ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
правитьФЕЛЬЕТОНЫ
править1913
правитьИЗЪ УХАБА ВЪ УХАБЪ
правитьИтакъ, вотъ уже пять лѣтъ, какъ мы съ вами — свободные граждане свободнаго государства. Пять лѣтъ — большой промежутокъ; за это время можно было накопить большой опытъ и многому научиться. Сегодня, по случаю годовщины, полезно будетъ оглянуться назадъ и подвести итогъ: чему же мы, собственно, научились и какой опытъ накопили.
Въ дни свобода, среди прочей «научной» фразеологіи, которая тогда была въ большомъ іоду, часто употреблялась формула «реальное соотношеніе силъ». — Государственный строй есть политическое выраженіе реальнаго соотношенія силъ въ обществѣ, — поучали мы другъ друга. Но мы не всегда ясно представляли себѣ, что такое «сила» въ общественномъ смыслѣ. Одни говорили, что настоящая «сила» — это сила экономическая; другіе настаивали, что въ конечномъ итогѣ «сила» сводится просто въ физическому перевѣсу одной массы надъ другою. Меньше всего считались тогда съ третьимъ видомъ «силы» — съ силою нравственной. Невѣсомые факторы были тогда вообще въ загонѣ. Въ глубинѣ души многіе, быть можетъ, попрежнему вѣрили въ дѣйствительность этой силы, но вслухъ признаться стыдились.
А между тѣмъ — только этою неосязаемой силой и обладало, въ сущности и «въ конечномъ итогѣ», россійское освободительное движеніе. Въ смыслѣ физической мощи, въ смыслѣ шансовъ на перевѣсъ при серьезномъ физическомъ столкновеніи, рессурсы этого движенія, даже въ моментъ наивысшаго подъема, были ничтожны. На сторонѣ его былъ энтузіазмъ и голыя руки, на противной сторонѣ всѣ фокусы новѣйшей воинской техники — какая же тутъ физическая мощь? Съ мощью экономической дѣло тоже не обстояло такъ благополучно и такъ просто, какъ мы тогда увѣряли другъ друга; но если даже вѣрить въ эту мощь непреложно, то и тогда нельзя забывать, что для забастовокъ, для неплатежа налоговъ и для всѣхъ прочихъ способовъ расшатыванія казны необходима, прежде всего, большая жертвоспособность. Эти методы борьбы бьютъ по борцу куда больнѣе, чѣмъ по его противнику; особенно тяжело то, что они обязательно требуютъ выдержки, продолжительности — иначе они лишены смысла. Гораздо легче повести массы на штурмъ, чѣмъ заставить ихъ продержаться недѣлю въ атмосферѣ «пассивнаго сопротивленія». Послѣднее предполагаетъ невѣроятное моральное напряженіе и идеальную дисциплину, т. е. опять таки сводится къ вопросу о размѣрахъ нравственной мощи, какой обладаетъ движеніе. Конечно, можно спорить о томъ, мыслимо ли вообще одержать побѣду, не имѣя за душою почти ничего, кромѣ нравственной силы. Лично я полагаю, что да, что большая часть европейскихъ революцій служить тому доказательствомъ, а самое блестящее доказательство — 17 октября 1905 года: власть не была въ тотъ день ни побѣждена браунингами, ни разорена забастовкой, а просто сдалась подъ нравственнымъ давленіемъ грандіознаго единодушія. Но вдаваться въ этотъ споръ мы не станемъ, а вопросъ нужно поставить такъ: мыслимо, немыслимо ли побѣдить нравственной силой, но во всякомъ случаѣ эта сила была если не единственнымъ, то главнымъ орудіемъ освободительнаго движенія, а потому беречь ее надо было какъ зѣницу ока. Только съ этой точки зрѣнія и можно критиковать тѣ или иныя выступленія общественныхъ силъ въ періодъ 1905—1907 года. Цѣлесообразно было то, что укрѣпляло и склочивало нравственную силу массъ, нецѣлесообразно было то, что расшатывало эту силу, ослабляло скрѣпы, дезорганизовывало.
Что есть организація массъ? Въ данномъ случаѣ не надо понимать это слово въ грубомъ техническомъ смыслѣ, какъ нѣкое развѣтвленное сообщество съ комитетами и подкомитетами. Большія массы организованы, покуда у нихъ есть общій вождь, за которымъ онѣ идутъ.
Въ «Бѣсахъ» Достоевскаго одинъ крамольный человѣкъ мечтаетъ «пустить по Руси Ивана Царевича». Иванъ Царевичъ не долженъ быть обязательно личностью: эту роль съ успѣхомъ можетъ играть и коллективъ. Въ наши дни, когда, въ концѣ-концовъ, ни одного политическаго таланта не видать на поверхности, вообще рѣчь могла идти только о коллективномъ вождѣ. Для такого коллектива обстоятельства складывались очень благополучно, и жизнь ему сама уготовила благодарную почву. Послѣ 17 октября массы были упоены только что пережитымъ ощущеніемъ единодушія, видѣли въ манифестѣ реальный плодъ этого единодушія и ни о чемъ такъ не молились, какъ о томъ, чтобы кто-нибудь взялъ палку въ руки, объявилъ себя капраломъ и повелъ ихъ дальше. Онѣ даже были нетребовательны, и капральскій чинъ можно было получить безъ всякаго предварительнаго экзамена, захватнымъ правомъ. Экзаменъ долженъ былъ наступить только потомъ, послѣ вступленія вождя въ его должность. Тогда ему ввѣрялся въ руки драгоцѣнный сосудъ народнаго единодушія, и надо было сберечь этотъ сосудъ, не пролить оттуда ни капли, какъ можно дольше выдержать наблюдателя подъ впечатлѣніемъ, что мы всѣ заодно и у насъ есть вождь. И такъ какъ вся «организація» заключалась въ наличности вождя, то особенно свято надо было этому вождю хранить свой собственный авторитетъ. А авторитетъ вождя сохраняется прежде всего тѣмъ, чтобы не требовать отъ воиновъ неисполнимаго и не вводить ихъ въ соблазнъ неповиновенія. Вождь, поэтому, долженъ обладать огромнымъ тактомъ, чутьемъ реальности, долженъ твердо знать на-ощупь, что исполнимо и что неисполнимо. Когда этого таланта нѣтъ, Иванъ-Царевичъ быстро теряетъ свое обаяніе и масса разбредается кто въ лѣсъ, кто по дрова.
Послѣ 17 октября такъ оно и было. Одинъ за другимъ выступали вожди, привлекали и концентрировали на себѣ народную вѣру и сейчасъ же, словно бы врагъ ихъ нарочно толкалъ, сами себя роняли, сами подрывали свой авторитетъ — и всѣ, какъ нарочно, по одному и тому же методу: отдавая неисполнимые приказы. Ни одинъ изъ смѣнившихся Иванъ-Царевичей не оказался рожденнымъ для власти: у всѣхъ на высотѣ кружилась голова, всѣ пьянѣли и теряли мѣру реальности, всѣ преувеличивали свою власть и, призывая массу къ подвигамъ фактически невозможнымъ, пріучали ее къ неповиновенію и дезорганизаціи. А остальное додѣлала реакція…
Сейчасъ послѣ 17 октября вождемъ былъ, конечно, «пролетаріатъ». Слово это смутно и разно поднималось: для однихъ это былъ петербургскій совѣтъ рабочихъ депутатовъ, для другихъ старыя подпольныя партіи, но всѣ твердо и наизусть знали, что есть нѣкто коллективный, правящій освободительнымъ движеніемъ, воздавали этому существу самыя высокія почести и ничего такъ не желали, какъ повиноваться ему безропотно и идти, куда оно поведетъ. Надо было страшно дорожить этимъ настроеніемъ — особенно въ тотъ моментъ. Если вспомните, черезъ нѣсколько дней послѣ манифеста начались работы правительственной коммиссіи по пересмотру избирательнаго закона 6 августа. Въ самихъ «сферахъ» мысль о всеобщемъ голосованіи имѣла сторонниковъ, конечно, не за совѣсть, но за страхъ. Простѣйшій расчетъ требовалъ использовать это настроеніе, дать коммиссіи закончить свою «реформу» подъ давленіемъ этой напряженной атмосферы. Но оказалось, что этой простой вещи не знали или не вспомнили вожди пролетаріата. Съ помпой и трескомъ была провозглашена 2-я всероссійская забастовка и, конечно, сорвалась, потому что такія грандіозныя напряженія по два раза въ сезонъ не повторяются. Выстрѣлъ оказался холостымъ; легенда о великой власти «вождя» разсѣялась, и многіе, весьма многіе изъ тѣхъ, что сначала были очень перепуганы, оглянулись, переглянулись, вздохнули посвободнѣе и сказали другъ-другу: — ну, знаете, это, повидимому, все не такъ страшно. Моментально эта перемѣна настроенія отразилась на коммиссіи, перерабатывавшей избирательный законъ, и вмѣсто всеобщаго, равнаго и т. д. голосованія, или хоть чего-нибудь похожаго на это, мы получили приснопамятную избирательную систему, которая до з іюня 1907 г. справедливо считалась худшей на землѣ.
Но съ этого только начались старанія вождя — самого себя развѣнчать. Продолженіемъ было московское возстаніе. Если еще держалась легенда о физической мощи и если была въ этой легендѣ хоть какая-нибудь политическая цѣнность, то еще одной иллюзіей стало меньше. Испугавшіеся еще больше пріободрились; но гораздо важнѣе было то, что вѣрующіе разочаровались, и авторитетъ вождя пошелъ еще больше на убыль. Однако, вождямъ и это показалось недостаточнымъ. Съ непростительнымъ отсутствіемъ чутья, объектомъ для новой, рѣшительной и послѣдней пробы силъ были намѣчены выборы въ первую Думу. За подписями и печатями самыхъ популярныхъ революціонныхъ фирмъ появился призывъ о бойкотѣ выборовъ, адресованный во всѣмъ слоямъ и группамъ населенія. Населеніе отвѣтило на этотъ призывъ неожиданнымъ для такой малокультурной страны избирательнымъ усердіемъ: въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ до 97 проц. избирателей явилось на выборы, и это какъ разъ были такія мѣстности, которыя (напр., Вильна) считались главными цитаделями соціалъ-демократіи…
Къ этому времени общественное настроеніе было уже далеко не то, что полгода назадъ. Нѣсколько разочарованій, свалившихся на голову одно за другимъ, не прошли даромъ. Уже не было той свѣжей вѣры въ политическіе абсолюты, той способности къ энтузіазму. Но, все-таки, провалъ пролетарскаго руководительства никѣмъ еще не разсматривался, какъ провалъ всего движенія, и почва для новаго вождя еще имѣлась въ изобиліи. Люди еще кое во что вѣрили и хотѣли вѣрить. Банкротство пролетарской диктатуры совпало съ созывомъ первой Думы, и на сцену стала ярко выдвигаться буржуазная оппозиція. Она дѣйствительно обладала блестящими личными силами, эрудиціей, общественнымъ вѣсомъ, связями, наконецъ, давно популярными именами. Быстро, въ теченіе нѣсколькихъ недѣль сконцентрировались на ней остатки народныхъ надеждъ, и опять стало назрѣвать нѣчто похожее на единодушіе, ощущеніе присутствія моральнаго центра, то, что католическій обычай выражаетъ въ формулѣ: habemus pontificem! И какъ только стало ощутительнымъ это настроеніе, сейчасъ же началась и дословно повторилась та же исторія, что съ первымъ вождемъ. Новый Иванъ-Царевичъ тоже далъ себя опьянить ощущеніемъ власти, тоже утратилъ чутье реальныхъ возможностей и тоже пошелъ на «пробу силъ», не выждавъ времени, не сосчитавъ рессурсовъ. Первая Дума для всѣхъ насъ есть прекраснѣйшее изъ воспоминаній политической весны; но когда апологеты увѣряютъ, что она всегда была строжайше-лойяльна и держалась въ точныхъ рамкахъ «конституціи», то съ этимъ трудно вполнѣ согласиться. По «конституціи» Думѣ не полагалось ни посылать слѣдователей въ Бѣлостокъ, ни обращаться къ населенію съ воззваніями по аграрному вопросу. Все это можно было дѣлать только идя на открытый разрывъ, присваивая законодательному учрежденію то, что нѣмецкіе юристы называютъ Kompetenz-Kompetenz и что принадлежитъ только собраніямъ учредительнаго характера. А идти на разрывъ слѣдуетъ только тогда, когда есть математическая увѣренность въ томъ, что за тобою большая сила, что за тебя заступятся. Въ томъ-то и заключается геній вождя, чтобы знать, когда можно ссориться и когда нельзя. Первая Дума обнаружила много крупныхъ достоинствъ — только главнаго, что нужно для руководства массами, способности правильно подсчитать наличные рессурсы, у ея оппозиціоннаго большинства не оказалось… И когда ее разогнали, никто нигдѣ не шевельнулся. Этого было достаточно.
Но сама оппозиція нашла, что и этого недостаточно, и еще однимъ ловкимъ щелчкомъ окончательно сбила со своей головы ореолъ всенароднаго авторитета. Выборгское воззваніе можно высоко цѣнить съ точки зрѣнія гражданскаго мужества; но съ точки зрѣнія политической мудрости этотъ актъ, по своей вопіющей опрометчивости, можетъ стать рядомъ съ пролетарскими призывами къ бойкоту первой Думы. А можетъ быть — онъ ихъ даже оставляетъ далеко за собой. Ибо, въ концѣ-концовъ, бойкотъ выборовъ не связанъ ни съ какой опасностью, но неплатежъ налоговъ и невыдача рекрутъ, рекомендуемые выборгскимъ воззваніемъ, привели бы населеніе къ тяжелымъ экзекуціямъ. Выборгское воззваніе было призывомъ къ тяжкой, мучительной, опасной борьбѣ, которая должна была дорого, въ десятки тысячъ жизней, обойтись населенію. Такіе призывы можно бросать только навѣрняка. Крикнуть и остаться при одномъ эхо — значитъ срѣзаться, навѣки срѣзаться въ испытаніи на санъ вождя. Полный провалъ выборгскаго призыва окончательно доказалъ правительству, что прочнаго моральнаго авторитета въ странѣ уже нѣтъ, общество нравственно дезорганизовано, и можно хватать и искоренять поодиночкѣ. И, дѣйствительно, нравственная сила единодушія, дисциплина единаго авторитета, безъ которой немыслимо никакое боевое движеніе, съ этого момента были окончательно подорваны и расшатаны. Судьба выборгскаго воззванія въ конецъ уничтожила вѣру, и съ этого дня начинается ростъ политическаго пессимизма и равнодушія.
Во всѣхъ этихъ ошибкахъ было много нравственной красоты, многія изъ нихъ освящены печатью истиннаго героизма. Но, преклоняясь предъ самоотверженіемъ, надо же когда-нибудь ощупать и взвѣсить и его практическую цѣнность. Съ этой точки зрѣнія приходится констатировать, что путь между 17 октября 1905 года и 12 іюля 1906 былъ сплошнымъ и непрерывнымъ рядомъ грубѣйшихъ политическихъ ошибокъ, скачковъ изъ ухаба въ ухабъ, что послѣдовательно выдвигавшіеся на сцену руководящіе органы движенія оказались безусловно неспособными къ политическому руководительству, лишенными должнаго чутья мѣры, должнаго пониманія дѣйствительныхъ силъ, и каждый мало-мальски крупный актъ ихъ дѣятельности подрывалъ ихъ собственный авторитетъ и вносилъ дезорганизацію и деморализацію въ ряды освободительнаго движенія.
Возникаетъ вопросъ: многому ли мы съ тѣхъ поръ научились? Что-то не видно. Правда, на «пробу силъ» никто больше не отваживается. Но зато мы какъ будто ударились въ другую крайность: все, что на насъ сыплется, пріемлемъ и стараемся приспособиться. Конечно, ноту мы все тянемъ оппозиціонную, но зато тянемъ ее на какихъ угодно подмосткахъ, куда поставятъ. Благодаря этому стирается единственное, чѣмъ еще можетъ быть богата безсильная оппозиція: гордая непримиримость, право сказать: «по своему не могу, но по вашему не желаю». Ярко сказалось это на отношеніи къ третьей Думѣ. Венгерцы, когда считали, что ихъ не имѣютъ права звать въ вѣнскій парламентъ, въ теченіе 20 лѣтъ не шли ни на какія уступки, не послали въ Вѣну ни одного депутата и предпочли терпѣть всѣ прелести бюрократическаго режима, лишь бы не поступиться принципомъ. Ибо имъ лоно было, что тутъ одно изъ двухъ: или Венгріей нельзя управлять изъ Австріи и тогда имъ нечего дѣлать въ Вѣнѣ; или надо ѣхать въ Вѣну законодательствовать для Венгріи и тогда признать, что столица Венгріи — Вѣна. Приблизительно въ аналогичномъ положеніи оказалась россійская оппозиція послѣ акта 3 іюня 1907 года. Тутъ тоже получилось одно изъ двухъ: или въ Россіи есть конституція, и тогда актъ 3-го іюня не имѣетъ законной силы; или конституціи нѣтъ, и за властью остается право въ нужные моменты дѣйствовать помимо основныхъ законовъ. Кто не хотѣлъ признать послѣдняго права, тому не слѣдовало идти въ эту Думу; принять участіе въ третьихъ выборахъ значило признать это право, санкціонировать этотъ прецедентъ. Мы теперь не станемъ разбирать по существу, слѣдовало или не слѣдовало идти въ третью Думу; важно то, что главныя партіи оппозиціи рѣшили идти; даже соціалисты, которые, словно крыловская разборчивая невѣста, въ свое время не хотѣли удостоить даже первую Думу, ринулись въ избирательную борьбу; и, конечно, меньшимъ группамъ, національнымъ партіямъ и т. п. осталось только послѣдовать примѣру большинства. Но въ результатѣ не могло не получиться для борцовъ оппозиціи ложное положеніе: настаивать на томъ, что «у насъ есть конституція», когда ихъ собственное присутствіе въ этой Думѣ есть санкція противнаго утвержденія. Продолжая нашу параллель — въ такомъ точно положеніи оказались бы венгерцы, если бы они, засѣдая въ вѣнскомъ рейхстагѣ, нося званіе депутатовъ и участвуя въ законодательной работѣ, настаивали на томъ, что Венгрія, никакихъ законовъ изъ Вѣны не приметъ. Венгерцы на это не пошли. Такъ поступали одно время и чехи; такъ поступаетъ теперь на нашихъ глазахъ другой небольшой, но высоко-культурный народъ — финляндцы..
Мы не то. Мы доплелись до сегодняшняго дня, и вотъ, слава Богу, празднуемъ пятилѣтній юбилей. Никто изъ насъ ни во что не вѣритъ, никто ни на что не надѣется. Мечтать о новой «веснѣ» трудно — какъ-то не лѣзетъ въ голову, чтобы могъ дважды въ одно поколѣніе повториться тотъ наивный, юношескій энтузіазмъ, безъ котораго «весна» немыслима. Вспомните, вѣдь тогда мы еще не успѣли перессориться другъ съ другомъ, не знали другъ у друга изнанки, не видали еще, во что можетъ, съ теченіемъ времени выродиться самый звучный общественный лозунгъ. Теперь мы пережили цѣлый потопъ дрязгъ, они уже для насъ заслонили все остальное, всё главное и основное, и какъ насъ ни тормоши, а врядъ ли мы уже когда-нибудь бросимся въ объятія другъ другу. О внѣшнихъ условіяхъ, обо всемъ томъ комплексѣ постороннихъ явленій и событій, который сдѣлалъ возможнымъ наступленіе весны, и говорить нечего: эти вещи тоже два раза въ сезонъ не повторяются. Конечно, по мѣрѣ силъ надо тащиться дальше, двигать впередъ нашу хромую тѣлежку; и, все-таки, вѣру въ лучшее будущее никому не дано изъ себя выжить. Мы вѣримъ. Ибо это законъ природы: если зубъ гніетъ, то онъ рано или поздно, конечно, выкрошится. Но какъ бы до той поры не сгнило отъ него полъ-челюсти…