Ирландия сорок лет назад (Кери; Ремезова)/РМ 1890 (ДО)

Ирландия сорок лет назад
авторъ Анни Кэри, пер. Вера Митрофановна Ремезова

Оригинал: ирландскій, опубл.: 1890. — Перевод опубл.: 1890. Источникъ: az.lib.ru

ИРЛАНДІЯ СОРОКЪ ЛѢТЪ НАЗАДЪ.

Романъ миссъ Анни Кэри.

I.

Солнце ярко блестѣло послѣ дождя надъ громадными деревьями, осѣнявшими старинный замокъ Дали, и надъ зеленою лужайкой, спускавшеюся до самой дороги на берегу озера Корриба. Темныя вершины горъ окаймляли далекій горизонтъ, отражаясь въ голубыхъ водахъ озера. Обитатели замка съ наслажденіемъ расхаживали по мокрымъ дорожкамъ парка, не обращая вниманія на то, что завтракъ поданъ, такъ какъ неаккуратность придавала особенную прелесть удовольствію пробѣжаться безъ шляпы до озера.

Мальчикъ лѣтъ пятнадцати или шестнадцати, съ книгой въ рукахъ, которой онъ не развертывалъ, дѣвочка, моложе его, можетъ быть, на годъ, съ чудесными золотистыми волосами, и, наконецъ, самъ хозяинъ дома, «его милость», какъ звали его окрестные крестьяне, появились одинъ за другимъ на террасѣ, любуясь пейзажемъ. Отецъ замѣтилъ сына, стоявшаго среди группы слугъ, оживленно жестикулировавшихъ, и, ища взглядомъ дорогое лицо, онъ не замедлилъ увидать опущенную головку дочери, погруженной, повидимому, въ глубокія размышленія.

— Какими чарами, златокудрая принцесса, стараетесь вы выманить изъ озера вашихъ сестеръ? Оставь царство волшебствъ, чародѣйка, и исполни твои дочернія обязанности.

Блестящая улыбка мгновенно освѣтила лицо молодой дѣвушки, быстро вбѣжавшей по ступенькамъ террассы и заключившей отца въ объятія.

— Я вышла, чтобы сорвать цвѣтокъ вамъ въ бутоньерку, но не знаю какъ… забыла…

— Нѣтъ, нѣтъ, ты думала о твоей прабабкѣ съ золотыми волосами, волшебницѣ О’Флаэрти, оставившей золото своимъ потомкамъ только на головахъ, а не въ карманахъ, да? Ты увидишь, какъ это пророчество исполнится на тебѣ. Для чего, спрашивается, пригодно все это золото? — и отецъ съ удовольствіемъ пропускалъ между пальцевъ золотистые локоны, въ безпорядкѣ разбросанные по плечамъ дѣвушки.

— Чтобы связывать сердца, какъ говоритъ кузина Анна, — возразила Элленъ. — Но мое сердце съ вашимъ связывать нѣтъ надобности, папа.

— Черезъ три или четыре года мы увидимъ, что можно возразить на это. Но развѣ ты не видишь родственной тебѣ колдуньи, дѣлающей знаки у ограды?

— Это старая Гуди Малаши, бабушка Мурдоша! Что ей надо такъ рано?

Дѣвушка побѣжала къ старухѣ; отецъ послѣдовалъ за ней, крича на ходу:

— Гуди, Гуди, развѣ вы забыли, что я запретилъ вамъ приходить сюда чаще двухъ разъ въ недѣлю? Неужели мы никогда не отдѣлаемся отъ васъ?

Старуха усиленно кланялась и причитала, нисколько не смущаясь.

— Ей-Богу, ваша милость, я пришла сегодня только для того, чтобы не заставлять маленькія ножки миссъ Элленъ ходить по болоту и нести мнѣ обѣщанный чай и сахаръ.

— Но, Гуди, я, кажется, вамъ ровно ничего не обѣщала.

— Въ такомъ случаѣ, можетъ быть, господинъ Конноръ хотѣлъ утѣшить Мурдоша; онъ такъ огорченъ тѣмъ, что уходитъ на мѣсто въ Балліовенъ и все только ради удовольствія барыни. «Моя сестра, — сказалъ онъ, — да благословитъ ее Господь, — позаботится, чтобы старая бабка не нуждалась никогда въ чаѣ и сахарѣ, а также въ капелькѣ виски, необходимаго ей, чтобы согрѣвать ея бѣдное сердце въ жалкой хижинѣ».

— Онъ сказалъ все это? — спросилъ Дали. — У васъ богатое воображеніе, Гуди. Послушай, Конноръ, — и онъ обратился къ сыну, медленно направлявшемуся къ дому, — иди, признавайся, какъ это ты великодушно пообѣщалъ то, что не принадлежитъ тебѣ?

— Обѣщалъ? Я ничего не обѣщалъ. Я еще не простилъ вамъ, Гуди Малаши, того, что вы отослали Мурдоша въ городъ. Мнѣ нѣтъ удачи въ рыбной ловлѣ безъ него. И для чего, спрашивается? — для того, чтобы быть на побѣгушкахъ у копѣечнаго лавочника!

— Да, вы правы, господинъ Конноръ, я говорю то же, что и вы. Мурдошъ не былъ бы моимъ внукомъ, если бы не предпочиталъ умереть съ голоду, служа господамъ, чѣмъ сладко жить на счетъ городскаго лавочника. Но не я это придумала. Вы знаете, сама барыня позвала меня; она взглянула на меня такими глазами, точно питала въ моемъ сердцѣ, и сказала: «Мистрисъ Малаши, вы напрасно позволяете вашему мальчику терять время на рыбную ловлю съ мистеромъ Конноромъ. Ему пора учиться хорошему ремеслу. Пошлите его въ городъ». А черезъ недѣлю она приказала остановить свой экипажъ у моей двери, чтобы сказать мнѣ, что пристроила его къ бакалейщику въ Балліовенъ. Въ это-то время она говорила о чаѣ и сахарѣ, за которыми я пришла.

Сэръ Дали засмѣялся.

— Ахъ, Гуди, лучше бы вы оставались при вашей первой выдумкѣ, — эта слишкомъ невѣроятна. Мистрисъ Дали дала возможность вашему внуку честно зарабатывать хлѣбъ и вы не вздумайте вообразить, что мы будемъ вамъ платить за признательность, которою вы намъ обязаны.

— Конечно, она добрая барыня и знаетъ, что дѣлаетъ, и если я не понимаю, это моя вина; но такъ какъ ваша милость говоритъ это, то я довольна и ухожу съ чѣмъ пришла!

— Я могу ей дать чаю и сахара, папа? — воскликнула Элленъ. — Я не помню хорошенько, обѣщала ли я, но…

— Давай, что хочешь. Если мнѣ не измѣняетъ память относительно Мурдоша, то ничего не стоитъ вознаградить себя за удовольствіе имѣть его товарищемъ.

— Вы ошибаетесь, папа, — сказалъ Конноръ, — онъ былъ самый способный мальчикъ во всей деревнѣ и мама могла бы выбрать другого, чтобы сдѣлать бакалейщикомъ. Послушайте, мистрисъ Малаши, мнѣ говорили, что на рѣкѣ, не далеко отъ города, есть два или три лебединыхъ гнѣзда. Если бы Мурдошъ досталъ мнѣ нѣсколько яицъ и принесъ при первомъ удобномъ случаѣ, мы могли бы еще весело провести день, несмотря на всѣхъ лавочниковъ Балліовена.

— Этого не слѣдовало говорить, Конноръ, — замѣтилъ сэръ Дали, медленно возвращаясь съ сыномъ домой. — Твоя мать хотѣла удалить этого мальчика, зачѣмъ же ты зовешь его въ ущербъ его занятіямъ?

— Да это потому, что Пельгамъ смѣялся надъ моимъ полкомъ оборванцевъ, когда былъ здѣсь въ послѣдній разъ, — у него много товарищей въ Итонской школѣ, сколько хочешь!

— Да, и лучше было бы, если бы я давно отправилъ и тебя туда же, какъ совѣтовала твоя мать. Тебѣ не пришлось бы тогда набирать босоногихъ товарищей. Но мы еще посмотримъ!

— Какъ хотите; только не дѣлайте изъ меня такого англичанина-педанта, каковъ Пельгамъ.

— Мы еще успѣемъ обсудить это. Твоя мать зоветъ насъ. Довольно долго пришлось ей, бѣдняжкѣ, ждать насъ завтракать.

Каждый изъ входящихъ цѣловалъ въ лобъ мистрисъ Дали, сидѣвшую уже на своемъ мѣстѣ. Она подняла на мужа серьезный взглядъ.

— Я не стала бы безпокоить васъ, — произнесла она, — если бы сегодня, въ среду, я не ждала письма отъ Пельгама. Почтовый мѣшокъ уже болѣе получаса здѣсь, а ключъ у васъ въ карманѣ. Отоприте, пожалуйста.

— А! Дайте мнѣ сперва чашку кофе, чтобы подкрѣпиться. Кто знаетъ, что заключается въ этомъ мѣшкѣ? Тутъ, Можетъ быть, не помогутъ всѣ изліянія Пельгама!

Мистрисъ Дали не произнесла ни слова, когда онъ положилъ около себя мѣшокъ съ письмами, она не выказала даже нетерпѣнія; только черты лица ея точно застыли и блескъ въ глазахъ мгновенно потухъ. Она молча поспѣшила подать мужу чашку, съ скромною граціей, плѣнившею когда-то пылкое сердце ирландца, когда среди англійскаго семейства онъ мечталъ о благодѣтельныхъ перемѣнахъ, которыя прекрасная фея могла бы внести въ традиціонную безпорядочность его расы, если пылъ нѣжной любви согрѣетъ ея сердце. Годы прошли, замокъ Дали не сдѣлался образцомъ порядка и аккуратности, а любовь, которая должна была все преобразить, — родилась ли она когда-нибудь?

— Вотъ, Элеонора, — сказалъ сэръ Дали, съ нѣжностью и сожалѣніемъ смотря на жену и кладя руку на мѣшокъ съ письмами, — вотъ письмо! Что вы дадите мнѣ за него?

— Не знаю, я такъ давно жду.

— Берите, вотъ оно! А это тебѣ, Элленъ, отъ кузины Анны. Этотъ конвертъ сдѣланъ въ Ущельѣ Фей самой царицей волшебницъ. Мнѣ… — и онъ скомкалъ въ рукахъ цѣлый ворохъ писемъ. — Если бы я бросилъ все это въ огонь, не читая, я былъ бы покойнѣе… у меня сильное желаніе!…

Онъ сдѣлалъ видъ, будто хочетъ исполнить свою угрозу, но жена, поглощенная чтеніемъ, не обратила на это вниманія; руку отца остановили маленькія ручки Элленъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, папа, — сказала она ему на ухо, — если бы вы сказали мнѣ только, я бы отвѣчала за васъ на письма и помогала бы вамъ хозяйничать, какъ кузина Анна помогала дядѣ О’Флаэрти.

— Чудесно хозяйничали бы мы съ тобой! Сучили бы шелкъ изъ чертополоха, плели бы соломенныя шляпы изъ стружекъ и строили бы трехколесные кабріолеты для обогащенія народонаселенія, какъ это дѣлается въ Ущельѣ Фей, не правда ли?

— Кузина Анна пишетъ какъ разъ, что ея кабріолетъ о трехъ колесахъ еще не готовъ и потому она не можетъ пріѣхать къ намъ, ни поѣхать на ярмарку въ Балліовенъ, отчего всѣ ея люди передрались.

— А! тебя слѣдовало бы послать туда, пока не пріѣдутъ изъ Англіи Пельгамъ и твой дядя Чарльзъ водворять у насъ порядокъ!

Смѣясь, онъ обернулся къ женѣ и замѣтилъ, что она сильно поблѣднѣла и съ отчаяніемъ сжимала руки; мужъ и дочь испуганно бросились къ ней:

— Что съ вами, Элеонора?

— Что случилось, мама?

— Ахъ, мнѣ не слѣдовало бы пугать васъ; но я такъ встревожена… Пельгамъ болѣнъ, въ Итонѣ эпидемія… Дядя Чарльзъ ѣздилъ къ нему, ему лучше; онъ скоро въ силахъ будетъ вынести путешествіе; но братъ боится взять его къ себѣ вслѣдствіе заразы и не знаетъ, можемъ ли мы принять его здѣсь… Дэрмотъ, я бы хотѣла сама ухаживать за Пельгамомъ!

— Конечно…. и даже здѣсь! Онъ мой старшій сынъ, также какъ и вашъ… Пельгамы еще не совсѣмъ завладѣли имъ.

— Да, но другія дѣти… Элленъ… Конноръ?…

— Они подвергнутся риску заразиться или переѣдутъ на недѣлю въ замокъ Добрая Удача, если вы не боитесь вліянія О’Флаэрти еще больше, чѣмъ…

— Но, мама, — замѣтила Элленъ, — здѣсь всегда свирѣпствуютъ лихорадки, въ хижинахъ около болота, а мы ни разу не заразились, ни Конноръ, ни я!

— Такъ что, если бы Пельгамъ воспитывался здѣсь, онъ, можетъ быть, тоже не заразился бы лихорадкой? За то теперь, Элеонора, Пельгамъ пробудетъ здѣсь все лѣто; это будетъ хорошо для васъ. Я напишу нѣсколько строкъ Чарльзу и поспѣшу самъ отвезти письмо на почту. Вы успокоитесь только тогда, когда вашъ сынъ будетъ здѣсь.

II.

Дали возвращался съ почты, когда встрѣтилъ жену, совершавшую свою обычную прогулку по саду. Послѣ многихъ лѣтъ труда ей удалось водворить здѣсь нѣкоторое благообразіе и порядокъ; за то уже дальше сада она никогда не простирала своихъ неутѣшительныхъ изслѣдованій и, довольная, остановилась передъ старательно раздѣланною клумбой, когда мужъ взялъ ее подъ руку:

— А, вы любуетесь работой Элленъ и моею?… Неправда ли, хорошо разровнено?

— Вашею работой?… Гдѣ же Зандерсонъ?

— Ушелъ недѣлю тому назадъ, какъ истый англичанинъ, потому, что ему предложили больше жалованья, чѣмъ то, которое онъ получалъ здѣсь въ теченіе восемнадцати лѣтъ! Я не хотѣлъ разстраивать васъ, сообщая о неблагодарности вашего помощника.

«Его выжила прислуга», — подумала мистрисъ Дали, но мужъ продолжалъ:

— Онъ во-время спасся съ корабля, въ которомъ открылась течь; онъ предусмотрительнѣе всѣхъ этихъ бѣдныхъ ирландцевъ.

Мистрисъ Дали въ волненіи смотрѣла на мужа.

— Дэрмотъ, не пугайте меня вашими сравненіями; если корабль течетъ, отчего не починить его во-время?

— О, вы знаете, я умеръ бы отъ такой однообразной жизни, какъ у вашего брата! Я предпочитаю рискъ и вѣрю въ удачу!

— Этого-то именно я и не выношу.

— Но такъ какъ, къ несчастью, я восемнадцать лѣтъ обрекалъ васъ на подобную жизнь, то могъ бы попросить и на этотъ разъ пощадить меня… Вы вправѣ говорить мнѣ рѣзкости.

Мистрисъ Дали остановилась передъ мужемъ среди аллеи.

— Дэрмонъ, — сказала она, — хотите вы мнѣ сдѣлать очень большое удовольствіе?

— Удовольствіе? Да, вѣдь, это цѣль моей жизни!

— Нѣтъ, нѣтъ; въ пустякахъ я не отрицаю, но вы знаете, что я никогда не могла управлять своимъ домомъ и дѣтьми такъ, какъ хотѣла бы. Это старая уже исторія и я вижу только одинъ исходъ… мой братъ пишетъ, что онъ съ удовольствіемъ привезетъ Пельгама и погоститъ у насъ…

— Гм… Вотъ послѣдствія лихорадки сына, которыхъ я не ожидалъ…

— Когда онъ пріѣдетъ, сообщите ему о состояніи вашихъ дѣлъ… Вы знаете, какъ удачно устроилъ онъ свои имѣнія…

— Да, и онъ не задумается измѣнить все здѣшнее житье-бытье въ надеждѣ превратить нашихъ Падди въ норфольскихъ крестьянъи засадить наши болота рѣпою. Онъ и черезъ пять лѣтъ былъ бы крайне удивленъ, что преобразованіе не совершилось!

— Я всегда считала моего брата человѣкомъ благоразумнымъ.

— Онъ очень благоразуменъ, но онъ не унаслѣдовалъ безпорядочности, какъ вашъ мужъ, который, можетъ быть, слишкомъ слабъ, чтобы водворить порядокъ тамъ, гдѣ злоупотребленія существуютъ въ теченіе вѣковъ.

— О, Дэрмотъ! какъ я успокоилась бы, если бы вы выслушали Чарльза и послѣдовали его совѣтамъ!

— Только одному совѣту можно было послѣдовать, но вы этого не захотѣли. Анна О’Флаэрти борется съ недостатками ирландцевъ добрыми качествами ирландцевъ, а вашъ братъ не знаетъ ни тѣхъ, ни другихъ!

— Анна? Полубезумная женщина? Я не была бы больше хозяйкой въ своемъ домѣ, если бы вы послѣдовали этимъ совѣтамъ!! Я прошу васъ, Дэрмотъ, посовѣтуйтесь съ Чарльзомъ: вы не можете себѣ представить, что я испытываю, тщетно стараясь дѣлать сбереженія и не достигая никакихъ результатовъ.

— Я дамъ вамъ отличное доказательство того, что я чувствую къ вамъ въ продолженіе восемнадцати лѣтъ, если подвергну себя презрѣнію вашего брата, показавъ ему небрежность моихъ счетныхъ книгъ и неумѣнье вести дѣла. Но все равно — я доставлю вамъ удовольствіе, какъ бы безполезно оно ни было. Вамъ удалось сдѣлать изъ Пельгама англичанина, но не удастся преобразовать замокъ Дали по образцу Пельгамъ Курта.

— Благодарю, благодарю; я знаю, что вы исполните ваше обѣщаніе. Но, Дэрмотъ, я не могу слышать, когда вы говорите, будто Пельгамъ любитъ васъ меньше, чѣмъ Элленъ или Конноръ! Онъ. только не выказываетъ, какъ они, своихъ чувствъ.

— Отлично, отлично, какъ хотите!… Какая чудная погода! Послушайте, откажитесь на сегодня отъ вашей вѣчной прогулки и пройдемтесь къ озеру, какъ мы дѣлали прежде.

— Мнѣ надо бы идти домой читать съ Элленъ; но сегодня я не могу. Мнѣ хорошо сегодня; я предчувствую, что счастіе придетъ къ намъ съ Пельгамомъ и братомъ. Пойдемте, если хотите.

Мистрисъ Дали не хотѣла имѣть дѣло съ англійскими или ирландскими гувернантками, а взялась сама за образованіе дочери. Элленъ любила чтеніе и любила мать; но полнаго согласія между этими двумя чувствами не было, такъ что часъ занятій сдѣлался мученіемъ для учительницы и ученицы. Когда дѣвушка увидала, что мать направилась съ отцомъ къ озеру, она поняла, что освобождена на сегодня отъ урока, и, опустивъ голову на руки, начала, по обыкновенію, мечтать о томъ, чѣмъ бы она могла заслужить довѣріе и побѣдить сердце матери, которую она обожала, не понимая ея. Нѣжность была у нихъ взаимная, также какъ и отсутствіе симпатіи. Мать и дочь страстно любили другъ друга и не умѣли дать другъ другу счастья.

III.

Только черезъ недѣлю могъ пріѣхать Пельгамъ съ дядей въ Ирландію, и этотъ промежутокъ времени былъ употребленъ на то, чтобы устроить имъ встрѣчу, великолѣпіе которой мало соотвѣтствовало главной цѣли пріѣзда сэра Чарльза. Но Дали начиналъ смѣяться съ оттѣнкомъ горечи, когда жена пыталась дѣлать какія-нибудь замѣчанія.

— Можетъ быть, я въ послѣдній разъ принимаю такъ, какъ хочу, — говорилъ онъ, — и, кромѣ того, что бы вы ни говорили, вашъ братъ будетъ доволенъ этимъ. Люди, громче всѣхъ вопіющіе противъ мотовства ирландцевъ, ничего не имѣютъ противъ, если оно производится ради нихъ.

— Но вы не настолько любите моего брата! — продолжала мистрисъ Дали.

— Ахъ, васъ не проведешь, Элеонора! Но скажу вамъ по секрету, что я хочу попробовать немного расшевелить чувства моего сына Пельгама при видѣ радушія его народа и его родины. Вѣдь, онъ, все-таки, родился въ Ирландіи.

Дэрмотъ Дали не ошибался, представляя себѣ чувства своего шурина. Громадный ирландскій домъ, безпорядочный и безхозяйственный, не соотвѣтствовалъ, конечно, привычкамъ, ни даже вкусамъ сэра Чарльза Пельгама, но онъ и не производилъ на него такого непріятнаго впечатлѣнія, какое возбуждалъ всегда въ сестрѣ, чувствовавшей себя до нѣкоторой степени отвѣтственною за безпорядокъ, котораго никакъ не могла устранить.

Сэръ Чарльзъ находился въ отпуску и рѣшилъ воспользоваться гостепріимствомъ, которое ему оказывали и которое онъ находилъ вполнѣ заслуженнымъ за свое расположеніе къ Пельгаму. Все это было чисто по-ирландски, но собравшаяся за двѣ мили отъ замка толпа оборванныхъ крестьянъ, сопровождавшая экипажъ и привѣтствовавшая криками дядю и племянника, тріумфальныя арки, цвѣты, разбросанные по дорогѣ, старыя женщины, стоявшія на колѣняхъ и повторявшія молитвы за пріѣхавшихъ, — все это взволновало англійскаго джентльмена, тѣмъ болѣе, что онъ не былъ вполнѣ увѣренъ, не кроется ли какого-нибудь политическаго мотива подъ такимъ стеченіемъ народа и не произойдетъ ли возстаніе недовольныхъ среди народнаго ликованія. Пельгамъ былъ черствѣе дяди и сильнѣе чувствовалъ отвращеніе къ лохмотьямъ и нуждѣ толпы, собранной вокругъ экипажа.

— Это онъ, конечно, онъ! — кричали въ толпѣ, — вотъ его черные, какъ вороново крыло, волосы! Вы не помните меня, господинъ Пельгамъ, а, вѣдь, это я, Молло Тилли; я приняла васъ въ свои руки въ минуту рожденія и учила васъ подниматься по лѣстницѣ прежде, чѣмъ спускаться, чтобы вся жизнь ваша прошла въ почетѣ и счастьѣ!

— А меня развѣ вы забыли, мистеръ Пельгамъ? Деннисъ Малаши, Деннисъ Рыжій, какъ зовутъ меня въ деревнѣ; я нашелъ васъ въ болотѣ, когда вы были совсѣмъ маленькимъ и пропали, такъ что барыня потеряла голову отъ страха. Я принесъ васъ въ замокъ на плечѣ, а вы держали меня такъ крѣпко за волосы, что не выпускали ихъ.

— Тише, братцы! Его милости стыдно за васъ, и вполнѣ основательно: вы кричите такъ, что ничего не слышно.

— А, наконецъ-то мы доѣхали здравы и невредимы! — воскликнулъ сэръ Чарльзъ: — я вижу домъ, — все это очень хорошо, Пельгамъ, дитя мое, но я, все-таки, не былъ спокоенъ, какъ бы чего не случилось съ тобой.

— Опасности никакой не было, произнесъ Пельгамъ съ мрачнымъ видомъ, — но отъ ихъ гама у меня голова трещитъ. Уже болѣе получаса я вижу нашъ домъ. «Зачѣмъ я покидалъ его? Или отчего я никогда не пріѣзжалъ сюда? — думалъ онъ не безъ горечи. — Я буду здѣсь чужимъ въ сравненіи съ Элленъ и Конноромъ».

Дэрмотъ Дали стоялъ въ дверяхъ. Его мужественное лицо и высокая фигура освѣщались факелами и свѣчами, которые держали въ рукахъ крестьяне и слуги. Къ эту минуту онъ говорилъ что-то несчастнымъ оборванцамъ. Великій Боже! онъ подавалъ даже руку нѣкоторымъ изъ нихъ. Сэръ Дали принялъ сына въ объятія, инстинктивно остановившись на минуту, какъ бы для того, чтобы прочесть въ его взглядѣ, съ какимъ чувствомъ возвращался онъ въ родительскій домъ. Юноша опустилъ глаза, пристыженный и смущенный. Отецъ слегка вздохнулъ.

— Иди къ матери, дитя мое, она тебя ждетъ, — сказалъ онъ и обратился къ шурину, чтобы привѣтствовать его.

«Отчего меня не встрѣтили такъ же тихо, какъ въ прошломъ году въ Пельгамъ-Куртѣ? — думалъ молодой человѣкъ, проникнутый двумя англійскими правилами, — что нельзя позволять себѣ замѣчаній относительно внѣшности и что чѣмъ болѣе выказываешь свои чувства и ощущенія, тѣмъ менѣе испытываешь ихъ въ дѣйствительности. Пріобрѣтенныя такимъ образомъ въ Итонѣ знанія не могли быть примѣнимы въ замкѣ Дали.

Только его матери могла придти въ голову мысль скрывать отчасти свои чувства; основную же часть разговоровъ всѣхъ встрѣчавшихся въ домѣ и въ деревнѣ составляли похвалы личнымъ достоинствамъ того, кого хотѣли привѣтствовать. Элленъ и Конноръ не замѣчали даже этого, также какъ не замѣчали шутокъ и намековъ, сопровождавшихъ рѣчи и просьбы безчисленныхъ просителей.

Пельгамъ старался узнать ближе брата и сестру, а также и служащихъ въ домѣ, такъ какъ три года онъ не былъ въ замкѣ Дали и въ эти три года Конноръ изъ рѣзкаго и хитраго мальчика превратился въ національнаго поэта, такъ сильно проникнутаго своимъ талантомъ, что никогда не пропускалъ случая прочесть свои стихи толпѣ оборванныхъ слугъ, подталкивавшихъ и поздравлявшихъ другъ друга, восторгавшихся геніемъ Коннора. Латынь и греческій языкъ находились, очевидно, въ забросѣ у младшаго брата. Элленъ тоже не отличалась знаніемъ женскихъ работъ, но оба обмѣнивались безпрестанно непонятными намеками изъ исторіи Ирландіи давно прошедшихъ временъ, называли героевъ изъ фамиліи Дали и Флаэрти съ такими трудными именами, что Пельгамъ не могъ ихъ произнести. Онъ не могъ удержаться, чтобы разъ или два не выказать матери чувства отвращенія, но, повидимому, это такъ огорчило и взволновало ее, что молодой человѣкъ далъ себѣ слово не причинять ей больше подобныхъ непріятностей; онъ самъ начиналъ чувствовать, какъ его невольно охватываютъ зловѣщія предчувствія.

У Пельгама было много времени предаваться своимъ грустнымъ думамъ, такъ какъ онъ простудился на озерѣ и долженъ былъ беречься, чтобы снова не заболѣть лихорадкой. Домъ былъ рѣдко пустъ, но, тѣмъ не менѣе, молодой человѣкъ не могъ избѣжать замѣчаній дяди и печальныхъ комментарій грустнаго лица матери.

— Ну, пора идти одѣваться, — говорилъ передъ вечеромъ сэръ Чарльзъ, грѣя ноги въ маленькой гостиной. — Твой отецъ сказалъ мнѣ, что ждетъ четырехъ офицеровъ изъ балліовенскаго гарнизона; они милые люди, но сколько они поглощаютъ бордосскаго! На мѣстѣ твоего отца я бы удовольствовался ихъ посѣщеніями разъ въ три мѣсяца, вмѣсто трехъ разъ въ недѣлю. Не дешево стоитъ держать открытый домъ, какъ говорится! Повидимому, въ. его подвалахъ есть золотые пріиски, иначе невозможно свести концы съ концами. Эти деньги, конечно, не изъ земли, такъ какъ она возвращаетъ только то, что ей даютъ, — это всѣмъ извѣстно, — а ей здѣсь немного даютъ, какъ мнѣ кажется.

— Но имѣніе отца велико, — замѣтилъ Пельгамъ.

— Велико оно или мало, но я не желалъ бы взять на себя его управленіе и навязать себѣ на шею такую обузу, какъ О’Рунъ, и всѣхъ лѣнивыхъ и неспособныхъ рабочихъ, которыми долженъ пользоваться твой отецъ. Мы проѣзжали сегодня по ту сторону озера мимо дома, гдѣ живетъ О’Рунъ, — громадное помѣщеніе, никогда не предназначавшееся для подобнаго рода людей. О’Рунъ подошелъ къ моей лошади, и спросилъ меня, знаю ли я исторію бывшаго владѣльца этого помѣстья, стараго Линча. Онъ былъ, кажется, другомъ твоего дѣда и скромнымъ сподвижникомъ всѣхъ его сумасбродствъ. Когда онъ умеръ, его дѣла остались, конечно, въ жалкомъ положеніи. У него были два сына: одинъ уѣхалъ за границу, чтобы кое-какъ существовать тамъ на маленькій доходъ съ того, что ему досталось; другой былъ настойчивѣе, воспитывался въ Англіи и рѣшилъ поправить свои дѣла. Кредиторы согласились предоставить ему управленіе имѣніемъ и онъ такъ успѣшно хозяйничалъ въ продолженіе десяти лѣтъ, что могъ заплатить всѣ долги и написалъ брату, чтобы тотъ возвращался въ Ирландію. Но онъ пріобрѣлъ себѣ много враговъ и нѣсколько злодѣевъ сговорились избавиться отъ него. Наканунѣ того дня, когда долженъ былъ пріѣхать братъ, чтобы расплатиться со всѣми кридиторами, толпа ночью окружила домъ, подожгла его со всѣхъ сторонъ и несчастный былъ убитъ изъ ружья, когда хотѣлъ спастись черезъ окно. Когда старшій братъ пріѣхалъ, онъ увидѣлъ на мѣстѣ дома развалины и трупъ брата, распростертый передъ дверьми. Этотъ О’Рунъ точно хотѣлъ мнѣ сказать: „вотъ что значитъ пытаться измѣнить обычаи этой страны“. Только ради тебя, Пельгамъ, я соглашаюсь давать совѣты твоему отцу, на просьбѣ твоей матери, такъ какъ я знаю, что ты никогда не потерпишь, чтобы дѣла шли такъ, какъ они идутъ теперь, и я желалъ бы, чтобы не тебѣ пришлось производить всѣ эти перемѣны, — не хорошо будетъ со стороны отца взвалить это на тебя.

— Мой отецъ никогда не сдѣлаетъ дурнаго дѣла! — воскликнулъ Пельгамъ, краснѣя, — Если онъ не дѣлаетъ перемѣнъ, то потому, что не находитъ ихъ нужными, а не потому, конечно, чтобы боялся чего-нибудь.

— Я и не говорю этого, но я понимаю теперь, почему эта страна не можетъ процвѣтать.

IV.

Погода стояла великолѣпная, прогулки слѣдовали за прогулками и мистрисъ Дали начинала бояться, что мужъ, съ свойственнымъ ему отвращеніемъ къ непріятнымъ дѣламъ, пропуститъ удобный случай посовѣтоваться съ сэромъ Чарльзомъ. Поэтому она пришла въ восторгъ, когда въ одинъ прекрасный день по долинѣ разостлался туманъ и вслѣдъ затѣмъ полилъ дождь, освѣжающій воздухъ и чудную зелень острова Эрина, но лишающій всякой возможности выходить изъ дома, разъ онъ затянется на весь день. Настало время Дэрмоту Дали исполнить свое слово; его жена мучилась болѣе, чѣмъ онъ могъ предполагать, думая о томъ, какъ тяжело ему будетъ признаваться шурину въ предосудительномъ мотовствѣ, и она принимала на себя часть униженія, ожидавшаго его, не давая мужу утѣшенія въ сознаніи ея симпатіи. Она мало-помалу воздвигла между собою и имъ стѣну сдержанности и холодности, заключившую ее какъ бы въ темницу. Она воздвигла ее собственными руками, и сама страдала въ своемъ заточеніи.

Когда родители заперлись въ кабинетѣ, дѣти почувствовали себя на свободѣ. Прислуга собралась вокругъ огня въ кухнѣ и понемногу привлекла всѣхъ проходившихъ по дорогѣ, вопреки предосторожностямъ громадной ищейки, недавно присланной Пельгаму товарищемъ изъ Англіи и очень неодобрительно относившейся къ лицамъ нѣкоторыхъ посѣтителей.

— Я узнала, что это — чужая, какъ только услышала ея противный голосъ, — объявила, входя, кривая старуха Китти, самая смѣлая изъ всѣхъ нищихъ, живущихъ въ окрестностяхъ замка Дали. — Она чуть не схватила меня за ногу. Пусть я никогда не буду ѣсть картофельной похлебки въ этой кухнѣ, если я не подумала, что это злое животное растерзаетъ меня, выскочивши изъ своей кануры, поставленной какъ разъ противъ двери, въ которую входили всегда бѣдняки съ тѣхъ поръ, какъ существуютъ Дали въ Ирландіи. Вамъ нужно какъ-нибудь избавиться отъ этого пса, дѣти мои, иначе проститесь съ благословеніемъ Божіимъ, если вы будете такъ прогонять бѣдныхъ.

— Невозможно, милая моя, — отвѣтилъ старый разнощикъ Пелимъ, расположившійся въ самомъ удобномъ углу, гдѣ уже началъ раскладывать свои товары. — Собака принадлежитъ мистеру Пельгаму, молодому барину, пріѣхавшему изъ Англіи, какъ говорить Джемсъ Морисъ, и онъ, кажется, предпочитаетъ разговаривать съ ней, чѣмъ со всѣми христіанами, здѣсь находящимися. Но будьте, все-таки, покойны, воздухъ въ замкѣ Дали сырой и, можетъ быть, будетъ ему вреденъ.

Головы Коннора и Элленъ были склонены надъ листомъ бумаги, который они быстро спрятали, какъ только Пельгамъ вошелъ въ классную.

— О, я ухожу, если вы заняты вашими секретами, — произнесъ онъ, но сестра бросилась къ нему.

— Нѣтъ, нѣтъ, — воскликнула она, — мы спрятали потому, что ты ненавидишь поэзію, а Конноръ показывалъ мнѣ новые стихи… Садись здѣсь писать свои письма. У Коннора есть своя работа, а я буду читать.

Пельгамъ писалъ одному изъ друзей, тому самому, который прислалъ ему собаку и у котораго онъ часто гостилъ во время вакацій. Письмо было не легкое, такъ какъ онъ неоднократно приглашалъ товарища пріѣхать погостить къ нему въ Ирландію, а теперь, когда онъ вернулся въ замокъ Дали въ такихъ годахъ, когда могъ лучше цѣнить окружающее его, контрастъ между обоими домами сильно и непріятно поразилъ его. Безалаберное и безразсчетливое великолѣпіе ирландскаго замка, толпа неумѣлыхъ и неуклюжихъ слугъ, безпорядокъ и небрежность проглядывали во всемъ, рѣзко отличались отъ строго разсчитаннаго и правильно устроеннаго англійскаго дома, также какъ Элленъ мало походила на свѣжихъ и хорошо одѣтыхъ миссъ, окружавшихъ матерей или гувернантокъ по ту сторону канала св. Георгія. Отчего Элленъ такъ отличалась отъ сдержанныхъ и скромныхъ дѣвушекъ, сдѣлавшихся идеаломъ Пельгама? Отъ рыжихъ ли волосъ, въ безпорядкѣ разбросанныхъ по плечамъ, или отъ постояннаго общества Коннора?

Въ эту минуту Элленъ бросилась къ окну съ тѣмъ рѣзкимъ движеніемъ, которое слѣдовало у нея всегда за полнымъ спокойствіемъ.

— Здравствуйте, — кричала она, — здравствуйте, Тэди М’Квейчъ! Я видѣла, что вы не хотите пройти мимо, не показавъ мнѣ поросятъ, о которыхъ говорили. Вы идете ихъ продавать на ярмарку въ Балліовенъ? Счастливаго успѣха!

— Э, сама миссъ Элленъ, красавица наша, говоритъ со мною! — отвѣтилъ человѣкъ, остановившійся у ограды. — Ужь, конечно, будетъ успѣхъ, если миссъ Элленъ желаетъ его!

— Прощайте, Тэди, — крикнула Элленъ, но ея голосъ былъ заглушенъ хрюканьемъ свиней, восклицаніями погонщика и громкимъ лаемъ собаки. Элленъ высунулась изъ окна.

— Конноръ, Конноръ, — крикнула она, — поди посмотри, что дѣлается! Эта невыносимая собака Пельгама бросается на Мурдоша Малаши, который старается проскользнуть въ маленькую дверь. Поди, узнай, что ему надо.

— Онъ, навѣрное, принесъ мнѣ лебединыя яйца, — отвѣтилъ Конноръ. — Этотъ Мурдошъ сокровище, а не мальчикъ, — стоитъ ему сказать свое желаніе, какъ оно уже исполнено. Знаешь, Пельгамъ: тебѣ придется избавиться отъ Ликтора, — онъ всѣхъ стѣсняетъ здѣсь!

— Тѣхъ, которые лѣзутъ туда, куда имъ не слѣдуетъ. Отецъ приказалъ запереть эту дверь.

— Но это невозможно. Всѣ люди, которые не хотятъ, чтобы ихъ видѣли, проходятъ въ эту дверь. Я посажу Ликтора на цѣпь въ конюшню. Онъ невыносимъ своимъ рычаніемъ!

— Ты этого не сдѣлаешь, — сказалъ Пельгамъ съ раздраженіемъ. — Собака моя и она исполняетъ только свою обязанность; ее дрессировали сторожевою собакой. Оставайся на своемъ мѣстѣ и оставь ее на своемъ. Ты говорилъ, что у тебя есть дѣло?

— Развѣ это тебя касается?

— Меня касается, чтобы не портили мою собаку!

— А я не желаю, чтобы она искусала кого-нибудь! — воскликнулъ Конноръ въ то время, какъ сквозь шумъ вѣтра раздалось глухое рычаніе собаки и вслѣдъ затѣмъ стоны ужаса или боли.

— Они такъ мучили бѣдное животное, что раздразнили! — воскликнулъ Пельгамъ, бросаясь бѣжать, но Элленъ и Конноръ опередили его.

Шумъ на конномъ дворѣ былъ ужаснѣйшій; всѣ, бывшіе въ конюшнѣ, устремились на дворъ и наиболѣе смѣлые окружили собаку, двое держали ее за ошейникъ, стараясь задушить, третій схватилъ за хвостъ. Отдѣльныя группы на почтительномъ разстояніи потрясали оборонительными орудіями, вертелами и кочергами, тогда какъ у ограды всѣ служанки собрались вокругъ Элленъ. Дѣвушка плакала горькими слезами, поддерживая на плечѣ искусаннаго, повидимому, мальчика, котораго только что подняли.

„Состраданіе!… Слава Богу! — подумалъ Пельгамъ. — Только къ чему выставлять его на-показъ передъ конюхами? Къ тому же, подѣломъ мерзавцу!… Мой бѣдный Ликторъ!“ — и онъ крикнулъ державшимъ собаку:

— Пустите ее! Оставьте сію минуту: она сбѣсится, если вы будете съ ней такъ жестоко обращаться!

— Жестоко обращаться, господинъ? — спросилъ Джемсъ Моррисъ съ невинно удивленнымъ видомъ. — Я думаю, что она жестоко обошлась съ ребенкомъ.

— Сбѣсится… Да ужь она сбѣсилась! — крикнулъ его товарищъ, стягивая ошейникъ собаки. — Рискуя собственною жизнью, мы держимъ ее, чтобы мистеръ Пельгамъ могъ видѣть, какъ она сразу разсвирѣпѣла. Такъ и должно быть съ цѣпною собакой, мимо которой постоянно ходитъ народъ!

— Держите еще минуту, — крикнулъ человѣкъ, державшій сзади. — Пусть мистеръ Пельгамъ говоритъ, что хочетъ. Хорошій ударъ по головѣ дубиной или изъ пистолета, который лежитъ всегда въ комнатѣ его милости…

Не удостоивъ ни однимъ словомъ отвѣта, Пельгамъ растолкалъ толпу и добрался до своего любимца, который, замѣтивъ хозяина, радостно зарычалъ, сразу рванулся и нѣжно бросился лизать лицо своего освободителя.

— Вы видите, что онъ кротокъ, какъ ягненокъ, когда съ нимъ умѣютъ обращаться! — свысока произнесъ юноша, обратившись къ слугамъ, попятившимся назадъ, какъ только собака вырвалась.

— Тѣмъ хуже для тѣхъ, кто не умѣетъ обращаться, — произнесъ Джемсъ Моррисъ, одинъ оставшійся около конуры. — Мы предупреждены теперь, братцы, стало быть, и толковать больше нечего.

Положивши руку на голову собаки, Пельгамъ подошелъ къ раненому мальчику, поддерживаемому Элленъ и Конноромъ.

— Я надѣюсь, что ему не очень больно, — сказалъ онъ, — я былъ бы очень огорченъ. Чего бы дать ему, что бы доставило ему удовольствіе… утѣшило его?… Денегъ или что-нибудь другое?

Голубые, немного помутившіеся глаза устремились на Пельгама, точно рѣшая, отдать ли ему навсегда свою привязанность, или ненависть.

— Благодарю, ваша милость, — отвѣтилъ мальчикъ, блѣдныя губы котораго подергивались отъ боли. — Ничего изъ того, что можетъ мнѣ дать ваша милость, не доставитъ мнѣ удовольствія.

Пельгамъ отвернулся, удивленный и раздраженный: не его вина, что собака укусила мальчика. Отчего Конноръ и Элленъ бросали на него такіе негодующіе взгляды?

— Мы попробуемъ отнести васъ въ домъ, Мурдошъ, — сказалъ Конноръ.

— Только не разбейте яйца, мистеръ Конноръ. Къ счастью, я положилъ ихъ за пазуху, такъ что они цѣлы. Я ихъ принесъ вамъ сейчасъ же, какъ только узналъ, что вы ихъ желаете.

— Дорого же стоили они тебѣ, мой бѣдный мальчикъ! — воскликнулъ Конноръ и глаза его наполнились слезами.

Мальчикъ покраснѣлъ и, съ трудомъ подымаясь, сказалъ:

— Можетъ быть, я не очень раненъ; мнѣ немного больно ногу, но я самъ дойду до дому.

Но когда Мурдошъ попробовалъ ступить на ногу, боль сдѣлалась такъ сильна, что онъ застоналъ и упалъ бы отъ слабости, если бы Элленъ и Конноръ не взяли его на руки, чтобы отнести въ кухню.

— Неужели ни одна изъ этихъ женщинъ не могла бы нести его вмѣсто миссъ Элленъ? — спросилъ возмущенный Пельгамъ, увидѣвъ, какъ рука въ грязныхъ лохмотьяхъ обвилась вокругъ шеи сестры.

— Нѣтъ, ваша милость, — смѣло возразила старая нищая Китти, — самая сильная не могла бы замѣнить миссъ Элленъ, потому что милостью Пресвятой Дѣвы она одна изъ тѣхъ, которыя имѣютъ на концахъ пальцевъ утѣшеніе и исцѣленіе, укрощающіе всякое зло, какъ вы вотъ укрощаете рукою свою собаку. Пусть же миссъ Элленъ какъ можно дольше царитъ среди насъ!

— Хорошо сказано, Китти, — пробормотали всѣ присутствовавшіе, слѣдуя за раненымъ въ кухню, въ то время какъ Пельгамъ остался одинъ на дворѣ, стараясь насколько возможно поправить оборванную цѣпь и заставить Ликтора войти въ конуру. Негодованіе и злоба наполняли его сердце. Происшествіе съ Мурдошемъ огорчало его не менѣе другихъ: отчего же весь домъ смотрѣлъ на него, какъ на Каина?

За завтракомъ исторія была разсказана, но всѣмъ было не до нея, О’Руку, какъ и другимъ.

Онъ принесъ бумаги для подписи и противъ собственнаго желаланія долженъ былъ принять участіе въ дѣловомъ засѣданіи въ кабинетѣ; такимъ образомъ, никто не обратилъ вниманія на непріятное приключеніе съ Ликторомъ. Только Дэрмотъ Дали замѣтилъ сыну:

— Я надѣюсь, что ты не оставишь у себя собаки послѣ этого несчастнаго случая, Пельгамъ?… Она, кажется, хорошей породы и хорошо дрессирована, но плохо ей придется здѣсь послѣ того, чтіг случилось; прислуга не дастъ ей покою.

— Неужели я не могу ее оставить, если хочу, отецъ? — спросилъ Пельгамъ съ негодованіемъ. — Она не болѣе бѣшеная, чѣмъ я!

— Ты правъ, — воскликнулъ сэръ Чарльзъ. — Ликторъ — вѣрный слуга и исполняетъ свою обязанность, когда прогоняетъ толпу нищихъ, снующихъ около дверей; ради нихъ ваша прислуга хочетъ избавиться отъ собаки, Дали; если вы уступите имъ, то вы не будете хозяиномъ у себя въ домѣ.

— Если бы, сэръ Чарльзъ и мистеръ Пельгамъ, выжили въ этой странѣ, — замѣтилъ О’Рунъ равнодушнымъ тономъ, — то узнали бы, какая трудная задача для хозяевъ, даже самыхъ популярныхъ, защищать своихъ слугъ, которые, въ сущности, даже и не слуги, и какъ имъ за то приходилось иногда платиться жизнью.

— Есть случаи, когда эта трудная задача должна быть предпринята, даже съ опасностью жизни, — отвѣтилъ Дали, взглянувъ на своего агента съ недовольнымъ видомъ. — Если вы кончили кушать, то вернемся къ нашимъ дѣламъ въ кабинетъ. Оставь Ликтора, если хочешь, Пельгамъ; только знай, что у тебя будетъ изъ-за него много непріятностей; тебѣ придется зорко смотрѣть за нимъ.

Мистрисъ Дали смотрѣла на сына и хотѣла, повидимому, что-то сказать.

— Если я вынужденъ буду отослать Ликтора, то я самъ уѣду съ нимъ, — съ раздраженіемъ воскликнулъ юноша, — и уже никогда не вернусь сюда!

— О, такъ оставь его, оставь! — произнесла мать съ большимъ жаромъ, чѣмъ обыкновенно, и подошла къ сыну, чтобы поцѣловать его. — Меня такъ огорчитъ мысль, что ты не можешь быть счастливъ съ нами даже во время вакацій..

Она ушла въ свою комнату, горько раздумывая, отчего она не можетъ сдѣлать никого счастливымъ, ни мужа, котораго любитъ, ни дѣтей, тогда какъ всѣ стремятся къ Аннѣ О’Флаэрти? Пельгамъ колебался кончать письмо; онъ хотѣлъ уже написать товарищу, что онъ вынужденъ отправить Ликтора въ Англію, когда Элленъ вошла въ классную съ порученіемъ отъ Коннора; докторъ только что уѣхалъ, справивъ сломанную ногу Мурдоша. Взглядъ, брошенный на лицо сестры, пробудилъ въ сердцѣ Пельгама всѣ инстинкты упрямства.

— Конноръ хотѣлъ бы знать, что ты рѣшилъ относительна Ликтора? — робко спросила она.

— Ничего, кромѣ того, что пойду приказать его накормить, какъ только запечатаю письмо.

— Онъ не можетъ оставаться здѣсь послѣ того, что случилось.

— Кто это сказалъ?

— Конноръ и я. Конноръ обѣщалъ Мурдошу и остальнымъ, что Ликтора отправятъ въ Англію; онъ долженъ сдержать свое слово.

— Конноръ, мнѣ кажется, забываетъ, что я на два года старше его и что не онъ здѣсь хозяинъ. Пусть онъ занимается своимъ полкомъ оборванцевъ; моя же собака останется у меня, и скажи Коннору, что я никогда не прощу тому, кто причинитъ ей какое-нибудь зло… Никогда! Чего же ты стоишь и смотришь на меня точно идіотка?… Мнѣ надо кончать письмо!

Пельгамъ сознавалъ, что онъ пожертвовалъ своимъ достоинствомъ злобѣ, но иначе нельзя было, и война была объявлена.

Элленъ вышла изъ комнаты, ничего не отвѣтивъ; Конноръ дѣлалъ ей знаки въ концѣ корридора.

— Что онъ говоритъ? Мурдошъ спитъ, — ты можешь смѣло говорить.

— Онъ очень сердитъ и говоритъ, что никогда не проститъ тому, кто вмѣшается въ его дѣла. Онъ, кажется, думаетъ это серьезно.

— Да? — спросилъ Конноръ и захлопнулъ передъ носомъ Элленъ дверь комнаты, гдѣ лежалъ Мурдошъ.

Элленъ пришивала розовыя ленты къ бѣлому кисейному платью, когда Конноръ вошелъ въ ея комнату и молча упалъ на стулъ.

— Что случилось, Конноръ? У тебя такое страшное лицо. О! что случилось?

— Ничего, и это-то меня удивляетъ… Я не понимаю, какъ можно рѣшиться на нѣкоторые поступки, Элленъ! Когда Матѳей Линчъ повѣсилъ своего сына изъ окна въ Галвеѣ въ то время, какъ народъ смотрѣлъ снизу, а Конноръ снесъ голову шпіона однимъ взмахомъ меча, — какъ могли они поднять руки, чтобы совершить такія дѣла? Я пробовалъ сейчасъ убить собаку и не могъ спустить курка!

— О, Конноръ! Какъ могла придти тебѣ въ голову такая ужасная мысль? Пельгамъ никогда не простилъ бы тебѣ!

— Онъ заподозрилъ меня, и это-то подало мнѣ мысль попробовать. Я былъ на дворѣ въ то время, какъ онъ кормилъ собаку; она лизала его руки и лицо; тогда я пошелъ за револьверомъ въ комнату отца; было темно, Ликторъ лежалъ, я подошелъ къ нему, приставилъ дуло къ его головѣ и не могъ выстрѣлить.

— Конноръ, я такъ рада, это Богъ удержалъ тебя! Какое счастье, что ты не сдѣлалъ этого!

— Я думаю, что ты права, но, тѣмъ не менѣе, я стыжусь своей слабости и того, что такъ плохо владѣю собой. Все равно, я не кончилъ съ Ликторомъ!

— О, Конноръ!

— Не кричи такъ. Я не сдѣлаю зла животному и никому не позволю дѣлать, но я составилъ планъ съ Джемсомъ Моррисомъ, который ждетъ меня на дворѣ, чтобы привязать собаку, покрѣпче стянуть намордникъ и увезти въ телѣжкѣ, въ которой пріѣхала бабушка Мурдоша, въ одно мѣстечко въ горахъ, хорошо мнѣ извѣстное, гдѣ его продержать до тѣхъ поръ, пока Пельгамъ не сознается, что не можетъ сладить съ нами и не согласится отправить своего любимца въ Англію.

— Конноръ, эта мысль мнѣ вовсе не нравится, — Пельгамъ такъ разозлится!

— Сколько же мальчиковъ ты хочешь чтобы онъ растерзалъ, прежде чѣмъ кто-нибудь убьетъ его?

— Дверь столовой отворяется; вернешься ты сегодня вечеромъ?

— Конечно, нѣтъ; я ѣду далеко и даже не знаю, вернусь ли завтра и послѣ-завтра. Я спрячусь въ горахъ, пока пройдетъ гроза; подумаютъ, что я пропалъ, а это будетъ очень забавно. Люди, къ которымъ я ѣду, настолько вѣрятъ мнѣ, что продержатъ меня у себя сколько угодно.

— Гадкій мальчишка! Ты знаешь, что это невозможно. Мама будетъ въ отчаяніи и представь себѣ все, что будетъ говорить дядя Чарльзъ и какъ разсердится папа! Откажись хоть отъ этой части своего проекта, чтобы доставить мнѣ удовольствіе. Ты ѣдешь къ Рыжему Деннису, да?

— Лучше тебѣ не знать ничего, чтобы не быть вынужденной отвѣчать на вопросы.

— Хорошо, хорошо; но ты не можешь запретить мнѣ догадываться. Ты сказалъ, что будешь въ горахъ, — слѣдовательно, не далеко отъ Ущелья Фей; отправляйся туда утромъ, прежде чѣмъ тебя хватятся здѣсь. Обѣщай мнѣ, Конноръ, иначе я не сохраню твоей тайны. Тогда завтра, во время завтрака, я скажу, что ты у кузины Анны. Мама не будетъ безпокоиться, а, можетъ быть, Анна дастъ какой-нибудь добрый совѣтъ.

— Это недурная мысль. Я бы поднялъ на ноги всю округу, — если бы спрятался. И никому не придетъ въ голову, чтобы я могъ отвезти Ликтора къ Аннѣ. Интересная картина будетъ завтра утромъ, когда Пельгамъ увидитъ пустую конуру!

— Увѣряю тебя, что это не доставитъ мнѣ удовольствія. Пельтаму не хорошо сердиться: мы скорѣе успокоиваемся, чѣмъ онъ.

— Можетъ быть. Во всякомъ случаѣ, храни мою тайну, чтобы не могли заподозрить Джемса Морриса и Рыжаго Денниса. Что скажутъ въ странѣ, если Элленъ выдастъ кого-нибудь? Я иду спать; ты понимаешь, я усталъ, ухаживая за Мурдошемъ. Я захлопну дверь своей комнаты изъ всѣхъ силъ.

— Нѣтъ, Конноръ, у тебя такая страсть морочить людей, которой я совсѣмъ не понимаю.

V.

На другой день утромъ въ Ущельѣ Фей поля ярко зеленѣли, на деревьяхъ блестѣла роса и цвѣты пестрѣли и благоухали послѣ бывшаго наканунѣ дождя.

Было рано, когда Конноръ остановился передъ маленькою долиной, освѣщенною восходящимъ солнцемъ, проглянувшимъ сквозь разщелину въ горной цѣпи, окрасивъ изумруднымъ блескомъ зелень садовъ, тогда какъ нижняя часть холмовъ казалась фіолетовой, а вершины горъ темно-пурпуровыми. Молодой человѣкъ былъ очень занятъ своими дѣлами, чтобы терять время на созерцаніе природы, но, тѣмъ не менѣе, онъ остановился на минуту, прежде чѣмъ начать спускаться. Ущелье Фей походило сегодня на уголокъ неба, спустившійся на землю и нечаянно забытый.

Среди группы зданій наверху утеса возвышался большой домъ, окруженный со всѣхъ сторонъ водами маленькаго водопада, шумно падавшаго съ горы. Четыре башенки возвышались на углахъ зданія, а противъ нихъ длинныя и низкія зданія, похожія на школы или фабрики, уже наполнялись жителями Ущелья, стекавшимися со всѣхъ сторонъ. Не было здѣсь роскоши и великолѣпіями прошлаго, ни настоящаго, какъ въ замкѣ Дали, но и не было неряшества. Домъ Анны О’Флаэрти былъ во всей округѣ центромъ дѣятельности матеріальной и нравственной. Во дворѣ, окруженномъ зданіями, ея вѣрный управляющій Петеръ Линчъ грустно сидѣлъ на тумбѣ, глядя на обломки знаменитаго трехколеснаго кабріолета, составлявшаго такъ долго предметъ мечтаній и изобрѣтательности его хозяйки и разсыпавшагося наканунѣ при поворотѣ. Петеръ былъ слишкомъ огорченъ, чтобы отвѣчать на шутку Коннора.

— А, Петеръ, вотъ вашъ безподобный кабріолетъ!

Петеръ показалъ только пальцемъ на домъ, гдѣ находилась въ эту минуту миссъ О’Флаэрти. Конноръ оперся обѣими руками на край окна и спокойно ждалъ, чтобы кузина замѣтила его.

На маленькомъ столикѣ передъ весело-горящимъ въ печи торфомъ былъ накрытъ завтракъ и двѣ служанки въ бѣлыхъ чепцахъ и фартукахъ варили яйца и поджаривали хлѣбъ. Онѣ скоро замѣтили Коннора у окна, но онъ сдѣлалъ имъ знакъ, чтобы онѣ ничего не говорили миссъ О’Флаэрти, поглощенной, повидимому, чтеніемъ книги, въ ущербъ другому занятію — сортировкѣ перьевъ. Ея любимецъ, воронъ, сидя на ея плечѣ, изрѣдка щекоталъ клювомъ ея щеку, но не могъ отвлечь ея вниманія отъ книги. Высокій лобъ, обрамленный сѣдѣющими волосами, свѣжій, несмотря на года, цвѣтъ лица и выраженіе энергіи и дѣятельности дѣлали ее моложе и пріятнѣе, чѣмъ можно было предположить сразу, увидѣвъ ея крупныя и рѣзкія черты.

Терпѣніе Коннора начинало истощаться, а яйца стыть. Онъ наклонился немного впередъ и, дунувши на столъ, направилъ цѣлое облако перьевъ въ лицо кузины, удивленно поднявшей глаза, точно мысль ея возвращалась такъ издалека, что ей надо было время, чтобы опомниться. Конноръ началъ разговоръ:

— И такъ, знаменитый кабріолетъ разлетѣлся въ дребезги? Кто правилъ, первый министръ? Не случилось несчастій съ людьми?

— Да, Петеръ былъ со мною. Что ни говори, Конноръ, кабріолетъ о трехъ колесахъ отличное изобрѣтеніе, и если бы не было маленькаго недостатка въ конструкціи… Я только ушиблась немного. Отчего ты не входишь завтракать? Какимъ образомъ явился ты такъ рано?

— Элленъ посовѣтовала мнѣ проѣхаться. Отъ насъ возвращалась телѣжка и я пріѣхалъ въ ней. Я голоденъ и не отказался бы позавтракать… если бы нашелся вашъ знаменитый пирогъ съ рыбой…

Анна засмѣялась и приказала подать пирогъ, замѣтивъ:

— А ты кстати пріѣхалъ! Я собираюсь чистить прудъ; его спускаютъ сегодня, такъ что будетъ большая рыбная ловля. Такъ какъ я не могу смотрѣть за этимъ сама…

— То есть Петеръ Линчъ…

— Онъ въ грустномъ или раздраженномъ настроеніи, какъ хочешь. Я рѣшила раздать рыбу тѣмъ женщинамъ, которыя умѣютъ ее порядочно варить. Пусть на себя пеняютъ плохія поварихи!

— А кто будетъ судить, хорошо ли приготовлено? Неужели вы попробуете всѣ кушанья?

— Нѣтъ, дерзкій мальчикъ, мужья будутъ судьями, и тѣ, которые оклеветали женъ, будутъ наказаны. Подѣломъ будетъ! Убирайся на прудъ; у меня сегодня еще много дѣла.

Анна взялась за свою книгу, но ее сейчасъ же прервали опять. Домъ Доброй Удачи находился на дорогѣ всѣхъ идущихъ и возвращающихся изъ Ущелья и никто не проходилъ, не остановившись около маленькаго мостика, перекинутаго черезъ ручей, чтобы посовѣтоваться съ миссъ или разсказать ей свои дѣла. Дѣти приносили плоды, которые набрали въ горахъ, и хорошо работавшіе получали кусокъ бѣлаго хлѣба. Мужчины отдавали ей полученныя на ярмаркѣ деньги, а женщины — свою выручку за скромныя ремесленныя издѣлія. Она была общимъ казначеемъ и совѣтчицей, мирила родителей съ дѣтьми, мужей съ женами на цѣлую полумилю въ окружности.

— Ахъ, миссъ, — говорила ей утромъ сосѣдка, которую наканунѣ побилъ мужъ, — какъ у васъ тихо тутъ, никто васъ не мучаютъ! Если бы знать въ молодости!…

— Это правда, милая моя, — возразила Анна ласковымъ тономъ, — и если у меня было меньше счастья, чѣмъ у васъ, то и меньше горя. Но послушайтесь, все-таки, моего совѣта: ласково встрѣтьте сегодня вашего мужа и, вернувшись домой, приготовьте хорошенько рыбу, которую я вамъ дала. Вы увидите, все у васъ пойдетъ хорошо сегодня же.

Конноръ былъ въ своей стихіи на берегу пруда и не торопился разсказывать про свои продѣлки кузинѣ Аннѣ. Та терпѣливо ждала признаній. Насталъ вечеръ; въ домѣ все успокоилось. Конноръ забавлялъ Анну разсказами, подражая голосу и манерамъ дяди; она устала смѣяться и опустилась на подушку, когда юноша неожиданно сказалъ:

— Помните, Анна, мы принесли разъ съ пруда множество раковинъ, которыя вамъ для чего-то понадобились? Въ нѣкоторыхъ раковинахъ были еще улитки. Я помню, мы положили ихъ въ чашку съ соленою водой, а на другой день онѣ подрались и умерли. Вы сказали, что это наша вина и что злыя созданія, запертыя вмѣстѣ, непремѣнно растерзаютъ другъ друга.

— Да, а что?

— Я знаю людей, похожихъ на улитокъ. Лучше имъ не оставаться долго вмѣстѣ или слишкомъ близко, лучше ихъ разъединить, безразлично какъ.

— Безразлично? Это слишкомъ, — замѣтила Анна.

— Видите ли… — началъ Конноръ, но въ ту же минуту раздался звонокъ къ молитвѣ и служанки въ бѣлыхъ чепцахъ вошли въ комнату. Случай облегчить совѣсть пропалъ для молодаго человѣка. Но онъ не былъ огорченъ этимъ: Анна не оставила бы его въ покоѣ, пока онъ не отдалъ бы Ликтора Пельгаму.

VI.

Конноръ уже два дня гостилъ у кузины, когда увидалъ отца, спускающагося въ Ущелье.

— А! вотъ отецъ ѣдетъ къ вамъ! — воскликнулъ онъ. — Я бѣгу въ каменоломню; онъ всегда радъ случаю поговорить съ вами наединѣ.

— О, Конноръ! ты надѣлалъ глупостей, которыхъ стыдишься теперь! Отчего ты не сказалъ мнѣ правды, вмѣсто того, чтобы выдумывать какіе-то пустяки?

— Я приду, когда меня позовутъ, а вы не забудьте про улитокъ, кузина Анна. Вы увидите, что я правъ.

— По-твоему, ты всегда правъ, Конноръ!

Но, увидѣвъ, какъ приближался Дали, какъ онъ сидѣлъ на лошади, Анна поняла, что его безпокоитъ что-нибудь болѣе серьезное, чѣмъ школьническая продѣлка сына, тѣмъ не менѣе, первыя слова ея касались Коннора.

— Вы не безпокоились, Дэрмотъ? Вы знали, что Конноръ, здѣсь?

— Да, Элленъ сказала намъ. Онъ очень дурно поступилъ и я сердитъ на него; новости,^которыя я сообщу ему, огорчатъ его гораздо больше, чѣмъ мое недовольство, но все въ свое время. Мнѣ надо поговорить съ вами, Анна, такъ, чтобы никто не мѣшалъ намъ.

— Я уже относительно этого отдала приказанія Петеру.

— И отлично. — Дали началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, открывая и закрывая книги, смотря въ окно, и, наконецъ, остановился передъ диваномъ миссъ О’Флаэрти.

— Кузина Анна, вы хорошо поступили двадцать лѣтъ назадъ, отказавъ мнѣ.

— Кузенъ Дэрмотъ, — отвѣтила она, — вы были не въ своемъ умѣ двадцать лѣтъ назадъ, когда хотѣли жениться на дѣвушкѣ старше васъ и которой вы не любили, чтобы только избавитьсяотъ труда руководить собственною жизнью.

— Но я васъ любилъ, Анна; я думалъ это, по крайней мѣрѣ, я часто повторялъ вамъ это и если бы вы знали, что я сдѣлаю изъ своей жизни, вы бы согласились хотя бы изъ состраданія.

— Никогда, я слишкомъ уважаю васъ. Но зло, о которомъ вы говорите, которое я признаю въ извѣстной мѣрѣ, — можно ли его исправить теперь? Такъ зачѣмъ же говорить объ этомъ?

— И я не могу даже жаловаться вамъ, Анна, — вамъ, у которой никогда въ жизни не было большаго горя.

— Всѣ говорятъ мнѣ это, — замѣтила Анна съ улыбкой.

— И въ другой надеждѣ вы разочаровали меня, Анна.

— Я?… какимъ образомъ?

— Когда я привезъ сюда мою молодую жену, я разсчитывалъ, что вы возьмете ее за руку, чтобы облегчить ея первые шаги, и сообщите ей ваше умѣнье управлять дѣлами; думалъ, что вы будете идти рука объ руку, какъ сестры.

— Позвольте вамъ замѣтить, что это была чисто-мужская фантазія, мой дорогой Дэрмотъ. Ваша жена никогда не могла избавиться отъ ужаснаго впечатлѣнія, которое я произвела на нее въ первый разъ въ своемъ платьѣ, вытканномъ и сшитомъ здѣсь, на мѣстѣ, среди болота, окруженная шумливаго половиной населенія Ущелья. Вамъ слѣдовало бы познакомить насъ при болѣе благопріятныхъ условіяхъ.

— Я хотѣлъ ей показать, какимъ образомъ вамъ удалось водворить порядокъ среди безпорядка и управлять тѣмъ, чѣмъ, казалось, управлять невозможно. Такъ какъ цѣль у васъ одна, то почему ей было не воспользоваться вашимъ опытомъ?

— Цѣль у насъ вовсе не одна, мой милый другъ. Я не знаю, кто сказалъ, что старыя дѣвы остаются всегда немного дѣтьми. Я старое дитя, управляющее другими дѣтьми, не ожидая отъ нихъ многаго и не разочаровываясь ихъ фантазіями и капризами. Ваша жена привыкла, чтобы ей служили мужчины и женщины уже взрослые, она требовательнѣе меня.

Благодарю за такое философское объясненіе всѣхъ нашихъ внутреннихъ неурядицъ; васъ, значитъ, не особенно удивитъ то, что я вамъ сообщу. Я удаляюсь, перехожу въ разрядъ отсутствующихъ помѣщиковъ. Убѣжденный въ собственной неспособности моимъ шуриномъ, уличенный женою въ эгоизмѣ, я рѣшилъ довѣрить свое имѣніе управляющему-англичанину, который поселится въ замкѣ Дали и попытается получать съ него доходы. Мы поселимся гдѣ-нибудь въ Англіи или въ Европѣ, пока Пельгамъ не достигнетъ совершеннолѣтія… Что же вы ничего не говорите? Вы не напоминаете мнѣ даже моихъ клятвъ не покидать свой край и свой народъ?

— Вы говорите, что дѣло рѣшено? Не слишкомъ ли опрометчиво?

— Не настолько, какъ вамъ кажется. Вы не можете себѣ представить, что такое жить съ человѣкомъ, который постоянно толкаетъ васъ въ одномъ направленіи. Настаетъ моментъ, когда нельзя удержаться отъ желанія покончить эту глухую борьбу, и тогда нанаступаетъ развязка.

— А вы… что будетъ съ вами вдали отъ вашего дома?

— Я буду несчастнымъ, ни на что негоднымъ человѣкомъ, я знаю это заранѣе. Но моя жена говоритъ, что она была несчастна двадцать лѣтъ, и находитъ, что теперь моя очередь.

— Я не могу не думать, что она могла бы быть счастлива, даже еще теперь, если… если бы у васъ хватило духу сдѣлать самому то, что вы поручаете другому..

— Нѣтъ, Анна, я хорошо обдумалъ это: не стоитъ сѣять хорошее сѣмя въ землю, обреченную раздорамъ и смутамъ. Еще долго будетъ произростать жатва зла, что бы ни дѣлали, а у меня не хватаетъ энергіи работать напрасно. Въ тотъ день, когда васъ не станетъ, Анна, Ущелье Фей снова сдѣлается безплоднымъ болотомъ и люди, которыхъ вы стараетесь цивилизовать, падутъ такъ же низко, какъ ихъ сосѣди. Скоро не останется слѣдовъ вашего труда.

— Можетъ быть; но мнѣ какое дѣло? Если я возвращусь къ Тому, Кто далъ мнѣ это имѣніе, представивъ Ему брата или сестру, избавленныхъ отъ зла или страданія моими усиліями» мнѣ больше ничего не надо. Та небольшая доля добра, которую я сдѣлаю, переживетъ такъ же, какъ и зло, о которомъ вы говорите. Я не имѣю права справляться о сборахъ другихъ.

— У васъ руки не связаны, какъ у меня, Анна, и вы не знаете, до чего доходятъ неурядицы, о которыхъ я вамъ говорилъ сейчасъ. Я сообщу вамъ нѣчто хорошенькое о мистерѣ Коннорѣ. Онъ ничего не говорилъ вамъ?

— Нѣтъ, но я надѣюсь, что это одна изъ его обычныхъ шалостей.

— Онъ хотѣлъ, повидимому, только пошалить, но, къ несчастью, шалость была направлена противъ брата, который понимаетъ шутки не лучше своей матери. У Пельгама была собака, присланная изъ Англіи, къ которой онъ очень привязался; собака лаяла на нищихъ, которыхъ много около замка Дали, и, наконецъ, укусила одного изъ нихъ такъ, что сломала ему ногу. Элленъ и Конноръ настаивали, чтобы собаку удалили, Пельгамъ хотѣлъ оставить, что вполнѣ естественно, а я, къ несчастью, былъ слишкомъ занятъ дѣлами, чтобы обратить вниманіе на ихъ ссору. Пельгамъ пригрозилъ брату, а тотъ, рѣшивъ во что бы то ни стало поставить на своемъ, приказалъ ночью украсть собаку и самъ отвелъ ее въ пещеру, гдѣ скрывались два хорошо извѣстные въ округѣ человѣка, Патъ Хоналанъ и Деннисъ Рыжій, которыхъ полиція преслѣдовала болѣе года, чтобы захватить ихъ тайную винокурню. Я чувствую состраданіе къ этимъ негодяямъ, желающимъ только одного: жить по-своему; но мой шуринъ, обманутый ложными указаніями молодаго конюха, участвовавшаго въ тайнѣ Коннора, началъ преслѣдовать другихъ лицъ, невинно заподозрѣнныхъ; полицейскіе агенты послѣдовали его указаніямъ и, въ концѣ-концовъ, открыли не только винокурню и винокуровъ, которыхъ такъ долго искали, но и трупъ собаки Пельгама, которую тѣ, конечно, застрѣлили, какъ только поняли, что полиція напала на слѣдъ. Собака убита, а люди въ тюрьмѣ. Ихъ обвиняли въ кражѣ собаки, но тогда Элленъ рѣшилась разсказать всю правду и сняла съ нихъ это обвиненіе. Вы понимаете, какъ я золъ. Пельгамъ ничего не сказалъ, онъ не зналъ даже преступниковъ, но смерть собаки страшно раздражила его и этой исторіи никогда не забудутъ въ странѣ. Оба мальчика всю жизнь будутъ нести за нее отвѣтственность.

— Конноръ будетъ въ отчаяніи.

— Я думаю. Онъ тысячу разъ дѣлалъ подобныя штуки, но теперешняя была искрой, упавшей на трутъ и взорвавшей бочку съ порохомъ; взрывъ былъ всеобщій. Онъ не могъ сдѣлать ничего лучшаго, чтобы придать вѣсъ доводамъ, которыхъ я никогда не слушалъ. Вчера вечеромъ, послѣ признанія Элленъ, все разразилось сразу: отвращеніе моей жены къ Ирландіи, негодованіе по поводу того, что я порчу младшихъ дѣтей, ужасъ моего шурина, вызванный моимъ мотовствомъ и количествомъ долговъ. Въ концѣ-концовъ, я уступилъ передъ бурей, отъ которой моя маленькая Элленъ пострадала вмѣстѣ со мной. Ее упрекали въ томъ, что она такъ долго хранила тайну Коннора. Если я разбраню хорошенько этбго мальчишку, то только вспоминая, въ какомъ состояніи были глаза Элленъ сегодня утромъ. Ну, такъ если они недовольны ею, пусть попробуютъ сдѣлать изъ нея англичанку, когда мы вернемся, если мы когда-нибудь вернемся, — не будетъ, по крайней мѣрѣ, дѣленія семьи на англійскую и ирландскую. Я болѣе всего ненавижу это.

— А Пельгамъ… что онъ говоритъ?

— Онъ больше молчитъ; этотъ мальчикъ никогда не бываетъ откровененъ со мною. Мать смотритъ только на него и не обращаетъ никакого вниманія на бѣдную Элленъ, которая старается успокоить и тѣхъ, и другихъ… Гдѣ Конноръ? Я хочу взять его съ собой. Я думаю, Петеръ Линчъ найдетъ ему лошадь?

— Онъ въ каменоломнѣ; приказать позвать его?

— Нѣтъ, я самъ пойду туда; прикажите только осѣдлать лошадь.

Погруженная въ размышленія, Анна не замѣтила, какъ пролетѣло время и въ комнату вошелъ Конноръ; его смущенное лицо и усиліе казаться равнодушнымъ подсказали ей, что теперь не время прибавлять свои совѣты къ полученнымъ уже.

— Кузина, — обратился онъ къ Аннѣ, — мнѣ очень досадно, что я не могу принять участія въ передѣлкѣ вашего трехколеснаго кабріолета; въ мое отсутствіе изъ дома успѣли натворить столько глупостей, что мнѣ надо скорѣе ѣхать разбирать ихъ.

— Я хотѣла бы, все-таки, сказать тебѣ нѣсколько словъ, Конноръ. Мужественно неси послѣдствія своего поступка, дитя мое.

— Но, Анна, я, конечно, не предвидѣлъ такихъ послѣдствій.

— Начало ссоры — то же, что прорвавшіяся воды, Конноръ. Думай о злѣ, которое ты сдѣлалъ, и ты съумѣешь простить тѣмъ, кто неправъ противъ тебя и твоихъ друзей.

— Нѣтъ, Анна, — сказалъ юноша, приблизившись къ дивану, — я останусь вѣренъ своимъ друзьямъ и никогда не прощу Пельгаму его презрѣнія къ Ирландіи и ирландцамъ.

VII.

Прошло двѣ недѣли, прежде чѣмъ Анна О’Флаэрти и ея экипажъ были въ состояніи пуститься въ путь по горамъ, раздѣлявшимъ Ущелье Фей отъ замка Дали. Во время длинной и тяжелой дороги Петеръ Линчъ обращалъ вниманіе своей хозяйки на разницу обработки земли въ Ущельѣ и въ сосѣднихъ имѣніяхъ; но такъ какъ дорога тянулась, большею частью, мимо земель Дали, то Анна выслушивала похвальбу своего перваго министра не такъ охотно, какъ обыкновенно, и мысль, что улучшенія, явно необходимыя въ имѣніи ея двоюроднаго брата, будутъ вводиться чужими руками, не доставляла ей никакого удовольствія. Она столько думала о перемѣнахъ, которыя послѣдуютъ въ замкѣ Дали, что была удивлена, увидавъ домъ на своемъ мѣстѣ, всѣ окна съ солнечной стороны открытыми и дворъ, по обыкновенію, наполненнымъ прохожими и слугами. Ей казалось, что домъ уже пустъ.

Небольшая толпа у подъѣзда замка окружала экипажъ, ожидавшій, повидимому, кого-то; мистрисъ Дали стояла тутъ же, опираясь на руку брата, рядомъ съ Элленъ, нагруженной подушками и одѣялами.

Дѣвушка бросилась на встрѣчу кузины.

— О, Анна! — воскликнула она, — наконецъ-то вы пріѣхали! Я такъ просила у мамы, чтобы меня отпустили къ вамъ, но она не хотѣла и, — прибавила Элленъ, понизивъ голосъ, — дядя Чарльзъ былъ въ негодованіи отъ того, что Конноръ скрывался въ Ущельѣ Фей!

Мистрисъ Дали приблизилась, небрежно протянувъ руку гостьѣ. Торжествующая улыбка блуждала на ея тонкихъ губахъ и она, повидимому, забыла о своихъ болѣзняхъ.

— Мы, конечно, не уѣхали бы такъ надолго, не простившись съ вами, — сказала она, — но такъ трудно выбрать свободную минуту, когда приготовляешься къ отъѣзду.

— А кого это вы провожаете сейчасъ? — спросила Анна, не замѣчая, повидимому, какъ раздраженно ударяла по землѣ маленькая ножка Элленъ.

— Мурдоша Малаши въ больницу, — продолжала мистрисъ Дали, бросивъ строгій взглядъ на подушки и одѣяла, выскользнувшія изъ рукъ Элленъ, когда она бросилась на встрѣчу кузины. — Хорошо, что она не одна ходитъ за больными, а то у нея все вылетаетъ изъ головы. Гдѣ вино, которое ты только что выпрашивала у меня? Мнѣ кажется, моя шаль вся промокла.

— Мама, мама, вѣдь, вы дадите мнѣ другую бутылку? — просила Элленъ со слезами на глазахъ. — Я забыла о немъ, я такъ обрадовалась кузинѣ Аннѣ.

— Ну, ну, пустяки, — сказалъ сэръ Чарльзъ, не могшій равнодушно видѣть слезъ въ хорошенькихъ глазкахъ Элленъ. — Пусть она сходитъ за новою бутылкой, а меня представьте, пожалуйста, миссъ О’Флаэрти, о которой я такъ много слыхалъ. Эллепъ хорошая Дѣвочка, изъ которой выйдетъ толкъ, если вы извините ей нѣкоторые промахи.

— Превосходно, сэръ Чарльзъ, — сказала Анна. — Если вы расположены извинять промахи, то мы отлично сойдемся съ вами.

Сэръ Чарльзъ былъ изумленъ. «Она гораздо лучше, чѣмъ я думалъ, — говорилъ онъ себѣ, — Отчего Элеонора такъ ненавидитъ ее?»

Съ своей стороны Анна думала: «Онъ человѣкъ съ предразсудками, но, какъ мужчина, способенъ на справедливость; живи онъ здѣсь двадцать лѣтъ, онъ никогда не пойметъ, какимъ образомъ изъ насъ двухъ одна не можетъ забыть, что другая вышла замужъ за человѣка, котораго она любила, но, тѣмъ не менѣе, отказала ему, тогда какъ та вѣчно помнитъ, что другая отказала человѣку, за котораго она вышла».

Въ эту минуту стоявшая у подъѣзда толпа заволновалась и изъ всѣхъ устъ посыпались слова соболѣзнованія, такъ такъ Мурдошъ Малаши приближался сгорбленный и на костыляхъ, поддерживаемый старою женщиной въ слезахъ.

— Вотъ оно что! — сказалъ сэръ Чарльзъ. — Если бы мѣсяцъ тому назадъ отправили этого мальчика въ больницу, онъ былъ бы совсѣмъ здоровъ теперь; но его оставили здѣсь и двѣнадцать человѣкъ ухаживали за нимъ, всякій по-своему, а теперь приходится, все-таки, отправлять въ больницу, иначе онъ останется калѣкой. Будьте благоразумны, милая моя, — прибавилъ онъ, обращаясь къ бабушкѣ, — вы увидите, что вашего внука вылечатъ.

— Или уморятъ! — воскликнула старушка съ отчаяніемъ. — Вы думаете, я каменная, что запрещаете мнѣ плакать о послѣднемъ ребенкѣ, оставшемся у меня, кромѣ сына, томящагося теперь въ тюрьмѣ по вашей милости? Я прямо говорю вамъ, сэръ и миледи, — и старуха обратилась къ сэру Чарльзу и его сестрѣ, — если бы вы дали ему умереть въ постели, куда его перенесли, послѣ того какъ ваша собака изувѣчила его у вашей двери, это было бы большимъ несчастіемъ для меня, но не было бы горечи и отчаянія въ сердцѣ, какъ теперь!

— Вы были бы тогда неблагодарною, полубезумною старухой, — замѣтилъ сэръ Чарльзъ, не смущаясь. — Вы должны быть благодарны мистрисъ Дали и мнѣ за то, что мы хлопотали, чтобы вашего внука приняли въ больницу, гдѣ его вылечатъ, и мистеру Пельгаму, который взялся платить за него!

— Не бойтесь, ваша милость, ни я, ни мои никогда не забудутъ, кому мы должны быть благодарны за все это! Ошонъ, Ошонъ! И это въ домѣ Дали обидѣли такъ твою вдову и сироту!

— Будетъ тебѣ, старая! — и сэръ Чарльзъ слегка толкнулъ старуху въ спину. — Замолчи, если не хочешь познакомиться съ тюрьмой, гдѣ сидитъ теперь твой сынъ, вмѣсто того, чтобы ѣхать съ внукомъ. Вы пугаете дамъ вашими исторіями.

— Вы можете вести меня куда угодно, — отвѣтила старуха, легко взбираясь на телѣжку, — въ тюрьму или въ больницу, мнѣ все равно. Я сказала то, что накипѣло у меня въ груди и душило, а теперь даже не взгляну на домъ, изъ котораго меня гонятъ.

— Сажайте больнаго въ экипажъ и поѣзжайте! — нетерпѣливо приказалъ сэръ Чарльзъ.

Мурдошъ, блѣдный и задыхающійся, едва^стоялъ на ногахъ, когда двое слугъ взяли его, чтобы положить въ экипажъ. Онъ съ безпокойствомъ оглядывался по сторонамъ.

Элленъ нагнулась къ его уху въ то время, какъ кузина Анна поправляла подушки.

— Вы увидите Коннора въ Балліовенѣ, Мурдошъ; онъ ждетъ на станціи, чтобы помочь вамъ сѣсть въ дилижансъ и проститься съ вами. Онъ, вѣроятно, видѣлъ вашего дядю и разскажетъ вамъ о немъ.

— А другой молодой человѣкъ, миссъ Элленъ? Онъ братъ вамъ и мистеру Коннору. Я хотѣлъ бы сказать ему нѣсколько словъ прежде, чѣмъ я умру.

— Но вы не умрете, Мурдошъ, — воскликнула Анна убѣдительнымъ тономъ. — Вы увидите, какъ вамъ хорошо будетъ въ больницѣ, вы и не подозрѣваете, а черезъ мѣсяцъ я пріѣду, чтобы взять васъ въ Ущелье Фей, если вы не выздоровѣете; тамъ вы непремѣнно ужь поправитесь, тѣмъ болѣе, что будете постоянно имѣть свѣдѣнія о миссъ Элленъ и Коннорѣ.

Лицо больнаго вдругъ просіяло.

— Можетъ быть, я и не умру, такъ какъ миссъ О’Флаэрти говоритъ это, можетъ быть!

— Навѣрное, не падайте духомъ до моего пріѣзда. До свиданія!

Телѣжка медленно покатилась. Мистрисъ Дали обратилась къ брату.

— Пойдемъ, — сказала она, — мнѣ холодно даже на солнцѣ. — Къ счастью, я не суевѣрна, -иначе упреки этой старухи оледенили бы мнѣ сердце.

— Меня возмущаетъ эта дурацкая неблагодарность, — возразилъ сэръ Чарльзъ. — Ее можно встрѣтить всюду среди бѣднаго населенія, даже въ Англіи, но здѣсь, кажется, это общее правило, а еще говорятъ, что здѣшній народъ отличается мягкимъ сердцемъ. Этого я не понимаю.

— Кто бываетъ благодаренъ за добро, которое ему дѣлаютъ противъ воли? — спросила Анна. — Ждите какой хотите другой награды, но не благодарности. Вы въ самомъ дѣлѣ черезъ недѣлю покидаете нашу страну, — обратилась она къ мистрисъ Дали, — и совсѣмъ запустѣетъ вашъ старый домъ?

— Не совсѣмъ: дальній родственникъ сэра Чарльза будетъ управлять имѣніемъ и займетъ часть дома. Благодаря этому, мы можемъ раньше уѣхать. Я очень рада: разставаніе тяжело мужу, а климатъ вреденъ старшему сыну. Вы его еще не видали. Онъ скоро пріѣдетъ съ отцомъ, а вы, надѣюсь, пріѣхали провести у насъ весь день?

Несмотря на такое не особенно любезное приглашеніе, Анна не могла не принять его. Ей хотѣлось бросить послѣдній взглядъ на гостепріимное жилище, гдѣ она такъ часто бывала съ отцомъ еще маленькою дѣвочкой, когда она напрягала всѣ силы, чтобы заставить учиться Дэрмота, лежавшаго около нея на травѣ. Къ этимъ далекимъ воспоминаніямъ присоединялось много другихъ: моментъ, когда она поняла въ первый разъ, какое мѣсто занималъ двоюродный братъ въ ея сердцѣ, и еще болѣе ужасный день, когда она должна была отказать ему на предложеніе, сдѣланное въ припадкѣ отчаянія и отвращенія, чтобы спастись отъ самого себя. А, между тѣмъ, но жалѣла она развѣ, что отказала ему, когда увидала его несчастнымъ вслѣдствіе смерти отца, горя сестры, первой Элленъ Дали, вышедшей замужъ за человѣка, разбившаго ей сердце?

Она вспомнила тотъ день, когда отдавала распоряженія для встрѣчи молодой англичанки, на которой женился Дэрмотъ, — день, когда Дэрмотъ пріѣхалъ ей сообщить о рожденіи старшаго сына; какъ росли дѣти, мало-по-малу занимая первое мѣсто въ ея сердцѣ, такъ что ей показалось естественнымъ слѣдствіемъ ея мыслей, когда мистрисъ Дали взяла ее подъ руку съ необычною для нея привѣтливостью.

— Если дѣти заговорятъ съ вами, постарайтесь убѣдить ихъ въ необходимости отъѣзда. Вы имѣете большое вліяніе на Элленъ. Объясните ей, насколько ея грусть дурно дѣйствуетъ на отца; я уже не говорю о себѣ.

— Но почему? — воскликнула Анна. — Что можетъ больше утѣшить Элленъ, какъ не сознаніе, что она можетъ доставить вамъ удовольствіе?

— Я не привыкла жаловаться, — замѣтила мистрисъ Дали, — я не умѣю выражать то, что чувствую.

«Даже дочери? Какая странная болѣзнь, эта сдержанность!» — думала Анна въ то время, какъ Элленъ завладѣла ею и увлекла въ садъ.

— Пойдемте наверхъ, на любимое мѣсто прогулки тети Элленъ, подальше отъ маминыхъ клумбъ! Я задыхаюсь, мнѣ надо воздуха. Если бы вы знали, каково это обдумывать каждое свое слово, Анна, или замѣчать, что говоришь только глупости! Дядя Чарльзъ и Пельгамъ стараются полюбить меня, я вижу это, но они находятъ меня невыносимой, а глаза мамы, болѣе чѣмъ когда-нибудь, видятъ только мои недостатки. Неужели вы думаете, что я смогу жить тамъ и не умру, не увидавъ, какъ тѣнь отъ горъ ложится на наше милое озеро?

— Нисколько не думаю, — отвѣтила Анна, — если ты хорошая ирландка, какой я тебя считаю, достаточно мужественная, чтобы стыдиться только зла и не обращать вниманія на маленькія насмѣшки.

— Я боюсь насмѣшекъ, — отвѣтила Элленъ, — я думаю, что ни одинъ изъ Пельгамовъ не умѣетъ смѣяться. Но меня убиваетъ мысль, что мой братъ, родной братъ, стыдится меня, и что я раздражаю его всегда въ ту минуту, когда больше всего стараюсь ему нравиться.

— Старайся сначала служить ему болѣе, чѣмъ нравиться, дитя мое, — сказала Анна. — Дорогая Элленъ, говорятъ, что ты похожа на меня, и это радуетъ тебя. Мнѣ въ жизни пришлось научиться служить болѣе, чѣмъ нравится; можетъ быть, то же придется и тебѣ.

— И вамъ, Анна, тоже приходилось учиться?

— Да, и въ отношеніи тѣхъ, кого я больше всего любила. Если бы ты знала, отъ сколькихъ огорченій избавляешься, если служишь другимъ, не заботясь о томъ, что они думаютъ о тебѣ!

— Я понимаю, но я такъ люблю всѣмъ нравиться! Мнѣ дорогъ здѣшній обычай говорить это въ глаза. Дядя Чарльзъ и мама говорятъ, что это сплошная ложь, но я не вѣрю и я не знаю, что со мной будетъ въ ихъ Англіи, гдѣ каждый говоритъ, что думаетъ, и дѣлаетъ, что рѣшилъ, безъ лишнихъ разговоровъ, по словамъ Пельгама. Анна, — продолжала дѣвушка, — видите вы эту тропинку, идущую подъ гору, въ тѣни? Такъ буду и я идти во все время нашего отсутствія и ни одинъ лучъ солнца не освѣтитъ меня.

— Посмотри выше, сколько блеску на тропинкѣ, когда она достигаетъ вершины горы! Путь теменъ, но онъ ведетъ на высоту. Если тебѣ нравятся аллегоріи, Элленъ, то думай, по крайней мѣрѣ, всегда о свѣтлой высотѣ.

Элленъ молча любовалась озеромъ и горами.

— Вы правы, Анна, — проговорила она, — я буду вспоминать все это, когда буду далеко, и это поможетъ мнѣ. Я скажу себѣ: только часть пути темна, свѣтъ солнца наверху; но сколько времени надо, чтобы добраться до него?

— Можетъ быть, цѣлую жизнь, дорогое дитя, — замѣтила Анна. — Но все равно, стой твердо лицомъ къ свѣту, и тѣнь не повредитъ тебѣ. Вотъ проповѣдь, вполнѣ достойная Ущелья Фей!? Вернемся домой: мнѣ надо ѣхать, а я еще хочу проститься съ твоимъ отцомъ.

Аннѣ хотѣлось кончить разговоръ, такъ какъ въ глубинѣ сердца? она не сочувствовала рѣшенію брата, но онъ былъ слишкомъ поглощенъ подробностями разбирательства въ балліовенскомъ судѣ, на которомъ только что присутствовалъ.

— Пельгамъ похожъ на мать, правда, и я часто задаю себѣвопросъ, какъ уживется онъ съ здѣшнимъ населеніемъ. Его показаніе было прекрасно, коротко, ясно и просто, но онъ смотрѣлъ прямо впередъ на адвоката, спрашивавшаго его, не поворачивая головы по сторонамъ, и я слышалъ, какъ говорили въ толпѣ, въ которой я находился: «Холодный, сухой, черствый, какимъ еще небылъ ни одинъ изъ Дали». Конноръ былъ гораздо болѣе взволнованъ, чѣмъ братъ, хотя и у того, когда я поздоровался съ нимъ, войдя въ судъ, рука была холодна, какъ ледъ. Но младшій сбивался, бормоталъ, его не было слышно до тѣхъ поръ, пока Деннисъ не протянулъ къ нему руки съ скамьи подсудимыхъ и воскликнулъ: «Говорите смѣло, мистеръ Конноръ, такъ какъ вамъ извѣстна истина и вы жалѣете тѣхъ, кто вѣрилъ вамъ». Тогда Конноръ повернулся къ обвиняемымъ, и я думалъ, что онъ заплачетъ; но онъ справился съ собою, и хорошо было послушать, какъ ловко онъ отвѣчалъ. Я думаю, что онъ не сказалъ ни одного слова неправды, но оборотъ, который онъ придавалъ дѣлу, манера разсказывать измѣняли, конечно, характеръ, тогда какъ въ разсказѣ Пельгама была только голая правда. Я думаю, впрочемъ, что онъ не сказалъ бы иначе, если бы долженъ былъ разбить самое близкое ему сердце.

— Вотъ характеры, которые я уважаю! — воскликнула Анна. — Я слишкомъ хорошо знаю, какъ мы здѣсь, въ Ирландіи, склонны искажать факты, не зная даже иногда, лжемъ мы или нѣтъ. Но показаніе Коннора въ пользу обвиняемыхъ должно было встрѣтитьобщее сочувствіе?

Да, въ противуположность показанію Пельгама. Увѣряювасъ, впечатлѣніе этихъ событій не изгладится никогда, пока будутъ живы мои сыновья.

— Если бы они захотѣли, — продолжала Анна, — они могли бы быть такъ полезны другъ другу.

— Если бы захотѣли! — повторилъ Дэрмотъ Дали. — Но какъ соединить ледъ и пламя? Я стремлюсь къ этому девятнадцать лѣтъ, съ того дня, когда, проходя мимо открытаго окна въ Пельгамъ-Куртѣ, увидѣлъ дѣвушку съ спокойнымъ лицомъ и возмечталъ вызвать улыбку на ея устахъ. Покинуть все это страшно тяжело, — воскликнулъ онъ, окидывая взглядомъ разстилающійся кругомъ пейзажъ, — это величайшая жертва, но я, безумецъ, утѣшаюсь перемѣной, которую совершитъ въ Элеонорѣ эта уступка. Можетъ быть, юна будетъ лучше со мною, когда разлучитъ меня со всѣмъ, что не юна. Я предполагаю, что это въ характерѣ женщинъ.

Анна подумала, что это не въ ея характерѣ, но замѣтила вслухъ:

— Я очень рада, что вы мнѣ сказали это. Это объясняетъ мнѣ многое и, знаете ли, даетъ надежду, что Пельгамъ можетъ оказать на брата вліяніе, полезное имъ обоимъ. Вы знаете по опыту, какое вліяніе можетъ имѣть сдержанный и настойчивый характеръ на совершенно противуположную натуру. Вы знаете, въ вашемъ роду были братья, жертвовавшія жизнью другъ за друга.

— Вы всегда возвращаете мнѣ бодрость, Анна. Что станется со мной, когда васъ не будетъ, чтобы ободрять меня?

— Ну, прощайте, пора, лошадь давно готова. Не провожайте меня до экипажа; Петеръ такъ возмущенъ тѣмъ, что вы покидаете страну, что способенъ сдѣлать такъ, чтобы лошадь начала бить, если вы будете стоять рядомъ.

VIII.

Послѣ отъѣзда семейства Дали изъ Ирландіи миссъ О’Флаэрти почти не выѣзжала изъ своего Ущелья Фей, за то мысли ея такъ часто улетали въ разныя страны, откуда приходили письма Элленъ, что она говорила иногда Мурдошу Малаши, котораго взяла къ себѣ въ услуженіе послѣ его выхода изъ больницы, что она не знаетъ, гдѣ больше живетъ, въ Англіи или Ирландіи.

Часто доходили до нея слухи о нововведеніяхъ въ замкѣ Дали, производимыхъ Джономъ Торнлей, управляющимъ, присланнымъ сэромъ Чарльзомъ завѣдывать имѣніемъ зятя.

Анна часто неодобрительно относилась къ мѣрамъ молодаго англичанина и не разъ писала Дали, жалуясь отъ имени фермеровъ и арендаторовъ, такъ что сэръ Чарльзъ Пельгамъ въ свою очередь написалъ миссъ О’Флаэрти, упрекая ее въ томъ, что она распространяетъ недовольство среди окрестнаго населенія, вопреки справедливости и здравому смыслу. Анна только недавно получила юто письмо, когда въ одинъ прекрасный день пріѣхали изъ замка Дали мистеръ и миссъ Торнлей, съ черенками и сѣменами, обѣщанными сэромъ Чарльзомъ хозяйкѣ Ущелья Фей и присланными имъ несмотря на ссору. Анна не особенно любезно приняла эту масличную вѣтвь мира.

«Къ чему этотъ прикащикъ притащился сюда на мѣсто Дэрмота Дали?» — думалаона, съ презрѣніемъ глядя на молодаго англичанина, небольшаго роста, съ не особенно изысканными манерами, но съ умными сѣрыми постоянно бѣгающими глазами, точно онъ съ любопытствомъ изучалъ нравы неизвѣстнаго ему народа. Сестра его казалась такою же любознательной и незначительной, какъ и онъ, и они оба такъ злоупотребили терпѣніемъ Анны О’Флаэрти, что она охотно ударила бы одну о другую ихъ головы въ то время, какъ они разсматривали различныя бездѣлушки мѣстнаго издѣлія, которыми была завалена вся мебель въ ея домѣ.

Послѣ завтрака, который Анна нашла нужнымъ предложить своимъ гостямъ, она повела ихъ осматривать разныя сельско-хозяйскія работы, составлявшія славу Ущелья Фей, и сопровождала ихъ всюду сама, такъ какъ прочла на упрямомъ лицѣ Петера Линча твердое рѣшеніе не давать молодому англичанину ни одного объясненія, ни одной цифры; она часто видѣла Джона Торнлея такимъ удивленнымъ странными отвѣтами ея управляющаго, что начала сама отвѣчать на вопросы Торнлея, переставшаго ей казаться незначительнымъ съ тѣхъ поръ, какъ она разговаривала съ нимъ и могла лучше судить это странное лицо, казавшееся то молодымъ, то старымъ. Ей хотѣлось, чтобы ея земледѣльческое .и экономическое устройство встрѣтило одобреніе со стороны этого свѣдущаго хозяина, такъ какъ Джонъ Торнлей, очевидно, много работалъ надъ вопросами, которыхъ касался. Но по мѣрѣ того, какъ онъ говорилъ, Анна все болѣе ненавидѣла его, такъ какъ каждая излюбленная ею теорія, каждое личное предпріятіе миссъ О’Флаэрти одно за другимъ разбивались неоспоримыми доводами ея собесѣдника. Ей казалось, что она видитъ въ немъ неизвѣстное въ Ирландіи чудовище, называемое «политическою экономіей», блуждающее по странѣ и уничтожающее благороднѣйшія заблужденія, самыя патріотическія иллюзіи относительно всего ирландскаго народа, обрекаемаго на гибель съ тѣмъ, что на трупахъ всѣхъ живущихъ, должно возрости новое племя, одаренное большимъ опытомъ и умомъ и способное возстановить Ирландію изъ развалинъ цѣною горькихъ слезъ и, можетъ быть, крови. До всего этого было мало дѣла Джону Торнлею. Онъ не хотѣлъ зла теперешней Ирландіи, но считалъ ее неизлечимою, и всѣ его надежды возлагались на Ирландію будущаго. Анна О’Флаэрти не была такъ равнодушна, какъ онъ, къ судьбѣ тѣхъ, среди кого она родилась и выросла.

— Вы молоды, — говорила она. — Когда вы будете такъ же стары, какъ я, вы научитесь интересоваться тѣми, кто страдаетъ. вокругъ васъ, настолько, что съ восторгомъ примете самыя практическія и самыя быстрыя мѣры, чтобы помочь настоящему злу, не заботясь о будущемъ благополучіи.

— Это не помѣшаетъ мнѣ предвидѣть отдаленныя послѣдствія и признавать неизмѣнность законовъ, управляющихъ обществомъ.

— Вы говорите объ этихъ законахъ, какъ будто они живые, олицетворенные! — воскликнула Анна въ волненіи. — Я ихъ ненавижу, эти законы; я имъ не вѣрю. Я вѣрю въ Бога и убѣждена, что Онъ не будетъ противиться искреннему желанію дѣлать добро ближнимъ, все равно, согласно оно или нѣтъ съ нѣкоторыми изъ законовъ, о которыхъ вы говорите!

Торнлей пожалъ слегка плечами и лицо его приняло обычное выраженіе. Къ чему излагать великіе соціальные принципы женщинѣ, не желающей признавать ничего, кромѣ собственнаго опыта, и не умѣющей обсуждать соціальныя проблемы, не поддаваясь своимъ личнымъ волненіямъ и симпатіямъ?

Анна молча смотрѣла на Ущелье и разсѣянныя по немъ строенія, когда Джонъ Торнлей наклонился къ землѣ и сорвалъ нѣсколько васильковъ; вплоть до дому онъ разговаривалъ о ботаникѣ, не касаясь больше вопросовъ, вызвавшихъ такое разногласіе между нимъ и миссъ О’Флаэрти.

Войдя въ пріемную, миссъ Торнлей остановилась передъ видѣвшимъ на стѣнѣ портретомъ Элленъ.

— Смотри, Джонъ, — сказала она брату, — вотъ другой портретъ, не лучшій, впрочемъ, той же молодой дѣвушки, головка лоторой висѣла прежде надъ каминомъ въ библіотекѣ замка Дали!

— Прежде? — спросила Анна съ замѣтнымъ негодованіемъ.

— Да, прежде, — отвѣтила миссъ Торнлей. — Мы поселились въ библіотекѣ и мистеръ Дали былъ такъ добръ, что предложилъ намъ сдѣлать въ ней перемѣщенія, которыя мы найдемъ лужными, такъ что мы замѣнили эту плохую картину прекрасною гравюрой, которую мы оба очень любимъ. Я сама отнесла портретъ на чердакъ, очень сухой, такъ что онъ не пострадаетъ отъ такого перемѣщенія.

Торнлей подошелъ къ картинѣ.

— Да, — сказалъ онъ, — это та же дѣвушка, но тотъ портретъ, мнѣ кажется, еще хуже.

— Портретомъ, висѣвшимъ въ библіотекѣ замка Дали, всегда всѣ восторгались здѣсь, — сухо замѣтила Анна.

— Мнѣ кажется, дѣйствительно, что молодой О’Рунъ цѣнилъ его очень высоко, — сказала миссъ Торнлей, съ улыбкой глядя на брата, — и онъ немного сердился на насъ за то, что мы его вынесли; но намъ нужно было хорошее мѣсто для нашей гравюры и мы не подозрѣвали, что совершаемъ преступленіе.

Джонъ и Брэда Торнлей обмѣнивались такимъ образомъ своими замѣчаніями, забывая, что до нихъ царили другіе въ замкѣ Дали. Анна находила, что она держитъ себя отвратительно, и какъ могли они устоять передъ прелестью полугрустныхъ, полувеселыхъ глазъ Элленъ Дали, которыя художникъ, несмотря на свою посредственность, съумѣлъ передать? Этого было уже достаточно, чтобы окончательно уронить ихъ въ глазахъ миссъ О’Флаэрти.

IX.

Около трехъ лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ Дали покинулъ Ирландію, и вѣсти, теперь немного рѣже получаемыя миссъ О’Флаэрти, заставляли ее иногда печально покачивать головой. Родной климатъ не вернулъ здоровья мистрисъ Дали, сдѣлавшейся еще слабѣе и переѣзжавшей съ мѣста на мѣсто, ища точно убѣгавшаго отъ нея облегченія. Конноръ убѣгалъ изъ двухъ колледжей и рисковалъ быть исключеннымъ изъ третьяго, когда отецъ уступилъ, наконецъ, его желанію и помѣстилъ его въ Дублинскій университетъ. Юноша писалъ веселыя письма въ Ущелье Фей, иногда прилагая къ нимъ нумеръ газеты. Въ концѣ длинныхъ столбцовъ почти всегда помѣщались стихи, подписанные: «Конноръ», заставлявшіе Анну при первомъ чтеніи то улыбаться, то плакать; но она никогда не могла перечитать ихъ въ другой разъ, такъ какъ газета моментально исчезала и уже возвращалась въ ея руки со стертою печатью и бумагой, изорванною толпой поклонниковъ Коннора, которымъ Бурдошъ Малаши не могъ отказать въ удовольствіи прочесть его стихи. Впрочемъ, Анна не могла забыть слова, безпрестанно звучавшія въ ея ушахъ, такъ какъ повторяемыя на всѣ голоса они раздавались въ горахъ и въ ущельѣ.

Великій патріотъ О’Конелль какъ разъ въ это время былъ приговоренъ къ тюремному заключенію и все сочувствіе къ нему Коннора выразилось въ стихахъ.

Пельгамъ успѣшно занимался въ Оксфордѣ. «Онъ началъ немного цѣнить меня, — писала Элленъ, — послѣ того, какъ увидалъ, что товарищи, которыхъ онъ приводилъ къ намъ, не всѣ относятся ко мнѣ презрительно, несмотря на мой ирландскій выговоръ. Его товарищи всѣ на одинъ покрой и всѣ похожи на самого Пельгама; мнѣ часто хочется убѣжать, когда они приходятъ, — такъ они надоѣдаютъ мнѣ, — но я не дѣлаю этого потому, что Пельгамъ становится немного любезнѣе со мною, а бѣдная мама веселѣе. О, Анна, я примирилась теперь съ тѣмъ, что они никогда отъ всего сердца не полюбятъ меня и что надо довольствоваться небольшими проблесками расположенія, случайно достающимися на мою долю. Это тяжело, и сердце леденѣетъ у меня иногда отъ одиночества, такъ какъ вы знаете, Анна, Конноръ почти никогда не бываетъ съ нами и, я едва рѣшаюсь признаться вамъ, мы очень мало видимъ папу. Ему нечего дѣлать въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ мы бываемъ, и друзья, которыхъ онъ заводитъ, всѣ — ирландцы, бѣдные и непредставительные. Онъ не знакомитъ насъ съ ними, что очень огорчаетъ меня: я убѣждена, они понравились бы мнѣ больше друзей Пельгама. Впрочемъ, надняхъ онъ позвалъ меня, чтобы познакомить съ бывшимъ врачомъ, докторомъ Линчемъ; я думаю, что онъ родственникъ Петера, такъ какъ жилъ когда-то около Ущелья Фей, зналъ васъ и сказалъ, что я похожа на васъ. Анна, я готова была расцѣловать его! Мнѣ не весело, увѣряю васъ, и на душѣ становится легче только иногда по воскресеньямъ, когда мы ходимъ въ церковь, мама, я и Пельгамъ. Вы знаете, мои братья рѣшились конфирмоваться въ англійской церкви: я такъ рада, хотя это новая преграда между нами и папой. Прежде я не говорила этого, но я завидовала вамъ, Анна, что вы можете молиться вмѣстѣ съ бѣдняками. Теперь, когда я тоже вижу ихъ въ церкви, я лучше начинаю понимать поученія, которыя тамъ получаю».

Письма Дэрмота Дали были еще неутѣшительнѣе, такъ какъ были такъ же грустны, какъ и письма Элленъ, но еще болѣе полны горечи. Онъ все рѣже упоминалъ о возможности возвращенія.

Надѣясь вернуть его на родину, Анна въ каждомъ письмѣ сообщала ему о бѣдственномъ положеніи края и о начавшейся болѣзни на картофелѣ, грозившей голодомъ всей Ирландіи; она писала, что Торнлей не обладаетъ ни достаточною опытностью, ни умомъ, чтобы выпутаться въ подобномъ кризисѣ, и сопровождала свои разсужденія фактами, сообщаемыми ей Петеромъ Линчемъ, но подлежащими большому сомнѣнію и часто совершенно опровергаемыми Торнлеемъ. Вслѣдствіе такого разногласія, во всей странѣ составилось убѣжденіе, что миссъ О’Флаэрти ненавидитъ англичанина, управляющаго мистера Дали, и что сдѣланныя ему непріятности доставляютъ ей удовольствіе. Анна начинала пугаться своей возростающей популярности на рынкахъ и ярмаркахъ, которые она посѣщала вмѣстѣ со всѣмъ населеніемъ Ущелья, такъ какъ къ благословеніямъ, сыпавшимся на нее, всегда присоединялись проклятія «негоднымъ протестантамъ, которыхъ она ненавидѣла въ глубинѣ души также, какъ и они», — увѣрялъ самъ Петеръ Линчъ.

Такимъ образомъ, Анну не удивляло, когда у дверей замка Дали на вопросъ, дома ли мистеръ и миссъ Торнлей, она неоднократно получала отвѣтъ, что никого нѣтъ дома.

Знакомство могло прекратиться, но по мѣрѣ того, какъ бѣдствіе увеличивалось и приходилось придумывать средства помочь возростающей нуждѣ, благотворительные комитеты все чаще соединяли миссъ О’Флаэрти и ея противниковъ, которые не искали ея, но и не избѣгали. Они держались холодно и вѣжливо, какъ люди, совѣсть которыхъ спокойна.

Какъ-то разъ утромъ Анна встрѣтила ихъ у протестантскаго пастора въ Балліовенѣ. Менѣе знакомая съ хозяиномъ дома, чѣмъ англичане, миссъ О’Флаэрти сидѣла послѣ засѣданія немного въ сторонѣ, когда услышала, какъ миссъ Торнлей жаловалась женѣ пастора на то, что по вечерамъ ей приходится долго ждать брата.

— Дни страшно убавляются, — печально замѣтила она, — и я боюсь зимы.

Ее остановилъ взглядъ Джона Торнлея, какъ бы напоминающій о присутствіи миссъ О’Флаэрти. Въ экипажѣ, во время длиннаго переѣзда черезъ горы, Анна думала объ этомъ взглядѣ, ясно показавшемъ мнѣніе Торнлея о ней. Онъ, очевидно, подозрѣвалъ ее въ сочувствіи его врагамъ, можетъ быть, въ заговорѣ съ авторами анонимныхъ писемъ, сыпавшихся къ нимъ, а, между тѣмъ, ничто въ манерахъ брата и сестры не говорило, чтобы они искали у нея поддержки или хотя бы добивались ея нейтралитета, на который они имѣли право разсчитывать. Войдя въ домъ, она увидѣла на столѣ письмо отъ Элленъ и Мурдоша Малаши, вертящагося въ комнатѣ, въ ожиданіи новостей. Анна подняла голову, чтобы успокоить его.

— Всѣ здоровы, — сказала она, — но представьте себѣ, Мурдошъ, какое странное совпаденіе! Они встрѣтили на берегу моря въ Англіи сестру мистера и миссъ Торнлей и, кажется, подружились съ ней.

— Негодные люди они, эти Торнлей! — замѣтилъ Мурдошъ, роняя тарелку, чтобы почесать себѣ въ затылкѣ, — Но какъ это имъ удается быть всюду въ одно время? Не хорошо будетъ для миссъ Элленъ, если она дастъ себя опутать людямъ этой націи, миссъ Анна.

— Я хотѣла бы быть увѣренной, что не дѣлается ничего худшаго, кромѣ заговора мистера и миссъ Торнлей, какъ въ Англіи, такъ и здѣсь, — произнесла Анна съ строгимъ взглядомъ и прибавила: — Знаете вы, гдѣ вашъ дядя, Рыжій Деннисъ? Правда ли, что онъ навсегда покинулъ страну, какъ вы мнѣ сказали?

— Почему я знаю, гдѣ мой дядя съ тѣхъ поръ, какъ, по приказанію мистера Торнлея, разорили его домъ и оставили семью подъ открытымъ небомъ!

— Да, вы мнѣ говорили, что онъ уѣхалъ въ Америку?

— А почему бы нѣтъ?

— Потому что сейчасъ, проѣзжая мимо его хижины въ Лакъ-На-Ноэль, я видѣла свѣтъ въ его домѣ и слышала голоса.

— О, можетъ быть, тамъ собрались мальчики слушать стихи, мистера Коннора.

— Я надѣюсь, по крайней мѣрѣ, что васъ тамъ не было, Мурдошъ: вы знаете, я запрещаю своимъ людямъ участвовать въ тайныхъ обществахъ.

— И хорошо дѣлаете, — замѣтилъ Мурдошъ, подбирая разсыпанные на полу куски хлѣба и подавая ихъ госпожѣ, какъ бы для того, чтобы прекратить непріятный разговоръ; она со вздохомъ продолжала чтеніе письма:

«Вѣдь, говорятъ иногда, что свѣтъ малъ, потому что всегда встрѣчаешь людей, которыхъ зналъ! — писала Элленъ. — Это именно и случилось со мной, къ большому счастію для меня. Скажу вамъ, что я гораздо счастливѣе теперь, чѣмъ въ то время, когда писала послѣднее письмо, не только потому, что Конноръ проведетъ съ нами всѣ вакаціи, но и благодаря знакомству, совершившемуся съ небольшимъ приключеніемъ. Въ Уайтклифъ-Бай много публики и морской берегъ всегда полонъ гуляющими. Конноръ ненавидитъ это людное мѣсто и увлекаетъ меня всегда подальше отъ кормилицъ и нянекъ. Мы бесѣдуемъ и декламируемъ на свободѣ подъ плескъ морскихъ волнъ. Какъ-то надняхъ мы очень расшалились; Конноръ вздумалъ изобразить мнѣ лекціи Дублинскаго университета. Онъ взобрался на утесъ и оттуда началъ представлять поочередно всѣхъ профессоровъ и говорилъ столько глупостей, что я чуть не заболѣла отъ хохота. Вдругъ мы услыхали по ту сторону утеса взрывъ сдерживаемаго смѣха, какъ бы эхо моего. Конноръ бросился по этому направленію и наткнулся на дѣвушку, сидѣвшую у подножія его каѳедры съ большимъ альбомомъ на колѣняхъ. Она покраснѣла не менѣе Коннора и сказала мнѣ:

— Я не хотѣла подслушивать, но я рисовала здѣсь и все слышала. Я не могла удержаться отъ смѣха! — и ей хотѣлось опять разсмѣяться, но Конноръ убѣжалъ, очень сконфуженный, какъ мнѣ показалось. — Правда, что это очень молоденькая дѣвушка, — сказалъ онъ мнѣ послѣ, — но она такая хорошенькая! Мы встрѣтились на слѣдующій день, и много разъ послѣ, всегда съ толпой дѣтей, но не знали, кто она. Мы, можетъ быть, никогда не заговорили бы съ ней, если бы не увидѣли ее въ одинъ прекрасный день уговаривающей двухъ маленькихъ мальчиковъ, не хотѣвшихъ сойти съ большаго камня въ то время, какъ начался приливъ. Она не рѣшалась сходить за ними, боясь испачкать свое бѣдное платье, которое она бережетъ точно шелковое или кружевное. Я сдѣлала знакъ Коннору и черезъ минуту онъ былъ въ водѣ съ обѣими мальчиками подъ мышками. Мы втроемъ отвели ихъ къ теткѣ и дядѣ, съ которыми она живетъ: это было началомъ нашей дружбы, но мы не сразу узнали ея фамилію. Фамилія ея дяди Майнардъ, а ее всѣ зовутъ Лесбія, Бабеть или Бэби. Въ первую минуту Пельгамъ былъ недоволенъ. „Знаете ли вы, по крайней мѣрѣ, что это порядочные люди?“ — спросилъ онъ и его пришлось вести на берегъ, чтобы удостовѣриться, прилична ли наша новая знакомая. Онъ не хотѣлъ согласиться, что она хороша. „Очень обыкновенная“, — объявилъ онъ, а самъ, между тѣмъ, всегда оказывался на ея дорогѣ. У этой Бабетъ такое мягкое сердце, что она не выноситъ, когда кто-нибудь равнодушенъ къ ней, а такъ какъ Пельгамъ имѣлъ, повидимому, намѣреніе устоять передъ ея обаяніемъ, то она была съ нимъ особенно любезна. „Вы развѣ не идете?“ — спрашивала она его, когда мы отправлялись гулять, и, такъ или иначе, Пельгамъ каждый день присоединялся къ намъ. Теперь это дѣло обычное и онъ катается съ нами на лодкѣ, не заставляя себя просить. Конноръ смѣется надъ его стараніями быть любезнымъ и Лесбія потѣшается иногда, но Пельгамъ умѣетъ отвѣчать по-своему, хотя онъ не такъ уменъ, какъ Конноръ. Благодаря этому новому вліянію, мальчики начинаютъ цѣнить другъ друга и мирно жить вмѣстѣ. И, что интересно, Анна, это то, что мы обязаны этою услугой сестрѣ Джона Торнлея, котораго вы мнѣ такъ смѣшно описали. Вотъ исторія ихъ семьи, если вы ее не знаете. Ихъ отецъ былъ близкій родственникъ дяди Чарльза, человѣкъ неосторожный и расточительный, оскорбившій своихъ родственниковъ, мистера и мистрисъ Майнардъ, такъ что они не могутъ слышать его фамиліи, и рады, когда нашу Лесбію зовутъ миссъ Майнардъ, а не миссъ Торнлей. Бѣдная дѣвушка всегда смущается, когда говоритъ объ отцѣ, но мнѣ кажется, по нѣкоторымъ словамъ, вырвавшимся у нея, что старшіе брать и сестра отлично поступили. Они принялись за работу, не знаю какую, чтобы поддержать младшихъ дѣтей, и Лесбія говоритъ о нихъ всегда съ такимъ уваженіемъ и волненіемъ, что у меня является желаніе познакомиться съ ними. У нихъ есть двоюродный дѣдушка со стороны матери, очень богатый человѣкъ, предложившій обезпечить ихъ, если они порвутъ всѣ сношенія съ отцомъ, въ то время еще живымъ, и откажутся носить его фамилію. Они не согласились, такъ какъ отецъ ихъ не сдѣлалъ, въ сущности, ничего дурнаго, и рѣшили оставаться независимыми отъ родственника, заставившаго ихъ мать терпѣть страшную нужду. Они согласились только не отказываться за Лесбію, которой было только десять лѣтъ, и послали ее къ кузинѣ дѣда, мистрисъ Майнардъ, написавъ ему, что Лесбіявыскажетъ свое рѣшеніе, когда будетъ достаточно взрослой, чтобы судить самой. Дѣдушка ничего не отвѣтилъ и Лесбія надѣется, что онъ забылъ объ ея существованіи. Ей не хотѣлось бы разставаться съ братомъ и сестрой, хотя она признается, что богатство представляется ей заманчивымъ. Я разсказываю вамъ все это потому, что это является связью между нами и Торнлеями и заставило ихъ поселиться въ замкѣ Дали. Дядя Чарльзъ принималъ участіе въ спекуляціяхъ, разорившихъ отца, и поведеніе старшаго сына, въ минуту катастрофы, подало ему мысль, что онъ съумѣетъ распутать наши дѣла такъ же искусно, какъ распуталъ свои. Я спросила разъ Лесбію, не было ли это положеніе полезно ея брату, и вдругъ она залилась слезами, протягивая мнѣ письмо сестры, очень уйное и живое, но ясно намекавшее на опасность, ежедневно грозившую, по ея мнѣнію, ея брату. Это всего два или три слова, но они вырвались, очевидно, изъ глубины взволнованнаго сердца. Анна, что это — опасность, заблужденіе, или есть доля правды въ ихъ страхѣ? Я не хочу думать, что это правда, тѣмъ болѣе, что миссъ Торнлей пишетъ, что все ваше вліяніе было направлено противъ ея брата. Но я скажу вамъ, что вы должны сдѣлать, чтобы открыть ей глаза: какъ только вы получите это письмо, поѣзжайте въ 3àмокъ Дали съ Петеромъ Линчемъ и пригласите брата и сестру провести нѣсколько дней въ Ущельѣ Фей; увезите брата насильно, въ случаѣ нужды, и когда они будетъ у васъ, берите ихъ съ собой на всѣ ярмарки и базары, чтобы ваше лицо и Петера Линча было соединено въ представленіи народа съ лицами англичанъ. Тогда вы мнѣ напишете письмо, которое я могла бы показать Лесбіи, чтобы успокоить ее. Никто не устоитъ передъ вашимъ тройственнымъ союзомъ, если вы исполните это до наступленія короткихъ зимнихъ дней, которыхъ такъ боится, повидимому, миссъ Торнлей».

X.

Два дня миссъ О’Флаэрти продолжала свои обычныя занятія съ письмомъ Элленъ въ карманѣ и съ сознаніемъ, что она должна исполнить особенно непріятное для нея дѣло. Не антипатія къ Торнлеямъ останавливала ее, а сознаніе, что она коснется предѣловъ своего вліянія. Анна О’Флаэрти, царица сердецъ, какъ называли ее всѣ въ округѣ, начинала подозрѣвать, что легче ѣхать по теченію, чѣмъ противъ, легче порицать тѣхъ, кто непопуляренъ, чѣмъ защищать и покровительствовать имъ. А, между тѣмъ, раздумывать было некогда, и вотъ, какъ-то въ грозу, Анна приказала Петеру Линчу запречь кабріолетъ о трехъ колесахъ. Маленькія служанки уже приготовляли помѣщеніе для гостей, когда Анна, несмотря на дождь, сама взяла въ руки вожжи, чтобы помѣшать Петеру Линчу положить конецъ ея путешествію, опрокинувъ ее въ первой трясинѣ.

Уже вечерѣло, когда она увидѣла замокъ Дали. Буря пронеслась и заходящее солнце золотило своими лучами деревья и цвѣты. Анна видѣла въ этомъ прекрасномъ вечерѣ счастливое предзнаменованіе. Она твердо рѣшила войти въ библіотеку съ распростертыми объятіями и сразу выразить свое расположеніе и добрыя намѣренія. Она отворила хорошо знакомую ей дверь, сдѣлала нѣсколько шаговъ впередъ и остановилась, точно ее ударили комкомъ снѣга по лицу.

Миссъ Торнлей сидѣла у письменнаго стола, заваленнаго бумагами, поглощенная, повидимому, своею работой. Она медленно поднялась съ удивленнымъ видомъ, устремивъ свои сѣрые глаза на нарушительницу ея покоя, и сдѣлала шагъ на встрѣчу, не протягивая руки.

Невозможно было взять приступомъ ея дружбу и довѣріе.

— Я боюсь, что вышло недоразумѣніе, — сказала она, — вы, конечно, пріѣхали къ моему брату, а его нѣтъ дома. Не знаю, могу ли я служить вамъ чѣмъ-нибудь, но, къ несчастью, я очень занята сейчасъ, — и она бросила взглядъ на письма, разложенныя на столѣ.

— Да, я вижу и очень сожалѣю, — возразила Анна, соображая, что не можетъ же она предложить свои услуги, когда ей самой приходится просить о нихъ. Я долго ѣхала, промокла и устала. Могу я отдохнуть немного у вашего огня?

Миссъ Торнлей отодвинула свои бумаги съ печальною покорностью, затѣмъ придвинула кресло и приказала подать кофе, бесѣдуя о разныхъ пустякахъ и ни на минуту не выходя изъ своей холодной сдержанности.

— Я боюсь, что ваши письма не будутъ кончены, — сказала, наконецъ, гостья, замѣтивъ нѣсколько взглядовъ, брошенныхъ на письменный столъ.

— Это не письма; я переписывала статьи моего брата для Quarterly Review, которыя запоздали. Но все равно, часъ почти уже прошелъ; не стоитъ болѣе говорить объ этомъ.

Разговоръ немного оживился: Анна положила руку на исписанный листовъ и задала нѣсколько вопросовъ. Статья очень хвалила книгу объ Ирландіи. Анна читала эту книгу, и она очень не понравилась ей. Она не могла удержаться отъ нѣкоторыхъ замѣчаній. Миссъ Торнлей возразила, то разсуждая сама, то ссылаясь на нѣкоторыя мѣста въ рукописи, вызывавшія негодованіе миссъ О’Флаэрти. Глаза Бриды Торнлей заблестѣли, блѣдныя щеки покрылись румянцемъ. Вдругъ гдѣ-то далеко въ домѣ пробили часы. Блескъ потухъ въ сѣрыхъ глазахъ, рѣчь застыла на насмѣшливыхъ губахъ и выраженіе мучительнаго безпокойства выразилось на всемъ лицѣ. Анна продолжала говорить, но разговоръ не клеился; миссъ Торнлей отвѣчала односложно; время шло, четверть часа… полчаса… Брида встала и подошла къ окну, затѣмъ открыла его и прислушалась.

«Неужели она проводитъ такъ всѣ дни?» — спросила себя Анна и сердце ея сжалось.

— Вамъ темно будетъ возвращаться, — замѣтила, наконецъ, миссъ Торнлей, когда совсѣмъ стемнѣло.

— Ничего! Петеръ знаетъ каждый камешекъ на дорогѣ; но вы позволите мнѣ дождаться вашего брата?

— Ему грозитъ опасность? Вы пришли меня предупредить? — воскликнула Брида, опираясь на спинку кресла. И въ ту же минуту гдѣ-то вдали, такъ тихо, что едва можно было разобрать, раздался выстрѣлъ.

— Вы слышали? — прошептала миссъ Торнлей.

— Это пустяки, вечеромъ часто слышны странные звуки!

— Но не такіе! Я ни разу еще не слыхала подобнаго. О, отчего Джонъ не возвращается? — и она закрыла лицо обѣими руками.

Наконецъ-то! Раздались мужскіе шаги по песку и отчетливый мужской голосъ, громко отдающій приказанія; послѣдовалъ стукъ въ дверь. Миссъ Торнлей сильно покраснѣла.

— Я съ ума сошла, — сказала она Аннѣ, — и вы были свидѣтельницей моего безумія. Прошу васъ, не говорите ничего брату о моемъ страхѣ. Ему приходится много разъѣзжать и онъ бы напрасно мучился, зная, какъ я безпокоюсь.

Анна успѣла только знакомъ успокоить ее. Миссъ Торнлей бросилась на встрѣчу брату.

— Ты усталъ? Промокъ, Джонъ?

— Промокъ? Конечно, но мои карманы полны: три письма тебѣ, — изъ которыхъ одно отъ Лесбіи, — и книги, какихъ я никогда не находилъ въ балліовенскомъ книжномъ магазинѣ. Журналъ, которому только шесть мѣсяцевъ! Развѣ для этого не стоило промокнуть?

Тонъ былъ веселъ, но въ глазахъ брата и сестры читались другіе озабоченные вопросы и нѣжные отвѣты: «Ты вернулся? Ничего не случилось?» — «Конечно, ничего; зачѣмъ ты безпокоишься такъ?»

Торнлей обратился къ Аннѣ, но сестра хотѣла еще что-то сказать.

— Мнѣ показалось сейчасъ, что я слышала вдали выстрѣлъ? — спросила она дѣланно-равнодушнымъ тономъ.

— Да, вѣроятно, какой-нибудь браконьеръ. Я перескочилъ черезъ заборъ, надѣясь схватить его за шиворотъ, но никого не видалъ.

— О, Джонъ! Какая неосторожность!

— Какая неосторожность? Вѣдь, не могли же меня принять за кролика?

Безпокойство снова появилось въ глазахъ Бриды. Избѣжалъ ли сейчасъ ея братъ смертельной опасности и знаетъ ли онъ это? Аннѣ показалось, что губы его слегка подергивались; она поднялась въ то время, какъ Торнлей говорилъ:

— Я думаю, что это былъ браконьеръ. Во всякомъ случаѣ, этого достаточно съ насъ на сегодня. Нельзя было бы жить, если бы приходилось безпокоиться изъ-за всякаго возможнаго несчастія. Простите, миссъ О’Флаэрти, я пойду освобождать отъ книгъ свои карманы и мѣнять промокшее платье!

Анна не могла долѣе оставаться. Пожимая руку миссъ Торнлей, она пригласила ихъ къ себѣ; но братъ и сестра отказались на-отрѣзъ, такъ что не было возможности настаивать. Опасность была, очевидно, слишкомъ близка и слишкомъ велика для того, чтобы можно было предупредить ее средствами, которыя совѣтовала Элленъ. Другой планъ родился въ головѣ миссъ О’Флаэрти въ то время, какъ она ночью возвращалась въ Ущелье Фей.

XI.

Какъ только затворилась дверь за Анной, Брида Торнлей подошла къ письменному столу, чтобы привести въ порядокъ бумаги, которыя она разбросала въ жару спора; она придвинула въ огню два большихъ кресла и приготовила книги, которыя могли понадобиться вечеромъ Джону. Въ это время мысли Бриды невольно улетѣли къ прошлому, когда они вмѣстѣ съ братомъ боролись за жизнь съ той минуты, какъ умирающая мать передала имъ на руки маленькую Лесбію. Какъ они вмѣстѣ трудились съ этой минуты и сколько мужества, сколько способностей выказалъ ея юный братъ, на котораго Брида мало-по-малу привыкла опираться; когда они были еще всѣ вмѣстѣ., прежде чѣмъ смерть похитила нѣкоторыхъ членовъ семьи, какъ они наслаждались вмѣстѣ первымъ пониманіемъ литературы, ученьемъ сообща и первыми успѣхами Джона, какъ критика! Братъ былъ для нея всѣмъ, и она знала это. Она не желала иного счастья, какъ только жить съ нимъ, быть ему полезною. Но почему онъ не возвращается? Поздно уже! Онъ, навѣрное, проголодался!

Брида встала, чтобы позвать его, когда онъ вошелъ съ сверкающими глазами, взволнованный.

— Брида, я долженъ сообщить тебѣ кое-что! — крикнулъ онъ сестрѣ.

Дѣвушка подняла глаза, воскликнувъ съ ужасомъ:

— Ахъ, этотъ выстрѣлъ! Я такъ и знала!

— Нѣтъ, нѣтъ, совсѣмъ не то; я сказалъ тебѣ то, что зналъ, и, право, ты напрасно такъ мучаешься. Дѣло идетъ о болѣе важномъ, касающемся насъ однихъ!

— Такъ, значитъ, это Лесбія? Она поссорилась съ мистрисъ Майнардъ, она кокетничала, неосторожно дала слово и тебя просятъ вступиться?

— Такъ, мысли женщинъ, даже самыхъ умныхъ, сейчасъ же обращаются къ любви и замужству!

— Ахъ, если бы ты прочиталъ послѣднія письма Лесбіи такъ же внимательно, какъ читала я, ты замѣтилъ бы возростающее въ ней отвращеніе къ корзинѣ со штопаньемъ!

— Это-то безпокоитъ тебя? Ну, такъ есть другой способъ, кромѣ замужства, избавиться отъ этой скуки. Брида, нашъ дѣдушка, Джонъ Майнардъ, умеръ.

— Умеръ! Онъ былъ очень старъ! Неужели онъ умиралъ одинъ? Когда это случилось?

— Не знаю точно. Его повѣренный, Джемсъ Анкеръ, присутствовалъ при его смерти во Флоренціи, куда тотъ вызвалъ его, и онъ-то и пишетъ мнѣ по поводу завѣщанія.

— Какъ же распорядился онъ своимъ состояніемъ, Джонъ? Умеръ онъ богатымъ или бѣднымъ? Раздѣлилъ онъ свое состояніе поровну между всѣми родственниками, какъ тѣ разсчитывали, за исключеніемъ насъ двухъ, или же оставилъ все на больницу?

— Онъ оставилъ состояніе, значительно большее, чѣмъ можно было ожидать, и все оно достается одному лицу.

— И тебѣ… тебѣ написалъ повѣренный? — воскликнула Брида, покраснѣвъ.

— Да, мнѣ, но не для меня, Брида. Все состояніе дѣдушки переходитъ къ Лесбіи.

Миссъ Торнлей схватила себя за голову обѣими руками.

— Я не могу этого понять, Джонъ. Я не могу повѣрить… Бабетъ, наша бѣдная Бэби!

— Не такая ужь бѣдная! Ей не придется теперь штопать чулокъ. Она богатая наслѣдница.

— Какъ я бы хотѣла видѣть ея лицо, когда она узнаетъ эту новость! Семь лѣтъ мы ее не видали! Джонъ, по крайней мѣрѣ, разлука кончится теперь, не правда ли?

— Конечно. Мы ея опекуны, ти и я. Это служитъ доказательствомъ того, что дѣдушка, несмотря на все свое негодованіе, въ душѣ одобрялъ нашъ поступокъ. Впрочемъ, онъ оставилъ намъ по сто тысячъ франковъ каждому и десять тысячъ франковъ ежегодныхъ, какъ опекунамъ надъ состояніемъ Лесбіи, пока она не выйдетъ замужъ.

— А! плата за попеченія о сестрѣ, о которой мы заботимся съ пяти лѣтъ! Какая странная фантазія!

— Вѣроятно, это актъ справедливости, успокоившій совѣсть старика. Надо принять такъ, какъ онъ сдѣлалъ. Майнарды, также какъ и мы, получаютъ сто тысячъ франковъ.

— Они будутъ недовольны, что ихъ Сандрильона такъ возвысится надъ ними. Если бы онъ захотѣлъ и если бы зналъ, сколько благодарныхъ сердецъ могло бы окружать его до конца жизни!

— Это правда, но объ этомъ не слѣдуетъ думать теперь, когда его уже нѣтъ въ живыхъ. Мы напишемъ Лесбіи, чтобы она пріѣзжала какъ можно скорѣе.

— Да, ей будетъ теперь не хорошо въ Уайтклифѣ. Мистрисъ Байнардъ не проститъ ей, что она похитила состояніе у ея возлюбленныхъ сынковъ! Помнишь, семь лѣтъ тому назадъ, когда мь рѣшились разстаться съ ней, какъ я была несчастна?

— Да, конечно, тебя это огорчало болѣе, чѣмъ мысль отказать? ея отъ богатства дѣдушки. Но ты, вѣдь, никогда не жалѣла обі этомъ, не правда ли?

— Никогда, до сегодняшняго вечера, даже и послѣ того, какъ мы узнали о смерти отца въ Канадѣ, съ которымъ не видались, до сегодня… если бы мы не приняли такого рѣшенія, все громадной состояніе было бы твое. Или если бы онъ призналъ несправедливость своего требованія…

— Это было бы дурнымъ примѣромъ. Лучше знать, что рѣшенія безповоротны и что надо терпѣть всѣ ихъ послѣдствія. Если бъ я наслѣдовалъ это состояніе, я сдѣлалъ бы нѣчто, чего ты не одобрила бы…

— Что же?

— Я купилъ бы эту землю у мистера Дали и поселился бы въ Ирландіи.

— Чтобы черезъ три мѣсяца быть убитымъ гдѣ-нибудь изъ-за забора? Я бы не допустила этого.

— Нѣтъ, ты. знаешь, что я могу быть упрямымъ при случаѣ.

— А! ты выучилъ меня не завидовать богатству Лебсіи. Впрочемъ, намъ не удастся удержать ее здѣсь. Тебѣ придется отказаться отъ твоей должности. Не получаетъ ли каждый изъ насъ по сто тысячъ франковъ? Да мы страшные богачи и ты можешь посвятить себя литературнымъ занятіямъ, которыя ты больше всего любишь.

— Все это видно будетъ послѣ. Первымъ дѣломъ надо написать Лесбіи и Майнардамъ.

— Да, если мистрисъ Майнардъ узнаетъ первая, бѣдной дѣвочкѣ придется провести нѣсколько непріятныхъ минутъ; мнѣ кажется, она была не особенно счастлива у нашихъ милыхъ родственниковъ.

— Должно быть, она вышла не дурна: у нея были прекрасныя каріе глаза; но мнѣ кажется, что твои мнѣ, все-таки, нравятся больше, Брида!

— Мои, на моемъ блѣдномъ лицѣ? — и миссъ Торнлей покраснѣла, точно молоденькая дѣвушка.

— Да, твои, которые мнѣ говорятъ, что я хочу знать. Я не занятъ постоянно, какъ ты, составленіемъ проектовъ будущаго: я счастливъ, живя общими интересами и мыслями съ тобой, и желаю только, чтобы всегда продолжалось такъ же.

— О, Джонъ, я богаче Лесбіи! Я тоже не желаю ничего другаго.

— А теперь я голоденъ, — сказалъ Торнлей. — Спроси чаю, а послѣ мы напишемъ письма, которыя превратятъ нашу Сандрильону въ принцессу.

— Мы возвѣстимъ ей о золотомъ платьѣ, волшебной колесницѣ и хрустальныхъ башмачкахъ; принца же надо подождать, его еще нѣтъ, да и ей только семнадцать лѣтъ. Трудно будетъ защитить ее отъ искателей богатства, не раздражая и не оскорбляя ея напрасно; теперь, можетъ быть, съ ней будетъ больше хлопотъ, чѣмъ въ то время, когда ты взялъ ее, рыдающую, отъ смертнаго одра нашей матери.

— Ну, если мы начнемъ предвидѣть будущее, то сдѣлаемся мрачны, а надо чтобы наши письма были полны сочувствія и радости. Нельзя терять времени, почтальонъ скоро придетъ.

Письма были написаны и Брида въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ поселилась въ замкѣ Дали, побѣжала сама къ оградѣ, на встрѣчу почтальону, чтобы передать ему письма и поторопить, чтобы онъ не опоздалъ къ балліовенскому дилижансу. Почтальонъ увѣрялъ въ своей аккуратности и, говоря, уронилъ сумку, такъ что письма разсыпались по дорогѣ. Собирая ихъ, Брида не могла не замѣтить, что одно изъ писемъ было адресовано въ тотъ же маленькій портъ въ Англіи, куда отправлялись и ея письма. Это письмо было написано Анной О’Флаэрти сейчасъ же по возвращеніи домой и заключало въ себѣ совѣтъ Дэрмоту Дали вернуться въ Ирландію. Анна сообщала, какой опасности подвергаетъ онъ своимъ отсутствіемъ англійскаго управляющаго и описывала взволнованное состояніе населенія въ его владѣніяхъ.

XII.

«Одно письмо мамѣ, четыре папѣ и два Бабетъ! Ахъ, ужь и подождетъ же она своихъ въ наказаніе за то, что помѣшала мнѣ бѣгать въ саду по дождю!» — пробормоталъ Вальтеръ Майнардъ, взявъ письма у почтальона у двери.

Онъ раздалъ всю корреспонденцію, а письма Лесбіи сунулъ въ карманъ панталонъ. Дѣвушка цѣлую недѣлю не получала извѣстій и удивлялась молчанію Бриды. Крупная слеза скатилась изъ ея глазъ на тетрадь втораго Майнарда.

— Вотъ изъ-за тебя теперь у меня большое пятно! — крикнулъ мальчикъ со злостью. — Мама, посмотри, Бабетъ плачетъ, какъ настоящее дитя!

Мистрисъ Майнардъ оторвала глаза отъ письма; она казалась немного удивленной и взволнованной.

— Молчи, злой мальчишка! Какъ тебѣ не стыдно такъ мучить кузину Лесбію? — сказала она. — Позови Вальтера брать урокъ.

— Бобъ не виноватъ, — воскликнула Лесбія, успокоенная вдругъ этимъ проблескомъ расположенія. — Но, тетя, развѣ Вальтеръ долженъ писать сегодня? У меня такъ устали руки водить пальцы Бобби; я лучше чѣмъ-нибудь другимъ займусь съ Вальтеромъ! — Она приблизилась къ окну, не дождавшись отвѣта. Мистрисъ Майнардъ снова погрузилась въ чтеніе письма.

«Мы очень заняты здѣсь новостью о смерти вашего дяди во Флоренціи, — писала одна изъ ея подругъ. — Говорятъ, онъ оставилъ пять или шесть милліоновъ кому-то изъ своихъ внуковъ или внучекъ. Мы надѣемся, что рѣчь идетъ объ одномъ изъ вашихъ мальчиковъ»."

Пальцы мистрисъ Майнардъ вертѣли письма, лежавшія на каминѣ. Въ нихъ несомнѣнно заключалась новость, но докторъ Майнардъ уѣхалъ съ утра на цѣлый день и не позволялъ никому прни касаться къ своимъ письмамъ. Мать припоминала послѣднее посѣщеніе Джона Майнарда, пріѣзжавшаго нарочно въ Уайтклифъ провести у нихъ вечеръ. Кто изъ дѣтей привлекъ его вниманіе? Она помнила только одно: передъ самымъ отъѣздомъ старикъ взялъ за подбородокъ Лесбію, дѣвочку лѣтъ тринадцати, въ то время совсѣмъ некрасивую, и спросилъ ее: огорчена ли она разлукой съ братомъ и сестрой? У Бабетъ слезы были всегда на-готовѣ; глаза ея, большіе, черные глаза, наполнились слезами, а со старымъ дѣдушкой начался приступъ кашля. Можетъ быть, онъ не любилъ слезъ. Хорошо, что онъ не видѣлъ ее недавно, съ тѣхъ поръ, какъ она такъ похорошѣла, слишкомъ похорошѣла! Что, если всѣ милліоны достанутся ей? Какой ужасъ! Во всякомъ случаѣ, она не сможетъ сказать, что, къ ней были не хороши! Всѣ деньги, присылаемыя братомъ и сестрой, всегда тратились на нее, за исключеніемъ маленькой суммы, вычитаемой за безпокойство, которое она причиняла. Она не можетъ пожаловаться на ихъ попеченія, сдѣлавшія ее такъ непохожей на бѣдную Бриду! Мистрисъ Майнардъ перечисляла въ умѣ всѣ достоинства, пріобрѣтенныя племянницей въ ихъ домѣ: шелковистые черные волосы, тонкая изящная талія, блестящій румянецъ на смугломъ лицѣ. Сколькимъ она обязана людямъ, воспитывавшимъ ее семь лѣтъ!

Мистеръ Майнардъ не возвратился къ обѣду, во время котораго дѣти всегда страшно шумѣли; Лесбія старалась обезпечить себѣ нѣсколько часовъ покоя.

— Вы, кажется, устали, тетя? — сказала она послѣ обѣда. — Поручите мнѣ недѣльную починку; я буду тихо работать въ старой оранжереѣ, пока вы будете отдыхать, и кончу все къ чаю.

Мистрисъ Майнардъ колебалась, не зная сама почему. Во время всего обѣда она смотрѣла на Лесбію, какъ на богатую наслѣдницу, и не такъ-то было легко, какъ обыкновенно, превратить ее въ Сандрильону. Между тѣмъ, если это страшное богатства достанется ей, если она обидѣла Джонни, старшаго сына, покоривъ сердце старика слезами, то не услугой ли ему будетъ, если она заставитъ ее въ послѣдній разъ дѣлать эту скучную хозяйскую работу? Конечно, да!… О, если бы онъ выбралъ Джонни!… Его мать была бы такъ добра къ Лесбіи! Она подаритъ ей сердоликовую браслетку, на которую, она видѣла, Лесбія смотрѣла съ такою завистью у ювелира на углу, и, поднявъ глаза, она благосклонна произнесла:

— Это очень мило, Бабетъ, что ты вспомнила о починкѣ; а такъ какъ мнѣ, вѣроятно, надо будетъ поговорить съ мистеромъ Байнардомъ, когда онъ вернется, то я буду тебѣ очень благодарна, если ты меня освободишь.

Лесбія пришла въ восторгъ отъ того, что удался ея маленькій маневръ, и побѣжала за переполненною корзиной, не побранивъ даже Вальтера, взявшаго уже ее въ руки и разронявшаго бѣлье.

— Вы будете вести себя смирно, пока я займусь починкой, — сказала она мальчикамъ умоляющимъ тономъ, — а за это я разскажу вамъ исторію, случившуюся на балліовенской ярмаркѣ, когда нашему двоюродному брату Джону Торнлею чуть не сломалъ руку ирландецъ съ рыжими волосами, хотѣвшій сбросить его съ лошади.

Въ старую оранжерею можно было попасть только черезъ маленькую комнату, въ которой докторъ Майнардъ принималъ иногда больныхъ. Когда-то украшавшія ее растенія давно засохли и никто никогда не входилъ туда, кромѣ Лесбіи, когда та искала минуту покоя вдали отъ мальчиковъ, которые не смѣли слѣдовать за ней черезъ кабинетъ отца. Здѣсь она готовила уроки учителямъ, котовымъ ея братъ и сестра продолжали платить, здѣсь же при помощи лентъ и кружевъ придавала своимъ старымъ платьямъ изящный видъ, такъ часто замѣчаемый Элленъ. Здѣсь же она мечтала о будущемъ, рисуя его себѣ въ яркихъ краскахъ первой молодости, особенно съ тѣхъ поръ, какъ въ мечтахъ ея почти безсознательно представлялась высокая фигура, черные глаза и серьезный видъ Пельгама Дали. Онъ собирался уѣзжать въ Оксфордъ; Конноръ еще не уѣзжалъ, Элленъ тоже, но будетъ уже не то, совсѣмъ не то! Это будетъ конецъ лѣта. Наступитъ зима. Всѣ покинутъ Уайтклифъ, кромѣ Лесбіи, которая останется здѣсь всегда, всегда и будетъ учить дѣтей, штопать чулки въ ненастные дни. И вѣчно одно и то же до тридцати, сорока лѣтъ, пока она состарится, подурнѣетъ и покроется морщинами… Это ужасно!

Лесбія уронила рубашку, которую чинила, и, приложивъ лобъ къ стеклу, начала плакать. Корзина, стоявшая рядомъ, потеряла равновѣсіе и покачнулась. Лесбія протянула руку, чтобы удержать ее, и пальцы ея встрѣтили письма, полученныя утромъ и спрятанныя нарочно Вальтеромъ. Она радостно вскрикнула, распечатывая конвертъ. Видъ почерка Джона испугалъ ее въ первую минуту. Онъ писалъ такъ рѣдко, — о чемъ пишетъ онъ? Не заболѣла ли Брида! Она сквозь слезы быстро пробѣгала строки.

"Милая сестренка, я рѣдко пишу тебѣ и утѣшаюсь тѣмъ, что ты раньше прочтешь мое письмо, и это очень счастливо, такъ какъ ты легче поймешь мои простыя слова, чѣмъ всѣ разглагольствованія, объясненія и поздравленія, которыя строчитъ тебѣ Брида. Ты часто слыхала о нашемъ дѣдушкѣ Джонѣ Майнардъ, который пріѣзжалъ къ вамъ въ Уайтклифъ четыре года назадъ. Собери твои лучшія воспоминанія о немъ, милая Бабетъ, такъ какъ онъ умеръ и послѣднія мысли его были о тебѣ. Онъ оставилъ тебѣ все свое состояніе и передъ тобой открывается новая жизнь. Дай тебѣ Богъ прожить ее счастливо и честно, дитя мое!!

"Ты не можешь сейчасъ понять всѣхъ послѣдствій, но самое первое то, что теперь нѣтъ причины жить намъ врозь. Мы ломаемъ себѣ голову, Брида и я, придумывая, какъ тебѣ пріѣхать. А пока мы поздравляемъ тебя отъ всего сердца. И не смущайся мыслью что ты могла похитить у кого-нибудь наслѣдство дѣдушки: онъ самъ пріобрѣлъ свое богатство и имѣлъ право оставить его послѣднему ребенку нашей матери, къ которой онъ долго относился какъ къ дочери и на которую ты похожа. Если они встрѣтились на небесахъ послѣ долгой разлуки, мы думаемъ, Брида и я, что она радуется тому, что онъ сдѣлалъ. Я пишу Джону Майнарду, объясняя ему все. По одному изъ условій завѣщанія ты должна принять имя Майнардъ и передать его мужу… если ты выйдешь замужъ, такъ что ты всю жизнь будешь носить имя твоей матери, Лесбіи Майнардъ. Да благословитъ тебя Господь, моя дорогая сестренка.

Любящій тебя братъ,
Джонъ Торнлей".

Лесбія два раза перечитала письмо, прежде чѣмъ хорошо поняла его смыслъ; первымъ порывомъ ея была не радость, ни даже удивленіе, а скорѣе сожалѣніе о томъ, что минуту назадъ она роптала на Бога, въ то время какъ ей готовилась такая прекрасная будущность. Дѣвушка опустила голову и попробовала поблагодарить Бога; въ головѣ ея проносились нѣжныя мысли, полныя умиленія. Какіе подарки она сдѣлаетъ всѣмъ, прежде чѣмъ покинетъ Уайтклифъ! Бархатное платье мистрисъ Майнардъ, новую коляску доктору, а мальчикамъ всѣ книги съ картинками и всѣ игрушки, которыя имъ когда-либо хотѣлось! Въ то время, какъ она обдумывала все это, пробѣгая письмо Бриды, раздался звонокъ, возвѣщающій, что чай поданъ, и ей сейчасъ же показалось, что ея надежды исчезаютъ, уступая мѣсто менѣе радостной дѣйствительности. Еще письмо оставалось въ ея корзинѣ; она распечатала: стихи, бросившіеся ей въ глаза, были, конечно, отъ Коннора; онъ одинъ изъ всѣхъ ея знакомыхъ умѣлъ такъ хорошо владѣлъ стихомъ; но вдругъ, взглянувъ на конвертъ, она увидѣла буквы П. и Д. Неужели это Пельгамъ подумалъ о ней? Дѣвушка покраснѣла, читая стихи Коннора; она наклонила голову и поцѣловала иниціалы Пельгама, не зная, что Конноръ взялъ нечаянно конвертъ брата.

Въ ту же минуту горничная открыла дверь и произнесла насмѣшливымъ тономъ:

— Мистрисъ Майнардъ кланяется миссъ Лесбіи Торнлей и спрашиваетъ, сколько времени она заставитъ себя ждать кушать чай?

Лесбія подняла голову, медленно спускаясь по ступенямъ, ведущимъ въ оранжерею, и рѣшительно вошла въ столовую, гдѣ ее ожидало недовольство родственниковъ, мысли которыхъ были заняты никакъ ужь не подарками, которые она намѣревалась сдѣлать имъ, прежде чѣмъ покинетъ Уайтклифъ. Ей объявляли войну, она принимала ее.

XIII.

— Слушай, Элленъ, всѣ хитрости дозволяются, когда любишь. Если ты не умѣешь воспользоваться паникой, которую навела на отца кузина Анна, и убѣдить Бабетъ ѣхать съ нами въ замокъ Дали, чтобы самой слѣдить за безопасностью своего брата, я буду вынужденъ сочинить одно или два письма, немедленно вызывающія ее въ Ирландію.

— А если тамъ она не проститъ тебѣ своего безпокойства о братѣ?

— Она будетъ безпокоиться о братѣ! Если бы я считалъ ее способной, я уступилъ бы ее Пельгаму, такъ какъ это былъ бы влюбленный, достойный ея.

— Какой влюбленный можетъ быть лучше тебя, Конноръ?

— А! ты увидишь, увидишь послѣ. Она, должно быть, больна, такъ какъ не вышла съ этою толпой мальчишекъ и теперь, когда мы уѣзжаемъ…

— Да, мы уѣзжаемъ и я готова прыгать отъ радости, что опять услышу, какъ прохожіе на дорогѣ будутъ мнѣ говорить: «да хранить васъ Господь!» О, какъ я благословляю эти безумные, безсмысленные ужасы моей бѣдной Анны за то, что они возвращаютъ насъ домой!

— Вотъ такъ дружба! Разсказывайте мнѣ послѣ этого о женской дружбѣ. А, между тѣмъ, благодаря мнѣ, отецъ такъ безпокоится о судьбѣ мистера Торнлея, что не можетъ пробыть здѣсь ни одного лишняго дня. Если бы я не подтвердилъ разсказа о Деннисѣ Рыжемъ!

— Но, Конноръ, ты все не вѣришь, что есть опасность!

— Я думаю, что Джонъ Торнлей болванъ и что отцу не слѣдовало покидать Ирландію!,

— Это легко говорить, а когда мама вѣчно больна и такъ печальна; теперь же она точно приговоренная къ смерти. У меня сердце сжималось, смотря на нее вчера въ то время, какъ мы всѣ хохотали точно безумные. Настанетъ день, Конноръ, когда ты пожалѣешь, что вмѣшался въ это дѣло!

— Я пожалѣю сію минуту, если Лесбія не поѣдетъ съ нами Стой, мнѣ кажется, скрипнула калитка въ домѣ напротивъ! Посмотри же Элленъ, она ли это?

— Да, она и безъ мальчиковъ! Какъ она хороша! Должно быть, у Майнардовъ гости, на ней лиловое шелковое платье клѣточками; она хочетъ напомнить тебѣ, что не всегда носитъ бѣдныя платья, о которыхъ ты говорилъ въ стихахъ.

— Она идетъ сюда! Ну, вонъ Пельгамъ бросился отпирать дверь и думаетъ, что она его жалѣетъ въ Уайтклифѣ!

— Но у нея вовсе не печальный видъ. Вотъ Пельгамъ впустилъ ее, я иду къ ней на встрѣчу.

— Иди, а я появлюсь во-время, чтобы проводить ее домой. Я не выношу присутствія Пельгама.

Нельзя было сказать того же о Лесбіи; когда Пельгамъ отперъ дверь, черные глаза обмѣнялись такимъ взглядомъ, замѣченнымъ Конноромъ съ площадки лѣстницы, что онъ со злостью бросился въ свою комнату и началъ швырять во всѣ стороны щетки и сапоги.

Лесбія покраснѣла, когда Пельгамъ отворилъ ей дверь, такъ какъ она думала, что онъ уже уѣхалъ. Она немного затруднялась сообщить свою новость подругѣ. Несмотря на свою веселость и откровенность, Элленъ иногда удивляла Лесбію, которая была сегодня немного смущена; когда она сѣла на диванъ, Элленъ воскликнула:

— Что случилось, Лесбія? Вы плакали? — и она слегка прикоснулась пальцемъ къ краснымъ полосамъ подъ хорошенькими глазками Лесбіи.

— Да! У меня была страшная ссора съ теткой. Она такъ сердилась.

— Бѣдная Бабетъ! Но, вѣдь, это повторяется каждый день!

— О! даже больше! Она говоритъ, что я змѣя, а Джонъ и Брида лицемѣры! На это я отвѣтила ей такъ, точно все, что накопила въ сердцѣ за семь лѣтъ, вылилось сразу! Сегодня она раскаивается, хотѣла бы помириться со мной, но это невозможно, — она наговорила слишкомъ много. Элленъ, я прочла ваше письмо вчера вечеромъ, сейчасъ же послѣ нашей ссоры. Такъ какъ вы ѣдете въ Ирландію, то не позволитъ ли ваша мама доѣхать мнѣ съ вами къ Джону и Бридѣ?

— Конечно, какъ разъ объ этомъ же думали и мы съ Конноромъ. Вы навсегда избавитесь отъ вашихъ тирановъ и мы будемъ жить всѣ вмѣстѣ. Какое счастье! Ваша новость не хуже нашей, Бабетъ.

— О, у меня есть другія новости, болѣе важныя, полученныя въ письмѣ изъ Ирландіи. Я сяду на этотъ табуретъ у вашихъ ногъ, Элленъ, и разскажу вамъ все. Вы слушали, вѣдь, о моемъ дѣдушкѣ, Джонѣ Майнардъ?

— А! догадываюсь, догадываюсь: онъ умеръ, оставивъ вамъ наслѣдство, а вы хотите отдать брату, который отказался отъ него изъ любви къ отцу. Это прекрасно, великодушно! Я такъ и ожидала, моя дорогая Лесбія! Если ваши противные родственники хотятъ вамъ помѣшать отдать должное вашему брату, мы поддержимъ васъ. Вѣроятно, ссора произошла изъ-за этого?

— Нѣтъ, я не такъ скора, какъ вы. Я не знаю, можно ли мнѣ отказаться отъ наслѣдства, и увѣрена, что ни Джонъ, ни Брида не примутъ его. Вы не знаете ихъ. Вотъ письмо Джона, прочтите!

— Хорошее письмо! — сказала Элленъ, быстро пробѣжавъ строки, — но все равно вы не можете быть богатой, не раздѣливъ богатства съ братомъ и сестрой. Со смерти вашей матери они заботились о васъ и они не сдѣлаютъ несправедливости, отказавъ вамъ теперь!

— Я не знаю. Семь лѣтъ я не видала ихъ. Брида стара, а Джонъ такъ уменъ, что я боюсь его. Мы будемъ жить вмѣстѣ, это правда, но вчера вечеромъ, когда я прочитала ваше письмо, самымъ пріятнымъ для меня была перспектива путешествовать вмѣстѣ съ вами въ замокъ Дали и что вы будете тамъ со мною, чтобы помочь мнѣ. Но вы не всѣ ѣдете?

— Нѣтъ всѣ, за исключеніемъ Пельгама, который уѣзжаетъ въ Оксфордъ сдавать экзамены. Послѣ этого онъ останется дома; я думаю, развѣ только папа согласится, чтобы онъ поступилъ въ военную службу, какъ онъ желаетъ. Но мама не хочетъ разставаться съ нимъ, а папа говоритъ о расходахъ. Не знаю, чѣмъ все это кончится.

— Пора уходить, а то еще скажутъ опять, что я заставляю ждать… Только… не говорите, Элленъ, вашимъ братьямъ о моемъ наслѣдствѣ: я предпочитаю ничего не говорить, пока не увижу Джона и Бриду.

— Хорошо, вы правы. Если вы откажетесь отъ всего или, по крайней мѣрѣ, раздѣлите, то лучше не говорить объ этомъ. По крайней мѣрѣ, теперь не будутъ говорить о вашихъ бѣдныхъ платьяхъ, какъ это позволили себѣ въ стихахъ, надъ которыми я такъ смѣялась.

— Я думала, что вы не шутите съ нимъ, что вы немного боитесь его.

— Боюсь Коннора? Что вы! Я цѣлый день насмѣхаюсь надъ нимъ! Вонъ, я слышу, онъ отворяетъ дверь своей комнаты, чтобы проводить васъ.

— Нѣтъ, не впускайте его, я не расположена сегодня болтать глупости! — воскликнула Лесбія, подвижное лицо которой внезапно затуманилось. — Мнѣ надо спокойно дойти до дому, безъ разговоровъ.

— Какъ хотите; не бойтесь, я насильно удержу Коннора. Но не плачьте, Бабетъ; когда вы пріѣдете въ Ирландію, я не позволю вамъ больше плакать; Господь хранитъ тамъ всѣхъ…

Немного солнечнаго свѣта видѣла на горизонтѣ бѣдная наслѣдница, чувствовавшая себя со вчерашняго дня окутанной золотистою дымкой чуднаго сна. Быть любимою бѣдной и отдаться богатой любимому человѣку — какой прекрасный жребій! Она прочла все это въ стихахъ, безпрерывно звучащихъ въ ея памяти. А теперь она знала, что ихъ написалъ Конноръ и что Элленъ смѣялась надъ ними. Чудное видѣнье исчезло; какъ и наканунѣ, прозвонилъ звонокъ и надо было скорѣе спускаться. По крайней мѣрѣ, хоть это рабство кончится.

XIV.

Только за обѣдомъ, когда вся семья была въ сборѣ, Элленъ нашла удобнымъ сообщить проектъ Лесбіи и она чувствовала себя такъ неловко въ присутствіи обоихъ братьевъ, что ея смущеніе породило въ умѣ мистрисъ Дали множество сомнѣній о приличіи предложенія.

— Но братъ и сестра одобрятъ ли такой внезапный отъѣздъ? — сказала она. — Но будетъ ли похоже на то, что мы потворствуемъ непослушанію?

Конноръ и Элленъ въ одинъ голосъ возстали противъ этого предположенія и мать продолжала:

— Кромѣ того, если мы привеземъ съ собой дѣвушку, придется открыть двери ея брату, а, можетъ, быть, это будетъ неудобно?

— Такъ какъ я не думаю, чтобы Джонъ Торнлей остался теперь въ замкѣ Дали, то не знаю, какія неудобства тутъ могутъ быть?

— А я не могу уже быть дружнѣе съ Лесбіей, чѣмъ теперь, — замѣтила Элленъ.

— Кромѣ того, мама, — и Пельгамъ облокотился на спинку кресла матери, — мы не должны забывать, что Торнлей родня намъ черезъ дядю Чарльза. Ихъ дѣдъ, сэръ Францискъ Торнлей, былъ женатъ на вашей теткѣ.

— Правда. Почему ты знаешь?

— Я нашелъ это въ генеалогіи, — продолжалъ Пельгамъ твердымъ голосомъ. — Надо знать факты и обращаться съ родственниками такъ, какъ должно, каково бы ни было ихъ настоящее положеніе.

— Браво! — воскликнулъ Конноръ. — Если есть въ жилахъ хоть капля старой крови Пельгамовъ, то хорошо это знать, чтобы гордиться: что можетъ быть выше, какъ принадлежать къ нашему роду? Какъ это дикари, окружающіе замокъ Дали, не изъявили своего почтенія нашему родственнику въ четвертомъ колѣнѣ!

— Тише, Конноръ, тише, — сказалъ Дэрмотъ Дали, кладя руку на плечо любимаго сына, между тѣмъ какъ мистрисъ Дали, повернувшись къ Пельгаму, прочла въ его черныхъ глазахъ выраженіе, заставившее немного сжаться ея сердце.

— Я не думала, что ты такъ расположенъ къ подругѣ Эліенъ, — сказала она въ полголоса. — Мнѣ кажется, ты не одобрялъ этой дружбы?

— Я былъ неправъ, — отвѣтилъ онъ безъ колебаній.

— Но мнѣ, кажется, что Анна жаловалась на Торнлеевъ, — продолжала мать, обращаясь къ мужу.

— Лишній поводъ хорошо принять ихъ, — отвѣтилъ тотъ. — Аргументъ неопровержимый. Анна не любитъ Торнлеевъ; вы же напишете имъ любезное письмо и привезете сестру; это элементарное правило.

Мистрисъ Дали слегка покраснѣла. Горькія замѣчанія, съ которыми мужъ обращался къ ней рѣже, чѣмъ прежде, не встрѣчали прежней холодной сдержанности. Дэрмотъ Дали увидѣлъ, что огорчилъ ее, и сказалъ сейчасъ же:

— Дѣлайте какъ хотите, Элеонора; такъ будетъ лучше во всѣхъ отношеніяхъ.

— Я устала, — слабо произнесла она, — и хотѣла бы отдохнуть. Пусть Элленъ дѣлаетъ какъ хочетъ, я даю мое полное разрѣшеніе; только я бы желала, чтобы у нея было поменьше воображенія, чтобы она не придумывала мнѣ вѣчно новыхъ затрудненій.

Семья разошлась, но Дэрмотъ Дали былъ пріятно пораженъ, когда Пельгамъ взялъ его подъ руку, чтобы пройтись по морскому берегу. Вниманіе старшаго сына къ отцу было такъ рѣдко, что тотъ охотно отказался отъ своей обычной прогулки около Пуналенъ, чтобы пройтись по уединенной дорожкѣ, излюбленной Пельгамомъ.

Дэрмотъ Дали инстинктивно выказывалъ весь блескъ своего ума и краснорѣчія, занимая молодаго человѣка, все болѣе робѣвшаго и уходившаго въ свою скорлупу.

«Совершилъ онъ какой-нибудь проступокъ, въ которомъ не смѣетъ признаться? — спрашивалъ себя отецъ, такъ какъ разговоръ, несмотря на всѣ усилія, не клеился. — Конноръ дѣлаетъ мнѣ признанія всегда черезъ полчаса послѣ пріѣзда, этотъ же откладываетъ, можетъ быть, до послѣдней минуты».

— Отецъ, — нерѣшительно произнесъ, наконецъ, Пельгамъ, — я думалъ…

— Слава Богу, дитя мое! Откройся мнѣ, какъ дѣлаетъ Конноръ; я не люблю тайнъ!

— Тайнъ! — воскликнулъ удивленный Пельгамъ, — у меня нѣтъ тайнъ.

— Слава Богу; такъ кончай то, что ты началъ.

— Я думалъ только, что не къ чему такъ торопиться въ Оксфордъ и что я могъ бы немного позднѣе сдать экзамены, чтобы проводить васъ и пробыть недѣли двѣ, три въ замкѣ Дали.

— Благодарю, Пельгамъ. Я отлично понимаю тебя. Ты хочешь насколько возможно облегчить матери возвращеніе, и ты правъ.

Даже если это представитъ нѣкоторыя неудобства для твоихъ экзаменовъ, ты не пожалѣешь объ этомъ.

Отчего Пельгамъ не пришелъ въ восторгъ отъ такого сердечнаго одобренія? Оттого, что молодой человѣкъ зналъ, что побуждающіе его мотивы не такъ безкорыстны и не такъ проникнуты сыновними чувствами, какъ это думалъ его отецъ.

XV.

— Безпокойство за безпокойствомъ, но я предпочитаю безпокоиться изъ-за неаккуратности почты, чѣмъ изъ-за твоего поздняго возвращенія домой по вечерамъ, — говорила Брида Торнлей брату, встрѣчая его у калитки сада нѣкоторое время спустя послѣ посѣщенія Анны О’Флаэрти. — Я не понимаю, отчего нѣтъ писемъ ни отъ Лесбіи, ни отъ Майнардовъ.

— Потому что почтальонъ расшибся надняхъ, а новаго еще не наняли, такъ что письма лежатъ на почтѣ. Почтмейстеръ говѣетъ въ Сентъ-Патрикѣ, а ни его жена, ни дѣти не знаютъ ни слова по-англійски. Людямъ знакомымъ они позволяютъ выбирать самимъ свои письма, и я, можетъ быть, подкупомъ добился бы такой же милости, но Петеръ Линчъ, пришедшій за письмами своей госпожи, сказалъ что-то по-ирландски почтмейстершѣ и ея добродѣтель устояла передъ соблазномъ.

— И ты вернулся съ пустыми руками?

— Какъ видишь; а, между тѣмъ, я увѣренъ, что на прилавкѣ, рядомъ со сверткомъ свѣчей, лежала связка писемъ съ нашимъ адресомъ. По не могъ же я перескочить черезъ прилавокъ, схватить Петера Линчъ за шиворотъ и силой завладѣть корреспонденціей.

— Это ничего, разъ письмо здѣсь. А то ужь я вообразила, что Лесбія больна. Я успокоюсь совсѣмъ только тогда, когда она будетъ съ нами. До сихъ поръ меня удовлетворяла невозможность ея пріѣзда, но это время прошло. Кстати, замѣтилъ ты старуху въ красномъ плащѣ, высовывавшую сейчасъ голову изъ-за ограды? Я не видѣла, какъ она пришла. А! я вижу ее опять! Это старая Молли Малаши, одинъ изъ бичей моего существованія, но я никакъ не могу избавиться отъ нея. Миссъ О’Флаэрти упрекала ее, зачѣмъ она проситъ милостыню у нашихъ дверей, а она отвѣтила, что надо же пощипать египтянъ.

— А, это мило! Спроси, что ей надо, и прогони ее.

— Прогони самъ, если ты думаешь, что это такъ легко! Я желалъ бы знать, чего она потребуетъ отъ тебя?

— Сейчасъ узнаемъ.

Джонъ медленно направился къ оградѣ, между тѣмъ какъ Брида нагнулась надъ бордюромъ изъ посаженныхъ еще мистрисъ Дали фіалокъ, за которыми дѣвушка заботливо ухаживала. Иногда до нея доносился издали голосъ брата и рѣзкій визгъ старухи; она видѣла даже, какъ костлявая, морщинистая рука опустилась на руку Джона и онъ не оттолкнулъ ее. Какое торжество готовилось для нея! Брида начала смѣяться, увидавъ возвращающагося брата.

— Ну-съ, признавайтесь! Сколько вы дали: пять франковъ? четыре, не менѣе трехъ, я ручаюсь!

— Ни копѣйки.

— Джонъ, ты прибѣгаешь къ какой-нибудь низкой уверткѣ, чтобы провести меня. Я видѣла ея руку на твоей и она кланялась, благодаря тебя за что-то. Что обѣщалъ ты ей?

— Ничего, повторяю тебѣ, или, точнѣе, около трехъ часовъ моего времени. Я не могъ отказать ей.

— Объяснись, пожалуйста.

— Повидимому, извѣстный бродяга, прозванный Рыжій Деннисъ, сынъ этой старой колдуньи.

— Ты же знаешь это, такъ какъ выгналъ этого Денниса изъ его дома.

— Потому что онъ возмущалъ всю округу. Я никогда бы ничего не достигъ, если бы онъ остался здѣсь.

— И ты согласился, чтобы онъ вернулся? Я бы отдѣлалась отъ старухи какою-нибудь мелкою монетой; но ты шутишь?

— Я ни на что не согласился, кромѣ какъ повидаться съ нимъ. Онъ вернулся къ матери умирающимъ отъ голода и нужды, какъ она говоритъ, и желаетъ сообщить мнѣ свѣдѣнія, могущія мнѣ быть полезными.

— Измѣнить своимъ, слѣдовательно! Джонъ, я бы не стала связываться съ такимъ человѣкомъ.

— Мнѣ это самому не нравится, но, когда живешь среди заговоровъ, неблагоразумно пренебрегать возможностью различить друзей отъ враговъ.

— И этотъ Деннисъ придетъ сюда?

— Какой наивный вопросъ! Его убили бы, если бы только узнали, что онъ имѣетъ сношенія со мной. Я обѣщался повидать его въ его прежнемъ жилищѣ на краю болота у подножія Лакъ-и-Норъ. Это совершенно уединенное мѣсто.

— Я пойду съ тобой,

— Чтобы защитить меня отъ полумертваго съ голода бродяги? Кажется, вы на полагаетесь на храбрость вашего брата, сударыня.

— Почемъ знать, что онъ не приведетъ съ собой полдюжины разбойниковъ?

— Откровенно говоря, я уже видѣлъ его и онъ держалъ себя со мной такъ, что не можетъ теперь войти въ сношенія съ прежними своими товарищами. Если бы ты видѣла его какъ-то вечеромъ, когда онъ на дорогѣ остановилъ меня, умоляя выслушать, дрожа, какъ осиновый листъ, боясь собственной тѣни, ты бы…

— Пожалѣла несчастнаго отъ всего сердца.

— И страну, производящую такихъ заговорщиковъ, которые не остаются даже вѣрными другъ другу!

Презрѣніе, звучавшее въ словахъ брата, сжало сердце Бриды.

— Я очень рада, что мы не вынуждены оставаться здѣсь, Джонъ, — сказала она. — Нездорово въ нравственномъ отношеніи жить среди людей, которые не нравятся.

Они дошли до конца террасы; повернувъ, они увидали экипажъ, нагруженный багажомъ, въ которомъ сидѣли три человѣка.

— Гости къ миссъ О’Флаэрти, вѣроятно, — сказала Брида, — двѣ дамы и одинъ мужчина. Они полетятъ въ озеро, если кучеръ будетъ продолжать такъ же быстро спускаться. Настоящій ирландскій экипажъ, посмотри!

Телѣжка только что въѣхала въ узкую улицу между двумя рядами хижинъ у подножія замка. Какой-то человѣкъ стоялъ у двери своей хижины; онъ издалъ пронзительный крикъ и уцѣпился сзади за телѣжку, продолжая кричать; черезъ минуту экипажъ былъ окруженъ и задержанъ толпой мужчинъ, женщинъ и дѣтей, взбиравшихся на колеса, подножки и остановившихъ лошадей. Невозможно было различить, происходили ли эти крики отъ радости, или отъ боли.

— Я посмотрю, что тамъ такое! — крикнулъ Джонъ.

Сестра медленно послѣдовала за нимъ. Брида оказалась около толпы, прежде чѣмъ поняла, что происходитъ. Здѣсь она замѣтила, что посреди толпы въ телѣжкѣ стояла молодая дѣвушка и протягивала окружавшимъ ее обѣ руки, которыя пожимали всѣ руки и цѣловали всѣ губы, имѣвшія возможность приблизиться. Гдѣ. видѣла она эту стройную талію и распущенные по плечамъ золотистые волосы? Лицо было обращено въ противуположную отъ нея сторону. Она точно видѣла передъ собой богиню плодородія въ аллегорической колесницѣ Амура.

Но вотъ толпа разступилась, пропустивъ другую молодую дѣвушку. Сердце Бриды застучало и въ ту же минуту раздался голосъ, какъ бы отголосокъ ея прошлаго, и двѣ нѣжныя руки обвились вокругъ ея шеи.

— Брида, ваша Лесбія, ваша маленькая Бабетъ возвращается къ вамъ! Я сейчасъ же узнала васъ, также какъ и Джона, и не могла ждать долѣе!

Брида не понимала и не видѣла ничего. Но Джонъ протолкался къ телѣжкѣ и нѣсколько минутъ спустя былъ въ замкѣ, гдѣ представивъ сестру миссъ Дали, пріѣхавшей съ братомъ Конноромъ.

Все объяснилось запозданіемъ писемъ. Мистеръ и мистрисъ Дали, не найдя экипажа въ Балліовенѣ, рѣшились ночевать въ гостиницѣ, тогда какъ Конноръ, Элленъ и Лесбія поѣхали въ первой попавшейся телѣжкѣ, чтобы приготовить все къ завтрашнему пріѣзду родителей. Въ домѣ была страшная суматоха въ то время, какъ Брида, держа Лесбію за руку, съ улыбкой на губахъ слушала рѣчь Коннора къ собравшейся толпѣ, обѣщающую всѣмъ помощь и благоденствіе теперь, когда его отецъ возвращался жить среди нихъ.

Въ настоящую минуту запасы въ замкѣ Дали были недостаточны, чтобы удовлетворить ожиданія всѣхъ, имѣвшихъ когда-то обыкновеніе разсчитывать на сытный обѣдъ въ кухнѣ. Но въ добромъ желаніи недостатка не было и Брида не безъ досады замѣтила, какая перемѣна совершилась внезапно въ служанкахъ, обучить которыхъ ей стоило такихъ трудовъ.

— Конечно, я накрою сегодня столъ такъ, какъ мистеръ Конноръ привыкъ; подамъ красиво украшенныя кушанья, картошку въ мундирѣ, посреди стола поставлю большую чашу съ пуншемъ, а по бокамъ бутылки съ виски. Онъ сейчасъ же почувствуетъ себя дома!

— Поскорѣе только, милая Кэти; вамъ никто ничего не скажетъ сегодня! Я побѣгу по всему дому, чтобы снять чехлы и бѣлыя занавѣски. Надо, чтобы голубой, желтый и красный атласъ радовалъ глаза миссъ Элленъ!

Элленъ точно обезумѣла отъ радости и обѣгала съ Конноромъ каждый уголокъ дома и сада, не замѣчая, что она могла обидѣть тѣхъ, кто были здѣсь чужими.

Лесбія поочередно подходила то къ Бридѣ, то къ Элленъ, и не могла не смѣяться надъ забавными воспоминаніями Коннора.

Насталъ, наконецъ, вечеръ; усталые путешественники легли спать и Брида съ облегченіемъ вздохнула, оставшись вдвоемъ съ Джономъ въ библіотекѣ; но старой привычкѣ, они молча расхаживали взадъ и впередъ по комнатѣ и ни тотъ, ни другая не торопились идти отдыхать.

— Она гораздо красивѣе, чѣмъ мы думали, не правда ли? — спросила, наконецъ, Брида.

— Я, кажется, и не думалъ объ этомъ. Вотъ настоящая дочь боговъ, высокая и божественно-прекрасная!

— Но, милый Джонъ, она меньше меня и цвѣтъ лица у нея бронзовый, точно гроздь итальянскаго винограда.

— Ахъ, да, Лесбія! Но я думалъ, что ты говоришь о другой!

— Ты находишь миссъ Дали красивѣе Лесбіи?

— Я же не слѣпой!

— Ну, а я… я не знаю, но я предпочитаю немного побольше достоинства и выдержки въ молоденькой дѣвушкѣ. Какъ она бѣгала цѣлый вечеръ съ своими рыжими волосами, растрепанными по плечамъ!

— Это условно. Развѣ не достоинство эта атмосфера прозрачной чистоты, окружающая ее?

— О! ты превосходишь меня. Мягкія и робкія манеры моей маленькой Лесбіи привлекательнѣе для меня.

— Вѣрно, Лесбія очаровательнѣе. Та — лучъ солнца, чуждый очарованій. И я не знаю почему, но чувствуешь себя презрѣннымъ эгоистомъ, занятымъ самимъ собой, въ присутствіи этой великой и простой чистосердечности. Хочется сойти съ своего пьедестала, и не знаешь, какъ это сдѣлать.

— Какъ многое ты замѣтилъ; я же думала только о Лесбіи. <испорчено>ли скоро будутъ для насъ никто.

Джонъ не былъ убѣжденъ, чтобы это увѣреніе доставило ему большое удовольствіе.

XVI.

Наступилъ второй день послѣ пріѣзда послѣднихъ путешественниковъ и въ домѣ начала водворяться тишина. Анна О’Флаэрти только что уѣхала съ Петеромъ Линчемъ; женщины, сбѣжавшіяся со всѣхъ сторонъ, чтобы взглянуть на миссъ Элленъ, начали расходиться по домамъ, чтобы варить къ ужину плохую картошку послѣдней уборки. Мистрисъ Дали и Брида медленно расхаживали по аллеямъ сада; миссъ Торнлей едва удерживала на губахъ новость, пришедшую только утромъ и доставлявшую ей больше удовольствія, чѣмъ все наслѣдство Лесбіи: Джона приглашали быть редакторомъ большаго журнала; его литературная карьера обезпечивалась отнынѣ. Гордостью и радостью блестѣли глаза сестры.

Лесбія просидѣла все утро въ комнатѣ съ братомъ и сестрой немного утомилась отъ множества полученныхъ наставленій и нравоученій, когда побѣжала съ Элленъ въ бывшую классную. Она отступила назадъ, отворивъ дверь: ея подруга была одна и погружена въ свои мечты.

— Да, они ушли, — сказала Элленъ, смѣясь надъ разочарованнымъ видомъ Лесбіи. — Они ждали такъ долго, что впали въ мрачное настроеніе, и я прогнала ихъ обоихъ.

— А! значитъ, намъ можно будетъ спокойно поговорить! — замѣтила Лесбія, мужественно преодолѣвая свою досаду.

— Вы думаете? — спросила Элленъ, уже отвернувшись къ окну.

— О, если вы предпочитаете мечтать, я ухожу.

— Нѣтъ, нѣтъ, я рада, что вы здѣсь, но я не въ расположеніи разговаривать. Конноръ и я, если мы разговариваемъ, то трещимъ, какъ сороки, но затѣмъ намъ нужно время, чтобы обдумать свои мысли. Сію минуту я хочу одного — видѣть, какъ солнце закатывается за Лакъ-и-Норомъ. Я такъ давно не видала!

Солнце заходило медленно, точно понимало чувства дѣвушки, когда оно исчезло, Элленъ съ довольнымъ вздохомъ обернулась къ подругѣ, начавшей смѣяться, показывая ей пальцемъ черезъ окно на мистрисъ Дали и миссъ Торнлей, продолжавшихъ заниматься цвѣтами.

— Вонъ Брида говоритъ обо мнѣ съ вашею матерью! — сказала она.

— О васъ?

— Да! Развѣ вы забыли то, что я разсказывала вамъ въ Уайтклифѣ о моемъ наслѣдствѣ?

— Я вовсе не забыла, но такъ какъ я никому не говорила, то ждала, что вы мнѣ скажете, чѣмъ рѣшили вашъ братъ и сестра.

— Раздѣлятъ ли они со мной наслѣдство, да?… О, Элленъ какъ мало вы знаете ихъ! Деньги для нихъ не имѣютъ значеніе, но они находятъ, что такому большому состоянію нельзя найти сейчасъ же употребленіе. Джонъ скажетъ мнѣ, что я сама не знаю, чего хочу, если я предложу ему взять мое наслѣдство.

— Вашъ братъ?

— Я не жила съ нимъ съ тѣхъ поръ, какъ была совсѣмъ маленькой, и онъ гораздо старше меня.

— Я думала, онъ мнѣ показался такимъ старымъ!

— Онъ ни старѣе, ни серьезнѣе, чѣмъ слѣдуетъ, — сказала Элизабетъ, немного оскорбленная.

— Конечно, я согласна, потому что онъ англичанинъ! Но вотъ папа и онъ выходятъ изъ кабинета. Какъ папа потягивается! Онъ радъ, что покончилъ съ дѣлами! Вашъ братъ начнетъ опять, я увѣрена. Но я помѣшаю ему не давать покоя папѣ, хотя онъ и англичанинъ и упрямъ! — Она бѣгомъ спустилась внизъ, спѣша избавить отца отъ скучныхъ дѣлъ, какъ часто дѣлала прежде, когда Рунъ завладѣвалъ имъ. Но Джонъ Торнлей былъ болѣе опасный противникъ, чѣмъ управляющій-ирландецъ. Онъ ни слова не скатъ, когда Элленъ взяла подъ руку отца, и отвѣтилъ низкимъ поклономъ на ея радостный кивокъ; поднявъ глаза, чтобы лукаво похвалить его за талантъ молчать, Элленъ была удивлена, прочтя на его лицѣ заботы и безпокойство, которыя не могли проистекать изъ его собственныхъ дѣлъ, находящихся теперь въ блестящемъ положеніи. Она, все-таки, сказала, улыбаясь:

— Мистеръ Торнлей, вы не лишите меня этой маленькой прогулки съ отцомъ въ первый вечеръ, который мы проводимъ здѣсь вмѣстѣ?

Джонъ Торнлей ничего не отвѣтилъ. Его глаза остались устремленными на сэра Дали.

— Еще минуту, — произнесъ онъ. — Я очень дорожу моимъ свиданіемъ съ Деннисомъ Малаши и желалъ бы отправиться одинъ, можетъ быть, это западня, какъ вы говорите, но я думаю иначе и мнѣ кажется, я узнаю тамъ важныя вещи, — я предпочелъ бы отправиться самому на его зовъ.

— Ну, ну, побольше спокойствія; я взялся за это и на этотъ разъ предпочитаю, чтобы вы довѣрились моему знанію окружающаго меня населенія. — А когда Торнлей хотѣлъ еще настаивать, Мэрмотъ Дали принялъ авторитетный тонъ, который рѣдко появлялся у него.

— Къ тому же, какое значеніе можетъ имѣть для васъ свиданіе съ Деннисомъ Малаши, разъ вы должны насъ покинуть въ скоромъ времени?

Эти слова напомнили Торнлею, что его роль въ дѣлахъ замка Дали кончилась и что дальнѣйшее настаиваніе будетъ граничить съ назойливостью. Джонъ покраснѣлъ слегка. Элленъ почувствовала, что онъ разсердился, и замѣтила:

— Предоставьте на этотъ разъ папѣ, мистеръ Торнлей, прошу васъ; онъ находится теперь въ моей власти, а если натворитъ глупостей, я разбраню его. Я лучше распоряжаюсь, чѣмъ вы, неправда ли, папа?

Невозможно было устоять передъ сердечнымъ тономъ Эллеи Джонъ Торнлей и не пытался даже и направился домой, между тѣмъ, какъ Элленъ нѣжно обвила обѣими руками руку отца.

— Вы теперь въ моихъ рукахъ, папа! Посмотрите вокругъ. Несмотря на всѣ усовершенствованія этихъ хорошихъ англичанъ страна не измѣнилась и мнѣ хочется разцѣловать всѣ камни старыхъ домовъ, благодаря ихъ за то, что они остались на своихъ мѣстахъ. Если бы мы только начали желать все устроить и усовершенствовать, то нашему труду не было бы конца!

— Хорошо сказано! Правда, настанетъ конецъ и старымъ граблямъ, и старымъ домамъ и даже ирландцамъ. Мы обратимся въ развалины всѣ вмѣстѣ и ничего отъ насъ не останется. Такъ, по твоему?

— Я не это хотѣла сказать, папа, вы сами знаете. Я сказала вамъ тайну. Величайшая радость моего пріѣзда та, что я снова нашла васъ! Я знаю, что не вы жили въ новомъ маленькомъ домикѣ тамъ, но теперь вы обѣщаете не скрывать отъ меня, ни малѣйшей заботы, ни самой маленькой! Вы всегда говорили, что я буду вашею помощницей, когда выросту. Теперь, такъ какъ мистеръ Торнлей уходитъ, я хочу занять его мѣсто.

— Какъ хочешь, дорогое дитя, но если со мной случится что-нибудь, то знай, что Пельгамъ не найдетъ лучшаго и болѣе полнаго совѣтника, чѣмъ молодой Торнлей. Я очень радъ, что онъ пробылъ здѣсь достаточно долго, чтобы изучить страну.

— Но съ вами ничего не случится, папа! Поймите меня хорошенько: единственное, чего я желаю на свѣтѣ, это идти всю жизнь рука объ руку съ вами, и мы примемся за дѣло, чтобы также дѣлать свои усовершенствованія. Мы воспользуемся добрыми совѣтами кузины Анны.

— Анны? Да, я поѣду къ ней обѣдать и ночую у нея.

«Ахъ, если бы я могла ѣхать съ нимъ! — думала Элленъ, стоя на берегу озера и смотря вслѣдъ отцу, вскочившему на лошадь. — Какъ онъ хорошъ, и какой у него здоровый видъ! Я хотѣла бы слѣдить за нимъ шагъ за шагомъ до самаго Ущелья Фей».

XVII.

Вечеръ принадлежалъ Лесбіи. Никогда, кажется, замокъ Дали не видалъ такого веселья и оживленія. Молодежь смѣялась и разговаривала въ полголоса въ то время, какъ Брида играла на рояле длинную сонату, потомъ Лесбія и Пельгамъ пѣли дуэтомъ нѣмецкія пѣсни. Элленъ помогала матери ложиться спать; мистрисъ Дали находилась въ нервномъ состояніи и безпокоилась объ отсутствіи мужа.

Поздно было, когда Элленъ вышла изъ комнаты матери. Она обѣщала сама осмотрѣть всѣ двери и замки, приведенные заботливостью Торнлеевъ въ лучшее состояніе, чѣмъ были прежде. Въ то время, какъ дѣвушка сходила внизъ, ей пришла въ голову мысль прогуляться немного при свѣтѣ луны, выплывавшей на горизонтѣ. Небо было усѣяно звѣздами и озеро сверкало подъ ея лучами точно серебристая пелена. Въ ближайшемъ кустѣ пѣлъ дроздъ. Элленъ слышала издали звучныя ноты пѣсни Лесбіи: «Прости, прости!» Она хотѣла повернуть домой, когда чей-то голосъ произнесъ шепотокъ у самого ея уха:

— Тс… миссъ Элленъ, тс… Ради Бога и Его святой Матери, выслушайте меня. Умирающій хочетъ проститься съ вами.

Въ ту же минуту чья-то рука опустилась на плечо дѣвушки. Она не отступила, не крикнула, такъ какъ хриплый голосъ былъ знакомъ ей съ дѣтства, и, повернувшись, она нисколько не была удивлена, увидавъ передъ собою старую Молли Малаши, дрожавшую, растерянную, едва говорившую, но чувствовавшую себя въ саду замка Дали такъ, какъ будто она имѣла право входить въ него.

— Сегодня вечеромъ, Молли! — воскликнула Элленъ. — Вы хотите, чтобы я шла на деревню сейчасъ? Это умирающій? Не могу ли я дождаться завтрашняго утра? Подите со мной, я дамъ вамъ все, что вамъ нужно сегодня.

— Васъ, миссъ Элленъ, нужно, слово изъ вашихъ устъ. Уже пошли за священникомъ и нельзя терять ни минуты. О, миссъ Элленъ! вы всю жизнь будете безъутѣшны, если не послушаетесь меня сегодня.

— Я позову Коннора.

— Васъ, васъ зовутъ, васъ одну, и нельзя терять ни минуты. Ради Бога пойдемте, дорогое дитя!

Старуха схватила Элленъ за руку и повлекла ее къ калиткѣ съ такою силой и быстротой, какой нельзя было ожидать отъ нея. Дѣвушка содрогалась при мысли, что увидитъ смерть сейчасъ же послѣ веселья, и ни одной мысли о собственной опасности не шевельнулось въ ея головѣ. Сколько разъ Анна О’Флаэрти отправилась также неожиданно на зовъ умирающаго, чтобы выслушать! его послѣднюю волю.

— Далеко это, Молли? На другомъ концѣ деревни? — прошептала она съ безпокойствомъ, увидавъ, что они миновали ближайшій рядъ хижинъ и очутились въ уединенномъ мѣстѣ, всходившемъ на болото. Здѣсь въ тѣни у самой стѣны ждала пустая телѣжка; человѣкъ пряталъ свое лицо за шеей лошади.

Молли побѣжала къ нему, дѣлая знаци Элленъ, чтобы она слѣдовала. Дѣвушка колебалась, немного смущенная, но еще не чувствуя серьезнаго безпокойства, пока ее не схватили двѣ сильныя ₍руки и не закутали ей лица плащомъ. Она поняла, что ее сажали. въ телѣжку; другія руки держали ее и лошадь быстро понеслась, внизъ по дорогѣ. Прежде чѣмъ Элленъ успѣла стащить плащъ и позвать на помощь, хижины были далеко и они въѣзжали въ трясины на востокъ отъ замка. Ея крики заглушила рука старой Молли, хриплый голосъ которой раздавался у ея уха:

— Тс… миссъ Элленъ, тс… Или мы будемъ вынуждены спустить васъ съ телѣжки и тотъ, кто ждетъ васъ, умретъ, не увидавъ васъ. Рискуя собственною жизнью, мы пріѣхали сюда, чтобы избавить васъ отъ самаго тяжелаго горя, которое васъ постигнетъ, и вы не струсите, когда отецъ нуждается въ васъ?

— Мой отецъ! — воскликнула Элленъ. — О, Молли, нѣтъ, нѣтъ, никто не могъ сдѣлать ему зла! Вы не посмѣли бы прикоснуться ко мнѣ, если бы знали…

— Когда я вамъ говорю, что мы рискуемъ своею жизнью за него и за васъ! Съ нимъ случилось несчастье и несчастные преступники пришли позвать меня, когда увидали, что случилось. Я сдѣлаю для него все, что мнѣ позволятъ сдѣлать. Вы будете не одни, дорогое дитя, я буду тамъ, а къ утру придетъ священникъ; за нимъ уже пошли. Несчастная случайность! Если бы пришелъ тотъ, кого ждали, ему не надо было бы ни священника, ни друзей.

— Я не понимаю… не понимаю… — повторяла Элленъ, задыхаясь. — Вы говорите, папа зоветъ меня? Онъ раненъ? Отчего мы ѣдемъ такъ тихо? Зачѣмъ вы меня держите? Пустите меня выйти; изъ телѣжки и бѣжать… бѣжать!…

— Лошадь несется галопомъ, дорогая моя; не слышите вы развѣ, какъ мальчикъ погоняетъ ее, когда слезы не прерываютъ его голоса? Облокотитесь на меня и выплачьтесь хорошенько, чтобы имѣть силы вынести часы, которые настанутъ.

Элленъ не плакала больше и мучительное безпокойство увеличилось, когда она почувствовала, что лошадь убавила шагу; телѣжка остановилась. Молли накинула опять свой плащъ на голову дѣвушки, которую вынули изъ телѣжки и перенесли черезъ какую-то ограду; Элленъ слышала, какъ щелкнулъ засовъ, и очутилась на ногахъ на порогѣ полуразрушенной хижины, съ которой снята была крыша. Звѣзды сіяли на небесахъ и при свѣтѣ фонаря, прицѣпленнаго въ камню на стѣнѣ, Элленъ увидала отца, лежащаго у ея ногъ, блѣднаго, какъ смерть, и съ искривленными отъ боли чертами лица. Она съ крикомъ бросилась къ нему.

— Папа, папа, что случилось? Взгляните на меня! Скажите что-нибудь f

Сдвинутыя брови расправились и выраженіе безконечной любви изобразилось въ открывшихся глазахъ. Усиліе заговорить было замѣтно, но, вмѣсто словъ, на губахъ показалась струя крови. Элленъ громко застонала.

— Тише, дитя, тише! — прошептала старая Молли, внезапно появившаяся около нея. — Тише! Не заставляйте его говорить. Онъ не въ силахъ много говорить, пусть онъ бережетъ свое дыханіе, чтобы спасти душу, когда придетъ священникъ. Сядьте на землю и положите его голову къ себѣ на колѣни; ему будетъ хорошо. Не видите вы развѣ, что онъ легче дышетъ? Онъ улыбается вамъ своею прекрасною, нѣжною улыбкой.

— Доктора! — воскликнула Элленъ. — О, Молли, я останусь здѣсь одна, а вы сходите за докторомъ. Какъ вы не подумали объ этомъ раньше?

— Что тѣло, которое до наступленія дня станетъ холоднымъ и неподвижнымъ, въ сравненіи съ душой, которая будетъ жить въ раю или горѣть въ аду цѣлую вѣчность! На колѣняхъ, въ намять того, что онъ сдѣлалъ для меня и для моихъ, я вымолила его душу у тѣхъ, кто былъ въ отчаяніи отъ случившагося несчастія, но которымъ надо было спасать собственную жизнь. Я получила разрѣшеніе послать за священникомъ, если онъ будетъ еще живъ къ утру, и пріѣхала за вами по собственному желанію, но это все, что я могла сдѣлать!

— Мама… Конноръ!

— Да тише! Смотрите, что вы дѣлаете, — и нахмуренныя брови опять сдвинулись, — я привела васъ сюда, чтобы вы шептали ему святыя молитвы и помогли тихо скончаться. Я думала, у васъ хватитъ мужества при такой любви, какъ ваша!

— Но что могу я сдѣлать, — о! что сдѣлать, чтобы онъ не такъ страдалъ?

— Помочите ему губы виномъ, — сказала Молли, подавая небольшую стклянку, — и, можетъ быть, онъ опять откроетъ глаза и улыбнется вамъ.

Элленъ послушалась, нѣжно вытирая блѣдный лобъ, уже покрытый холоднымъ предсмертнымъ потомъ. Умирающій не могъ глотать, но губы его сдѣлались менѣе сухи, черты лица немного покойнѣе, и когда Элленъ наклонилась, чтобы опять смочить его губы, положивъ ему въ руку маленькій крестикъ изъ слоновой кости, подаренный ей Анной и который она всегда носила на шеѣ, руки слабо удержали его и несчастный слегка улыбнулся. Даже болѣе чѣмъ улыбнулся, онъ прошепталъ нѣсколько словъ. Элленъ наклонилась, чтобы разслышать.

— За другаго, — шепталъ онъ, — какъ онъ, за другаго… это хорошо… послѣ безполезной жизни… Хорошо… какъ онъ!

Раненый мучительно задыхался и продолжалъ съ большимъ трудомъ:

— Я простилъ, не забудьте этого. Скажите это Пельгаму и Коннору. Смерть назначалась не мнѣ, но мнѣ по дѣломъ. Скажите Джону Торнлею, что мое мѣсто было здѣсь сегодня вечеромъ, а не его. Я радъ, что онъ не пришелъ!…

Онъ произносилъ слова медленно и съ большими разстановками, но Элленъ показалось, что голосъ его, вмѣсто того, чтобы ослабнуть, окрѣпъ и выраженіе лица стало замѣтно покойнѣе.

— Если ты увидишь его… это невѣроятно… но если увидишь… скажи ему, что я. простилъ его передъ смертью… Я виноватъ въ его покушеніи… Къ счастью, ему не удалось сдѣлать то, что онъ хотѣлъ… еще большее преступленіе!…

— Вы знаете, кто это сдѣлалъ? — спросила Элленъ, содрогаясь.

Отецъ отвѣтилъ лукавою улыбкой. Онъ заговорилъ снова послѣ долгаго молчанія:

— Твоя мать будетъ счастлива съ Пельгамомъ… Не всегда достаточно любить… Она, впрочемъ, пожалѣетъ обо мнѣ…

Часъ или два прошли въ молчаніи, прерываемомъ такими отрывочными фразами. Молли стояла на колѣняхъ въ углу хижины, читая молитвы, «чтобы отогнать злыхъ духовъ», — шепнула она Элленъ, которая дрожала бы во всякое другое время, но теперь она была выше всякаго страха. Звѣзды одна за другой загорались на небесахъ и Элленъ казалось, что онѣ смотрятъ на нее съ сожалѣніемъ по мѣрѣ того, какъ вѣтеръ усиливался и члены умирающаго холодѣли.

— Только ноги пока холодны, — сказала Молли, закутывая тѣло раненаго въ старый плащъ. — Наступаетъ день и онъ скоро получитъ помощь, лучшую и необходимѣйшую изъ всѣхъ. Они сказали, что священникъ на разсвѣтѣ принесетъ ему святое причастіе. Дорогое дитя, мы спасли его душу, потому что сохранили до сихъ поръ его жизнь. Съ восходомъ солнца съ меня снимется моя клятва и вы можете посылать за кѣмъ хотите. Онъ слышитъ еще, но уже не замѣчаетъ насъ. Такому сильному и здоровому человѣку, какъ его милость, надо не мало времени, чтобы умереть, даже если въ его тѣлѣ сидитъ пуля. Горе несчастному, всадившему ее туда!

Звѣзды гасли, тѣнь въ углахъ хижины разсѣивалась и дневной свѣтъ начиналъ наполнять ее. Сэръ Дали, повидимому, спалъ и Элленъ начала умолять Молли сходить еще разъ въ замокъ Дали, чтобы предупредить о несчастій, когда раздались такъ давно ожидаемые шаги и кто-то спросилъ, есть ли кто-нибудь въ хижинѣ.

Элленъ залилась слезами: ужасная дѣйствительность предстала передъ ней. Ночью она не разъ задавала себѣ вопросъ, онъ ли это спитъ послѣднимъ сномъ при свѣтѣ звѣздъ; теперь она сознавала, что сидитъ у изголовья отца, злодѣйски убитаго. Слезы спасли ея разумъ; онѣ упали на лобъ отца, открывшаго глаза и увидавшаго священника, которому Молли только что открыла дверь, и великая радость изобразилась на его лицѣ..

Элленъ знала священника, хотя онъ былъ изъ дальняго прихода по ту сторону горъ, но она нѣсколько разъ видала его у Анны О’Флаэрти; она взяла его за руку, объясняя ему сквозь слезы случившееся. Священникъ около двухъ часовъ былъ разбуженъ мальчикомъ, сказавшимъ, что умирающій ожидаетъ святаго причастія въ полуразвалившейся хижинѣ около болота замка Дали, такъ что онъ думалъ, что встрѣтитъ нищаго, внезапно заболѣвшаго въ покинутомъ жилищѣ. Нельзя было терять времени и глаза сэра Дали выражали нетерпѣніе. Элленъ поддерживала на плечѣ голову отца въ то время, какъ священникъ дѣлалъ наскоро свои приготовленія и посылалъ мальчика, сопровождавшаго его, за докторомъ, между тѣмъ какъ Молли отправилась въ замокъ. Начался послѣдній обрядъ; несчастной плачущей дѣвушкѣ казалось, что двери небесныя разверзались передъ ея отцомъ, такъ что и она послѣдуетъ за нимъ и покинетъ міръ, въ которомъ онъ занималъ для нея всегда первое мѣсто. Какъ остаться, когда онъ уходилъ!

Наступило утро и хижина начала наполняться; Торнлей съ сестрой пріѣхали первыми; Конноръ еще до разсвѣта отправился на рыбную ловлю, а Пельгамъ остался около матери, которую не рѣшились привести на мѣсто происшествія. Какъ только сдѣлалось очевиднымъ, что умирающаго нельзя перенести, Бридапоѣхала за мистрисъ Дали, такъ что Эленъ и мистеръ Торнлей ухаживали вдвоемъ за раненымъ въ продолженіе получаса. Онъ большею частью находился въ сознаніи и былъ въ состояніи произнести нѣсколько словъ. Элленъ почти завидовала тѣмъ взглядамъ, которые устремлялъ отецъ на Джона Торнлея. Онъ не узналъ его сразу, но когда память вполнѣ вернулась къ нему, внезапный порывъ радости какъ бы освѣтилъ черты, уже искаженныя приближающеюся смертью.. Всю жизнь дѣвушкѣ представлялся умирающій отецъ съ этимъ ореоломъ славы. Онъ сдѣлалъ знакъ Джону, чтобы тотъ приблизился. Элленъ наклонилась, чтобы слышать: она не хотѣла проронить ни одного его слова.

— Вы видите, я хорошо сдѣлалъ, что пришелъ сюда самъ вчера вечеромъ, — сказалъ умирающій.

Сильное волненіе изобразилось на лицѣ Торнлея.

— Вы спасли мнѣ жизнь, — произнесъ онъ. — Пуля предназначалась мнѣ, вы здѣсь вмѣсто меня.

— Къ счастью, — возразилъ сэръ Дали, улыбаясь, — я никогда не придавалъ себѣ большаго значенія, а у васъ еще цѣлая жизнь впереди.

— Но если вы угадали опасность, зачѣмъ поѣхали вы одни?

— Я никогда не былъ трусомъ, это я смѣло говорю. Я сдѣлалъ много зла, пренебрегалъ многими обязанностями, какъ часто говорила мнѣ Анна, но я не могъ допустить, чтобы другой поплатился вмѣсто меня за мои ошибки.

— Кажется, вы легче говорите, — замѣтилъ Джонъ, — не будемъ терять драгоцѣнныхъ минутъ. Нѣтъ ли у васъ какихъ предположеній, указаній, которыя могли бы навести насъ на слѣдъ убійцы? Такое ужасное преступленіе не останется безнаказаннымъ, ручаюсь вамъ.

— Преступленіе никогда не останется безнаказаннымъ; кара неизбѣжна. Сѣмя приноситъ плоды, также какъ и мои ошибки, и мои безумія.

Покойное лицо сдѣлалось опять взволнованнымъ и онъ говорилъ, повидимому, съ большимъ трудомъ. Торнлей наклонился къ нему.

— Одного слова довольно, — прошепталъ онъ, — если вы знаете, не уносите съ собой тайны!

Умирающій не отвѣтилъ на вопросъ, а сказалъ:

— Пельгаму, сыновьямъ… помогите…

— Моя жизнь будетъ всегда въ услугамъ тѣхъ, кого вы покидаете, — произнесъ Джонъ, наклоняясь.

— Не заставляйте его больше говорить! — воскликнула Элленъ. — Не видите вы развѣ, что каждое слово причиняетъ ему страданіе? Онъ менѣе страдалъ минуту тому назадъ! Зачѣмъ вы приблизились? Не могли вы его оставить въ покоѣ съ закрытыми глазами, какъ онъ лежалъ до вашего прихода?

Вмѣсто отвѣта, Джонъ поднялся съ полу и началъ складывать сзади Элленъ подушки и платки, привезенные Бридой, чтобы она могла опереться.

— Не упрекайте меня за эти немногія слова, — сказалъ онъ. — Я не побезпокою его больше, если не нуженъ буду ему самому. Вы не можете жаловаться, такъ какъ вамъ выпало счастье быть съ нимъ въ то время, какъ мы спали.

«Счастье!» Это слово тронуло Элленъ и, поднявъ глаза, она прочла во взглядѣ молодаго англичанина истинное горе, проникшее до глубины ея сердца.

Одинъ за другимъ пріѣзжали остальные: мистрисъ Дали съ Пельгамомъ, затѣмъ Конноръ съ докторомъ. Съ каждою минутой отчаяніе и ужасъ возростали, не трогая, впрочемъ, души, стоящей передъ вратами вѣчности и оглядывавшейся иногда какъ бы для того, чтобы бросить взглядъ, полный сожалѣнія, на остающихся сзади. Послѣднее слово, послѣдній взглядъ относились къ Аннѣ О’Флаэрти, пріѣхавшей только за полчаса до смерти. Мистрисъ не могла болѣе владѣть собой и зарыдала, припавъ къ мужу; она представляла рѣзкій контрастъ съ Элленъ, точно окаменѣвшей. Рука умирающаго слабо пошевелилась, чтобы приблизить голову жены къ своей головѣ на подушкѣ; затѣмъ, устремивъ на Анну торжествующій взглядъ, онъ сказалъ:

— Она, между тѣмъ, любитъ меня, Анна… Она, все-таки, любила меня.

Онъ прошепталъ еще нѣсколько словъ.

Минуту спустя Джонъ Торнлей приблизился и осторожно приподнялъ голову, покоившуюся на плечѣ Элленъ.

— Мы можемъ отвезти его теперь въ замокъ, — сказалъ онъ. — Мы не причинимъ ему боли.

XVIII.

Когда надъ семействомъ неожиданно обрушивается несчастіе, часто случается, что кто-нибудь изъ присутствовавшихъ и принимавшихъ участіе въ горѣ допускается вдругъ въ священный кругъ дружбы, тогда какъ другіе остаются внѣ, хотя они такъ же огорчены и такъ же сочувствуютъ. Въ замкѣ Дали такъ было съ Бридой Торнлей. Джонъ имѣлъ случай проявить сочувствіе и сокровища нѣжности, таившіяся въ его сердцѣ. Общее горе сблизило Джона съ Лесбіей и Брида оказалась одинокой, брошенной, лишней въ ту минуту, когда исполнялись всѣ ея прежнія желанія. Она упрекала себя за то, что чувствовала это, съ ожесточеніемъ шагая по аллеѣ на берегу озера, точно попирая ногами свои эгоистическія мысли. Взоры всѣхъ были устремлены на Элленъ, болѣвшую со дня смерти отца и въ первый разъ выходившую изъ дому, опираясь на руку сэра Чарльза Пельгама. Джонъ и Лесбія находились тутъ же, слѣдя за ней вмѣстѣ съ другими. Брида быстро отвернулась и начала подниматься по террасамъ сада. Достигнувъ послѣдней ступени, она почувствовала, что щеки ея мокры отъ слезъ.

Невольно послѣ слезъ явилась улыбка. Смѣшно было скорбѣть самой о судьбѣ старой дѣвы, счастливой, полезной, довольной, и если въ глубинѣ души она съ горечью чувствовала пустоту, все болѣе и болѣе образовывавшуюся въ ея искреннихъ привязанностяхъ, то она слышала божественный голосъ Того, Кто говорилъ одинокимъ сердцамъ: «Я стою у двери и стучу!» Брида овладѣла собой и направилась къ дому.

Джонъ шелъ какъ разъ ей на встрѣчу.

— Я иду домой, — крикнула она, — трава въ аллеѣ сырая.

— Мы можемъ пройтись немного по дорогѣ и вернуться черезъ огородъ.

— Почему?

— Потому, что миссъ Дали и сэръ Чарльзъ сидятъ еще на террасѣ, и я не хочу безпокоить ихъ.

— А тѣхъ, которые находятся въ питомникѣ, тоже не надо безпокоить? Кажется, мнѣ пора начать мою роль опекунши.

— Нѣтъ, нѣтъ, Лесбія только что вышла изъ дому. Она все утро провела со мной. Конноръ не будетъ говорить ей глупостей на другой день послѣ похоронъ отца.

— Можетъ быть, но Бабетъ не такъ грустна, какъ онъ, а она изъ числа тѣхъ женщинъ, которыя не забываютъ и никогда не даютъ забывать другимъ, что онѣ имѣютъ право на то, чтобы за ни! мы ухаживали.

— Полно, полно, ты слишкомъ строга. Мнѣ кажется, маленькая Бабетъ показала много здраваго смысла и хорошихъ чувствъ во время этой грустной недѣли, и проектъ, который она предложила мнѣ, не глупъ и осуществимъ, кажется.

— А! вы обсуждали проектъ?

— Проектъ Лесбіи. Если бы мой, то ты знаешь, я бы сначала сообщилъ его тебѣ. Не будь ревнива, Брида. Борьба, которую мы вынесли вмѣстѣ, привязала насъ неразрывно другъ къ другу, и если ты противупоставишь твое veto намѣреніямъ Лесбіи, мы оба откажемся отъ нихъ, хотя, говоря правду, идея эта мнѣ нравится, особенно потому, что она даетъ мнѣ возможность исполнить новый долгъ, тяготѣющій на мнѣ.

— Новый долгъ или новое чувство?

— Не будемъ спорить о словахъ; я сказалъ: новый долгъ.

— Ты правъ; разскажи мнѣ планъ маленькой Бабетъ.

— Вотъ онъ. Ты знаешь, что вчера послѣ чтенія завѣщанія сэръ Чарльзъ, сыновья и я провели день за разборкой печальнаго положенія дѣлъ. Ложась вчера спать, я не видѣлъ другаго выхода для несчастной семьи, какъ разлука и зависимость. У нихъ ничего не остается, а мы знаемъ, каково это, Брида.

— Они не могутъ очутиться въ такомъ же положеніи, въ какомъ находились мы, покинувъ Абботъ Торнлей; сыновья окончили образованіе или почти!

— Ты хорошо дѣлаешь, прибавляя: почти; но этого достаточно, чтобы помѣшать имъ обратиться къ кому-нибудь другому и самимъ намъ быть имъ дѣйствительно полезными.

— Это грустно, но ты помнишь, Джонъ, какъ мы часто говорили, что насъ спасло именно то, что мы не разсчитывали ни на кого, ни на какія обманчивыя надежды.

— Мы восторжествовали, Брида, но другіе погибали рядомъ съ нами.

— Ахъ, Джонъ, не касайся этой раны. Она сочится еще кровью.

— Я знаю. Но для того, чтобы понять другъ друга, я долженъ сказать тебѣ то, что у меня въ головѣ.

— Продолжай; я знаю теперь, что сердце у тебя нѣжнѣе, чѣмъ у меня. Перейдемъ къ проекту безъ всякихъ предисловій.

— И такъ, Лесбіи, кажется, очень нравится этотъ домъ и эта страна.

— Или комплименты Коннора Дали. Твоя жизнь была два раза въ опасности здѣсь. Лесбія не проводила здѣсь ни одной зимы.

— Зимы не лишены прелести. Однимъ словомъ, ей нравится красивый пейзажъ и она предлагаетъ, такъ какъ квартира нужна, нанять замокъ Дали на ея счетъ, что позволитъ семейству, которое не можетъ больше жить здѣсь, поселиться въ другомъ ихъ домѣ, на горѣ, съ доходомъ, болѣе или менѣе достаточнымъ для существованія. Конноръ можетъ окончить курсъ въ Дублинѣ и слушать курсъ юридическихъ наукъ, тогда какъ старшій братъ, неглупый и способный, по-моему, будетъ управлять имѣніемъ. Сэръ Чарльзъ дастъ, конечно, взаймы немного денегъ, если я соглашусь остаться здѣсь нѣкоторое время, чтобы сообщать ему о ходѣ дѣлъ.

— О Джонъ! Взяться опять за управленіе! Отказаться отъ редакторства новой газеты и отъ литературной карьеры, составлявшей предметъ нашей гордости!

— Я не откажусь ни отъ газеты, ни отъ дохода, который она мнѣ обезпечиваетъ. Я не такъ безкорыстенъ. Но большая часть работы можетъ производиться здѣсь, надо только ѣздить черезъ каждые два или три мѣсяца въ Лондонъ. Во время сезона Лесбія захочетъ пожить тамъ. Мнѣ представляется это очень удобоосуществимымъ.

— Но зачѣмъ ты станешь изводить себя работой для людей, которыхъ ты едва знаешь и которымъ ничего не долженъ?

— Ничего не долженъ? Брида, я долженъ объяснить тебѣ это. Не знаешь ты развѣ, какъ я настаивалъ на моемъ свиданіи съ Деннисомъ Палаши и что сэръ Дали непремѣнно пожелалъ поѣхать вмѣсто меня? На собственную смерть онъ пошелъ. Пуля, убившая его, назначалась мнѣ. Какъ же не принять хоть отчасти на себя заботы и отвѣтственность, лежавшія на немъ?

— Я не знаю… онъ не думалъ, что умретъ.

— Я человѣкъ не сантиментальный, но невозможно провести такой ночи, какую я провелъ у изголовья сэра Дали, такъ чтобы она не произвела впечатлѣнія. Когда онъ сказалъ: «вы видите, я хорошо сдѣлалъ, что пришелъ», онъ устремилъ на меня: взглядъ, котораго я не забуду во всю жизнь. Эта мысль какъ будто облегчала ему смерть. До тѣхъ поръ я считалъ его за дурака, теперь… — Джонъ остановился, его голосъ дрожалъ. Брида опиралась на его руку и они шли молча. Темница затворялась передъ нею и Дали дѣлались тюремщиками. Брида попытала сдѣлать еще одно слабое усиліе.

— А Лесбія? — спросила она. — Разумно ли оставлять ее постоянно въ обществѣ двухъ молодыхъ людей безъ состоянія?

— У Лесбіи болѣе здраваго смысла, нежели ты думаешь. Она забавляется съ Конноромъ Дали, не придавая значенія его комплиментамъ. Она говоритъ слишкомъ откровенно для этого. Что кажется старшаго, который очень красивъ, они, какъ мнѣ кажется, совсѣмъ не сходятся. Нѣтъ, я спокоенъ въ этомъ отношеніи.

«Естественно, такъ какъ опасность неминуема. Мужчины всегда слѣпы!» — подумала Брида.

Джонъ продолжалъ:

— Вотъ мѣсто, гдѣ я въ послѣдній разъ видѣлъ сэра. Дали, когда онъ садился на лошадь. Миссъ Дали только что взяла съ него тогда обѣщаніе, что онъ будетъ съ нею гулять каждый вечеръ, пока будутъ лунныя ночи. Мы послѣдніе разговаривали съ нимъ.

Мы, уже мы… Такъ долго это мы принадлежало Бридѣ!

Она продолжала идти молча.

— Ты ничего не говоришь, Брида, — сказалъ Джонъ, приближаясь къ дому. — Помни, что рѣшеніе зависитъ отъ тебя. Они имѣть права на меня, но твои выше ихъ. Лесбія знаетъ это. Если ваше намѣреніе поселиться здѣсь тебѣ не нравится, о немъ больше не будетъ рѣчи.

— Среди людей, которые ненавидятъ насъ! — воскликнула Брида.

— Да, это правда. Обдумай хорошенько всѣ невыгоды. Кровъ Лесбіи не соблазняетъ тебя; скажемъ, въ такомъ случаѣ, рѣшительное «нѣтъ» и возвратимся къ нашему плану путешествовать въ теченіе года, прежде чѣмъ окончательно поселиться гдѣ-нибудь. Мы мечтали о поѣздкѣ въ Римъ въ то время, когда путешествіе на Луну было столько же правдоподобно. Я поговорю съ Лесбіей.

Брида глубоко вздохнула. Не достаточно ли она боролась, страдала, несла бремя другихъ? Не имѣетъ она развѣ права отдохнуть, избравъ жизнь по своему вкусу, лучшую, можетъ быть, для тѣхъ, юго она любила, къ кому было привязано ея сердце?

«Я стою у двери и стучу!» — та же фраза, которую она слышала въ саду подъ тѣнью елей. Самъ Богъ возвѣщалъ ей, что только жертва могла открыть ей двери. Она бросила бѣглый взглядъ на величественный замокъ Дали, никогда не вызывавшій ея восторговъ, затѣмъ, рѣшивъ сразу выпить горькую чашу, она остановилась передъ рѣшеткой, опустивъ руку на плечо брата.

— Джонъ, — сказала она, — ты дурно понялъ меня. Мнѣ надо время, чтобы рѣшиться. Ты знаешь это. Я хорошо обсудила вопросъ, и если я имѣю голосъ въ этомъ дѣлѣ, я рѣшаю остаться. Многое можно сказать за проектъ Лесбіи.

— Правда, дорогая Брида? Это твое мнѣніе? Я въ восторгѣ.

Его лицо просіяло. Брида принесла свою жертву.

«Я вхожу въ этотъ домъ совсѣмъ другою, чѣмъ вышла изъ не го, — думала она. — Это новая страница въ книгѣ моей жизни, которую надо учиться читать».

Брида Торнлей въ этотъ день не одна въ замкѣ Дали чувствовала значеніе новаго положенія. Капитанъ Пельгамъ, старшій сынъ сэра Чарльза, пріѣхалъ съ отцомъ въ Ирландію на похороны дяди, и если бы глаза всѣхъ обитателей замка Дали не были съ грустью обращены въ другую сторону, они не могли бы не замѣтить, что страшное несчастіе, поразившее семейство Дали, а также его печальныя послѣдствія заставили вспыхнуть чувства, которыя уже давно Мармадукъ питалъ къ своей кузинѣ Элленъ. Въ то время какъ сэръ Чарльзъ и ея мать возвращались съ прогулки, Элленъ быстро скрылась въ свою комнату, точно виноватая. Сэръ Чарльзъ прошелъ въ библіотеку, взволнованный и озабоченный.

— Ну, Мармадукъ, дитя мое, — сказалъ онъ, цодходя къ сыну, — я радъ, что засталъ тебя одного. Я только что говорилъ съ твоею кузиной Элленъ; бѣдная дѣвочка такъ подавлена, такъ грустна, что я думалъ ободрить ее, сказавъ, что она можетъ надѣяться на будущность, на которую она не имѣетъ права разсчитывать.

— Какъ, папа, вы сказали ей то, что я довѣрилъ вамъ вчера вечеромъ, между тѣмъ какъ я самъ еще ничего не говорилъ ей?!

— Я проложилъ тебѣ пути и ты долженъ быть благодаренъ; такъ какъ знаешь, что я не люблю браковъ между двоюродными… и, къ тому же, подобная партія… для моего старшаго сына!

— Она выслушала васъ? Могу я надѣяться?

— Конечно, она выслушала меня и ты можешь быть увѣренъ, что я представилъ ей всѣ преимущества положенія и твои заботы о ней. Но напрасно я говорилъ; я думаю, что она никогда не подумаетъ о тебѣ. Это не моя вина и не твоя. Ты предлагаешь ей хорошій англійскій домъ и хорошаго мужа; если она больше любитъ здѣшнюю грязь, противъ этого ты ничего не можешь подѣлать. Это доказываетъ только, дитя мое, что это неподходящее дѣло и что не такая хозяйка можетъ наслѣдовать твоей матери въ Пельгамъ-Куртѣ.

— Тѣмъ не менѣе, папа, я сердитъ на васъ за то, что вы вмѣшались въ это дѣло; она будетъ на-сторожѣ теперь и мнѣ нельзя будетъ сказать ей ни слова.

— О, въ другой разъ дѣлай самъ свои дѣла. Я хотѣлъ помочь тебѣ, а ты неблагодаренъ и недоволенъ. Наконецъ-то звонятъ къ обѣду и грустный день почти конченъ.

Мистрисъ Дали въ первый разъ появилась за столомъ въ траурѣ. Послѣ приступа отчаянія, возбудившаго опасенія за ея разумъ, она овладѣла собой и скрыла свое горе подъ покровомъ обычной сдержанности, не умѣя, впрочемъ, вполнѣ скрыть глубину своего огорченія. Ея глаза постоянно какъ бы говорили: «можетъ ли быть горе, подобное моему горю?» — не допуская ни тѣни возраженія.

Лесбія съ горечью ощутила на себѣ ея ледяную сдержанность. Когда она вошла съ букетомъ изъ фіалокъ въ рукахъ и сердцемъ, переполненнымъ великодушныхъ надеждъ сохранить друзьямъ ихъ наслѣдственныя владѣнія, мистрисъ Дали едва протянула ей руку, не поднимая глазъ; бѣдная дѣвушка почувствовала себя отвергнутой, покинутой въ то время, какъ Джонъ бесѣдовалъ съ сэромъ Чарльзомъ о дѣлахъ въ амбразурѣ окна.

Элленъ сидѣла на табуретѣ у ногъ матери, увѣренная, что самъ Мармадукъ не посмѣетъ осаждать ее въ этой крѣпости. Иногда она нѣжно гладила руку матери, не получая никогда ни малѣйшаго отвѣта. Джонъ при видѣ этого, наконецъ, нетерпѣливо проворчалъ что-то, а сэръ Чарльзъ замѣтилъ, что его молодой родственникъ не совсѣмъ внимательно относится къ разговору. Конноръ, по обыкновенію, сидѣлъ сзади Лесбіи съ распухшими еще отъ слезъ глазами, ища утѣшенія въ расположеніи, въ которомъ она не отказывала ему и которое она съ удовольствіемъ простерла бы и на Пельгама; но тотъ былъ поглощенъ дѣлами. Онъ сидѣлъ около письменнаго стола, читая, разбирая и молча разрывая бумаги. Въ недѣлю онъ постарѣлъ на десять лѣтъ. Но скоро онъ поднялъ голову, такъ какъ всѣ вышли изъ гостиной. Только Лесбія молча складывала одну за другой бумаги, которыя онъ скомкалъ.

— Я не знаю, почему онъ хранилъ всѣ мои письма изъ колледжа, — неожиданно произнесъ онъ. — Я никогда не писалъ ему ни одного слова, могущаго доставить ему минуту удовольствія. Въ послѣдній разъ, когда я оставался одинъ съ отцомъ, мы плохо поняли другъ друга и онъ былъ огорченъ моею сдержанностью. Я не могу не возвращаться безпрестанно къ этому воспоминанію. Если бы не это, я могъ бы оплакивать его такъ же, какъ Конноръ и Элленъ. Понимаете вы мое чувство?

Лесбія была застигнута врасплохъ и не могла повторить ему тѣхъ общихъ мѣстъ утѣшенія, которыми усыпляла горе Коннора.

— Знаете ли, — прошептала она, — то же было и со мной! Я не могла плакать, когда умеръ мой отецъ. Я не любила его такъ, какъ должна бы была; когда онъ хотѣлъ поцѣловать меня, я прятала лицо.

— Значитъ, вы меня понимаете, жалѣете меня?

— Да.

— Я не сказалъ бы этого никому, кромѣ васъ, но такъ какъ я пользуюсь вашимъ расположеніемъ, то и могу все вынести: вы сдѣлали мнѣ болѣе добра, чѣмъ я считалъ возможнымъ.

— Правда? Какъ я счастлива!

Вдали послышались шаги Джона. Лесбія вырвала свои руки у Пельгама. А когда она засыпала въ эту ночь, ей казалось, что она слышитъ еще эхо его словъ: «вы сдѣлали мнѣ болѣе добра, чѣмъ я считалъ возможнымъ».

XIX.

— Я не знаю, какъ помѣстимъ мы ихъ въ «Орлиномъ Гнѣздѣ», — говорилъ Джонъ Лесбіи, послѣ осмотра будущей резиденціи мистрисъ Дали. — О’Рунъ привелъ въ разрушеніе весь домъ, кромѣ тѣхъ комнатъ, которыя они занимали. Только въ этой странѣ возможно построить подобное зданіе на краю свѣта и затѣмъ дать ему развалиться. Было бы лучше, если бы они просто поселились въ какомъ-нибудь домѣ въ Балліовенѣ. Я сказалъ это вчера Пельгаму, предупреждая его о состояніи крыши въ «Орлиномъ Гнѣздѣ».

— Джонъ, вы не были такъ жестоки! Заставить Дали жить въ маленькомъ городишкѣ! Они будутъ счастливѣе въ развалившейся башнѣ на собственной землѣ. Здѣсь, по крайней мѣрѣ, на нихъ смотрѣли когда-то какъ на царей и царицъ!

— Прекрасное достоинство среди груды обвалившагося кирпича! Не увлекайся, пожалуйста, подобнымъ вздоромъ!

— Я не увлекаюсь; я всегда такъ думала. Много прежде, чѣмъ я увидѣла Дали, еще когда я штопала чулки на ступенькахъ бывшей оранжереи у дяди Майнардъ, я часто сожалѣла, что Торнлей ничѣмъ не прославились въ исторіи, а всегда желали принадлежать къ знатному роду.

— Мечты, достойныя пансіонерки, но немного глупыя для тѣхъ, кто перешелъ періодъ этого существованія!

— Ты страшно жестокъ и прозаиченъ, Джонъ. Я желала бы скрыть отъ тебя всѣ свои мысли, когда ты въ такомъ настроеніи: въ это время чувствуешь себя, какъ птичка, которая ударяется объ стекло и падаетъ раненая.

— О, Лесбія, Лесбія, это не твои мысли. Кто ихъ авторъ?

— Я думаю это, Джонъ, но, кажется, это сказала Элленъ Дали въ тотъ вечеръ, когда ты отказался отпустить старуху, которая не хотѣла отвѣчать на допросѣ объ убійствѣ сэра Дали. Она пришла въ мою комнату разсерженная на тебя и цѣлые полчаса ходила взадъ и впередъ; ея глаза сверкали. Я бы не узнала ее.

— Я видѣлъ, какъ сверкаютъ ея глаза.

— А затѣмъ она залилась слезами, призывая отца. Брида услыхала наши голоса и увела Элленъ. Она сказала мнѣ, что лучше, если бы я не спорила.

— О чемъ же вы спорили?

— О тебѣ, конечно. Я не могла не защищать тебя, когда на тебя нападали; я напомнила ей, что ты не жалѣешь себя, работая для нихъ, и сказала все, что сэръ Чарльзъ писалъ по этому поводу въ своемъ послѣднемъ письмѣ.

— Меня это занимаетъ лично, какъ дѣло; тутъ нѣтъ никакой заслуги. Но что касается того, чтобы употребить мое ничтожное вліяніе въ этой несчастной странѣ на защиту убійцъ ея отца, то ты можешь передать миссъ Дали, что этого я не сдѣлаю, проси она меня хоть десять разъ.

— Она не думаетъ, чтобы они хотѣли убить ея отца!

— Да, правда, убить хотѣли меня, а моя жизнь ничего не отбитъ.

— Элленъ Дали этого не думаетъ и никто не думаетъ теперь, когда ты имѣешь здѣсь положеніе.

— Теперь, когда я опекунъ миссъ Лесбіи Майнардъ съ ея двумя стами тысячъ дохода, ты права. У насъ съ тобой положительно непрактическій умъ. А, между тѣмъ, необходимо просмотрѣть смѣты для передѣлокъ въ «Орлиномъ Гнѣздѣ». Но куда же онѣ дѣлись? Ты не знаешь, Брида? — прибавилъ онъ, обращаясь къ сестрѣ, которая вошла въ ту минуту, когда Лесбія удалилась.

— Я видѣла, какъ Пельгамъ Дали вышелъ съ какою-то бумагой въ рукахъ. Онъ былъ, повидимому, въ дурномъ настроеніи. Ахъ, мистеръ Джонъ, ваша вторая семья разорившихся сиротъ менѣе покладиста, чѣмъ первая, но и вы тоже слишкомъ церемонны. Когда намъ надо было дѣлать что-нибудь непріятное, то, бывало: налѣво маршъ! — и надо было слушаться команды. И такимъ образомъ мы справились съ дѣлами. Пари держу, что ты хочешь поселить Дали въ этихъ казармахъ!

— Я не знаю, гдѣ достать необходимыя для передѣлокъ деньги, но достать необходимо. Всѣ хотятъ, вѣдь, поселиться въ «Орлиномъ Гнѣздѣ».

— У мистрисъ Дали два желанія: угождать старшему сыну и жить въ домѣ, принадлежавшемъ мужу. Бѣдная женщина! Она не давала ему покою въ домѣ, пока онъ былъ живъ, а теперь считаетъ долгомъ печально оставаться тамъ, гдѣ онъ могъ быть счастливымъ.

— Во всякомъ случаѣ, ты не можешь обвинить мистрисъ Дали въ томъ, что она ирландка, и избавиться, такимъ образомъ, отъ своего раздраженія.

— Я не нахожу ее отъ этого благоразумной. Если бы можно было оставить друзей въ покоѣ, пока они живы, и потомъ…

— Забыть ихъ послѣ смерти?

— Нѣтъ, но разумно жалѣть ихъ. Во всякомъ случаѣ, они не будутъ больше надоѣдать намъ своими сожалѣніями. Дали уѣхали.

— Какъ, уѣхали?! Лесбія разыграла роль хозяйки?

— Нѣтъ, я не думаю, но молодой Дали гордъ, онъ не можетъ помѣшать намъ жить въ его домѣ, но не хочетъ оставаться въ немъ съ нами вмѣстѣ. Они приняли приглашеніе миссъ О’Флаэрти и уѣхали сегодня утромъ.

— Я жалѣю, что ты позволила имъ уѣхать въ мое отсутствіе! Я не думалъ, что мое предложеніе нанять виллу въ Балліовенѣ заставитъ ихъ бѣжать!

— Это вспышка оскорбленной гордости Пельгама. Бѣдный мальчикъ! страданіе сквозитъ въ каждомъ его словѣ! Ты не можешь себѣ представить, что было, когда они уѣзжали. За часъ до того, какъ запрягли экипажъ, садъ, дорога, террасы были полны народу. Всѣ упали на колѣни, когда Элленъ и мистрисъ Дали вышли изъ дому, мужчины кричали, женщины рыдали, ломая себѣ руки, какъ вдругъ какой-то взъерошенный дикарь очутился передъ мистрисъ Дали и поклялся самою страшною клятвой, что убійца поплатится жизнью за свой роковой промахъ. Онъ такъ похожъ былъ на преступника, мучимаго угрызеніями совѣсти, что я сію минуту арестовалъ бы его, если бы былъ полицейскимъ.

— Сколько потрясеній для мистрисъ Дали! Какъ вынесла она все это?!

— Она была чуть не въ обморокѣ, когда Пельгамъ посадилъ ее въ карету. Элленъ хотѣла послѣдовать за ней, но всѣ женщины уцѣпились за ея платье, за руки, съ криками и рыданіями: она не могла двинуться. Пельгамъ позвалъ ее, тогда она обернулась къ Лесбіи, обвила рукой ея шею и, поцѣловавъ два раза, толкнула ее тихонько на свое мѣсто на крыльцо и вскочила въ экипажъ. Ты бы удивился, увидавъ, что толпа поняла маленькую пантомиму Элленъ лучше, чѣмъ я въ первую минуту. Бѣдная Лесбія горько плакала, закрывъ лицо платкомъ. Всѣ взгляды были обращены на нее, уже безъ злобы и негодованія, и я слышала, какъ говорили кругомъ меня: «А, у нея доброе сердце, она понимаетъ! Да будутъ милостивы къ ней святые и позволятъ ей возвратить сюда нашихъ господъ, чтобы управлять нами»! Я думаю, что самый простой исходъ пришелъ въ голову всѣмъ присутствовавшимъ, когда Конноръ высунулся до половины въ окно, чтобы сдѣлать намъ послѣдній знакъ прощанья.

— Какое впечатлѣніе произвела вся эта сцена на Лесбію? Она не сказала мнѣ ни слова объ этомъ, когда мы сейчасъ разговаривали съ ней.

— О, эта дѣвочка бываетъ сдержанна, особенно въ томъ, что касается Дали. Мнѣ кажется, она воображаетъ, что Элленъ отрекись отъ своихъ правъ въ пользу ея и пожаловала ей дворянскій титулъ. Отъ этого не легче будетъ управлять ею.

— Я начинаю думать, что сдѣлалъ глупость, оставшись здѣсь.

— Я не думаю, — я давно это знаю.

— Есть, все-таки, утѣшеніе: «Орлиное Гнѣздо» не очень-то скоро будетъ въ состояніи принять старую мебель и Лесбіи нельзя будетъ сейчасъ же завалить насъ французскими фантазіями и бездѣлушками. Мы показали бы больше вкуса, когда поселились здѣсь, если бы не измѣняли ничего во внутреннемъ устройствѣ. Портретъ, напримѣръ, висѣвшій противъ портрета сэра Дали, я нашелъ надняхъ на чердакѣ; мы могли бы повѣсить его на прежнее мѣсто на то время, пока обстановка эта останется здѣсь.

— Милый Джонъ, этотъ бѣлый и розовый ужасъ съ невозможною рыжею шевелюрой! Какъ ты досталъ его? Всѣ сундуки Лесбіи и мои загораживали его!

— Я отодвинулъ сундуки, такъ какъ искалъ портретъ. Ты можешь насмѣхаться надъ моимъ вкусомъ, но будешь восторгаться моимъ поступкомъ.

— Я не въ силахъ больше насмѣхаться. Эта страна дѣйствуетъ, должно быть, на голову и я ожидаю, что буду млѣть отъ восторга передъ портретомъ Дэрби О’Рунъ. Если существуетъ таковой, ты позволишь мнѣ повѣсить его противъ шедевра, который ты открылъ?

— Конечно; а пока я повѣшу этотъ самый шедевръ на прежнее мѣсто.

XX.

"Зима кончилась, птицы снова запѣли! — думала Элленъ Дали шесть мѣсяцевъ спустя послѣ смерти отца, стоя на крыльцѣ Орлинаго Гнѣзда и смотря вслѣдъ удалявшемуся брату Пельгаму. Мистрисъ Дали ежедневно проводила въ безпокойствѣ тѣ часы, когда отсутствовалъ ея любимецъ, и каждый день Элленъ старалась облегчить ея страданія, слѣдя глазами за братомъ до послѣдней возможности и раньше всѣхъ принося извѣстіе о его возвращеніи.

Элленъ направилась въ домъ, длинный и низкій въ главномъ корпусѣ, съ нѣсколькими пристройками различной вышины по бокамъ. Небольшая толпа нищихъ собралась у крыльца, нетерпѣливо ожидая обычнаго вспомоществованія, такъ какъ нищета достигла высшей степени. Маленькая дѣвочка быстро перебѣжала болото и, дрожа и задыхаясь, упала передъ Элленъ, устремивъ жадные взоры на тарелку съ кусками хлѣба и корками сыра, остатками вчерашняго ужина; Элленъ высыпала ей въ руки все заключавшееся въ тарелкѣ и вошла въ комнату матери, стараясь избѣжать взглядовъ сидѣвшихъ у дверей женщинъ съ дѣтьми на рукахъ, какъ бы упрекавшихъ ее за щедрость, отдавшую одному лицу сокровища, которыхъ домогались столько другихъ.

Мистрисъ Дали ожидала послѣднихъ извѣстій о Пельгамѣ съ такимъ же нетерпѣніемъ, какъ нищіе своей обычной порціи.

— Что завтракалъ онъ? Съ аппетитомъ ли ѣлъ?

Въ вопросахъ матери слышался какъ бы упрекъ, такъ какъ она подозрѣвала, что Элленъ давала брату ѣсть меньше, чтобы больше оставалось для ежедневной раздачи. Въ это время мистрисъ Дали всегда старалась удержать Элленъ въ своей комнатѣ.

— Опять! Они опять тутъ? Ты сказала, что они будутъ собираться только три раза въ недѣлю.

— Да, вначалѣ, но нищета становится такою ужасной, что имъ невозможно довѣрять припасовъ болѣе, чѣмъ на одинъ день. Мистеръ Торнлей того же мнѣнія.

— Да, онъ предупредилъ тебя, что въ Мэнѣ и Балліовенѣ открыты хлѣбные запасы и что лучше имъ обращаться къ общественной благотворительности.

— Вообще, можетъ быть, но не для больныхъ и старыхъ, которымъ некого посылать такъ далеко. Самъ мистеръ Торнлей позволилъ имъ приходить ко мнѣ.

— Я не знаю, почему ты говоришь «самъ мистеръ Торнлей», Элленъ, какъ будто ты раздѣляешь предубѣжденіе бѣднаго люда къ нему. Что удерживаетъ ихъ здѣсь, какъ не жалость и доброта? Они могли бы ѣхать тратить свои деньги въ Англію.

— Если бы они могли забыть то, ^то происходить здѣсь! Я знаю, что думала бы о нихъ въ такомъ случаѣ!

— Ты неблагоразумна, Элленъ. Я не хочу быть жестокой, но есть воспоминанія, которыя заглушаютъ жалость. Преступленія влекутъ на народъ божественную кару.

Элленъ опустилась на колѣни около матери.

— То же говорятъ, то же думаютъ и они, — произнесла она глухимъ голосомъ, — и это-то приводить ихъ въ отчаяніе. Въ прошломъ году, когда болѣзнь свирѣпствовала въ другихъ мѣстахъ, она пощадила нашу мѣстность и ущелье Анны. Только съ той ночи болѣзнь появилась у насъ. Они думаютъ, что, умирая, онъ проклялъ ихъ, но мы знаемъ противное. Если бы онъ могъ, онъ пришелъ бы къ нимъ на помощь: у него было такое доброе сердце!

— Зачѣмъ ты говоришь мнѣ это? — спросила мистрисъ Дали. — Я думаю, что они правы, но у меня не такое доброе сердце. Я вижу, какъ вы съ каждымъ днемъ худѣете. Другія матери, стоящія у дверей и привыкшія къ тому, что дѣти ихъ нуждаются во всемъ, страдаютъ не больше моего.

— Подите въ кухню, мама, поговорите съ этими несчастными матерями: вы утѣшите ихъ лучше моего.

Мистрисъ Дали наклонилась къ Элленъ и нѣжно поцѣловала ее.

— Не сегодня, — отвѣтила она, — я не въ силахъ сегодня. Иди къ твоимъ бѣднымъ; все, что я могу сдѣлать, это не попрекать ихъ хлѣбомъ, который ты и Пельгамъ отнимаете у себя, чтобы дать имъ.

Одною изъ тайнъ страшнаго бѣдствія ирландскаго населенія въ то время было отвращеніе, внушаемое ему экономически приготовленною пищей, которая должна была пополнить недостатокъ урожая картофеля. Маисовая мука и пакетики съ рисомъ, выдаваемые по порціямъ, были достаточны, чтобы не дать имъ умереть, но никогда не удовлетворяли голода. Разумныя наставленія, сопровождавшія каждую раздачу, тщательно переписанныя рукою Бриды Торнлей для поученія бѣдныхъ сосѣдей, пробуждали нѣкоторую горечь въ сердцѣ Элленъ, вынужденной въ первый разъ раздавать чужую милостыню. Въ глубинѣ сердца она раздѣляла предубѣжденія тѣхъ, кому раздавала дары замка Дали.

— Мнѣ очень жаль, Бидди, — говорила она бѣдной женщинѣ, настаивавшей на томъ, что ея дочь слишкомъ больна, чтобы ѣсть это «черное мѣсиво», — я могу вамъ дать только то, что мнѣ прислалъ мистеръ Торнлей. У меня нѣтъ даже корки хлѣба, чтобы дать вамъ.

— А! потому-то оно такъ горько! Мы всѣ знаемъ, что вы отдали бы послѣднюю каплю крови, если бы могли, но этотъ злодѣй присвоилъ себѣ то, что принадлежало другому, гораздо лучшему человѣку; ему жаль каждаго куска хлѣба, который онъ даетъ! Пропади онъ съ своимъ супомъ!

— Нѣтъ, нѣтъ, Бидди, я не хочу, чтобы вы такъ говорили; мистеръ Торнлей ничего не жалѣетъ и ничего не присвоилъ себѣ: выбросьте это изъ головы!

Старуха приблизилась къ Элленъ съ звѣрскою и хитрою улыбкой.

— Я не знаю тайнъ мужчинъ, — прошептала она, — но извѣстно, что если бы другой не очутился, на бѣду, на его мѣстѣ въ памятную вамъ ночь, то этотъ былъ бы теперь не въ замкѣ Дали. Въ аду жарко, и его такъ давно ждутъ тамъ; все, что онъ раздаетъ здѣсь, ни къ чему не поведетъ. Сами святые забыли насъ! Не стоитъ даже молиться имъ!

Неодобрительный ропотъ пробѣжалъ по рядамъ слушательницъ, когда Элленъ сказала:

— Вы знаете, что нехорошо говорить такъ, Бидди; не время теперь падать духомъ и переставать молиться, когда наступила, наконецъ, благопріятная погода для всходовъ сѣмянъ, и къ намъ возвратится благоденствіе.

— Самый лучшій урожай, какой только можетъ быть на свѣтѣ, не возвратитъ намъ благоденствія, дорогая Элленъ, такъ какъ сыновья мои ушли въ Кони на общественныя работы, чтобы добыть пропитаніе женамъ и дѣтямъ, а меня выгнали изъ дому и отняли послѣдній клочокъ земли. Я, какъ Бога, просила мистера Торнлея оставить меня на мѣстѣ и принять ихъ на работы; но онъ такъ не глухъ, какъ и святые; онъ говорить, что это противно закону, только что изданному въ Англіи на наше несчастіе. Да вознаградитъ Господь тѣхъ, кто выдумалъ его, и тѣхъ, кто примѣняетъ! Неудивительно, что пища, которую онъ бросаетъ намъ, останавливается въ глоткѣ!

— Это жестоко, конечно, но, если таковъ законъ, мистеръ Торнлей не можетъ отказаться повиноваться ему. Можетъ быть, впослѣдствіи вашимъ сыновьямъ удастся вернуть ихъ клочокъ земли.

Бидди печально покачала головой и подняла свою корзину, въ то время какъ Элленъ обернулась къ группѣ женщинъ, не перестававшихъ креститься, слушая богохульства нищей старухи.

— А вы, мистрисъ Келли, — спросила Элленъ у одной изъ нихъ, — удачно сходили въ Кони? Купили на сѣмяна картофеля на деньги, которыя я вамъ дала? Я надѣюсь, что вы не опоздали, такъ какъ цѣна ростетъ съ каждымъ днемъ.

— Конечно, миссъ Элленъ, и если бы я не вѣрила въ милосердіе Божіе, я никогда не дотащилась бы до Кони, который кажется вдвое дальше съ тѣхъ поръ, какъ мы такъ несчастны. Когда дошла очередь до меня, мѣшокъ былъ почти пусть, оставалась, впрочемъ, одна картошка, но мальчикъ, который продавалъ ее, положилъ ее обратно въ мѣшокъ. Одна картошка! Вотъ до чего дошла Ирландія!

— А вы, Мэри Джойсъ, пришли, вѣроятно, первою и получили свою долю. У меня нѣтъ больше денегъ, предупреждаю васъ.

Женщины съ смущеніемъ смотрѣли другъ на друга и младшая комкала въ рукахъ конецъ своего платка.

— Я жалѣю, что не дождалась возвращенія вашего мужа, Мэри, — сказала Элленъ съ упрекомъ, — такъ какъ вамъ нельзя довѣрять. Подумайте, какъ онъ будетъ сердиться, когда узнаетъ, что вы погубили надежду на будущій урожай!

— Надо мнѣ говорить за нее, если она сама молчитъ, — замѣтила Келли, — тутъ нѣтъ ничего стыднаго. Мы сосѣдки и условились съ ней послѣ того, какъ вы были такъ добры, что дали намъ денегъ. Мы разсудили, что сѣменная картошка не можетъ намъ дать хорошаго урожая безъ благословенія святыхъ и что я куплю въ Копи картофелю на ея долю, тогда какъ она съ своими деньгами сходитъ къ колодцу св. Патрикія и купитъ бутылку воды, которую святой отецъ благословилъ противъ болѣзни. Правда, мы могли засадить только крошечный уголокъ, нашего огорода, но, по крайней мѣрѣ, мы гарантированы, что картошка родится, и никто не помѣшаетъ Царю Небесному послать намъ вдвое больше картофелю, чѣмъ обыкновенно.

— Я боюсь, что вы обмануты, мистрисъ Келли. — Какой это святой станетъ торговать водой, имъ благославляемой, и молитвами, обращаемыми имъ къ Богу?

— А почему отказались бы мы платить, миссъ Элленъ? Неужели вы думаете, что послѣ всѣхъ несчастій, которыя мы испытали, мы были бы въ состояніи обрабатывать землю, если бы не надѣялись на нѣчто высшее?

Въ головѣ Элленъ мелькнула мысль, какъ будетъ торжествовать Джонъ Торнлей, когда узнаетъ о судьбѣ ея послѣдней копѣйки. Но она сказала только женщинамъ:

— Держите, по крайней мѣрѣ, языкъ за зубами и не посылайте вашихъ сосѣдокъ къ колодцу св. Патрикія напрасно тратить послѣднія сбереженія.

Обѣ женщины были такъ смущены ея негодованіемъ, что готовы были обѣщать все, что угодно; большинство просительницъ уже разошлось, бережно унося свои порціи; когда и послѣднія двѣ медленно удалились, тишина и покой водворились надъ живописнымъ и дикимъ пейзажемъ, которымъ любовалась Элленъ утромъ, слѣдя глазами за исчезавшимъ вдали братомъ.

XXI.

Съ уходомъ просительницъ кончился дневной трудъ Элленъ; остальное время дня она проводила въ ожиданіи возвращенія Пельгама и прихода почтальона, изрѣдка приносившаго письма отъ Коннора. Въ этотъ день Элленъ разговаривала съ бѣдными женщинами у крыльца такъ долго, что увидѣла скоро почтальона, приближавшагося походкой человѣка, утомленнаго ходьбой. Прежде чѣмъ онъ дошелъ до ограды, Элленъ дожидалась его тамъ съ чашкой молока въ рукахъ. Она влила въ нее нѣсколько капель виски, и Принъ съ жадностью промоталъ подкрѣпляющій напитокъ.

— Да благословитъ и наградитъ васъ Господь — запыхавшись, произнесъ онъ, отдавая дѣвушкѣ чашку. — Именно это мнѣ надо было и это первая капля порядочной пищи за весь день. Да стоятъ святая Марія и святой Петръ съ ключами у дверей рая, чтобы впустить васъ раньше другихъ, въ воспоминаніе того дня, когда вы пришли мнѣ на встрѣчу къ этой рѣшеткѣ! Сегодня у меня къ вамъ двѣ вещи: письмо и газета, сложенная вчетверо. Извольте.

Съ почти дерзкимъ любопытствомъ почтальонъ слѣдилъ глазами за краской, заливавшей щеки Элленъ.

— Счастье молодцу, писавшему эти строки! Я желалъ бы, чтобы онъ на моемъ мѣстѣ видѣлъ ваше лицо, или, по крайней мѣрѣ, чтобы я могъ каждый день приносить вамъ отъ него письма! — воскликнулъ онъ.

— Это письмо отъ моего брата, Иринъ, — сказала Элленъ. — Я цѣлую недѣлю ничего не получала отъ него. Торопитесь теперь, такъ какъ вы опоздали; въ Мэнѣ уже жалуются на вашу неаккуратность, а теперь совсѣмъ некстати терять вамъ мѣсто.

— Еще бы, когда на тѣ гроши, которые я получаю здѣсь, мы должны перебиваться, чтобы не умереть съ голоду. Я бѣгу на перегонки со смертью, ежеминутно готовой схватить меня, но ей нечего торопиться: скоро все живущее въ этой странѣ будетъ въ ея власти.

Иринъ отодвинулся отъ стѣны, на которую опирался, и пустился въ путь съ мрачною рѣшимостью, которую Элленъ начинала замѣчать на лицахъ всѣхъ, кого видѣла.

Мистрисъ Дали дремала въ креслѣ, когда Элленъ вернулась въ комнату, обрадованная, что можетъ на свободѣ прочесть письмо Коннора. Долгіе мѣсяцы личнаго горя и патріотическаго безпокойства отразились, судя по письмамъ, на характерѣ молодаго человѣка. Юношеская страсть къ ребяческимъ выходкамъ уступила, повидимому, мѣсто иному энтузіазму, рѣшительно стремящемуся къ одной цѣли. Элленъ безпокоилась, зная, что онъ принимаетъ участіе въ политической агитаціи и находится въ дружбѣ съ людьми, кажущимися ей мало надежными, а, между тѣмъ, у нея никогда не хватало духу высказать ему, по поводу этого, серьозныя замѣчанія, роившіяся въ ея головѣ, такъ какъ часто случалось, что въ его письмахъ она встрѣчала фразы, цитаты, мысли, заставлявшія биться ея сердце отъ сочувствія и восторга, если не надежды. Письма Коннора и сопровождавшія ихъ газеты, противъ ея собственнаго желанія, дѣйствовали на умъ Элленъ, болѣе способный, чѣмъ она подозрѣвала сама, увлекаться неопредѣленными проектами, позолоченными восторженнымъ краснорѣчіемъ.

Все окружавшее ее было погружено въ печаль и отчаяніе и лучъ надежды являлся всегда отъ Коннора и его друзей. Что же удивительнаго, что письма брата сдѣлались для Элленъ утѣшеніемъ, помогающимъ переносить муки возростающей нужды вокругъ нея, во всей странѣ!

Строки полученнаго письма были сжатѣе обыкновеннаго. Дѣвушка сѣла на полъ около топящейся печки и, опустивъ голову на руки, начала читать. Мистрисъ Дали продолжала спать.

"Да, Элленъ, я видѣлъ его, говорилъ съ нимъ, какъ уже писалъ тебѣ. Не разсказывай объ этомъ никому; мама и Пельгамъ не поймутъ меня. Это великое событіе въ моей жизни, рѣшающее мою судьбу. Прошло всего дней пять, а мы сошлись какъ родные братья. Не смѣйся надъ этимъ. Есть люди, одна мысль которыхъ воплощаетъ смутныя идеи тѣхъ, кто приближается къ нимъ, а д’Арси принадлежитъ къ числу такихъ людей. Ты знаешь его другое имя; вся Ирландія будетъ повторять его менѣе чѣмъ черезъ годъ, но я не пишу его здѣсь; къ чему прежде времени огорчать Джона Торнлея, такъ какъ предубѣжденіе противъ него уже существуетъ въ семьѣ? Ты помнишь, какъ полгода тому назадъ, когда я вернулся въ Дублинъ, я какъ-то вечеромъ, отъ нечего дѣлать, зашелъ въ залу конференцій, надѣясь услышать О’Коннеля, какъ разъ не оказавшагося тамъ въ то время, и какъ къ концу вечера всталъ д’Арси. Всѣ наши несчастія довели меня до полнѣйшаго отчаянья и я спокойно приготовился видѣть гибель Ирландіи, но его слова пробудили во мнѣ лучшія мысли. Особенно, впрочемъ, влекло меня къ нему его сходство съ моимъ отцомъ, такое поразительное, что когда при выходѣ я встрѣтилъ его въ толпѣ, когда я увидѣлъ его улыбку, мнѣ пришла въ голову мысль, "что такое сходство не можетъ быть случайнымъ, что я встрѣтился съ сыномъ нашей несчастной тетки Элленъ, исторію которой мы слышали когда-то, какъ всегда слышатъ дѣти то, что хотятъ отъ нихъ скрыть. Я разскажу тебѣ когда-нибудь все, что узналъ объ этомъ, и мы вмѣстѣ будемъ гордиться тѣмъ, что наша кровь течетъ въ жилахъ того, кто возсоздастъ Ирландію. Онъ похожъ немного на тебя, если ты можешь представить себя ростомъ въ шесть футовъ, съ соотвѣтствующею шириной въ плечахъ и привлекательностью, притягивающею къ себѣ всѣ сердца. Я иногда встрѣчалъ его, слѣдилъ всегда за нимъ глазами, но не смѣлъ приблизиться къ нему, вопервыхъ, изъ-за матери и Пельгама, такъ какъ зналъ ихъ предубѣжденіе, а также потому, что чувствовалъ, что, какъ только попаду подъ его вліяніе, судьба моя будетъ рѣшена и я буду связанъ на всю жизнь.

"Теперь это совершилось. Десять дней тому назадъ я держалъ корректуру поэмы въ редакціи газеты Nation, когда онъ вошелъ; онъ заговорилъ со мной, я назвалъ ему свою фамилію и не прошло часа, какъ мы полюбили другъ друга, точно были знакомы десять лѣтъ. Я живу больше въ его квартирѣ, чѣмъ въ своей. Его вѣра въ меня и наше родство уже измѣнили мое положеніе въ глазахъ вожаковъ нашей партіи. Рубиконъ перейденъ и не ты, дорогая Элленъ, будешь жалѣть объ этомъ. Я посылаю тебѣ его рѣчь, только что появившуюся въ печати, и знаю, какъ при чтеніи ея закипитъ кровь въ твоихъ жилахъ.

«Ты болѣе всѣхъ въ Ирландіи имѣешь на это право, такъ какъ описаніе бѣдствій въ окрестностяхъ Орлинаго Гнѣзда въ одномъ изъ твоихъ послѣднихъ писемъ подлило масла въ огонь. Можетъ быть; увлекшись великими проектами будущаго, мы немного забыли нищету настоящаго; во всякомъ случаѣ, не успѣлъ я дочитать того, что ты писала мнѣ, какъ раскаялся, зачѣмъ я это сдѣлалъ, такъ какъ д’Арси закрылъ лицо обѣими руками и залился слезами. Вечеромъ, въ конференціи, рѣчь его жгла, какъ пламя. Мнѣ говорили, что рѣчи О’Коннеля никогда не производили такого впечатлѣнія. Стоны и восклицанія раздавались со всѣхъ сторонъ въ отвѣть на его слова, затѣмъ въ тайномъ собраніи рѣшили послать делегатовъ по всей странѣ, чтобы присмотрѣться къ населенію и начать что-нибудь организовать. Свобода стоитъ нѣсколькихъ капель крови, какъ выразился онъ въ тотъ вечеръ. Д’Арси находитъ, что я могу быть полезенъ въ окрестностяхъ Балліовена, который и будетъ нашимъ общимъ участкомъ, его и моимъ. Я говорю тебѣ слишкомъ много, Элленъ, но мнѣ нужна твоя помощь, а также, какъ это ни грустно, немного денегъ. Мы покинемъ Дублинъ не ранѣе, какъ черезъ недѣлю; послѣ этого срока ты можешь ожидать меня. Ты одна узнаешь меня, ручаюсь тебѣ».

На другомъ листкѣ, написанномъ на скорую руку, Элленъ прочла слѣдующее: «Мнѣ неожиданно пришла въ голову мысль, отчего бы мнѣ однимъ выстрѣломъ не убить двухъ зайцевъ и не повидать тайно моей чернокудрой красавицы? Я буду ужаснѣйшимъ болваномъ, если не съумѣю убѣдить ее, что явился переодѣтымъ въ надеждѣ увидать ея прекрасные глазки; а что будетъ плохого, — спрашиваю тебя, — если она повѣритъ? Я самъ не вполнѣ увѣренъ, что въ этомъ нѣтъ доли правды».

Элленъ улыбнулась, читая послѣднія строки, гдѣ невольно сказался прежній Конноръ. Сколько затрудненій поведетъ за собой исполненіе отравнаго плана, задуманнаго имъ!

Элленъ посмотрѣла въ сторону матери; мистрисъ Дали проснулась и спокойно вязала. Торфъ въ печи чуть теплился. Элленъ поднялась, чтобы открыть окно; она знала, что мать любила слѣдить за приближеніемъ любимаго сына. Въ домѣ и въ деревнѣ царила глубокая тишина; Элленъ чувствовала себя покойной и веселой, какою давно.уже не была. Неужели причиной этого была мысль о д’Арси, о которомъ Конноръ написалъ: «онъ похожъ на моего отца болѣе его обоихъ сыновей»? Судьба Элленъ, какъ и Коннора, была рѣшена: она знала отнынѣ, кому будутъ принадлежать ея сердце и ея молитвы.

Не переставая размышлять, она развернула газету и при послѣднихъ лучахъ угасающаго дня быстро пробѣжала тѣсные столбцы. Глаза ея были полны слезъ, когда точно сквозь сонъ она услышала голосъ матери:

— Элленъ, я зову тебя третій разъ и ты не отвѣчаешь мнѣ. Не видишь ты развѣ, что идетъ дождь? Твое лицо все мокро. Нѣтъ, не затворяй окна, — Пельгамъ долженъ сейчасъ вернуться, подойди только къ огню и поговори со мной.

Элленъ, опускаясь на колѣни около матери у камина, чувствовала себя глубоко виноватой. Она пренебрегла своими личными обязанностями, увлекшись описаніемъ общественныхъ бѣдствій; Элленъ съ трудомъ разожгла подложенный въ каминъ торфъ и обратилась къ мистрисъ Дали:

— Еще не очень поздно, тьма наступила вдругъ. Какъ вы были добры, милая мама; вы не спросили у меня, который часъ, а ночь наступила сегодня такъ скоро.

Мистрисъ Дали печально улыбнулась:

— Время не показалось мнѣ такимъ короткимъ, какъ тебѣ, Элленъ, но ты читала, и я не хотѣла мѣшать тебѣ. Вотъ слышенъ конскій топотъ; позови Патси, чтобы онъ ждалъ у подъѣзда. Пусть Пельгамъ идетъ скорѣе грѣться! Мнѣ кажется, я слышу голоса на дворѣ! Надѣюсь, что онъ не пригласитъ гостей въ домъ, гдѣ нечего ѣсть.

XXII.

Штатъ прислуги у Дали съ тѣхъ поръ, какъ обратились въ бѣгство англійскія служанки, испуганныя уединеніемъ Орлинаго Гнѣзда, значительно сократился. Кухарка, дѣвушка и мальчикъ держали Элленъ постоянно на-сторожѣ, чтобы избавить мать отъ раздраженія и волненій. Съ фонаремъ въ рукѣ она свѣтила путешественникамъ, приближавшимся къ подъѣзду вмѣстѣ съ Пельгамомъ подъ проливнымъ дождемъ съ порывами рѣзкаго вѣтра. Взоры одного изъ нихъ, слѣдившаго за каждымъ ея движеніемъ, медленно наполнялись глубокимъ сочувствіемъ. «Да, — думалъ онъ, — Лесбія права: это мѣсто страшно скучно и ихъ надо вырвать отсюда какъ можно скорѣе».

Въ темнотѣ Элленъ разглядѣла только двухъ лошадей.

— Пельгамъ съ вами? — спросила она. — Что-нибудь случилось? Говорите тише, окно мамы открыто, она тутъ.

Но Джонъ Торнлей уже схватилъ ея похолодѣвшую руку.

— Пельгамъ у конюшни съ своею лошадью, такъ какъ Патси занятъ нашими, — сказалъ онъ. — Что же вы воображаете, что я всегда приношу дурныя вѣсти, миссъ Дали? Вы должны ненавидѣть меня.

Элленъ цѣловала Лесбію и потому отвѣтила не сразу.

— Страхъ заразителенъ, а васъ не удивляетъ; что мама боится неожиданныхъ новостей.

«Опять неловкость!» — думалъ Джонъ, слѣдуя за Лесбіей къ кухонной печкѣ, къ которой Элленъ тащила обѣими руками большое ведро, полное торфа. Онъ съ ужасомъ слѣдилъ за ея работой, не думая, впрочемъ, помочь ей.

— Джонъ, ты спишь? — воскликнула Лесбія. — Сними хоть мокрое пальто, если не можешь помочь Элленъ.

Мистеръ Торнлей дѣйствительно находился точно во снѣ.

— Куда надо нести? — спросилъ онъ, когда она кончила разводить огонь.

— Пока никуда, надо зажечь огонь въ комнатѣ, гдѣ будетъ ночевать Лесбія; а такъ какъ Патси занятъ въ конюшнѣ, Бриджета въ столовой, то я разведу огонь сама; ваша помощь, слѣдовательно, лишняя. Ни одинъ англичанинъ не умѣетъ разводить торфъ.

— Но крайней мѣрѣ, позвольте мнѣ донести ведро, — сказалъ онъ, берясь за ручку.

Элленъ передала ему ведро, осторожно складывая изъ торфа пирамиду, въ то время какъ онъ молча смотрѣлъ то на ея маленькія бѣлыя ручки, то на прелестное личико, склоненное надъ загорающимся пламенемъ.

— Вотъ! — произнесла она, — вы можете похвалиться, что видѣли хорошо сложенную торфяную печку! Гдѣ я научилась? Въ хижинѣ въ горахъ, гдѣ мы провели первые годы дѣтства у кормилицы, Конноръ и я. Мама была слабаго здоровья и отецъ помѣстилъ насъ туда согласно обычаю своего времени. Такимъ-то образомъ я научилась любить торфяной дымъ и выносить присутствіе хорошенькаго канноутскаго поросенка.

— Я не обѣщаю снизойти до поросенка, но готовъ допустить прелесть торфянаго дыма и отнынѣ предпочитать его всякому другому.

— Какъ вы, должно быть, озябли дорогой! — воскликнула Элленъ, немного удивленная. — За то я скажу вамъ одну вещь. Этотъ огонь приготовленъ для васъ, также какъ и комната. Старая Бриджета разводить огонь у Лесбіи.

Она подняла глаза съ улыбкой, точно ожидая благодарности, но Джонъ молчалъ. Она не поняла, что онъ не смѣлъ говорить потому, что его сердце было переполнено благоговѣнія и признательности, несмотря на холодную сдержанность, подъ которой онъ старался скрыть свое волненіе. Элленъ вышла изъ комнаты. Джонъ Торнлей остался одинъ, въ первый разъ заглянувъ въ лицо любви, мало-по-малу овладѣвшей его сердцемъ и ставшей для него предметомъ мукъ и радости. Элленъ въ этотъ день перешла, подобно Коннору, Рубиконъ въ его мысляхъ; Джонъ также принялъ рѣшеніе. Пока любимая дѣвушка будетъ одинока, несчастна, пока ей будутъ угрожать непріятности, значенія и опасности которыхъ она не понимаетъ, онъ останется на своемъ посту, какъ вѣрный стражъ, не ожидая благодарности, чтобы защищать ее, безъ ея вѣдома, а иногда даже и противъ ея води. Въ этотъ вечеръ въ любви къ Элленъ умеръ эгоизмъ Джона Торнлея. Душѣ его вернулся покой; онъ не принадлежалъ больше себѣ. Элленъ, между тѣмъ, отбросила всѣ грустныя мысли и, увлекши Лесбію въ свою комнату, надѣла на нее сухое платье, весело перебирая далекія уже теперь воспоминанія ихъ перваго знакомства, затѣмъ вернулась въ кухню, гдѣ застала Пельгама, устремившаго взглядъ на огонь. На его красивомъ лицѣ лежало выраженіе безпокойства и торжества. Она положила руку на его плечо, притворившись разсерженной:

— Нечего сказать, Пельгамъ, ты отлично устроилъ! Какъ могла придти тебѣ въ голову мысль привозить гостей въ домъ, гдѣ нечего ѣсть? Нечего смотрѣть на меня изумленно, а также и сердиться; я говорю тебѣ вѣрно: куры наши несутся, а я отдала послѣднія два яйца одной дѣвушкѣ для ея больной матери. Во всемъ домѣ есть только хлѣбъ и полцыпленка, которые старая Бриджета спрятала къ твоему приходу.

— Мнѣ очень жаль, но я сдѣлалъ все, что могъ. Вотъ мальчикъ несетъ бѣлый хлѣбъ и пирожки, купленные мною въ Леонѣ; на рынкѣ не было ни куска говядины и потому я купилъ немного только что пойманной рыбы, которую увидалъ у дверей хижины; она свѣжа и годится на ужинъ.

— Превосходная мысль, Пельгамъ! Нѣтъ человѣка предусмотрительнѣе тебя. Твои покупки произведутъ значительный ущербъ въ хозяйствѣ будущей недѣли; но ничего, мы обойдемся безъ ѣды; за то у насъ будетъ два блюда и я постараюсь получше приготовить рыбу. Торнлей неприхотливы, вѣроятно. И если бы я оставила въ своей комнатѣ прежнюю Лесбію надѣвать мое шелковое платье, которому она такъ завидовала въ прошломъ году, я была бы совершенно спокойна; теперь не то, и въ гостиную явится миссъ Лесбія Майнардъ, богатая наслѣдница. Но, все-таки, почему тебѣ пришло къ голову привезти ихъ сюда?

— Я встрѣтилъ ихъ на обратномъ пути изъ Ущелья Фей, гдѣ они провели цѣлый день, обсуждая съ Анной О’Флаэрти мѣры вспомоществованія. Шелъ ливень, Орлиное Гнѣздо было ближе, чѣмъ замокъ. Я предложилъ имъ заѣхать; я не ожидалъ, что они согласятся, но мистеръ Торнлей сказалъ, что ему надо поговорить со мной о дѣлѣ и… она… или они оба, какъ мнѣ показалось, съ удовольствіемъ приняли мое приглашеніе.

— А! неужели она узнала… — невольно вырвалось у Элленъ.

— Узнала что? — и Пельгамъ схватилъ за локти сестру, старавшуюся вывернуться. — Ты не имѣешь права подозрѣвать то, чего не хочешь сказать…

— Нѣтъ, нѣтъ… я знаю… но я такъ часто говорю вслухъ глупости…Пельгамъ, не смотри на меня такъ. Я получила сегодня письмо отъ Коннора и… подумала…что, можетъ быть, ей хочется поговорить со иною о немъ.

— Какъ могла она узнать, что ты получила письмо отъ Коннора? Вѣдь, не подозрѣваешь же ты, что она съ нимъ въ перепискѣ, я надѣюсь!

— Нѣтъ, нѣтъ, я говорю тебѣ, что все это глупости… Какъ я хотѣла бы научиться молчать!

— А я бы хотѣлъ, чтобы ты и Конноръ не были постоянно окружены тайнами. Для меня нѣтъ ничего ненавистнѣе этого, въ особенности когда ты начинаешь подозрѣвать другихъ во всевозможныхъ хитростяхъ, какъ будто ты не знаешь даже о существованіи вполнѣ прямаго человѣка.

Отъ негодующаго тона Пельгама кровь прилила къ щекамъ Элленъ, и молодая дѣвушка собралась было оправдываться, когда вспомнила слова Коннора: «Я перешелъ Рубиконъ и знаю, что такая дѣвушка, какъ ты, не отступитъ передъ послѣдствіями того, что я сдѣлалъ». Необходимость сохранять абсолютную тайну была первымъ послѣдствіемъ, а Элленъ отдала Коннору и его друзьямъ свое полное сочувствіе. Она промолчала поэтому, и только глаза ея наполнились слезами. Пельгамъ выпустилъ ея руку.

— Я не хотѣлъ доводить тебя до слезъ, Элленъ, но я всегда выхожу изъ себя, когда чувствую между нами облако таинственностей. Я не знаю, принадлежишь ты и Конноръ къ моимъ друзьямъ, или же къ врагамъ.

— Врагамъ! О, Пельгамъ! какъ можемъ мы быть за одно съ твоими врагами?

— Единственные мои друзья въ этой странѣ — Торнлей, а безумцы, окружающіе насъ, ставятъ мнѣ въ укоръ эту дружбу, точно вина Джона, что назначенный ему выстрѣлъ убилъ моего отца. Этимъ они снимаютъ всю тяжесть преступленія съ убійцы.

— О! всю тяжесть!… Ты не знаешь… ты не можешь знать…

— Ты видишь, опять тайна…

— Чѣмъ же я виновата, если мнѣ повѣряютъ тайны на жизнь и смерть?

— Можетъ быть, это не твоя вина, но ты не должна дарить свои симпатіи кому не слѣдуетъ. Ты не можешь не признать великодушнаго поведенія Торнлеевъ не только относительно насъ (а какъ бы мы выпутались безъ нихъ?), но и относительно всего здѣшняго населенія, которое платитъ мнѣ только ненавистью и злыми продѣлками за ихъ благодѣянія и среди котораго они упорно продолжаютъ жить и тратить деньги.

— Лесбію любятъ, ей очень благодарны!

— Этого ей недостаточно. Она не можетъ отдѣлиться отъ брата.

— Я тоже не могу отдѣлиться отъ братьевъ; только, къ сожалѣнію, они не всегда тянутъ въ одну сторону. Мой бѣдный Пельгамъ, я обѣщаю тебѣ быть справедливою къ твоимъ друзьямъ и защищать ихъ всѣми силами. Я никогда не подозрѣвала Лесбію ни въ какомъ обманѣ, — ты ложно понялъ меня. Прошу тебя, не будемъ ссориться, будемэ счастливы сегодняшній вечеръ, — намъ и безъ того тяжело! Я увѣрена, что кто-то думаетъ о насъ въ эту минуту… Я чувствую умиленіе.

— Я не понимаю твоего благоговѣнія… Неужели ты думаешь… хочешь… прочесть миссъ Майнардъ письмо Коннора?

— Нѣтъ, мнѣ этого и въ голову не приходило. Пельгамъ, ты все еще воображаешь, что я люблю тайны… но знай, что я никогда не сдѣлаю этого… никогда… ни даже ради Коннора.

Пельгамъ наклонился къ сестрѣ и поцѣловалъ ее съ такимъ порывомъ нѣжности, о существованіи которой она даже не подозрѣвала. Вечеръ положительно обѣщалъ быть пріятнымъ.

Лесбія пришла въ свою комнату, вертя въ рукахъ намокшій и испачканный конвертъ, который при выходѣ изъ воротъ Счастливаго Успѣха ей сунулъ хромоногій слуга, одѣтый въ ливрею Анны О’Флаэрти. По всей вѣроятности, это прошеніе для передачи властямъ, но зачѣмъ оно передано ей такъ таинственно? Отчего билось сердце Лесбіи, когда она разрывала конвертъ? Отчего пришло ей на память письмо, полученное въ старой оранжереѣ въ Уайтклифѣ? Лесбія быстро развернула письмо и изъ бумаги выпала гирляндочка зеленаго, почти еще сяѣжаго трилистника и полетѣла на полъ. Дѣвушка взглянула на бумагу. Какъ и тотъ разъ, она увидѣла стихи. Лесбія подняла гирляндочку и быстро приколола ее къ мокрымъ еще волосамъ. Пора было. Элленъ стучала въ дверь. Молодыя дѣвушки вошли вмѣстѣ въ залу, гдѣ былъ накрытъ ужинъ. Яркій свѣтъ заливалъ всю комнату; мистрисъ Дали даже казалась менѣе грустною въ этотъ вечеръ. Она оставила мѣсто для Лесбіи между собою и Пельгамомъи два или три раза на лицѣ вдовы скользнула слабая улыбка, плѣнившая когда-то сердце мистера Дали. Все ея вниманіе было обращено на Бабетъ, и дѣвушка на-лету поймала скорѣе удивленный, чѣмъ довольный взглядъ Джона. Послѣ ужина она подошла къ Элленъ какъ бы для того, чтобы сбить съ толку подозрѣнія брата.

Джонъ обратился къ Пельгаму и заговорилъ о дѣлахъ; глаза мистрисъ Дали устремились на лицо сына съ замѣтнымъ безпокойствомъ. Раза два или три юноша, не переставая говорить, опирался на ея плечо и его мягкія слова успокоивали ее выраженіемъ авторитетности, къ которому не пріучилъ ее мужъ.

— Я не могу измѣнить, мама, — говорилъ онъ, — это необходимо для моихъ дѣлъ, а вы же не захотите, чтобы я всю жизнь провелъ праздно…

— Нѣтъ, я не должна была бы, но, Пельгамъ, если бы ты зналъ, какъ я мучаюсь, когда тебя нѣтъ!

— Я никогда не забываю этого, мама.

Всѣ слышали это. Джонъ съ благодарностью думалъ о Бридѣ, одиноко проводящей дока длинныя зимы, мучаясь такимъ же безпокойствомъ, которое отравляло жизнь мистрисъ Дали. Лесбія отшпилила гирлянду трилистника и спрашивала себя, что лучше: быть прославленною въ стихахъ поэтомъ или разсчитывать на молчаливую преданность сердца, никогда не забывающаго? Джонъ снова заговорилъ; онъ не безъ затрудненія объяснялъ, что литературныя занятія вызываютъ его въ Лондонъ на часть лѣта и что онъ желалъ бы увезти съ собой Бриду; Лесбія же хотѣла бы остаться въ замкѣ Дали, пока братъ и сестра не выберутъ дома въ Лондонѣ. Между тѣмъ, это возможно только въ томъ случаѣ, если мистрисъ Дали согласится провести съ нею нѣсколько недѣль до тѣхъ поръ, пока Джонъ не вернется, чтобы отвезти ее въ Англію.

Джонъ Торнлей понялъ значеніе своей просьбы только очутившись лицомъ къ лицу передъ изумленнымъ достоинствомъ мистрисъ Дали, вопросительнымъ взглядомъ Элленъ и холодною неприступностью, какъ панцирь охватывавшей Пельгама, когда онъ хотѣлъ оттолкнуть какое-нибудь предложеніе услугъ. По Лесбія не растерялась. Опустившись на табуретъ къ ногамъ мистрисъ Дали, она съ мольбой устремила на нее свои большіе глаза.

— Мы просимъ васъ только провести нѣкоторое время у васъ, въ вашемъ домѣ, — воскликнула она. — Я одна буду посторонняя и я употреблю всѣ силы, чтобы не стѣснять васъ; вы были такъ добры ко мнѣ въ прошломъ году.

Маленькая Бабетъ говорила это; миссъ Майнардъ и ея наслѣдство исчезли въ эту минуту. Тѣмъ не менѣе, мистрисъ Дали ничего не отвѣчала и принужденно улыбалась.

Лесбія продолжала, точно говорила сама съ собою:

— Замокъ Дали гораздо ближе къ Балліовену, чѣмъ Орлиное Гнѣздо. Когда Джонъ ѣздитъ туда въ благотворительные комитеты, онъ всегда дома въ пять часовъ. Когда онъ запаздываетъ, мы съ Бридой ѣдемъ къ нему на встрѣчу и привозимъ его въ экипажѣ. Это менѣе скучно, чѣмъ ожидать его дома.

Мистрисъ Дали смотрѣла впередъ, ничего не видя; вдругъ ея глаза встрѣтились со взглядомъ Лесбіи; длинныя рѣсницы молодой дѣвушки скрыли сейчасъ же ея глаза, но электрическій токъ сдѣлалъ свое дѣло. Мистрисъ Дали выпрямилась и обратилась къ Джону.

— Я должна сдѣлать надъ собой усиліе, чтобы возвратиться въ замокъ Дали при настоящихъ обстоятельствахъ, — сказала она, — но удовольствіе быть полезною такимъ хорошимъ друзьямъ беретъ верхъ надъ всѣмъ остальнымъ.

Она опровергла всѣ доводы Пельгама, согласившагося, наконецъ, къ ея величайшему удовольствію. Одна Элленъ ничего не говорила и молча смотрѣла на огонь.

— Нашъ планъ вамъ не нравится? — спросилъ ее Джонъ Торнлей въ полголоса. — Мнѣ очень жаль, что я не посовѣтовался съ вами раньше, чѣмъ заговорилъ съ остальными.

— Мнѣ тоже жаль, — возразила дѣвушка и, видя его удивленіе, прибавила: — Вы находите, конечно, что съ моей стороны эгоизмъ возставать противъ плана, понравившагося моей матери?

— Я думаю, что вы видите препятствія, которыхъ я не предвидѣлъ, и надѣюсь, что вы ихъ укажете мнѣ. Не можете ли вы довѣриться мнѣ?

— Вамъ менѣе, чѣмъ нему-либо, — быстро возразила Элленъ. — Я говорю это не для того, чтобы огорчить васъ, — прибавила она, — но при тѣхъ условіяхъ, въ какихъ я нахожусь, вы въ самомъ дѣлѣ послѣдній человѣкъ, который можетъ мнѣ помочь.

— Вамъ не слѣдовало бы брать на себя тяжести, которою не можете подѣлиться.

— Это не моя вина.

— Суть въ томъ, что вы работаете свыше своихъ силъ. Дѣло, предпринятое вами, не легко даже для самыхъ сильныхъ людей, а ваше сочувствіе страдающимъ изводитъ васъ. Я боюсь даже, что вы вынуждены будете удалиться.

— Тѣхъ, кому я нужна, здѣсь сотни.

— О нихъ позаботятся, они будутъ получать свою обычную порцію. Только баловать ихъ, какъ вы, я не обѣщаю. Знаете вы, куда дѣвались деньги, которыя вы дали Мэри Джойсъ, вопреки нашему правилу никогда не давать денегъ?

— Да, я знаю, она сама сказала мнѣ. Но чего вы не знаете, мистеръ Торнлей, такъ это того, что на эти деньги она купила надежду и за это пріобрѣтеніе я готова отдать послѣднюю копѣйку.

— Какое безуміе! Поощрять ложныя надежды, пустыя утѣшенія!

— Я знаю, вы бы не сдѣлали этого, можетъ быть, потому, что вы человѣкъ разсудительный, а, между тѣмъ, развѣ вы отказались бы отъ ложной надежды, которая помогла бы вамъ перенести очень тяжелую минуту въ жизни?

Двѣ недѣли тому назадъ онъ отвѣтилъ бы безъ колебаній, но теперь, смотря на Элленъ, онъ не былъ увѣренъ въ томъ, что предпочтетъ всѣмъ рискнуть, лишь бы не слышать, какъ ея уста положатъ конецъ надеждамъ, лишеннымъ основанія.

Мистрисъ Дали поднялась. Пока она прощалась съ Пельгамомъ и Лесбіей, Джонъ взялъ въ руки присланную Конноромъ газету, которую, какъ казалось Элленъ, она спрятала въ столъ. Онъ только что собрался выразить свое негодованіе по поводу подчеркнутыхъ мѣстъ, привлекшихъ прежде всего его вниманіе, когда взоръ его упалъ на слѣды слезъ. Онъ зналъ хорошо, чьи глаза пролили ихъ, и сидѣлъ погруженный въ горькія размышленія о тѣхъ, кто возбуждаетъ безполезныя волненія въ сердцѣ, уже переполненномъ горечью. Проводивши мать, появилась Элленъ.

— Повидимому, невозможно помѣшать человѣку завладѣть газетой, — произнесла она. — Я была увѣрена, что спрятала ее далеко отъ всѣхъ глазъ.

— Прошу извинить меня за то, что я взялъ ее. Спрячьте ее подальше, такъ какъ эти безумцы печатаютъ воззваніе къ пролитію крови. Настоящая измѣна! Ради Бога, предупредите Коннора, чтобы онъ не Связывался съ этими людьми; мнѣ казалось, что онъ печаталъ прежде стихи въ этой газетѣ.

— Къ несчастью, если я предупрежу Коннора, какъ вы говорите, онъ бросится на ихъ сторону изъ одного духа противорѣчія. Отдайте газету, мистеръ Торнлей; вы твердо рѣшились отнять у насъ послѣднюю тѣнь надежды, какъ у Мэри Джойсъ, такъ и у меня.

— Если бы я могъ разрушить ложную надежду, ведущую къ несчастію, я согласился бы умереть.

— А я предпочитаю рисковать и испытать самое горькое разочарованіе, продолжая надѣяться на Ирландію и ея героевъ, — сказала Элленъ. — А вотъ у моихъ ногъ и залогъ надежды. — Дѣвушка наклонилась и подняла гирлянду трилистника, потерянную Лесбіей. «Она пріѣхала, вѣроятно, въ газетѣ изъ Дублина. Одинъ Конноръ умѣетъ плести эти маленькіе стебли», — подумала Элленъ.

— Эта гирлянда принадлежитъ миссъ Майнардъ; она была сейчасъ въ ея волосахъ, — сказалъ Пельгамъ, подходя къ группѣ.

— Лесбіи! Гдѣ достала она ее? Я убѣжденъ, что это работа Коннора!

— Да, гдѣ ты достала ее? — повторилъ Джонъ въ то время, какъ его сестра, краснѣя, схватила гирлянду и, быстро бросивъ ее въ огонь, гдѣ она медленно загорѣлась, сказала:

— Что тутъ особеннаго? Пучокъ завядшихъ и засохшихъ листьевъ.

Всѣ лица омрачились; Пельгамъ бросалъ на Элленъ подозрительные взгляды. Джонъ заговорилъ первый:

— На вашемъ мѣстѣ, миссъ, я не носилъ бы теперь гирляндъ трилистника, но и не бросалъ бы ихъ въ огонь, — и то, и другое можетъ быть опасно.

— Но вы однимъ словомъ объясните всѣ тайны, не правда ли? — спросилъ Пельгамъ, подходя къ Лесбіи.

— Я не знаю даже, о чемъ мы говоримъ! — нетерпѣливо отвѣтила дѣвушка. — Уже полчаса, какъ намъ слѣдовало бы быть въ постели.

XXIII.

Дождь пересталъ; Джону Торнлей не хотѣлось спать. Онъ отворилъ дверь и залюбовался небомъ, усѣяннымъ звѣздами надъ обнаженными вершинами горъ. Онъ хотѣлъ вернуться въ комнату, когда замѣтилъ свѣтъ, мелькавшій за оградой, окружавшей садъ. Онъ перепрыгнулъ черезъ стѣну и пошелъ по направленію къ свѣту. Скоро онъ очутился въ торфяномъ болотѣ; его шаги были такъ же тихи, какъ и окружавшая его ночь; въ нѣкоторомъ разстояніи отъ себя, въ тѣни, бросаемой торфяною кучей, онъ ясно различилъ женщину, закутанную съ головою въ плащъ, и стоящаго на колѣняхъ у ногъ ея мужчину. Женщина сдѣлала движеніе, плащъ соскользнулъ и на минуту свѣтъ упалъ на ея открытую голову. Эти золотистые волосы могли принадлежать только Элленъ. Джонъ слѣдилъ на нѣкоторомъ разстояніи, рѣшивъ защитить любимую дѣвушку въ случаѣ опасности. Элленъ наклонилась къ человѣку, только что вышедшему изъ тѣни. Она ожидала его и отступила на нѣсколько шаговъ назадъ, побуждаемая чувствомъ отвращенія и ужаса. Мужчина со стономъ бросился къ ея ногамъ, дрожащею рукой схватилъ край ея платья и, поднявъ другую руку къ небесамъ, воскликнулъ:

— Я прикоснулся къ вамъ, миссъ Элленъ, въ доказательства того, что моя рука невиновна въ преступленіи, въ которомъ ее обвиняютъ!

Элленъ колебалась минуту, затѣмъ, откинувъ плащъ, протянула руку несчастному, склонившемуся къ ея ногамъ.

— Возьмите мою руку, — сказала она, — если смѣете и если его кровь не запятнала васъ.

— Я не смѣю, миссъ Элленъ, не смѣю, хотя я не виновенъ въ смерти его милости. Я говорю вамъ это, какъ духовнику; насъ было двое въ ту ночь за стѣной, и другой сдѣлалъ роковой выстрѣлъ. Онъ былъ не здѣшній и не узналъ сразу его милость, какъ я, когда услышалъ конскій топотъ. На бѣду, луна зашла за облако. Я опустилъ свое ружье, но его выстрѣлило раньше, чѣмъ я успѣлъ остановить его. Онъ бѣжалъ на родину. Здѣсь же всѣ думаютъ, что несчастіе обрушилось на страну вслѣдствіе той ночи; всѣ меня ненавидятъ, — и старуха-мать, а жена и дѣти давно бы умерли съ голоду, если бы не вы!

— Зачѣмъ вы пришли сегодня вмѣсто Молли? Это опасно и я предпочитаю видѣть ее.

— У нея лихорадка, а жена такъ слаба еще, что не могла бы дотащиться сюда. Я не приду больше. Намъ остается только умереть, такъ какъ вы не вѣрите намъ.

— Я прощаю васъ, Деннисъ; но я не могу забыть, что если бы другой пришелъ тогда на свиданіе, вы сдѣлались бы убійцей. Я даже боюсь, что вы не раскаялись въ своемъ преступленіи и питаете еще въ сердцѣ ненависть къ вашему врагу. Вотъ почему я отняла у васъ мою руку и не протяну ее вамъ никогда.

Мрачное лицо исказилось при лунномъ свѣтѣ.

— Да, миссъ Элленъ, я все еще ненавижу его. Я не сдѣлался бы тѣмъ, что я есть, если бы онъ оставилъ меня въ покоѣ.

— Я ничего не знаю, Деннисъ, но я должна вамъ сказать, передать одно порученіе. Когда мой отецъ умиралъ, онъ узналъ васъ въ то время, какъ вы несли его въ хижину; онъ не назвалъ вашего имени, но далъ мнѣ понять, о комъ онъ говорить.

Деннисъ выпустилъ платье Элленъ и со страхомъ упалъ къ ея ногамъ.

— Онъ думалъ, что это я! Умеръ, думая, что это я!

— Но онъ простилъ васъ. Онъ поручилъ мнѣ передать вамъ это. Это не все; сердце разрывается у меня, когда я говорю о той ночи, но я должна все сказать вамъ, Деннисъ. Онъ сказалъ, что радъ, что убитъ вмѣсто мистера Торнлея; что то преступленіе было бы еще больше. Теперь, когда вы знаете это, Деннисъ, развѣ вы не обязаны ради него, не обязаны ради насъ, которыхъ вы лишили его, вырвать изъ вашего сердца ненависть къ человѣку, за котораго онъ отдалъ свою жизнь? Обѣщайте мнѣ, Деннисъ, обѣщайте! — и она протянула ему обѣ руки, чтобы поднять его, но онъ продолжалъ лежать у ея ногъ.

— Миссъ Элленъ, — произнесъ онъ, рыдая, — я не солгу вамъ. Я хотѣлъ отмстить послѣднимъ остаткомъ моихъ силъ. Завтра я намѣревался отправиться къ подошвѣ св. Патрикія, чтобы тамъ привести въ исполненіе свою месть и заплатить ему свой долгъ, прежде чѣмъ умереть. Теперь я уйду, не отомстивъ, какъ собака; и оставлю его счастливымъ и довольнымъ только ради вашего удовольствія.

— Какъ христіанинъ, изъ повиновенія Богу.

— Да, я обѣщаю вамъ; я буду бояться навлечь съ небесъ двойное проклятіе вашего отца.

— Проклятія не сходятъ съ небесъ, Деннисъ; но вы навсегда закрыли бы себѣ двери рая. Дайте мнѣ руку; мы вмѣстѣ прочтемъ «Отче нашъ», и это закрѣпитъ ваше обѣщаніе никогда никому не дѣлать зла.

Оба опустились на колѣни и Элленъ медленно прочла молитву, иногда останавливаясь, чтобы слышать, повторяетъ ли ее за ней Деннисъ. Она ничего не боялась; она не думала о себѣ въ этой высшей борьбѣ за спасеніе безсмертной души, за защиту человѣческой жизни. Только когда она поднялась, отпустивши Денниса съ корзиной провизіи, она замѣтила, что ноги у нея дрожатъ и она едва стоитъ. Медленно подвигаясь впередъ, она вышла изъ тѣни и увидѣла силуэтъ Джона Торнлея; сердце ея замерло. Онъ приближался къ ней съ равнодушнымъ видомъ.

— Я принялъ васъ за блуждающій огонекъ, миссъ Дали, — спокойно произнесъ онъ, — и мнѣ захотѣлось посмотрѣть на него. Но я остановился, какъ только увидалъ даму и фонарь.

Ей хотѣлось спросить его, узналъ ли онъ ея собесѣдника, но слова не сходили съ ея губъ. Джонъ взялъ ее подъ руку и медленно повелъ домой.

— Если бы я имѣлъ надъ вами власть, миссъ Дали, — сказалъ онъ, — я позволилъ бы скорѣе всему населенію умереть съ голоду, чѣмъ вамъ подвергать себя подобнымъ потрясеніямъ.

Голосъ Элленъ дрожалъ еще, когда она отвѣтила:

— Вы не знаете, что я видѣла и слышала сегодня вечеромъ.

— Я не могу сказать, какъ я радъ, что вы уѣзжаете отсюда на нѣкоторое время. Иначе я вынужденъ былъ бы предупредить вашего брата.

— Я никогда не простила бы вамъ.

— Я рискнулъ бы даже этимъ.

Они вошли въ домъ, гдѣ огонь еще тлѣлъ подъ слоемъ пепла. Элленъ упала на стулъ; она ежеминутно вздрагивала отъ нервныхъ подергиваній. Джонъ Торнлей съ ужасомъ смотрѣлъ на нее.

— Это ничего! — повторяла она прерывающимся голосомъ, — сейчасъ пройдетъ!

Закрывъ глаза, она увидѣла передъ собой мрачное лицо, искаженное ненавистью и жаждой мести. Мало-по-малу сознаніе побѣды, мира послѣ борьбы овладѣло ея душой; она глубоко вздохнула и опустила голову на спинку кресла. Джонъ Торнлей мѣшалъ огонь.

— Могу я вамъ помочь чѣмъ-нибудь? — спросилъ онъ.

— Нѣтъ, благодарю, мнѣ ничего не надо. Поздно, и мама, вѣрояно, ждетъ меня въ своей комнатѣ. Она любить, чтобы я присмотрѣла за всѣмъ, пока Пельгамъ не ляжетъ.

— Ваша мать слишкомъ заботится о Пельгамѣ и недостаточно о васъ. Вы не повторите больше того, что сдѣлали сегодня?

— Я не думаю, чтобы это понадобилось; но если бы вы знали, какъ я счастлива, что вышла сегодня вечеромъ въ садъ!

Она должна была быть счастлива, такъ какъ спасла Джона Торнлея отъ смертельной опасности. Она закрыла глаза, видя его передъ собой, и блескъ искренней радости сверкнулъ въ ея взорѣ. Джонъ схватилъ его на-лету и убѣдился, что долго придется ему жить этимъ божественнымъ воспоминаніемъ, пока не дождется другаго подобнаго взгляда.

XXIV.

— Какъ ты думаешь, какое впечатлѣніе произведетъ на нихъ домъ, Брида? — спрашивалъ Джонъ Торнлей утромъ того дня, когда они ожидали прибытія мистрисъ Дали съ дѣтьми. Брида отвѣтила съ улыбкой:

— Если тебѣ такъ хочется, чтобы они чувствовали себя вполнѣ дома, тебѣ слѣдовало пригласить ихъ до прибытія новой обстановки.

— Сколько я могу судить по собственному опыту, — замѣтила Анна О’Флаэрти, сидѣвшая рядомъ съ Бридой на недавно пристроенной къ гостиной верандѣ, — они будутъ менѣе страдать, найдя все измѣненнымъ. Мнѣ тяжело было бы зимой проводить здѣсь столько часовъ, если бы ваша роскошь и изящество не изгнали постепенно изъ моей памяти образы прошлаго.

— Роскошь! — воскликнулъ Джонъ, — роскошь для старыхъ гусеницъ, какъ мы, превратившихся въ бабочекъ среди окружающей насъ нищеты! Это было бы слишкомъ нехорошо, миссъ О’Флаэрти.

— Лесбія не старая гусеница и ты ничего не имѣлъ противъ того, чтобы она превратилась въ бабочку, — замѣтила Брида. — Что заставило тебя перемѣнить мнѣніе?

— Я не считаю себя непогрѣшимымъ, — немного сухо возразилъ Джонъ, и Брида, внимательно слѣдившая за нимъ, принялась опять за шитье.

Минуту спустя Анна О’Флаэрти облокотилась на спинку кресла Бриды, обнявъ ее одною рукой и обсуждая, какъ кроить дѣтскія платья, которыя онѣ шили вмѣстѣ. Брида подняла на нее благодарный взглядъ. Несмотря на свою природную сдержанность, она была счастлива, чувствуя, что сердце ея новой пріятельницы понимаетъ трудности и непріятности ея существованія. Возростающая нищета и общія усилія облегчить ее сблизили несходныя натуры Бриды Торнлей и Анны О’Флаэрти.

— Гдѣ Лесбія? — спросилъ вдругъ Джонъ. — Надѣюсь, что она явится во-время, когда пріѣдутъ гости.

— Не бойся: она слишкомъ дорожитъ своимъ маленькимъ достоинствомъ, чтобы пренебречь этою обязанностью. Она поглощена приготовленіями и говоритъ, что знаетъ ихъ вкусы.

— Она не ошибается, можетъ быть, относительно мистрисъ Дали, которая любитъ церемоніи, — сказала Анна.

— Но мистрисъ Дали не одна… — замѣтилъ Джонъ, — и вкусы… другихъ…

— Если вы говорите объ Элленъ, то она полчаса не будетъ ничего видѣть, кромѣ моего лица. Хорошая мысль пришла вамъ въ голову похитить меня сегодня, мистеръ Торнлей.

— А! я слышу стукъ экипажа и шумъ, поднимающійся всегда въ деревнѣ при ихъ пріѣздѣ! — воскликнулъ Джонъ. — Идемъ, Брида!

— Нѣтъ, это дѣло миссъ Майнардъ. А! что это за фантазія? Я ожидала, что она въ парижскомъ туалетѣ, а она въ скромномъ уайтклифскомъ платьѣ.

— Если бы Конноръ Дали былъ здѣсь, это было бы знаменательно, — сказалъ Джонъ, — но такъ какъ Пельгамъ обращаетъ на нее вниманія столько же, сколько на куклу, то надо думать, что эта пустая фантазія…

— Или деликатность чувства, которой мы не угадали, — замѣтила Брида. — Дали были хороши къ маленькой Сандрильонѣ; я очень рада, что она принимаетъ ихъ въ такомъ нарядѣ.

Хозяева поспѣшили выйти на крыльцо. Анна О’Флаэрти стояла сзади, у дверей прихожей, но въ ея объятія бросилась мистрисъ Дали; на ея плечѣ пролила она слезы. Двадцать пять лѣтъ назадъ Анна на этомъ же мѣстѣ встрѣтила ее молодою и уже ревнующею къ старымъ друзьямъ; теперь всѣ горькія воспоминанія исчезали передъ образомъ того, кто уже не существовалъ. Мистрисъ Дали чувствовала, какъ и Анна, что надо принадлежать къ одному поколѣнію, чтобы страдать вмѣстѣ и одинаково общимъ горемъ. Элленъ молча радовалась необычайному вниманію матери къ Аннѣ. Она въ свою очередь взяла ее за обѣ руки.

— Какъ хорошо, какъ мило, что вы пріѣхали сюда!

— Я не пріѣхала: меня привезли. Мистеръ Торнлей похитилъ меня насильно.

— Вотъ счастливая мысль! — воскликнула Элленъ. — Знаете ли, я начинаю думать, что въ затруднительныхъ случаяхъ вы всегда первый придумаете, какъ лучше поступить.

«Начинаю думать!» Брида нашла бы фразу немного дерзкой, но и ея было достаточно, чтобы на цѣлый вечеръ наполнить радостью сердце Джона.

Мистрисъ Дали не сошла къ обѣду; она не видѣла маленькой Лесбіи на своемъ мѣстѣ за столомъ. Элленъ была поглощена присутствіемъ Анны и ничего не замѣчала. Пельгамъ же, часто навѣщавшій Торнлеевъ въ замкѣ Дали, вкушалъ всю горечь своего положенія разореннаго наслѣдника. Чтобы избѣжать этого, онъ попробовалъ погрузиться въ мечты; надо было только забыться. Не можетъ онъ развѣ занять мѣсто въ глубинѣ залы, у камина, какъ хозяинъ дома, а Лесбія не можетъ развѣ быть его женой, дѣлящей съ мимъ радости и состояніе, которое должно было принадлежать ему? Одно слово разрушило созданіе его воображенія.

— Мистеръ Дали, — говорила Лесбія, — пойдемте въ оранжерею смотрѣть растенія, полученныя мною вчера изъ Дублина, и посовѣтуйте мнѣ, куда ихъ посадить.

Пельгамъ поднялся и послѣдовалъ за дѣвушкой, весело показывавшей ему свои пріобрѣтенія.

— Я не покупала этой статуи Психеи, — замѣтила она, — мой дѣдушка пріобрѣлъ ее во Флоренціи; мнѣ оттуда прислали ее; Многіе въ восторгѣ отъ нея, Джонъ, напримѣръ.

Нѣсколько дней передъ этимъ молодой О’Рунъ утверждалъ, что живыя Психеи сильно вредятъ мраморной; Пельгамъ же не умѣлъ сказать ничего такого особеннаго и Лесбія чувствовала, что леденѣла отъ его холода, какъ не разъ случалось въ Уайтклифѣ въ то время, когда Элленъ и Конноръ осыпали ее своими заботами. Она сдѣлала усиліе, чтобы привлечь его вниманіе.

— Что скажете вы о вашемъ старинномъ оружіи, развѣшанномъ на стѣнахъ между апельсинными деревьями, мистеръ Дали? Я приказала тщательно вычистить все, что заржавѣло, и дополнить недостающее. Не правда ли, эффектно?

— Я нахожу, что лучше бы вы выбросили его за окно слѣдомъ за прежними владѣльцами, — отвѣтилъ Пельгамъ. — Слишкомъ великъ контрастъ между нимъ и висящими рядомъ новостями.

— Я думала, что вы будете довольны, — робко замѣтила несчастная дѣвушка. — Мы здѣсь только жильцы, вы знаете это. Когда вы возвратитесь въ эти мѣста, гдѣ жили ваши предки вѣка…

— Я никогда не возвращусь. Я не заблуждаюсь больше относительно этого. Бѣдствія этого года переполнили мѣру. Дайте исчезнуть даже послѣднему воспоминанію прошлаго. Если я остаюсь здѣсь, то только ради матери и Элленъ; самъ же я желалъ бы бѣжать на край свѣта, чтобы все забыть.

— Все? рѣшительно все? — прошептала Лесбія въ полголоса, точно обиженное дитя, но Пельгамъ не отвѣтилъ; его гордость была слишкомъ глубоко оскорблена. Прозвонилъ колоколъ, призывая къ вечерней молитвѣ. Лесбія приняла рѣшительный тонъ и важный видъ, такъ не нравившійся Бридѣ, когда, прежде чѣмъ разойтись, въ прихожей обсуждала планы на завтрашній день; но когда старшая сестра тихонько отворила дверь, раздѣляющую ихъ комнаты, чтобы поцѣловать на ночь юную наслѣдницу, она удивилась и взволновалась, почувствовавъ подъ губами влажную щеку. О чемъ плакала она среди своего счастья, окруженная любящими ее людьми? Брида заснула, не проникнувъ тайны.

XXV.

Миссъ Торнлей не особенно удивилась, когда на слѣдующій день за завтракомъ Джонъ предложилъ ей отложить отъѣздъ въ Лондонъ до слѣдующей недѣли. Брида чувствовала потребность перемѣнить воздухъ и мѣсто, устала, была нездорова, но лицо Джона просіяло при ея согласіи. Брида была счастлива, что можетъ доставить ему удовольствіе. Сколько времени еще будетъ она имѣть вліяніе на его жизнь? Утро Брида провела въ деревнѣ, гдѣ заходила въ каждый домъ. Она рѣшительно выставляла впередъ счастливыя мысли Джона, его попеченія о бѣдствующихъ. Прежде она не стала бы хвалиться добрыми дѣлами брата, какъ не хвалилась своими. Теперь же, когда онъ не принадлежалъ ей больше всецѣло, ея поведеніе измѣнилось, но Элленъ ничего не говорила и едва отвѣчала. Только на обратномъ пути она какъ бы съ сожалѣніемъ обратилась къ миссъ Торнлей.

— Вы справляетесь лучше моего, — сказала она. — Нищета гораздо меньше здѣсь, чѣмъ въ окрестностяхъ Орлиннаго Гнѣзда, а, между тѣмъ, у васъ не было иныхъ средствъ, кромѣ тѣхъ, которыми вы снабжали меня. Вы прилагали, вѣроятно, больше заботъ и умѣнья.

— И авторитета, — прибавила Брида.

— Да… можетъ быть… я не могла бы сказать Бидди Плугамъ того, что вы сказали ей сейчасъ, когда она бросала нѣсколько маисовыхъ зеренъ цыплятамъ.

— Нѣсколько зеренъ! Цѣлую горсть! По что я сказала, я уже не помню.

— Что нечестно красть кормъ у сосѣдей, чтобы бросать цыплятамъ.

— Это вѣрно: всякая расточительность во время голода есть кража.

— Но Бидди иного мнѣнія; она не думала объ этомъ; у нея прекрасное сердце. Я видѣла, какъ она плакала въ то время, какъ вы дѣлали осмотръ, и держу пари, что она съ удвоенною энергіей броситъ первую чашку супа, которая ей попадетъ въ руки. Вы знаете, что она ненавидитъ это маисовое мѣсиво.

— Съ ея стороны это будетъ неблагодарно. Ей слѣдовало бы умѣть отличать напускную жесткость моихъ словъ и быть увѣренной въ нашей заботливости и расположеніи къ ней и ея сосѣдямъ.

— А! мы, ирландцы, не такъ созданы! — воскликнула Элленъ. — Вся благотворительность міра, приправленная презрѣніемъ и жесткостью, причиняетъ намъ страданіе, а не облегченіе. Мы всегда задаемъ себѣ вопросъ, куда дѣвается нашъ хлѣбъ и почему мы вынуждены питаться чужимъ мѣсивомъ?

— А! я знаю, что вашъ младшій брать пишетъ въ Nation и поддерживаетъ политику этой газеты.

— Да, и не вы станете удивляться тому, что сестра одного мнѣнія съ братомъ, — замѣтила Элленъ, улыбаясь.

Брида тоже не могла удержаться отъ улыбки.

— Я не удивляюсь, — сказала она, — но я хотѣла бы убѣдить васъ, что большая ошибка отталкивать изъ гордости или недовѣрія усилія, искренно направленныя къ общему благу.

— А! общее благо! — воскликнула Элленъ. — Мнѣ это повторяли столько разъ, что мнѣ всегда, какъ улиткѣ, хочется спрятаться въ свою скорлупу, какъ только я слышу объ этомъ.

Элленъ думала о своихъ пельгамъ-куртскихъ родственникахъ, но мысли Бриды полетѣли въ другую сторону и она продолжала съ грустью:

— Меня огорчаетъ то, что вы говорите. Я понимаю, что прежнія отношенія зависимости и взаимныхъ услугъ, къ которымъ вы привыкли въ этой странѣ, составляютъ трогательный остатокъ древней организаціи клановъ и что новый общественный строй жизни вамъ кажется сухимъ и грубымъ… Джонъ объяснялъ мнѣ это надняхъ, но тѣ времена прошли… Я хотѣла бы, чтобы вы поговорили объ этомъ съ Джономъ.

— Я не пойму его, если онъ будетъ говорить мнѣ о новомъ общественномъ строѣ! — воскликнула Элленъ. — Можетъ быть, это потому, что я воспитывалась какъ дочь главы клана, но я не могу себѣ представить замокъ Дали безъ деревни, которая кормится и поддерживается замкомъ. Мнѣ кажется, что одинъ не имѣетъ права существовать безъ другаго и что отдѣльныя личныя существованія, о которыхъ вы мечтаете, могутъ быть обезпечены и удобны, но имъ никогда не будетъ доставать величія.

— Мы далеко зашли съ нашею политическою экономіей, — сказала Брида, — и лучше бы сдѣлали, если бы подождали Джона, чтобы онъ руководилъ нами. Вотъ ваша мать идетъ къ намъ на встрѣчу съ Лесбіей.

— Я хотѣла бы знать, о чемъ онѣ говорятъ въ эту минуту! — замѣтила Элленъ. — У мамы такой оживленный видъ. Отчего Лесбіи удается лучше моего ее развлекать?

Мистрисъ Дали дѣйствительно была оживлена, такъ какъ молодая хозяйка незамѣтнымъ образомъ навела ее на разсказъ о томъ днѣ, когда Пельгамъ, будучи крошечнымъ ребенкомъ, пропалъ. Элленъ жила у кормилицы въ хижинѣ на горѣ и къ ней нѣсколько разъ возили брата повидаться. Въ одно прекрасное утро онъ вышелъ изъ дому и безстрашно направился по дорогѣ къ хижинѣ. Нянька замѣтила его отсутствіе, но не рѣшалась сказать мистрисъ Дали, видѣвшей, какъ одинъ за другимъ безуспѣшно возвращались посланные искать ребенка. Никто не угадалъ намѣренія ребенка и всѣ страхи сконцетрировались около озера. Наконецъ, вечеромъ, послѣ долгихъ часовъ мученія, какой-то высокій и здоровый мужчина съ дикимъ видомъ принесъ на рукахъ бѣглеца, сказавъ, что нашелъ его на откосѣ горы собирающимъ ежевику надъ пропастью, около которой пастухи даже не рѣшались проходить изъ страха, что стада ихъ сорвутся съ кручи. «Я никогда не могла смотрѣть на ту гору съ тѣхъ поръ», — прибавила мистрисъ Дали, содрогаясь.

— Но, вѣдь, это кончилось, благополучно, — замѣтила Лесбія, — и вы должны были быть такъ счастливы!

— Нѣтъ, не кончилось, и оттого-то такъ часто мои мысли возвращаются къ этому дню, началу несчастій моей жизни: человѣкъ, принесшій моего ребенка, приворожилъ его, не знаю чѣмъ, и мальчикъ не хотѣлъ уходить отъ него. Я никогда не забуду, что я испытала, протягивая ему руки въ то время, какъ Пельгамъ уцѣпился за шею этого ужаснаго человѣка. Я знаю; что это негодяй, живущій въ горахъ внѣ закона. Мы щедро наградили его, но этого было недостаточно, — онъ какъ будто думалъ, что имѣетъ права на моего ребенка, и часто приходилъ въ окрестности замка Дали, чтобы потихоньку увидать его, дѣлалъ ему подарки, разъ принесъ орленка, котораго досталъ на вершинѣ Локльюсета. Его посѣщенія не давали мнѣ покоя и я, наконецъ, убѣдила мистера Дали отдать Пельгама въ пансіонъ въ Англію. Онъ проводилъ вакаціи въ Пельгамъ-Куртѣ съ двоюродными братьями. Такимъ-то образомъ онъ получилъ столь различное воспитаніе съ Конноромъ и Элленъ. Я жалѣю теперь, что воспитала его для своего удовольствія, а не для его личнаго счастья. Если бы онъ остался здѣсь, его любили бы такъ же, какъ другихъ, и мнѣ не пришлось бы вѣчно дрожать за него!

— Этотъ человѣкъ еще живъ? — спросила Лесбія, тоже содрогаясь.

— Я не знаю. Не смѣю спросить. Мнѣ кажется, его подозрѣваютъ… я не могу подумать даже… Ахъ, какъ бы я желала видѣть Пельгама окруженнымъ людьми, которые умѣли бы его цѣнить!

— Мой братъ и сестра очень высокаго мнѣнія о немъ, — произнесла дѣвушка въ полголоса.

— Я знаю, поэтому-то я болѣе счастлива, когда бываю съ вами, чѣмъ гдѣ-либо въ другомъ мѣстѣ! Вонъ Элленъ возвращается изъ деревни; она будетъ ревновать, когда узнаетъ, сколько времени я гуляла съ вами.

XXVI.

На слѣдующее утро Лесбія первая вошла въ комнату мистрисъ Дали съ букетомъ фіалокъ въ рукахъ и, цѣлуя ее, сказала съ веселымъ видомъ:

— Джонъ согласился на мое предложеніе; онъ никуда сегодня не поѣдетъ, пусть лошади отдохнуть. Элленъ обѣщалась устроить прогулку въ горы, гдѣ мы еще не были. Я думаю, что это будетъ хорошо для Джона.

— И для меня также, — сказала мистрисъ Дали, сжимая въ объятіяхъ краснѣющую дѣвушку. — Вы не знаете, сколько добра вы мнѣ дѣлаете.

Лесбія взяла приступомъ сердце мистрисъ Дали, къ величайшему удивленію тѣхъ, кто не угадалъ тайной симпатіи, скрытой въ глубинѣ двухъ сердецъ.

— Вы помните наше катанье на лодкѣ въ прошломъ году? — спросила Лесбія у Эдленъ въ то время, какъ онѣ ждали въ прихожей запоздавшихъ кавалеровъ. — Въ тотъ день я въ первый разъ была приглашена къ вамъ обѣдать, и такъ гордилась этимъ; я не забыла ни одной минуты того дня.

— Я помню его потому, что это былъ день рожденія Коннора, который я всегда праздную какою-нибудь прогулкой. Могу я сказать бѣдному мальчику, что его не забыли и сегодня?

— Я не знаю, зачѣмъ это нужно, — замѣтила Лесбія съ серьезнымъ видомъ. — А! вотъ, наконецъ, Джонъ и вашъ братъ, — мы можемъ идти.

Едва онѣ ступили на горную тропинку, какъ рѣчь опять зашла о Коннорѣ, на этотъ разъ къ величайшему изумленію Элленъ. Мистеръ Торнлей обратился къ ней, тщетно стараясь придать словамъ равнодушный тонъ.

— Вы, вѣроятно, часто получаете письма отъ вашего брата Коннора?

— Я получила длинное письмо на прошлой недѣлѣ, — отвѣтила Эленъ, сразу угадавъ возможность какой-нибудь неосторожности со стороны Коннора.

— Изъ Дублина, вѣроятно?

— Да, конечно.

— Отчего не спрашиваете вы меня о мотивахъ моихъ вопросовъ?… Я не рѣшаюсь дать вамъ совѣтъ.

— Скажите мнѣ сейчасъ же, что вамъ извѣстно о Коннорѣ…

— Не многое, тѣмъ не менѣе, васъ надо предупредить. Вчера вечеромъ полиція арестовала нѣсколькихъ человѣкъ, запоздавшихъ послѣ часа, опредѣленнаго новымъ закономъ о бродяжничествѣ, и во время допроса они не разъ упоминали о двухъ делегатахъ дублинскихъ клубовъ, устраивающихъ ночныя сходки. Одинъ изъ арестованныхъ, дуракъ или предатель, назвалъ даже имя вашего брата Коннора; остальные сговорились показывать, что были созваны на собраніе двумя иностранцами; они пытались даже увѣрить, что одинъ изъ нихъ призракъ вашего отца, — такъ онъ похожъ на него. Полицейскій коммисаръ удовлетворился, повидимому, но вы хорошо сдѣлаете, если напишете брату, что полиція здѣсь бодрствуетъ и что его друзья поступятъ осторожнѣе, если уйдутъ въ другое мѣсто разыгрывать свою комедію.

— Мистеръ Торнлей, вамъ не слѣдовало бы употреблять подобныхъ выраженій. Когда люди въ отчаянномъ положеніи, когда они умираютъ, хорошо развѣ смѣяться надъ ихъ агоніей? Развѣ этимъ вы не усилите ихъ страданій?

— Я не хотѣлъ употреблять насмѣшливаго выраженія. Я слишкомъ вѣрю въ здравый смыслъ Молодой Ирландіи, чтобы подозрѣвать ее въ безумномъ, преступномъ намѣреніи довести страну до возстанія среди такого кризиса, какой мы переживаемъ.

— Не всѣ такъ преклоняются передъ здравымъ смысломъ, какъ вы. Свобода выходитъ всегда изъ тяжелаго кризиса.

— Но это будетъ уничтоженіе, а не свобода. Я огорченъ за вашего брата Коннора, видя, до чего вы дошли. Вы увлекли бы и меня въ возстаніе, если бы я поддался. Вамъ слѣдовало бы быть осторожнѣе.

— Къ чему осторожность, когда сердце разбито? Густой мракъ — предвѣстникъ зари.

— Дѣйствительно, заря приближается, можетъ быть, но вы закрываете передъ ней глаза. Вы не хотите вѣрить, что для Ирландіи будетъ полезно, если она убѣдится, что излишекъ ея населенія долженъ выселиться.

— Оставивъ ее пустой и несчастной, покрытой покинутыми селами и обширными стадами, лишенными хозяевъ? Нѣтъ, вы никогда не убѣдите меня, что Молодая Ирландія поступаетъ опрометчиво, дѣлая, пока еще не поздно, послѣднее усиліе, чтобы сохранить ирландцевъ своему отечеству.

— Это такъ же легко, какъ остановить ходъ солнца. Въ нашъ вѣкъ существованіе страны не можетъ быть индивидуально; всѣ должны слѣдовать приблизительно одному пути.

— Я никогда не соглашусь, что страна не принадлежитъ тѣмъ, кто ее любитъ и хочетъ жить въ ней по-своему. Но мы вышли не для того, чтобы спорить. Я хотѣла показать вамъ мое озеро съ кувшинками; посмотрите, не похоже оно развѣ на упавшій между горъ клочокъ неба, подъ тѣнью облаковъ, окутывающихъ Лакъ-ме-Уэръ? Какъ величественно оно сегодня!

— Какъ упованія Молодой Ирландіи. Я не удивляюсь больше вашимъ мечтамъ; половиной своей красоты ваша страна обязана эффектамъ облаковъ, тумановъ и тѣней.

— И я люблю тѣнь, — сказала Элленъ, — и жалѣю тѣхъ, кто вынужденъ жить въ открытыхъ долинахъ Америки или Австраліи, какъ бы плодоносны онѣ ни были.

Съ этими словами Элленъ сѣла на низенькую каменную стѣнку. Ея сердце было полно тревоги о Коннорѣ, такъ какъ сна была увѣрена, что онъ находится гдѣ-нибудь по близости, и обдумывала, какъ бы предупредить его; въ то же время, она разсѣянно срывала ростущіе въ трещинахъ стѣны папоротникъ и цвѣты. Мистеръ Торнлей, стоя около нея, съ видимою небрежностью собиралъ ихъ. Оба слушали звучный голосъ хромаго крестьянина, медленно проходившаго за стѣной. Элленъ оживленно подняла голову.

— Знаете вы, кто эта Розалина съ черными волосами, о которой говорится въ пѣснѣ? — спросила она.

Джонъ сдѣлалъ отрицательный жестъ.

— Это маленькая Roisin Dhu, маленькая черная роза, наша бѣдная Ирландія! Вся поэма основана на ея кровавомъ освобожденіи и тотъ, кто пѣлъ, никто иной, какъ Мурдошъ Малаши, одинъ изъ слугъ Анны О’Флаэрти, запрещающей своимъ людямъ участвовать въ тайныхъ собраніяхъ. Вы видите, что Молодая Ирландія не особенно ошибается, думая, что достаточно искры, чтобы порохъ вспыхнулъ.

— Тѣмъ болѣе основаній осторожно обращаться со спичками, такъ какъ взрывъ можетъ произвести только разрушеніе.

— Если бы вы знали, какъ я ненавижу, когда вы повторяете ваши зловѣщія пророчества!

— Если бы вы знали, какъ я ненавижу повторять ихъ! Но съ моей стороны будетъ эгоизмомъ молчать, и вы сами послѣ не поблагодарите меня.

Элленъ хотѣла отвѣтить, но, поднявъ голову, встрѣтилась глазами съ блестящимъ взоромъ Джона, заставившимъ ее замолчать. Она встала, краснѣя.

— Вонъ Лесбія скользить по склону горы, — воскликнула она, — и Пельгамъ не смѣетъ поддержать ее! Я бѣгу къ ней на помощь.

Когда обѣ пары встрѣтились, Элленъ была еще взволнована, сама не зная отчего.

Спускъ былъ очень крутой, Лесбія падала отъ усталости и объявила, что не въ силахъ идти дальше. Элленъ посовѣтовала Пельгаму пойти впередъ и привести по рѣкѣ лодку, отчего путъ ихъ значительно сократится. Пельгамъ колебался, Лесбія боялась разсердить его, но Элленъ многозначительно пожала ей руку, торопя брата идти. Какъ только онъ ушелъ, она обратилась къ мистеру Торнлею:

— По не можемъ же мы возвратиться домой безъ кувшинокъ, — сказала она. — Достаньте намъ букетъ, мистеръ Торнлей.

— Я не хотѣлъ бы оставлять васъ однѣхъ, — мѣсто слишкомъ глухое.

— Мы отлично расположились здѣсь. Никто не тронетъ насъ.

— Какой-нибудь нищій можетъ напугать васъ. Мнѣ показалось, что я видѣлъ край плаща за старою стѣной.

— Я видѣла только спину коровы.

— Можетъ быть, сейчасъ никого нѣтъ, но кто-то былъ, если я не ошибаюсь.

— Можетъ быть, какая-нибудь дѣвушка, пасущая свою телку. Если вы не хотите нарвать мнѣ цвѣтовъ, мистеръ Торнлей, придется идти мнѣ самой. Анна О’Флаэрти не простить мнѣ, если я не принесу отсюда цвѣтовъ!

— А если, я не найду кувшинокъ?

— Принесите хоть листъ въ доказательство послушанія. Вамъ нечего торопиться. Пельгамъ вернется не ранѣе, какъ черезъ часъ, какъ бы онъ ни спѣшилъ.

— Онъ недоволенъ, — сказала Лесбія, смотря вслѣдъ медленно уходившему брату. — Зачѣмъ вы такъ настойчиво хотѣли удалить ихъ обоихъ, дорогая Элленъ?

Элленъ быстро обернулась.

— Нельзя было терять ни минуты, — отвѣтила она, — я жду извѣстій отъ Коннора, и Мурдошъ Малаши, слуга Анны О’Флаэрти, принесетъ мнѣ ихъ.

— Но я не вижу его. Никого нѣтъ.

— Да прислушайтесь, не слышите вы развѣ голоса, раздающагося подъ землей? Въ горѣ есть пещера, входъ въ которую недалеко отъ насъ влѣво. Прежде здѣсь была винокурня; я двадцать разъ бывала тамъ и сейчасъ побѣгу.

— И оставите меня одну?

— Милая Бабетъ, я бы не просила васъ объ этомъ, если бы сегодня не было рожденье Коннора. Но вы потеряете меня изъ вида только на одну минуту, пока я буду въ пещерѣ, Я услышу вашъ голосъ, если вы приложите ротъ къ землѣ.

— И вы мнѣ скажете все, что узнаете… вернувшись?

— Если смогу и тогда буду вамъ благодарна всю жизнь.

Элленъ исчезла. Джонъ казался темною точкой вдали. Лесбія осталась одна, поддерживаемая противъ страха одиночества воспоминаніемъ о прежнихъ мечтахъ въ старой оранжереѣ Уайтклифа. Не находилась она развѣ наканунѣ превращенія въ героиню романа?

XXVII.

Пѣніе, привлекшее вниманіе Элленъ, смолкло, какъ только она спустилась въ ущелье, лежащее передъ узкимъ отверстіемъ пещеры. Ея сердце сильно билось отъ надежды не только услыхать новости отъ Мурдоша Малаши; въ пѣснѣ, которую она слышала, попадались шутливыя слова, хорошо знакомыя прежде брату и сестрѣ. Видны были слѣды нѣсколькихъ ногъ у входа подъ навѣсъ, скрывавшій прежде дверь винокурни. Не здѣсь ли самъ Конноръ? Элленъ тихонько постучала. Минуту длилось глубокое молчаніе, затѣмъ Мурдошъ Малаши просунулъ голову въ отверстіе.

— Это миссъ Элленъ! — радостно крикнулъ онъ.

Элленъ вошла и очутилась передъ… Отецъ ли это ея, или тотъ, о комъ Конноръ писалъ, что онъ больше сыновей похожъ на него? Элленъ не сводила глазъ и поразительное сходство лица и фигуры понемногу исчезало въ ея глазахъ. Эта грусть, соединенная съ энергіей, эта страсть и твердая рѣшимость никогда не характеризовали физіономіи Дэрмота Дали. Оба разглядывали другъ друга молча; Мурдошъ Малаши повторилъ:

— Это миссъ Элленъ, мистеръ, — и незнакомецъ сдѣлалъ шагъ ей на встрѣчу.

— Моя кузина Элленъ, о которой я такъ много слышалъ? — сказалъ онъ, протягивая ей руку съ улыбкой, сразу объяснившей Элленъ очарованіе, произведенное на ея брата.

— Гдѣ же Конноръ? — воскликнула она. — Я думала, онъ здѣсь!

— Вы не встрѣтили развѣ его на горѣ? Какъ только Мурдошъ сказалъ намъ, что вы находитесь по близости, онъ взялъ плащъ у старухи, стряпающей для насъ въ пещерѣ, и пробрался черезъ потайной ходъ, чтобы увидать васъ. Онъ поручилъ мнѣ пропѣть куплетъ извѣстной пѣсни, если онъ не вернется чрезъ десять минутъ.

— Вѣчно тотъ же! — воскликнула Элленъ, невольно разсмѣявшись. — Онъ исполнилъ то, что хотѣлъ, несмотря на всѣ мои просьбы и предостереженія. Онъ не меня хотѣлъ видѣть, а мою подругу, миссъ Майнардъ, а онъ хорошо зналъ, что я приду на эту пѣсню; такимъ образомъ, онъ засталъ ее одну. Я боюсь, что у васъ товарищъ, которымъ трудно управлять и который одаренъ богатою фантазіей.

— А! мы хорошо знаемъ такого сорта людей; онъ всѣмъ сердцемъ преданъ дѣлу, — его не смущаютъ ни сомнѣнія, ни страхъ. Онъ недостаточно разсуждаетъ для того, чтобы смущаться. Онъ совсѣмъ не разсуждаетъ и потому счастливъ. Путь, избранный нами, возможенъ только для тѣхъ, кто видитъ очень далеко, дальше обыкновеннаго, или для тѣхъ, кто совсѣмъ не разсуждаетъ и смѣло идетъ впередъ. Вы видите, я говорю съ вами откровенно, такъ какъ знаю, что вы принадлежите къ числу смѣлыхъ женщинъ, вѣра которыхъ поддерживаетъ наши надежды.

— Я не знаю, заслуживаю ли я такого довѣрія, — произнесла Элленъ нерѣшительно и глаза ея наполнились слезами. — Я страдаю за Ирландію, и только, такъ какъ я разсуждаю не болѣе Коннора. Я не изъ тѣхъ женщинъ, которыя вдохновляютъ на такое предпріятіе, какъ ваше.

— Напротивъ, я никогда не былъ взволнованъ такъ, какъ потрясло меня одно изъ вашихъ писемъ къ Коннору. Если страданія женщинъ, слезы женщинъ недостаточны, чтобы мужчины взялись за оружіе и шли въ бой, тогда не на что больше надѣяться и мы никогда не сдѣлаемся опять націей. Но этого не случится и вы будете торжествовать такъ же, какъ стонали!

Говоря это, онъ взялъ ея руку и поднесъ къ губамъ. Элленъ была немного удивлена, но она поняла, что это выраженіе почтенія отдавалось ея чувствамъ, а не личности, человѣкомъ, всецѣло поглощеннымъ одною мыслью. Элленъ, все-таки, поспѣшила найти брата. Если мистеръ Торнлей застанетъ его съ Лесбіей!

— Вы, кажется, сказали, что есть другой, болѣе короткій путь на гору? — спросила она. — Я хотѣла бы сказать хоть одно слово Коннору, посовѣтовать ему быть осторожнѣе, и мнѣ надо поспѣшить.

— Смотрите, вотъ вашъ братъ спускается по старой трубѣ внизъ головой. Вы узнаете всѣ тайны нашего убѣжища.

Элленъ приготовилась строго разбранить Коннора, но когда она увидѣла въ отверстіи бывшей печки его веселое лицо, полузакрытое складками стараго плаща, гнѣвъ ея прошелъ и она бросилась въ его объятія, воскликнувъ:

— Конноръ, Конноръ! что ты сдѣлалъ?

— Что я сдѣлалъ, Элленъ? Самую пріятную прогулку, какою только я праздновалъ когда-либо свое рожденіе!

— И испугалъ Лесбію?

— Нисколько; плутовка думала обо мнѣ, о моемъ рожденіи и я вышелъ изъ земли, чтобы поблагодарить ее, вотъ и все.

— Если бы это была прошлогодняя Бабетъ, а не богатая наслѣдница, и если бы мы не были обязаны всѣмъ ея брату, твои шалости не смущали бы меня, но теперь… не сердись, Конноръ, но если ты будешь потихоньку ухаживать за ней, я вынуждена буду предупредить мистера Торнлея. Я не могу допустить, чтобы онъ уѣхалъ въ Англію, оставивъ ее въ твоей власти!

— Онъ уѣзжаетъ въ Англію? Браво! Избавившись отъ него, мы съ д’Арси натворимъ здѣсь дѣлъ! Но стыдно тебѣ разлучать меня съ милою дѣвочкой! Подумай, какую услугу могутъ оказать ея милліоны!

— Еще стыднѣе не предупредить ея брата. Спроси мнѣніе твоего друга. Да, да, спроси и ты увидишь, имѣетъ ли въ его глазахъ, значеніе для блага націи грошовое состояніе, кому бы оно ни принадлежало! Я предупредила тебя; теперь мнѣ пора идти. Если мистеръ Торнлей не застанетъ меня на горѣ…

— Подожди, я надѣну плащъ и провожу тебя. Если мистеръ Торнлей тамъ, онъ приметъ меня за старую нищую, а у Лесбіи, конечно, хватить присутствія духа бросить мнѣ монету.

Когда они выходили изъ пещеры, Конноръ обратился къ сестрѣ:

— Ну, ты видѣла его теперь. Не привлекаетъ ли онъ къ себѣ, всѣ сердца? Если бы Анна могла его увидать!

— Отчего не отправитесь вы провести праздники у Анны, вмѣсто того, чтобы скрыться въ развалинахъ, какъ…

— Какъ патріоты. Нѣтъ, нѣтъ, Элленъ; у меня хватитъ совѣсти не компрометировать Анну противъ ея воли. Д’Арси очень хочетъ увидать внутренность замка Дали и классную, о которой разсказывала ему мать, когда онъ былъ крошечнымъ мальчикомъ еще въ Америкѣ. Портретъ тети Элленъ еще виситъ надъ каминомъ, и я обѣщалъ д’Арси, что онъ побываетъ тамъ.

— Но, Конноръ, ты не можешь ввести его въ домъ Торнлеевъ!

— Неужели? А если я нашелъ ключъ отъ двери въ карманѣ, стараго платья какъ разъ наканунѣ отъѣзда изъ Дублина?

— Но всѣ комнаты перемѣнились. Дверь сѣвернаго подъѣзда почти всегда заперта.

— Ты увидишь, что она отопрется въ ту ночь, когда мы сдѣлаемъ вамъ визитъ, когда у тебя будутъ готовы деньги, о которыхъ, я просилъ. У меня есть сношенія съ замкомъ Дали. Спроси у Лесбіи, откуда взялся у нея букетъ незабудокъ, который она нашла сегодня утромъ у себя на туалетѣ?

— Конноръ, это ужь слишкомъ. Ты играешь въ страшную игру. Я разсердилась на мистера Торнлея, когда онъ сказалъ это, но теперь…

— Будь покойна, д’Арси серьезенъ за двоихъ. Надо же мнѣ немного развлечься; этотъ годъ былъ такой скучный! Ставь йогу сюда! Пора мнѣ исчезать! Не падай духомъ!

Въ ту же минуту онъ исчезъ въ расщелинѣ скалы; но, сдѣлавъ четыре шага дальше, Элленъ опять замѣтила его голову, закутанную въ плащъ.

— Помни, она твердо вѣрить, что я нарочно пріѣхалъ изъ Дублина, чтобы видѣть ее на десять минутъ въ день моего рожденія. Не разубѣждай ее, — это будетъ измѣняй.

Онъ окончательно исчезъ послѣ этихъ словъ. Элленъ нашла Лесбію на томъ же мѣстѣ, такою покойной, точно она все время занималась собираніемъ цвѣтовъ..

— Нашли вы человѣка, принесшаго вамъ извѣстія отъ Коннора? — спросила она серьезнымъ тономъ, когда Элленъ опустилась рядомъ съ ней на траву. Несмотря на всѣ безпокойства и непріятности, Элленъ не могла удержаться отъ смѣха.

— Напрасно мы будемъ стараться обмануть другъ друга, Бабетъ; вы, вѣроятно, очень сердиты на Коннора. Онъ заслуживаетъ этого.

— Конечно, заслуживаетъ, это большая дерзость. Если бы Брида и Джонъ знали, что онъ пріѣзжалъ изъ Дублина, чтобы видѣть меня на десять минутъ… но я имъ не скажу объ этомъ.

— Это такое безуміе, что я буду счастлива, если никто о немъ не узнаетъ, но я не смѣю просить васъ сохранить его тайну Лесбія.

— О! нельзя же придавать значеніе всякому пустяку! — сказала Лесбія, немного надувшись. — Пойдемте на встрѣчу Джону и не будемъ больше думать объ этомъ; въ особенности не говорите ничего Пельгаму. Что бы онъ сказалъ о. Фантазіи проѣхать всю Ирландію, чтобы на минуту увидать меня!

— Я, право, не знаю, но поспѣшимъ, иначе Пельгаму придется долго ждать насъ у лодки.

Джонъ запоздалъ; онъ оступился и попортилъ ногу, прыгая на островокъ съ кувшинками. На обратномъ пути онъ едва шелъ и уже ложились вечернія тѣни, когда они достигли, наконецъ, рѣки и лодки. Лесбія уложила брата на дно лодки; подъѣзжая къ Лакъ-ме-Уэръ, Джонъ приподнялся, чтобы полюбоваться видомъ.

— Настоящее заколдованное царство! — произнесъ онъ. — Можно вообразить, что приближаешься къ Счастливымъ островамъ, гдѣ питаются фруктами лотоса! Кто скажетъ, что это скалы, болота и вода, а не очаровательная иллюзія?

«Съ голодомъ, раздоромъ и нищетой, — мысленно добавила Элленъ. — Дай Богъ, чтобы великія надежды и возвышенные планы не оказались также иллюзіей!»

XXVIII.

Маленькое несчастіе, случившееся съ мистеромъ Торнлей, заставило его отложить путешествіе до весны и пролежать нѣкоторое время на кушеткѣ съ протянутою иргой. О Коннорѣ ничего не было слышно. Элленъ вздрагивала при малѣйшемъ шумѣ и ждала писемъ съ дублинскимъ штемпелемъ. Мистеръ Торнлей съ жаромъ принялся за свои литературные занятія, прерванныя осенью трудною борьбой съ голодомъ. Брида съ удовольствіемъ помогала ему и оба занимались изученіемъ исторіи французской революціи, ища въ настоящемъ положеніи Ирландіи аналогій, отъ которыхъ часто кровь закипала въ жилахъ Элленъ. Одинъ Джонъ замѣчалъ это иногда и старался оправдать себя въ ея глазахъ такими вѣрными и часто такими умными сравненіями, что Элленъ незамѣтно составила привычку провѣрять собственныя мысли тѣмъ же способомъ. Казалось, что она всю жизнь провела между братомъ и сестрой, а не нѣсколько недѣль.

Мистеръ Торнлей задумалъ написать статью о поэзіи Молодой Ирландіи. Элленъ собрала коллекцію балладъ, вырѣзанныхъ ею изъ газетъ, и взялась ихъ прочесть вслухъ.

— Кто это подписывается д’Арси? — спросила Брида, смотря черезъ плечо Элленъ. — Въ этихъ стихахъ видѣнъ настоящій талантъ. Элленъ великолѣпно читаетъ ихъ.

— Дай мнѣ газету, я хочу перечесть самъ, — сказалъ Джонъ, со вздохомъ протягивая руку и не спуская пронизывающаго взгляда съ лица Элленъ, чувствовавшей, что краснѣетъ.

Брида продолжала:

— Въ этихъ стихахъ больше описательнаго таланта, чѣмъ обыкновенно встрѣчается у начинающихъ молодыхъ писателей,

— Кто тебѣ сказалъ, что онъ молодь? — спросилъ Джонъ. — Мнѣ кажется, напротивъ, что въ этихъ стихахъ много жизненнаго опыта.

— Онъ молодъ, — замѣтила Элленъ. — Это другъ Коннора. Онъ началъ писать чуть не съ дѣтства въ Америкѣ; тамъ онъ не имѣлъ средствъ, теперь же онъ редакторъ газеты Nation.

— И герой въ вашихъ глазахъ, какъ видно, — замѣтилъ Джонъ.

— Есть люди, которые чуть не съ дѣтства поддерживали братьевъ и сестеръ, и ихъ не считаютъ героями! — сказала Брида, глядя на брата.

— Это не имѣетъ никакого отношенія къ тому, что мы говоримъ, — нетерпѣливо произнесъ Джонъ. — Дайте мнѣ газеты. Мнѣ надо на свободѣ перечитать произведенія Молодой Ирландіи. Здѣсь есть, по крайней мѣрѣ, два поэта, заслуживающіе чести критики.

Элленъ собрала листки.

— Надѣюсь, что я не повредила стихамъ своимъ чтеніемъ, — сказала она. — Мнѣ хотѣлось бы, чтобы вы были добры къ нимъ. Я знаю, что абсолютное молчаніе, которымъ обходятъ англійскіе журналы ихъ произведенія, имъ очень непріятно.

— Постараюсь, — отвѣтилъ Джонъ, краснѣя въ свою очередь. — Что же до вашего чтенія, то я думалъ сейчасъ, что если бы я умеръ и вы пришли читать стихи на мою могилу, застывшая кровь закипѣла бы въ моихъ жилахъ и я возсталъ бы изъ мертвыхъ.

— Я открою окна, — произнесла Брида сухимъ тономъ, — поэтическое вдохновеніе дѣйствуетъ вамъ на голову.

— Не мнѣ, — смѣясь, возразила Элленъ. — Я отлично знаю, что Конноръ останется доволенъ только одобрительнымъ отзывомъ Quarterly Review, и одному мистеру Торнлею онъ можетъ быть этимъ обязанъ.

Съ этого дня Джонъ заперся въ библіотекѣ и принялся за работу. Лесбія посвящала все свое время развлеченію мистрисъ Дали съ такою охотой и такимъ успѣхомъ, что Элленъ часто могла на свободѣ предаваться собственнымъ мыслямъ, болѣе пріятнымъ и исполненнымъ надеждъ, чѣмъ когда-либо. Ее поразило совпаденіе мыслей Пельгама съ ея, когда онъ сказалъ какъ-то довѣрчивымъ тономъ, начавшимъ устанавливаться между ними:

— Элленъ, кто заставляетъ Джона Торнлея такъ трудиться для насъ и приносить столько жертвъ, чтобы помочь намъ?

Элленъ подняла голову съ нѣкоторымъ изумленіемъ.

— Случилось что-нибудь новое, Пельгамъ? — спросила она.

— Каждый день случается что-нибудь новое, и я хотѣлъ посовѣтоваться съ тобой… Не находишь ты, что мы принимаемъ слишкомъ много одолженій? Дядя Чарльзъ оставилъ насъ на рукахъ мистера Торнлея, точно ему дѣла нѣтъ до насъ. Если бы мистеръ Торнлей поступилъ такъ же, мы были бы разорены, окончательно разорены, какъ несчастные нищіе, выгнанные изъ своихъ хижинъ и идущіе на общественныя работы изъ-за куска хлѣба. Впрочемъ, мы съ тобой и теперь живемъ милостью не хуже тѣхъ рабочихъ, которые прошли сейчасъ мимо двери съ кирками за спиной. Горько сознавать это, сестра, но, тѣмъ не менѣе, это вѣрно.

— Но отчего это происходитъ? Почему дошли мы до этого?

— Бслѣдствіе голода. Въ этомъ году имѣніе не дало никакого дохода, а надо заплатить проценты по закладнымъ, иначе кредиторы нагрянутъ на насъ. Джонъ Торнлей удовлетворилъ ихъ.

— Но развѣ онъ богатъ? Я думала, что наслѣдница — Лесбія…

— Онъ тоже получилъ по завѣщанію. Онъ платитъ наши долги спекуляціями, какъ онъ увѣряетъ.

— Такимъ образомъ, мы на его попеченіи?

— Наемъ замка былъ нашимъ главнымъ доходомъ всю зиму. Но, вѣдь, наемъ замка въ Ирландіи, въ такой годъ, когда всѣ бѣгутъ изъ нея, какъ отъ чумы, не болѣе, какъ замаскированная милостыня! Поэтому-то я хочу посовѣтоваться съ тобой, продолжать ли намъ принимать подобную жертву. Хотя бы дядя Чарльзъ пригласилъ васъ къ себѣ, маму и тебя!

— Пельгамъ, это моя вина. Мнѣ очень досадно, но я получила новое предложеніе отъ Мармадука въ тотъ день, когда мы переѣзжали сюда.

— И ты отвѣтила?

— Да, мама была такъ добра, дала мнѣ полную свободу, и если ты не будешь упрекать меня за то, что я закрыла мамѣ двери родительскаго дома, я буду тебѣ очень признательна.

— Я не упрекаю тебя за рѣшеніе, я только сожалѣю. Мармадукъ славный малый и я всегда думалъ, что ты понравилась ему на свое счастье.

— Всѣ въ Пельгамъ-Куртѣ были того же мнѣнія, но отъ этого моя жизнь не стала бы легче. Видишь ли, Пельгамъ, я никогда не забуду, что я выстрадала тамъ три года тому назадъ, безъ чьего-либо злаго намѣренія! Въ теченіе всего моего пребыванія тамъ я испытывала чувства рыбы безъ воды. Но, можетъ быть, я со всѣмъ примирилась бы, чтобы сдѣлать счастливой маму, если бы не надо было выходить замужъ за Мармадука безъ любви. Это было бы безчестно. Не правда ли, Пельгамъ, я хорошо сдѣлала, что отказала?

— Да, — отвѣтилъ Пельгамъ послѣ минутнаго молчанія, — ты права, Элленъ, и что бы ни случилось, я никогда не упрекну тебя за твое рѣшеніе. Не ты одна чувствовала себя иногда не хорошо въ Пельгамъ-Куртѣ. Я помню до сихъ поръ, что я испытывалъ ребенкомъ, проводя тамъ вакаціи, и какъ меня показывали гостямъ, какъ рѣдкость: нашъ ирландскій кузенъ. Какъ бы то ни было, у меня болѣе ирландское сердце, чѣмъ вы воображаете.

— О! благодарю, благодарю, Пельгамъ! Я чувствую теперь себя дѣйствительно твоею сестрой.

— Тѣмъ не менѣе, я не люблю выказывать свои чувства, и эту черту ставятъ обыкновенно въ упрекъ ирландцамъ. Въ Пельгамъ-Куртѣ говорили, напримѣръ, что разорившіеся ирландцы женятся всегда на богатыхъ наслѣдницахъ.

— Мама не была богатою наслѣдницей…

— Нѣтъ, а, между тѣмъ, какимъ соболѣзнующимъ тономъ говорили о ея замужествѣ; но теперь рѣчь идетъ не о томъ поколѣніи!

— А! ты думаешь о Коннорѣ и Лесбіи.

— Конноръ ни къ чему никогда не относится серьезно. Рѣчь ее о немъ. Неужели ты думаешь, что благодѣянія, которыми осыпаетъ насъ Джонъ Торнлей, имѣютъ цѣлью лишить меня возможности искать заработка?… Однимъ словомъ, думаешь ли ты, что юнъ одного мнѣнія съ Пельгамъ-Куртами относительно честолюбія разореннаго ирландца? Если это такъ, то мнѣ было бы невыносимо принять цѣну жертвы, которую на меня налагаетъ честь.

— Бѣдный Пельгамъ, какъ бы я хотѣла, чтобы ты не такъ близко принималъ все къ сердцу!

— Я не ногу относиться иначе, когда дѣла касаются этихъ вопросовъ. Я отлично знаю, чего мнѣ держаться. Я никогда не унижусь до того, чтобы разбогатѣть на счетъ женщины, ни Конноръ также, если я смогу ему помѣшать.

— А если Лесбія полюбить одного изъ васъ?

— Ты не имѣешь никакихъ основаній предполагать это.

— Я и не говорю; во всякомъ случаѣ, Пельгамъ, никто не упрекнетъ тебя въ томъ, что ты далъ ей поводъ. Младшій Конобріеръ, любимый герой Лесбіи, не могъ быть болѣе дикимъ, чѣмъ ты.

— Но я не хотѣлъ бы прослыть медвѣженкомъ. Я чувствую только, что деревенѣю, когда благодѣянія Джона Торнлея кажутся мнѣ платой.

— Я даже никогда не удивлялась имъ. Все его поведеніе относительно насъ происходитъ отъ воспоминанія… Ты знаешь, что я хочу сказать. Нашъ отецъ умеръ вмѣсто него, и когда Джонъ примялъ его на свои руки изъ моихъ, онъ принялъ на себя обязанности, лежавшія на отцѣ. Мнѣ кажется, тебѣ нечего испытывать угрызенія совѣсти относительно его, такъ какъ, если бы не великодушіе отца, юнъ былъ бы убитъ въ ту ночь.

— Онъ мнѣ никогда не говорилъ ни слова. Въ Пельгамъ-Куртѣ сказали бы, что это ирландская сантиментальность, на которую Джонъ Торнлей не способенъ.

— Потому что не знаютъ его такъ хорошо, какъ я. Я видѣла въ его глазахъ и въ глазахъ его сестры выраженіе, котораго никто не заподозрилъ бы на ихъ лицахъ.

— Тѣмъ не менѣе, каковы бы ни были основанія Торнлея, тебя, вѣдь, не удивляетъ, что эти милости гнетутъ меня? Ничего не можетъ быть труднѣе, какъ принимать благодѣянія съ довольнымъ видомъ! Если бы я могъ найти работу!

— Ты дѣлаешь то, что можешь. Сколько людей въ этомъ году вынуждено принимать благодѣянія! Подумай только о страданіи всей Ирландіи, вынужденной выносить, чтобы ее кормила Англія! Вотъ что кружитъ голову нѣкоторымъ людямъ, которые хотѣли бы порвать новыя цѣпи, сковывающія насъ, и хотя бы умереть, но свободными! Ты ихъ понимаешь, Пельгамъ, не правда ли?

— Я понимаю и порицаю ихъ. Я не хочу доходить до отчаянія, какъ бы велико искушеніе ни было. Къ чему прибавлять новыя облака надеждъ или здобы къ окружающему насъ мраку? Постараемся въ нашемъ бѣдственномъ положеніи ясно видѣть и идти прямо, куда слѣдуетъ.

— О, какъ я буду благоразумна теперь, когда ты взялъ меня въ руки! Слушай, я не сойду внизъ сегодня вечеромъ; мама устала и намъ подадутъ чай въ ея комнату; простись, значитъ, со мной и не будь такимъ дикаремъ.

Пельгамъ улыбнулся и ушелъ въ свою комнату, въ то время когда миссъ Торнлей отворяла дверь хорошенькаго будуара, находившагося въ распоряженіи мистрисъ Дали; она пришла узнать, не надо ли чего ея гостьѣ. Сердечное гостепріимство было также замѣтно, какъ и личное самодовольство. Мистрисъ Дали и ея дочь слегка вздохнули, когда она удалилась. Элленъ почувствовала, повидимому, облегченіе, смѣшанное отчасти съ презрѣніемъ. Мистрисъ Дали опустилась въ кресло.

— Вотъ какъ могла бы я устроиться и управлять своимъ домомъ, если бы имѣла способность миссъ Торнлей, — прошептала она. — Ты не можешь себѣ представить, Элленъ, какую прелесть имѣетъ для меня эта аккуратность, этотъ порядокъ въ хозяйствѣ. Я никакъ не могу повѣрить, что я у Джона Торнлей; ихъ домъ пользовался прежде такою дурною репутаціей.,

— Вы знали, мама, Торнлеевъ? Разскажите мнѣ, что вы помните о нихъ.

— Ихъ отецъ жилъ въ старомъ развалившемся домѣ въ семи или восьми верстахъ отъ Пельгамъ-Курта. Онъ былъ игрокъ, мотъ, пьяница и жена его была очень несчастна. Всѣ жалѣли ее. Брида похожа на нее, только мать была красивѣе. Я помню, она пришла какъ-то къ намъ въ гости. Я держала Пельгама на колѣняхъ, ему еще не было году; она разсказывала намъ, какой уже помощникъ и поддержка для нея старшій сынъ, какъ онъ къ ней привязанъ. Я не помню навѣрное, но, кажется, отецъ увелъ его въ такое мѣсто, которое не нравилось матери, разсчитывая продержать его тамъ всю ночь; но ребенокъ вылѣзъ въ окошко и бѣгомъ возвратился въ Абботъ-Торнлей. Я помню, что я дала въ то время себѣ слово заставить моего мальчика такъ же любить себя.

— Братъ и сестра, должно быть, много страдали; это видно по ихъ лицамъ, — продолжала Элленъ. — Что стало съ ихъ домомъ, мама, вы не помните?

— Твой дядя, Чарльзъ, купилъ его, перестроилъ и отдѣлалъ. Кажется, онъ назначаетъ его Нармадуку, когда тотъ женится.

Элленъ молчала; она знала, что мать думаетъ, что, можетъ быть, она кончитъ тѣмъ, что будетъ царить въ жилищѣ Торнлеевъ, въ то время какъ они будутъ жить въ ея родномъ домѣ. Она продолжала нерѣшительно:

— Дядя Чарльзъ помогалъ имъ?

— Пока живъ былъ ихъ отецъ, безполезно было давать имъ деньги; этотъ человѣкъ былъ бездонный колодецъ, а ты, вѣдь, знаешь, что они отказались покинуть его. Послѣ его смерти имъ никого не надо было; Джонъ и Брида сами пробили себѣ дорогу.

— Они производятъ на меня такое впечатлѣніе, что всегда поддерживаютъ другъ друга и остаются вѣрны своимъ привязанностямъ, какъ маленькая Лесбія, такъ и старшіе.

— Ты думаешь?

Мистрисъ Дали впала въ обычное молчаніе; Элленъ посмотрѣла, все ли приготовлено для матери на ночь, и спустилась въ гостиную провести послѣднія минуты вечера. Всѣ встрѣтили ее упреками за то, что она пробыла такъ долго у мистрисъ Дали наканунѣ отъѣзда Джона и Бриды; но, бросивъ взглядъ вокругъ себя, Элленъ увидѣла, что безъ нея отлично проводили время; Пельгамъ еще стоялъ около рояля рядомъ съ Лесбіей; Брида небрежно скользила пальцами по клавишамъ; Джонъ сидѣлъ, развалившись, въ креслѣ, съ самодовольствомъ перечитывая свою статью о поэзіи Молодой Ирландіи. Онъ всталъ при появленіи дѣвушки, выразившей желаніе прочесть рукопись; отдавая ей статью, Джонъ отнялъ Пельгама у сестеръ, чтобы переговорить о дѣлахъ. Пельгамъ находилъ, что мистеръ Торнлей не такъ внимателенъ, какъ обыкновенно, и самъ бросилъ грустный взглядъ по направленію къ роялю, когда Джонъ поднялся, въ то время какъ Элленъ перевертывала послѣднюю страницу рукописи.

— Что же, вы довольны? — спросилъ онъ. — Вы одобряете статью?

Элленъ живо подняла голову съ негодующимъ блескомъ во взорѣ.

— Довольна? — повторила она съ горечью. — Нѣтъ ни одного слова, которое бы не было жестоко, не внушало мнѣ отвращенія!

Отъ удивленія и разочарованія Джонъ точно окаменѣлъ; онъ отвѣтилъ, не двигаясь съ мѣста:

— А! вы, какъ и всѣ женщины, не цѣните ироніи!

— Когда иронія заставляетъ васъ говорить съ такимъ презрѣніемъ о поэмахъ д’Арси О’Доннелъ, я просто ненавижу ее.

— Но вы, все-таки, сознаетесь, что я отдалъ справедливость стихамъ Коннора?

— Конноръ дорожитъ своими стихами, но послѣ того, что вы сказали обо всемъ, что онъ любитъ, что уважаетъ, онъ пренебрежетъ вашими похвалами, какъ пренебрегаю я ими за него. Я не посовѣтовала бы вамъ оставлять въ его рукахъ вашу рукопись, если бы онъ находился сегодня здѣсь.

— Критикъ обязанъ говорить то, что думаетъ. Во всей статьѣ нѣтъ ни одного рѣзкаго слова, ни одного непочтительнаго выраженія.

— Нѣтъ, нѣтъ, критики стоять на пьедесталѣ, откуда язвятъ все человѣчество.

— Если бы вы указали мнѣ что-нибудь, какое-нибудь мѣсто, чтобы я могъ передѣлать…

— Нѣтъ, нѣтъ, — возразила Элленъ, — это значило бы дать вамъ новое орудіе противъ насъ. Дайте мой подсвѣчникъ, я пойду спать. Никогда въ жизни я не довѣрю вамъ больше того, что люблю. Я знаю теперь, какъ вы поступите.

Джонъ приблизился къ ней съ подсвѣчникомъ въ рукѣ.

— Это не только жестоко, миссъ Дали, — сказалъ онъ въ полголоса, — это месть съ вашей стороны. Вы должны знать, какъ больно вы мнѣ дѣлаете.

— Покойной ночи, — просто отвѣтила Элленъ. — Я жалѣю, что разсердилась, но я не могла сдержаться. Миссъ Торнлей ждетъ не дождется минуты, когда я уйду, а Лесбія исчезла. Прощайте.

— Джонъ, — сказала сестра, — когда затворилась дверь за Элленъ, — не смущайся замѣчаніями мало образованнаго ребенка, не умѣющаго оцѣнить то, что ты написалъ. Дай мнѣ твою рукопись, я приберу ее, прежде чѣмъ ты испортишь ее передѣлками.

— Нѣтъ, оставь ее здѣсь; во всякомъ случаѣ, отвратительное ремесло быть критикомъ! Но эти замѣчанія, о которыхъ ты говоришь съ такимъ презрѣніемъ, вѣрны ли они? Вотъ въ чемъ вопросъ.

— Она не указала ни одного пункта. Ты испортишь свою работу, но тебѣ хоть и не говори, я вижу это… — Она сдѣлала нѣсколько шаговъ къ двери, затѣмъ.вернулась и положила обѣ руки на плечо брата. — «Джонъ, между тобою и мною не можетъ быть ни притворства, ни недомолвокъ. Я знаю, что моя дружба не имѣетъ особеннаго значенія, но я отдала ее и хочу, чтобы ты зналъ это.

— Благодарю; мнѣ столько разъ на этой недѣлѣ хотѣлось поблагодарить тебя; ты была къ ней такъ добра; и я былъ такъ счастливъ! Я никогда въ жизни не забуду этого, даже если подобные дни никогда не повторятся.

— Ты увидишь много другихъ! Ты видишь, я хорошо дѣлала, что не забывала никогда, что настанетъ минута, когда наше положеніе измѣнится… тогда какъ ты говорилъ, что этого никогда не случится…

— Я не знаю, почему оно измѣнится. Опытъ этой недѣли не доказалъ развѣ тебѣ, что ты можешь быть совершенно счастлива?

— Да, я знаю, и ты останешься при своемъ мнѣніи, хотя бы я до утра проговорила съ тобой. Покойной ночи, надо укладываться.

Только къ ночи Брида покончила свои дѣла. Била полночь, когда она вышла изъ комнаты со сверткомъ расходныхъ книгъ и памятныхъ листковъ, которые она хотѣла положить въ буфетной для руководства Лесбіи. Бридѣ показалось, что она видитъ свѣтъ въ нижнихъ комнатахъ, гдѣ давно должны были царить тишина и мракъ, и она быстро сошла съ лѣстницы, чтобы застать нарушителей порядка на мѣстѣ преступлена, но тьма окружила ее, когда она приблизилась къ гостиной. У дверей она уронила бумаги, которыя несла въ рукахъ, и нагнулась собрать ихъ; когда она поднялась, она очутилась передъ Элленъ Дали, стоявшей у дверей прихожей съ потухшею свѣчей.

— Ваша мать нездорова? — спросила Брида съ испугомъ.

— О, нѣтъ, благодарю! Я сошла за одною вещью, которую забыла здѣсь, а моя свѣча потухла. Можете вы посвѣтить мнѣ до моей комнаты? Я боюсь разбудить маму.

— Я какъ будто слышала шумъ въ домѣ, я позову Джона.

— О, это совсѣмъ лишнее! Этотъ домъ полонъ странныхъ звуковъ. Вы знаете, что нѣкоторые покойники изъ семейства Дали являются сюда ночью, не говоря уже о домовыхъ!

— Неужели вы вѣрите всѣмъ этимъ глупостямъ? — воскликнула Брида съ оттѣнкомъ презрѣнія, такъ какъ голосъ Элленъ слегка дрожалъ и въ немъ слышались слезы.

— Сознаюсь, что я немного испугалась, когда потухла моя свѣча, и рада дойти вмѣстѣ съ вами до нашихъ комнатъ.

— Отлично! Я положу только мои бумаги въ буфетъ и сейчасъ же вернусь.

Глубокая тишина царила внизу и Бридѣ очень хотѣлось осмотрѣть гостиную и сосѣднія комнаты, но Элленъ боялась разбудить мать и онѣ медленно поднялись наверхъ. Миссъ Торнлей долго не могла успокоиться и нѣсколько разъ хотѣла встать; вдругъ она вспомнила, что на свѣчѣ Элленъ, задутой, по ея словамъ, вѣтромъ, была надѣта тушилка. Братъ ея обманутъ? Должна она разсѣять его иллюзіи или видѣть, какъ онъ упорно держится ихъ? Эта мысль мучила ее до утра.

Пожелавъ покойной ночи миссъ Торнлей, Элленъ долго простояла у своей двери, терпѣливо выжидая, чтобы Брида исчезла въ корридорѣ. Тогда, быстро спустившись съ лѣстницы, она вошла въ гостиную, слабо озаренную луннымъ свѣтомъ, пробивавшимся сквозь складки занавѣсокъ. Два человѣка находились тутъ: одинъ сидѣлъ за письменнымъ столонъ, разглядывая какія то бумаги, другой стоялъ среди комнаты со сложенными руками и освѣщеннымъ луною лицомъ. Когда Элленъ вошла, Конноръ поднялся и направился къ ней на встрѣчу.

— Ну, храбрая заговорщица, — воскликнулъ онъ, — достала ты ключъ?

— Да, Конноръ, но я чуть не умерла отъ страха. Знаешь ты, кто произвелъ шумъ у дверей, заставившій меня потушить огонь?

— Дали, убившій на дуэли своего младшаго брата, или тотъ, который несъ свою голову подъ мышкой, — который изъ двухъ?

— Брида Торнлей. И если бы я не бросилась храбро въ ней на встрѣчу, она вошла бы прямо сюда и застала бы насъ всѣхъ вмѣстѣ.

— Ну, что же, — спокойно произнесъ Конноръ, — она была бы не первая изъ ихъ семейства, кого я показалъ сегодня кузену.

— Она, впрочемъ, оказала мнѣ услугу, такъ какъ я утащила въ буфетной ключъ отъ оранжереи подъ самымъ ея носомъ и она не замѣтила. Но какъ я испугалась!

— Ты не будешь жалѣть, что доставила удовольствіе д’Арси, который любитъ всѣ комнаты замка Дали, никогда не бывши въ нихъ до сегодняшняго вечера!

Д’Арси О’Доннель точно проснулся отъ сна и подошелъ къ Элленъ.

— Вы не можете себѣ представить, какъ мнѣ стыдно, что я причинилъ вамъ столько затрудненій, — произнесъ онъ. — Конноръ обѣщалъ ввести меня въ одну нижную комнату, гдѣ виситъ портретъ, и уйти затѣмъ, никого не встрѣтивъ, а вотъ теперь мы захвачены точно воры!

— Я отлично бы справился, если бы не эти усовершенствованія и передѣлки, испортившія такъ домъ, — замѣтилъ Конноръ. — Кромѣ того, я зналъ, что на случай несчастія въ крѣпости есть вѣрная мышка, которая перегрызетъ сѣти, могущія запутать насъ. Я былъ бы огорченъ, если бы не слышалъ твоихъ словъ Джону Торнлей о его знаменитой статьѣ!

— Гдѣ же ты былъ тогда?

— На краю башенки, въ плющѣ, гдѣ мы обыкновенно прятались прежде, чтобы слышать то, что говорятъ въ гостиной! Я едва удержалъ д’Арси, чтобы онъ не бросился въ комнату благодарить тебя!

— Нѣтъ, миссъ Дали, онъ ошибается, я не захотѣлъ бы проронить ни звука изъ вашихъ словъ. Пріятно знать, что въ старомъ домѣ, гдѣ родилась моя мать, есть голосъ, защищающій меня!

— Да и онъ оставался такъ долго въ классной, что Лесбія, проходя мимо спать, заперла на ключъ дверь корридора. Если бы ты не вышла неожиданно изъ комнаты мамы, намъ пришлось бы ночевать въ классной и мы пропустили бы балліовенскій дилижансъ. Завтра послѣ полудня мы будемъ въ Дублинѣ и тебѣ можно будетъ спать спокойно.

— Послѣ сегодняшняго вечера я постоянно буду бояться, что ты явишься опять. Кузенъ д’Арси, развѣ необходимо подвергать его всѣмъ этимъ опасностямъ?

— Ну, — воскликнулъ Конноръ, — мало того, что Джонъ Торнлей оскорбилъ меня своими похвалами, ты еще хочешь выставить меня какою-то собаченкой на сворѣ, которую д’Арси ведетъ куда хочетъ?

Несмотря на протесты Коннора, Элленъ не спускала глазъ съ двоюроднаго брата, стоявшаго теперь немного въ тѣни и болѣе чѣмъ когда-либо напоминавшаго ей отца.

— Мистеръ Торнлей увѣряетъ, что вся его жизнь пострадаетъ ютъ этого, — прибавила она, — онъ такъ молодь, такъ неостороженъ. Я, право, иногда не знаю, скрывать ли мнѣ то, что я знаю, и благородное ли предпріятіе вы затѣяли, или же безнадежную попытку.

Д’Арси измѣнился въ лицѣ и медлилъ отвѣтомъ. Онъ произнесъ, наконецъ, глухимъ голосомъ:

— Вы правы: танственность, ложь, обманъ, кажущіеся на первый взглядъ, ужасны, но неразлучны съ началомъ всякаго возстанія. Я не могу увѣрять васъ, что мы обойдемся безъ этихъ приготовленій. Можетъ быть, насъ затопчатъ ногами, какъ землю, по которой мы ходимъ, и наши жизни пропадутъ безъ пользы. Вы умоляете меня спасти вашего брата и я могу вамъ обѣщать только, что одно имя и одна жизнь будетъ всегда рисковать прежде него, стоять между нимъ и опасностью, въ этомъ я вамъ ручаюсь.

— Я не о томъ просила, — грустно произнесла Элленъ, — но благодарю васъ.

— Будетъ, довольно впечатлѣній на одинъ вечеръ! — воскликнулъ Коіоръ. — Если мы сейчасъ не уйдемъ, мы пропустимъ дилижансъ, а въ такомъ случаѣ могли бы ночевать и въ классной. Я бы написалъ дюжину любовныхъ писемъ Лесбіи, чтобы уравновѣсить впечатлѣніе Пельгамовыхъ романсовъ. Не очень-то пріятно было, сидя за окномъ въ плющѣ, слушать ихъ воркованія.

— Да, пора уходить, — отвѣтила Элленъ. — Я запру за вами дверь, но, Конноръ, я надѣюсь, что ты не подвергнешь больше такому испытанію мою преданность.

— Во всякомъ случаѣ, я постараюсь, чтобы этого не случилось безъ болѣе важнаго повода, — замѣтилъ д’Арси.

— Когда мы уйдемъ, ты, можетъ быть, найдешь, что игра была не такъ ужь плоха. Пискари не любятъ, чтобы имъ дѣлали комплиментъ, говоря, что они толще китовъ: это оскорбительно для ихъ ума. Ты можешь сказать это Джону Торнлею, если онъ будетъ недоволенъ.

Они вышли въ прихожую. Элленъ слѣдила за ними глазами, пока они проходили черезъ освѣщенный еще луною садъ. Начинало свѣтать, когда Элленъ вернулась къ себѣ; еще менѣе Бриды она была расположена спать. Хорошо ли, что она по старой привычкѣ продолжаетъ съ большимъ рискомъ покровительствовать Коннору? Правъ ли Джонъ Торнлей, а Молодая Ирландія заблуждается? Не рискуетъ ли Конноръ жизнью изъ-за минутной иллюзіи? Тяжело нести одной такое бремя, безъ поддержки и совѣта!

XXIX.

Брида явилась на слѣдующій день съ такимъ мрачнымъ видомъ, что Лесбія задала себѣ вопросъ, не узнала ли она ея маленькихъ тайнъ, и, выпустивъ собранные въ руку волосы, обвила руками шею сестры.

— Брида! — воскликнула она, — ты какъ будто сердишься; неужели на меня?… Передъ самымъ отъѣздомъ… ты сердишься за какой-нибудь пустякъ…

— Нѣтъ, милое дитя, — и Брида покрыла поцѣлуями ея открытый лобъ и свѣжія щеки. — Я не откладывала бы такъ долго, если бы хотѣла сдѣлать тебѣ выговоръ за что-нибудь. Напротивъ, во всѣхъ моихъ огорченіяхъ и непріятностяхъ меня утѣшаетъ сознаніе полнаго довѣрія, существующаго между нами. Нѣтъ ни облаковъ, ни сомнѣній, — все ясно, какъ Божій день!

— Но, Брида… — прошептала дѣвушка; затѣмъ ея головка съ роскошными распущенными волосами упала на плечо миссъ Торнлей, напрасно ожидавшей продолженія фразы.

— Милое дитя, — сказала она, наконецъ, — остается время какъ разъ на то, чтобы докончить твой туалетъ. Я слышала, какъ Джонъ спустился внизъ, по крайней мѣрѣ, четверть часа назадъ, и хотѣла бы застать его одного до завтрака… если тебѣ не надо серьезно поговорить со мной…

— О, нѣтъ, нѣтъ… пустяки, — пробормотала Лесбія.

— Такъ пустяки мы отложимъ до другаго раза, иначе я не поймаю. Джона одного до завтрака.

Брида прошла прямо въ кабинетъ брата. Ей хотѣлось поговорить съ нимъ, прежде чѣмъ онъ начнетъ передѣлывать свою статью подъ вліяніемъ вчерашняго разговора; то, что она скажетъ, конечно, уравновѣситъ впечатлѣніе.

Она застала Джона передъ письменнымъ столомъ, разглядывающимъ съ мрачнымъ видомъ разбросанныя бумаги. Онъ сдѣлалъ ей знакъ приблизиться.

— Чей это почеркъ? — спросилъ онъ въ полголоса, показывая ей нѣсколько словъ, нацарапанныхъ на листѣ бумаги, подъ которымъ лежали въ безпорядкѣ разорванные клочки.

— Милый Джонъ! — воскликнула она, — неужели ты уничтожилъ статью, не сказавши мнѣ?

— Я жалѣю… Лучше, если бы я сдѣлалъ это самъ… Тогда не о чемъ было бы толковать. Но меня смущаетъ то, что я нашелъ мою рукопись въ такомъ видѣ, когда пришелъ за ней въ гостиную десять минутъ назадъ. Только листокъ, который ты держишь въ рукахъ, не разорванъ; прочти, что написано: „Кассандра была права: иронія — вещь опасная; когда критики язвятъ человѣчество, мыши собираются вокругъ львовъ и освобождаютъ ихъ, чтобы они шли на добычу!“

— Что это значитъ? — спросила Брида, поднявъ удивленные глаза на брата.

— Это говорила вчера о критикахъ Элленъ Дали. Лицо, писавшее это, слышало, вѣроятно, разговоръ… Кто изъ слугъ могъ понять его и выразить такимъ образовъ свою преданность?… Вотъ вопросъ…

— Мой дорогой Джонъ, — сказала Брида, съ грустью глядя на брата, — кто въ домѣ, кромѣ насъ и нашихъ гостей, въ состояніи писать или думать то, что здѣсь оказано?

— Въ такомъ случаѣ, — съ жаромъ произнесъ Джонъ, — остается предположить, что кто-то входилъ ночью въ домъ… кто-то, кто знаетъ наши привычки… Это непріятно и приводитъ меня въ сомнѣніе, ѣхать ли…

— А меня — покидать ли Лесбію; я какъ разъ пришла сюда затѣмъ, чтобы сообщить тебѣ, что лучше тебѣ ѣхать одному въ Лондонъ.

— Но почему? Ты ничего не знала объ этомъ?

— Нѣтъ… но я ненавижу тайнъ… а мнѣ надо тебѣ сказать о вещахъ, которыя, я боюсь, тебѣ не понравятся.

— Не бойся… мое довѣріе не такъ легко поколебать…

— Ну, такъ слушай: вчера вечеромъ, покончивъ счеты, я хотѣла отнести книги въ буфетную, когда услышала шаги внизу. Я быстро спустилась; но, въ несчастью, книги, которыя я несла, выскользнули у меня изъ рукъ около двери, за которой я видѣла свѣтъ. Когда я собрала ихъ, свѣтъ исчезъ; но въ корридорѣ, около гостиной, я встрѣтила Элленъ Дали съ потушенною свѣчой.

— Ты говорила съ ней, спросила, зачѣмъ она тутъ?

— Она сказала, что пришла за книгой, кажется, а когда я замѣтила, что слышала шумъ и видѣла свѣтъ, она начала говорить о привидѣніяхъ. Мнѣ очень непріятно говорить это тебѣ, Джонъ, но я отлично видѣла, что она старалась помѣшать мнѣ войти въ гостиную.

— Брида, не думаешь же ты, что она нарочно сошла для того, чтобы уничтожить мою рукопись?

— Я не скажу этого. Я передала факты: выводи самъ заключеніе.

— Это нелѣпая мысль: она изорвала бы въ клочки рукопись передъ моимъ носомъ, если бы хотѣла это сдѣлать. Ты не можешь сомнѣваться?

— Нѣтъ, нѣтъ, Джонъ. Она, при всей своей смѣлости, болѣе робка и сдержанна, нежели ты думаешь. Это чисто-ирландское смѣшеніе, которое я замѣчаю во всѣхъ окружающихъ насъ. Она сказала, что ненавидитъ каждое слово статьи, находилась въ возбужденномъ состояніи и изорвала рукопись; это очень естественно. Таково мое мнѣніе, если ты требуешь, чтобы я его сказала.

Джонъ покраснѣлъ; онъ прошелся по комнатѣ, точно намѣреваясь уйти, затѣмъ вернулся къ Бридѣ.

— Нѣтъ, — произнесъ онъ, — она не сдѣлала этого послѣ недѣли такихъ прекрасныхъ отношеній, когда я начиналъ уже льстить себя надеждой, что нравлюсь ей; она не поразила бы меня такъ, изподтишка. Брида, я бы меньше сердился, если бы видѣлъ тебя болѣе удивленной; какъ можешь ты думать, что это она?

— Съ нѣкотораго времени я пришла къ заключенію, что мы живемъ среди тайнъ, что миссъ Дали находится въ сношеніяхъ съ братомъ и его другомъ, стоящимъ, кажется, во главѣ бунтовщиковъ. Это и побуждаетъ меня не покидать Лесбіи; я ни минуты не буду теперь покойна вдали отъ нея.

— Но если ты останешься, то не будетъ предлога задерживать здѣсь мистрисъ Дали. Они возвратятся въ Орлиное Гнѣздо, къ ужасной жизни, полной лишеній… Я не вынесу этого…я вернусь изъ Лондона, не кончивъ моей работы…

— Чтобы охранять ее?… Вотъ неумѣстная преданность, мой дорогой Джонъ! Она пренебрежетъ всѣми твоими предостереженіями, чтобы кинуться въ объятія непокорнаго поэта. Она способна на это, клянусь тебѣ. Вотъ звонокъ, — чѣмъ мы рѣшаемъ?

— Все, что ты сказала, нисколько не измѣняетъ моего мнѣнія. Отложимъ рѣшеніе до дальнѣйшихъ событій. Можетъ произойти что-нибудь, что все объяснитъ и докажетъ, что ты ошиблась.

— Но я могу, все-таки, говорить за завтракомъ о моемъ ночномъ путешествіи и судьбѣ твоей статьи?

— Если не будешь дѣлать намековъ на свои подозрѣнія.

— О, нисколько! Я хочу только дать ей случай объясниться, и буду очень счастлива.

Гости въ это утро были особенно молчаливы за завтракомъ и Бридѣ не очень скоро представился случай разсказать о ночныхъ происшествіяхъ. Одинъ Пельгамъ не имѣлъ смущеннаго вида; но, по обыкновенію, онъ отвѣчалъ очень кратко на всѣ замѣчанія.

— Слышали вы шумъ ночью?

— Какой шумъ? Я ничего не слыхалъ.

Но Элленъ живо замѣтила:

— Ночной шумъ насъ не пугаетъ, — мы слишкомъ привыкли къ нему; но Пельгамъ не вѣритъ въ наши привидѣнія.

Брида едва сдержала себя и отвѣтила съ стиснутыми зубами:

— Я охотно допустила бы теорію о привидѣніяхъ, если бы они удовлетворялись шумнымъ бѣганьемъ по корридорамъ, но нынѣшнею ночью они вели себя не такъ смирно.

— Что? — воскликнулъ Пельгамъ, выведенный, наконецъ, изъ своего спокойствія. — Кто-нибудь входилъ въ домъ? У васъ украли что-нибудь?… Драгоцѣнныя вещи?…

— Ничего не украдено, — возразила Брида, — но рукопись, которую мой брать оставилъ вчера въ гостиной, разорвана въ клочки, а для того, чтобы не подумали, что Ото случайность, на оберткѣ написано таинственное посланіе. Мы въ большомъ затрудненіи и очень желали бы узнать, какимъ образомъ все это произошло.

— Говори за себя, Брида! — воскликнулъ Джонъ, все болѣе и болѣе волнуясь при видѣ внезапной блѣдности, покрывшей лицо Элленъ. — Я не имѣю ни малѣйшаго желанія разслѣдовать это дѣло.

Лесбія же воскликнула:

— Какъ вы всѣ взволнованы! Что случилось? Напали, что ли, на нашъ домъ? Бунтовщики приходили, чтобы схватить насъ въ постеляхъ, какъ это случилось во время французской революціи? Брида заставляла меня это читать!

— Не волнуйся, Лесбія, — проговорилъ Джонъ сухимъ тономъ, — Бридѣ придется сократить свой курсъ исторіи, если онъ причиняетъ тебѣ такіе нелѣпыя бредни и смѣшные страхи.

— Не такіе смѣшные! — воскликнулъ Пельгамъ, вспыхнувъ. — Бчера вечеромъ я слышалъ шаги на террассѣ и, взглянувъ на разсвѣтѣ въ окно, увидѣлъ Мурдоша Малаши, стоящаго опершись около входной двери. Я не первый разъ встрѣчалъ его. Что дѣлалъ онъ тамъ?

— О! прошу тебя, Пельгамъ, оставь Мурдоша Малаши въ покоѣ! — воскликнула Элленъ. — Ему нѣтъ дѣла до нашихъ ссоръ; онъ довольно дорого уже поплатился за нихъ!

— Увѣряю тебя, Элленъ, я не сержусь на него за прошлое, — возразилъ удивленный Пельгамъ, — да это насъ и не касается, какъ мнѣ кажется.

— Кромѣ того, — замѣтилъ Джонъ Торнлей, наклоняясь къ Элленъ съ трогательнымъ выраженіемъ нѣжнаго безпокойства, — изъ всего этого надо изгнать мысль о ссорѣ. Тотъ, кто уничтожилъ мою статью, только предупредилъ мое намѣреніе. Я принимаю урокъ или угрозу, хотя предпочелъ бы получить его лично.

Элленъ быстро поднялась въ то время, какъ Джонъ говорилъ.

— Я иду къ мамѣ, — сказала она; затѣмъ, обратившись къ Бридѣ, прибавила: — Когда я вернусь, мнѣ надо будетъ поговорить съ вами.

— Она косвенно созналась, — сказала миссъ Торнлей брату, когда они остались одни, — но не воображай, что я торжествую. Я жалѣю ее отъ всего сердца, а когда мы останемся съ ней вдвоемъ, дружба возьметъ верхъ надъ всѣмъ остальнымъ.

— Ты, слѣдовательно, настаиваешь на своемъ рѣшеніи отпустить меня въ Лондонъ одного?

— Я не могу оставить Лесбіи. Видѣлъ ты, какъ она покраснѣла, когда Пельгамъ назвалъ Мурдоша Малаши? Бѣдную дѣвочку запутали, вѣроятно, въ какую-нибудь тайну; я останусь съ ней до тѣхъ поръ, пока ты не напишешь намъ ѣхать въ Лондонъ. Постарайся, пожалуйста, сдѣлать это поскорѣе. Ты можешь пригласить Дали провести лѣто въ замкѣ, когда насъ не будетъ, если тебѣ это удобно.

— Я желалъ бы видѣть, какія лица они сдѣлаютъ при этомъ предложеніи, Брида. Точно ты забыла наше отвращеніе къ покровительству!

— Ты правъ, я не жду. большаго удовольствія отъ свиданія съ миссъ Дали.

— Ты скажешь ей, что я не интересуюсь, что я не спрашиваю…

— Такъ какъ ты уѣзжаешь и я увижу тебя только черезъ мѣсяцъ, то я могу рискнуть на это объясненіе… Но вонъ она подходить къ Пельгаму на террассѣ; скоро придетъ моя очередь. Оставь меня съ ней одну.

Элленъ взяла подъ руку мрачнаго съ виду Пельгама.

— Здѣсь слишкомъ сыро для тебя, — сказалъ онъ.

Элленъ засмѣялась.

— Какъ будто я не привыкла къ дождю! — произнесла она. — Какая перемѣна со вчерашняго дня… въ погодѣ… и въ моихъ мысляхъ! Вчера я думала спокойно провести здѣсь лѣто съ Лесбіей, а теперь!… Пельгамъ, ты хорошо понялъ, что мистеръ и миссъ Торнлей подозрѣваютъ, будто я изорвала его статью?

— Ты? Но, вѣдь, это неправда?

— Конечно, неправда, но я не могу объяснить… Я говорю только тебѣ, Пельгамъ; я знаю, кто это сдѣлалъ, но не могу сказать…

— Напрасно… Это Мурдошъ Малаши, я увѣренъ… Вы всегда его защищали, Конноръ и ты; но когда дѣло доходитъ до подозрѣнія личностей…

— Если они не знаютъ меня лучше, пускай подозрѣваютъ! — отвѣтила Элленъ, гордо выпрямившись. — Это сдѣлалъ не Мурдошъ, Пельгамъ. Можешь ты выслушать меня, прежде чѣмъ идти разговаривать съ Торнлеями?

— Какъ хочешь.

— Ты помнишь нашъ послѣдній переѣздъ, когда мы возвращались изъ Англіи? Мы съ тобой немного поссорились, не помню ужь изъ-за чего, и папа слышалъ насъ. Онъ взялъ меня подъ руку, чтобы походить вмѣстѣ по палубѣ, и все время говорилъ о тебѣ, дѣлая мнѣ выговоръ за то, что я не слушалась тебя. Онъ точно предчувствовалъ, что это будетъ нашъ послѣдній длинный разговоръ.

— Онъ говорилъ обо мнѣ?

— Да, онъ хвалилъ тебя, совѣтуя мнѣ полагаться на тебя больше, чѣмъ на Коннора, который будетъ для меня всегда обузой, а не защитникомъ, и больше довѣрять тебѣ, несмотря на твои англійскія претензіи.

— Онъ думалъ это обо мнѣ? — и щеки Пельгама покрылись румянцемъ, вызваннымъ признательностью. — А я-то такъ часто раздражалъ его своею сдержанностью!

— Онъ, тѣмъ не менѣе, понималъ тебя, какъ видишь, и я повинуюсь ему, прося тебя заступиться за меня, хотя я не могу быть съ тобой вполнѣ откровенна.

— Конечно, я заступлюсь, Элленъ; но какъ сдѣлать это, но зная всего?

— Объ этомъ-то я и прошу тебя, Пельгамъ; ты долженъ дѣйствовать за меня, не заставляя меня говорить тебѣ всѣхъ основаній. Мы ни одного дня не можемъ здѣсь оставаться дольше, и надо, чтобы ты рѣшилъ нашъ отъѣздъ. Это будетъ жертва для мамы, которая здѣсь счастлива, но она безъ сожалѣнія исполнитъ твое желаніе. Я не могу выносить, чтобы меня подозрѣвали въ измѣнѣ тѣ, кому мы всѣмъ обязаны. Намъ остается только одно — разстаться съ ними навсегда.

— Ты говорила вчера, что примешь всякое одолженіе отъ Джона Торнлея, а онъ сказалъ сегодня, что не можетъ быть и рѣчи о ссорѣ…

— Да, я и теперь думаю, что онъ самый великодушный человѣкъ на свѣтѣ, но тѣмъ болѣе основаній… Онъ меня подозрѣваетъ… мы не можемъ оставаться подъ его кровомъ…

— Можетъ быть, ты и права, если ты не можешь или не хочешь объясниться…

— Говори обо мнѣ какъ можно меньше… скажи только, что мы оба желаемъ уѣхать сегодня же. Нехорошо выставлять тебя впередъ, бѣдный Пельгамъ, но ты сильнѣе… а отецъ велѣлъ полагаться на тебя.

— Если я не могу тебя оправдать, мнѣ не зачѣмъ говоритъ о тебѣ.

— Вѣрно, или сейчасъ же, до отъѣзда мистера Торнлея. Я буду ждать тебя въ аллеѣ тети Элленъ.

Они разстались. Элленъ спустилась съ лѣстницы; въ сердцѣ дѣвушки происходила борьба противуположныхъ чувствъ и обязанностей. Единственное поведеніе казалось ей честнымъ: порвать съ Лесбіей и ея родными раньше, чѣмъ другіе пострадаютъ отъ злаго рока, какъ бы преслѣдующаго ихъ, несмотря на жертву, налагаемую на всѣхъ потерей единственной поддержки, на которую они могли разсчитывать. Она сказала это недавно Пельгаму, въ первый разъ выразивъ громко свое тайное убѣжденіе. Принимая изъ ея рукъ тѣло мистера Дали, убитаго вмѣсто него и чтобъ спасти его, Джонъ Торнлей молча принялъ на себя обязательство замѣнить ей утраченнаго покровителя. Теперь она отказывалась разсчитывать на его услуги и преданность.

Элленъ не сводила глазъ съ палисадника, гдѣ ожидала появленія Пельгама; но, вмѣсто него, она увидѣла взволнованную Бриду Торнлей, быстро спускавшуюся съ террасы.

— Я убѣдила вашего брата позволить мнѣ поговорить съ вами вмѣсто него, — произнесла она, задыхаясь отъ быстрой ходьбы. — Я обѣщала Джону выразить вамъ свое сожалѣніе… онъ въ отчаяніи отъ того, что вы такъ неожиданно уѣзжаете…

— Не думайте, что я обидѣлась, — воскликнула Элленъ, тоже смущенная, — я не сержусь на то, что вы сказали… Это вполнѣ естественно… я отлично понимаю, что вы не могли думать иначе…

— Вотъ, — грустно произнесла Брида, — я опять огорчила васъ безъ всякаго желанія. Но, Элленъ, я прошу васъ… умоляю… какъ друга… скажите мнѣ то, что вы отказываетесь объяснить публично. Нѣсколькихъ словъ достаточно — и моя дружба будетъ принадлежать вамъ на всю жизнь!

Элленъ колебалась. Дружба Бриды! Это покой, возвратъ къ семейнымъ радостямъ, освобожденіе отъ невыносимаго бремени!… Но она не могла купить ее цѣною того, что ей казалось измѣной, отказомъ отъ единственно честнаго, въ ея глазахъ, пути, и она отвѣтила, запинаясь:

— Мнѣ очень жаль, но, я думаю, намъ лучше держаться того, что мы съ братомъ рѣшили. Мы сдѣлали, можетъ быть, ошибку, пріѣхавъ сюда, но я увѣрена, что правы, уѣзжая. Слова только ухудшаютъ положеніе.

— Первое мое чувство было аналогично съ вашимъ, — холодно произнесла Брида, — но я обѣщала Джону употребить всѣ силы, чтобы убѣдить васъ перемѣнить такое рѣшеніе. Онъ, по крайней мѣрѣ, былъ всегда преданъ вамъ и всѣмъ вашимъ.

— Мы знаемъ это, — грустно отвѣтила Элленъ, — и благодарны ему. Вы, можетъ быть, не повѣрите мнѣ, а, между тѣмъ, это правда.

Элленъ направилась къ матери, раздумывая о томъ, какъ трудно будетъ убѣдить ее покинуть замокъ Даля; но Пельгамъ предупредилъ ее, высказавъ матери часть горечи, наполнявшей его сердце. Мистрисъ Дали думала, что его гордость оскорблена и готова была слѣдовать за сыномъ. Экипажъ, который долженъ былъ везти мистера и миссъ Торнлей, былъ отпряженъ, такъ какъ ихъ путешествіе въ Англію откладывалось. Часъ спустя тотъ жа экипажъ стоялъ у подъѣзда, чтобы увезти мистрисъ Дали съ дѣтьми.

И Лесбія не смѣла ничего сказать! Она была слишкомъ смущена таинственностью, которой она окружила посланія и посѣщеніе Коннора, и не рѣшилась идти проститься хотя бы съ Пельгамомъ, котораго она видѣла вдали мрачно и одиноко стоящимъ у окна. Она не могла даже удовлетворить своего любопытства разспросами у Джона и Бриды. Поздно было говорить, — экипажъ стоялъ уже у подъѣзда… Элленъ съ мистрисъ Дали были на крыльцѣ. Оставшіеся на мѣстахъ рабочіе собрались проститься съ прежними господами, и ихъ присутствіе скрывало отчасти недостатокъ сердечности такого прощанія. Мистрисъ Дали высунулась изъ окна, чтобы бросить послѣдній взглядъ на збмокъ; она упала на подушки.

— Я слишкомъ поздно полюбила это мѣсто, — проговорила она съ горечью. — Если бы пять лѣтъ назадъ я чувствовала то же, что сегодня, я бы не увезла васъ всѣхъ въ Англію и не была бы, можетъ быть, теперь вдовой…

Элленъ покрыла поцѣлуями руки матери, — никогда она не любила ее такъ, какъ любила за это выраженіе сожалѣнія.

XXX.

— Очень бы хотѣлось мнѣ знать, были ли окна въ башнѣ Уголино? — нѣсколько мѣсяцевъ спустя говорила Элленъ Коннору черезъ два дня послѣ его пріѣзда изъ Дублина.

— Конечно; какъ и мы, онъ умиралъ съ голода, глядя на изобиліе, отъ котораго его отдѣляли крѣпкія стѣны, тогда какъ насъ останавливаютъ вымышленные законы, которые стоитъ только уничтожить.

— Я думала объ окнахъ, открытыхъ на болѣе обширный горизонтъ, — продолжала Элленъ. — Я не знаю, отчего это, Конноръ, но когда ты здѣсь, ты очаровываешь меня своими безумными надеждами… Но я бы предпочла думать иногда о злѣ, которое сдѣлали мы сами, или чувствовать, какъ большинство умирающихъ жертвъ, что это Божья воля.

— Кто-то сказалъ недавно тоже самое д’Арси и онъ разсердился такъ, точно услышалъ богохульство, приписывающее Богу людскую несправедливость.

— Я знаю, что удручающее насъ бѣдствіе не лишено несправедливости и является отчасти результатомъ долгаго и плохаго управленія, но, тѣмъ не менѣе, настаиваю, что умирающіе видятъ дальше нашего, когда признаютъ десницу Божію, дарующую имъ освобожденіе отъ страданій, котораго они жаждутъ.

— Десница же Божія освободить ихъ, когда одинаковыя страданія сблизятъ ихъ, чтобы возсоздать націю. Эти три милліона жертвъ борятся за Ирландію такъ же дѣйствительно, какъ если бы они гибли на подѣ битвы, и голодъ принесешь, можетъ быть, величайшее благо для всѣхъ.

— Я другаго мнѣнія, Конноръ. Въ довершеніе всего, я боюсь того, на что ты надѣешься, и говорю какъ царь Давидъ: „Пусть я впаду лучше въ руки Божіи, чѣмъ въ людскія!“

— А! тебя совращаютъ эти отвратительныя газеты, приходящія изъ Англіи съ подчеркнутыми строками, чтобы внушать тебѣ разочарованіе и трусость. Читала бы ты лучше только Nation!

— Полученная сегодня газета пришла изъ Пельгамъ-Курта и заключала въ себѣ разсказъ о публичномъ собраніи въ Рабенгамѣ подъ президентствомъ дяди Чарльза, съ цѣлью подать парламенту петицію объ отмѣнѣ сборовъ въ пользу католической церкви, какъ средства положить конецъ голоду въ Ирландіи!

— Отошли газету обратно. Я напишу въ ней между строками.

— Нѣтъ, вмѣстѣ съ газетой пришло письмо съ деньгами для бѣдныхъ голодающихъ. Я не могу ни отказаться отъ помощи, ни оскорбить тѣхъ, кто прислалъ ее. Все лѣто, съ тѣхъ поръ какъ Мармадукъ понялъ, какъ ужасно бѣдствіе, онъ аккуратно присылаетъ мнѣ деньги. Я увѣрена, что онъ для этого налагаетъ на себя даже лишенія, покупаетъ меньше перчатокъ и духовъ.

— Это не мало со стороны англійскаго офицера въ пользу дикихъ ирландцевъ. Но будь покойна, онъ впослѣдствіи потребуетъ за это плату. Вашу руку за сотню ирландцевъ, спасенныхъ отъ голода! Онъ не съумѣетъ выразиться такъ, но это его основная мысль, повѣрь мнѣ.

— Нѣтъ, онъ лучше знаетъ меня; онъ великодушенъ въ размѣрахъ своего пониманія, дѣйствительно великодушенъ, и не онъ одинъ, Конноръ, другъ мой, и это-то мѣшаетъ мнѣ чувствовать такую горечь, какую чувствуешь ты. Даже среди ирландцевъ есть много такихъ, которые не думаютъ объ общемъ бѣдствіи. Я получила письмо отъ Цинтіи О’Рунъ, которая проситъ у меня узоровъ для вышиванія. „Положеніе страны заставляетъ насъ сидѣть дома, — пишетъ она, — съ опущенными сторами, и мы не имѣемъ никакихъ развлеченій, кромѣ работы“.

— Отчего не ѣдутъ они въ Дублинъ? Они могли бы тамъ весело проводить время.

— Ихъ отецъ служить въ Бестпортѣ. Это превосходно для нихъ. Хоть бы Пельгамъ постарался избавить населеніе отъ необходимости обращаться къ общественной благотворительности!

— Я предпочелъ бы умереть съ голоду.

— Мой дорогой Конноръ, мы дѣйствительно давно умерли бы съ голода, если бы не усилія Пельгама привести въ порядокъ дѣла замка Дали и не аренда, получаемая нами отъ Торнлеевъ за домъ, въ которомъ они больше не живутъ. Пельгамъ, насколько возможно, исполняетъ свой долгъ. Въ странѣ еще много хорошихъ людей, если есть и такіе, какъ О’Рунъ. Знаешь ты, что отецъ Петръ умеръ? Бидди О’Реа приходила сегодня сообщить объ этомъ. Онъ отдалъ днемъ послѣдній кусокъ хлѣба и былъ слишкомъ слабъ, чтобы идти за новою порціей въ городъ; служанка его умерла на прошлой недѣлѣ. Онъ легъ на постель и сегодня скончался — съ разбитымъ сердцемъ, сказалъ онъ, такъ какъ ничего не въ силахъ больше сдѣлать для своей паствы.

— Жалко, лучшіе люди умираютъ отъ горя, вмѣсто того, чтобы примкнуть къ сопротивленію. Если бы духовенство было за-одно съ Союзомъ, особенно ирландское…

— Оно должно быть христіанскимъ прежде всего, мой милый другъ, и, слѣдовательно, не можетъ сочувствовать революціи, о которой мечтаешь ты, Конноръ. Но ты не спрашиваешь меня, откуда остальныя письма.

— Изъ Англіи, конечно.

— Да, и я раздумываю, разсказывать ли ихъ содержаніе, и рѣшила сдѣлать опытъ на тебѣ. Ты утѣшаешься скорѣе Пельгама!

— А! глупая Лесбія выходитъ замужъ! Я былъ увѣренъ, когда увидалъ это толстое письмо! За кого она выходитъ? За наслѣдника Пельгамъ-Курта? Какой дуракъ! Боже мой, какой дуракъ!

— Почему же? Ты довольно усердно старался одержать ту жепобѣду!

— Но для начала я влюблялся въ Злленъ Дали!

— Гадкій льстецъ, молчи! Твое воображеніе, впрочемъ, заходитъ слишкомъ далеко. Онъ еще не объявленъ женихомъ. По изъ писемъ Мэри и Луизы я видѣла, что эта свадьба устраивалась все лѣто и.теперь, кажется, мы приближаемся къ развязкѣ.

— А! новости приходятъ изъ Пельгамъ-Курта?

— Да, онѣ убѣждены въ глубинѣ сердца, что я страшно оскорблена, и удовлетворяютъ свою злобу, перечисляя побѣды и отказы Лесбіи. Первыя извѣстія я получила во время самой сильной лихорадки у кузины Анны и нѣсколько дней носила письмо въ карманѣ, чтобы показать Пельгаму; но я не рѣшилась, — у него такой несчастный видъ! Письмо, полученное сегодня отъ Лесбіи, полно, конечно, „вашъ кузенъ Мармадукъ“, но они находятся сейчасъ въ Пельгамъ-Куртѣ и въ письмѣ есть фраза объ Уайтклифѣ, которая не доставила бы большого удовольствія новому влюбленному. Мэри Пельгамъ выражается опредѣленнѣе: „Мы ни одного лѣта не проводили такъ весело, — пишетъ она, — и Дукъ не отходитъ отъ Лесбіи. Мы любимъ ее гораздо больше съ тѣхъ поръ, какъ она оцѣнила нашего брата, и часто говоримъ съ мамой, что страшное безуміе приходить въ отчаяніе отъ неудачъ, могущихъ случиться съ такимъ прелестнымъ юношей, какъ Мармадукъ, такъ какъ онѣ почти всегда вознаграждаются чѣмъ-нибудь лучшимъ“. Не правда ли, колкость хорошо сказана?

— Противная ящерица! Какъ я радъ, что всегда дразнилъ ее, какъ только могъ!

— Во всякомъ случаѣ, Конноръ, если мы лишены помощи, то сами прогнали тѣхъ, кто намъ помогалъ. Чего намъ особенно недостаетъ, это — предусмотрительности и энергіи, одушевлявшихъ Бриду Торнлей. Отецъ Петръ не умеръ бы, если бы могъ обратиться въ замокъ. Тайны тяжело нести, Конноръ.

— Да, но такова роль женщинъ въ возстаніи. Ты будешь гордиться современемъ нашимъ довѣріемъ.

— Я въ этомъ не увѣрена, Конноръ. Одно только послѣдствіе злополучныхъ тайнъ оказалось счастливымъ, благодаря великодушію, рѣдкому въ писателѣ. Какая прекрасная статья о поэтахъ Молодой Ирландіи замѣнила ту, которую ты изорвалъ!

— Это правда; д’Арси говоритъ, что онъ не считалъ возможнымъ, чтобы человѣкъ могъ отдать такую полную справедливость своимъ врагамъ. Онъ видитъ немного далѣе другихъ, этотъ Джонъ Торнлей; онъ знаетъ, что мы можемъ быть опасны и что ложкой меда поймаешь больше мухъ, чѣмъ бочкой уксуса. Его, вѣроятно, превозносятъ въ Пельгамъ-Куртѣ; его слава, какъ критика, ростетъ съ каждымъ днемъ. Онъ тамъ съ сестрами?

— Лесбія ничего не пишетъ. Хочешь прочесть ея письмо?

— Нѣтъ, я не желаю имѣть дѣла съ мистрисъ Мармадукъ; дай Пельгаму.

Элленъ вернулась въ домъ. Общественное бѣдствіе сдѣлалось такъ велико, что мысли ея матери невольно были полны имъ и у нея не было времени постоянно безпокоиться о Пельгамѣ; сердце ея открылось для другихъ дѣтей и Элленъ начинала чувствовать сладость материнской любви, которой такъ долго была лишена.

Развѣшивая пакетики риса для ежедневной раздачи, мистрисъ Дали молча размышляла о письмѣ Мэри Пельгамъ. Ея глаза сверкали отъ негодованія, когда вошла къ ней Элленъ. Ея дѣти, интересы всѣхъ ея дѣтей были поставлены на карту въ этомъ дѣлѣ.

— Какъ могла я быть такою слѣпой въ Уайтклифѣ, чтобы на замѣтить, что мои оба сына влюбились въ дѣвушку, имя которой я едва знала? — воскликнула она при входѣ дочери. — Я видѣла, ты разговаривала съ Конноромъ, — что говорить онъ о пельгамъ-куртскихъ новостяхъ?

— Увы, мама, не многое; онъ равнодушенъ къ этому, какъ онъ увѣряетъ. Въ первый разъ я думаю, что онъ серьезно любить Лесбію!

— А мой бѣдный Пельгамъ! Когда я подумаю, что счастіе моихъ дѣтей въ рукахъ этой дѣвочки!

— Теперь кончено, мама: Торнлей исчезаютъ изъ нашей жизни; они не вернутся больше въ Ирландію, разъ Лесбія будетъ замужемъ.

— И мы, значитъ, умремъ съ голода. Кто найметъ замокъ Дали? Ахъ, Элленъ, какое несчастіе, что ты не захотѣла выйти за Мармадука! Я такъ давно мечтала объ этомъ: съ нашей первой поѣздки въ Пельгамъ-Куртъ, когда ты, повидимому, старалась ему понравиться.

— Это моя вина, моя! — Элленъ опустилась на колѣни около матери и цѣловала ея руки. — Я хотѣла покорить ваше сердце» вообразила, что если такой хорошій человѣкъ, какъ Мармадукъ, оцѣнитъ меня, вы будете лучшаго мнѣнія о вашей ирландской дурочкѣ. Вотъ какъ ошибаешься другъ въ другѣ!

Мистрисъ Дали ничего не отвѣтила; она старалась понять, отчего ея дѣти никогда не угадывали нѣжности, которую она чувствовала къ нимъ.

— Но, мама, вѣдь, счастье не въ томъ, чтобы жить въ прекрасномъ домѣ и пользоваться всѣми удобствами. Я бы скоро умерла, если бы была связана съ человѣкомъ, котораго, все-таки, немного презираю.

— А за что ты его презираешь? Всѣ уважаютъ Мармадука.

— Да, но я была бы его жена, а не «всѣ». Онъ видитъ не то, что я вижу, чувствуетъ не то, что я чувствую. Такъ какъ я не могу отвѣчать на его любовь, то съ радостью уступаю его Лесбіи.

— А я думаю объ отчаяніи моего бѣднаго Пельгама!

— Я тоже, но я не забываю, что если бы онъ женился на Лесбіи весной, онъ всю жизнь зависѣлъ бы отъ Торнлеевъ. Теперь онъ предоставленъ самому себѣ и показалъ, чего стоитъ. Правда, у него впереди тяжелая жизнь, — полная труда, но про него уже начинаютъ говорить въ странѣ: «Онъ настоящій Дали!»

— Я не горжусь такъ, какъ ты, этимъ комплиментомъ, Элленъ, но я немного покойнѣе отъ сознанія, что мы коснулись дна пропасти, — нечего больше ждать. Узнала ты подробности о смерти отца Петра?

— Бидди О’Реа разсказывала мнѣ, что въ воскресенье, вмѣсто того, чтобы говорить проповѣдь, онъ остановился передъ алтаремъ, трижды повторивъ мѣсто изъ посланія: «Небо и земля прейдутъ!» — и затѣмъ сѣлъ на ступеньки, рыдая. Всѣ плакали вмѣстѣ съ нимъ, но, какъ говорила Бидди, онъ показалъ имъ единственное утѣшеніе. Онъ имѣетъ теперь надежду, которой ничто не можетъ отнять.

— Кузина Анна потеряла въ немъ друга; дай Богъ, чтобъ это не повліяло на ея выздоровленіе! Ты можешь пойти сегодня къ ней ночевать, чтобы узнать, какъ она себя чувствуетъ.

— О, я была бы такъ рада, если бы вы могли обойтись безъ меня! Пельгамъ вернется рано, а Конноръ будетъ у васъ подъ рукой.

— Кто отвезетъ тебя въ Ущелье Фей?

— Я пойду пѣшкомъ въ такую чудную погоду; кромѣ того, я хочу зайти къ Малаши: три дня никто изъ нихъ не приходилъ и я боюсь, что они въ ужасномъ положеніи. Сосѣди дадутъ умереть имъ съ голода, а не приблизятся къ нимъ.

— Я не люблю пускать тебя одну въ этотъ уединенный закоулокъ горы. Что ты сдѣлаешь, если застанешь ихъ умирающими?

— О, я скоро найду помощь: въ сосѣдней долинѣ, гдѣ жилъ отецъ Петръ, сегодня много посѣтителей. Я буду у Анны до захода солнца.

Полчаса спустя Элленъ съ корзиною, наполненною провизіей, отправилась по горнымъ ущельямъ по направленію къ высохшему потоку, на берегу котораго пріютилась хижина, служившая убѣжищемъ для Малаши; переходя съ зеленѣющихъ долинъ къ крутымъ склонамъ горъ, подъ шумъ ручьевъ и водопадовъ, она чувствовала, какъ ее уставшее сердце и опечаленные глаза отдыхали при видѣ чудной красоты, разстилавшейся вокругъ нея подъ заходящими лучами солнца. Элленъ сѣла на холмикъ у ручейка и заслушалась его серебристаго журчанія; вдали раздавался унылый звонъ, возвѣщавшій паствѣ о кончинѣ отца Петра. Дѣвушка думала объ отчаяніи несчастнаго, котораго она шла навѣстить. Одинъ отецъ Петръ переступалъ иногда порогъ зачумленнаго. Его единственною связью съ живымъ міромъ оставалась благотворительность Дали.

Иногда Элленъ различала вдали темныя точки, движущіяся къ маленькой капеллѣ, возвышавшейся среди долины. Тамъ шла, вѣроятно, служба по покойномъ отцѣ Петрѣ, и ей, слѣдовательно, нечего было бояться одиночества. Скоро она замѣтила, что одинъ изъ далекихъ путниковъ направлялся къ небольшой полянѣ, гдѣ она находилась, по зеленому склону, по которому она начала подниматься, чтобы достигнуть русла высохшаго потока. По мѣрѣ того, какъ разстояніе уменьшалось, она яснѣе различала фигуру: это не былъ крестьянинъ изъ сосѣдней деревни; одежда и походка не могли принадлежать крестьянину; это не былъ Конноръ, который былъ выше и шире того, кто приближался. Нѣтъ, это былъ самъ Джонъ Торнлей, неожиданно появившійся въ горномъ ущельѣ, тогда какъ она думала, что онъ спокойно сидитъ въ Пельгамъ-Куртѣ, — Джонъ, разставшійся съ ней у подъѣзда замка Дали съ грустнымъ взглядомъ, удивленный ея упорнымъ молчаніемъ и неожиданнымъ бѣгствомъ, — Джонъ, которому она мечтала впослѣдствіи и при другихъ обстоятельствахъ объяснить свое странное поведеніе, опечалившее его. Онъ узналъ ее, онъ приближался къ ней; радость и удивленіе изобразились на его лицѣ, несмотря на усилія сохранить равнодушно-покойный видъ. Элленъ достигла вершины горы, когда они встрѣтились. Послѣ первыхъ вопросовъ настало неловкое молчаніе. Элленъ первая прервала его.

— Мы не ждали васъ сюда… такъ рано, — быстро прибавила она, увидѣвъ, что ея невинное замѣчаніе вызвало мучительное выраженіе на лицѣ собесѣдника.

— Я не могъ дольше оставаться тамъ, — произнёсъ онъ взволнованнымъ голосомъ. — Я пріѣхалъ посмотрѣть, что дѣлается здѣсь. — Глаза Элленъ невольно спрашивали его. Онъ продолжалъ: — Лесбія писала вамъ, кажется, что было собраніе подъ президентствомъ сэра Чарльза Пельгама?

Элленъ сдѣлала утвердительный знакъ.

— Ну, такъ въ то же утро, передъ, собраніемъ, Брида дала мнѣ прочесть только что полученное письмо миссъ О’Флаэрти, и во всѣхъ рѣчахъ, во всѣхъ доводахъ ораторовъ, мнѣ казалось, я слышалъ вашъ противорѣчащій, объясняющій, умоляющій голосъ. Когда мы вернулись въ Пельгамъ-Куртъ, я не могъ удержаться: собралъ свои вещи и поѣхалъ въ замокъ Дали, чтобы самому взглянуть, что тамъ дѣлается. — Онъ смотрѣлъ на Элленъ съ безпокойнымъ, пронизывающимъ вниманіемъ, точно, прежде всего, хотѣлъ прочесть, что дѣлается въ ея душѣ. — Говорили о такомъ количествѣ больныхъ, умирающихъ, что я не зналъ, что найду здѣсь, — прибавилъ онъ.

— Вы слышали, что кузина Анна была очень больна? Ея старый другъ, отецъ Петръ М’Гиръ, умеръ сегодня.

— Она сказала мнѣ объ этомъ сегодня. Я иду изъ Ущелья Фей; я пріѣхалъ вчера вечеромъ въ замокъ. Дали и шелъ въ Орлиное Гнѣздо, чтобы передать вамъ просьбу миссъ О’Флаэрти навѣстить ее.

— Я иду къ ней; но мнѣ надо раньше зайти въ одну хижину недалеко отсюда, на полчаса, можетъ быть. Идите лучше въ Орлиное Гнѣздо, мама будетъ рада васъ видѣть, и Конноръ у насъ.

— Вы гоните меня, когда я едва васъ видѣлъ! — воскликнулъ Джонъ съ отчаяніемъ.

— Я вовсе не гоню васъ: я хочу васъ разспросить о Лесбіи, о кузинахъ, но я должна зайти одна въ эту хижину.

— Я подожду васъ; но гдѣ вы видите хижину? Я вижу только груду казней.

— Нѣтъ, здѣсь есть хижина; дверь отворяется за скалой и въ нее ходъ по ужасной лѣстницѣ, высѣченной въ камняхъ. Не идите дальше: здѣсь есть больной, котораго можетъ взволновать вашъ видъ.

Элленъ исчезла въ расщелинѣ скалы; но, остановившись у дверей хижины, она съ благодарностью увидѣла, что ея спутникъ не слѣдилъ даже за ней глазами; онъ стоялъ у нижней ступеньки и лицо его было обращено къ началу лощины. Элленъ колебалась отворить дверь. Какая страшная картина предстанетъ передъ ея глазами?

Почти годъ, какъ человѣкъ, ожидающій ее у подошвы скалы, и тотъ, кого она шла навѣстить, преслѣдовали другъ друга, одинъ въ видахъ строгаго правосудія, другой съ жаждой мести, не уменьшенной даже муками голода. Элленъ содрогнулась при мысли, что можетъ произойти, если они узнаютъ, что находятся такъ близко другъ отъ друга, но она не рѣшилась отложить посѣщеніе. Жена Денниса Малаши, двое дѣтей, старуха-мать раздѣляли съ нимъ убѣжище, также какъ и ненависть сосѣдей, приписывавшихъ имъ преступленіе и проклятіе, послѣдовавшее за нимъ. Они способны были дать имъ умереть съ голода, хотя никто не хотѣлъ предать преступника правосудію.

Элленъ нажала щеколду и толкнула дверь. Она почувствовала сопротивленіе и затѣмъ раздался глухой звукъ какъ бы падающей тяжести; она сдѣлала усиліе и съ трудомъ вошла.

Въ хижинѣ, построенной на днѣ узкой лощины, было темно; надо было привыкнуть къ тьмѣ послѣ дневнаго свѣта.

— Молли, — произнесла Элленъ, — Молли, я принесла вамъ ѣсть; отчего не приходите вы больше за пищей? Молли, Деннисъ! Спите вы, что ли, всѣ?

Она позвала два раза; затѣмъ ея глаза, привыкнувъ къ темнотѣ, расширились отъ ужаса и она вздрогнула всѣмъ тѣломъ. Они всѣ были тутъ, неподвижные и безмолвные. Противъ нея молодая жена Денниса сидѣла на землѣ, прислонившись спиною къ стѣнѣ, и держала на колѣняхъ ребенка, голова котораго лежала на камнѣ. Оба были страшно худы и блѣдны. Элленъ хотѣла что-то сказать, но ея похолодѣвшія губы не испустили ни звука; сдѣлавъ шагъ впередъ, она почувствовала, что рыданія подступаютъ у нея въ горлу. На слоѣ моха и сухихъ листьевъ неподвижно лежали тѣла старухи и втораго ребенка.

Сдѣлавъ невѣроятное усиліе, Элленъ наклонилась къ старухѣ, откинула лохмотья, закрывавшія ея лицо, и слегка тронула ее за плечо.

— Проснитесь, Молли, проснитесь! Я принесла вамъ ѣсть.

Она въ ужасѣ вскочила: ея рука коснулась ледяной щеки. Во что бы то ни стало, прежде чѣмъ идти дальше, ей надо вздохнуть чистымъ воздухомъ; дрожа, она повернулась, чтобы выйти, и увидѣла, что предметъ, загораживавшій ей входъ въ хижину, который она оттолкнула отъ двери, было тѣло самого Денниса Малаши, упавшаго поперекъ комнаты въ то время, вѣроятно, когда онъ дѣлалъ послѣднее усиліе, чтобы выйти наружу, за помощью умирающей женѣ и дѣтямъ. Онъ еще не лишился жизни, и Элленъ, содрогаясь отъ ужаса, не рѣшилась переступить во второй разъ черезъ его тѣло, не убѣдившись, осталась ли въ немъ еще искра жизни. Она повернула его блѣдное лицо къ двери, положила голову на порогъ, не зная даже, желать ли ей, чтобы его закрытые глаза открылись на окружающее его ужасное зрѣлище. Шатаясь, то падая, то снова поднимаясь, она добѣжала до мѣста, гдѣ ждалъ ее Джонъ Торнлей, и, схвативъ его за руку, воскликнула:

— Идите, они всѣ умерли или умираютъ.

Голосъ ея былъ сдавленъ и хрипѣлъ. Джонъ съ ужасомъ смотрѣлъ на ея искаженное лицо.

— Не ходите больше туда, — сказалъ онъ, — я посмотрю, что нужно сдѣлать, и схожу за помощью.

— Я не останусь здѣсь одна, — отвѣтила Элленъ, — это будетъ еще хуже.

Она сдѣлалась немного спокойнѣе съ тѣхъ поръ, какъ увидала живаго человѣка.

— Мнѣ надо войти въ хижину; тамъ есть человѣкъ, который еще не совсѣмъ умеръ; мы употребимъ всѣ силы, чтобы вернуть ему жизнь. Я не поддамся больше ужасу.

— Гдѣ найти мнѣ помощь? — спросилъ Джонъ, спускаясь по ступенямъ скалы. — Я не могу васъ оставить одну, если этотъ человѣкъ оживетъ…

— Эти заботы будутъ не такъ тяжелы, какъ въ ту ночь, когда мы вмѣстѣ ухаживали… — прошептала Элленъ, думая о смерти отца.

Изъ-за жажды Денниса Малаши отомстить Джону Торнлею погибъ мистеръ Дали, и Джонъ Торнлей шелъ спасать его! Она забыла на минуту, кто былъ умирающій.

Джонъ опередилъ ее; когда она вошла въ хижину, Деннисъ Малаши лежалъ уже около огня; его голова покоилась на бревнѣ.

— Онъ дышетъ еще, — прошепталъ мистеръ Торнлей, — но я сомнѣваюсь, чтобы мы возвратили его къ жизни. Онъ дошелъ до послѣдней степени истощенія.

Элленъ опустилась на колѣни, смачивая голову умирающаго водой.

— Подите въ деревню, — проговорила она, — и приведите священника. Это сдѣлала для моего отца лежащая вотъ здѣсь старуха.

— Такъ этотъ человѣкъ Деннисъ Малаши, убійца вашего отца?

— Причина его смерти, а не убійца, — возразила Элленъ, невольно переставая мочить блѣдный лобъ, къ которому прикладывала свой платокъ. — Онъ мнѣ торжественно поклялся, что не его рука нанесла роковой ударъ.

— Вы всегда знали, что онъ находится здѣсь?

— Нѣтъ, только съ тѣхъ поръ, какъ голодъ вынудилъ его открыться. Я вспомнила о прощеніи отца. Онъ одинъ простилъ… Остальные… никогда… Вся страна преслѣдовала Денниса до смерти… Онъ не былъ дурнымъ человѣкомъ… Я помню время, когда онъ носилъ насъ на плечахъ, когда мы уставали… Я не знаю, отчего дошелъ онъ до этого.

Говоря это, она осторожно подняла голову умирающаго, соскользнувшую съ бревна. Собравъ послѣдній остатокъ силъ, Деннисъ приподнялся и открылъ глаза; взглядъ его упалъ на Джона Торнлея и вспыхнулъ такою ненавистью, что тотъ никогда не могъ его забыть. Угасающій взоръ обратился къ Элленъ.

— Миссъ Элленъ, — прошепталъ онъ, — спасите меня; не дайте мнѣ погубить душу! Зачѣмъ привели вы его сюда? Чтобы я проклялъ его послѣднимъ дыханіемъ?

— Нѣтъ, Деннисъ, — сказала Элленъ, старательно закрывая отъ него лицо Джона Торнлея. — Смотрите на меня; вы не забыли?… Мой отецъ простилъ васъ, а нашъ Отецъ небесный прощаетъ намъ, если мы прощаемъ нашимъ врагамъ.

— Я знаю, миссъ Элленъ; вы велѣли мнѣ пощадить его и я радъ, что послушался васъ… Теперь кончено… мы не умремъ съ голода… Слава Богу и Пресвятой Его Матери!… Я ухожу… съ миромъ! — Голова упала, глубокій вздохъ-стонъ вылетѣлъ изъ блѣдныхъ губъ, затѣмъ мистеръ Торнлей приблизился и освободилъ руки Элленъ, державшія еще его голову.

— Кончено! — произнесъ онъ, — идите со мной сейчасъ… Здѣсь нечего больше дѣлать. Я найду въ деревнѣ людей, которые отдадутъ имъ послѣдній долгъ.

-гНо кончено ли?… Увѣрены ли вы? — настаивала Элленъ. — Дѣти, маленькая Нора, около бабушки на кровати… я не осмотрѣла ее!

— Я осмотрѣлъ и это ужасное зрѣлище! Они давно уже умерли. Идите, говорю я вамъ!

И почти силой онъ поднялъ дѣвушку съ земли и вывелъ изъ хижины; она сѣла на камень у дороги и дала, наконецъ, волю такъ долго сдерживаемымъ слезамъ; Джонъ Торнлей смотрѣлъ на нее съ глубокимъ сочувствіемъ и сожалѣніемъ.

Она подняла, наконецъ, голову съ простымъ и довѣрчивымъ взглядомъ, глубоко тронувшимъ его.

— Вѣдь, не я одна виновата въ этомъ, не правда ли? — спросила она.

— Вы виноваты? Я какъ разъ думалъ сейчасъ, что, зная то, что вы знали, только вы одна могли поступать съ этимъ человѣкомъ такъ, какъ вы поступали.

— Ахъ! На этой недѣлѣ я провела нѣсколько дней у кузины Анны, разсчитывая, что отецъ Петръ позаботится о семьѣ Малаши, я онъ не могъ, вы видите…

— Куда васъ отвести, домой или въ Ущелье Фей?

— Къ Аннѣ, пожалуйста; мы на полдорогѣ, а въ сосѣдней деревушкѣ мы найдемъ людей, которыхъ намъ надо. Я отдохну въ капеллѣ, пока вы будете ихъ искать. Сегодня много народу въ церкви.

Мистеръ Торнлей безъ труда исполнилъ порученіе и скоро послѣдовалъ за Элленъ въ капеллу, гдѣ она стояла на колѣняхъ. Окружавшія ее женщины разступились, очищая ему мѣсто около нея, но онъ остановился сзади въ нѣкоторомъ отдаленіи. Священникъ говорилъ съ каѳедры проповѣдь; ежеминутно повторялись слова: «не о хлѣбѣ единомъ живъ будетъ человѣкъ», и ежеминутно раздавались въ аудиторіи одобрительные стоны въ отвѣть на святыя слова, и на исхудавшихъ, измученныхъ лицахъ начинала сіять невидимая надежда, одна только поддерживавшая сердца. «Заря вѣчнаго свѣта парить надъ челомъ нашимъ, заря того свѣта, — говорилъ проповѣдникъ, — который объяснитъ всѣ тайны, упроститъ всѣ затрудненія, сдѣлаетъ всѣ прощенія легкими и пріятными». Когда онъ кончилъ рѣчь, Элленъ обернулась къ Джону, улыбаясь сквозь слезы, и протянула ему руку. Джонъ взялъ ее и ему показалось, что новая жизнь открывается передъ нимъ, болѣе чистая и благородная, даже если она не дастъ ему земнаго счастія, и онъ помолился Богу объ исполненіи этого.

Петеръ Линчъ стоялъ у двери съ трехколеснымъ кабріолетомъ; онъ увезъ Элленъ съ собой. Сжимая ея руку, Джонъ Торнлей не сказалъ ей «до свиданія». Она не должна больше покидать его, — думалъ онъ, — съ тѣхъ поръ, какъ души ихъ встрѣтились у престола Божія въ маленькой капеллѣ въ горахъ.

XXXI.

— Да, онъ былъ правъ. Я заблуждалась. Я признавала только собственныя идеи, законы, которые я создала; я была надменна и недальновидна. Дай, Господи, чтобы наказаніе лишило насъ гордости! Оно достаточно строго для этого!

Анна О’Флаэрти упала на подушки. Элленъ стояла около тетки, освѣжая ея блѣдный лобъ эссенціей цвѣтовъ, собранныхъ въ Ущельѣ Фей въ болѣе счастливые дни; она съ грустью замѣчала на ея измѣнившемся лицѣ слѣды сокрушенія, появившіеся съ того дня, какъ она возвратилась изъ Гальвея, проводивъ въ Америку партію эмигрантовъ изъ своей долины.

Составлялась новая партія; узлы съ платьемъ были разбросаны по столамъ. Изъ слабыхъ рукъ миссъ О’Флаэрти выскользнула фланелевая юбка, которую она шила. Элленъ подняла ее и, продолжая начатую работу, прямо заговорила о предметѣ, день и ночь занимавшемъ больную.

— Не находите вы извѣстія, пришедшія вчера вечеромъ изъ Америки, весьма удовлетворительными? Жаль, что старики О’Шэнъ и маленькій Кэлъ Масоней умерли дорогой; но столько людей умираетъ здѣсь отъ голода!

— Мнѣ слѣдовало бы болѣе радоваться, чѣмъ я радуюсь, но я похожа на старую насѣдку, воспитавшую выводокъ утятъ. Мна кажется, что изъ среды этихъ бѣдняковъ, выроставшихъ поколѣніе за поколѣніемъ подъ защитой нашей семьи, я уже слышу голоса, зовущіе тѣхъ, кто остался въ Ущельѣ. Скоро Ирландія опустѣетъ… Я не говорю, что результатъ будетъ плохъ, — для Англіи, по крайней мѣрѣ, — но я ирландка и не могу безъ страданій присутствовать при агоніи нашей націи!

— А, вы говорите, какъ Конноръ и его друзья, что только революція можетъ прекратить эмиграцію и возстановить нашу независимость!

— Нисколько! Я ненавижу нелѣпыя бредни революціонеровъ, хотя раздѣляю ихъ мнѣнія относительно вліянія этого кризиса на Ирландію.

— Конноръ говоритъ, что когда возвратятся, какъ онъ разсчитываетъ, крестьяне, то они будутъ вооружены новымъ предубѣжденіемъ, бѣдные возстанутъ противъ богатыхъ, а не ирландцы противъ англичанъ, и что это послѣдняя возможность поддержать національное дѣло.

— Я не ожидала отъ Коннора такой дальновидности.

— Онъ раздѣляетъ мнѣнія своего друга д’Арси О’Доннеля. Знаете, Анна, д’Арси О’Доннель былъ недавно здѣсь? Конноръ хотѣлъ привести его къ вамъ, но онъ не захотѣлъ, во-первыхъ, изъ боязни васъ компрометировать, а также потому, что не желаетъ имѣть дѣло съ людьми, нехорошо относившимися къ его матери… Ни Конноръ, ни я не принимали участія въ ссорахъ того поколѣнія, поэтому онъ призналъ насъ родственниками.

— Ни я также. Дайте мнѣ адресъ этого юноши, Элленъ; я хочу написать ему. У него, вѣроятно, большой недостатокъ въ друзьяхъ старше его.

— Вы правы. Я бы желала, чтобы вы повидались съ нимъ; онъ, можетъ быть, послушалъ бы васъ, а это будетъ хорошо для Коннора. Сейчасъ онъ въ Дублинѣ. Но какъ тихо сегодня въ Ущельѣ! Его узнать нельзя безъ шума въ школахъ и мастерскихъ!

— Нетеръ Линчъ запретилъ уѣзжающимъ завтра въ Америку приходить со мной прощаться. Я боюсь, что онъ обнадежитъ ихъ, что я провожу ихъ въ Гальвей, гдѣ они сядутъ на корабль. Но я не подвергну себя вторично такой прощальной сценѣ! Я хотѣла бы только, чтобы ихъ проводилъ кто-нибудь менѣе мрачный, чѣмъ Петеръ Линчъ; я хотѣла бы, чтобы мнѣ принесли успокоительныя впечатлѣнія…

— Мистеръ Торнлей?

— О, это было бы чудесно; онъ усадилъ бы переселенцевъ на корабль гораздо лучше, чѣмъ мой бѣдный Петеръ Линчъ, и засвѣтилъ бы передъ ихъ глазами чудныя надежды.

— Которымъ вѣрилъ бы. Онъ не имѣетъ представленія о томъ, чего стоитъ отъѣздъ жителямъ Ущелья Фей. Только горцы знаютъ, что такое тоска по родинѣ, да еще по родинѣ въ бѣдствіи. То же самое и относительно Коннора… Когда я вижу, что онъ подвергаетъ себя большой опасности, я всѣми силами сопротивляюсь всякому вліянію, которое хотѣло бы разлучить меня съ нимъ.

— Ты не права… я боюсь, что Конноръ причинить тебѣ много горя… Не выдумывай ты антагонизма, который не существуетъ.

— Вотъ! Я дала вамъ слишкомъ много говорить: вы устали, щеки ваши красны. Не разговаривайте больше со мной, пока я не кончу этой юбки, которая будетъ храниться въ Америкѣ, какъ воспоминаніе объ Ущельѣ Фей!

Нетеръ Линчъ ходилъ, пожалуй, еще болѣе самой госпожи огорченный тѣмъ, что разсѣивались его подданные. Мурдошъ Малаши, тихо хромая, уносилъ одинъ за другимъ приготовленные для эмигрантовъ свертки, начиная съ плащей и теплой одежды и кончая коробочками изъ раковинъ и подушками, сдѣланными Анной въ длинные зимніе вечера. Анна раздавала послѣдніе свои подарки такою щедрою рукой, что домъ рисковалъ окончательно опустѣть.

— Я хочу, чтобы у нихъ было немного лишняго, — говорила юна, — чтобы они имѣли возможность помочь другимъ.

Полдень прошелъ и укладка приближалась къ концу. Анна, обезсилѣвъ отъ усталости, опустилась на диванъ и заснула. Элленъ сидѣла около окна и любовалась долиной. Скоро она замѣтила, что садъ полонъ мужчинъ, женщинъ и дѣтей, стоящихъ на ногахъ и на колѣняхъ, прислонившись къ стволамъ деревьевъ и какъ будто давно ожидавшихъ. Мурдошъ Малаши пріотворилъ дверь башенки и тихо затворилъ, увидавъ, что Анна спитъ. Вѣроятно, въ садъ былъ данъ какой-нибудь знакъ, такъ какъ первый рядъ тихо приблизился къ окну гостиной, находившемуся противъ дивана спящей госпожи, и всѣ упали на колѣни, съ трудомъ сдерживая рыданія. Элленъ отошла въ сторону. Семья слѣдовала за семьей въ такомъ безмолвномъ созерцаніи; какъ у стариковъ, приходившихъ когда-то просить ее, дѣвочку, передававшую ихъ просьбы отцу, такъ и у дѣтей, которыхъ она первая няньчила на рукахъ, безмолвно текли слезы по исхудавшимъ лицамъ.

Проводивъ послѣднюю группу, Петеръ Линчъ облокотился на подоконникъ и извинился передъ Элленъ за то, что допустилъ столь горестное прощаніе, которое могло бы повредить его госпожѣ, если бы она внезапно проснулась.

— Я не могъ бы убѣдить ихъ уѣхать, не взглянувъ на нее въ послѣдній разъ: они подрались бы и корабль ушелъ бы безъ нихъ. Тогда я заключилъ съ ними условіе. «Три минуты на партію, — сказалъ я, — изъ столькихъ, сколько помѣстится на колѣняхъ передъ окномъ, если она заснетъ, а когда я подниму палецъ, она уступитъ мѣсто слѣдующей». Есть люди, которые ждали здѣсь съ самаго утра.

Голова Петера Линча быстро исчезла, такъ какъ Анна открыла глаза.

— Я видѣла чудный сонъ, — произнесла она и ея блѣдныя щеки слегка зарумянились. — Я видѣла себя въ гробу и тяжесть давила мнѣ грудь, мѣшала встать. Затѣмъ какъ будто бы толпа съ плачемъ окружила мой гробъ и раздался голосъ: «приведи ихъ всѣхъ сюда!» Въ вышинѣ открылась дверь, выходящая на залитую свѣтомъ лѣстницу, и такъ какъ я дѣлала усилія, чтобы повиноваться, явились ангелы и взяли за руки плачущихъ, чтобы увести ихъ. Сзади подъ ихъ ногами земля покрывалась зеленью и цвѣтами. Потомъ я услышала шумъ, похожій на топотъ коня твоего отца, когда онъ пріѣзжалъ за тобой сюда.

— Это-то и разбудило васъ, — сказала Элленъ. — Вотъ ѣдетъ мистеръ Торнлей.

— А! тѣмъ лучше, онъ поможетъ намъ укладывать и успокоитъ меня относительно завтрашняго отъѣзда. Петеръ Линчъ ослабѣлъ; я не могу больше полагаться на него, какъ прежде.

— Или, вѣрнѣе, миссъ О’Флаэрти сама ослабѣла, — тихо произнесла Элленъ, оборачиваясь къ Джону Торнлею. — Она была всегда главнымъ двигателемъ его предпріятій, уступая только первое мѣсто Петеру, и бѣдняга не знаетъ теперь, что дѣлать, лишившись вдохновительницы.

— Это правда, онъ приходилъ спрашивать у меня приказаній, что очень удивило меня.

День приближался къ концу; послѣдній ящикъ былъ запакованъ, послѣдній глава семьи выслушалъ наставленія. Элленъ и Джонъ Торнлей остались одни въ прихожей, гдѣ цѣлый день сновалъ народъ. Петеръ Линчъ ушелъ спать.

— Миссъ О’Флаэрти говоритъ, что вамъ хорошо было бы пройтись, — замѣтилъ Джонъ.

Элленъ не хотѣла идти дальше моста. «Меня позовутъ, если понадобится», — думала она, но Джонъ незамѣтно увлекъ ее, слушая разсказъ о трогательной сценѣ безмолвнаго прощанія у окна. Онъ понималъ разницу между своими чувствами и чувствами Элленъ. Этотъ вечеръ, эта минута отдыха подъ звѣзднымъ небомъ должны опредѣлить его судьбу. Джонъ такъ рѣшилъ.

— Вы не слушаете меня, — сказала, наконецъ, Элленъ съ легкою досадой. — Я думала, что васъ хоть немного это интересуетъ. Если бы вы видѣли то, что я видѣла… — Джонъ отвернулся и закрылъ лицо руками. Онъ колебался теперь, говорить ли ему.

Элленъ удивилась, когда онъ, блѣдный и съ рѣшительнымъ выраженіемъ лица, обернулся къ ней.

— Простите меня, — тихо произнесла она, — я вижу, напротивъ, что вы очень интересуетесь…

— Нѣтъ, — возразилъ Джонъ, — я даже не слушалъ васъ. Вы не знаете, какъ полно мое сердце другою мыслью… не смѣю сказать — другою надеждой.

— Развѣ можемъ мы питать какія-либо личныя надежды въ эту минуту? — возразила Элленъ съ живостью.

— Одного рода надежды… Позвольте мнѣ продолжать…. Если бы весь свѣтъ обрушивался вокругъ насъ, я и тогда долженъ былъ бы сказать вамъ, что люблю васъ, и надежда, что вы найдете нѣкоторое утѣшеніе въ моей любви…

Элленъ не отвѣчала. Джонъ ободрился и продолжалъ:

— Наконецъ, сказано слово, которое давно жжетъ мнѣ языкъ, когда я съ вами. Я никогда не выскажу вамъ того, что чувствую къ вамъ съ той минуты, какъ увидалъ васъ; я такъ долго скрывалъ свои чувства, что не могу ихъ выразить теперь, когда отдалъ бы за это жизнь. Можетъ быть, года преданности вамъ объяснятъ это. Я прошу только позволенія посвятить вамъ свою жизнь. Я не сталъ бы говорить, если бы вы были счастливы, но къ эти мрачные дни, переживаемые вами, моя любовь можетъ быть для васъ поддержкой, даже тогда, если вы не можете мнѣ дать взамѣнъ вашей любви.

Элленъ слушала молча. Когда она подняла голову, по ея щекамъ катились слёзы.

— Я такъ огорчена, такъ огорчена! Какъ могли вы думать, что я стану искать утѣшенія въ чувствѣ…

— Не будьте жестоки, не отталкивайте меня совсѣмъ!

— Я не могу вамъ дать ничего, кромѣ признательности за все, что вы сдѣлали для мамы, для братьевъ… а также для меня. Меня особенно трогаетъ то, что вы думали обо мнѣ, въ то время какъ считали, что я такъ дурно поступила съ вами… а, между тѣмъ, я знаю, чѣмъ вы были для насъ.

— Это пустяки… но даже тогда… одно слово, одинъ лучъ надежды вознаградилъ бы меня сторицей!

— Это то и огорчаетъ меня. Съ годами я буду имѣть еще менѣе возможности исполнить то, что вы просите. Не видите вы развѣ, какъ я страдаю отъ того, что меня тянуть въ разныя стороны Пельгамъ и Конноръ? Если бы я васъ любила… если бы могла любить… Но нѣтъ, это невозможно. Это ужасная мысль. Простите, что я причиняю вамъ горе… Я слишкомъ рѣзка въ выраженіяхъ, какъ всегда!

— Всякій отвѣтъ, кромѣ одного, причинитъ мнѣ горе, а вы не можете мнѣ дать его, говорите вы?

— Нѣтъ, это невозможно, совершенно невозможно.

— Ну, такъ не будемъ говорить объ этомъ. Если у меня остается лучъ надежды, то это благодаря горячности вашего отказа. Въ глубинѣ вашего сердца, несомнѣнно, должна быть тѣнь состраданія ко мнѣ.

— Вы ошибаетесь, но мы останемся друзьями, не правда ли?

— Нѣтъ, я васъ люблю. Я не допускаю пустыхъ предлоговъ.

Я уѣзжаю въ Англію. Я обѣщалъ это сестрѣ, если… если вы не захотите… Послѣ васъ я ей больше всего обязанъ.

— Ваша сестра будетъ рада, что вы вернулись, она будетъ благодарна за отказъ.

— Нѣтъ, она слишкомъ любить меня для этого, она отлично пойметъ мое горе… передъ ней мнѣ будетъ легче высказаться, чѣмъ передъ вами… Хотите прочесть письмо, которое она поручила передать вамъ?

— Конечно.

— Я даю его не въ надеждѣ измѣнить ваше рѣшеніе, но чтобы вы узнали, что думаютъ о васъ и какихъ друзей вы могли бы имѣть въ случаѣ нужды.

Элленъ ушла въ свою комнату. Джонъ вернулся въ башенку.

— Вы были правы, — сказалъ онъ миссъ О’Флаэрти, лежавшей на диванѣ, — но я не жалѣю, что говорилъ.

Анна протянула ему руку.

— Я жалѣю, — возразила она, — и годъ или два тому назадъ, когда я васъ не знала такъ, какъ сегодня, я бы удивилась тому, что говорю сегодня.

— Еще одинъ вопросъ… Думаете вы, имѣете вы какія-нибудь основанія предполагать, что у меня есть соперникъ?

— Маленькая черная роза Ирландіи, славу которой воспѣваетъ Мурдошъ подъ окномъ, ея несчастія, наполняющія ея сердце, и изгнавшія изъ него все, что не относится къ ней.

— А! это правда… Если бы я былъ бунтовщикомъ и поэтомъ, если бы я раздувалъ вокругъ пламя раздора, я имѣлъ бы больше успѣха! — и Джонъ погрузился въ чтеніе газеты Nation въ горечью, которую ея редакторы старались пробудить въ сердцахъ англичанъ.

Ночь Анна провела тревожно. Элленъ, сидѣвшая около больной, нашла время прочесть письмо Бриды только на зарѣ, когда Анна задремала.

«Я не знаю, пишу ли я самой счастливой женщинѣ на свѣтѣ, или же той, которую буду сожалѣть. Вы узнаете это, когда будете читать мое письмо, хотя еще не поймете цѣли того, что приняли или оттолкнули. Я вамъ пишу, чтобы сказать, что бы ни случилось, что мои самыя искреннія пожеланія сопровождаютъ Джона за море. Если бы вы знали, чѣмъ онъ былъ для меня съ тѣхъ поръ, какъ жизненныя испытанія начались для насъ обоихъ, вы поняли бы, какой восторгъ и нѣжность я чувствую къ вамъ. Я говорю вамъ откровенно: эта любовь есть отраженіе любви Джона и добра, которое она принесла ему. Я не думаю, что онъ можетъ совершенствоваться, но замѣчаю теперь, что его любовь къ какъ развила въ немъ всѣ сокровища сердца и характера, скрытыя подъ ледяною оболочкой, явившеюся результатомъ нашей прошлой жизни. Я благодарю васъ, что бы ни случилось, за то, что вы сдѣлали для того, чье счастье остается моею главною заботой. Ее отвѣчайте мнѣ, если не можете подписать такъ, какъ рѣшаюсь я: ваша любящая сестра

"Брида Торнлей".

Она читала послѣднія строки письма, когда Анна приподнялась на подушкахъ съ такимъ любопытствомъ, что Элленъ не могла устоять передъ искушеніемъ протянуть ей письмо Бриды.

— Жаль отталкивать такихъ людей! — сказала Анна, отдавая письмо стоявшей на колѣняхъ у постели Элленъ.

— О Анна! Пожалуйста! Не становитесь и вы противъ меня.

— Противъ тебя, дитя, конечно, нѣтъ, если ты не любишь его, но не сердись… Нѣкоторыя вещи, которыя ты говорила… или которыхъ ты не говорила это лѣто, заставили меня предположить, что ты любишь мистера Торнлея.

— Вы ошибаетесь, безъ сомнѣнія… но, Анна… я не утверждаю этого… Если бы даже я любила его, я не могла бы исполнить то, что онъ проситъ. Пока онъ говорилъ, у меня въ головѣ вертѣлась странная поговорка Коннора: „англійская рука и сердце ирландское никогда не сойдутся вмѣстѣ“. Я отдамъ ему только половину своего сердца, а другая будетъ страдать. Для него, какъ и для меня, это невозможно.

— Дай мнѣ письмо миссъ Торнлей: ты недостойна его; когда-нибудь ты поймешь его великодушіе… слишкомъ поздно, милое дитя. Я не знала, что сѣмя ненависти, посѣянное въ нашей странѣ, принесло для васъ такую роковую жатву!

XXXII.

— Брида, можешь ты покататься сегодня съ тетей Майнардъ? Ей надо сдѣлать покупки; только совѣтую тебѣ захватить портъ-монэ, такъ какъ она, навѣрное, забудетъ свое. Мнѣ нѣкогда ѣхать самой, а я не могу допустить, чтобы она надоѣдала Джону.

— А! ты уже сваливаешь на другихъ свои хозяйскія обязанности, — замѣтилъ вошедшій Джонъ. — Мнѣ кажется, приглашая ихъ сюда, ты сама взялась ихъ занимать.

— Ничего, Джонъ, — сказала Брида, смѣясь, — я съ удовольствіемъ раздѣлю съ Лесбіей исполненіе долга относительно нашихъ родственниковъ; я еще не настолько очерствѣла въ богатствѣ, чтобы считать за трудъ сидѣть въ отличномъ экипажѣ, въ то время какъ другіе торгуются. Но я не берусь платить за всѣ ея покупки, какъ дѣлаетъ Лесбія: я не достаточно богата для этого, и, кромѣ того, всѣ похвалы и благодарности достанутся, все-таки, ей.

— Я не могу запретить, чтобы меня хвалили, — возразила Лесбія, слегка надувшись, — и изъ-за этого забывать тѣхъ, кто былъ хорошъ ко мнѣ, когда я была Сандрильоной.

Говоря это, она проводила пальцами по букетику изъ трилистника, спрятавшемуся въ складкахъ платья.

— Гдѣ ты взяла это? — спросилъ Джонъ, замѣтивъ нѣжную зелень. — Трилистникъ въ день св. Патрикія на твоемъ лифѣ? Ты хочешь, чтобы тебя приняли за чартистку? Что скажутъ твои спутники, которые, я вижу, подъѣзжаютъ?

— Дорогая Лесбія, брось твой букетъ, вели Джонъ боится, что онъ привлечетъ вниманіе! — замѣтила Брида.

— Нѣтъ, нѣтъ, я спрячу его въ лифъ; я купила его сейчасъ у торговки на углу улицы въ память нашей бѣдной Ирландіи. Джонъ въ худшемъ настроеніи, чѣмъ всегда, больше ничего!

Брида подняла глаза и дѣйствительно прочла безпокойство на лицѣ брата. „Получилъ онъ письмо изъ Ирландіи? — думала она, — дурныя вѣсти, можетъ быть? Сколько разъ я просила Лесбію не упоминать такъ часто объ Ирландіи!“ Безпокойство Бриды не кончилось этимъ.

Когда капитанъ Пельгамъ съ сестрами остановились у подъѣзда, Лесбія побѣжала къ нимъ на встрѣчу, и въ ту минуту, какъ она садилась на лошадь, букетикъ трилистника упалъ на землю. Лесбія слегка вскрикнула.

— Мои бѣдные трилистники! Джонъ, не дай затоптать ихъ ногами! Это было бы дурнымъ предзнаменованіемъ!

— Которое осуществится, вѣроятно, сегодня, — пробормоталъ Джонъ.

Капитанъ Пельгамъ предупредилъ его и подалъ Лесбіи завядшій букетикъ. Его сестры обмѣнялись довольною улыбкой.

— Какъ всегда, — замѣтила Мэри, — у Мармадука и Лесбіи одинаковыя мысли. Сегодня утромъ онъ сошелъ внизъ съ букетомъ трилистника въ бутоньеркѣ и папа разсердился, сказавъ, что его примутъ за чартиста и арестуютъ, если сегодня будетъ возстаніе. Чарльзъ и Фредъ присягали сегодня, какъ чрезвычайные полицейскіе коммисары. Въ Дублинѣ ожидаютъ возстанія вродѣ того, какое было въ февралѣ въ Парижѣ. Войска отправлены въ Ирландію, и я слышала, что революція можетъ начаться въ день св. Патрикія. Очень бы хотѣлось мнѣ знать, гдѣ нашъ двоюродный братъ Конноръ Дали; онъ, конечно, будетъ въ первыхъ рядахъ бунтовщиковъ. Какъ вы думаете, мистеръ Торнлей, будутъ сегодня новости?

— Не знаю, но, надѣюсь, онѣ не помѣшаютъ вамъ пріѣхать на балъ Лесбіи и веселиться?

— О, нѣтъ! Она надѣнетъ сегодня свою новую парюру изъ изумрудовъ! Мы ни за что на свѣтѣ не измѣнимъ нашей милой Лесбіи!

Брида стояла у окна и смотрѣла вслѣдъ удалявшимся лошадямъ.

— Лесбія очень мила на лошади, — сказала она, когда брать вернулся въ гостиную, — и капитанъ Пельгамъ молодецъ! Хотѣла бы я знать, чѣмъ это кончится и увезетъ ли онъ ее въ Абботъ-Торнлей?

— Какъ можешь ты обрекать человѣка, котораго любишь, на вѣчную жизнь съ Мармадукомъ Пельгамомъ?

— Правда, онъ не отличается умомъ, бѣдняжка! Вчера у матери онъ цѣлый вечеръ простоялъ около стѣны, не открывая рта. Я тогда же подумала объ этомъ и задала себѣ вопросъ, неужели онъ будетъ моимъ братомъ, но Пельгамъ Дали былъ не разговорчивѣе прошлою весной, и я думала, что онъ молчитъ всегда изъ скромности.

— Но между ними та разница, что Пельгамъ Дали говоритъ что нибудь, когда открываетъ ротъ, тогда какъ капитанъ ничего не говоритъ.

— Но Лесбія не такая поклонница ума, какъ мы.

— И хорошо дѣлаетъ: это — божество сухое и безплодное. Къ чему оно приводитъ, поклоненіе уму?

— О! ко многому: къ извѣстности писателя, которую ты пріобрѣлъ, напримѣръ. Но скажи мнѣ, это недовольство и дурное расположеніе духа не вызваны письмомъ изъ Коннаута?

— Я нѣсколько недѣль не получалъ оттуда извѣстій. Анна О’Флаэрти не въ силахъ писать, а въ Орлиномъ Гнѣздѣ больны.

— Кто же?

— Мать и Пельгамъ; но имъ лучше.

— Но если тебѣ не писали, откуда же ты имѣешь свѣдѣнія?

— Ты хочешь знать подробности? Изволь! Вчера вечеромъ я былъ вызванъ въ палату общинъ въ коммиссію по ирландскому вопросу и встрѣтилъ тамъ стараго доктора Линча, уроженца Ущелья Фей, котораго вызвалъ въ Ирландію его родственникъ Петеръ, чтобы ухаживать и лечить Анну О’Флаэрти.

— А какъ же очутился онъ здѣсь?

— Анна прислала его засвидѣтельствовать о бѣдствіи Ирландіи въ надеждѣ, что его энергія и прямота произведутъ впечатлѣніе на членовъ коммиссіи. Я въ восторгѣ, что говорилъ съ нимъ. Разъ я началъ писать объ ирландской политикѣ, мнѣ надо слѣдить за…

— Конечно… и онъ же сообщилъ тебѣ о Дали?

— У Пельгама Дали была лихорадка, а мать серьезно больна, но теперь оба выздоравливаютъ.

— А Конноръ, гдѣ онъ?

— Относительно Коннора онъ немного сдержанъ; я подозрѣваю, что докторъ Линчъ, при всей своей старости, сочувствуетъ взглядамъ Молодой Ирландіи. Я понялъ, что Д’Арси О’Доннелъ, революціонный поэтъ, редактирующій Nation, провелъ зимой нѣсколько недѣль у Анны О’Флаэрти и что даже произошла ссора между Пельгамомъ Дали и молодыми О’Рунъ, кончившаяся дуэлью. О’Рунъ былъ легко раненъ.

— Эти О’Рунъ — какъ отецъ, такъ и сынъ — негодные люди. Не они ли замѣшаны въ исторію о деревнѣ, гдѣ свирѣпствовала лихорадка и откуда всѣ жители были выгнаны умирать по дорогамъ?

— Да, и это произошло въ имѣніи, принадлежавшемъ прежде Дали и купленномъ О’Руномъ на деньги, наворованныя, вѣроятно, у нихъ же. Меня не удивляетъ, что Пельгамъ возмутился, но онъ могъ найти менѣе ирландскій способъ выразить свое негодованіе; теперь же онъ нажилъ себѣ непримиримаго врага около самаго Орлинаго Гнѣзда, который будетъ преслѣдовать личную месть подъ видомъ служенія правительству. Я хотѣлъ бы быть тамъ, чтобы слѣдить за нимъ. Я, безъ сомнѣнія, помѣшалъ бы дуэли, если бы былъ въ замкѣ Дали и могъ бы не допустить возстаній въ массѣ.

— Можетъ быть… я думаю, что мы причинили бы болѣе зла, чѣмъ добра, вернувшись на зиму въ замокъ Дали. Молодой О’Рунъ постоянно вертѣлся около Лесбіи; объ этомъ начинали говорить, а она такая кокетка, что не могла не стараться возбудить ревность другаго, болѣе скромнаго влюбленнаго.

— Пельгама Дали, вѣроятно? Я думалъ, что они не нравятся, другъ другу.

— Мой дорогой другъ, ти всегда такъ думалъ. Но позволь тебѣ напомнить, что я предупреждала тебя относительно обоихъ братьевъ. Кокетство Лесбіи такъ измѣнчиво, что я не знаю, чего держаться; но исторія дуэли бросаетъ свѣтъ на нѣкоторые темные пункты.

— Она не могла знать о ней?

— О! она многое знаетъ… Есть нѣкія миссъ Джеси, живущія въ Балліовенѣ и вошедшія съ Лесбіей въ дружбу, несмотря на всѣ мои старанія помѣшать этому. Я знаю, онѣ пишутъ ей иногда… ЧУь нѣкоторыхъ поръ она не ровна съ своими самыми усердными поклонниками и поетъ ирландскія пѣсни чаще, чѣмъ это нужно, чтобы дразнить сэра Чарльза Пельгама. А потомъ этотъ букетъ трилистника въ день св. Патрикія!

— Какъ мало она ни читаетъ газеты, трудно, чтобы въ этомъ году это число прошло незамѣченнымъ.

— Да, но Лесбія интересуется общественными дѣлами только тогда, когда они касаются частныхъ интересовъ, и какъ бы мало отношеній ни имѣла дуэль Пельгама къ его ухаживанью за ней, будь увѣренъ, что Пельгамъ Дали ея герой! Она, къ несчастью, принадлежитъ къ числу женщинъ, которыя не боятся ссоръ, происходящихъ изъ-за нихъ.

— Ты слишкомъ строго судишь ее.

— Не думаю, но все, что я говорю, направлено къ тому, чтобы разстроить планъ, созрѣвающій, какъ я вижу, въ твоей головѣ. Ты хочешь вернуться въ замокъ Дали, и я рѣшила указать тебѣ всѣ послѣдствія этого намѣренія.

— Я могу ѣхать одинъ.

— А меня оставить одну съ Лесбіей, чтобы защищать ее отъ искателей приданаго? Благодарю тебя, дорогой брать.

— Нечего сказать, хорошая мысль пришла намъ въ голову везти ее сюда! Въ замкѣ Дали у нея были хоть полезныя занятія, а что толку ей выходить за Мармадука Пельгама? Очень бы хотѣлъ я знать, какими чарами привлекаетъ она къ себѣ всѣхъ лондонскихъ дураковъ!

— Они не за тобой ухаживаютъ, а она не такъ презрительна относится къ ихъ уму. Останься сегодня въ гостиной, чтобы видѣть самому, что дѣлается, и не забивайся въ уголъ бесѣдовать а политикѣ. Ты скажешь мнѣ потомъ, какое впечатлѣніе произведутъ на тебя манеры Лесбіи.

Брида пожалѣла о своихъ словахъ, когда Лесбія вошла въ ея комнату, одѣтая къ вечеру. „А! — подумала она съ волненіемъ, — теперь ясно, что она влюблена въ Коннора!“

На Лесбіи было бѣлое платье изъ лимерикскихъ кружевъ, усѣянное изумрудами и букетиками изъ трилистника. Ирландскіе цвѣта торжественно сіяли.

— Я думала, что это будетъ немного оригинальнѣе вѣчныхъ гирляндъ изъ цвѣтовъ, — робко замѣтила Лесбія. — Кромѣ того, Джонъ говоритъ, что дамскія платья должны всегда что-нибудь означать. Я думаю, мое платье понравится ему.

— Я не говорю противнаго, дорогое дитя, — отвѣтила Брида и отвернулась къ зеркалу доканчивать туалетъ.

Лесбія расхаживала по комнатамъ, среди туфъ цвѣтовъ, подъ ярко горящими люстрами, и мечтала о Пельгамѣ Дали. Вдругъ она услышала подъ окномъ крикъ газетчика: „Страшное возстаніе на западѣ Ирландіи!“ Она бросилась къ двери, чтобы послать за газетой, но столкнулась съ Джономъ, входившимъ съ газетой въ рукахъ. Она схватила брата за руку.

— О, Джонъ, правда ли это?

— Что?

— То, что кричатъ на улицѣ, что возстаніе, что дерутся на западѣ Ирландіи.

Къ ея удивленію, Джонъ обнялъ шею сестры и, нѣжно поцѣловавъ ее, отвѣтилъ:

— Нѣтъ. Это выдумка, чтобы раскупали вечернюю газету. Я имѣю вѣрныя свѣдѣнія. Утро прошло тихо въ Дублинѣ.

— Въ Дублинѣ?… Тѣмъ лучше… А на западѣ?

— До жатвы возстанія не будетъ, если я понимаю вѣрно тактику вожаковъ. Я лично даже и тогда въ него не вѣрю. Но это не мѣшаетъ намъ безпокоиться о нашихъ друзьяхъ, которые могутъ быть скомпрометированы въ этомъ дѣлѣ; я надѣюсь все-таки, что они образумятся раньше, чѣмъ это будетъ непоправимо.

— То же думаю и я, надѣюсь на это. Я не думаю, какъ Брида, что это помѣшаетъ намъ вернуться въ Коннаутъ.

— Какой упрощенный способъ понимать политику! — сказалъ

Джонъ; онъ улыбался безъ ироніи и слегка прижималъ талію сестры, гуляя съ ней по залѣ.

Раздался звонокъ; гости начинали съѣзжаться. Лесбія подбѣжала къ зеркалу привести въ порядокъ свой туалетъ и свои мысли; любящую и нѣжную дѣвушку замѣнила кокетка, стремящаяся удержать вокругъ себя самыхъ разнообразныхъ поклонниковъ.

„Это ужь слишкомъ“, — думалъ брать, слѣдя за ея кокетствомъ съ капитаномъ Пельгамомъ, сіявшимъ отъ восторга.

— Лесбія, — крикнулъ Джонъ, — я десять минутъ жду тебя съ профессоромъ Плетчсъ, который хочетъ пригласить тебя на кадриль!

Лесбія выпрямилась, капитанъ Пельгамъ покраснѣлъ и отступилъ назадъ; молодая хозяйка просмотрѣла свою записную книжечку. Пятая кадриль свободна, но когда-то еще она будетъ.

— Скажи Бридѣ, гдѣ я, чтобы она могла найти меня, если я понадоблюсь, — приказала Лесбія, и Джонъ удалился, убѣжденный въ своей малоспособности въ бальныхъ дѣлахъ. Дѣвушка разсѣянно смотрѣла вокругъ, между тѣмъ какъ нѣсколько влюбленныхъ кавалеровъ наперерывъ просили ее танцовать.

— Я не знаю, фамилія стерлась… я помню, что обѣщала этотъ вальсъ… если онъ не придетъ… братъ представилъ мнѣ кого-то…

— Кто тоже не придетъ, такъ какъ вотъ тотъ, кого вы ждете, сами не зная, — прошепталъ голосъ у самаго ея уха. Лесбія едва удержалась, чтобы не вскрикнуть отъ неожиданности, когда повернулась и встрѣтила смѣющійся взглядъ Коннора Дали. Онъ взялъ ее подъ руку и увелъ въ глубь гостиной.

— Пойдемте туда; здѣсь мы найдемъ тихій уголокъ, гдѣ можно поговорить. Развѣ вы ждали меня сегодня, что надѣли наши цвѣта?

— Конноръ, — воскликнула она, — какъ могли вы?… Зачѣмъ говорите вы такъ со мной?

— Я попросилъ бы у васъ на колѣняхъ прощенія, если бы мы были одни. Ирландскіе цвѣта, бѣлый съ зеленымъ, вскружили мнѣ голову.

— Молчите, мнѣ надо задать вамъ много вопросовъ о тѣхъ, кого нѣтъ здѣсь; а если вы будете говорить много глупостей, мнѣ придется предупредить Джона о вашемъ присутствіи.

— Нѣтъ, нѣтъ, я не буду говорить, если даже придется откусить для этого языкъ. Къ счастью, вы не можете мнѣ запретить смотрѣть!

— Вы все тотъ же, Конноръ, — сказала Лесбія, бросивъ на него ласковый взглядъ, лишенный всякаго кокетства, — такой же безумный, какъ въ Уайтклифѣ, и такой же беззаботный.

— А! вы думаете, что я не измѣнился, что я беззаботенъ? Какъ вы мало меня знаете! Это первая счастливая минута за много мѣсяцевъ, и она продолжится не долго. Не упрекайте меня за эту минуту радости.

— Я не упрекаю, я хотѣла бы знать, что дѣлается тамъ, у насъ. Ваши были больны, да?

— Да, мать и Пельгамъ, но они поправляются. Я давно не былъ тамъ. Элленъ говорить, что я причинилъ бы лишнее безпокойство. Вы знаете, что я въ Дублинѣ подъ предлогомъ слушанія курса юридическихъ наукъ.

— Но тогда зачѣмъ же вы въ Лондонѣ?

— И вы спрашиваете?

— Конечно.

— Развѣ не вы великодушно призвали меня сюда?

— Я… что вы?

— Ну, такъ я только что былъ избранъ депутатомъ отъ нашей ассоціаціи въ Парижѣ, какъ получилъ письмо съ двумя стами франковъ и запиской отъ друга, берущаго на себя расходы моего путешествія съ условіемъ, чтобы я заѣхалъ сюда повидаться съ товарищами. Я показалъ конвертъ д’Арси О’Доннелю.

— И рѣшили, что письмо отъ меня?

— Не сердитесь, онъ мой лучшій другъ и постоянно слышалъ разсказы о васъ, когда былъ въ Ущельѣ Фей и въ Орлиномъ Гнѣздѣ. Онъ посовѣтовалъ мнѣ повиноваться вамъ, такъ какъ вами могли руководить только хорошія побужденія. Хотя вы и англичанка, но мы знаемъ, что вы преданы нашему дѣлу, а почеркъ похожъ на вашъ.

— Такъ это Джонъ: онъ хотѣлъ помѣшать вамъ участвовать въ возстаніи, не ради васъ, но чтобы избавить отъ новаго горя вашу семью, которая достаточно страдала.

Тѣнь раздраженія омрачила лицо Коннора.

— Меня провели, больше ничего! — воскликнулъ онъ, снова повеселѣвъ. — Но, все равно, дѣло поправимо. Я поѣду въ Парижъ съ этими деньгами и во что бы то ни стало вернусь къ битвѣ, не считая удовольствія, которымъ насладился сегодня.

— Поймите хорошенько, Конноръ, не я призвала васъ сюда и это платье означаетъ только, что я люблю Ирландію такъ же, какъ ее любитъ Элленъ и миссъ О’Флаэрти, а не то, что я желаю поощрять предосудительныя и безумныя намѣренія, какъ говоритъ Джонъ.

— Лесбія, одну минуту, одно слово: я думалъ, что вы любите меня.

— Да, Конноръ, я знаю, что вы это думали прежде, въ Уайтклифѣ; но вы… вы никогда не любили меня.

— Я-то… я васъ не любилъ?… Самую хорошенькую, самую милую, самую очаровательную изъ всѣхъ дѣвушекъ на свѣтѣ? Я думаю это съ той минуты, какъ увидѣлъ васъ, а развѣ это не любовь?

— Этого довольно и даже слишкомъ много съ вашей стороны, мой дорогой Конноръ; но покончимъ съ этимъ и останемся настоящими друзьями. У меня была манія нравиться всему свѣту, но я заблуждалась, и это прошло. Я прошу только вашей дружбы и, можетъ быть, попрошу вашей помощи впослѣдствіи.

— Еще одно слово, Лесбія. Думаете вы, что Пельгамъ любить васъ больше, чѣмъ я?

— Прощайте, мистеръ Конноръ Дали, я ухожу въ гостиную.

Онъ удержалъ ее за платье.

— Вернитесь, Лесбія, мнѣ надо сказать вамъ кое-что. Я не о себѣ хочу говорить, — прибавилъ онъ, видя, что она колеблется. — Хуже всего то, что вы не хотите вѣрить, что я люблю васъ, и поступаю великодушно, открывая вамъ вещи, служащія къ выгодѣ другаго.

Лесбія не отвѣчала, но слушала.

— И такъ, Пельгамъ имѣлъ случай, за который я отдалъ бы жизнь, проучить нахала, непочтительно отозвавшагося о васъ. Сначала онъ поколотилъ его, — вполнѣ заслуженно, — а потомъ принялъ его вызовъ, чтобы не могли сказать, что онъ отступаетъ передъ послѣдствіями своихъ поступковъ. Д’Арси присутствовалъ при дуэли, онъ былъ секундантомъ и говоритъ, что никто не могъ бы держать себя лучше Пельгама. Онъ заболѣлъ лихорадкой день или два спустя.

Лесбія тихо покачала головой.

— Я давно знаю все это, — произнесла она въ полголоса; видя, что онъ удивленъ, она продолжала: — Такія вещи быстро распространяются. Нора Джеси писала мнѣ объ этомъ три недѣли тому назадъ.

— Но чего вы не знаете съ вашимъ холоднымъ и равнодушнымъ видомъ, это — то, что Пельгаму грозитъ большая опасность вслѣдствіе вражды съ Дэрби О’Рунъ, поклявшимся отмстить ему. Мы узнали это такимъ путемъ, что не можемъ воспользоваться тѣмъ, что знаемъ. За Пельгамомъ слѣдятъ, шпіонятъ, обвиняютъ въ участіи въ нашемъ заговорѣ, такъ что если наши дѣла пойдутъ плохо, что всегда возможно, негодяй готовъ донести на него. Мы сами ко всему готовы; но тяжело будетъ матери, если арестуютъ того сына, который никогда ни во что не вмѣшивался. Что касается другаго, онъ не нуженъ никому, и не бѣда, если съ нимъ что-нибудь случится!

— Но, Конноръ, дорогой Конноръ, если онъ не вмѣшивался ни во что, какъ можетъ онъ находиться въ опасности?

— Вы думаете, не было невинныхъ жертвъ во всѣхъ возстаніяхъ, — жертвъ личной мести, направленной противъ нихъ, какъ этимъ негодяемъ О’Руномъ? Элленъ плохо познакомила васъ съ исторіей Ирландіи.

— Скажите же, что мнѣ дѣлать?

— Не блѣднѣйте такъ! Вы, боявшаяся промочить ноги, готовы, кажется, идти на эшафотъ, если бы я потребовалъ. Пельгамъ не знаетъ, какое ему счастье, и послѣ удара, нанесеннаго мнѣ вами сегодня…

— Отвѣчайте серьезно; Конноръ, если можете!

— Ну, такъ все, о чемъ я васъ прошу, — возвращайтесь въ замокъ Дали и удержите тамъ вашего брата до конца лѣта. Пельгаму можетъ понадобиться честный и безпристрастный свидѣтель, въ противовѣсъ интригамъ Дэрби О’Рунъ. Музыка начинается; ваши кавалеры сейчасъ бросятся васъ искать. Дайте мнѣ еще. разъ поцѣловать вашу руку.

— Вы не хотите остаться, чтобы видѣть вашу тетку, дядю, кузинъ? Они всѣ сегодня здѣсь.

— Нѣтъ, благодарю, я достаточно увертывался, чтобы не попасться имъ на глаза, пока ждалъ васъ здѣсь полтора часа. Итакъ, я разсчитываю на васъ въ замкѣ Дали!

— Чтобы заботиться о вашей матери и Элленъ?

— Конечно. Вы видите, въ этомъ мірѣ всегда необходима нѣкоторая… условность…

— О, Конноръ… я вамъ вѣрила, выдала вамъ… тайну…

— Чтобы избавиться отъ меня — и только!

— Вы завтра будете въ Парижѣ и забудете думать объ этомъ.

— Нѣтъ, я возвращаюсь въ Дублинъ… готовый сражаться или повѣситься! Д’Арси ждетъ меня и я съ легкимъ сердцемъ брошусь въ бой. Дайте вашу руку; вонъ вашъ братъ идетъ за вами!

Джонъ Торнлей взялъ подъ руку сестру и повелъ къ ужину; сквозь кустарники у балкона онъ замѣтилъ высокую фигуру юноши, стоявшую спиной.

„Еще влюбленный, — подумалъ онъ. — Какая кокетка! Придется отдать ее подъ охрану Мармадука Пельгама!“

XXXIII.

Придя въ свою комнату, Лесбія покраснѣла, вспомнивъ о тайномъ союзѣ, заключенномъ съ Конноромъ, и о томъ, что она выдала молодому человѣку величайшую свою тайну. Она догадывалась, что Джонъ возьметъ ея сторону въ вопросѣ о возвращеніи въ Ирландію; но какъ заставить Приду согласиться? Коварная мысль блеснула въ головѣ дѣвушки. Если явится необходимость прекратить частыя сношенія съ Пельгамами, возраженія Бриды могутъ исчезнуть. Лесбія рѣшила устроить эту необходимость.

— Понимаешь ты что-нибудь въ этой усиленной любви къ Пельгамамъ? — спрашивала брата миссъ Торнлей на другой день послѣ катанья по Темзѣ, куда она сопровождала младшую сестру. — Лесбія только и видитъ капитана Пельгама; онъ не отходитъ отъ нея, какъ будто между ними все рѣшено, а самъ онъ, между тѣмъ, не говорить ни слова. Я надѣюсь, что она не ошиблась въ его любви! Я предпочла бы въ такомъ случаѣ, чтобы она вышла за Коннора Дали!

— Ты можешь быть покойна. Мармадукъ обѣщался сдѣлать предложеніе въ извѣстный срокъ и ждетъ только моего разрѣшенія. Это-то и стѣсняло его вчера.

— А! онъ говорилъ съ тобой?

— Да. Третьяго дня вечеромъ, когда я выходилъ изъ парламента, гдѣ слушалъ Смита Сѣріена, онъ подошелъ ко мнѣ и сообщилъ, что его полкъ получилъ приказаніе идти въ Ирландію…Его семья хотѣла бы, чтобы онъ вышелъ въ отставку, но отецъ соглашается подождать, пока разсѣется возможность возстанія, съ условіемъ, что онъ покончитъ свои дѣла здѣсь… Мнѣ кажется, онъ преувеличеннаго мнѣнія о благоразуміи Лесбіи, такъ какъ намѣревается отдать всѣ рѣшенія въ ея руки… если она дастъ согласіе.

— Я удивляюсь, отчего онъ не говорилъ съ ней вчера.

— Онъ придетъ завтра; я такъ назначилъ ему. Я хочу предупредить бѣдную дѣвочку, чтобы она не согласилась потому только, что отъ нея ждутъ „да“.

— Но если хорошо и разумно сказать „да“? Если оно обезпечиваетъ покой жизни?

— Покой! Только женщины считаютъ покой счастьемъ!

— Женщины, которыя страдали, Джонъ. Но ты правъ, Лесбія не страдала. Увѣренъ ли ты только, что ты не судишь капитана Пельгама немного несправедливо? Онъ любилъ Элленъ Дали и можетъ думать о другой?

— Не думаю; но, сознаюсь, меня тревожитъ то, что я не увѣренъ, чтобы его чувства измѣнились такъ, какъ онъ этого желаетъ. Вчера, когда обсуждались мѣры подавленія возстанія въ Ирландіи, глаза его сверкали такимъ дикимъ блескомъ, что я сейчасъ же догадался, что онъ думаетъ о поэтѣ д’Арси О’Доннелѣ, котораго обвиняетъ въ душѣ въ похищеніи сердца миссъ Дали.

— А ты, Джонъ, увѣренъ, что не приписываешь ему собственныхъ чувствъ?

— Нѣтъ, я увѣренъ. Я, можетъ быть, такъ же ревнивъ, какъ онъ, но въ мои годы было бы грустно поддаваться личному чувству мести въ вопросѣ, касающемся такихъ великихъ патріотическихъ интересовъ.

— Ты правъ, но не говори ей ничего сегодня вечеромъ… Успѣешь завтра. Будемъ говорить о вчерашнихъ преніяхъ въ палатѣ; я слышу ея шаги въ корридорѣ… Какъ принята была въ парламентѣ рѣчь мистера Смита О’Бріена?

— Смѣхомъ, крикомъ. Если его партія восторжествуетъ когда-нибудь, если революція, о которой онъ мечтаетъ, удастся, воображаю радость будущаго писателя, описывающаго сцену того вечера, когда онъ одинъ передъ лицомъ всей негодующей и разсвирѣпѣвшей палаты громко и спокойно объявилъ, что признаетъ за ирландцами право сражаться за свою свободу, жить въ своей территоріи и прибѣгнуть къ оружію, когда управляющіе или властелины объявили намѣреніе подавить силой выраженіе ихъ чувствъ!

— Ты, кажется, слушалъ съ нѣкоторымъ сочувствіемъ?

— Нѣтъ, я не вѣрю въ революцію; это движеніе не дойдетъ да нея. Настоящее правительство достаточно могущественно и достаточно умно, чтобы помѣшать ему принять слишкомъ крупные размѣры.

Лесбія подошла къ окну.

— Мы бесѣдуемъ о рѣчи Смита О’Бріена, — замѣтилъ Джонъ довольно неловко.

— А! такъ они вернулись изъ Парижа! — воскликнула Лесбія, не подумавъ, и покраснѣла.

Брида хотѣла спросить, о комъ она говоритъ, но Джонъ объявилъ, что ему надо писать письмо.

— Читайте рѣчь вмѣстѣ, — сказалъ онъ, — она заинтересуетъ васъ обѣихъ.

Брида сейчасъ же развернула газету.

Лесбія не слушала и не понимала ничего, поглощенная своими мыслями и важностью принятаго ею рѣшенія. Брида напрасно безпокоилась о потрясеніи, предстоявшемъ завтра утромъ ея младшей сестрѣ. Лесбія отлично знала, что капитанѣ Пельгамъ долженъ явиться завтра просить ея руки. Нѣсколько словъ, вырвавшихся у Мармадука, и изліянія нѣжности лэди Пельгамъ дали ей понять, что приближается развязка, и ея маленькая интрига возмутила ее. Конечно, она не стоитъ, чтобы ее любили такъ, какъ Элленъ Дали, которой со всѣхъ сторонъ выказываютъ столько расположенія, но и не такая же она, чтобы на ней женились изъ-за денегъ, только изъ-за денегъ. Брида, повидимому, находитъ, что капитанъ Пельганъ дѣлаетъ ей большую честь, но бѣдная Брида ничего не понимаетъ въ любви. Надо было положить конецъ этой комедіи! Тѣмъ хуже, если это неслыханное дѣло — отказывать человѣку, прежде чѣмъ онъ сдѣлаетъ предложеніе! Лесбія взяла перо и написала:

„Пожалуйста, не приходите завтра, какъ вы говорили. Вамъ покажется страннымъ, что я отвѣчаю вамъ, прежде чѣмъ вы заговорили сами, но то, о чемъ вы стали бы просить меня, будетъ напрасно, а я хотѣла бы, чтобы мы остались друзьями. Постарайтесь, чтобы ваша мать и сестры простили меня, если я не увижу ихъ до отъѣзда изъ Лондона. Видъ цвѣтущаго боярышника вскружилъ мнѣ голову; я попрошу Джона отвезти меня на будущей недѣлѣ въ замокъ Дали. Когда я вернусь зимой, мы будемъ опять разговаривать о Коннаутѣ, какъ истинные друзья. Я не забуду, что вы выучили меня ѣздить верхомъ. Лесбія Майнардъ“.

Она отдала записку Джемсу Моррисъ, бывшему слугѣ Дали, привезенному ею изъ Ирландіи, въ тактѣ и преданности котораго она была увѣрена. Онъ приближался къ дому; онъ перешелъ площадь. Лесбія слѣдила за каждымъ его движеніемъ.

— Какъ эти разсужденія сэра Роберта Пиля ясны и убѣдительны! — воскликнула Брида. — Хорошо ли ты поняла ихъ, Лесбія? Не перечесть ли еще разъ это мѣсто?

Несчастная дѣвушка боялась разспросовъ; къ счастью, раздался звонокъ. Она быстро отвѣтила:

— О, я отлично понимаю, что въ Ирландіи все измѣна; но извини, дорогая Брида, мнѣ кажется, Джемсъ принесъ записку; я сейчасъ возвращусь.

Брида докончила чтеніе рѣчи безъ сестры; она позвонила, чтобы спросить лампу.

— Гдѣ миссъ Майнардъ? — спросила она у лакея. — Скажите, что чай поданъ.

— Миссъ Майнардъ болѣе получаса въ кабинетѣ мистера Торнлея, — отвѣтилъ слуга, — и приказала не безпокоить ихъ.

— Такъ унесите подносъ; вы подадите чай позднѣе, — приказала Брида, немного заинтересованная и обиженная тѣмъ, что ее исключили изъ совѣщанія, несомнѣнно важнаго для будущности ея сестры. Отчего Лесбія довѣряетъ больше Джону, чѣмъ ей? Ея это вина? Или общій интересъ связываетъ брата съ младшею сестрой? Брида имѣла время предаться этимъ грустнымъ размышленіямъ и успокоиться, такъ какъ было поздно, когда Джонъ и Лесбія вернулись въ гостиную. Глаза младшей сестры были красны и распухли, но она не могла удержать улыбки, освѣтившей ея лицо, когда она нѣжнѣе обыкновеннаго прощалась съ Бридой. Когда Лесбія вышла изъ комнаты, Брида обернулась къ Джону и облокотилась на спинку кресла.

— Прости меня, Брида, — сказалъ онъ. — Ты имѣешь право сердиться. Мы покончили наши дѣла, Лесбія и я, не подумавъ, что ты можешь быть несогласна съ нашимъ мнѣніемъ. Это эгоизмъ съ нашей стороны. Прости насъ.

— Нѣтъ, я была недовольна, но теперь это прошло. Я согласна со всѣмъ, что удобно для васъ обоихъ. Скажи мнѣ только, чѣмъ вы рѣшили? Я постараюсь ничего не возражать.

— Я обѣщалъ Лесбіи вернуться на будущей недѣлѣ въ збмокъ Дали.

— А ты забылъ о завтрашнемъ визитѣ съ извѣстною тебѣ цѣлью?

— Нѣтъ; но именно предложеніе Мармадука Пельгама и гонитъ Лесбію изъ Лондона. Я не хорошо понялъ подробности ея исторіи, такъ какъ она плакала; бѣдняжка упрекаетъ себя за то, что ввела Пельгамовъ въ заблужденіе; но, повидимому, она имѣла основанія угадать намѣренія Мармадука и, чтобы избѣжать оффиціальнаго отказа, честно написала ему не приходить завтра. Вотъ его отвѣтъ.

Брида схватила записку, написанную, очевидно, на-спѣхъ.

„Тысячу разъ благодарю за письмо. Я — безумецъ, что далъ уговорить себя сестрамъ. Я лучше понимали“ васъ! Простите мою самонадѣянность и вѣрьте въ мое глубочайшее уваженіе».

— Не дурно! Я не ожидала, чтобъ онъ такъ хорошо выпутался. И такъ, вотъ конецъ моимъ мечтамъ видѣть Лесбію владѣтельницей Абботъ-Торнлея. Но, Джонъ, я не понимаю, какое отношеніе имѣетъ этотъ отказъ съ возвращеніемъ въ замокъ Дали?

— Не понимаешь? Ну, такъ, Лесбія и я не видимъ другаго средства выйти изъ затрудненія, и такъ какъ а обѣщалъ ей, то не могу измѣнить своему слову.

— Предусмотрительно! Это вѣрный способъ заставить говорить весь свѣтъ! Одно слово, Джонъ. Подумай: за все, что случится вслѣдствіе этого внезапнаго отъѣзда, тц будешь отвѣчать.

— Принимаю отвѣтственность. Послѣднее рѣшеніе, можетъ быть, опрометчиво, но мы съ Лесбіей давно приближаемся къ этой цѣли, каждый своею дорогой.

XXXIV.

— Да, дай мнѣ букетъ сюда, въ руку, — говорила Анна О’Флаэрти Элленъ, входившей въ комнату съ нѣсколькими вѣтками картофеля въ цвѣту и колосьями уже желтѣющаго ячменя. — Я думала, что не увижу больше этихъ залоговъ божественнаго милосердія… Бѣдное дитя! тебя мнѣ больше всѣхъ жаль, такъ какъ на тебя падаетъ все бремя. Ты поняла, что ты наслѣдуешь мнѣ здѣсь?

— О, Анна! А Конноръ?

— Конноръ знаетъ это. Онъ избралъ свой путь. Мой долгъ обезпечить счастье тѣхъ, кто зависитъ отъ меня. Онъ не способенъ оказывать имъ услуги, къ которымъ они привыкли; онъ созданъ не для практическаго труда.

— Но, Анна, въ глубинѣ сердца я, пожалуй, такая же революціонерка, какъ и Конноръ. Если бы я была его братомъ, а не сестрой, я бы стала подъ его знамя.

— Я давно рѣшила выбрать наиболѣе достойнаго изъ васъ, и очень боялась весной, что ты изберешь жизнь, которую нельзя будетъ согласовать съ возлагаемою мной задачей…

— А, да! Когда мой двоюродный братъ д’Арси былъ въ Орлиномъ Гнѣздѣ? Вы угадывали, что происходило? Почему не предупредили вы меня?

— Я не хотѣла дѣйствовать вліяніемъ, не принадлежавшимъ мнѣ. Теперь, когда это кончилось, онъ уѣхалъ, скажи мнѣ, какой счастливый случай сохранилъ послѣднюю надежду бѣднякамъ Ущелья Фей?

— Я сама не знаю, можетъ быть, вы поможете мнѣ разобрать мои чувства. Вы знаете, Конноръ и Пельгамъ сразу полюбили моего кузена; имъ казалось, также какъ и мнѣ, что папа вернулся къ намъ. Но мнѣ одной онъ повѣрялъ свои мысли и сразу очаровалъ меня, какъ очаровалъ Коннора, и я начинала сочувствовать всѣмъ его планамъ, когда онъ пошелъ далыце и далъ мнѣ понять другія намѣренія. Тогда я испугалась, упрекала себя за то, что не чувствую себя счастливой, польщенной его любовью, преданной его личности такъ же, какъ дѣлу. Но тутъ произошла дуэль Пельгама съ Дэрби О’Рунъ… я ни на кого не сердилась, но не могла но думать о другомъ, вліяніе котораго было бы лучше вліянія д’Арси… и какъ разъ въ ту минуту я нашла въ вашемъ ящикѣ письмо Бриды Торнлей, которое вы взяли у меня когда-то… Я перечитала его у вашей постели… и замѣтила, что думаю не о д’Арси, а объ одобреніи другаго… Когда я была маленькой, я была довольна только тогда, когда была увѣрена въ одобреніи мамы…

— Я вижу, здравый смыслъ, англійская прямота и глубокое сознаніе долга внушаютъ тебѣ довѣріе… Я пришла къ тому же заключенію… Но онъ опоздаетъ осуществить мои надежды и исправить мои ошибки.

— Можетъ быть… но, Анна, не заблуждайтесь, я рѣшила свою судьбу прошлымъ лѣтомъ…

— Я согласна, что Джонъ Торнлей не такой человѣкъ, который легко возвратится послѣ отказа, но, вѣроятно, ты часто видаешь его теперь послѣ его возвращенія въ замокъ Дали съ сестрами.

— Не очень часто. Миссъ Торнлей навѣщала иногда маму, но она уѣхала въ Англію къ какимъ-то друзьямъ. Я встрѣчаю иногда Лесбію и мистера Торнлея въ благотворительныхъ комитетахъ и во время прогулки… мы разговариваемъ какъ всегда; я сама удивляюсь этому… и все, что я предполагаю, всегда исполняется… Но, несмотря на это, мнѣ кажется, Пельгамъ поддерживаетъ солидность въ нашихъ отношеніяхъ… Онъ не можетъ примириться съ тѣмъ, что О’Рунъ говоритъ, будто онъ нарочно дрался на дуэли, чтобы побѣдить богатую наслѣдницу… Поэтому онъ такъ дикъ… а, между тѣмъ, онъ бросаетъ иногда на Лесбію такіе взгляды… Но она счастлива, повидимому, съ братомъ… ей, кажется, никого не надо.

— А! миссъ Торнлей уѣхала! Поэтому-то я не видала ее!

— Докторъ Линчъ запретилъ ей прощаться съ вами, — вы были слишкомъ больны.

Силы Анны начали ослабѣвать, когда на мосту раздался топотъ и Элленъ, по приказанію больной, вышла встрѣтить гостей.

— Перемѣна, о которой говорятъ, къ лучшему или худшему? — съ тревогой спросилъ Джонъ, поднимаясь на крыльцо.

— Она не страдаетъ сейчасъ, но такъ можетъ продолжиться съ недѣлю, по словамъ доктора Линча, — отвѣтила Элленъ. — Она хочетъ васъ видѣть; она говоритъ и улыбается сегодня какъ обыкновенно.

Джонъ удивился, увидавъ миссъ О’Флаэрти сидящей; она протянула ему обѣ руки.

— Сядьте здѣсь, около меня, — сказала она съ радушною улыбкой, — мнѣ надо сказать вамъ кое-что.

Если Джонъ ожидалъ какого-нибудь особеннаго личнаго признанія, онъ былъ разочарованъ; такъ какъ она хотѣла поговорить съ нимъ только о своихъ похоронахъ. Она боялась, какъ бы необычное стеченіе народа при теперешнемъ настроеніи умовъ не произвело какихъ-нибудь безпорядковъ. «Я поручаю вамъ и Пельгаму слѣдить за порядкомъ!» — закончила она свою рѣчь.

Мурдошъ Малаши пошелъ за лошадьми. Въ ожиданіи ихъ Джонъ не могъ говорить ни о чемъ, кромѣ Анны.

— Рѣдко встрѣтишь женщину, такъ всецѣло преданную заботамъ о другихъ, — говорилъ онъ, — что эта мысль не покидаетъ ее до конца жизни. Она создана была чтобы царствовать.

— Да, — отвѣтила Элленъ, — несмотря на свои страданія, она хотѣла бы еще жить, чтобы помочь намъ перенести эти ужасные дни. Что будетъ со мной, когда мнѣ не съ кѣмъ будетъ подѣлиться моимъ безпокойствомъ о Коннорѣ!

— Развѣ вы не могли бы убѣдить брата, изъ любви къ ней, избавить ее отъ лишнихъ мученій въ часъ кончины? Онъ очень скомпрометировалъ себя; но если бы онъ уѣхалъ въ Англію, къ дядѣ, даже…

— И куда бы онъ годился послѣ этого! — воскликнула Элленъ, вспыхнувъ. — Я согласна, что его увлекли друзья; но если онъ способенъ покинуть ихъ въ послѣднюю минуту, то пусть лучше онъ умретъ.

— Но если вы не можете удержать Коннора, то сдѣлаемъ, по крайней мѣрѣ, что можемъ, чтобы Пельгамъ не былъ замѣшанъ, чтобы ваша мать не знала о грозящей ему опасности. Скоро вы ожидаете Коннора?

— Да, въ послѣднемъ письмѣ онъ писалъ о скоромъ свиданіи.

— Ну, такъ пусть онъ не пріѣзжаетъ. Я знаю достовѣрно, что приняты мѣры, чтобы заставить зачинщиковъ возстанія открыться раньше, чѣмъ они намѣревались… до жатвы. Черезъ два или три дня они будутъ арестованы или вынуждены бѣжать. Если Конноръ будетъ здѣсь, его схватятъ, какъ подозрительнаго. Изъ Дублина онъ можетъ бѣжать.

— Вы думаете, что послѣ всего сказаннаго и писаннаго населеніе не будетъ драться?

Джонъ Торнлей улыбнулся съ горечью.

— Вы настоящая ирландка, вы не можете допустить, что выстрѣлы безполезны. Мирное разрѣшеніе затрудненія — вотъ единственная возможность спасенія для вашихъ друзей. Постарайтесь задержать Коннора еще на недѣлю въ Дублинѣ и, если это возможно, вашего кузена мистера О’Доннеля.

— Д’Арси? Да развѣ это возможно? Онъ одинъ изъ предводителей. Если надо страдать, онъ не согласится составить исключеніе.

— Жаль тратить попусту жизнь въ двадцать три года, и, притомъ, жизнь такого выдающагося человѣка! Пусть онъ побережетъ себя и предоставитъ негодяямъ и безумцамъ тратить силы въ безразсудномъ предпріятіи!

— Слова, вмѣсто дѣлъ! Послѣ того, какъ заставилъ этихъ негодяевъ рисковать жизнью! Все равно, я напишу Коннору сегодня вечеромъ; благодарю, что предупредили меня. Д’Арси не послѣдуетъ вашему совѣту, но будетъ вамъ признателенъ. — Джонъ холодно пожалъ руку Элленъ.

XXXV.

Элленъ кончила письмо къ Коннору далеко за полночь и рѣшила отнести его сама почтальону, проходившему недалеко отъ Ущелья Фей. Мурдошъ Малаши способенъ былъ распечатать письмо, адресованное Коннору.

Со времени болѣзни Анны, Элленъ такъ часто проходила одна и во всякое время разстояніе между ея домомъ и Орлинымъ Гнѣздомъ, что ни минуты не колебалась идти чуть свѣтъ черезъ горы. Она думала, что одна на ногахъ въ такое раннее время, когда услыхала шумъ въ домѣ и, отворивъ дверь прихожей, увидѣла Мурдоша, спускавшагося по черной лѣстницѣ. Онъ вздрогнулъ при видѣ ея и хотѣлъ незамѣтно проскользнуть, не поздоровавшись съ ней, но потомъ вернулся назадъ и, глядя на нее съ тревогой, сказалъ:

— Слишкомъ рано для вашихъ маленькихъ ножекъ идти теперь по горамъ, покрытымъ росой. Вы бы лучше подождали, когда взойдетъ солнце, а, между тѣмъ, вамъ приготовятъ завтракъ.

— Я буду въ Орлиномъ Гнѣздѣ гораздо раньше завтрака, Мурдошъ, — отвѣтила Элленъ.

— Въ такомъ случаѣ, идите черезъ Леси-Норъ, миссъ Элленъ, тамъ лучше и безопаснѣе дорога въ этотъ часъ.

— Я не заблужусь, Мурдошъ; я не хуже вашего знаю каждую тропинку въ горахъ.

Онъ, повидимому, остался недоволенъ и, обернувшись на первой лужайкѣ, Элленъ увидѣла, что онъ еще стоитъ, опершись обѣими руками о перила. При слабыхъ лучахъ свѣта она различала фигуры, осторожно выходившія изъ хижинъ. Какъ рано встаютъ всѣ сегодня! Всѣ шли, очевидно, къ горѣ по одному направленію съ ней; она видѣла сквозь туманъ, какъ нѣсколько человѣкъ обогнали ее. Она не боялась, — присутствіе этихъ торопливыхъ путниковъ удивляло, а не тревожило ее, — но она прибавила шагу и не остановилась отдохнуть, такъ что пришла за цѣлый часъ раньше къ группѣ домиковъ, мимо которыхъ проходилъ балліовенскій почтальонъ. Приходилось ждать. Она сѣла на кучку торфа и, закрывъ голову плащомъ, такъ какъ туманъ становился пронизывающимъ, устремила взглядъ на вершины горы, постепенно озаряющіяся солнечными лучами, на кладбище по склону холма, недалеко отъ дороги, кресты и разваливающіеся памятники котораго постепенно выступали изъ мрака. Она различила вдругъ группу мужчинъ, движеніе въ самомъ отдаленномъ углу ущелья. Что это? Похороны… въ такой ранній часъ?… Это неправдоподобно. Элленъ отодвинулась еще на шагъ въ тѣнь и сердце ея замерло отъ ужаса. Дѣйствительно, два человѣка молча рыли могилу; и они были не одни; вокругъ нихъ мало-по-малу собралась небольшая толпа зрителей. Что это, роютъ могилу какой-нибудь тайной жертвѣ? Элленъ вспомнила разсказы о таинственно убитыхъ преступникахъ, похороненныхъ затѣмъ сообщниками по заговору. Всѣ присутствовавшіе находились, повидимому, въ радостномъ ожиданіи. Возможно ли, чтобы ихъ руки пролили эту кровь?

Шепотъ пробѣжалъ въ толпѣ.

— Слава Богу, вотъ она, друзья мои, скоро она будетъ въ нашихъ рукахъ… веревку, веревку сюда, скорѣй!

Оба могильщика спрыгнули въ могилу, нанесли еще нѣсколько ударовъ и поднимали, повидимому, большую тяжесть. Да, это былъ гробъ, къ которому протянулось столько жадныхъ рукъ, гробъ простаго издѣлія вродѣ тѣхъ, которыхъ Элленъ видѣла сотни за эти два года страшной смертности. Когда раздался стукъ о крышку гроба, Элленъ упала на колѣни: она не рѣшилась взглянуть. При какомъ ужасномъ зрѣлищѣ она должна присутствовать?

— Берите, ребята, каждый свое, а если недостаетъ кого, пусть капитанъ укажетъ тѣхъ, кто замѣнитъ! Здравствуйте, сокровища! Бросьте старыя доски въ яму, ребята, и заройте ее скорѣе; ужь разсвѣтаетъ, а до захода солнца у каждаго изъ насъ будетъ въ рукахъ оружіе.

Элленъ поняла теперь. Она перестала бояться и слѣдила глазами за движеніями могильщиковъ, бросавшихъ доски въ яму а быстро закладывавшихъ ее дерномъ. Вокругъ зарытой могилы лежала груда оружія: пики, мушкеты, ружья и кое-гдѣ шпаги съ заржавѣвшими рукоятками, блестѣвшими при лучахъ восходящаго солнца.

Два человѣка, находившіеся до сихъ поръ въ тѣни, приблизились и начали раздавать оружіе, затѣмъ одинъ изъ нихъ, опершись на послѣдній мушкетъ, произнесъ тихимъ и дрожащимъ голосомъ нѣсколько словъ, наполнившихъ ужасомъ сердце Элленъ, такъ какъ это говорилъ д’Арси О’Доннелъ, а рядомъ съ нимъ стоялъ ея брать Конноръ.

— Друзья мои, — говорилъ онъ, — насъ здѣсь меньше, чѣмъ я предполагалъ, но мало или много, мы держимъ, наконецъ, въ рукахъ оружіе, какъ всѣ наши друзья по всей Ирландіи. Насъ, все-таки, достаточно для того, что намъ надо сдѣлать. Идите тихо по долинѣ и не шумите; но, прежде чѣмъ разойтись, поклянемся про себя въ нашихъ сердцахъ, что мы не перестанемъ бороться до того дня, пока Ирландія не вернетъ своей свободы!

Послѣдовало минутное молчаніе, болѣе торжественное, чѣмъ выраженіе краснорѣчиваго голоса, только что прозвучавшаго во всѣхъ сердцахъ, затѣмъ толпа безмолвно разсѣялась по горнымъ тропинкамъ и друзья остались одни; они медленно приближались къ мѣсту, гдѣ спряталась Элленъ.

— Горсточка людей! — говорилъ Конноръ. — Я думаю, намъ лучше соединиться сейчасъ съ главнымъ корпусомъ на югѣ.

— Если только существуетъ главный корпусъ! — замѣтилъ д’Арси съ грустнымъ выраженіемъ, такъ противорѣчившимъ послѣднимъ словамъ, только что произнесеннымъ имъ.

— Вы сомнѣваетесь?

— Нѣтъ, нѣтъ, но, мнѣ кажется, я встрѣчаю вялость тамъ, гдѣ долженъ былъ бы дѣйствовать каждый національный фибръ. Я не знаю… здѣсь было очень мало народу.

— Они были застигнуты врасплохъ! Вы увидите, какъ много будетъ сегодня вечеромъ въ пещерѣ Денниса Малаши!

— У вашего вѣрнаго Мурдоша встревоженный видъ.

— И я, и я огорченъ этимъ, такъ какъ онъ хитрая лиса. Онъ говоритъ, что доброта Джона Торнлея и великодушіе миссъ Майнардъ измѣнили настроеніе умовъ въ окрутѣ.

— Да, и это самый дурной признакъ. Немного облегченія, немного покоя — и равнодушіе возвращается. Если то же происходитъ всюду! Но теперь не время терять бодрость духа… Что дѣлать намъ до вечера? Вы, кажется, хотѣли видѣть Элленъ…

— Да. Если бы я могъ поговорить съ ней.

— Я здѣсь, Конноръ!

Сбросивъ плащъ на плечи, Элленъ обвила руками шею брата.

— Я слѣдила отсюда за всѣми вашими движеніями, — продолжала она въ отвѣтъ на ихъ удивленные взгляды. — Я вышла чуть свѣтъ изъ Ущелья Фей, чтобы послать вамъ совѣтъ не показываться сюда, негодные заговорщики, и вотъ судьба открыла мнѣ всѣ ваши тайны! Отбить только предупредить Джона Торнлея или старика О’Рука — и васъ запрячутъ на полгода въ тюрьму!

— Мы ничего не боимся, не правда ли, д’Арси? — весело воскликнулъ Конноръ. — Вотъ исполнилось мое первое, едва высказанное желаніе! Это хорошее предзнаменованіе!

— Когда исполняются первыя и послѣднія желанія, тогда я готовъ идти на все, — сказалъ д’Арси, не проронившій до сихъ поръ ни слова.

Элленъ подняла на него глаза. Какъ онъ измѣнился за эти полгода! Очарованіе горячей надежды смѣнилось выраженіемъ строгой рѣшимости. Онъ шелъ къ исполненію своихъ замысловъ скорѣе изъ храбрости и чести, чѣмъ увлекаемый, какъ прежде, порывомъ энтузіазма, который онъ долгое время сообщалъ всѣмъ приближавшимся къ нему. Элленъ жалѣла его почти столько же, сколько безпокоилась о Коннорѣ, болѣе легкомысленномъ и менѣе дальновидномъ, исполненномъ шумной радости, возбуждаемой близкою опасностью. Она обратилась къ нимъ:

— Пойдемте провести день въ Орлиномъ Гнѣздѣ; уже разсвѣло и вы можете встрѣтить О’Рука или кого-нибудь изъ полицейскихъ, которыхъ значительно прибавилось за эти шесть недѣль. Они всюду снуютъ.

— Но Пельгамъ, мама?

— Пельгама нѣтъ, дома: онъ уѣхалъ въ Гальвей по дѣламъ, а мама не будетъ удивлена; я говорила ей о твоемъ скоромъ пріѣздѣ… Можетъ быть, онъ будетъ послѣднимъ… надолго…

— Что скажете вы, д’Арси?

— Если ваша сестра хочетъ рисковать послѣ того, что видѣла сейчасъ, это будетъ для насъ пріятнымъ воспоминаніемъ…куда бы ни пришлось его намъ унести.

— Безъ трагедій, д’Арси. Но… Элленъ, ты не подстраиваешь намъ ловушку, чтобы помѣшать намъ драться?

— Нѣтъ, Конноръ, я не посмѣю васъ опозорить, ни того, ни другаго, несмотря на все мое желаніе видѣть васъ внѣ опасности, въ которую васъ увлекаютъ ваши замыслы.

— Она настоящая ирландка, не правда ли, д’Арси? Спустимся съ горы бѣгомъ, какъ мы дѣлали въ дѣтствѣ послѣ большой экспедиціи въ поискахъ за ежевикой.

День прошелъ тихо и мирно. Мистрисъ Дали казалась счастливою, что видѣла Коннора, и старалась удержать его около себя, какъ будто это былъ Пельгамъ. Элленъ обмѣнивалась съ братомъ воспоминаніями дѣтства, которыя д’Арси слушалъ съ интересомъ, но она не могла изгнать изъ головы мысли, что внѣ стѣнъ происходитъ какое-нибудь событіе. Къ вечеру она вышла на минутку съ Конноромъ въ маленькій дворъ фермы, за домомъ. Забавляясь бросаніемъ кусочковъ торфа въ голову свиней, Конноръ спросилъ ее:

— Какъ дѣла Пельгама? Рѣшено ли?

— Но, Конноръ, ты, значитъ, не понимаешь, что мы разорены, окончательно разорены, что замокъ Дали принадлежитъ въ дѣйствительности Лесбіи? Хотѣлъ бы ты, чтобы онъ отправился ее просить, какъ нищій: «будьте моей, вмѣстѣ съ моимъ наслѣдствомъ»? Это было бы слишкомъ дерзко!

— Я этого не нахожу. Я не колебался бы на его мѣстѣ, или онъ недостоинъ ея. Послушай, я хочу оказать ему несравненную услугу… Въ Уайтклифѣ еще во времена, когда она была Сандрильоной, я написалъ ей любовную поэму… гдѣ было нѣсколько стиховъ… Однимъ словомъ, самъ д’Арси не отказался бы отъ нихъ… Я дарю ихъ Пельгаму… пусть онъ убѣдить ее, что онъ прислалъ ихъ… и дѣло его будетъ въ шляпѣ!

— Но, дорогой Конноръ, Пельгамъ не такой человѣкъ, чтобы сталъ рядиться въ чужія перья… считать любовную поэму эквивалентомъ замка Дали со всѣмъ остальнымъ!

— Тѣмъ хуже для него! Если я не увижу его… никогда… скажи ему, что я хотѣлъ бы… въ послѣднюю минуту исправить все прошлое… Что я ни дѣлаю, но, кажется, предчувствія д’Арси охватываютъ и меня…

— А! у него есть предчувствія?

— Все больше и больше, все это лѣто… не отступая, конечно… Но онъ не вѣритъ въ успѣхъ… Онъ не увѣренъ въ разумности своихъ проектовъ…

— Но почему бы вамъ не уйти вмѣстѣ?

— Уйти? Что ты! Чтобы еще больше раздѣлить партію? Этото всегда и губило насъ, по мнѣнію д’Арси. Лишь бы держались вмѣстѣ хотя бы полдюжины, и это уже шагъ въ будущемъ!

— Но вы можете быть вынужденными бѣжать! Надо быть готовымъ ко всякимъ случайностямъ. Есть у васъ деньги?

— Ни копѣйки ни у того, ни у другаго. Наша газета запрещена и мы истратили все до послѣдняго гроша. Д’Арси говоритъ, что это пустяки, пока цѣлы руки и мозгъ; но я признаюсь, что это одна изъ причинъ, почему я хотѣлъ тебя видѣть сегодня.

— У насъ есть еще немного денегъ и я убѣждена, что мама и Пельгамъ охотно подѣлятся съ вами. Но я вспомнила сегодня утромъ, что у меня сохранились еще двѣ драгоцѣнныя вещи. Вотъ брилліантовый перстень, бывшій на отцѣ въ минуту его смерти и отданный мнѣ Пельгамомъ, и еще кольцо съ изумрудомъ, подаренное мнѣ Мармадукомъ Пельгамъ на рожденіе въ тотъ годъ, когда мы были въ Пельгамъ-Куртѣ. Отдай его д’Арси; оно можетъ пригодиться.

— Развѣ только въ очень бѣдственномъ положеніи онъ согласится разстаться съ тѣмъ, что ты ему даришь.

— Ты не знаешь, что можетъ быть.

Въ ту же минуту раздался громкій звонокъ. Элленъ поблѣднѣла.

Надо отворить сію минуту, — произнесла она, — спрячьтесь… въ мамину комнату… тамъ лучше всего… Скорѣе зови д’Арси, только не буди мамы… въ гостиной… если можешь!

Звонокъ повторился. Элленъ побѣжала отпирать, но у двери остановилась, чтобы дать бѣглецамъ время скрыться. Два полицейскихъ стояли на порогѣ, еще два — нѣсколько шаговъ отступя. Всѣ поднялись наверхъ. Элленъ не знала ихъ.

— Мистеръ Пельгамъ Дали живетъ здѣсь?

— Да, — отвѣтила Элленъ, — но его нѣтъ дома. Его мать, живущая съ нимъ, только что была опасно больна; вамъ придется подождать его возвращенія.

— Очень жаль, миссъ, но мы имѣемъ предписаніе сдѣлать обыскъ въ домѣ и время намъ дорого. Мы обязаны исполнить нашъ долгъ.

— Надѣюсь, что вы исполните его съ возможною деликатностью, — сказала Элленъ, храбрость которой возростала съ увеличеніемъ опасности. — Чтобы вы поняли необходимость этого, я введу васъ въ комнату, гдѣ отдыхаетъ моя больная мать, и если вы будете добры, тихо побыть тамъ, я сама принесу вамъ находящееся въ домѣ оружіе. Васъ ошибкой прислали сюда. Благонадежность мистера Пельгама Дали не можетъ подвергаться подозрѣнію.

Элленъ отворила дверь гостиной. Видъ блѣднаго лица мистрисъ Дали, покойно спавшей на диванѣ, подѣйствовалъ на жандармовъ, какъ и ожидала Элленъ; они сдѣлали нѣсколько шаговъ назадъ.

— Намъ нѣтъ необходимости входить сюда, — сказалъ одинъ изъ нихъ, — я посижу, пока мой товарищъ вернется; онъ будетъ сопровождать васъ по дому.

Элленъ указала ему рукой на кресло и повела другого жандарма въ комнату Пельгама, гдѣ онъ нашелъ пистолеты и ружье, которые отобралъ; послѣ этого они миновали рядъ корридоровъ и пустыхъ комнатъ, количество и разрушенный видъ которыхъ, повидимому, смутилъ жандарма.

— Какой громадный домъ для такого маленькаго семейства! — замѣтилъ онъ. — На моей родинѣ эти развалины сломали бы и на ихъ мѣстѣ выстроили бы хорошенькую ферму.

— Онъ не былъ великъ для насъ въ прежнія времена, — отвѣтила Элленъ, — но со времени голода одинаково трудно найти людей какъ для разрушенія, такъ и для постройки.

— Это правда, и это насъ удивляетъ всегда. Мы присланы изъ Англіи водворять порядокъ въ населеніи, а, какъ мнѣ кажется, населенія нѣтъ. Я уношу оружіе, миссъ; пока мы будемъ въ странѣ, вамъ не надо будетъ защищаться. Я долженъ только предупредить товарища, что готовъ идти.

Время показалось долго Эллелъ, но прошло всего нѣсколько минутъ и мистрисъ Дали еще спала; жандармъ вышелъ изъ гостиной.

— Вы видите, что мы исполнили только нашъ долгъ, миссъ, — сказалъ онъ, — и что вамъ нечего было пугаться. Желаю вамъ покойной ночи.

Жандармы сѣли на лошадей; Элленъ же упала на колѣни около дивана матери, благодаря Бога за продолжительный и крѣпкій сонъ, избавившій больную отъ страшнаго волненія. Мистрисъ Дали открыла глаза.

— Они не ушли… — прошептала она, — не простившись сонной?

— Нѣтъ, дорогая мама, — отвѣтила Элленъ, — но я рада, что разбудила васъ, такъ какъ скоро имъ пора ѣхать.

— Такъ прикажи подавать чай. Не надо отпускать ихъ голодными.

Конноръ и д’Арси услыхали ея голосъ и отворили дверь гостиной.

— Вѣрна, какъ сталь! — прошепталъ Конноръ, проходя мимо сестры. — Я былъ увѣренъ въ этомъ.

— По инстинкту, — тихо возразила Элленъ. — Можетъ быть, мнѣ придется пожалѣть, что я не дала васъ арестовать, но мнѣ даже въ голову не пришло выдать васъ!

— Много бы ты выиграла, когда я пустилъ бы себѣ пулю въ лобъ, если бы очутился въ тюрьмѣ во время битвы!

Д’Арси былъ расположенъ, повидимому, продолжать послѣдній ужинъ, но Конноръ съ трудомъ поддерживалъ подобіе веселья и торопился уходить. Они должны были ночью пуститься въ путь съ тѣми изъ крестьянъ, кто соберется въ пещерѣ, и разсчитывали, что ихъ будетъ достаточно, чтобы разбить отряды полицейскихъ, которые вздумали бы ихъ задержать.

— А если никто не придетъ сегодня вечеромъ?

— Мы отправимся одни въ Типерари.

— Я вижу, — произнесъ д’Арси, глядя на Элленъ, — вы боитесь, что сегодня сдѣлано иного арестовъ между нашими соотечественниками: это возможно; но мы избѣжали на этотъ разъ и отправимся къ друзьямъ, которымъ, можетъ быть, посчастливилось больше нашего. Мы рѣшили отправиться къ нимъ, что бы ни случилось!

— А какъ я узнаю, что происходить?

— Не безпокойтесь, самъ воздухъ принесетъ вѣсти.

Они ушли, а Элленъ вернулась къ матери съ сердцемъ, переполненнымъ мрачныхъ предчувствій, и въ сотый разъ выслушала сѣтованія о неудобствахъ бродячихъ привычекъ Коннора. Къ счастью, Пельгамъ не таковъ!… Что было бы съ мистрисъ Дали, если бы что-нибудь случилось съ Пельгамомъ?

XXXVI.

— Джонъ… Я развернула Times… ты развѣ не хочешь просмотрѣть?

— Нѣтъ, благодарю, газеты переполнены описаніемъ возстанія въ Ирландіи, а мы, къ несчастью, знаемъ больше ихъ…

— Какъ, — воскликнула Лесбія, — развѣ было возстаніе? Бунтъ уже начался? Что же ты стоишь, грѣешь спину и ничего мнѣ не говоришь?

— Я грѣю спину и отдыхаю, потому что очень усталъ… но въ нашей мѣстности опасности нѣтъ и я надѣюсь, что то же и во всей Ирландіи. Всѣ подозрѣваемые участники возстанія арестованы… и находятся теперь… въ предварительномъ заключеніи…

— Благодаря тебѣ, Джонъ?

— Я не полицейскій агентъ…

— А! потому-то, я видѣла, Джемсъ Моррисъ дѣлалъ гримасы за твоею спиной и показывалъ тебѣ кулаки?

— Онъ изливалъ такимъ образомъ свою злобу… Это не опасно… гораздо опаснѣе то, — Джонъ поспѣшно развернулъ газету и лобъ его нахмурился, — что не вездѣ обошлось такъ благополучно, какъ у насъ… Бунтъ разразился во многихъ мѣстахъ… Югъ Ирландіи въ пламени. Мятежники подожгли станцію Турнье и прекратили сообщеніе желѣзной дороги. Въ Клонмелѣ дерутся съ ожесточеніемъ и народъ возстаетъ массами. Дублинскіе агитаторы находятся тамъ, а также въ Килькенни, гдѣ чернь беретъ верхъ. Множество солдатъ отказалось повиноваться.

— А! это же и говорилъ Конноръ! — воскликнула Лесбія. — Но онъ обѣщался пощадить насъ и отрядъ Мармадука Пельгама скоро придетъ въ Гальвен!…

— Конноръ Дали!… Когда ты его видѣла? Почемъ ты знаешь? — Безпокойство Джона увеличилось; онъ схватилъ обѣ руки сестры. Лесбія краснѣла и мялась.

— Я не видѣла Коннора съ Лондона… — прошептала она.

— Съ Лондона?… Но, насколько мнѣ извѣстно, онъ не пріѣзжалъ въ Лондонъ…

— О! ты не знаешь…

— Послушай, Лесбія, — и братъ привлекъ ее къ себѣ, — твои маленькія тайны могутъ имѣть болѣе серьезныя послѣдствія, нежели ты думаешь… а я могу защищать тебя лишь тогда, когда буду знать все… Не бойся… Брида и я давно ожидаемъ…

— Чего?

— Услышать, что ты невѣста Коннора Дали.

— Нечего сказать, хорошаго вы мнѣнія обо мнѣ! — воскликнула Лесбія, вырывая руки и отбѣгая на средину комнаты. — Неблагородно съ вашей стороны думать, что я могу быть невѣстой Коннора или чьей бы то ни было потихоньку… не говоря ни слова!… Всегда оскорбительныя подозрѣнія… обидныя… предположенія… Это очень похоже на васъ… — и Лесбія начала рыдать.

— Нѣтъ, Лесбія, это нисколько не похоже на насъ… Ну, будь благоразумна! — воскликнулъ Джонъ, не выносившій слезъ. — Скажи мнѣ только, какъ ты узнала, что Конноръ Дали пріѣзжалъ въ Лондонъ и зачѣмъ онъ пріѣзжалъ?

— Брида говоритъ, что женщина не должна говорить… о любви, высказываемой ей… если она не взаимна, — прошептала Лесбія. — Я, можетъ быть, поступила не хорошо, сказавъ тебѣ… о предложеніи капитана Пельгама…

— Рѣчь не объ этомъ теперь. Зачѣмъ Конноръ Дали пріѣзжалъ въ Лондонъ?

— Чтобы видѣть меня. Тебя это удивляетъ Джонъ, но есть люди, въ глазахъ которыхъ я значу кое-что… Я не ихъ сестра…

— Меня удивляетъ то, что онъ нашелъ случай видѣть тебя одну… такъ, чтобы никто не зналъ… Онъ безумецъ… впрочемъ, онъ доказалъ это сейчасъ… но я считалъ его честнымъ человѣкомъ!…

— Послушай, Джонъ… Ты все думаешь объ этихъ несчастныхъ деньгахъ… Какъ будто я не стою, чтобы меня любили… не изъ-за моего наслѣдства?… Развѣ нельзя говорить мнѣ этого, какъ всякой другой дѣвушкѣ?

— Но ты говоришь, что ты не невѣста!

— Нѣтъ… — и она зарыдала сильнѣе. — Онъ понялъ это въ тотъ вечеръ… и я такъ несчастна, Джонъ, что должна сказать тебѣ… я люблю другаго… который похожъ на тебя, Джонъ, такъ какъ не можетъ забыть моихъ денегъ… Онъ любить меня, между тѣмъ, я знаю это… увѣрена… но не говоритъ… О, какъ Брида презирала бы меня, если бы услышала, что я говорю… но я такъ несчастна, Джонъ!

— Я не презираю тебя, напротивъ, моя дорогая Лесбія, и ты хорошо сдѣлала, что сказала. Въ настоящую минуту надо отбросить всѣ личныя мысли, такъ какъ наши друзья въ большой опасности…

— О, скажи мнѣ скорѣе… Пельгамъ… Дали безпокоятся о Коннорѣ?

— Безпокоятся уже или будутъ страшно безпокоиться… Въ газетѣ сказано, что большія награды обѣщаны тѣмъ, кто выдастъ зачинщиковъ бунта, прибывшихъ изъ Дублина и обвиняемыхъ въ измѣнѣ… Имя Коннора Дали значится въ спискѣ.

— Его повѣсятъ?

— Если арестуютъ и осудятъ… онъ подвергнется смертной казни…

— По газеты сообщаютъ, что бунтовщики побѣждаютъ?

— Да, на минуту, въ одномъ мѣстѣ… и тѣмъ хуже это для зачинщиковъ, увлекшихъ народъ. Ради нихъ надо надѣяться и молить Бога, чтобы бунтъ былъ подавленъ, прежде чѣмъ совершатся новыя преступленія. Въ это смутное время подозрѣній даже невинные не безопасны. Вотъ письмо О’Рука, сообщающее, что вчера во время обыска у Пельгама Дали найдены опасныя бумаги. Его не было дома… я не зналъ этого, къ несчастью… Онъ отказывается сказать, откуда у него эти бумаги. О’Рунъ отправилъ его вмѣстѣ съ другими арестантами въ Гальвей… Я боюсь, что это дѣла личной мести!

— И изъ-за меня… чтобы защитить меня, онъ нажилъ себѣ такихъ враговъ, Джонъ! О, какой ужасъ: я спала, завтракала, смѣялась въ то время, какъ…

— Будь благоразумна, дитя, иначе я не стану больше полагаться на тебя. Они наши друзья… дорогіе… хорошіе друзья… но они не хотѣли, чтобы мы были для нихъ чѣмъ-нибудь больше… Этого не надо забывать!…

— Нѣтъ, Джонъ, нѣтъ, ты можешь помнить о чемъ хочешь, но я… пока они несчастны, я буду думать только о томъ, какъ бы помочь имъ… и никогда не раскаюсь, даже если весь свѣтъ будетъ противъ нихъ!

— Я для тебя проповѣдывалъ благоразуміе, Лесбія, и говорилъ противъ себя. Ты права… Надо думать только о нихъ. Я полагаюсь на тебя, мы будемъ дѣйствовать сообща…

— Но, Джонъ… Джонъ, что будетъ съ ними, если Конноръ пойманъ… Пельгамъ заключенъ въ тюрьму?… Мистрисъ Дали умретъ, навѣрное!

— Я не сомнѣваюсь, что бумаги, о которыхъ идетъ рѣчь, принесены въ Орлиное Гнѣздо Конноромъ и молодымъ О’Доннелемъ… можетъ быть, отданы самой Элленъ… Пельгамъ выгораживаетъ его… не хочетъ выдавать друга… Я долженъ его защитить…

— А мистрисъ Дали одна съ Элленъ въ Орлиномъ Гнѣздѣ въ страхѣ и отчаяніи?

— Первымъ дѣломъ, ты должна поѣхать къ нимъ и перевезти сюда, если убѣдишь ихъ. Я поѣду въ Балліовенъ, чтобы допросить О’Рука. Если арестанты уже отправлены въ Гальвей, я послѣдую за ними, — мнѣ необходимо добиться свиданія съ Пельгамомъ. Это будетъ, вѣроятно, не легкое дѣло, но ты можешь сказать мистрисъ Дали, что я не пощажу своихъ силъ.

— Да, Джонъ… мой дорогой Джонъ… если онъ очень печаленъ… не считай меня безумной, прошу тебя… скажи ему, что я поѣхала къ его матери и не покину ее, пока его не освободятъ… Онъ былъ всегда такъ доволенъ, когда я оказывала вниманіе мистрисъ Дали!

— Хорошо, хорошо, я прикажу запрягать лошадей. Джемсъ Моррисъ отвезетъ тебя; онъ не захочетъ сдѣлать непріятное миссъ Дали. А, все-таки, счастье, что мистрисъ Майнардъ понадобилась Брида, чтобы ухаживать за ней во время припадковъ ревматизма, и что здѣсь нѣтъ старшей сестры, чтобы критиковать наши поступки.

XXXVII.

Счастье Лесбіи, что она привыкла къ ирландскимъ дорогамъ и экипажамъ, такъ какъ Джемсъ Моррисъ мчалъ ее въ Орлиное Гнѣздо во весь духъ, повторяя безпрестанно, что вся страна будетъ благодарна молодой госпожѣ за то, что она поспѣшила на помощь къ тѣмъ, кто страдаетъ. Когда они приближались къ Балліовенской дорогѣ, вдали показалось необычное стеченіе народа, и съ козелъ Джемсъ различилъ идущихъ попарно мужчинъ, связанныхъ по рукамъ и ногамъ, въ сопровожденіи жандармовъ. Джемсъ сразу догадался, въ чемъ дѣло, и въ бѣшенствѣ началъ посылать проклятія.

— Неужели мы такъ и проѣдемъ мимо него, миссъ Лесбія? — сказалъ онъ, обертываясь.

— Мимо кого, Джемсъ? — спросила дѣвушка.

— Это онъ, мистеръ Дали, и молодые люди, арестованные вчера съ оружіемъ въ рукахъ. Кто, какъ не Дали, пойдетъ такъ гордо и спокойно, что бы съ нимъ ни случилось? Смотрите, онъ идетъ первый, а рядомъ этотъ человѣкъ въ зеленомъ платьѣ, который наклоняется къ лошади, съ такою противною улыбкой; это — О’Рунъ; да воздастъ ему Господь по заслугамъ! Худшаго я не могу ему пожелать. Да посмотрите же, миссъ Лесбія!

Лесбія не могла оторвать глазъ отъ искаженнаго бѣшенствомъ лица кучера, въ порывѣ безсильной злобы грозившаго кулаками О’Руку.

Вдругъ онъ соскочилъ съ козелъ и, подойдя къ дѣвушкѣ, сказалъ тономъ раскаивающагося ребенка:

— Миссъ Лесбія, когда-то мистеръ Конноръ и я сыграли плохую шутку съ молодымъ бариномъ, укравъ его любимую собаку. Я хотѣлъ бы попросить у него прощенія здѣсь, на дорогѣ. Онъ идетъ со связанными руками и ногами не за то, что участвуетъ въ возстаніи, а потому, что не захотѣлъ выдать своихъ. Слава Богу! Я поблагодарю его за это на колѣняхъ!

— Я хочу… выйти… Джемсъ… — сказала Лесбія и протянула слугѣ дрожащую руку.

Партія арестантовъ приближалась къ экипажу. О’Рунъ направился на встрѣчу Лесбіи, но дѣвушка сама поспѣшила къ нему.

— Грустная встрѣча, миссъ Майнардъ, — произнесъ онъ притворно-соболѣзнующимъ тономъ, — непріятно поражающая, вѣроятно, глазъ англичанки; но я надѣюсь, вы успокоились теперь. Посмотрите, и вы увидите, что мы приняли всѣ мѣры предосторожности.

— Благодарю, — отвѣтила Лесбія, — я посмотрѣла и вижу друга, съ которымъ хочу сказать нѣсколько словъ. Пропустите меня, пожалуйста, мистеръ О’Рунъ!

И, подобравъ платье, точно избѣгая прикосновенія къ О’Руну, она приблизилась къ Пельгаму Дали. Толпа невольно разступилась передъ ней.

— Мистеръ Дали, — сказала она Пельгаму и положила обѣ руки на его закованныя руки. — Я рада, что встрѣтила васъ. Я ѣду въ Орлиное Гнѣздо и останусь съ вашею матерью, и она вы не вернетесь къ ней. Хотите вы передать что-нибудь ей, чтобы утѣшить ее?

Пельгамъ только что замѣтилъ ея присутствіе, внезапно оторванный отъ воспоминаній о торжественной встрѣчѣ, устроенной ему нѣсколько лѣтъ назадъ на этой самой дорогѣ при его возвращеніи въ замокъ Дали, и о недовольствѣ, причиненномъ ему этою неумѣстною оваціей. Вдругъ онъ услышалъ нѣжный голосъ, почувствовалъ ласкающія руки, встрѣтилъ умоляющій взглядъ, какъ бы протестующій противъ долгаго сопротивленія его гордости. Слезы выступили на его глазахъ, онъ не могъ ихъ вытереть, но онъ не стыдился ихъ. Любовь торжествовала, наконецъ, и ему казалось, что за глазами Лесбіи онъ видитъ глаза отца, умоляющіе его принять счастье, которое предлагали ему.

— Да благословитъ васъ Богъ, Лесбія! Да благословить Онъ васъ за добро, которое вы мнѣ сдѣлали! — произнесъ онъ прочувствованнымъ громкимъ голосомъ, такъ что всѣ слышали. — Скажите моей матери, что вы меня видѣли, что вы говорили со мной, ничего больше… она будетъ знать, что это означаетъ… и что ей нечего теперь бояться за меня.

Менѣе двухъ минутъ было достаточно, чтобы скрѣпить два сердца такъ, что ничто уже не могло ихъ разлучить. О’Рунъ послалъ проклятіе и приказалъ партіи арестантовъ двигаться впередъ. Лесбію грубо оттолкнули и она очутилась на краю дороги въ группѣ крестьянокъ. Одна старуха обняла ее и поцѣловала, а какая-то молодая дѣвушка упала передъ ней на колѣни и цѣловала край ея платья.

— Мы не смѣемъ прикасаться къ вашей милости, мы знаемъ это, — говорила старуха, — но наше сердце, какъ и ваше, съ тѣми, кого уводятъ, и вы простите насъ. Здѣсь мой единственный сынъ, а вотъ Марья должна была выйти замужъ за молодца, который скованъ вмѣстѣ съ вашимъ. Она хотѣла поблагодарить васъ за то, что вы сказали; она повторитъ это матери своего жениха.

— Приходите въ замокъ Дали поговорить о вашемъ сынѣ, — сказала Лесбія, краснѣя; потомъ она наклонилась и поцѣловала въ лобъ стоявшую на колѣняхъ дѣвушку. — А вы мнѣ покажете того, кто идетъ рядомъ съ мистеромъ Дали: я надѣюсь, мы скоро увидимъ ихъ обоихъ.

Она шаталась и съ трудомъ сѣла въ экипажъ, хотя всѣ руки протянулись, чтобы подсадить ее. Джемсъ Моррисъ погналъ лошадей, не говоря ни слова. Лесбія могла, наконецъ, дать волю слезамъ, вызваннымъ волненіемъ и счастьемъ. Она отдалась здѣсь, на дорогѣ, въ порывѣ чувства, на которое не считала себя способной даже въ самыхъ романтическихъ своихъ мечтахъ.

Жребій былъ брошенъ. «Вангъ», — сказала старуха. Лесбія давно перестала плакать, когда экипажъ остановился у подъѣзда Орлинаго Гнѣзда, и даже боялась сразу выдать свою радость. Домъ былъ мраченъ и пустъ. Элленъ вышла, наконецъ, въ гостиную, гдѣ ее ждала Лесбія. Она была блѣдна и взволнована.

— Вы узнали о случившемся, — сказала она. — Бѣдная мама, когда уводили Пельгама, у нея точно жизнь отнимали. Она спить теперь. Докторъ Линчъ далъ ей успокоительное питье, но я дрожу за ея пробужденіе: она увѣрена, что не увидитъ его больше.

— Пустите меня подождать у ея кровати, — отвѣтала Лебія, — я могу сказать ей нѣчто утѣшительное… я встрѣтила Пельгама… и онъ далъ мнѣ къ ней порученіе.

Элленъ не понимала всего значенія свиданія, но рада была хоть призраку утѣшенія.

— Вы видѣли Пельгама… сегодня, Лесбія? Мама рада будетъ услышать… что вы его встрѣтили… Докторъ обѣщалъ, что если она заснетъ, она будетъ въ силахъ ѣхать въ Балліовенъ повидаться съ нимъ.

— Они отправлены въ Гальвей.

— Это слишкомъ далеко, чтобы ѣхать: я не могу оставить умирающую Анну О’Флаэрти одну.

— Но я могу сопровождать вашу мать въ Гальвей. Вы знаете, я буду заботиться о ней… Я обѣщала сейчасъ вашему брату… остаться съ вами до его возвращенія… и это доставило ему удовольствіе. Онъ сказалъ, что за него нечего теперь бояться… это-то мнѣ и надо передать вашей матери.

Элленъ вдругъ поняла смыслъ словъ Лесбіи и обвила ея шею руками.

— Бабетъ, дорогая Бабетъ, какъ вы добры! Но вашъ брать… ваша сестра… позволятъ ли остаться вамъ съ нами, стать дочерью мамы въ эту минуту опасности… бѣдъ, постигшихъ нашихъ обоихъ юношей?… Теперь, когда всѣ противъ насъ, когда мы такъ несчастны… вы вступаете въ нашу семью?

— Позволяете ли вы мнѣ? Хотите ли меня? Достаточно ли любите меня для этого? — шептала Лесбія въ то время, какъ дѣвушка осыпала ее ласками.

— О, хоть бы мама просыпалась поскорѣе, чтобы поцѣловать васъ и понять, что Пельгамъ идетъ въ тюрьму съ легкимъ сердцемъ! Я не думала, чтобы что-нибудь могло облегчить сегодня наше несчастіе. Слушайте, Лесбія, я разскажу вамъ… Онъ былъ здѣсь со мной, когда пришли его арестовать… Онъ только что пріѣхалъ изъ Гальвея, куда, какъ оказывается теперь, онъ былъ вызванъ нарочно, подъ предлогомъ дѣлъ, чтобы придать таинственный видъ его поведенію. Мы дружно бесѣдовали о Коннорѣ, имя котораго стоитъ въ спискѣ обвиняемыхъ въ измѣнѣ, затѣмъ о васъ и его любви, которую Пельгамъ рѣшилъ никогда не открывать вамъ, какъ вдругъ… стучатъ въ дверь. Я сейчасъ же поняла, въ чемъ дѣло, и точно безумная умоляла Пельгама спрятаться; но онъ самъ пошелъ отпереть. Какъ я и ожидала, пришли полицейскіе, уже бывшіе днемъ, и съ ними Дэрби О’Рунъ. Они хотѣли допросить Пельгама о бумагахъ, которыя нашелъ одинъ изъ жандармовъ въ бюварѣ, когда я имѣла глупость оставить его здѣсь одного, въ то время, какъ его товарищъ дѣлалъ обыскъ въ домѣ. Пельгамъ не зналъ, что это за бумаги, и спокойно сказалъ имъ это, несмотря на всѣ усилія О’Рука заставить его скомпрометировать себя… Но я, Лесбія… я знала, откуда эти прокламаціи… проекты… начатые д’Арси, забытые здѣсь Конноромъ… и чувствовала, что, несмотря на опасность, грозящую Коннору, такъ какъ пришлось бы сказать о его недавнемъ посѣщеніи, я чувствовала, что сказала бы что-нибудь, чтобы спасти Пельгама, если бы онъ не взялъ меня незамѣтно за руку и не держалъ ее все время въ своей. Они начинали горячиться, громко говорить; мама услыхала и бросилась въ комнату, умоляя Пельгама не уѣзжать… не оставлять ее; ему было очень тяжело. Онъ увелъ ее на минуту въ ея комнату и я не знаю, что онъ сказалъ, чтобы успокоить ее, но она отпустила его. Пока его не было, англійскій сержантъ сказалъ мнѣ: «Вотъ хорошій сынъ и хорошій братъ; вы не допустите, чтобы онъ шелъ въ тюрьму, если можете помѣшать. Не хорошо тамъ будетъ въ это смутное время». Лесбія, хорошо ли я поступила, что не сказала? Я кусала себѣ губы, — такъ мнѣ хотѣлось сказать… Время шло и онъ вернулся…

— Вы повиновались ему, — замѣтила Лесбія, — у меня, можетъ быть, не хватило бы духу…

— Нѣтъ, не то… — перебила Элленъ, — я знала… Пельгамъ говорилъ мнѣ… Коннору грозитъ большая опасность… а эти бумаги погубили бы его!…

— Я знаю, знаю; Джонъ говорилъ мнѣ… Но Пельгамъ… не поплатится ли онъ… за него?

— Конноръ убѣжитъ… а такъ какъ Пельгамъ невиненъ, то ему не можетъ грозить та же опасность… Дэрби О’Рунъ выходилъ изъ себя… это онъ приказалъ заковать арестантовъ, но сержантъ не согласился здѣсь надѣть оковы на Пельгама… Онъ уѣхалъ верхомъ, какъ бы на прогулку, приказавъ мнѣ обратиться къ мистеру Торнлею, поручить ему маму… Она не хотѣла вѣрить, что онъ уѣхалъ. Ночь была ужасная; я думала, что потеряю вѣру въ Бога… Вашъ братъ знаетъ о случившемся?

— Знаетъ ли? Онъ уѣхалъ въ Балліовенъ, чтобы доказать начальству, что оно ошибается… и сказалъ, что поѣдетъ въ Дублинъ, если это необходимо, чтобы добиться разрѣшенія видѣть Пельгама.

— Это будетъ утѣшеніемъ для мамы. Кажется, она ворочается. Идите, Лесбія: пусть, открывъ глаза, она прочитаетъ радостныя вѣсти на вашемъ лицѣ!

— А пока я буду съ ней, приготовьте все къ отъѣзду. Джонъ велѣлъ мнѣ перевезти васъ на ночь въ замокъ Дали. Завтра мы поѣдемъ въ Гальвей и я не вернусь, пока ему не возвратятъ свободы.

XXXVIII.

Прошло четыре дня, тяжелыхъ и мрачныхъ. Элленъ одна ухажиживала за Анной О’Флаэрти, медленно угасавшей; Джонъ былъ въ Дублинѣ, Лесбія съ мистрисъ Дали въ гостиницѣ въ Гальвеѣ; онѣ не видѣли Пельгама, ничего не знали о немъ, но не хотѣли удаляться отъ него. Элленъ ничего не знала; письма не приходили больше въ Ущелье Фей съ тѣхъ поръ, какъ Мурдошъ Малаши таинственно исчезъ изъ дому. Петеръ Линчъ сидѣлъ на камнѣ на дворѣ и отказывался уйти; его госпожа можетъ захотѣть что-нибудь сказать ему… отдать какое-нибудь приказаніе. Онъ не видалъ ее двѣ недѣли, говорилъ онъ. А, между тѣмъ, воздухъ былъ полонъ печальныхъ вѣстей; озабоченныя лица становились мрачными… Какъ-то утромъ одна изъ служанокъ Анны, съ распухшими отъ слезъ глазами, сообщила Элленъ, что Мурдошъ убитъ въ сраженіи на югѣ; затѣмъ новости посыпались со всѣхъ сторонъ и сосѣдніе крестьяне стекались толпой поговорить съ миссъ Элленъ, какъ будто она могла объяснить смущавшую ихъ катастрофу. Все было кончено, Смитъ О’Бріэнъ схваченъ; въ происшедшемъ сраженіи почти не дрались, такъ какъ сражающіеся разбѣжались, оставивъ своихъ предводителей на произволъ судьбы.

— Ахъ, это потому, что священники были противъ нихъ на этотъ разъ… Какъ могло имъ удасться? Мистеръ О’Рунъ будетъ теперь все дѣлать по-своему… А что будетъ съ нами, когда умретъ миссъ О’Флаэрти…и мистеръ Конноръ… и всѣ? Миссъ Элленъ можетъ ли имъ сказать?

Элленъ принесла одно утѣшеніе къ постели умирающей. Мало крови было пролито, а стыдъ, разочарованіе, униженіе, наполнявшіе сердца, горѣвшія прежде такими радужными надеждами, не могли коснуться на краю могилы той, которая никогда не раздѣляла ихъ иллюзій. Докторъ Линчъ исчезалъ на нѣсколько дней; его возвращеніе вызвало Анну изъ забытья, въ которомъ она находилась. Она открыла глаза.

— Что скажете? — спросила она слабымъ голосомъ.

— Ничего, — онъ говорилъ очень спокойно, — кромѣ того, что ихъ безумное предпріятіе не имѣло тѣхъ ужасныхъ послѣдствій, какихъ можно было ожидать, и что тѣ, кто интересуетъ васъ, находятся не въ худшемъ положеніи, чѣмъ недѣлю тому назадъ.

Анна не разспрашивала больше, но когда кончился медицинскій визитъ, докторъ Линчъ сдѣлалъ Элленъ знакъ слѣдовать за нимъ въ башенку. Она похолодѣла отъ ужаса.

— Вы сказали ей правду? — быстро спросила она.

— Я не скажу ни слова правды той, которую мы съ трудомъ удерживаемъ среди насъ, — возразилъ онъ, — но я возвращаюсь съ юга и думалъ, что вы рады были бы услышать новости.

— Вы были въ Типерари?… Я думала, вы не одобряете…

— О, я былъ, конечно, не со штыкомъ въ рукѣ… Но когда я видѣлъ вашу мать въ Орлиномъ Гнѣздѣ, мнѣ пришла въ голову мысль: можетъ быть, опасность, въ которой находится одинъ братъ, остановитъ другаго отъ дальнѣйшаго участія въ возстаніи. Я рѣшилъ видѣть Коннора, объяснить ему опасность, грозящую его брату… и его долгъ заявить, что онъ авторъ бумагъ, скомпрометировавшихъ Пельгама… Я разсчитывалъ на его великодушіе… и, такимъ образомъ, онъ не могъ бы быть схваченъ съ оружіемъ въ рукахъ. Я отправился въ Типерари и слышалъ все время, что впереди страшное возстаніе, двѣ или три тысячи человѣкъ остановили какой-то полкъ, потомъ пропустили, но я ничего не встрѣчалъ, кромѣ отголоска несомнѣнныхъ усилій предводителей заставить возставшихъ идти впередъ. Наконецъ, за четверть льё отъ города я замѣтилъ толпу вокругъ большаго бѣлаго дома, и хотя день былъ пасмурный, я видѣлъ блескъ копій и штыковъ. «Хорошо, — подумалъ я, — если будутъ драться, достанется работа и на мою долю». Я не ошибся. При первомъ выстрѣлѣ Мурдошъ Малаши былъ раненъ въ плечо. Онъ загородилъ собою Коннора, какъ мнѣ разсказалъ д’Арси О’Доннелъ, принявшій его на свои руки и принесшій но мнѣ, такъ какъ онъ узналъ меня въ толпѣ въ то время, какъ Смитъ О’Бріэнъ ораторствовалъ изъ окна. Бѣдный мальчикъ былъ при смерти: пуля прошла ему черезъ горло. Я помочилъ ему лобъ. Когда онъ открылъ глаза, онъ спросилъ: «мистеръ Конноръ?»

— Спасенъ, благодаря вамъ, — отвѣтилъ я.

— Онъ всегда былъ хорошъ но мнѣ… и миссъ Элленъ также! Я увижу ихъ въ раю… тамъ, все-таки, будетъ лучше, чѣмъ въ Ирландіи.

— Онъ не могъ больше говорить, кровь душила его, и онъ находился при послѣднемъ издыханіи, когда меня пришли позвать къ человѣку, упавшему въ ровъ и сломавшему себѣ руку.

— И вы не видѣли Коннора, д’Арси? Вы не знаете, ранены они или нѣтъ?

— Нѣтъ, кромѣ Мурдоша, убить только одинъ… несчастный, полуживой отъ голода… Обмѣнялись еще нѣсколькими выстрѣлами, а затѣмъ пришелъ отрядъ полицейскихъ, проложившій себѣ дорогу до самаго дома: толпа разбѣжалась, предводители остались одик или почти одни; они бѣжали… О’Бріэнъ схваченъ на дорогѣ къ Лимерику. И когда подумаешь только, что съ такими силенками надѣются восторжествовать надъ англійскомъ могуществомъ!

— А Конноръ, д’Арси? Вы ничего не знаете о нихъ?

— Нѣтъ, я не искалъ ихъ, чтобы не привлечь вниманія на ихъ слѣдъ. Но д’Арси нашелъ въ Гальвеѣ молочнаго брата, рыбака, кажется. Нигдѣ въ другомъ мѣстѣ онъ не можетъ быть надежнѣе спрятанъ, чѣмъ у нихъ, но удобнѣе уѣхать въ Америку.

— Но когда же получимъ мы отъ нихъ извѣстія?

— Когда они будутъ въ безопасности, по ту сторону океана, въ Нью-Йоркѣ. Послѣ ихъ участія въ ужасной рѣзнѣ при Бугле имъ грозитъ серьезная опасность, если ихъ арестуютъ. Самое лучшее, чего мы можемъ желать для нихъ, это какъ можно дольше не видать ихъ.

— А Пельгамъ?

— Поведеніе брата будетъ, конечно, неблагопріятно Пельгаму; но когда мы узнаемъ, что Конноръ въ безопасности, по ту сторону океана, тогда легче будетъ защищать Пельгама, открывъ настоящихъ авторовъ злополучныхъ бумагъ.

— Я надѣюсь только, что Конноръ не узнаетъ объ арестѣ Пельгама; онъ способенъ вернуться. Бѣдный Мурдошъ!

Элленъ приблизилась къ окну и задумалась надъ словами доктора Линча; во мракѣ ночи, слабо освѣщенной отражавшимся въ рѣкѣ полумѣсяцемъ, она увидѣла на мосту фигуру человѣка, осторожно пробиравшагося къ дому. Онъ шелъ, хромая, особенною походкой, характеризовавшей Мурдоша Малаши; смущенная и пораженная Элленъ не сводила глазъ съ приближавшейся фигуры, пока, облокотившись на подоконникъ, она не сказала голосомъ, заставившимъ ее вздрогнуть:

— Анна, вы ли это? Примете ли вы меня, какъ принимали прежде, когда я убѣжалъ изъ дому?

— Конноръ, дорогой Конноръ, это не Анна, а я, Элленъ! Зачѣмъ ты пришелъ сюда? Ты попадешь здѣсь въ когти О’Руна!

— Отопри мнѣ дверь. Я такъ слабъ, что не могу вскочить въ окно.

— Ты раненъ? Ты хромаешь?

— Я выбился изъ силъ, вотъ и все. Прежде чѣмъ я явлюсь къ старому О’Руну, чтобы избавить его отъ труда ловить меня, мы поговоримъ, я увижу Анну и еще разъ поѣмъ ея пирога съ рыбой.

— Гдѣ д’Арси? — спросила Элленъ, запирая за нимъ дверь.

— Въ Гальвеѣ, а черезъ два дня будетъ въ морѣ, на пути въ Америку, надѣюсь.

— Отчего же ты не съ нимъ, Конноръ? Зачѣмъ ты вернулся мучить насъ?

— И ты спрашиваешь, когда знаешь, гдѣ Пельгамъ, и что мама безпокоится о его пальцѣ больше, чѣмъ обо всемъ моемъ тѣлѣ? Не говоря уже о Лесбіи, которая еще вчера была съ ней у дверей тюрьмы, чтобы попытаться его видѣть, и которую грубо прогнали. Это разсказалъ намъ съ д’Арси мальчикъ, пришедшій изъ Гальвея. Съ этой минуты мое рѣшеніе было принято. Д’Арси находитъ, что я правъ, и былъ-бы самъ не прочь имѣть такое же основаніе предать себя и покончить съ жизнью. Я исковеркалъ свою жизнь и теперь, когда погибло все, на что я надѣялся, отчего мнѣ не доставить себѣ удовольствіе полюбоваться бѣшенствомъ О’Руновъ, отца и сына, когда они вынуждены будутъ освободить Пельгама? Я хотѣлъ также видѣть тебя и Ущелье Фей. Иначе я отправился бы въ Гальвей. Вотъ и все; но не будемъ спорить, дорогая Элленъ; я не въ силахъ сегодня.

Улыбка, сопровождавшая эту просьбу, огорчила Элленъ, ломавшую себѣ голову, придумывая способъ задержать Коннора до пріѣзда доктора Линча и Джона Торнлея. На этотъ разъ рѣшеніе молодаго человѣка было, повидимому, безповоротно. Онъ никакъ не предвидѣлъ значенія катастрофы, поглотившей всѣ его мечты, и горько упрекалъ себя за то, что увлекъ Мурдоша Малаши и другихъ молодыхъ людей, сидѣвшихъ въ тюрьмѣ съ Пельгамомъ. Элленъ схватилась за эту мысль.

— Ты долженъ жить, чтобы исправить зло, которое сдѣлалъ, Конноръ, чтобы служить Ирландіи, когда настанетъ время…

— Смерть можетъ служить такъ же, какъ и жизнь. Но я падаю отъ усталости и засну сейчасъ на диванѣ; я вовсе не желаю имѣть видъ жертвы, когда завтра во время завтрака положу руку на плечо Дэрби О’Руна и скажу: «Я приношу вамъ цѣну крови, принадлежащую вамъ по праву, такъ какъ это послѣднія деньги, которыя вы можете стянуть съ Дали. Это капля въ океанѣ въ сравненіи съ состояніемъ миссъ Майнардъ, но по ней вамъ придется надѣтъ трауръ: она принадлежитъ Пельгаму!»

— О, Конноръ! Какъ можешь ты приготовлять подобныя рѣчи, когда знаешь, что послѣдуетъ?

— Именно это-то и будетъ моимъ послѣднимъ удовольствіемъ; не упрекай меня и или спать, дорогая моя; ты едва держишься на ногахъ.

Конноръ еще спалъ, когда Элленъ пришла въ башенку; она тихо затворила дверь, чтобы не разбудить брата, и вышла въ садъ, сильно запущенный со времени болѣзни хозяйки. Проходя мимо клумбъ цвѣтовъ, она замѣтила Джемса Морриса, спѣшившаго къ ней съ письмомъ въ рукѣ. Элленъ пошла къ нему на встрѣчу.

— Оно пришло вчера вечеромъ въ замокъ Дали съ приказаніемъ передать его вамъ, гдѣ бы вы ни находились, — сказалъ онъ.

Письмо было отъ Джона Торнлея.

«На случай, если вы не окажетесь съ Лесбій, когда она получитъ мой отчетъ, пишу вамъ эти строки. Все благополучно. Пельгамъ будетъ на свободѣ черезъ нѣсколько часовъ. Я видѣлъ намѣстника и у меня въ рукахъ приказъ объ освобожденіи. Я вооружился столькими доказательствами беззаконій О’Руна во время голода, что этого было достаточно, чтобы лишить его всякаго довѣрія. Я буду въ Гальвеѣ почти слѣдомъ за письмомъ и привезу съ собой Пельгама въ замокъ Дали. Весь вашъ

"Д. Т."

Наплывъ чувствъ былъ слишкомъ великъ. Элленъ упала на колѣни, благодаря Бога. Читая письмо, она дошла до башенки я, когда подняла голову, увидѣла въ открытомъ окнѣ Коннора, любовавшагося чуднымъ видомъ.

— Какъ все прекрасно и весело сегодня! — прошепталъ онъ. — Тяжело разставаться! Завтра утромъ я буду въ тюрьмѣ, за то Пельгамъ будетъ свободенъ и мама довольна.

— Конноръ, дорогой Конноръ, слушай и вмѣстѣ на колѣняхъ поблагодаримъ Бога. Пельгамъ будетъ свободенъ завтра утромъ, но ты не будешь на его мѣстѣ. Читай скорѣе!

Конноръ два раза прочелъ письмо, не говоря ни слова, потомъ оба бросились въ объятія другъ друга и горячо поцѣловались.

— Я скажу тебѣ одно, дорогая Элленъ, — сказалъ, наконецъ, Конноръ, поднимая орошенное слезами лицо, — ты должна выйти за него замужъ, чтобы вознаградить его: онъ спасъ мнѣ сегодня жизнь. Всѣ мои прекрасные проекты сводятся къ этому! Отдать 3àмокъ Дали англичанкѣ, а тебя англичанину, что можетъ быть лучшаго на островѣ Эрина? Если бы насъ всегда побѣждали такимъ образомъ, намъ оставалось бы только славить и благодарить Бога.

— Ты фантазируешь, говоря о столькихъ побѣдахъ! Кто знаетъ, не послѣдую ли я за тобой въ Америку, когда ты устроишь новое Ущелье Фей по ту сторону океана?

— И д’Арси пріобрѣтетъ имя и положеніе, которыя заставятъ насъ гордиться родствомъ съ нимъ?

— Ты правъ, надежда всегда возвращается въ тебѣ. Но послушай, Джемсъ Моррисъ стоить у двери и ждетъ отвѣта.

— Джемсъ Моррисъ? Вотъ счастье! Онъ поможетъ мнѣ пробраться въ Гальвей до отъѣзда д’Арси. Я не дотащусь одинъ, не говоря уже о рискѣ быть арестованнымъ, но Джемсъ придумаетъ какой-нибудь способъ довезти меня! Я никого не видалъ изобрѣтательнѣе его!

Элленъ отворила дверь и Конноръ протянулъ обѣ руки молодому лакею, одѣтому въ ливрею миссъ Майнардъ; онъ имѣлъ смущенный видъ.

— А! вы не хотите прикасаться къ рукѣ бунтовщика! — сказалъ Конноръ съ улыбкой. — Это въ послѣдній разъ. Моя жизнь въ вашихъ рукахъ. Помните, какъ мы съ вами спрятали когда-то собаку? Теперь надо спрятать преступника, голова котораго оцѣнена въ двѣсти пятьдесятъ фунтовъ, — хорошенькая сумма, не правда ли, для желающаго предать?

— Недорогаго будетъ стоить его жизнь послѣ того, какъ онъ предастъ васъ, мистеръ Конноръ, — тихо произнесъ Джемсъ.

— Кромѣ васъ и меня, никто не знаетъ, что онъ здѣсь, Джемсъ, — замѣтила Элленъ. — Надо придумать способъ добраться ему до Гальвея.

Элленъ увела брата въ уборную миссъ О’Флаэрти, гдѣ онъ долженъ былъ провести день. Къ вечеру за нимъ придетъ Джемсъ Моррисъ и оба, надѣвъ ливреи миссъ Майнардъ, съ удочками въ рукахъ, отправятся вдоль берега рѣки, какъ будто на рыбную ловлю. Спустившись въ лодкѣ до канала передъ замкомъ Дали, а оттуда къ озеру Каррибъ, можно было надѣяться къ разсвѣту попасть въ Гальвей. Капитанъ, который долженъ везти д’Арси, пріятель съ нимъ и, конечно, не откажется захватить его двоюроднаго брата.

Послѣдній день проводили вмѣстѣ братъ и сестра и часы летѣли съ поразительною быстротой. Къ ночи пріѣхалъ докторъ Линчъ и ему пришлось сообщить о присутствіи Коннора и о задуманномъ планѣ. Онъ вызвалъ Элленъ изъ комнаты.

— Надо удалить его… до прихода священника и причта, — сказалъ онъ. — Я послалъ предупредить ихъ; миссъ О’Флаэрти не переживетъ этой ночи; я останусь съ ней до конца.

Элленъ не рѣшалась оставить Анну одну при послѣднихъ минутахъ, но умирающая, вызванная изъ забытья движеніемъ и голосами, протянула руки надъ ихъ головами, склоненными у ея изголовья.

— Благословляю васъ, — произнесла она слабымъ голосомъ, — не плачьте, вы на нѣсколько минутъ только приблизите разставаніе…

— Но оставить васъ одну… Анна… одну… въ такую минуту… и никого родныхъ!

— Я менѣе одинока, чѣмъ была всю жизнь, — задыхаясь, прошептала умирающая, — такъ какъ высшій Другъ здѣсь и не покинетъ меня, не взявъ съ собою.

Элленъ увела Коннора въ отдаленную комнату, гдѣ онъ долженъ былъ ждать прихода Джемса Морриса. Она ушла первая, такъ какъ отправлялась къ озеру самою дальнею дорогой. Тѣмъ не менѣе, ей пришлось долго дожидаться; два часа прошло, два часа страшныхъ мученій; наступила ночь. Наконецъ, она увидѣла во мракѣ давно ожидаемыя фигуры, спѣшившія къ ней.

— Мы запоздали, — сказалъ Конноръ, задыхаясь. — Моррису показалось, что за нами слѣдятъ; но вотъ мы внѣ опасности; какъ только мы сядемъ въ лодку, никто насъ не догонитъ. Надо хорошо знать теченіе.

Лодка скользила мимо замка Дали. Конноръ поднялъ на минуту весло, Джемсъ Моррисъ сдѣлалъ то же. Конноръ наклонился къ сестрѣ.

— Джемсъ говорилъ, что они пріѣзжаютъ сегодня, сейчасъ, можетъ быть, мама, Лесбія и Пельгамъ. Они счастливы; да благословитъ ихъ Господь! Скажи Лесбіи, что я рабъ ея до конца. Она никогда не вѣрила, что я ее люблю… ни ты также… Но это правда… это не была шутка… Скажи ей… скажи мамѣ, что я спасъ бы Пельгама, если бы Джонъ Торнлей не предупредилъ меня.

Лодка неслась по теченію. Мужчины напрягали всѣ силы, такъ какъ времени оставалось немного. Поднялся рѣзкій вѣтеръ; Элленъ начала дрожать. Конноръ закуталъ ее въ ливрею, принесенную Джемсомъ Моррисомъ.

— Ничего, — сказалъ Джемсъ, удвоивая усилія, — вѣтеръ и на морѣ, а море — это свобода и жизнь!

Они подъѣзжали. Солнце выплывало изъ волнъ точно огненный шаръ. Конноръ указалъ Элленъ на отходящій корабль, стоявшій на якорѣ у входа въ гавань. Если они ступятъ на палубу, они спасены. Множество лодокъ отчалило отъ берега, такъ какъ сигналъ возвѣстилъ, что большой корабль снимается съ якоря; ни поспѣшность, ни слезы не могли возбудить ничьего подозрѣнія.

Конноръ поставилъ ногу на веревочную лѣстницу, въ послѣдній разъ поцѣловала его Элленъ. Ей показалось, что опасность смерти миновала; голова ея упала на грудь; Джемсъ поднялъ дѣвушку, положилъ на дно лодки и сдѣлалъ Коннору знакъ подняться на палубу. Когда Элленъ пришла въ себя черезъ полчаса, корабль разрѣзалъ волны, оставляя за собой блестящій слѣдъ, и на всѣхъ парусахъ несся къ западу.

XXXIX.

— Я, все-таки, не понимаю, какъ это вы, сударыня, сговорились съ вашимъ женихомъ безъ согласія вашего опекуна? Знаете ли, что я могу лишить васъ доходовъ, если вы выйдете замужъ противъ моего желанія? Я еще подумаю объ этомъ.

— О, Джонъ, я такъ желала бы этого, — воскликнула Лесбія, живо поднимая голову. — Если бы я могла быть его женою безъ денегъ, онъ былъ бы такъ счастливъ. Онъ сохранилъ бы свое имя, которымъ такъ дорожитъ, и я жила бы съ нимъ въ Орлиномъ Гнѣздѣ. Только этого недостаетъ для нашего полнаго счастья…

— Прекрасный романъ въ фантазіи.

— Джонъ, ты шутишь; иначе не хорошо съ твоей стороны не признать жертвъ, которыя онъ мнѣ приноситъ: свое имя, свое имя главнымъ образомъ, и непріятность быть обязаннымъ состояніемъ женѣ. Онъ отказывается отъ всего этого ради меня, потому что любитъ меня…

— Я согласенъ признать, что онъ отлично велъ себя. Утромъ, по выходѣ изъ тюрьмы, когда ты еще спала и я ничего не зналъ о случившемся, онъ говорилъ о тебѣ такъ, что я остался доволенъ. Но все это нисколько не объясняетъ мнѣ, какимъ образомъ вы пришли къ такому внезапному рѣшенію, а также того, что ты бросилась въ его объятія, когда онъ вошелъ сейчасъ.

— Ахъ, Джонъ! Я думала, что онъ въ тюрьмѣ, и когда увидала его съ тобой… Я писала тебѣ, какъ мы встрѣтились на дорогѣ.

— До, но вы немного могли сказать другъ другу на дорогѣ.

— Немного, но достаточно, чтобы разорвать всѣ завѣсы, разъяснить всѣ сомнѣнія; мы говорили немного больше сегодня утромъ.

— Еще бы, я два часа жду тебя.

— Мнѣ очень жаль, но если бы ты зналъ, какъ мы счастливы. Мы такъ давно любимъ другъ друга, не высказывая этого: съ Уайтклифа, подумай только.

— Такъ счастливы, что даже забыли, что не всѣ такъ счастливы, какъ вы, и миссъ Дали, напримѣръ, сильно безпокоится о судьбѣ обоихъ братьевъ.

— Я думала, ты написалъ ей.

— Я надѣюсь, что она получила мою записку, но не увѣренъ. Я долженъ остаться въ Гальвеѣ, чтобы заняться арестантами, ставшими жертвами мести О’Руна вмѣстѣ съ Пельгамомъ; но я думаю, вы торопитесь вернуться въ замокъ Дали.

— Конечно. Мистрисъ Дали откладываетъ отъѣздъ только въ надеждѣ услыхать что-нибудь о Коннорѣ. Пельгамъ думаетъ, что онъ спрятался гдѣ-нибудь въ городѣ, ожидая случая ѣхать въ Америку. Можетъ быть, когда онъ узнаетъ, что Пельгамъ на свободѣ, онъ найдетъ способъ вступить въ сношеніе съ нами.

— И сдѣлаетъ большую ошибку; это вѣрное средство опять запутать Пельгама и увеличить собственную опасность. Я сообщу вамъ въ замокъ Дали то, что узнаю.

— Я скажу это мистрисъ Дали и она, также какъ и ты, поторопится отъѣздомъ. А, вотъ капитанъ Пельгамъ поднимается на крыльцо. Я уйду; я не въ силахъ слышать сегодня разсказы объ арестахъ. Это возмущаетъ мнѣ душу такъ же, какъ и мистрисъ Дали. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ здѣсь, онъ каждый день навѣщаетъ насъ. Я предоставляю его тебѣ сегодня.

— Каждый день? Это часто для отвергнутаго вздыхателя.

— О, мы имѣли объясненіе. Онъ признался мнѣ, что искалъ моего общества, потому что могъ говорить со мной объ Элленъ и Коннорѣ и я отвѣтила ему тѣмъ же. Его сестры не поняли и убѣдили его въ другомъ; но все разъяснилось теперь и мы лучшіе друзья на свѣтѣ. Онъ говорить, что самое лучшее для Элленъ было бы, еслибы ея кузена д’Арси поймали и повѣсили; но я не слушаю его, такъ какъ это сердить Пельгама. Иди къ нему на встрѣчу въ прихожую и не приводи его сюда.

Молодой офицеръ, страшно скучавшій въ Гальвеѣ, уцѣпился за Джона и слѣдовалъ за нимъ по всему городу, сообщая собранныя имъ утромъ новости.

— Два предводителя арестованы вчера вечеромъ полиціей, — разсказывалъ онъ. — Но главные агитаторы еще не пойманы. Читали вы рѣчь д’Арси О’Доннеля послѣ возвращенія депутатовъ, посланныхъ въ Парижъ? За нее стоитъ повѣсить десять преступниковъ! Ахъ, еслибъ у насъ было правительство съ болѣе твердою рукой! Но ваши виги любятъ всегда полумѣры.

— Значитъ, вы ничего не имѣли бы, если бы вашъ родственникъ Конноръ Дали подвергся этой участи? Совѣтую вамъ сказать это миссъ Дали.

— Нѣтъ, нѣтъ. Конноръ только на половину ирландецъ. Я говорилъ о д’Арси О’Доннелѣ, причинившемъ имъ всѣ эти несчастія. Я не сторонникъ висѣлицъ; штыки дѣйствуютъ скорѣе и лучше. Когда все кончится, Элленъ образумится и скоро успокоится.

Джонъ Торнлей вышелъ изъ себя.

— Мнѣ надо зайти къ часовщику провѣрить часы, — сказалъ онъ, — продолжайте вашу прогулку, меня, можетъ быть, задержатъ немного.

— О, мнѣ нечего дѣлать, и я охотно зайду съ вами въ эту лавчонку. Тамъ, навѣрное, найдется надъ чѣмъ посмѣяться. Они такіе смѣшные люди, продаютъ все безъ разбору, и чай, и часы, и всякую дрянь.

Магазинъ былъ маленькій и низкій; сквозь заставленныя часами окна слабо проникалъ свѣтъ. Джонъ объяснилъ часовщику неисправность своихъ часовъ, и пока тотъ старался исправить ихъ, отошелъ въ глубь комнаты, въ то время какъ капитанъ Пельгамъ перерывалъ всю витрину, спрашивая цѣну каждой вещи и ежеминутно отрывая часовщика отъ дѣла. Вошелъ покупатель, нерѣшительно приблизился къ старику и что-то тихо сказалъ ему. Рѣзкій голосъ продавца заставилъ обернуться Джона.

— Очень жаль, мистеръ, очень жаль, — говорилъ старый часовщикъ молодому человѣку, облокотившемуся на прилавокъ, — но я не могу вамъ дать болѣе двухъ фунтовъ за это кольцо. Времена плохи, оправа легкая; я, право, не могу больше…

— Я не соглашусь взять менѣе назначенной мною цѣны. Отдайте мнѣ кольцо, — сказалъ молодой человѣкъ и протянулъ руку.

— Очень жаль, — повторилъ часовщикъ, отдавая кольцо.

Незнакомецъ выпрямился во весь ростъ, надѣвая кольцо на маленькій палецъ, и, толкнувъ капитана Пельгама, точно ослѣпленнаго при видѣ драгоцѣннаго камня, направился къ выходу; только что Джонъ задалъ себѣ вопросъ: на кого онъ похожъ лицомъ и фигурой, какъ Мармадукъ схватилъ его за руку и потащилъ слѣдомъ за незнакомцемъ.

— Не останавливайтесь, — шепталъ онъ взволнованнымъ голосомъ, — я не хочу терять изъ вида этого нахала. Знаете, кто это?

— Нѣтъ.

— Ну, такъ я могу вамъ сказать, я! Это самъ д’Арси О’Доннелъ, глава возстанія, а это кольцо принадлежитъ Элленъ Дали, которая, вѣроятно, подарила его ему; негодяй хочетъ продать его, чтобы уѣхать.

— Тише, тише, успокойтесь. Вы не можете ручаться за кольцо.

— Напротивъ, хоть десятью тысячами; я подарилъ ей его, я заплатилъ за него первыя собственныя деньги, а она отдала его этому негодяю. Я успокоюсь, когда арестую его. А, вонъ онъ переходитъ площадь!

— Какъ онъ похожъ на вашего дядю, мистера Дали! — воскликнулъ Джонъ. — Я точно вижу его живаго! Вы правы, это несомнѣнно Дяли О’Доннель. Васъ поразило сходство?

— Нѣтъ, нѣтъ, я видѣлъ только кольцо. Я не поднималъ головы; я не желалъ видѣть этого негодяя!

Тѣмъ временемъ О’Доннель скрылся въ дверяхъ маленькаго ресторана на углу улицы. Джонъ и Мармадукъ вошли слѣдомъ за нимъ, но застали тамъ только старую женщину, отъ которой ничего не могли добиться, кромѣ длинной тирады по-ирландски. Капитанъ Пельгамъ въ отчаяніи вывелъ Джона на улицу, говоря.

— Я схожу за отрядомъ полицейскихъ, чтобъ они обыскали домъ; мы собственными глазами видѣли, какъ онъ вошелъ, и меня никто не убѣдитъ, что онъ бѣжалъ. Караульте здѣсь; я сейчасъ вернусь.

Какъ только капитанъ удалился, Джонъ Торнлей вернулся въ домъ и, подойдя къ старухѣ, сказалъ ей убѣдительнымъ тономъ:

— Я другъ того, кого вы спрятали наверху въ вашей комнатѣ, и хочу его спасти; нельзя терять ни минуты. Проводите меня къ нему; вы понимаете по-англійски такъ же хорошо, какъ и я.

Она минуту смотрѣла ему въ лицо.

— Поклянитесь Христомъ Спасителемъ, который самъ былъ преданъ, что вы не хотите ему зла! — произнесла она, наконецъ.

— Клянусь, — сказалъ Джонъ тономъ, не позволявшимъ сомнѣваться въ его искренности; когда же онъ положилъ золото на прилавокъ, старуха возмутилась.

— Думаете вы развѣ, что я хочу получить деньги за спасеніе ребенка, котораго воспитала? — спросила она и отворила дверь въ маленькую столовую. На диванѣ, въ глубинѣ комнаты, лежалъ утомленный бѣглецъ и спалъ крѣпкимъ сномъ.

— Вамъ грозитъ опасность, мистеръ О’Доннель, — сказалъ Джонъ, положивъ руку на его плечо, — проснитесь. Полицейскіе оцѣпятъ сейчасъ домъ и арестуютъ васъ. Уходите отсюда и ищите себѣ болѣе надежное убѣжище.

Д’Арси вскочилъ, прежде чѣмъ Джонъ кончилъ рѣчь, но сейчасъ же снова повалился на диванъ.

— Пять минутъ сна были бы мнѣ дороже, — шепталъ онъ, — я такъ хорошо спалъ… Конецъ придетъ… часомъ позже, часомъ раньше… отчего не сейчасъ?

— Идите за мной, — сказалъ Джонъ рѣшительнымъ тономъ. — Мы поговоримъ на улицѣ.

— Дитя мое, дитя мое! спасайтесь! — умоляла старуха. — Онъ поклялся мнѣ, что не сдѣлаетъ вамъ зла, а какже бы я стала спать, если бы васъ арестовали здѣсь, гдѣ я васъ кормила въ дѣтствѣ?

— Вы правы, Бидди, я плохо поблагодарилъ бы васъ за вашу доброту. Я поищу другое мѣсто, чтобы преклонить голову въ послѣднюю ночь свободы.

Онъ поцѣловалъ старуху и вышелъ. Джонъ послѣдовалъ за нимъ и взялъ его подъ руку.

— Я хотѣлъ бы сказать вамъ нѣсколько словъ, не выслѣживая васъ. Въ какомъ направленіи вы пойдете?

— Къ Клейддигу, кварталу рыбаковъ, и я ничего не имѣю противъ того, чтобы вы знали, что я скрываюсь тамъ уже десять дней. Полиція не проникаетъ туда и ее плохо приняли бы тамъ. Вы никогда тамъ не были?

— Никогда.

— Такъ пойдемте со мной; король рыбаковъ мой пріятель, но онъ не сочувствуетъ нашему дѣлу и не охотно согласился бы повиноваться О’Бріэну, который въ свою очередь не признаетъ его. Онъ неограниченный властелинъ надъ своими подданными.

Они перешли мостъ и очутились въ узкой улицѣ между грубо построенными хижинами. Нѣсколько мужчинъ съ рѣшительными лицами хотѣли загородить имъ дорогу, но по знаку д’Арси разступились. У дверей хижинъ мелькали женщины, то молодыя, отличающіяся дикою и гордою красотой, то старыя и сморщенныя, какихъ трудно себѣ представить. Одна изъ такихъ колдуній протянула руку, прося милостыни. Джонъ поднесъ уже руку къ карману, но д’Арси остановилъ его.

— Нѣтъ, — сказалъ онъ, — не показывайте имъ денегъ. Васъ не выпустятъ отсюда живымъ. Голодъ довелъ ихъ до такой нищеты, что они отнимутъ у васъ все до послѣдней копѣйки. Насъ начинаютъ слишкомъ разсматривать. Идите впередъ.

Они сдѣлали нѣсколько шаговъ, затѣмъ д’Арси обратился къ нему:

— Я показалъ вамъ Клейддигь за оказанное мнѣ благодѣяніе. Я вижу, вы знаете, кто я… Я же не знаю, кто вы… но вы англичанинъ и не можете желать, что васъ видѣли теперь со мной…

— Я не сказалъ вамъ того, что хотѣлъ, — спокойно произнесъ Джонъ. — Не сочтите мой вопросъ за нахальство, но что намѣрены вы дѣлать?

— Ночевать сегодня въ Клейддигѣ… а завтра явиться въ полицію. Ни одинъ изъ тѣхъ, кто спряталъ меня, не захочетъ получить награды, а то я съ радостью далъ бы имъ возможность заработать сотни три фунтовъ стерлинговъ.

— Отчего вы хотите выдать себя? Развѣ вы не можете предпринять ничего другаго?

— Я думалъ такъ утромъ, но сегодня вечеромъ потерялъ надежду. Вы видите корабль, стоящій на якорѣ у входа въ гавань? Тамъ свобода и надежда на новую жизнь, но нужны деньги, чтобы заплатить за проѣздъ; капитанъ не сталъ бы разспрашивать меня… Я выслушалъ извиненія тамъ, гдѣ разсчитывалъ получить помощь, и не могъ продать единственную драгоцѣнность, которую имѣю… которая дана мнѣ на крайность вродѣ этой… Я не жалѣю: она для меня дороже, чѣмъ тѣ десять лѣтъ жизни, которыя я купилъ бы, можетъ быть, разставшись съ нею. Къ чему она мнѣ теперь?

— Напрасно… въ ваши годы… съ вашими способностями… нельзя отказываться отъ жизни и ея требованій, — это малодушіе.

Д’Арси пожалъ плечами.

— Вы какъ-то косвеннымъ образомъ дали одному человѣку возможность пріобрѣсти большія деньги и, кромѣ того, составить себѣ извѣстность. Я знаю его, позвольте мнѣ быть его банкиромъ и передать вамъ часть того, что онъ пріобрѣлъ благодаря вамъ. Такъ какъ ваши друзья рыбаки пощадили мой кошелекъ, возьмите -его, это заемъ друга, если вамъ больше нравится.

Д’Арси покраснѣлъ.

— Это невозможно, — произнесъ онъ. — Великодушная выдумка… больше ничего!…

— Нѣтъ… Помните вы статью о поэзіи Молодой Ирландіи… вдохновленную вашими стихами? Вы видите, что авторъ имѣетъ право считать себя вашимъ должникомъ…

— Джонъ Торнлей… Вы Джонъ Торнлей?

— Вы не можете отказаться отъ моего предложенія, если я дознаюсь, что вы не ошиблись, — сказалъ Джонъ, протягивая ему руку, которую д’Арси сжалъ въ своихъ.

— Меня не удивляетъ больше ваше великодушіе, двоюродные братья говорили мнѣ… но я не могу принять… не могу…

— Вы должны… Вы имѣете время и случай исправить…

— Исправить? А! вы англичанинъ, вы не одобряете того, что я сдѣлалъ.

— Ваше дѣло убѣдить меня въ будущемъ. Но мы теряемъ время. Вонъ ваши друзья рыбаки спускаютъ лодку на море! Идемте жъ нимъ.

Они шли молча. Д’Арси смотрѣлъ на небо и на море. Жизнь и свобода брали надъ нимъ свою власть; онъ обратился къ Торнлею.

— Я согласенъ, — сказалъ онъ. — Вы возвратили мнѣ жизнь и я принимаю ее изъ вашихъ рукъ. Рыбаки ждутъ меня. Лучше, еслибъ они не видали насъ вмѣстѣ.

Джонъ протянулъ ему кошелекъ и пожалъ обѣ руки.

— Между нами не все кончено, — сказалъ онъ, — мы услышимъ другъ о другѣ.

— Я увѣренъ, — сказалъ д’Арси, бросивъ на него пристальный и грустный взглядъ. „Это онъ, — думалъ онъ, — я былъ увѣренъ“. Онъ быстро удалился; рыбаки дѣлали ему знаки, что нора.

Джонъ медленно направился въ свою гостиницу съ опущенною толовой. Узнаетъ ли когда-нибудь Элленъ, чего ему стоитъ сегодняшній поступокъ?

XL.

Послѣ того какъ буря истощитъ свою ярость на морѣ и сушѣ, волны утихаютъ понемногу и свирѣпый вѣтеръ тихо колышетъ деревья; также и въ человѣческой жизни — послѣ тяжелыхъ испытаній наступаютъ періоды спокойствія и благоденствія. Такъ было съ Дали осенью, послѣ отъѣзда Коннора и д’Арси О’Доннела въ Америку. Вернувшись въ замокъ Дали, они, впрочемъ, находились нѣкоторое время въ сильной тревогѣ, такъ какъ застали Элленъ въ Ущельѣ Фей въ сильномъ бреду. Анна О’Флаэрти умерла въ ту ночь и горечь потери, соединившись съ предъидущими потрясеніями, надломила, наконецъ, силы Элленъ. Съ ней сдѣлалась горячка, унесшая въ этомъ году столько жертвъ въ Ирландіи. Джонъ Торнлей грустно бродилъ подъ открытымъ окномъ, прислушиваясь къ безсвязнымъ рѣчамъ самаго дорогаго ему существа, въ то время какъ вдали раздавалось пѣніе священниковъ, собравшихся изъ всѣхъ окрестностей на похороны Анны О’Флаэрти, за которой Петеръ Линчъ не замедлилъ послѣдовать въ могилу.

Брида вернулась въ замокъ Дали и больная Элленъ начала поправляться, какъ только миссъ Торнлей водворилась въ ея комнатѣ. Мистриссъ Дали была слишкомъ больна и слишкомъ встревожена, чтобы быть хорошею сидѣлкой, и охотно уступила мѣсто Бридѣ, невольно все больше и больше привязывавшейся къ соперницѣ, къ которой когда-то такъ ревновала. Неужели ту самую дѣвушку одѣваетъ она въ первый разъ, такъ заботливо укладываетъ между подушекъ на диванѣ рядомъ со столомъ, заставленнымъ цвѣтами? Куда дѣвался антагонизмъ, бывшій вначалѣ между Бридой и Элленъ Дали?

Элленъ начинала немного читать и Джонъ пользовался этимъ, чтобы увести Бриду въ садъ, въ то время какъ Пельгамъ и Лесбія вели бесѣду влюбленныхъ на мосту надъ рѣкой Ущелья Фей, точно нарочно построенномъ для этого. Джонъ и Брида говорили большею частью объ ихъ будущемъ. Онъ рѣшилъ покинуть Ирландію» послѣ замужства Лесбіи и какъ только онъ устроитъ дѣла Ущелья Фей, которое наслѣдовала Элленъ; онъ обѣщалъ сестрѣ длинное путешествіе по материку, но эта перспектива, такъ манившая прежде Бриду, теперь совсѣмъ не нравилась ей.

Здоровье Элленъ поправилось къ октябрю настолько, что позволило доктору Линчу ѣхать въ Дублинъ и быть свидѣтелемъ въ большомъ политическомъ процессѣ, разбиравшемся въ то время. Всѣ ждали приговора съ несказаннымъ страхомъ и каждый вечеръ Джонъ читалъ вслухъ отчеты засѣданій суда. Не задолго до свадьбы Пельгама и Лесбіи былъ произнесенъ, наконецъ, ужасный приговоръ, осуждающій на смертную казнь нѣсколькихъ преступниковъ, три мѣсяца находившихся между жизнью и смертью. Рыданія мистрисъ Дали раздавались въ комнатѣ, когда Элленъ подняла блѣдное, какъ полотно, лицо, которое она закрыла сначала руками.

— У меня черствое сердце, — произнесла она слабымъ голосомъ, — но я исполнена такой признательности за то, что нѣтъ одного имени въ этомъ ужасномъ спискѣ, что не могу чувствовать какъ слѣдуетъ несчастія другихъ. Это придетъ, но сію минуту я полна только благодарности.

И она протянула дрожащую руку Джону, которую онъ твердо удержалъ въ своей, пока не пришла Брида и не помогла больной перейти на кровать.

Когда она вернулась, Джонъ былъ одинъ въ башенкѣ и приготовлялъ для работы бумагу и книги.

— Замѣтилъ ты, — спросила его сестра, — что она говорила сегодня объ одномъ только имени?

Джонъ упорно оставался при убѣжденіи, что Элленъ любитъ д’Арси О’Доннеля.

— Да, я замѣтилъ, — возразилъ онъ, — она думала въ эту минуту, очевидно, объ одномъ Коннорѣ. Въ такомъ сердцѣ, какъ ея, бываютъ случаи, когда любовь къ роднымъ беретъ верхъ надъ всѣмъ остальнымъ. Не надо дѣлать никакихъ дальнѣйшихъ заключеній.

— Я должна сказать тебѣ еще одно, — продолжала Брида. — Вчера, убирая бумаги миссъ О’Флаэрти, Элленъ нашла въ ящикѣ письмо, которое я написала ей, когда ты ѣхалъ сюда. Когда я вошла въ комнату, Элленъ еще держала письмо въ рукахъ и горько плакала.

— Напрасно ты говоришь мнѣ это. Плохую услугу оказываешь ты мнѣ, стараясь расшевелить погасшія надежды. Никогда не говори объ этомъ, Брида, — это испытаніе свыше моихъ силъ.

— Нѣтъ, я не замолчу; довольно ты заблуждался и предавался меланхоліи. Видишь ли ты, я пришла къ заключенію, что мое счастье также заинтересовано въ этомъ вопросѣ, какъ и твое. Я, также какъ и ты, очарована и тебя одного мнѣ теперь недостаточно. Умоляю тебя, не останавливайся изъ гордости.

— Будь покойна, гордость не остановитъ меня, если я буду увѣренъ, что не причиню ей этимъ страданій. Но оставь меня теперь: мнѣ надо написать къ завтрашней почтѣ статью о смягченіи наказанія преступникамъ.

Насталъ день свадьбы, праздновавшейся въ замкѣ Дали, куда переселились всѣ обитатели Ущелья Фей, за исключеніемъ Элленъ, еще слишкомъ слабой, чтобы выдержать волненіе торжественнаго дня. Элленъ осталась одна, то слѣдя мысленно за радостнымъ событіемъ, совершавшимся въ эту минуту въ замкѣ Дали, то перебирая вереницу пріятныхъ и грустныхъ воспоминаній, которыми наполненъ былъ для нея этотъ домъ. Она тоскливо бродила по комнатамъ, когда конскій топотъ вывелъ ее изъ задумчивости. Она не ожидала извѣстій изъ замка Дали ранѣе завтрашняго дня, но не удивилась, увидавъ Джона Торнлея съ букетомъ въ рукѣ и съ сіяющимъ видомъ радостнаго вѣстника. Джонъ, пожавъ ей руку, сѣлъ около нея и молчалъ; на свои вопросы Элленъ получала такіе краткіе отвѣты, что воскликнула, наконецъ:

— Но вы ничего не знаете! Вы, вѣроятно, мечтали все утро? Трехлѣтній ребенокъ изъ замка Дали разсказалъ бы мнѣ больше вашего!

— Во всякомъ случаѣ, мои мечты были не меланхолическаго характера. Я пріѣхалъ сообщить вамъ другія новости, а не свадебныя.

— Смягченіе наказанія состоялось?

— Я былъ убѣжденъ; они приговорены къ ссылкѣ. Но есть новости изъ Америки.

— Вы привезли мнѣ письмо отъ Коннора?

— Письма Коннора адресованы вашей матери и Пельгаму, и мистрисъ Дали еще не можетъ разстаться съ своимъ, — все перечитываетъ его; она привезетъ его вамъ завтра утромъ. Я хочу показать вамъ записку, полученную мною.

— Отъ Коннора?

— Нѣтъ… Можете вы доставить мнѣ удовольствіе дойти со мной до моста? Я хочу спросить у васъ объясненія одной фразы въ письмѣ.

Элленъ не колебалась, хотя чувствовала, что ноги ея подгибались. Она остановилась на мосту, чтобы перевести дыханіе. Джонъ подалъ ей письмо.

— Прочтите, — сказалъ онъ, — тутъ всего полстраницы.

Она прочла:

"Мой хорошій другъ, въ наши дни бѣдные поэты могутъ мѣнять на золото кровь и слезы. То же попытался сдѣлать и я, пріѣхавъ сюда, чтобы заплатить вамъ мой долгъ, который высылаю вамъ черезъ контору одного американскаго журнала. Не думайте, впрочемъ, что я спѣшу уничтожить одолженіе, принятое мною отъ васъ въ послѣдній день, проведенный мною въ Ирландіи. Это воспоминаніе погаснетъ только съ моею жизнью. Я прошу у васъ только одной милости — прочтите мои стихи моей кузинѣ Элленъ Дали и окажите ей, что хотя я и противникъ саксонскаго владычества, я посылаю мое благословеніе извѣстному вамъ союзу между дочерью кельтовъ и саксонцемъ. Конноръ сообщилъ мнѣ… но я уже угадалъ. Вы, конечно, разсказали ей то, что сдѣлали для меня, и она была счастлива.

"Преданный вамъ Д'Арси О'Доннель".

Элленъ поднялась со скамейки, на которой сидѣла у входа на мостъ, и сжимала письмо въ рукахъ, когда Джонъ приблизился жъ ней.

— Прочли вы? — спросилъ онъ.

Она подняла лицо, внезапно освѣщенное яркимъ румянцемъ, составлявшимъ прежде красоту Элленъ Дали. Улыбка и слезы боролись на ея лицѣ.

— Я хотѣла бы знать прежде, что вы сдѣлали для него? — сказала она, отдавая письмо Джону. — Скажите мнѣ все… Это отрывокъ изъ той недѣли, когда я была такъ больна… По я увѣрена, что мнѣ было бы лучше, если бы мнѣ сказали…

Джонъ, опершись о перила моста, передалъ ей голосомъ, которому тщетно старался придать твердость, свой разговоръ съ д’Арси а разсказалъ объ участіи, принятомъ имъ въ его отъѣздѣ.

— Я думалъ о васъ, — закончилъ онъ свою рѣчь, — любимаго вами человѣка хотѣлъ я спасти отъ тюрьмы и смерти. Я думалъ, что этого будетъ достаточно для моего спокойствія. За эти недѣли я убѣдился, что ошибся, и рѣшилъ разстаться съ вами навсегда, когда получилъ это письмо, открывшее мнѣ возможность того, что меня любятъ. Если есть хоть тѣнь надежды… если вы можете полюбить меня когда-нибудь… Не гоните меня… пока не поправитесь… Скажите только слово, и я останусь вашимъ слугой пока вы захотите….

— У меня много слугъ, — отвѣтила Элленъ, протягивая ему руку, — я не знаю, что съ ними дѣлать.

Джонъ привлекъ ее къ себѣ, сжимая ея другую руку.

— Но я могу остаться?… Вы постараетесь полюбитъ меня хоть немного?

— Я никогда ничего не достигала стараніемъ, — сказала она и не сопротивлялась, когда Джонъ прижалъ ее къ груди и воскликнулъ:

— Дорогая моя… ваше сердце принадлежитъ уже мнѣ?

Она ничего не отвѣтила и онъ тихо увлекъ ее къ дому, но на порогѣ остановился.

— Я такъ счастливъ… такъ счастливъ, что ничего не понижаю… Скажите и объясните мнѣ… когда… въ какое время?…

— О! я сама не знаю, — сказала Элленъ, краснѣя и улыбаясь, — можетъ быть, здѣсь… годъ назадъ… когда я такъ обидѣла васъ… и вы жаловались Аннѣ… или же раньше, когда мы вмѣстѣ ухаживали за отцомъ въ хижинѣ Денниса Малаши… Мнѣ показалось тогда… что вы наслѣдовали любовь и заботы отца обо мнѣ… Почувствовала же я это только послѣ вашего отъѣзда…

Джонъ снова хотѣлъ заключить ее въ объятія, но она ускользнула отъ него и легко взбѣжала на крыльцо.

— Нѣтъ, я не приму васъ въ этомъ домѣ. Поѣзжайте въ замокъ Дали и сообщите нашу радость мамѣ и Бридѣ. Я посвящу послѣдніе часы дня свадьбы Пельгама на прощаніе со всѣми маленькими безумствами, царившими здѣсь. Что ни говорите, вы не Петеръ Линчъ и не можете походить на него. Ущелье Фей мѣняетъ образъ и я хочу одна похоронить прошлыя времена!

ЭПИЛОГЪ.

Съ тѣхъ поръ много лѣтъ прошло до того дня, когда какой-то путешественникъ, проѣзжавшій по западной Ирландіи, вынужденъ былъ остановиться въ мѣстности около Джойскихъ горъ, такъ какъ лошадь его неожиданно упала и экипажъ сломался; кучеръ съ проклятіями соскочилъ на землю.

— Вотъ онѣ, эти дороги, сдѣланныя во времена голода, прямо черезъ горы; неизвѣстно, куда онѣ ведутъ, и никто по нимъ не ѣздитъ! Вотъ ваша милость теперь въ чистомъ полѣ и безъ куска хлѣба! Если бы это было во времена миссъ О’Флаэрти, когда она царствовала въ Ущельѣ Фей! Дверь была всегда открыта для проѣзжающихъ, какъ разсказываютъ старики. Нельзя, впрочемъ, жаловаться и на теперешнихъ хозяевъ, хотя онъ англичанинъ, а жена его урожденная Дали: за то всѣ и обожаютъ ее!

— Вы сказали мнѣ, что знаете всѣ старыя и новыя дороги, — замѣтилъ путешественникъ.

— Конечно, знаю, такъ какъ я родился здѣсь; мои родители пришли изъ Веспарта, гдѣ мы умирали съ голода, и владѣлецъ замка поселилъ ихъ не далеко отъ того мѣста, гдѣ жилъ прежде одинъ изъ нашихъ родственниковъ. И все это благодаря нашему имени; Малаши любятъ здѣсь и если вы дойдете до Ущелья Фей, тутъ, вдоль рѣки… и скажете, что васъ опрокинулъ маленькій Малаши съ рыжими волосами, двери всѣхъ домовъ отворятся передъ вами.

— А, вы Малаши! — сказалъ незнакомецъ, кладя золотую монету въ руку кучера. — Я попробую испытать очарованіе вашего имени въ большомъ домѣ, какъ вы говорите, а когда вы поправите экипажъ, пріѣзжайте за мной туда, и я вамъ скажу тогда, куда ѣхать дальше.

Исправленіе экипажа заняло много времени и день уже клонился къ вечеру, когда Петръ Малаши проѣзжалъ мимо незатѣйливой бесѣдки, возвышавшейся теперь надъ долиной и рѣкой. Юнъ услышалъ голоса внутри и тихонько подошелъ къ стѣнной щели послушать. Черезъ минуту онъ ударилъ себя по лбу. Какъ не догадался онъ, по бѣлокурой бородѣ, широкому лбу и веселой улыбкѣ, что этотъ путешественникъ братъ хозяйки, американскій дядя, о которомъ говорили всегда дѣти въ обоихъ домахъ, въ замкѣ Дали и въ Ущельѣ Фей? Разговоръ былъ слишкомъ интересенъ, чтобы отказаться дослушать до конца.

— Мнѣ очень жаль, что ты находишь страну измѣнившеюся, Еонноръ, — говорила сестра. — Джонъ и я употребляли всѣ силы, чтобы сохранить хорошія традиціи!

— Я не сомнѣваюсь, но что дѣлать съ населеніемъ? Я вижу слѣды благоденствія въ хижинахъ, большинство же въ развалинахъ… никого нѣтъ.

— Ахъ, ты правъ, и это единственное горе въ моей жизни, теперь, когда я увидѣлась съ тобой, Конноръ. Никогда родители не наслаждались благосостояніемъ, которымъ пользовались ихъ дѣти; а, между тѣмъ, стоитъ только поднять кончикъ пальца по ту сторону окна, чтобы позвать ихъ, ничто не можетъ ихъ удержать, всѣ уходятъ.

— Я не удивляюсь, — замѣтилъ Конноръ Дали, — это всегда предвидѣлъ бѣдный д’Арси, проповѣдуя національный подъемъ духа, когда наше бѣдствіе достигло крайнихъ предѣловъ, прежде чѣмъ началось дѣло освобожденія. Юнъ поплатился жизнью за сопротивленіе другимъ попыткамъ, которыхъ не одобрялъ.

— Ахъ, да! Я избавилась отъ большой тяжести, когда узнала, что онъ сталъ противникомъ феніевъ, такъ какъ знала, что юнъ остался твоимъ руководителемъ до конца; но я не подозрѣвала, что его благородная смѣлость будетъ такъ дорого стоить ему. Все равно, я, все-таки, надѣюсь видѣть возвышеніе нашей бѣдной Ирландіи, когда возвратятся тѣ, кто нажилъ себѣ тамъ средства, чтобы пріобрѣсти имѣнія. Они заселятъ ее вѣрными и преданными сынами и дочерьми. Отчего бы не случиться этому когда-нибудь?

— Если это случится, то никакъ уже не по милости націоналистовъ (home rule), позвольте васъ завѣрить, — замѣтилъ новый собесѣдникъ.

— А, вы всегда говорите такъ, хотя самъ Пельгамъ начинаетъ раздѣлять это мнѣніе, къ величайшему негодованію дяди Чарльза! Но не будемъ начинать этого безконечнаго спора. Конноръ, пойдемъ въ домъ къ мамѣ и Бридѣ. Ты долженъ мнѣ безъ конца разсказывать о хорошенькой американкѣ, составившей твое счастье… Такъ же мила, какъ Лесбія, говоришь ты… и такъ же умна? Ты скажешь мнѣ, чей Дэрмотъ, твой или мой, похожъ больше на нашего отца и на настоящій типъ Дали?

В. Р.

"Русская Мысль", кн. IV—VIII, 1890