра II (IV), отчасти Харсинебефа, некоторых Птолемеев, барельефы из гробниц, напр., Псаметихноферсашма Джанофера и др., где мы находим возвращение к образцам Древнего царства, но с несомненными признаками греческого влияния, не только в одеяниях и музыкальных инструментах. Хуже известные статуи из Диме и Мемфиса, совершенно уродливы — колоссы, представляющие римских императоров, иногда переделанные из древних статуй, барельефы, подделанные под XVIII или XX дин.; стелы позднего времени, уже частью с греческими надписями и т. п. Скульптура не держалась столь же долго, как архитектура, и попытки комбинации ее с греческой не удались. М. И. Ростовцев указывает на связи африканских мозаик с композициями и мотивами старого египетского искусства и видит в декоративной живописи эпохи римской империи «сознательное подражание старо-египетским принципам декорации плафонов, стен, полов, дворцов и гробниц, которые связаны с именем Аменхотепа IV. Принципом этой декорировки было покрывать большой нейтральный фон в беспорядке разбросанными цветами, ветками, бабочками».
Дошло до нас несколько магических текстов, предназначенных и для живых. Кроме заклинаний, заговоров и т. п., повторяющих с бесчисленными вариациями историю Гора и Сетха и сообщающих все новые и новые формулы, известно несколько отрывков, подобных которым, кажется, не было в древнем Египте и которые явились, может быть, не без влияния халдейской или греческой магии. Например, в Берлинском музее есть составленная для астрологических целей большая планетная таблица в календарном порядке (10 г. н. о.), кроме того кусок астрологического руководства (римск. врем.), где предсказывается судьба по рождению под тем или другим созвездием. Например: «кто родится под Венерой, когда она находится в доме Шаит («дома» — вероятно знаки Зодиака), будет счастлив и владеть многим имуществом. В своем городе он будет пользоваться добрым именем и получит большие отличия». Два гороскопа найдены нарисованными на потолке гробницы богатого египтянина Меригора в Атрибе. По определению М. Вильеви, они относятся к 6 янв. 179 и 1 мая 186 г. до н. э. и представляют, как знаменитый Зодиак в храме в Дендера, соединение вавилоно-греческих созвездий с египетскими фигурами Сотиса и Ориона; последний изображен как бы обителью душ. От римского времени сохранился также отрывок составленного для магических целей списка минералов и растений. Один камень обеспечивает своему владельцу рождение детей, другой хорошее поручение от «фараона», третий — внезапную смерть, эбеновое дерево — богатство и счастье, смоковница — богатство и знание сокровенного, пальма — радость и т. п.
Магического содержания также два крупных литературных произведения этого времени — сказки, в которых действующим лицом является героизированный древний мудрец, сын Рамсеса II Хаэмусет. В одной из них описываются приключения его за поисками в древних гробницах магической книги Тота, которая делает ее обладателя выше богов. Из двух формул ее, первая очаровывает небо, землю, преисподнюю, горы, воды, дает возможность понимать язык птиц и пресмыкающихся, видеть рыб бездны; вторая — находясь под землей, видеть себя на земле, бога солнца при его восходе, его цикл богов, месяц в его лучезарном образе. Другой рассказ, весьма интересный и сложный, заключает в себе кроме того и нравственный элемент. У Сатни-Хаэмусета рождается сын Сеносир, который впоследствии оказывается не кем другим, как возродившимся великим магом древности, явившимся снова в мир, ибо в Египте оскудели мудрецы, и пришло предсказанное время спасать отечество от козней эфиопского мага. Еще в младенчестве он обнаруживает необыкновенную мудрость и чудеса. Отец его однажды видит богатые похороны, а затем убогое погребение нищего; он захотел избавиться от участи последнего. Сын, напротив, пожелал ему этой участи и, для доказательства своих слов, повел его в преисподнюю и показал семь мытарств, в которых мучатся грешники, в числе их погребенный с пышностью богач, тогда как нищий облечен в тонкое полотно и находится вблизи Осириса. Здесь же происходит страшный суд. Затем мальчик спасает Египет от эфиопских козней и исчезает. Этот текст между прочим доказывает, несмотря на анахронизмы, что египтяне в это время интересовались своим фараоновским прошлым, а также, что, несмотря на магию, они не потеряли способности к высоким представлениям. Можно даже усматривать известный прогресс последних в том, что на суде Осириса взвешивается не сердце с магической формулой, обеспечивавшей ему благополучный результат, а добрые дела и преступления; перевес тех и других обусловливает участь, и для магии нет места. Рейценштейн в своей увлекательной книге об эллинистических чудесных рассказах придает большое значение в истории литературы и религиозных представлений подобным египетским рассказам: в увлечении чудесным, охватившем эллинистический мир во второй половине римского времени и отразившемся, между прочим, на христианских апокрифических сказаниях, египетские влияния занимали не последнее место. Интересно для нас отметить любовь египтян к своему прошлому, к своим героям древности, к излюбленным именам. Кроме Сатни-Хаэмусета они чтили, как известно, Имхотепа и Аменофиса, сына Паапия, сделавшихся теперь совершенно богами. Их чтили и египетские греки: первого под именем Асклепия, а второго — под собственным именем (есть у Манефона), даже списывали его гномические изречения (остракон из Дейр-эль-Бахри). Четвертым историческим божеством такого же порядка был фараон Аменемхет III, в честь которого и греки ставили в Фаюме посвящения в чисто египетском стиле, но на греческом языке. Он почитался вместе с местным крокодиловым богом Сухом под именем Прамарра (Перро-Марес — Царь Мар-Нимаатра). Из египетского прошлого берут свое содержание ещедвадемо-тических исторических романа, разработанные Краллем: один повествует о войне эпохи «Додекархии», передавая довольно верно историческую ситуацию, другой — о пророчестве агнца при царе Бакхорисе (есть у Манефона). Оба эти романа более древнего происхождения, но они переписывались, ими интересовались в нашу эпоху; рассказ о Бакхорисе относится ко времени Августа и переписан очевидно потому, что в ожидавшейся войне римлян с парфянами думали увидать исполнение пророчества, «агнца» о возвращении из Азии чрез 900 лет после Бакхориса изображений египетских богов. Все это доказывает, что египтяне не только интересовались своим прошлым, но и могли иногда следить за хронологией. До нас дошло еще несколько текстов сказочного или морального содержания, к сожалению, демотических. Шпигельберг недавно издал и перевел несколько демотических текстов, написанных на негодных сосудах. Они оказались новым видом литературных произведений — сборником рассказов в форме писем и, вероятно, представляют упражнения в этом жанре. Так, некто излагает в письме к фараону историю волхва Хигора, посаженного в тюрьму в Элефантине; по совету двух птиц он написал о себе на двух папирусах и переслал через птиц это писание ко двору. Арабский князь пишет фараону басню о птице, выпившей море в возмездие за то, что оно не уберегло порученных его охране во время отсутствия птенцов. Эта басня принадлежит к числу распространенных — подобная ей встречается в Панчатантре, в Агаде палестинских амореев и т. п. Третье письмо черпает свое содержание из истории волхва Сеносира, уже известного нам, четвертое написано от имени сирийца и рассказывает о его приключениях на празднике Исиды и т. п.
В одном из лейденских демотических папирусов приводится спор кошки с шакалом: первая доказывает силу добра, второй — торжество силы и безучастность богов и т. п. Автор как будто на стороне шакала. Во время спора обе стороны приводят басни из животного мира, имеющие ту же форму, что и соответствующие греческие, но выводить отсюда заключение о греческом влиянии нет оснований. Вообще греческое влияние не отразилось особенно осязательно на египетской литературе; заимствованных слов даже в демотических текстах весьма немного. Больше оказывали влияние греки на скульптуру и одежду. На жизнь туземного интеллигента римского времени проливает свет, между прочим, находка 1884 г. Фл. Петри в Танисе, у восточной стороны главного храма жилого квартала, в котором был открыт между прочим дом адвоката Адриана, по имени Бекиеху. К сожалению, квартал сгорел, вероятно, во время восстания Буколов 174 г. и дом со всем имуществом поврежден. Тем не менее, интересные остатки сохранились и дают обильный материал. Под домом находился большой подвал, в котором оказался архив или библиотека с 150 папирусами, иероглифическими, демотическими, иератическими, греческими унциальными и др., большею частью делового характера, согласно профессии владельца. Здесь же оказалась хорошо сохранившаяся каменная статуя хозяина с демотической подписью и с греко-римским влиянием, которое сказалось уже в самой идее приготовить для дома портретную статую живого человека. Но только в этом, да в нескольких греческих папирусах и выразился «эллинизм»; во всем остальном Бекиеху верен своей туземной культуре. Фигурки божеств — египетские, равно как и другие вещи; только барельеф сфинкса обнаруживает азиатское влияние. Бекиеху был и художник — найдены принадлежности для живописи. Вообще он был человек образованный и состоятельный, и с большим вкусом. Интересно познакомиться с этим представителем «либеральной профессии» в римском Египте. Из числа папирусов его библиотеки обращает на себя внимание иероглифический Силлабар и географический словарь — книги справочные, которые теперь входят в моду; ощущается потребность подвести итог и создать пособия. К числу таких относятся различные списки должностей, богов, звезд и т. п., находящиеся в различных музеях.
Римское владычество принесло в Египте некоторые изменения. Царь, как и в персидское время, отсутствовал — он управлял из далекого Рима; поэтому мало-по-малу его стали называть просто «фараон», не интересуясь именем; он должен был иметь своим заместителем префекта Египта, который фактически и был правителем страны и главой религии. Но опыт очень скоро доказал, что в Египте можно легко почувствовать себя при таких условиях фараоном. Уже первый, назначенный Августом, наместник Египта Г. Корнелий Галл, усмирив восстание в Фиваиде и победив эфиопского царя, по свидетельству Диона Кассия, «много совершил незаконных поступков — поставил свои изображения по всему Египту и написал на пирамидах о своих деяниях». Действительно, в 1895 г. на Филах нашли разбитый и употребляемый для постройки большой камень с надписью на трех языках: латинском, греческом и египетском-иероглифическом. Первые два текста тожественны по содержанию:
«Г. Корнелий Галл, сын Гнея, римский всадник, первый назначенный Кесарем после победы над царями префект Александрии и всего Египта, победитель восстания в Фиваиде в 15 дней двукратным поражением неприятеля, завоеватель пяти городов: Боресея, Копта, Керамика, великого Диосполя, Офиэя, убивший вождей восстаний в них. Перевел он войско за порог Нила в место, куда раньше не заходили воюя ни римский народ, ни египетские цари, покорив всю Фиваиду, не подчинявшуюся царям, приняв послов эфиопов в Филах и взяв их царя под свой патронат, поставив в Эфиопии тиранна Триаконтосхенской области, принес это в дар богам отеческим и Нилу-помощнику».
Вверху должны были быть изображены эти боги, но этого не успели сделать и вместо них стоят одни надписи: Осирис, Исида, Гор, Хнум, Сатет, Анукет — боги Фил и Элафантины. Между ними — необычное в египетском официальном искусстве изображение римского всадника, поражающего поверженного врага, и надпись иероглифами: «Князь Тамери (Александр?) и обоих Египтов, (избранник) Кесаря», а затем под изображениями иероглифический текст, являющийся едва ли не самой поздней иероглифической надписью исторического содержания:
«В год 1-й, в 4-й мес. зимы, 20-й день при его величестве, прекрасном юноше... владыке владык... Кесаре, вечно живущем. Был могучий князь, владыка обеих земель, сильный рукою... он благодетельствует Египет, наполняет Александрию своими красотами... Он напал на иноземные области... и разрушил их ужасом... подобно Гору... Он побеждает Пунт, его чествуют негры и Хену (?), его власть доходит до востока солнца и до гор Ману на запад и до народа Машаваша. Он воздвиг храмы, поощрял жертвы, делал угодное для изображений богов, приносил прекрасные дары отверстиям Элефантинским и воздвиг памятник великому духу (Хнуму). Он умиротворил князя Эфиопии, вельмож народа Менту; почтил Исиду ренускую... и чистое место бога сокровенного образа (Осириса)»...
Несмотря на печальное состояние и ужасный поздний язык текста и всего памятника, ясно, что жрецы острова Фил, приготовившие эту надпись, еще жили древнеегипетскими традициями и накануне начала н. э. употребляли дошедшие до них от времен Древнего царства географические термины. Характерно, что они обошли молчанием усмирение туземных мятежей и новый погром Фив. Вероятно, они имели в виду дать нечто вроде «плиты Сатрапа Птолемея», изобразив среди богов Августа в костюме фараона, но Галл потребовал, чтобы было помещено его изображение на коне. Этим он преступил предел дозволенного для простого наместника, навлек на себя подозрение и гибель. Камень его был разбит и употреблен на постройку храма от имени Августа. Последний особенно дорожил Египтом — здесь он был царем, не будучи официально таковым в остальной империи, и он отнесся к выходкам Галла, может быть, с большей подозрительностью, чем они того заслуживали. С этих пор для египетского префекта был закрыт путь для сношений с жрецами и для приобретения чрез них независимого положения; религиозные дела были изъяты из его ведения и учреждена должность «архиерея Александрии и всего Египта». Носителем ее был не жрец, а светский чиновник, функции которого были соединены с функциями идиолога, сановника с финансовым оттенком. Вместе с тем прекращают, кажется, свое существование общие и даже провинциальные съезды жрецов, столь обычные при Птолемеях и неизменно сопровождавшие всякое выдающееся событие в жизни царя или культа (напр., интронизация Аписа).
Вообще, положение египетского жречества и народа стало при римлянах значительно хуже, чем при последних Птолемеях, хотя религия продолжала пользоваться терпимостью и, пожалуй, несмотря на антипатию римлян, покровительством, хотя императоры изображались и на стенах храмов, и на плитах, как фараоны, боги и главы религии (что не мешало некоторым из них в Риме стеснять египетские культы), но храмовая политика их была еще более последовательно направлена к лишению жречества всякого политического и даже экономического значения; оно должно было стать одним из звеньев в цепи фискального высасывания страны. Γη ιερα теперь окончательно слилась с γη βασιλιχη или δημοσια она была конфискована, и лишь часть ее возвращена храмам, частью как замена уничтоженного συνταξις, частью с обязательством платить за нее арендную плату. Απομοιρα была окончательно отнята, права убежищ ограничены, если не совершенно уничтожены, что лишило храмы дешевых рабочих; запрещение обрезания при Адриане рапространилось и на египтян, поэтому со времен Адриана требовался для необходимого при посвящении в жрецы обрезания разрешительный документ от «архиерея Александрии» и утверждение царя. Из числа жрецов лишь определенное количество освобождалось от поголовной подати, а последняя (λαογραφια) делала невозможным получение римского гражданства. Вообще для жителей Египта последнее было затруднено уже тем, что необходимою ступенью к нему было поставлено гражданство александрийское, и вне военного; элемента оно встречается редко до самого 212г., когда Gonstitutio Antoniana сразу создала множество новых Аврелиев. Но и здесь египтяне-туземцы оказались в самом невыгодном положении. Они, за сопротивление, оказанное Октавиану, и за повторные восстания (уже при Галле — восстание в Фиваиде, при Тиверии — см. Эдикт Флакка; в 153 г.; в 172 г. и др.), были приравнены к didificii, на которых не распространялось действие эдикта Каракаллы. Под него подошли граждане Александрии, Навкратиса, Птолемаиды и нового города — Антинополя, затем фамилии, платившие льготную подать в 12 драхм, катэки, сидевшие на жалованной земле (среди них бывали и египтяне-туземцы), наконец жрецы, принадлежавшие к установленному числу освобожденных от поголовной подати. Таким образом высшее египетское туземное сословие, каковым было жречество, все-таки своей значительной частью вошло в состав римского гражданства. Египетское право попрежнему признавалось и демотические документы продолжали составляться; знание иероглифического письма все более и более приходило в упадок. От римской эпохи неизвестно ни одной крупной туземной личности, хотя бы вроде современников последних Птолемеев, но зато известны случаи, когда носившие египетские имена официально просили о замене их греческими...
Было мгновение, когда Египет мог в последний раз помышлять о господстве над вселенной. Антоний был настоящим наследником Птолемеев; он стал владыкой Востока и готовился нанести решительный удар Западу. Но Египту не было суждено покорить Рим; напротив, он подпал под руку римского Кесаря, и эта рука оказалась теперь тем более тяжелой, чем легче было последнее время птолемеевского периода. Но и Кесарь, создавая на Западе новые формы, нашел чему поучиться у страны тысячелетней культуры и государственности. Он был фараоном, правившим римской республикой. Он воспринял фараоновское божественное достоинство; имя Кесаря делается таким же полунарицательным, как имя Птолемея; постепенно республиканские формы заменяются бюрократическими. Самый Рим теряет свой характер и превращается в управляемую бюрократически Александрию на Тибре; даже его должностные лица находят себе соответствие в александрийских. Если у Августа бюрократия покоится еще на военном начале, то при Адриане она делается гражданской, основанной на юридическом специальном образовании. Финансовая система древнего Рима, наиболее слабая сторона римской государственности, даже при Августе упорядочивается по египетскому образцу. Эта провинций, тщательно сокрытая от взоров носителя римских исторических традиций — сената, была все время вдохновительницей кесарей на пути реформ, завершившихся Диоклетианом п Византией. Но не менее глубоко было влияние ее религии. Если при Птолемеях она подчинила себе новых владык и новых обитателей своей страны и даже вышла за пределы, то в римскую эпоху она победоносно шествовала по всему культурному миру, покоряя умы от Сахары до Британии, от Испании до Босфорского царства. Насмешки римлян над культом животных и другими суевериями не мешали таким: благочестивым мыслителям, как Плутарх, посвящать специальные трактаты египетскому богословию: национальная политика первых кесарей не могла надолго закрыть пред египетскими богами ворота Рима. Идеи бессмертия, очищения и загробного бытия, выраженные в египетской религии с такой наглядностью и подробностью, как ни в какой другой, делали ее особенно привлекательной для эпохи исканий и чаяний измученного человечества, ежедневный культ, справлявшийся неукоснительно в Риме, как и в Египте, таинственные мистерии Осириса, убитого и ожившего бога, философские идеи, соединенные теперь с ним и Исидой, превратившейся в пантеистическое божество, — все это наполняло храмы божеств долины Нила, возникавшие повсюду. Уже Домициан воздвигает на Марсовом поле и в Беневенте храмы Исиды и переносит в них из Египта обелиски, сфинксы и т. п. На других обелисках, воздвигнутых вновь, красуются его подписи египетскими иероглифами. О египетском Каноне в вилле Адриана в Тибуре достаточно известно. В настоящее время то и дело в римской почве находят египетские памятники; целая зала в Ватиканском музее наполнена предметами такого происхождения; среди них есть как подлинные египетские памятники, так и подделки под них, сделанные в Риме. Совершенно подобное же явление встречаем мы и на нашем юге, где рядом с подлинными скарабеями и фигурками божеств находят и имитации. Спрос на предметы, связанные с Египтом, был слишком велик и не удовлетворялся вывозом. Египетские культы в Риме справлялись еще в самом конце IV века, когда христианство было уже господствующей религией даже на их родине: чрез три года после разрушения александрийского Серапея (394 г.) еще можно было видеть на улицах Рима процессии в честь Исиды.
Источники. Иероглифические надписи издаются Sethe во II томе редактируемых Штейндорффом Urkunden des Aegyptischen Altertums; находящиеся в Каирском музее изданы в XXI т. Catalogue general музея: Ahmed bey Кamal, Steles ptolemaiques et remains (1904). Демотические тексты: Spiegelberg, Demotische Studien (пока вышло шесть томов из цикла сказаний о Петубасте, отрывки литературного характера и басен, Книга Мертвых изд. Lexа, папирус Rhind изд. Мoller и т. д.). Die demotische Papyrus aus d. Museum zu Berlin, 1903. D. Demot. Papyr. d. Musee Cinqantenaire Bruss., 1909. Demot. Papyr. im Museum zu Kairo (Catalogue general 1908). Hess, Der demotische Roman von Stne, 1888. Griffith, Stories of the High Priests of Memphis. The demotic Tales of Khamuas, 1900. Греческие папирусы важнейшие подобраны по содержанию в прекрасном и весьма удобном издании Mitteis-Wilken, Grundzuge und Chrestomatie der Papyrusforschung в 4 томах (1912). Первые два тома составляют историческую часть, вторые — юридическую; два тома дают выводы и служат пособием для уяснения исторических, религиозных, этнографических и бытовых условий Египта при Птолемеях, римлянах, в византийское и арабское время: два других — хрестоматию из папирусов. Общие труды: Lumbrоsо, L'Egitto al tempo dei Greci e del Romani, 1882 (устарело). Recherches sur Гесопоппе politique sous les Lagides (1870 — тоже). Hоhlwein, d'Egypte Romaine, 1912. Монографии и исследования. По религии: W. Otto, Priester und Tempel im hellenistischen Aegypten. 2 т., 1905 (рецензия М. И. Ростовцева в Getting. Anzeiger, 1909). Junker, Die Stundenwachen in den Osirismysterien. Denkschriften Венской акад., 1910. D. Gotterdecret tiber d. Abaton. Ibid., 1913. Вrugsсh, Drei Festkalender, 1877. Lafауe, Histoire du culte des divinites d'Alexandre hors de PEgypte, 1883. Drexler, Cultus d. Aegypt. Gotheiten i. d. Donnaulandern. Sethe, Sarapis. Getting., 1913. Тураев, Поздние заупокойные папирусы. Барельефы с изображением божества Туту. Надпись римской эпохи, о священном быке. (Памятники Музея изобразит. искусств в Москве). F. Preisigke — W. Spiegelberg, Die Prinz - Jackim — Ostraca griechische und demotische Beisetzungs — Urkunden fur Ibis und Falkenmumien aus Ombos. Schriften d. Wiss. Ges. in Strassburg (1919). По искусству: Dumichen, Baugeschichte d. Denderatempels, 1877. Sieglin—Sсhreiber—Вissing, Die Nekropole v. Kdm-esch-Schukafa, 1908. F L. Petrie, Roman portraits, 1911. (Eg. Research Account XVIII). Portofolio of Hawara Portraits (ibid.). Athribis (ibid., 1908). Б. В. Фармаковский, Портрет из Фаюма. Паи. Музея изобр. искусств. М. И. Ростовцев, Расписная стела из Александрии. Там же. В. Ф. Гринеизен, Погребальные пелены египто-эллинистической композиции. Там же. В. К. Мальмбepг, Женская статуэтка поздней эпохи. Там же. М.И. Ростовцев, Стеклянная расписная ваза поздне-эллинистического времени и история декоративной живописи. Изв. Арх. ком., 1914.
Но праву, торговле и др.: Фрезе, Очерки греко-египетского права. Ярославль, 1912. Хвостов, История восточной торговли греко-римского Египта. Казань, 1907 (рец. М. И. Ростовцева в Журн. мин. нар. проев., 1908). Сингалевич, О составе населения Оксиринха 30 до н. э.— 284 н. э. В. В. Струве, К истории απομοιρα. Журн. мин. нар. проcв. Право владения землями пахотной и виноградной в птолемеевском Египте. Там же, 1915. Развитие храмового иммунитета в птолемеевском Египте. Там же, 1917.
