Борис Кушнер
правитьИсполнение просьбы
правитьТоварищи из «Нового Лефа» просили меня ответить на «Предостережение» А. Родченко, помещенное в N 11 этого журнала.
Ошибки товарища А. Родченко очень элементарны и совсем очевидны. Только действием такой одуряющей вещи, как собственная его теория борьбы с живописной эстетикой методами станковой фотографии, можно объяснить их появление.
В сложной эстетической философии А. Родченко я ничего не понимаю и вынужден воздержаться от суждений на эту тему. Никогда не приходилось мне видеть станковой фотографии, и я склонен думать, что ее на свете не существует. Впрочем, может быть, я ошибаюсь в силу крайнего своего невежества.
Но для меня совершенно очевидна неправота А. Родченко, утверждающего: «нет никакой революции в том, что вместо портрета генерала стали снимать рабочих, вождей». В этом-то как раз революция и заключается. А. Родченко думает, что революционно лишь «как» нам наших вождей снимать, и совсем забывает, что для такой постановки вопроса необходимо чтобы революция уже совершилась. До революции вождей не могло быть, должны были быть неизбежно одни только генералы. После революции невозможны генералы и нужны и существуют вожди. Как же можно утверждать, что в этой перемене нет никакой революции? В ней основная сущность происшедшей революции с точки зрения каждого революционного пролетарского фотографа, сущность, которая определяет собою последующее развитие фотографического искусства или техники (не знаю, как предпочитает Родченко называть свою профессию).
Совершенно ту же ошибку повторяет автор «Предостережения» в своих рассуждениях о заснятии вновь построенного завода. И здесь ему думается, что вся сила в том, «как» этот завод заснять. Он и тут упускает из виду, что революция заключается в самом факте постройки завода, в том, что постройка его стала возможна и нужна и в том, что она строится в системе планового социалистического хозяйства. В этом его революционность, в этом его изумительное отличие от всех других заводов, которые строятся по ту сторону границы нашей страны. Вопросы «как строить» и «как снимать» стоят на втором плане. До настоящего времени в этом отношении мы не смогли еще сделать что-либо такое, чего не видно и не слышно было бы в буржуазно-капиталистических странах. Мы еще только поставили перед собой задачу догнать и обогнать технику капиталистических стран но далеко еще этой задачи не разрешили. В области «как» мы еще сильно отстаем от Западной Европы и от Америки. Станет ли А. Родченко на этом основании утверждать, что мы революции еще не сделали?
Революция по смыслу и характеру нашей эпохи заключается именно в фактах, а не в том, как мы их воспринимаем, изображаем, передаем, трактуем и оттеняем.
Факты — вещь не только упрямая, но и определяющая в таком незатейливом деле, как революция.
Очень хорошо, похвально утверждение А. Родченко, что «мы должны найти, ищем и найдем новую эстетику, подъем и пафос для выражения фотографией наших новых социалистических фактов».
Остается, однако, непонятным — зачем пафос о фактах, если сами-то они значения не имеют.
Тут «неувязка» очевидна.
Нельзя с А. Родченко не согласиться: абстрактные теории заключают в себе огромную опасность.
Наглядный пример — родченковская теория о фактах, приводящая его к совсем не диалектическому утверждению, будто бы революция заключается не в том, что пролетариат взял власть в свои руки, а лишь в том, что произошло после этого взятия.
Второй пример — теория о борьбе с живописной эстетикой средствами станковой фотографии.
Редакция считает, что и в «Предостережении» Родченко и в ответе Кушнера есть коренная ошибка, проистекающая из забвения функционального подхода к фотографии.
Для функционалистов кроме звеньев «что» и «как» (пресловутые «форма» и «содержание») есть еще главное звено — «зачем». То самое звено, которое превращает «произведение» в «вещь», т. е. в орудие целесообразного действования.
С точки зрения функциональной и выбор материала (что) и выбор методов его оформления (как) должен быть подчинен определенному заданию. Если это упустить из вида, можно много спорить, но спор этот не приведет ни к чему.
Вместо того чтобы прощупать все многообразие утилитарных задач, стоящих перед фотографией, Родченко интересуется только ее эстетической функцией, и всю ее работу сводит только к перевоспитанию вкуса на некоторых новых началах, — «мы ищем новую эстетику», «уменье видеть мир по-новому».
Ограничив задачи фотографии теми же, которые были и у живописи — «отображение», «выявление эмоциональных отношений к вещи», Родченко обуживает вопрос и впадает в стилевой субъективизм.
Борьба с художественностью есть попутная функция новой фотографии, и начинать с нее нельзя. Начинать надо с утилитарных задач — фотоинформация, фотоиллюстрация, научное фото, техническое фото, фотоплакат. И ведь Родченко это понимает, иначе не писал бы он: мы восстаем против живописи, потому что она «слаба технически отображать и не может обслуживать массы».
Родченко кажется, будто кто-то против экспериментов. Он забывает одно — по возможности надо экспериментировать, решая конкретные задачи. Эрлих экспериментировал мышьяком, имея установку на лекарство против люэса, а не вообще производил химические опыты из расчета — авось что-нибудь получится. Оторванный от заданий эксперимент легко вырождается в «художество», в «эстетический момент». Эстетическое восприятие ведь есть восприятие формы, предельно разгруженной от непосредственной утилитарной работы.
Ошибка Кушнера в обратном. Для него вся проблема заключается только в подаче новых фактов. Ему безразлично, как эти факты подавать.
Родченко говорит, что съемка вождей революции теми же фотоприемами, как съемка генералов, еще не делает революции. Какой? Ясно — фотографической.
Кушнер возражает: именно в том, что раньше был генерал, а теперь вождь, и есть основная сущность революции.
Но фотография не просто протоколистка, она и изъяснительница. Для протокольной функции фото достаточно, что она зафиксирует рабочего вождя. Но существо и социальная роль вождя будет искажена, если он будет снят этаким красным генералом. Это либо механически перенесет на вождя старую авторитарно-фетишистическую психологию, либо же будет звучать издевательски-пародийно, т. е. и в том и в другом случае будет выполнять антиреволюционную работу.
Нельзя разрешать вопрос вульгарным «приматом содержания», утверждая, будто «что» важнее, чем «как».
Если снимают демонстрацию, может быть несколько заданий.
Показать ее многочисленность — тогда лучше снимать сверху, вертикально.
Показать ее социальный состав — тогда надо ее снимать в упор, причем выбрав те места, где одежда людей говорит об их профессии, и снять людей на первом плане крупно.
Показать стремительность ее движения — тогда важнее всего могут оказаться ноги, а угол падения горизонта может создать иллюзию скатывания человеческой лавины (задание чисто эстетическое).
Показать требования демонстрации — надо снять плакаты, чтоб их было возможно больше и надписи вышли бы возможно четче.
Показать, как кристализуется человеческая масса вокруг ведущего стержня — тут возможна двойная экспозиция: кроме демонстрации, снятой сверху, на том же фото дается снимок аналогичной конструкции (муравейник, пчелы на сотах, годичные кольца ствола, опилки вокруг магнита).
Когда снимают машину, выделяют нужную деталь, затуманивая и высветляя остальное менее существенное. Фотограф угрозыска будет фиксировать лицо и игнорировать галстук. Рекламер галстучной фирмы стандартизует лицо, но выделит галстук. Можно выделять специфику и необычным ракурсом, освещением, расцветкой. А техника полиграфической репродукции фото разве не требует изменения приемов фотографирования?
Утверждение же примата сырого, неоформленного, неорганизованного факта несет в себе опасность производственной деквалификации фотографии.
Источник текста: Кушнер Б. Исполнение просьбы. [Статья // Новый Леф. 1928. N 12. С. 40-42]