Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах
Том VII. Статьи и рецензии 1860—1861
М., ОГИЗ ГИХЛ, 1950
Историческая библиотека. История восемнадцатого столетия и девятнадцатого до падения французской империи, с особенно подробным изложением хода литературы, Ф. К. Шлоссера1, профессора истории при Гейдельбергском университете. Восемь томов. Перевод с четвертого, исправленного издания. Санкт-петербург. 1858—60 года.
правитьРедакция «Исторической библиотеки» сообщила нам следующее объяснение о ходе своего издания:
«Кончив выдачу томов „Исторической библиотеки“ за первые два года, мы считаем нелишним представить публике отчет о начале предприятия, которое было новостью в нашей литературе.
Мы хотели знакомить публику с классическими творениями новой западноевропейской литературы по всеобщей истории, главным образом по истории Западной Европы и Америки в прошлом и нынешнем веке, думая, что эта часть истории наиболее важна, и находя, что именно с нею до сих пор труднее всего было знакомиться нам по совершенному отсутствию на русском языке книг, относящихся к ней. Мы уже имели переводы нескольких недурных сочинений об истории древнего мира и средних веков; но чем ближе к нашему времени события, тем скуднее были источники, из которых русский читатель мог получать правильное понятие о них. Сообразно этому плану, мы избрали для начала своего издания „Историю восемнадцатого и девятнадцатого столетий“ Шлоссера, которая, обнимая собой почти все время, составлявшее предмет предполагаемого издания, служила бы общим фундаментом для разных монографий, избранных нами для перевода в следующих томах „Исторической библиотеки“. Нам казалось удобнее всего дать сначала связный рассказ о всех частях предмета, чтобы к этой общей картине могли примыкать подробнейшие рассказы о разных отделах ее, заслуживающих особенного внимания.
Мы не скрывали от себя, что такое начало, требуемое, по нашему мнению, пользою самого дела, представляет и особенные затруднения. Творение, перевод которого занял по нашему плану первые томы „Исторической библиотеки“, вовсе не таково, чтобы привлекать к себе людей, ценящих книгу по внешним достоинствам. Писатель суровый, враждебный всяким прикрасам, Шлоссер непохож на историков-беллетристов, на Маколея или Тьера. У него нет ни анекдотов, ни поэтических описаний, ни драматических сцен: он называет „дрянью“ (diese Lappalien) все эти красоты или, по его выражению, „реторические цветки“ (Floskeln) и честит именем „балагуров“ (Tändeleikrämer) знаменитых историков, ставивших задачей себе нравиться даже тем людям, которые не читают ничего, кроме романов (Romanenleser). Доводя до крайности свое отвращение от прикрас, свое пренебрежение к внешней заманчивости изложения, Шлоссер, наконец, создал в себе привычку нарочно писать языком сухим и даже странным. У него часто бывает точка на средине фразы, — пусть сам читатель знает, чем надобно окончить фразу. У него есть периоды, которых не разберешь легко даже по немецкой грамматике, столь привычной к перепутанности. Наконец он нимало не стесняется, не договорив об одном предмете, заговорить о другом, потом опять возвратиться к первому и опять не докончить его; десять раз повторять одно и то же; оставлять разные части своего рассказа совершенно бессвязными по внешней форме. Такую книгу не очень приятно читать людям, привыкшим к изящному изложению. Мы полагали, что Шлоссер не будет иметь и половины того числа читателей, какое имели „Рассказы из истории Англии“, взятые нами у Маколея. Но мы считали полезным дать прежде всего общее обозрение, почти всего пространства времени, к разным частям которого относились монографии, назначенные нами для следующих томов. Еще драгоценнее для нас был внутренний характер книги Шлоссера: мы не находили историка, который смотрел бы на вещи так рассудительно, как Шлоссер, который бы так заботился только об одной правде, отвергая всякое обольщение. Мы полагали, что серьезная часть публики оценит это достоинство, привязывавшее к Шлоссеру всех мыслящих людей, от которых случалось нам слышать отзывы о нем: все они в один голос говорили, что ни от кого не научились так много, как от сурового, тяжелого автора „Истории восемнадцатого века“. Это мнение подтверждалось и нашим собственным опытом. Мы думали: вероятно, в той части публики, которая читает преимущественно русские книги, найдется довольно много людей, расположенных полюбить грубого старика, den groben alten Mann, как он сам себя называет.
В этом мы не ошиблись. Таких людей оказалось даже гораздо больше, чем мы ожидали. Это — хороший признак. В нем видно новое подтверждение тому, что люди серьезные составляют уже очень значительную часть в нашей публике.
Шлоссер имел больше успеха, чем на сколько мы рассчитывали. Публика поддержала нас лучше, чем мы ждали; но мы сами поступили с ней не совсем хорошо: мы были неисправны перед ней. В 1858 году вместо обещанных четырех томов мы успели издать только два, так что публика совершенно основательно поколебалась в доверии к нашим обещаниям. Теперь, когда мы, наконец, исполнили их, надобно объяснить, отчего произошла наша прежняя неисправность. Дело вот в чем: предприятие, нами задуманное, оказалось гораздо труднее, чем мы рассчитывали, приступая к нему, или правдивее говоря, мы нашли, что распоряжения, сделанные нами для исполнения труда, были неудовлетворительны. Нам пришлось работать над изданием в десять раз больше, чем мы думали. Мы рассчитывали, что нам придется почти только читать корректуры: на это достало бы у нас времени, чтобы аккуратно издавать по четыре тома в год; но исполнять дело с такою быстротою мы не могли при том размере работы над изданием, какой достался на нашу долю по неосновательности собственных наших распоряжений и ожиданий в начале дела. Из лиц, на содействие которых мы рассчитывали, разные обстоятельства помешали некоторым работать вместе с нами: один уехал, другой был завален иною работою. Мы могли бы предусмотреть эти обстоятельства и виноваты перед публикой за то? что не приняли их в соображение.
Сказав о затруднениях, замедлявших дело, надобно сказать и о том, в каком виде оно исполнялось и какое доверие могут иметь к нашему переводу те читатели, которым нет времени и случая сличить его с подлинником. Перевод верен, за это можно ручаться. По всей вероятности, встречаются в каждом томе по нескольку ошибок — дело неизбежное, но ошибок этих не слишком много. Слог мы старались сохранять такой же, какой находится в подлиннике. По всей вероятности, это было нерасчетливостью. Русская публика, более привычная к французской стилистике, чем к немецкой, гораздо щекотливее немецкой публики в деле слога: то, что кажется лишь несколько шероховато немцу, кажется очень шероховато русскому. Без нарушения верности в передаче мыслей можно было бы сгладить неровности подлинника в языке перевода. Но из этого легко могло возникнуть недоверие к переводу: кому охота внимательно сличать по нескольку десятков страниц, чтобы видеть, изменяются ли мысли от перемены в оборотах? А каждый на слово верит, если слышит, что перевод не совсем точен. Мы хотели скорее быть осуждаемыми за тяжеловатость языка, чем за неверность подлиннику. Итак, сколько зависело от нас, мы переводили с совершенной точностью. Но у Шлоссера встречаются места, не допускаемые русскою печатью. Где можно было сохранить смысл заменением одних слов другими, в сущности равносильными, мы следовали такому обыкновению; но были места, не поддававшиеся этой внешней переделке, требовавшие или перемены смысла, или совершенного выпуска, — в таких случаях мы предпочитали выпускать. Надобно сказать, много ли было в подлиннике страниц, подвергнувшихся внешней переделке или выпуску.
Их гораздо меньше, чем можно было бы ожидать. Переделки сколько-нибудь значительные ограничились почти только некоторыми параграфами литературного отдела в I, II и IV томах, а выпустить понадобилось еще меньшее число страниц. Всего выброшено нами около двух с половиною печатных листов и произведена внешняя переделка в других пяти или шести печатных листах, — пропорция очень небольшая на восемь томов, заключающих в себе до 225 печатных листов, особенно когда мы подумаем о содержании книги, многие отделы которой сообщают публике первый подробный рассказ об исторических событиях, остававшихся до той поры почти совершенно чуждыми русскому изложению.
Поддержка, найденная нашим предприятием в публике, достаточна, чтобы мы могли продолжать издание „Исторической библиотеки“: теперь первые два года ее уже окупились или почти окупились, этого для нас уже довольно. Мы намерены продолжать издание, но не хотели бы снова быть неисправны в сроках выпуска следующих томов; потому в конце прошлого года мы повременили и теперь еще видим надобность несколько повременить принятием подписки на третий год „Исторической библиотеки“, отлагая объявление о ней до той поры, когда лучше прежнего обеспечим своевременный выход томов нашего издания»,
ПРИМЕЧАНИЯ
править1 Шлоссер Фридрих-Кристоф (1776—1861) — немецкий историк.
ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ
правитьВпервые напечатано в «Современнике» 1860 г., кн. VI, отдел «Современное обозрение. Новые книги», стр. 245—248, без подписи автора. Перепечатано в полном собрании сочинений 1906 г., т. VI, стр. 285—288. Печатается по тексту «Современника».