В. В. Розанов
правитьИнтересное знакомство
правитьМожно ли скрыть истину, которую слышат сто тысяч ушей? И если каждый скажет только десяти человекам, то узнает миллион людей?
Бедный страус, спрятавший голову под крыло. Он видит только что «под крылом»: но на него смотрит вся пустыня.
Куда деваться, когда смотрят все, видят все? Молчать? Жалкое молчание. Вот уж поистине: «Я умираю при замкнутом рте»… как эти бедные телята на иудейских скотобойнях.
Месяца полтора назад председатель петербургского «Общества ориенталистов» был любезен — прислал мне приглашение на чтение в их обществе ученого доклада Э. Л. Беренса касательно географии военных передвижений Александра Македонского в азиатском Туркестане… Передвижения эти, подробное описание которых оставил нам историк Арриан, написавший обширную книгу «О походах Александра Великого», — многократно изданную и подробно комментированную немецкими филологами, — были переизучены на месте г. Беренсом, попавшим по делам русской дипломатической службы в китайскую часть Туркестана: и здесь-то он нашел все те тропы, те «маленькие путики», по каким пробирались македонские небольшие отряды и бытовую обстановку которых передает Арриан на основании бывших в его руках исторических документов. «Взяли с собой запасов на шесть дней, так как путь на шесть дней лишен всяких средств пропитания» (у Арриана). — «Ровно шесть дней и мне пришлось ехать по этой тропинке, не встретив никакой живности для еды, — говорил устно г. Беренс. — Самые расстояния между сторожевыми башенками, какими разметили эти дороги китайцы, имеют, к удивлению, не меру китайскую, а древнеперсидскую и поставлены, очевидно, на тех местах, где стояли персидские сторожевые башни. В населении китайском до сих пор сохранился обычай при встрече произносить исковерканное греческое слово „хайре“ (здравствуй), запомненное каким-то чудом туземцами и звук которого совершенно не родной им». И т. д. Доклад длился долго. Он, несомненно, совершенно перевертывает наши представления о линии движения Александра Македонского. Председатель общества, произнесший резюмирующую речь после доклада г. Беренса, сказал, что эти детали так убедительны, что против них трудно что-нибудь возразить. Счастливый случай привел европейского ученого посетить те самые места, совершенно дикие и куда никогда ученые не заезжали, по которым проходил великий завоеватель Востока, и исправить карту похода, данную нам поздним римским историком, который путался в деталях похода, не имея никакого живого представления о стране, и к тому же не знал туземных языков, почему, напр., и принимал туркестанское слово «река» — за название, за собственное имя реки, и потому начертал в своем труде реки совершенно фантастические.
Когда окончился доклад и немногие посетители его стали расходиться, я подошел к докладчику, Эдуарду Людвиговичу Беренсу, и рекомендовался. Сказав немного слов об интересе и убедительности доклада, я спросил его: серьезно ли он относится к своему письму, месяца три назад попавшему в мои руки и которое я вследствие разрешительной пометки на нем — «для на-печатания» — опубликовал в своей книге: «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови». «Тон мне говорил, что письмо — совершенно серьезно. Да ведь около этих тем и вообще недопустимо шутить. Это темы тягостные и страшные»… Так я сказал ему, предупреждая возможность шутки. — «О, нет! Конечно, это — серьезно!» — ответил он мне горячо, узнав, о каком письме идет речь. Тут подошло несколько членов «Общества ориенталистов», русских (Э. Л. Беренс — еврей), — дальнейший разговор происходил в их присутствии и с их соучастием. Я сказал: «Так что, если бы зашло дело вслух, то вы не откажетесь от письма своего?» — «О, ни в каком случае!! — смело ответил он. Когда дело идет о союзе с Иеговою, что значит смерть мальчика, смерть даже собственного сына?»… Я вздрогнул от этой страшной логики: в самом деле, — жертвуют же целыми армиями для завоевания новой провинции. А что значит клочок земли в сравнении с договором с Богом, с которого началась на земле вообще истинная религия?.. У меня голова кружилась; все горизонты закачались. Г. Беренс, темный брюнет, лет сорока, стоял передо мной, как древнее изваяние, признаюсь, — пугавшее меня. Первое в истории, первый случай во всемирной истории, что еврей — в летах возмужалости, не дряхлый, не мальчик, — еврей не темный, а во всеоружии науки и вместе с тем патетически преданный юдаизму, признает…
Но читайте самое письмо:
«Памяти Андрюши Ющинского.
М. г. Хотя я не православный, даже еврей по самому происхождению своему, — однако считаю долгом своей совести присоединиться к числу жертвователей на памятник над местом умучения хассидами Андрюши Ющинского в Киеве. Не он первый, не он последний. Поэтому желательно отречься от страстности и, наконец, попытаться с необходимым хладнокровием вникнуть в суть самого таинства причащения — единственного способа общения человека с Богом путем принесения Ему в жертву существа, подобного и Ему Самому, и себе, т. е. величайшего и самого святого из ритуалов. (Ничего общего с ритуальными убийствами наше причащение не имеет! — В.Р.) Ритуал этот существовал в древности повсеместно, на всем лице вселенной; ныне уже почти одни только иудеи еще остаются верными хранителями этой истории, — да и то, конечно, не все, а лишь одни потомки левитов, наследующие сокровеннейшие традиции истого служения Верховному Созидателю миров от Моисея и его предшественников, духовных вождей исчезнувших наций, цивилизаций и материков.
Интеллигентская чернь современности не поймет, конечно, всей возвышенности души тех, кто, подобно нашему праотцу Аврааму, в Киеве 12 марта 1911 года с сердцем, обливающимся кровью, отдавали Всевышнему жизнь того именно создания, которое для них самих было дорого наравне с собственным дитятею! Ведь те. кто пели гимн Творцу в те минуты, когда вместе с истекавшею кровью Андрюши испарялся к небесам чистый, непорочный дух его, — те люди всею душою и сами истекали скорбью: потому что задолго до принесения ими их великой жертвы они обязательно включить должны были ее в свое сердце; они безусловно любили бедного мальчика отнюдь не менее, чем единственного сына; не менее того, как любил Исаака сам Авраам: ибо лишь в этом единственном случае их жертва была совершенною и великое таинство — совершившимся. И, кто знает, не воссияет ли вскоре милосердная улыбка на лике Бога Израиля над избранным народом в награду за верное служение Ему, за соблюдение таинств путем Ему, Единому, угодным?
Слава мученику Андрюше! Слава мученикам из колена Леви! Слава и труженикам из явных и скрытых израильтян, которым с неимоверными трудами удалось не допустить до такого несчастия, как разорвание перед глазами непосвященной черни завесы Святая Святых истинной веры; слава Грузенбергу с соратниками!
И презрение черни всего мира, бесноватой, глупой, болтающей вздор о хассидах, о нормальном суде и земной справедливости с ее законами и беззаконием! Шоа-Изроэль! Нет Бога, кроме твоего Бога, и ты пророк Его.
Я был потрясен. Точно земля закачалась подо мною — «Ваш адрес?» — спросил я. Все оказалось так рационально: «Кирочная, дом 48. Телефон 242-25». Как в оперетке: когда мы стоим перед трагедией «от океана до океана», и миллионы грудей задрожат, когда «завеса Соломонова храма» наконец приподнимается…
Евреи-то прочитали уже три месяца назад в моей книге это письмо… И пали ниц, с немым: «Не видим». Письмо ученого историка-еврея, с патетическим, с восторженным признанием ритуальных убийств, а по существу -- жертвоприношений, как я и говорил печатно все время процесса Бейлиса, — это письмо не было процитировано и названо ни в одной газете, ни одним евреем-журналистом, хотя они исписали стопы бумаги, жалуясь на «кровавый навет»… Полное молчание, — в надежде, что «мы не увидим» и «никто не увидит». Но вот завтра увидят и послезавтра — и через неделю — весь свет.
И он увидит, радостный Ротшильд, принимавший Бейлиса в Палестине: увидит и устыдится, что теперь всем понятно, чему он тогда радовался.
И те евреи, между ними «ааронид» (т. е. происходящий из потомства Аарона), г. Гарт, автор русской патриотической книги: «Отчего зашаталась Россия?», и еще тот молоденький еврей, сотрудник «Русской Мысли», фамилию коего я забыл, — которые все посещали меня во время процесса Бейлиса, стараясь «разуверить»…
Но розановский нос далеко нюхает: все время я был убежден, и неколебимо, что это — «так». Что «за завесою» — именно Молох, требующий детской крови… И что речи тех евреев, приходивших ко мне, хладны и притворны, что они и сами — «знают тайну». Тайна эта теперь раскрыта. В кои-то веки нашелся серьезный патетический еврей, не «устыдившийся своего Иеговы» перед лицом людским, как они все, евреи, стыдятся и боятся показать миру лицо своего Бога.
Вот, смотрите: у нас, русских, — все нарисовано, изображено, показано миру. Отчего вы-то не рисуете? Отговариваются: «Боимся оскорбить: материал не хорош — бренное дерево, камень, краски». Но ведь и мы, почитая своего Христа, — не боимся Его «оскорбить» красками. Нет, причина у вас другая, не в этих отговорочках, а в ином: что испугался бы каждый, кто взглянул.
И везде у вас двоится язык, и везде вы уходите в тайну. В тайну, в тьму и отговорочки. Но теперь отговорочкам пришел конец.
Впервые опубликовано: Новое время. 1914. 4 мая. № 13700.