Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования
«Литературное наследство», том 86
М., «Наука», 1973
… Брат уже поступил в Училище1, как, я думаю, вы и видите по тому, что я пишу к вам от своего имени. В воскресенье надеюсь видеть его во всей амуниции. Не знаю, как-то он ознакомится с своими товарищами
Насчет наших писем не беспокойтесь; они целы и невредимы. На почту я их ношу сам, потому что пишу всегда не в узаконенное время! Я было и сам сперва насчет этого беспокоился, — но теперь совершенно покоен! Может быть, читают иногда на почте, что случается, но до этого нам дела нет! Пусть читают — ничего не вычитают…
Автограф. ИРЛИ, ф. 56, ед. хр. 382.
1 О своем поступлении в Инженерное училище сам Достоевский сообщил отцу 4 февраля 1838 г. («Письма», IV, стр. 234).
…Брата я нынче видел! Сегодня рожденье Михаила Павловича1 — и в Училище генерал2 делает бал! Они теперь, я думаю, подняли пыль до небес! Кондукторы3 с ним очень ласковы! Какой он молодец в своем мундире! Только скучает фронтом; ибо перед всяким офицером надобно вытягиваться!4 <…>
Как жаль! Мы лишаемся теперь на несколько месяцев нашего доброго, любезного поэта Ивана Николаевича Шидловского!5 Он едет в Харьков, чтоб отдохнуть от петербургской, дурацкой жизни, как вы сами, бывши здесь, ее назвали! <…>
Брат с будущею почтою будет писать к вам6…
Автограф. ИРЛИ, ф. 56, ед. хр. 382. — Отрывок напечатан в сб. «Достоевский и его время». Л., 1971, стр. 280.
1 Великий князь Михаил Павлович (1798—1849) — младший брат Николая I, начальник военно-учебных заведений.
2 Генерал-лейтенант Василий Львович Шарнгорст (1798—1873) — начальник Инженерного училища.
3 Кондукторами назывались воспитанники Инженерного училища.
4 Ср. письмо Достоевского к отцу, датированное 4 февраля («Письма», IV, стр. 234—236). Отклик М. А. Достоевского на эти строки см. в его письме к Михаилу, написанном 12 февраля (В. С. Нечаева. В семье и усадьбе Достоевских. М., 1939, стр. 118—119).
В письме (б.д.), относящемся к этому времени, Михаил Достоевский сообщал отцу: «В субботу и в воскресенье я видел брата! Ну, папинька! каким он стал молодцом в своем новом мундире! Я надеюсь также, ежели не на этой неделе, то на той непременно надеть мундир! <…> Брату все нужное будет куплено; он тысячу раз просит у вас прощения, что не мог написать к вам! потому что не успел! в будущем письме он напишет!» (Авт. ИРЛИ, ф. 56, ед. хр. 382).
5 Иван Николаевич Шидловский (1816—1872) — приятель Достоевского, «откровенная чистая душа» («Письма», I, стр. 56 и 463—464). Шидловскому посвящена брошюра М. П. Алексеева «Ранний друг Ф. М. Достоевского». Одесса, 1922. Братья Достоевские сильно преувеличивали творческие способности этого молодого человека, находившего, в свою очередь, крупный поэтический талант в М. М. Достоевском.
Из письма М. М. Достоевского к отцу (Ревель, конец января 1839 г.): «Вы изъявили желание, любезный папинька, читать мои стихотворные попытки! Итак, посылаю вам бедное блюдо из моей поэтической поварни! По своему содержанию, я знаю, оно будет вам по сердцу. Я не могу вспомнить покойной маминьки без сильного душевного движения! Летом я видел ее во сне: видел, будто она нарочно сошла с небес, чтоб только благословить меня, и это было причиною рождения моего стихотворения. Я посылал его брату; он читал его Шидловскому, и Ш<идловский> в восхищении от него; он так хвалит мой талант, что я, право, не знаю, достоин ли я всех похвал его. Я переслал уже ему стихотворений с десять; он пишет ко мне огромнейшие письма…» (Авт. ИРЛИ, ф. 56, ед. хр. 382). Об упоминаемом в этом письме стихотворении М. М. Достоевского «Видение матери» см. на стр. 325—327 настоящ. тома. 31 октября 1838 г. Достоевский писал брату: «В твоем стихотворенье: „Виденье матери“, я не понимаю, в какой странный абрис облек ты душу покойницы. — Этот замогильный характер не выполнен. Но зато стихи хороши, хотя в одном месте есть промах. — Не сердись за разбор» («Письма», I, стр. 51). См. также примеч. 4 к п. 5.
6 Михаил Достоевский сообщал отцу 17 февраля 1838 г.: «Брат к вам писал уж. Он мне сказывал, что вы боитесь, чтоб его не прикомандировали к какому-нибудь кадетскому корпусу? Этого никогда не может быть, будьте совершенно покойны!» И 28 февраля: «Брат очень доволен также своим Училищем. У них чудеснейшие учителя» (Авт. ИРЛИ, ф. 56, ед. хр. 382).
…Благодарю, много, много благодарю я вас за всё: и за деньги и за письмо, а особливо за известие (хотя и неполное) о брате!2 Вот уже более полгода, как я об нем ничего не знаю; это меня мучило — и я, как и вы, папинька, стал бог знает что придумывать о его молчании; даже — сказать ли вам эту глупость — стал прилежно читать приказы, думая найти его имя в списке или отживших или живущих, но как живущих?! Можете вообразить, каково мне было успокоивать вас, писать, что он здоров, и тому подобное, когда я сам знал об нем еще менее, нежели вы! Но скажите, ради бога, что это за причина, какая это была причина, заставившая его изломать перо свое для нас? Вот загадка! Слава богу, что я не любопытен, а то пришлось бы ломать голову до тех пор, пока хотя одна светлая отгадка вылетела бы из ее обломков! Как я рад, что наша маленькая драма развязалась по крайней мере хорошо, без катастроф!3 <…> Напишите, сделайте милость, брату, чтоб он писал ко мне; меня теперь все позабыли; один только я всех помню!4
Автограф. ИРЛИ, ф. 56, ед. хр. 382.
1 Через три месяца после вступления Михаила Достоевского в Петербургскую инженерную команду он был откомандирован в Ревельскую инженерную команду («Вопросы литературы», 1971, № 5, стр. 249; ср. сб. «Достоевский и его время», стр. 281).
2 Это письмо М. А. Достоевского к сыну неизвестно.
3 26 мая Михаил Достоевский писал отцу: «От брата я еще не получал писем: думаю, что они в лагерях и потому лишены удовольствия в переписке. Я сам не знаю, куда адресовать свои письма к нему. Я думаю, в Инженерное училище, оттуда есть сообщение с лагерями, следовательно передадут. Брата я также ссужал деньгами: на книги; с них брали также подписку за исповедь и за коньки! Это уж всегда бывает! Да и так ему иногда надобились деньги на мелочи» (Авт. ИРЛИ, ф. 56, ед. хр. 382).
4 27 мая в письме к Достоевскому его отец замечал о Михаиле: «Я его в нескольких письмах разбранил, что он, ведя переписку с Шидловским, об тебе писал глухо, что ты здоров и не имеешь никаких неприятностей, не имея сам о тебе ни малейшего сведения; но я на него и сам сердит, что он употребляет время на пустое, на стихокорпание» (В. С. Нечаева. В семье и усадьбе Достоевских, стр. 121—122).
… О брате Феде не беспокойтесь. Он мне писал то же самое, но это только одни его догадки1. Это больше зависит от экзамена, нежели от чертежей. Притом же, ежели б его и оставили еще на год в третьем классе, то это еще совсем не беда, а, может, было бы и к лучшему. Положим, что он пробудет лишний год кондуктором, но зато он может тогда выйти из училища первым и получить прямо поручика, а это не шутка! Поверьте мне: я очень хорошо знаю все их учреждения и обряды и потому наверно говорю вам, что многие, даже из моих знакомцев, сами просят, чтоб их не переводили, но их хитрость почти всегда угадывается. Что же касается до его выключки, то я, право, не знаю, чем побожиться вам, что этого никогда не может быть. Выключают тех, кто гадко ведет себя и кто сидит по четыре, по пять лет в одном классе! И то по благоусмотрению великого князя, который докладывает об этом государю. Выключить кондуктора — дело не совеем легкое, а тем более совсем невинно, ни за что, ни про что. Неужели вы полагаете, что там один только он худо чертит? Поверьте, что там гораздо более половины таких, которые не только чертить, но и учиться не умеют! <…>
Шидловский пишет ко мне часто и огромнейшие, умные письма. Он меня все так же любит: несравненный человек!..2
Посланный мною вам каталог содержал необходимые мне книги, чтоб приготовиться к экзамену3 <…> Конечно, лучше всего адресоваться к Шидловскому; я напишу к нему об этом, он, посоветовавшись с братом, наверно обделает все как нельзя лучше, притом же многие книгопродавцы ему знакомы4…
Автограф. ЦГАЛИ, ф. 212, оп. 1, ед. хр. 126.
1 В недошедших до нас письмах к отцу и брату Достоевский высказывал предположение, что его могут оставить на второй год. Предположение это вскоре оправдалось (см. «Письма», IV, стр. 446).
2 Одно из писем Шидловского к Михаилу Достоевскому сохранилось. См. п. 7.
3 Этот «каталог», составленный Михаилом Достоевским, находится среди его писем к отцу (ЛВ, ф. 93.II.4.27). В нем перечислено десять учебников и указаны цены на них, общей суммой в 132 р.
4 16 декабря 1838 г. Михаил Достоевский сообщал отцу: «Брат так долго молчит, невзирая на все мои воззвания, что я уже перестал сам писать к нему. Он, верно, еще не испытал грусти, когда не получаешь ниоткуда писем!» (Авт. ИРЛИ, ф. 56, ед. хр. 382).
Прости меня, милая сестра моя, что я так долго заставлял тебя удивляться моему молчанию! <…> Я нахожусь теперь в совершенном неведении наших обстоятельств. Что делается у нас в деревне, выбраны ли у нас опекуны, нет ли каких-нибудь препятствий?1 — Я ничего, о всем этом ничего не знаю. Если б я мог поехать сам в деревню, то наверно все бы устроил, — или, по крайней мере, вывел бы себя из этого мучительного незнания. Время идет, вот уже четвертый месяц, как скончался папинька, — а еще ничего не устроено. У нас, я думаю, ужаснейший беспорядок; староста не знает, к кому относиться в делах своих; все запечатано: Григорий2 писал ко мне, что ему даже не позволили выколотить папинькины шубы и он боится, чтоб в них не завелась моль. Дворовые люди гуляют, между тем как они могли бы быть отпущены по паспорту и приносить оброк; в нашем теперешнем положении и это было бы значительною помощию. Притом же, кто будет опекуном нашим? Чужой! Что ему за дело до нас?! Боюсь, сестра, боюсь, чтоб крохи, собранные покойником, не разлетелись вместе с его кончиной.
Мне все советуют ехать. Я и сам знаю, что это необходимо, но как я поеду? с чем я поеду? где возьму я денег на мою поездку? Между тем, из каширского суда получил я бумагу, в коей вызывают меня в деревню. Ей-богу, я не знаю, что мне делать? Брат мне также пишет, чтоб я немедленно ехал!3 Ах, Варинька, ты не поверишь, какую нужду терпит он теперь. Два месяца не писал он ко мне ни слова, не имея денег на почту… Наше положение ужасно… Мы не знаем, к кому адресоваться, к кому относиться с нашими просьбами! Если б не помощь дядиньки4 — я бы и сам не знал, что мне делать. По крайней мере я расплатился теперь с долгами и потому покоен, хоть и сам терплю нужды. Ох, папинька, папинька! Сколько мы потеряли в тебе!..
Автограф. ЛБ, ф.93.II.4.25. Дата уточняется по содержанию: отец Достоевского был убит своими крепостными в начале июня 1839 г. («Жизнь и труды Достоевского», стр. 33),
Варвара Михайловна Достоевская (в замужестве Каренина, 1822—1893) — сестра Достоевского. «Я ее люблю; она славная сестра и чудесный человек», — писал о ней Достоевский в 1880 г. («Письма», IV, стр. 214).
1 Летом 1839 г. опекуном семьи Достоевских был назначен каширский исправник Н. П. Елагин. «Став опекуном имения, он занялся прилежным его обкрадыванием и в полтора года нанес много вреда наследникам», — отмечает В. С. Нечаева, высказывая предположение, что это опекунство могло быть «формой взятки за утаенное убийство» М. А. Достоевского («В семье и усадьбе Достоевских», стр. 60—61).
2 Григорий Васильев — дворовый Достоевских, прототип Григория Васильевича (слуги Федора Карамазова). Упоминаемое письмо его к М. М. Достоевскому неизвестно.
3 См. письмо Достоевского к брату, датированное 16 августа 1839 г. («Письма», И, стр. 549—551).
4 Александр Алексеевич Куманин (1792—1863) — муж тетки Достоевского. Он вскоре стал опекуном братьев и сестер Достоевских.
… В прошлом письме моем я писал тебе о моем намерении выйти в местные инженеры1. Этому, видно, не быть. Порядочный нагоняй от брата выгнал эту блажь из головы моей, и я опять завален книгами, занимаюсь и днем и ночью. Что-то будет, но в августе я еду в Петербург и надеюсь выдержать этот страшный, огромный экзамен2…
Автограф. ИРЛИ, ф. 56, ед. хр. 401.
1 Это письмо неизвестно, так же, как упоминаемое ниже письмо Достоевского.
2 М. М. Достоевский приехал в Петербург в конце 1840 г., чтобы держать экзамен на чин прапорщика полевых инженеров. Произведен в офицеры в январе 1841 г. См. «Биография…», стр. 41.
…Из письма вашего я с крайним удивлением узнал о том, что орат Федор подал в отставку. Вам, может быть, покажется странным, что я ничего не знал об этом. Но это так. Не стану скрывать, что знал о его проекте оставить службу, но не знал, что нынешний же год приведет его в исполнение1. В прежних письмах своих к нему, еще весною, я просил его подождать годик-другой, пока он крепче не утвердится на новом своем поприще. И потому вы можете представить себе все мое удивление, когда спустя почту после вашего я получаю от него письмо, в котором он уведомляет меня, что вот уже четыре месяца как он подал в отставку2. Причин мне не пишет никаких. Вам он писал об откомандировке. Если точно это побудило его к тому, то я готов с ним согласиться, что ему нечего было делать, как подавать в отставку3. Он не может покинуть Петербурга, не разорвав всех связей, которые сулят ему в будущем широкую дорогу славы и богатства. Он желает вполне предаться литературе; до сих пор он работал только для денег, т. е. переводил для журналов («Отечественные записки», «Репертуар»), за что ему очень хорошо платили4. Я ему много пророчу в будущем. Это человек с сильным, самостоятельным талантом, с глубокою эрудицией. Прочитав почти всех классиков Европы, я, по крайней мере, могу составить себе мнение об хорошем и дурном, Я читал, с восхищением читал его драмы. Нынешней зимою они явятся на петербургской сцене5. Развивающийся талант должен учиться, и потому Петербурга ему нельзя и не должно оставлять; в нем одном в России он только и может образоваться. Ему предстоит теперь трудное дело — проложить себе дорогу, завоевать имя. Он пожертвовал всем своему таланту, и талант — я знаю, я уверен — его не обманет. Дай бог, чтоб он только не пал, чтоб он только вынес первые удары, а там… кто может знать, что будет впереди?
Он хочет во что бы то ни стало продать нам свою часть. Согласитесь сами, что отдает он нам ее за бесценок. Даже совестно покупать у него за эту цену: просит он единовременно 500 рублей серебром и потом по 10 рублей серебром в месяц. Но вы ему и без того в год перешлете эти 500 рублей, стало быть, почти он продает капитал за годовой доход. Ваша правда, судейским порядком слишком затруднительно кончить это дело, но нельзя ли домашним, семейным образом? Он дает подписку, что отказывается от своей части; вы пошлете ему деньги, а потом через год, через два, даже, пожалуй, через пять лет, мы привели бы это все в порядок. Брат так честен, что ему можно и без расписки дать эти деньги. Я за него, если хотите, в качестве второго опекуна, — ручаюсь6.
Подумайте-ка, Петр Андреевич. И вам бы было гораздо приятнее, избавившись разом от хлопот. Рублей 500 серебром можно бы было как-нибудь призанять. Уплачивать мы бы стали из его же части доходов. Я очень бы рад был, если б все это к общему нашему удовольствию могло уладиться. Брату деньги нужны дозарезу. У него есть еще несколько долгов, которые требуют немедленной уплаты. Вы его приведете в отчаяние отказом7…
Автограф. ИРЛИ, ф. 56, ед. хр. 405. Это письмо так же, как п. 12, 13 и 24, опубл. А. З. Писцовой в «Вестнике Ленингр. ун-та», 1972, № 2, вып. 1, стр. 152—157, когда настоящ. том уже находился в производстве.
Петр Андреевич Каренин (1796—1850) — чиновник, муж Варвары Михайловны, опекун Достоевских.
1 В одном из писем, относящихся к апрелю 1844 г., Достоевский писал брату: «Служба надоедает. Служба надоела, как картофель <…> Приеду на 2 недели в сентябре, когда выйду в отставку» («Письма», IV, стр. 71).
2 Это письмо Достоевского остается неизвестным. Прошение об отставке он подал в середине августа («Жизнь и труды Достоевского», стр. 39).
3 В нескольких письмах, адресованных П. А. Каренину, Достоевский по-разному объяснял причины своей отставки. В первом из них, от 20-х чисел августа, он писал: «Меня назначили в командировку на крепость. Должен я был около 1200 руб., должен был наделать про запас платья, должен был жить в дороге, может быть на пути в Оренбург или Севастополь или даже подальше куда-нибудь, да, наконец, иметь средства обзавестись кой-чем на месте…» («Письма», IV, стр. 247). 30 сентября он писал брату: «Подал я в отставку оттого, что подал, т. е. клянусь тебе, не мог служить более. Жизни не рад, как отнимают лучшее время даром <…> Зачем терять хорошие годы? А наконец главное: меня хотели командировать — ну скажи, пожалуйста, что бы я стал делать без Петербурга? Куда бы я годился? — Ты меня хорошо понимаешь?» («Письма», I, стр. 72—73).
4 Переводы Достоевского, помещавшиеся в «Отечественных записках» и «Репертуаре русского и пантеоне всех европейских театров», полностью не выявлены. Во втором из этих журналов был напечатан его перевод «Евгении Гранде» Бальзака (1844, № 6 и 7). В апреле Достоевский сообщал брату: «Перевожу Жорж Занд и беру 25 руб. асе. с листа печатного» («Письма», I, стр. 71). Речь идет о романе «Последняя Альбини».
5 Драмы Достоевского до нас не дошли. 16 февраля 1841 г., накануне отъезда Михаила Михайловича из Петербурга в Ревель, Достоевский прочел у него на прощальном вечере отрывки из двух своих драм — «Мария Стюарт» и «Борис Годунов» («Биография…», стр. 41). О них ли говорится в публикуемом письме, — неясно. Во всяком случае, сообщение о предстоящей постановке в Петербурге пьес Достоевского сильно преувеличено. Цель этого сообщения совершенно очевидна: Михаил Михайлович хотел убедить Каренина в прочности литературного положения брата. 30 сентября Достоевский писал Михаилу Михайловичу: «Ты говоришь, спасение мое — драма. Да ведь постановка требует времени. Плата также» («Письма», I, стр. 73).
В открытом письме к издателю «Нового времени» А. С. Суворину, датированном 5 февраля 1881 г., младший брат Достоевского Андрей отмечал: «Еще в 1842 г., то есть гораздо ранее „Бедных людей“, брат мой написал драму „Борис Годунов“. Автограф лежал часто у него на столе, и я — грешный человек — тайком от брата нередко зачитывался с юношеским восторгом этим произведением. Впоследствии, уже в очень недавнее время, кажется в 1875 г., я, в разговорах с братом, покаялся ему, что знал о существовании его „Бориса Годунова“ и читал эту драму. На вопрос мой: „Сохранилась ли, брат, эта рукопись?“, он ответил только, махнув рукой: „Ну, полно! Это… это детские глупости!“ Оценять достоинство означенной драмы, конечно, я не буду <…> Талант брата сказывался уже и в нем. Может быть, каким-либо чудом эта рукопись и сохранилась между бумагами, отобранными от брата при арестовании его в 1849 г.» («Новое время», 1881, № 1778, 8 февраля).
6 В двадцатых числах августа 1844 г. Достоевский писал П. А. Каренину: «Так как я хочу, чтобы никто не смел говорить, что я разоряю все семейство наше, то я теперь говорю, в последний раз, по моей собственной воле, по моему собственному желанию сделать так, чтобы всем было хорошо, что я отказываюсь от всего участка моего (приносящего до 1000 руб. дохода) за 1000 руб. серебром, из которых половина должна быть выплачена разом, а остальные — на сроки…» («Письма», IV, стр. 248).
7 См. след. письма.
…Сейчас получил я из Петербурга от брата Федора письмо, которое привело меня в крайнее беспокойство1. Не теряя почты, спешу поделиться с вами, любезный брат, этим беспокойством — доля не совсем приятная, но необходимая, потому что касается общего нашего родственника, нашего дорогого брата, с которым я, кроме из родства, связан еще неразрывною дружбою. Он подал, как вы уже знаете, в отставку. Но это меня не много беспокоит; человек с его дарованиями без хлеба не останется. Он избрал для себя новую, лучшую дорогу, и так как два дела делать вдруг нельзя, он вполне предался тому, к которому чувствовал более склонности. Вы, любезный брат, не зная лично брата Федора, вероятно судите об его поступке как о малодушном капризе ребенка, который с бухты-барахты, не спросясь рассудка, решился на дело, могущее иметь влияние на целую жизнь2. Я, зная хорошо брата, зная его как человека с правилами, как человека опытного — не улыбайтесь, ради бога, это так, — я скорее готов видеть в его поступке необыкновенную силу души и характера, великое самопожертвование новому призванию. Разве он не предвидел, каким неприятностям, каким лишениям он отдает себя в добычу, по крайней мере на первое время? Поверьте, любезный брат, он все это предвидел, на все приготовился и все-таки сделал этот шаг, потому что следовал своему убеждению. Он до того боялся всех наших демонстраций и представлений, что даже мне, лучшему своему другу, сказал об этом уже тогда, когда дело было давно сделано и пособить уже не было никакой возможности. Но еще раз повторяю вам — не это беспокоит меня. Потому что если он даже займется одними переводами для журналов, то будет иметь тысяч до восьми в год. Ему теперь хотя платят по 25 р. за лист, а полтора листа он очень легко переведет в день. Кроме того, он кончил прекрасный роман и две драмы, которые, уверяю вас, удивительны. Это все принесет ему хоть небольшие деньги, но все-таки принесет, а что всего важнее — сделает его известным3. Поверьте, любезный брат Петр Андреевич, он будет богаче всех нас. Мы будем еще им гордиться. Но вот что беспокоит меня: это его настоящее положение. Он должен 1500 р. ассигнациями4. Ясно, что, если, выйдя в отставку, он не заплатит этого долга, его засадят в долговую тюрьму. Чтоб избежать этого неприятного путешествия, он хочет сделать с нами сделку, уступить нам свою часть. Условия вам уже известны. Выгоднее этого для нас ничего не может быть. 500 рублей серебром не так уже огромные деньги, чтоб их и достать было нельзя. Можно занять, а уплачивать из его же части. Таким образом не с большим в год долг бы этот уплатился, и все бы остались довольны. Судебным порядком дела этого, вы говорите, решить покуда нельзя. Но семейным всегда можно. Одно только и есть затруднение: если, получа эти деньги, брат все-таки будет иметь еще притязания на свою долю. Но в этом я вам, как угодно, письменно, форменно, ручаюсь, что этого никогда не будет. Любезный мой Петр Андреевич! Вы ведь и без того ему в год перешлете почти столько же. Требования его самые умеренные. Притом же ни вы, ни я и никто не имеет права запретить ему этого; он совершеннолетний, он сам знает, что делает; если б он вздумал подарить нам свою часть, отказаться от доходов, кто в свете имеет право удержать его от этого?
Видя эту беду неминучую, которая ему угрожает, я решился еще раз поговорить с вами, любезный брат, об этом. Другим способом ему помочь нельзя. Он просит у нас только своего. Отказать ему мы не вправе. Притом же, выведенный из терпенья, ну как он отдаст своим кредиторам свою часть, чтоб только расплатиться с долгами? А это можно. Кредиторы, верно, не захотят терять и сами станут хлопотать об этом. Отставка его выходит к 15 октябрю. К этому времени ему необходимо нужны деньги. Как бы и я вам был благодарен, любезный брат, если <бы> вы как-нибудь все это уладили. Мне ужасно подумать, что он будет сидеть в тюрьме <…>
Брат Федор вам готов дать Акт, свидетельство или подписку, все, что угодно, что он торжественно отказывается от своей части; я же, с своей стороны, какое угодно вам поручительство5…
Автограф. ИРЛИ, ф. 56, ед. хр. 405.
1 Письмо Достоевского, датированное 30 сентября 1844 г. («Письма», I, стр. 72—74).
2 См. письмо Карепина к Достоевскому (без даты) в ответ на его просьбу выслать тысячу рублей взамен полного отказа от своей доли в наследстве родителей («Письма», IV, стр. 449—450). Упрекая своего шурина в «заносчивости и грубости», в чрезмерности требований и неуважении к памяти родителей, Карепин писал: «Вы едва почувствовали на плечах эполеты, довольно часто в письмах своих упоминали два слова: наследство и свои долги; я молчал, относя это к фантазии юношеской…» В заключение он рекомендовал Достоевскому оставить «излишнюю мечтательность» и приняться за усердную службу.
3 См. предыдущее письмо.
4 Достоевский конфиденциально сообщил брату, что долгов у него только на 800 рублей: «Я написал домой, что долгов у меня 1500 р., зная их привычку присылать 1/3 чего просишь» ("Письма, I, стр. 73).
5 Дать это денежное поручительство за себя настойчиво просил брата сам Достоевский.
Представить себе не можете, любезный брат Петр Андреевич, как я обрадовался, узнав из письма вашего1, что вы, наконец, порешили с братом Федором. Этой суммой он удовлетворит, по крайней мере, минутным нуждам и проживет целый год — а это много значит в его положении. В этот год судьба его может значительно измениться. Что ни говорите, любезный брат, а я слепо верю в его необыкновенное дарование и уверен, что на избранном им поприще рано или поздно он составит себе славное имя. Правда, я совершенно согласен с вами, что все это можно бы сделать иначе, не вдруг, осторожнее, рассудительнее. Но и то сказать, все зависит от того, с какой точки зрения станешь смотреть на предмет: с одной стороны, брат может показаться человеком ветреным, нерассудительным… не спорю; с другой — человеком с сильною душою и энергическим характером.
Впрочем, любезный брат, в случае, если бы он ошибался, он во всякое время будет принят опять в инженеры; хоть завтра, пожалуй, подавай просьбу — не откажут. Вот по статской службе — это дело десятое. Там надо искать места, которого не скоро приищешь. Итак, будем лучше надеяться, что бог его не оставит и все устроит к лучшему. Брат отставлен поручиком.
Вы сердитесь на него, любезный брат, за невежливое письмо его, но, поверьте, он и сам теперь в этом раскаивается. Послушайте, что он пишет: «… нужно заметить тебе, любезный брат, что последнее письмо мое в Москву было немножко слишком желчно, даже грубо. Но я был ввергнут во всевозможные бедствия, я страдал в полном смысле слова, я был без малейшей надежды — немудрено, что физические и нравственные мучения заставили меня писать желчную, резкую правду…»
«Итак, я со всеми рассорился. Дядюшка, вероятно, считает меня неблагодарным извергом, а зять с сестрою — чудовищем. Меня это очень мучает. Но со временем я надеюсь помириться со всеми. Из родных остался мне ты один. Остальные все, даже дети, вооружены против меня. Им, вероятно, говорят, что я мот, забулдыга, лентяй, не берите дурного примера, вот пример — и тому подобное. Эта мысль мне ужасно тяжела. Но бог видит, что у меня такая овечья доброта, что я, кажется, ни сбоку, ни спереди не похож на изверга и на чудовище неблагодарности. Со временем, брат, подождем. Теперь я отделен от вас от всех со стороны всего общего; остались те путы, которые покрепче всего, что ни есть на свете, и движимого и недвижимого. А что я ни сделаю из своей судьбы — какое кому дело? Я даже считаю благородным этот риск, этот неблагоразумный риск перемены состояния, риск целой жизни — на шаткую надежду. Может быть, я ошибаюсь? А если не ошибаюсь?..
Итак, бог с ними! Пусть говорят, что хотят, пусть подождут. Я пойду по трудной дороге!..»2
Из этого уж вы можете видеть, любезный брат, что он не злой человек; о, он очень, очень добр. Жаль, что вы не знаете его лично — вы переменили бы свое мнение. В январе выходит в свет его роман3. Он замечателен оригинальностью — вещь превосходная!
Из письма вашего, любезный Петр Андреевич, я понял, что деньги на выдачу брату вы употребили свои собственные. Примите за это мою наиглубочайшую благодарность …
Автограф. ИРЛИ, ф. 56, ед. хр. 405.
1 Это письмо Каренина к М. М. Достоевскому неизвестно.
2 Цитируемое письмо Достоевского до нас не дошло. Это придает письму М. М. Достоевского особую ценность.
3 «Бедные люди» вышли (в сильно переработанном виде) только 15 января 1846 г. — в «Петербургском сборнике» Некрасова.
…Теперь еще приятная новость. Брат Федор с января месяца служит рядовым в 7-м линейном батальоне, в Семипалатинске. Нам дозволено с ним переписываться, и мы довольно часто меняемся письмами1. Я помогаю ему сколько могу, потому что сам ты знаешь, как я люблю его. Он всегда спрашивает о тебе, и ты сделал бы доброе дело, если б написал к нему, адресуя в Семипалатинск, рядовому 7-го линейного батальона такому-то. Это совершенно дозволено. Он писал к сестре Вариньке, но не знаю, отвечала ли она, хотя я, переслав его письмо к ней, и просил ее об этом2.
Не хочешь ли быть в складчине и тоже изредка помогать ему?..3
Автограф. ИРЛИ, ф. 56, ед. хр. 82.
1 См. «Письма», I, стр. 132—141, 144—147.
2 Это письмо Достоевского неизвестно.
3 Ответ А. М. Достоевского до нас не дошел. «Я, не откладывая в долгий ящик, написал первое письмо к брату Федору Михайловичу и отправил его 14 сентября», — писал он впоследствии («Воспоминания Андрея Михайловича Достоевского», стр. 245).
В. М. Карепина сообщала в это время А. М. Достоевскому (письмо без даты): «Вместе с твоим письмом пишу к брату Федору Михайловичу. Верно, тебе самому захочется написать ему, то прилагаю его адрес: в Семипалатинск, в 7-й батальон, Отдельного Сибирского корпуса рядовому такому-то…» (ф. 56, ед. хр. 82).
Браните меня, дорогой Степан Иванович, браните больше: вполне заслужил, хотя и существуют некоторые облегчительные обстоятельства в вине моей перед вами. О них-то я и поговорю с вами, потому что говорить о них — значит не только оправдываться, что было бы глупо, а рассказать вам, как жил и что делал все это время ваш покорнейший слуга. Письмо ваше несказанно меня обрадовало, хоть и получено было мною в смутное для меня время. Я каждый день тогда ждал приезда брата из Сибири в Тверь1. И точно, на другой или третий день я получил известие об его прибытии2. Нездоровье продержало меня целую неделю в постели, между тем как я всеми помыслами души моей порывался к брату. Наконец я отправился в Тверь и, вместе с поездкою в Москву, прожил там две недели3. Можете представить себе, как все эти ожидания, опасения, свидания, неустроившаяся жизнь и дела брата поглотили меня. В это же время я должен был, сейчас же по приезде в Петербург, хлопотать о помещении братнина романа4. Все это до того заняло меня, до того поглотило меня, что я, признаюсь откровенно, совершенно забыл о письме вашем <…> Одно уж переселение брата из Твери в Петербург5 и хлопоты, сопровождавшие его, могло отнять у меня не только память, но и самую охоту заниматься чем-нибудь не касающимся брата. Вы поймете это, потому что знаете, как я люблю его. Но теперь, слава богу, все устроилось, а письмо Александры Филипповны, напомнив нам о вас, заставляет меня сейчас же приступить к приятной беседе с вами, Степан Иванович. Сам же я в потере, что не сделал этого раньше. Еще раз простите.
Итак, мы опять теперь, после долгих лет разлуки, соединились с братом. Это превосходнейший человек во всех отношениях. Талант его вы знаете, знаете отчасти его мягкую душу из его сочинений, но не знаете вполне всей доброты, всего ума, всей обворожительности разговора этого человека. Само собою разумеется, что мы видимся чуть не каждый день. Не удивляйтесь, что я так много говорю вам о нем. Приезд его и свидание с ним, повторяю, есть величайшее событие в моей жизни, и я еще до сих пор не пережил его <…>
Дело идет к масленице. У нас порядочные морозы. Милюков6 сделался редактором критического отдела журнала «Светоч». Это будет хороший журнал. Будете встречать знакомые имена7…
Автограф. ИРЛИ, ф. 56, ед. хр. 401.
Личность адресата — иногороднего корреспондента М. М. Достоевского — установить не удалось. Письмо, на которое отвечает М. М. Достоевский, до нас не дошло.
1 Достоевский выехал из Семипалатинска в Тверь 2 июля 1859 г. и прибыл туда около 19 августа («Жизнь и труды Достоевского», стр. 92).
2 Письмо Достоевского к брату о прибытии в Тверь остается неизвестным. Его следующие письма (24 и 25 августа) см.: «Письма», II, стр. 599—602 и I, стр. 250—251.
3 М. М. Достоевский приехал в Тверь 28 августа («Жизнь и труды Достоевского», стр. 93).
Старый друг Достоевского врач С. Д. Яновский впоследствии вспоминал в письме к А. Г. Достоевской: «В Твери он жил в том же доме, где жил и Пушкин, занимал хороших три комнаты; я видел всю обстановку, пил у него чай <…> В Петербурге мы все бывали у него тотчас по приезде его; были на его новоселье: тут были Аполлон Николаевич <Майков>, Александр Петрович <Милюков>, брат Михаил Михайлович с семейством, много других, а также и Спешнев, в тот только день приехавший в Петербург<…> Наконец, я виделся почти каждый день с Федором Михайловичем, когда он после смерти брата и уже вдовцом, приезжал в Москву…» (Авт. ЛБ, ф. 93.11.10.26. — Письмо от 2/14 марта 1884 г.)
4 О переговорах М. М. Достоевского с редакторами «Современника» и «Отечественных записок» — Некрасовым и А. А. Краевским по поводу публикации романа «Село Степанчиково и его обитатели» — см.: в сб. «Ф. М. Достоевский. Материалы и исследования». Л., 1935, стр. 512—534.
5 Достоевский переехал в Петербург в середине декабря 1859 г. («Жизнь и труды Достоевского», стр. 100).
6 О приятеле Достоевского Александре Петровиче Милюкове см. на стр. 288.
7 «Светоч» — «учено-литературный» ежемесячный журнал, издававшийся Д. И. Калиновским в 1860—1862 гг. Среди его сотрудников были М. М. Достоевский, печатавший на страницах «Светоча» свои стихотворные переводы, А. А. Григорьев, Вс. В. Крестовский, Н. Н. Страхов и другие литераторы из кружка Достоевского. Сам Достоевский в «Светоче», по-видимому, не участвовал. См. «Лит. наследство», т. 83, стр. 160; Г. М. Фридлендер. У истоков почвенничества (Ф. М. Достоевский и журнал «Светоч»). — «Известия АН СССР. Серия литературы и языка», 1971, № 5, стр. 400—410.
Брат был у меня вчера весьма поздно, и потому только нынче утром могу уведомить вас, добрейший Николай Николаевич, что, по зрелом обсуждении, мы боимся напечатать Маколея1. Ради бога, не примите этого обстоятельства за что-нибудь другое. Вы знаете, какое уважение мы оба с братом питаем к вам, и потому <будьте> на этот счет покойны2…
Автограф. ЦГАЛИ, ф. 1159, оп. 2, ед. хр. 5.
1 Вероятно, не дошедшая до нас статья Страхова об известном английском историке Томасе Бабингтоне Маколее (1800—1859), в связи с выходом в свет его собрания сочинений (Лондон, 1860) или же перевод его статьи.
2 Среди бумаг Страхова сохранилась следующая его записка, адресованная М. М. Достоевскому и относящаяся к периоду издания «Времени» (или первого года «Эпохи»):
«Кажется, Михаил Михайлович, придется вам выходить без моей статьи. Веселаго сам не знает, чего ему хочется и чего он боится. Завтра он хотел показать статью председателю. Посмотрим. По-моему, лучше не печатать. Пропадай они совсем к чёрту! Ваш Н. Страхов» (Авт. ЦНБ АН УССР. I. 5239а). Феодосии Федорович Веселаго (1817—1895) — член совета Главного управления печати.
Вы страдали по «Времени», а я всю неделю по вас. Очень нужно было вас видеть; во-первых, потому, что необходимо было учинить окончательный расчет; во-вторых, чтоб поговорить о следующей книге, а в-третьих, просто потому, что я всегда счастлив и рад, когда вас вижу у себя. Прислать книги сейчас не могу, потому что завтра праздник и люди мои гуляют — просто некого послать. Завезу вам экземпляр завтра к брату, где с вами надеюсь увидеться, и передам его вам1…
Автограф ЦГАЛИ, ф. 1159, оп. 2, ед. хр. 5.
1 В своих воспоминаниях Страхов отмечал, что в период издания «Времени» он встречался с Достоевским почти ежедневно — то в редакции журнала, то у писателя дома, то у себя («Биография…», стр. 224—225).
Спешу уведомить вас, добрейший Николай Николаевич, что нынче я получил письмо от брата. Он все еще в Париже и 15 числа нашего стиля оттуда выезжает. Писать к нему он просит во Флоренцию, poste restante, где он будет к 1 августа или в первых числах. Стало быть в двадцатых июля — он в Женеве1. Он очень жалеет, что вы не отвечали ему на письмо его, и потому он не знает даже, уехали ли вы за границу или нет2. Если не встретитесь с ним в Женеве, напишите к нему во Флоренцию и назначьте отель, в котором остановитесь 3.
Все по-старому у нас. Новостей никаких.
Как бы я желал, чтоб вы встретились с братом!
Автограф. ЦГАЛИ, ф. 1159, оп. 2, ед. хр. 5.
1 Это письмо Достоевского к брату остается неизвестным. Публикуемый отрывок дает возможность частично восстановить содержание утраченного письма.
2 Письмо Достоевского к Страхову (26 июня/8 июля 1862 г.) из Парижа («Письма», I, стр. 309—312).
3 Страхов писал Достоевскому 10 июля 1862 г. (письмо это не попало в публикацию писем Страхова в сб. «Шестидесятые годы». М. —Л., 1940, стр. 259—280):
«Вы писали мне: „20, 21 или 22-го я в Женеве“. Ну и я буду в Женеве. Я выезжаю — увы! — 14-го июля! Сегодня 10-е; если до отъезда не будет от вас известий, то я постараюсь догнать вас в Женеве. Не захвачу--буду гоняться за вами, а догнавши уж не отстану, не отделаетесь.
Вот и всё! А затем мог бы посвятить страницы три на нетерпение видеть вас, страницы три на здешнюю мерзость — и пр. Но скоро, скоро — обо всем переговорим! Я до сих пор ничего не писал для журнала; не знаю, что со мной сделалось — какой-то перелом. Зато обещаю себе и вам усердно работать осенью. Дайте только установиться, не зовите меня рыхлым… А впрочем, нет! Браните, браните сильнее, милейший мой Федор Михайлович!
Был я в Москве.
Приехал сюда А. Григорьев. В одно из первых свиданий, заговорив о „Мертвом доме“, он выразился так: „В настоящее время у нас два великих писателя, Островский и Достоевский…“
Начались „Мысли без концов“, но, несмотря на желание Михаила Михайловича, я не решился их печатать —
И много, много, и всего
Пересказать во мне нет силы…» (Авт. ЛБ, ф. 93.II.9.19).
См. в Приложении к настоящ. публикации статью Страхова о его идейных спорах с Достоевским во время пребывания во Флоренции.