М. Н. Катков
правитьИстинный смысл свободы печати
правитьВ вопросе о законных обеспечениях печати речь, конечно, идет не столько об интересах или удобствах некоторого разряда лиц, печатающих статьи и издающих журналы и газеты, сколько об интересах и удобствах общества. Наша литература очень небогата, наша журналистика есть большею частью продукт искусственный; умственный труд, полагаемый на это дело, и капиталы, в нем затраченные, очень незначительны, и если бы потребовалось только того, чтоб устроить эту сферу интересов, то вопрос о нашей печати не мог бы с этой точки зрения иметь особенную важность и принял бы весьма скромные размеры. Но брать вопрос с этой точки зрения значило бы не давать себе ясного отчета в нем. Закон, который был бы последствием такого взгляда на печать, вовсе не соответствовал бы своему назначению; он оставлял бы в стороне самую существенную часть дела и ограничился бы только самою незначительною и более или менее случайною принадлежностью его. Вопрос о нашей печати в настоящее время есть вопрос и важный, и не важный, смотря по тому, с какой стороны мы возьмем его; и без всякого сомнения, нельзя решать этот вопрос под углом интересов, не имеющих важности, упуская из виду то, что дает ему истинный смысл, что определяет его истинные размеры, в чем заключается вся его сила. Рассматривать всякий вопрос надобно с той точки зрения, которая открывает его истинные размеры, решать его надобно ввиду самых существенных интересов, которыми определяется относительная ценность и всех прочих соединяющихся с ним интересов.
Вопрос о печати, понятый в своем истинном смысле, повторим, не есть интерес какого-либо разряда, сословия или цеха людей. Печать более или менее свободная, огражденная законом, есть политическое право, даруемое народу. Только в таком смысле вопрос о печати может иметь существенную цену; только в таком смысле должно желать расширения или обеспечения свободы печати. Печать есть прежде всего элемент публичности, вносимый в государственную и общественную жизнь страны, потому что только печать сообщает делам и словам окончательную публичность. Не в том сила, чтобы предоставить редакторам журналов возможность высказывать их воззрения и мнения, — это дело второстепенное, — а главная сила заключается в том, чтобы предоставить обществу знать и ведать свои дела в общедоступном, полном и точном отражении печати. Было бы не только несправедливо, но и крайне неблагоразумно предоставлять льготу публичного выражения мнений нескольким десяткам лиц, пишущим статьи или издающим журналы, и оставлять во тьме или в сумраке акты политической жизни страны и ее общественные интересы. Большая или меньшая свобода и самоответственность в выражении мнений, предоставляемая журналистам, может быть полезна лишь в той мере, в какой предоставляется организованным обществам в государстве под собственною ответственностью предавать печати свои слова и действия. Свобода мнений должна опираться на серьезной гласности, сопровождающей общественную жизнь. Без этого условия печать будет по отношению к обществу явлением фальшивым и неправильным. Вместо того чтобы служить органом общественного мнения и способствовать его образованию и развитию, печать без надлежащей публичности общественных дел будет только портить общественное мнение, затемнять его или, лучше сказать, будет обманчивою заменой общественного мнения. Печатное слово есть великая сила, особенно в листках периодической печати, быстро разносящихся повсюду. Мнение, высказанное в печатном листке, разом занимает собою сотни и тысячи умов; в одно и то же время множество людей, имея пред глазами одно и то же слово, подвергаются одному и тому же действию. Представим же себе, что печать служит средством только для выражения мнения людей, которые случайно поставлены близко к ней, мнения нескольких десятков людей, избравших своею профессией журнальное дело, привыкших к перу и имеющих возможность немедленно отправить написанное в типографию и завтра выпустить свое слово в свет; между тем как целое общество, в котором вся сила, для которого издаются журналы и газеты, лишено возможности с достаточною полнотой заявлять в печати происходящие в нем действия или мнения, в которых высказываются существующие в нем интересы: можно ли признать такое положение дел нормальным?
Речь идет о том, чтоб освободить нашу печать от предварительной цензуры, оказывающейся несостоятельною при тех размерах и том значении, которые принимает наша печать в настоящее время. Предварительная цензура могла иметь смысл только в то время, когда печать находилась в полном разобщении с окружающею действительностью, когда она не имела никакого отношения к практическим интересам, когда политической печати не существовало. Но как только допущено суждение по разным сферам общественной жизни, как только возникла потребность публичности, как только печать пришла в соприкосновение с интересами действительности, предварительная цензура очутилась в положении неопределенном и двусмысленном. Она стала не только неудобною, но и вредною, и возникла настоятельная потребность заменить ее другим порядком, который более соответствовал бы новому положению дел. Но теперь спрашивается: должна ли предварительная цензура прекратиться лишь по отношению к издателям книг, журналов и газет или она должна прекратиться также и по отношению к тем сферам общественной жизни, ради которых только и может быть желательно развитие печати, ради которых только и может быть желательно существование журналов и газет. Правда, с вопросом о большей или меньшей свободе печати еще не решается вопрос о публичности той или другой сферы. Есть некоторые сферы государственных дел, которые лишены публичности и имеют характер приватный или тайный; и как бы ни было желательно с той или другой точки зрения распространение публичности на те сферы, которые до сих пор лишены ее, смешивать этот вопрос с вопросом о свободе печати нельзя: это два разные вопроса, которые хотя и выходят из одного источника, но в решении своем подчиняются различным воззрениям. Совещания, происходящие в государственном совете, имеют приватный характер и происходят втайне. Посторонние лица не допускаются в залу совещаний, и о том, что происходит там, в публику проникают лишь смутные слухи. Освобожденная от предварительной цензуры печать не приобретает еще возможности давать гласность прениям, происходящим в государственном совете. Для того чтоб эти прения могли стать делом публичным, потребовался бы особый законодательный акт. Но есть сферы в нашей политической жизни, где гласность или допущена, или даже поставлена необходимым условием. По новому судебному положению, судопроизводство должно совершаться гласно; публичность признана неотъемлемою и существенною принадлежностью судебных прений. Сверх того, у нас есть организованные собрания, имеющие предметом своим дела общественные; таковы дворянские собрания, таковы новоучрежденные земские собрания. За этими собраниями также признан публичный характер. Как дворянские, так и земские собрания отворяют свои двери для публики. Сотни людей могут присутствовать при их совещаниях. То, что там происходит, не есть тайна и не предназначается к тому, чтоб оставаться канцелярскою тайной. Дела публичного свойства, подлежащие этим собраниям, и ведутся в них публично, соответственно своей сущности. Что принадлежит публике, то и происходит перед публикой. Председатель собрания не имеет надобности обращаться к правительственным властям за особым разрешением для того, чтобы допускать публику присутствовать при совещаниях. Итак, публичность есть неотъемлемое право и даже обязанность этих собраний. Будучи по существу своему публичными, они имеют естественное право на печатное заявление своих совещаний и постановлений. Что происходит перед публикой, то входит в публичную область и, стало быть, в область печати. В какой мере может быть допускаемо обсуждение действий этих собраний за дверьми, в какой мере посторонний публицист может высказывать свои мнения о том, что в них происходит, — это особый вопрос, который следует отличать от права, принадлежащего самому собранию заявлять в печати свои совещания, происходящие перед публикой. Не допускать печатной гласности для такого рода дел, которые происходят публично, было бы непоследовательностью и могло бы иметь более вредные, чем полезные последствия. Все невыгоды гласности пали бы на эти дела, но она не доставила бы им ни одной из своих великих выгод. Публика знала бы о происходившем, но знала бы в неточных, неполных и искаженных пересказах. Даже лица, самолично присутствовавшие при совещаниях, не имея возможности проверить свои воспоминания и сообразить свои впечатления, не имея того пособия, какое может представить только печать, будут по необходимости представлять себе дело в неверном свете и во многих отношениях могут ошибочно и превратно толковать его. Какая же выгода для общества от ошибочных и превратных толкований? Может ли при таком условии организоваться сколько-нибудь правильное, полезное и плодотворное общественное мнение? Не значило бы это вносить в общественную жизнь смуту, ни в каком случае не желательную, если иметь в виду интерес дела и государственную пользу? Полугласность хуже негласности; полную же гласность может сообщить делу только печать. Итак, те организованные собрания и вообще те сферы, где публичность допущена в основании и где действительно присутствует публика, по тому самому не только могут, но и должны заявлять свои акты в печати. Теперь спрашивается: при освобождении от предварительной цензуры должна ли предварительная цензура еще оставаться законом для тех общественных сфер, где допущена гласность? Если журналист будет иметь право печатать свою статью без предварительной цензуры, то неужели само общество или собрание, организованное на самых существенных и почтенных интересах общества, состоящее из законных представителей существующего порядка вещей, говорящих и действующих не только по праву, но и по призванию и обязанности, должно оставаться под ферулой предварительной цензуры? Если мнение должно иметь право являться в печати без предварительной цензуры, то неужели мнение, уже высказанное публично и, стало быть, имеющее силу факта, — притом высказанное не на уличном перекрестке, не в случайной толпе, а в правильно организованном собрании, имеющем свои уставы и состоящем из лиц, способных нести на себе всякую ответственность, — должно быть заявляемо в печати не иначе как с разрешения предварительной цензуры со стороны местной власти? Неужели, например, губернатор должен быть цензором актов земского или дворянского собрания для пропуска их в печать? Неужели политическая льгота должна предоставляться не народу, не классам общественным, а горсти людей, ничего собою не представляющих? Свобода печати, повторим, имеет смысл как льгота, даруемая целому обществу, в которой журналисты могут принимать участие, но которая отнюдь не может принадлежать им как их исключительная привилегия, долженствующая возносить их над всею совокупностью общественных сил с их правами и интересами.
Очень может случиться, что в том или другом собрании будет сделано или сказано что-нибудь несогласное с законом; пусть же собрания и отвечают за свои неправильности, но факт остается фактом, и нет надобности скрывать его, особенно если нет возможности скрыть его, так как он совершился публично. Что бы ни произошло в правильно организованном собрании, каким бы фактом ни ознаменовалась общественная жизнь, все входящее в область публичности должно по преимуществу принадлежать печати, и если выражению мнений предоставляется свобода, то тем более должно быть предоставляемо право заявления публичного факта. К чему послужит свобода печати, если бы общество, для которого печать существует, должно было в своих публичных актах подлежать предварительной цензуре? Как при таких условиях слагалось бы общественное мнение? Какой характер при таких условиях принимала бы политическая жизнь в стране? Если печатание актов организованного собрания должно подлежать какой-либо цензуре, то естественно, чтобы цензура в этом случае принадлежала самому собранию, а не каким-либо посторонним властям.
Впервые опубликовано: «Московские ведомости». 1865. 23 марта. № 64.