Ионино счастье (Измайлов)

Ионино счастье
автор Александр Алексеевич Измайлов

Опубл.: 1901. Источник: az.lib.ru

Александр Измайлов

Ионино счастье

I.

Судьба свела вместе Кирилла и Иону и поселила их в одной келье совершенно случайно, но она далеко не ошиблась, столкнув этих людей, имевших между собою так много общего и в складе ума, и в характере, и в привычках. Благодаря этой общности взглядов и единству интересов и склонностей, Иона и Кирилл необычайно скоро стали большими приятелями, и ни тот, ни другой не чувствовал, что они далеко не ровесники. Ионе было уже за сорок, и на голове его с каждым годом больше и больше разрасталась лысина. Кириллу едва перевалило за второй десяток, и роскошные кудри его смущали не одну благочестиво настроенную монастырскую посетительницу.

Иона считал себя неудачником, любил жаловаться на несправедливость судьбы и доказывать, что ему следовало бы быть вовсе не захудалым послушником захолустного монастыря, а по меньшей мере дьяконом и возглашать ектении. Он был сын сельского священника и, в силу этого, считал себя дворянином. Но фанатическое поклонение Дионису сделало его совершенно неспособным к обильному соблазнами мирскому житию, и он мог мирно жить только за крепкими стенами безмятежного монастыря, куда не достигал шум городской жизни и не проникали люди, совращавшие малодушного с прямого пути на перекрестки и распутия. Довольно рано он начал свои скитания по монастырям, и мало по малу в нем развилась и окрепла любовь к кочеванию с места на место и привычка к монастырскому строю жизни. Зеленые купола церквей, заунывный колокольный звон, черные рясы, клобуки и подрясники — все это стало для него родным и близким, и, когда изредка уходя из монастырей, он проживал некоторое время в городе, ему было не по себе в житейской сутолоке. Душа алкала безмолвия, порываясь на сельский простор, на зеленеющие монастырские луга и нивы, в тихое пристанище отшельнического безмятежия.

Карьера Кирилла еще не сложилась окончательно, и было трудно сказать, почему он предпочел монастырь городу. Кажется, что все здесь являлось делом слепого случая. Кирилл был по счету седьмым сыном бедной деревенской дьячихи. Оставшись по смерти мужа одинокой, она мыкала вдовье горе и ломала свою злополучную голову над тем, куда бы пристроить своих нежеланных детей мал-мала меньше. С помощью добрых людей удалось ей, к великой радости, сдать Кирилла в послушники и снять с своих наболевших плеч лишнюю обузу. Кирюшке было тогда двенадцать лет, и забавным казался он в своем длиннополом поношенном подрясничке. Но прошел почти новый десяток лет, Кирюшка сделался уже Кириллом, а образ жизни, предначертанный ему матерью, помимо его воли, оставался все тот же. Кирилл даже не переходил из своего монастыря в другой, и, по-видимому, не чувствовал никакого тяготения к так рано покинутому, соблазнительно прекрасному миру.

II.

Было что-то необычайно симпатичное, что-то подкупающее и нежно женственное в натуре Кирилла, что вызывало к нему любовь и симпатии всех монастырских обитателей. Потому ли что, уже с самой ранней юности он заключился в стенах обители, и житейская пошлость не коснулась его молодой и чистой души, или уже сама природа наградила его чутким и отзывчивым сердцем, но Кирилл по своей душевной настроенности представлял в монастыре редкое явление. Он был в душе настоящим поэтом-мечтателем, и жила в нем необычная чуткость к разлитой в природе красоте. Темное небо, усеянное мерцающими и словно мигающими звездами, огненное зарево догорающей зари, раскатистая птичья песня — все приводило его в восторг и наполняло сердце то беспричинною меланхолическою грустью, то бессознательною детскою радостью.

Монастырь, где сошлись Иона и Кирилл, принадлежал к числу захудалых. Церковь была бедная, братии числилось мало, посетители появлялись редко, да и те не отличались щедродательностью. В один ненастный осенний день в обитель пришел измоченный и голодный Иона. Добряк Кирилл дал ему свой подрясник и накормил его. Они сошлись в одной келье, и оба с первого впечатления поняли, какое великое сокровище обрели друг в друге.

Иона увидел, что его новый приятель горячею любовью любит то, что было мило и его стареющему сердцу, — и зеленеющие леса, и колосящиеся луга, и монастырский звон, и небесную птицу, и зверя лесного. А Иона был страстный любитель зверей и великий ловец. И начались между новыми знакомыми ежедневные бесконечные разговоры про дива природы. Иона рассказывал, как он на своем веку ловил лисиц, белок и зайцев, а Кирилл, затаив дыхание, смотрел в мутные Ионины очи и с наслаждением внимал словесной сладости. «Старый воробей», — как называл себя Иона и как за глаза скоро начали именовать его и послушники, — одушевлялся и рассказывал диковинные приключения. Говорил, как в Валаамском лесу он встретил раз медвежонка, как спасался от волков по дороге в Тихвин, как отогрел на пути в Калязин замерзшую ворону. В одном монастыре, за Москвой, он научил петуха драться, и птица бросалась на послушников, хватая их за полы подрясника; в другой обители, близь Новгорода, он положил куриное яйцо в воронье гнездо, и ворона высидела цыпленка, который ничего не боялся. Раз он чуть не замерз зимою в канаве, другой раз ночью выпрыгнул со второго этажа в сад и едва не напоролся брюхом на колья изгороди…

«Старый воробей» рассказывал о разных монастырских порядках, говорил о благостных и жестоковыйных игумнах, о нравах и обычаях архиереев, сообщал, в каком монастыре житье доброутешительное, в каком скучное и духотомительное. Постоянные скитания по свету дали ему богатейший запас самых разнообразных сведений, и послушать его было действительно любопытно.

Над обителью распростиралась темная ночь. Мерцали звезды, одинокие, печальные, но прекрасные. Братия уже спала крепким сном, а над ухом Кирилла все слышался монотонный и разбитый старческий голос:

— Худо, Кирилла, вот в такую пору, зимой, идти от деревни до деревни, не зная, дадут ли тебе приют и пристанище небурное… Стали люди злы и стропотны, и люты… Трудно быть бездомным странником, и не всякому это по натуре. Мир во зле лежит, и царит в нем великая скорбь. Блаженны неимущие зде пребывающаго града, но взыскующие грядущаго!..

— Так-то, Кирилла! — заключал Иона свою бесконечную Одиссею, — поживешь с мое, тогда скажешь, что видел мир и все, что в нем, и сознаешь, что все суета и томление духа… Охо-хо- хо-хо! Спи, брат, миляга! — так-то!.. Дай-ко-сь мне одеяло-то потолще, возьми себе полегше, — у тебя кровь-то молодая, горячая. А у меня не кровь, а сусло…

III.

У Ионы был кот. Звали его «Копчиком», и, когда кто-нибудь кликал его не этим именем, а так, как обычно кличут котов, Копчик сидел, словно глухой, не двигая ушами и не принимая зова на свой счет. Было странно, но он ел тонкие кусочки яблока и огурца и умел довольно долго стоять на задних лапках: то и другое доставляло монастырским обывателям удовольствие, и потому Копчик пользовался почетом. Он был еще не стар, но велик ростом и толст, носил совершенно черную шерсть, любил возиться с своими господами и спать на Иониной кровати в весьма непринужденных позах.

На дворе был октябрь. Долго стояли дожди. Небо хмурилось и заволакивалось тучами, и Иона, лежа на своей постели, не раз говорил Кириллу, что в такую непогодь худо торчать под открытым небом. Но в середине месяца выпал снежок, и никто не думал, что сразу установится санный путь. Природа принарядилась и прикрасилась. Стало светло и на небе, и на земле, повеяло приятным, бодрящим холодком надвигающейся зимы. Кирилл не отходил от окна, смотрел как в свежем воздухе кружились и сталкивались снежные пушинки, как деревья, сараи и монастырский забор покрывались все больше и больше снежною пеленою, — и в уме его одна за другой пробегали грустно-спокойные мысли, какие могут приходить только в очень юную голову.

Иона также смотрел на падающий снег, но в его уме это зрелище вызывало только воспоминание о холодных перелесках, мерзлых канавах и нетопленных сараях, и он самодовольно потирал руки, чувствуя себя в тепле.

Заинтересованный переменой погоды, Копчик убежал через монастырский забор и пропадал целый день. Наутро он явился домой с необыкновенной ношей. Видимо, он уродился в хозяина и в душе был таким же страстным охотником. В его зубах был мертвый, но почти еще теплый заяц. Добыча была гораздо крупнее ловца, хотя, очевидно, не отличалась пропорциональною храбростью. Кот перекусил зайцу горло и опасаясь, как бы и после такой предосторожности он не убежал, для большего спокойствия, перегрыз ему кругом всю шею.

IV.

На долю послушников неожиданно выпало великое развлечение. Все они собрались в келью Ионы и со смехом наблюдали, как Копчик с видимым бесстрашием возился с трупом зайца, стараясь вообразить, что добыча еще жива и может дать тягу.

Иона был в восторженном настроении и жалел только о том, что ловец не может ничего рассказать о своих похождениях. Мальчуганы-послушники надрывали животы, следя за потешными артикулами Копчика, и звонкими голосами оглашали молчаливую келью и привыкший к мертвому безмолвию коридор. Зашел полюбоваться зрелищем случайно проходивший дьякон Анфим, страшно боявшийся сквозняку и за глаза называемый «сквозным ветром», но увидев, что в комнате неплотно закрыта форточка, не разузнавши в чем дело, ушел к себе.

Событие скоро приблизилось к развязке. Иона отнял у Копчика зайца, отрубил для него голову, а филей сварил. После однообразного рыбного стола заячье мясо показалось ему довольно вкусным. Но отказались попробовать лакомого блюда Ионины гости, несмотря на все его предложения.

— Не хотите, — мне больше останется, сказал Иона, но должно быть, его самого взяло сомнение в доброкачественности зайца, и вечером он скормил говядину монастырским собакам.

V.

Иона лег на свою постель и сказал отдыхавшему Кириллу:

— Кирилл, а ведь Копчик нас с тобою смекалистее!

— Хитрый зверь!

— Заяц-то, можно сказать матерой…

— Матерой…

— Да ты не спи, Кирилл… Ужо успеешь… Я с тобой: о деле говорить хочу.

— Ну.

— Хитрая бестия этот Копчик. Шел я от пекаря, гляжу, он — прыг на забор да и в лесок. Ведь это он снова охотиться… А сегодня мне наш садовник говорит, — в саду хори бегают. Поискал вчерась следа, смотрю, — ах волк-те заешь! — у самой курятни след… Выследил, — у лесной опушки кончается. Значит, тут и нора… Знаешь, что Кирилл: давай-ка мы с тобой хорей ловить!

Предприятие затрагивало весьма чувствительные струны души Кирилла и живо его заинтересовало.

— Как же мы с тобой, Иона, сделаемся?

Иона начал развивать свои планы. Дело не так

трудно, как кажется с первого взгляда, и для него, Ионы, оно даже не представляется новостью. Таким точно образом в Тихвинском монастыре, несколько лет назад, ему удалось словить пару хорьков. Славные были хорьки, да жаль, игумен прознал об его затее и изрек свое властное «не подобает».

— Так-то, Кирилл. Гляди, как я буду сооружать ловушку, и поучайся. Чтобы нам обидно не было, надо каждому сделать свою. Это штука не хитрая. И заколотим мы с тобой миляга, сребренники довольны…

На другой же день началось сооружение западни. Иона раздобыл топор, достал у садовника гвоздей и пилу и, отойдя в угол монастырского сада, чтобы не беспокоить стуком игумена, занялся сколачиванием ящика. Кирилл вникал в сущность постройки и помогал Ионе, когда нужно было придержать доску или выпрямить гвоздь.

Западня была очень незамысловатая. Из толстых дюймовых досок Иона сколачивал самый обыкновенный, несколько утолщавшийся к концу ящик. Передняя узкая стенка откидывалась кверху, как в обыкновенной мышеловке, и крепко захлопывалась, когда зверь, схватив мясо, спускал петлю, придерживавшую дверцу. Выбраться из ящика пойманный мог не иначе, как проделав дыру в стенке и, хотя Иона знал крепость хорьковых зубов, однако, надеялся, что в одну ночь хорек не прогрызет себе двери.

Ловушка не поражала изяществом, но зато могла бы удержать в себе не только хорька, но и маленького медведя. Для Кирилла устройство западни обошлось дешево: он достал на кухне ненужный ящик и приделал к нему дверь, следуя примеру благосмысленного Ионы.

Вечером Кирилл и Иона впряглись в небольшие монастырские сани, на каких перевозили дрова из сарая в кухню, и торжественно потащили в лес свои ловушки. По взаимному соглашению, их следовало поставить почти рядом, «чтобы никому обидно не было», на самой опушке леска, где зоркое око «старого воробья» усмотрело хорьковый след. Путешествие было недлинно, но ящики оказались довольно тяжелыми, и Иона уже на середине пути начал поминутно кряхтеть, охать и жаловаться на поясницу. Последний день шел снег, и ноги вязли в глубоких сугробах. Морозец давал себя чувствовать. У послушников зябли руки и горело лицо.

Вчерашний хорьковый след был совершенно занесен, и, должно быть, с того времени хорек еще не предпринимал новых путешествий. Отыскав небольшую полянку, Иона и Кирилл поставили ловушки, нацепили на проволоку не без труда добытые куски мяса и направились вспять.

— А ну-ка, Иона, садись в сани, я тебя малость провезу.

— Вот молодчина, что сдогадался. Подлинно, пора старым костям покой дать…

Не подозревая, что Кирилл находится в каком-то отрочески-игривом настроены, Иона чинно лег брюхом на сани, уцепился за передок и чмокнул языком, словно понукая лошадь. Кирилл отмахнул за уши длинные кудри, надел веревку, разбежался и шагов через тридцать на косогоре намеренно вывалил своего седока в сугроб. Старик ругался, как язычник, а Кирилл, заливаясь хохотом, добродушно стряхивал снег с его подрясника, приговаривая:

— Не сердись, старче праведный, — не ровен час, печенка лопнет!

VI.

Чуть свет, когда, по выражению Ионы, еще черти не выходили драться на кулачках, Кирилл вскочил с своей постели, одел ватный подрясник и нетерпеливым шагом направился в лесок. Он шел, непроизвольно ускоряя шаг, думая только об одном и вовсе не замечая, как свежий утренник пощипывал его уши. Вдруг да в его ловушке хорек, матерой и основательный! То-то преогорчится Иона и изумятся сослуживцы! И он начинал воображать себе западню, с закрывшеюся дверцей и торчащею кверху палкой, и следы крошечных лапок, отразившиеся на глубоком снегу подле ящика. Когда он подойдет к западне, хорек, вероятно, запищит… А, впрочем, Бог знает, может быть, хорьки и не пищат…

Но ожиданиям Кирилла не суждено было оправдаться. Западни пустовали, следов не было. Одиноко стояли редкие сосны, далеко тянулась белая и ровная снежная пелена. Уныло торчали поднятые дверцы. Жизнерадостное настроение ловца исчезло, сердце забилось ровно и покойно. На минуту в голове Кирилла мелькнула мальчишеская мысль: не прибежать ли домой впопыхах и не объявить ли Ионе, что в его ловушке добыча. Но уже не было охоты шутить, и, придя в монастырь, он сердито доложил Ионе, что зверь перехитрил их обоих.

Зато следующее утро принесло радостную весть охотникам. Когда на этот раз, так же рано, Кирилл посетил знакомую полянку, он, действительно, увидел закрывшуюся дверцу западни и на снегу следы маленьких лап. К сожалению, следы вели не к его ловушке, а исчезали как раз перед Иониным сооружением. Несмотря на это, бескорыстная радость охотника переполнила его сердце. Он подошел к ловушке и стукнул сапогом в стенку. В ящике что-то суетливо забегало и залаяло глухим, внутренним лаем.

Не было никакого сомнения в том, что хитроумный Иона перемудрил осторожного зверя, и в его ловушке сидел давно жданный и желанный гость. Кирилл засмеялся и, не в силах сдержать себя, побежал в монастырь.

Старый ловец просиял. У него заблестели глаза, рот растянулся в широкую улыбку, лоб разгладился, и лысина словно просветлела.

— Кириллушка, беги скорей на кухню, — спроси у повара мучной мешок и пойдем на ловитву. А я, кстати, захвачу новый кусок говядины. Мы с тобой этаким манером всех хорьков повыведем…

VII.

Иона был уже человек бывалый и выполнил дело поимки хорька с замечательным уменьем и без всякой помощи Кирилла. Слегка приоткрыв дверцу, он мастерски надел мешок на образовавшееся отверстие, и в тот самый момент, когда зверек скакнул в мешок, умело закрутил его отверстие.

— Теперь не уйдешь! — промолвил он и, к удивлению Кирилла, неожиданно размахнулся и ударил мешком об угол ящика. Кирилл ахнул… Хорек взвизгнул и в ту же минуту затих. Одним ударом вышиб Иона скудный дух из маленького тела.

— Ну, Кирилл, будем посмотреть… Ты чего ноздри-то распустил? — Иона захохотал и обнажил беззубый рот. — Иначе, миляга, нельзя с ихним братом, нельзя иначе. Так-то в Суздале, послушник хотел живого домой донести, а он ему так палец прокусил, что бедняга с месяц промаялся. А сам удрал. Ищи-свищи его. Поганое животное! — с отвращением добавил старый ловец.

Хорек был не из маленьких. Длинный и узкий, он словно размяк в один миг и сделался тряпкой. Глаза были закрыты, рот оскален, и из-под выдавшихся острых зубков, пенясь, струилась кровь.

— Жаль зверюшку! — расчувствовавшись, произнес Кирилл, боязливо дотронувшись до короткого пушистого хвоста и видя, как алая кровь обагрила ярко-белый девственный снег. Охота тотчас же потеряла в его глазах всю прелесть. «Коли мне попадет», подумал он, «я его бить не буду… В клетке стану держать»…

— Не дышит, поганыш, — заметил Иона. — Мало же надо ихнему брату.

Поимка добычи составила для монастыря целое событие. Послушники стеклись к Ионе взглянуть на пушного зверя, на ликующего Иону, на недоумевающего и озадаченного Копчика и разочарованного Кирилла.

— Это либо молодой медведь, либо старый голубь! — сострил колоссальный дьякон Гервасий, смотря через головы на зверка.

Иона наточил свой нож, искусно взрезал шкурку на животе и над ртом хорька и стянул ее, не порвав ни в одном месте. Не захотели есть хорькова мяса ни Копчик, ни собаки, и его труп, выкинутый за забор, долго лежал там, словно узкий и длинный кусок говядины.

Иона был целый день радостно настроен, поминутно рассматривал свою шкурку, натянутую на дощечку и с нетерпением ждал воскресенья, когда в монастырь придет большой его приятель, хромоногий лавочник Охрем, с которым можно будет переслать шкурку в город и продать в жидовских рядах.

Но Кирилл все еще был огорчен. Мягкое сердце его скорбело, и всякий раз, при мысли о хорьке, его воображению представлялись судорожно стиснутые зубы хоря и алые капельки крови, растопившие снег.

«Ежели ко мне попадет», думал он, «я его подержу и отпущу; то-то, шельмец, обрадуется!»

— Брось ты апельсинничать! — говорил ему Иона. — Ты гляди, какая шкурка-то… Погладь-ка!". Вот тут погладь!.. Теперь, брат, у их самый хороший мех.

И он с наслаждением гладил черную, натянутую на дощечку шкурку убитого зверка.

VIII.

Ловушки пустовали дня четыре. На пятый Иона выследил новый след и вместе с Кириллом перетащил западни на новое место. Кириллу надоело ходить на опушку, и он сидел в келье, читая «Добротолюбие», а Иона вечером пошел наведаться на новое место и — вернулся не с пустыми руками. В мешке лежал новый хорек. Теперь он был значительно поменьше, и по брюшку его проходила белая полоска. На этот раз в Кирилле заговорило чувство охотника. Завидно стало смотреть на Ионино счастье. Подозрительные мысли зашевелились в уме.

— И опять в твоей западне?

Иона опустил очи в половицу.

— Значит, в моей… Чудак-человек! Даже обидно, что спрашиваешь… Кабы в твоей было, я бы и трогать не стал. Это, брат, уж как кому пойдет…

Подозрения не улеглись в голове Кирилла. Как залезешь в Ионину душу? Может быть, она чиста, как кристалл; может быть, мутна, как гнилое болото. Вернее всего, взял «старый воробей» греха на душу и опорожнил чужой ящик.

Утром Кирилл сбегал к западне. Новой добычи не было, но зато проливался некоторый свет на прежнюю. След зверка шел не к Ионину ящику, а как раз к Кириллину, но около ловушек снег был намеренно или ненамеренно взрыт ногами Ионы, и подлог старика нельзя было считать доказанным. Кирилл взглянул на мясо в своей ловушке. Как будто и не прежнее мясо…

IX.

Бог взыскал Иону и, очевидно, за его праведность послал ему новую добычу. Прошло две недели, и у него была еще шкурка, на этот раз с рыжевато-белым брюшком, а неудачник Кирилл все еще пребывал в ожидании. Нет зверя в западне, и только вороньи следы подле ящика! Кирилл завидовал, а Иона после третьего хорька смотрел на своего приятеля совсем виноватым оком, и все чаще старался внушить ему ту мысль, что «это уж как кому пойдет».

Виноватая совесть Ионы подсказывала ему, что Кирилл догадывается и подозревает его. Он был почти прав: Кирилл не только подозревал его, но был убежден, что старший собрат безбожно надувал его в оба последние раза. Как ни тщательно старался Иона затоптать своими валенками следы около ловушки Кирилла, однако, в оба раза юнейший ловец усматривал предательский след лапки у самой своей ловушки. При поимке третьего хорька, мясо было несомненно переменено в его ящике.

— А, ей-ей, везет же тебе Иона! — не удержался Кирилл, глядя, как Иона холит шкурку третьего зверка.

— Ей-Богу, даже перед тобой совестно. Чего доброго, подумаешь, у тебя беру. Поди ж ты, самому в диковинку.

— Чай, ты этак много заработаешь?

— Еще бы!.. Жиды по восьми гривен за шкурку дают.

— И хоть бы на смех один ко мне забрел!

— Что делать, Кирилл. Ты не ропщи! Небось, помнишь, как в священной истории про Иакова повествуется. Скот-то они с Лаваном делили. Иаков говорит: пущай мои овцы будут черные, — и стали рожаться все черные… И наоборот… Опять возьмем Лию и Рахиль: у многочадной Лии десять сыновей уродилось, а у Рахили малоплодной едва-едва двое…

— Ну, тебе, брат, везет, как Иакову! — уже не скрывая иронии, проговорил Кирилл, поворачиваясь спиною к сконфуженному Ионе.

X.

Кирилл ясно замечал в себе сильное охлаждение симпатий к своему коварному другу и незаметно сближался с молодым послушником-канонархом, доброзрачным и сладкогласным Анатолием. С ним он стал делиться думами; с ним хаживал смотреть ловушку и высказывал ему подозрения относительно злокозненного Ионы. Для Анатолия также не было сомнения в лукавстве «старого воробья», и весь вопрос сводился только к тому, как вывести его на чистую воду. Кирилл шевелил мозгами, но не мог придумать надлежащего средства, зато отличавшийся женоподобною хитростью ум канонарха измыслил целый ряд остроумных обличений, и только резкость их удерживала Кирилла от их применения. Он ждал минуты, когда Иона сам себя выдаст, и с своей стороны хотел только подготовить для этого почву и затем свести все дело на безобидную шутку.

— А как ты, Кирилл, думаешь, — спросил однажды Анатолий у своего друга — похож Копчик на хоря?

— Хм! В темноте не распознаешь. А что?

— Тебе ничего не приходит в голову?

— Нет, а что?

— Посадить бы, знаешь, Копчика в твою ловушку. Иона его спялит и торжественно притащит в монастырь. То-то будет смеху!.. А уж он зарвался и теперь обязательно не утерпит, — выкрадет.

Кирилл захохотал, но в ту же минуту понял, что затея неосуществима. Ради нее пришлось бы неизбежно жертвовать котом; Иона должен был по своему обыкновению, хлопнуть мешок об угол ящика.

— Что верно, то верно!.. Что ж бы такое придумать?

— Кабы, знаешь, большую крысу…

— Крысу!..

Анатолий вскочил и хлопнул рукою об руку.

— Будет крыса!.. И хитер же ты!.. Меня перехитрил, а уж я на что сообразителен… Ну, будь благонадежен. У нас на кухне чуть не каждый день в мышеловку крысы попадают. На прошлой неделе сам видел! Во, братец, какие!..

И в азарте Анатолий отмерил такое пространство, в котором легко мог бы уместиться целый баран.

… Спустя неделю монастырский повар, по заранее сделанному заказу, доставил канонарху Анатолию славную рыжую крысу. Зверь нужен был ему для каких-то таинственных целей, и обо всем этом повар до времени должен был хранить молчание. Вечером пустая мышеловка была возвращена по принадлежности. Таинственный зверь исчез. Анатолий был нем, как рыба…

XI.

Иона устал за вечерней и, лежа на постели, вытягивал отекшие ноги. Не хотелось бы ему никуда выходить из теплой кельи.

— А что, Иона, — начал Кирилл. — Давно мы ловушек не смотрели.

— Со вчерашнего вечера.

— Надо бы сходить.

— Эх, Кирилл, охоты нет.

— Кому-нибудь идти надо. Ты не пойдешь, я сбегаю. Ну-ка, в самом деле, мы с Анатолием сходим.

Ионе не хотелось отпускать одних приятелей. Что за удовольствие пустить козлов в огород? Возьмут хорька из его западни, и — ничего не поделаешь.

— А-то давай я спроведаю! — согласился он. Не выходил сегодня, — что-то голова болит…

Кирилл не мог сдержать улыбки: все шло, как по маслу.

— Ну, ты — так ты. Тогда я не пойду. Мешок вон там на гвозде… Давай Бог успеха!..

Ионе невероятно везло. Когда, подрумяненный морозом, он пришел назад, в его мешке сидел четвертый хорь, правда, как и прежние, вынутый из ловушки Кирилла, но — кто мог теперь доказать это? Меры для уничтожения улик приняты им, как всегда. Видело его на месте преступления только звездное безлунное небо, — стало быть, опасаться нечего. Невелик хорек, ростом с большую крысу, но и за него щедрые жиды дадут полтину, коли не все шесть гривен. Небогатому человеку и то годится.

Войдя в монастырский коридор, Иона лицом к лицу встретился с Анатолием. Узнав, что у «старого воробья» опять добыча, канонарх побежал по кельям сзывать послушников в Ионину келью, и почти одновременно с хозяином к счастливому ловцу ввалился целый десяток сослуживцев.

— Нонче, братия, совсем плохонький, — говорил Иона, раскручивая мешок. — Дай Бог, чтоб три гривны дали. Эвокася какой!..

И ловец торжественно перед всеми положил на ярко-освещенный стол… околевшую крысу.

— Ну, брат, и хвост! — с хохотом воскликнул Анатолий, — таких пушистых ты еще не лавливал!

*  *  *

Плохо стало жить Ионе в монастыре. Всеобщая ирония отравила существование «старого воробья», переименованного теперь попросту в «крысолова». Всякий сослуживец, при встрече с ним, непременно заводил разговор о пушистом хвосте пойманного им в последний раз хорька и о той необычайной удаче, какая выпадает на долю некоторых смертных. Иона прожил недели две, но, видя, что травля продолжается, а репутация его уже навеки потеряна, собрался с духом и ушел в другой монастырь.

Некоторое время Кирилл ставил ловушку. Но зверь не шел. Должно быть, Иона унес с собою свое охотничье счастье.

---

Источник текста: Сборник «Черный Ворон». Санкт-Петербург, 1901.

Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.