С. М. СОЛОВЬЕВ править
Исторические поминки по историке* править
- Эта статья была прочитана 1 декабря 1866 г., в день столетнего юбилея Карамзина, в актовой зале Московского университета.
Мм. гг.!
Недавно в этих стенах мы торжествовали столетнюю годовщину отца русской науки — Ломоносова; теперь собрались торжествовать память другого знаменитого деятеля в науке и литературе русской — Карамзина. С именами Ломоносова и Карамзина мы издавна привыкли соединять представления о двух различных эпохах в истории нашей литературы; мы не изменяем этой привычке и теперь, только прибавляем, что без уяснения деятельности Ломоносова и Карамзина не полно, не ясно понимание общей русской истории их времени, точно так же как, наоборот, понимание значения их деятельности не будет полно и ясно без уяснения хода общей русской истории.
<…>
Если в первую половину XVIII века было начато материальное приготовление к написанию русской истории, то во вторую половину века было сделано приготовление духовное, и в первой четверти XIX века явилась История государства Российского Карамзина.
Как же выразилось в этом произведении русское народное самопознание? Какая основная мысль труда?
Мысль русского человека, мысль Славянина должна была остановиться на том явлении, что из всех славянских народов народ русский один образовал государство, не только не утратившее своей самостоятельности, как другие, но громадное, могущественное, с решительным влиянием на исторические судьбы мира. Что такое племя, что такое народ без государства? Материал, нестройный, бесформенный материал (rudis indigestaque moles[1]); только в государстве народ заявляет свое историческое существование, свою способность к исторической жизни, только в государстве становится он политическим лицом, с своим определенным характером, с своим кругом деятельности, с своими правами. Первое, драгоценнейшее благо государства есть независимость, самостоятельность, потом возможность заявить свое существование в более или менее широкой деятельности, участвовать в общей жизни значительнейших государств, лучших представителей человечества. Это сознание единственного славянского государства, полноправного, пользующегося главными благами исторического существования, самостоятельностью и великим значением среди других государств, это сознание вполне отразилось в Истории государства Российского, которую можно назвать величественною поэмой, воспевающею государство. Несмотря на свою неоконченность, История государства Российского представляет полноту относительного выражения главной идеи: автор не оставил ничего неясным, недоговоренным. Его творение собственно начинается с того времени, когда является Русское государство независимым, великим, сильным; важного значения времени, протекшего от Ярослава I1 до Калиты2, или, точнее, до Иоанна III3, он не признает: здесь Россия разделенная, слабая, порабощенная. Если автор решается описывать подробно это печальное время, то единственно из патриотического чувства: все же это Россия, все же это русские люди, которых длительности, которых судьбе мы не можем не сочувствовать. Но вот наступает вторая половина XV века, и поэма начинается, торжественная песнь государства зазвучала: «Отселе история наша приемлет достоинство истинно-государственной, описывая уже не бессмысленные драки княжеские, но деяния царства, приобретающего независимость и величие. Разновластие исчезает вместе с нашим подданством; образуется держава сильная, как бы новая для Европы и Азии, которые, видя оную с удивлением, предлагают ей знаменитое место в их системе политической».
Главное место действия, это — священный город, чудесным образом начавший свою великую роль. "Сделалось чудо: городок, едва известный до XIV века от презрения к его маловажности, возвысил главу и спас отечество. Да будет честь и слава Москве! Герои поэмы — князья Московские, и первое место среди них принадлежит Иоанну III, величайшему из государей, перед которым бледнеет величавая фигура Петра, ибо Петр был только преобразователем государства, а не виновником его силы и величия, как Иоанн III. «Подтвердим ли мнение несведущих иноземцев, и скажем ли, что Петр есть творец нашего величия государственного? Забудем ли князей московских, которые, можно сказать, из ничего воздвигли державу сильную!» Здесь мы видим взгляд, противоположный тому, какой господствовал в первую половину XVIII века: тогда говорили, что Петр Великий призвал Россию от небытия к бытию, сделал все из ничего; теперь, благодаря указанному выше движению второй половины XVIII века, историк приписывает иноземцам этот чисто-русский взгляд и говорит, что Петр воспользовался приготовленным, а московские князья, можно сказать, из ничего воздвигли державу сильную. В наше время наука не может признать верным ни того, ни другого взгляда, ибо и московские князья не воздвигли державу сильную из ничего; но в наше время наука должна признать важный успех в понимании хода русской истории, когда односторонний взгляд на деятельность преобразователя был отвергнут и обращено было внимание на московскую Россию. В ходе нашей исторической науки, то есть в постепенном уяснении нашего сознания о русской истории, заключаются соответствующие явления с самим ходом русской истории: постепенному собиранию русской земли в нашей истории соответствует постепенное собирание частей русской истории в сознании народном, как оно отражается в историографии: в первую половину XVIII века русский человек, еще только садившийся за азбуку и пораженный новым миром, пред ним открывшимся, преклонился пред ним, сознал себя человеком совершенно новым и провозгласил, что он приведен из небытия в бытие великим преобразователем. Благодаря преобразованию, российская мысль работала, сознание просветлело, московская Россия была присоединена к России петровской, и, как обыкновенно бывает при подобных поворотах, не без ущерба для последней. Это великое движение в русском сознании отразилось в Истории государства Российского. Каждому дню его забота, каждому веку его труд: нашему времени завещано собрать воедино все части русской истории, найти смысл и в древнейшей киевской, и владимирской истории и примирить все эпохи.
Сознание великого дела собирания русской земли и кладки фундамента государственного здания нашло достойного выразителя в Карамзине, который воспитанием своим был приготовлен к выполнению своей задачи. В творениях знаменитых писателей отражается век, в котором они живут и действуют; но здесь нельзя ограничиваться влияниями только того времени, в которое совершен труд писателя; важное значение имеет то время, в которое воспитался писатель; часто в его творении преимущественно выражаются господствующие идеи этого времени, а не того, к которому принадлежит главным образом авторская деятельность писателя: иногда писатель в самое блестящее время своей деятельности сдерживает новые движения во имя идей, принятых им во время его воспитания. Воспитание Карамзина завершилось в знаменитое царствование Екатерины II, когда после тревожной эпохи преобразования и переходного времени Елизаветинского царствования явились плоды тяжелой черной работы русских людей в первую половину XVIII века. Благодаря искусной и твердой правительственной руке, движение вперед шло безостановочно, но шло правильно, спокойно и осторожно, при ясном сознании того, откуда надобно было идти и куда стремиться? Мы видели, какая произошла перемена в основном взгляде русских людей в царствование Екатерины, как они заявили свое недовольство одним внешним и требовали внутреннего, требовали вложения души в тело, и требование было удовлетворено. Поверка сказанному легка: стоит только вглядеться в нравственный образ человека, память которого мы собрались сюда почтить; вглядимся в эту мягкость черт Карамзина, припомним в нем это сочувствие к чувству, к нравственному содержанию человека, припомним его выражение, что чувством можно быть умнее людей умных умом, и признаем в нем представителя того времени, в которое твердили: «Без души просвещеннейший умница жалкая тварь; ум, коль он только что ум, самая безделица»4. Вглядевшись в нравственный образ Карамзина, сравним его с нравственным образом Ломоносова — и две половины XVIII века предстанут пред нами олицетворенные со всем своим различием. Усмотревши в Карамзине полного представителя Екатерининского времени, спросим его мнения об этом времени и получим в ответ: «Время счастливейшего для гражданина российского». Счастие для гражданина российского заключалось еще в том, что дух его был поднят славою народною и завершением великого народного дела, дела собирания Русской земли: Екатерина была прямою наследницей московских собирателей Русской земли московских Иоаннов. В конце Екатерининского царствования на западе Европы произошел страшный переворот, заставивший своею темною стороной еще более ценить правильную и спокойную деятельность правления либерального и вместе твердого, каким было правление Екатерины II.
Под такими впечатлениями, вынесенными из XVIII века, Карамзин в начале XIX века приступил к своему историческому труду. Если из века Екатерины он вынес охранительные стремления, то они еще более усилились изучением истории. Когда вскрылись памятники древности, то глазам историка предстала эта медленная и великая работа веков над государственным зданием, и почувствовал он благоговейное уважение к этой работе и ее следствиям; поспешность движения явилась для него столь же беззаконною, как и отсутствие движения: «Хотеть лишнего и не хотеть нужного равно предосудительно», — говорил он. И во имя истории заявил он протест против движений первого десятилетия XIX века, бывших в его глазах слишком быстрыми, не истекавшими из существенных потребностей страны: «К древним государственным зданиям прикасаться опасно… Россия существует около 1000 лет, и не в образе дикой орды, но виде государства великого, а нам все твердят о новых уставах, как будто мы недавно вышли из темных лесов американских». Воспитанник Екатерининского века твердил людям, наклонным к внешним преобразованиям, что «не формы, а люди важны».
Чем более историк вглядывался в постепенное образование великого государственного тела России, чем более вникал он, как присоединялась кость к кости и сустав к суставу, как все это облекалось плотию и наполнялось духом, тем яснее сознавал он величие дела собирания Русской земли, тем яснее сознавал он единство русского народа: вот почему так сильно взволновался историк и заявил горячий протест во имя русской истории и во имя Екатерины II, когда явилась мысль о возможности урезать живое тело России; подобно древним русским деятелям, не потерпел историк, чтоб «разносили розно Русскую землю», и в народном русском поминании о Карамзине напишется то же, что писалось в летописях о людях, знаменитых обороной родной страны: «Он постоял на стороже Русской земли».
Другие товарищи мои укажут, как потрудился Карамзин для русского слова. Никто из его современников не сознавал яснее его высокого значения литературы в обществе; он посвятил всего себя на служение ей и не изменял ей в годину искушений. В 1798 году он писал другу своему Дмитриеву5: «Я перевел несколько речей из Демосфена6, которые могли бы украсить Пантеон; но цензоры говорят, что Демосфен был республиканец и что таких авторов переводить не должно, и Цицерона7 также, и Саллюстия8 также… Что же выйдет из моего Пантеона? <…> Странное дело! У нас есть Академия, Университет, а Литература под лавкою! Умирая авторски, восклицаю: да здравствует Литература!» Вечная и славная память писателю, который, думая, что умирает авторски, восклицал: «Да здравствует литература!»9 В этом восклицании высказалась глубокая, непоколебимая вера в силу и живучесть народа, духу которого литература служит выражением. И народы живые, не утратившие уважения к самим себе, не забывают таких людей. Вечная, славная память Карамзину, и да здравствует Российская литература!
ПРИМЕЧАНИЯ править
Впервые: Московские университетские известия. 1866—1867. № 3. С. 179—184. Печатается по первой публикации.
Соловьев Сергей Михайлович (1820—1879) — русский историк. Уже в детстве С. М. Соловьев любил историческое чтение: до 13 лет он прочитал Карамзина не менее 12 раз. Университетские годы (1838—1842) на I отделении философского факультета прошли у Соловьева под сильным влиянием не Погодина, читавшего излюбленный предмет Соловьева — русскую историю, а Грановского. Преподаванием первого синтетический ум Соловьева не удовлетворился: внутренней связи явлений оно не вскрывало. Красоту описаний Карамзина, на что Погодин особенно обращал внимание слушателей, Соловьев уже перерос; фактическая сторона курса давала мало нового, и Соловьев на лекциях нередко подсказывал Погодину, дополняя его указания своими. Курс Грановского внушил Соловьеву сознание необходимости изучения русской истории в связи с судьбою других народностей и в широком контексте духовной жизни вообще.
Русская историография в ту пору, когда появился Соловьев, уже вышла из Карамзинского периода, перестав главную задачу свою видеть в одном только изображении деятельности государей и смены правительственных форм; чувствовалась потребность не только рассказывать, но и объяснять события прошлого, уловить закономерность в последовательной смене явлений, открыть руководящую «идею», основное «начало» русской жизни. Попытки подобного рода даны были еще Полевым и славянофилами как реакция старому направлению, олицетворенному Карамзиным в его «Истории государства Российского». В этом отношении Соловьев сыграл роль примирителя. Государство, учил он, будучи естественным продуктом народной жизни, есть сам народ в его развитии: одно нельзя безнаказанно отделять от другого. История России есть история ее государственности — не правительства и его органов, как думал Карамзин, но жизни народной в ее целом.
1 См. прим. 17 на с. 939.
2 См. прим. 12 на с. 911.
3 См. прим. 13 на с. 911.
4 Мысль Стародума из комедии Д. И. Фонвизина «Недоросль» (д. 3, явл. 1).
5 См. прим. 7 на с. 940.
6 Демосфен (ок. 384—322 до н. э.) — политический деятель в Афинах, оратор, писатель.
7 См. прим. 29 на с. 870.
8 См. прим. 7 на с. 908.
9 Строки из писем к И. И. Дмитриеву от 27 июля и от 12 октября 1798 г. (Карамзин Н. М. Письма к И. И. Дмитриеву. СПб., 1866. С. 97, 104).
- ↑ грубые беспорядочные массы (лат.).