Р. С. Ф. С. Р. править
МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ РУССКОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО ДВИЖЕНИЯ править
Т. II править
РУССКИЙ РЕВОЛЮЦИОННЫЙ АРХИВ/БЕРЛИН править
ИЗ АРХИВА П. Б. АКСЕЛЬРОДА править
1881—1896 править
ИЗ ПЕРЕПИСКИ С. М. КРАВЧИНСКОГО править
Сохранившиеся в архиве П. Аксельрода письма С. Кравчинского (относящиеся к трем различным моментам в 1882 г., 1886—1889 г. и 1892 г.) дают ценный материал для характеристики этого выдающегося революционера и, в особенности, для выяснения его отношения к чернопередельческой группе и, позже, к группе «Освобождение Труда».
Окончив в 1871 г. артиллерийскую школу, С. Кравчинский в 1872 г. вступил в кружок «чайковцев». В 1874 г. принял участие в «хождении в народ», был арестован, но бежал и снова отдался революционной работе. В 1875 г. ему пришлось эмигрировать в Швейцарию, и здесь впервые встретился с ним П. Аксельрод, который так рассказывает о свой встрече с С. Кравчинским:
«Вскоре после меня в Женеву приехал Кравчинский, которого я знал уже по рассказам Клеменца. Кравчинский сразу завоевал мои симпатии. Это был человек не только весьма талантливый, но и активный, сильный и смелый — „не ведающий страха“, по характеристике Клеменца, — одна из наиболее ярких фигур среди русских революционеров. Он оказался одним из самых блестящих представителей всего русского революционного движения 70-х годов» («Пережитое и передуманное», кн. 1-ая, стр. 142).
Как П. Аксельрод, так и С. Кравчинский были в это время правоверными бакунистами. Вскоре П. Аксельрод вернулся в Россию, а С. Кравчинский отправился в Герцеговину, чтобы принять участие в происходившем там восстании славян против турок. Оттуда он поехал в Италию, и здесь участвовал в предпринятой горстью революционеров-бакунистов (Коста, Малатеста, Каффиеро и др.) попытке произвести восстание в Беневенто. Попытка окончилась неудачей и арестом заговорщиков. Освободившись по амнистии из итальянской тюрьмы, С. Кравчинский вернулся в 1878 г. в Женеву.
Здесь, вместе с приехавшим еще раньше из России П. Аксельродом и др. бакунистами, С. Кравчинский работал некоторое время в газете «Община». Летом 1878 г. он выехал в Россию, вступил здесь в Центральный Комитет только что сложившегося Общества «Земля и Воля» и стал редактором органа Общества. 4 августа он выполнил террористический акт над шефом жандармов Мезенцевым, которого Общество «Земля и Воля» приговорило к смерти за введение жестокого режима для политических в тюрьмах и за отягчение приговоров, вынесенных судом революционерам по известному «делу 193». Кравчинский, среди бела дня, на Михайловской площади в Петербурге заколол кинжалом Мезенцева. После этого товарищи заставили его уехать заграницу, и он уже до смерти не возвращался в Россию. Заграницей С. Кравчинскому пришлось прожить бурные годы народовольчества В некрологе, посвященном ему в венской «Arbeiter-Zeitung», П. Аксельрод писал:
«Глубокой осенью 1878 г. Кравчинский вернулся в Женеву. Стало быть, как раз пред тем временем, когда Центральный Комитет партии [„Земля и Воля“] стал готовиться к своим смелым и величественным атакам на правительство. Горькая ирония для человека, бывшего одним из первых людей, толкнувших наше движение на путь „дел“ и так к ним стремившихся! Несомненно, для такой яркой, героической натуры было необыкновенно мучительно издали, в качестве спокойного наблюдателя, следить за исполинской борьбой „Народной Воли“. Положение вынуждало его посвятить свои силы исключительно литературной деятельности».
В 1882 г. С. Кравчинский переехал из Швейцарии в Италию. Здесь он выпустил (за подписью «Степняк») свою известную книгу «Подпольная Россия». Эту книгу С. Кравчинский написал на итальянском языке, который изучил в 1877 г., сидя в тюрьме по делу о Беневентском восстании. Книга имела огромный успех и в короткое время была переведена на многие европейские языки. Этой книгой открывается ряд работ С. Кравчинского, посвященных ознакомлению западноевропейского общественного мнения с революционным движением в России.
В середине 80-х годов С. Кравчинский переехал в Лондон. Здесь он организовал «Общество друзей русской свободы», основал ежемесячный журнал «Free Russia» («Свободная Россия»), выходивший и после его смерти, до 1900 г. Ближайшим его товарищем в этой работе был приехавший в Лондон вскоре после основания журнала Феликс Волховской. Их общими усилиями был создан и «Фонд вольной русской прессы».
По натуре своей, С. Кравчинский не был человеком партии. Он был рыцарем-бойцом, с пытливым, независимым, вечно ищущим но не склонным к теоретическому углублению умом, с неукротимой жаждой борьбы, личного подвига, самопожертвования. Он умер от несчастного случая, попав под поезд городской железной дороги.
Оставшиеся труды С. Кравчинского отмечены не только большим художественным талантом, но и отблеском исключительно яркой личности.
Здесь мы печатаем, вместе с 5 письмами С. Кравчинского к П. Аксельроду и одним письмом П. Аксельрода, два письма С. Кравчинского к В. И. Засулич, сохранившиеся в архиве П. Аксельрода.
1. С. М. Кравчинский — П. Б. Аксельроду править
Прежде всего, должен, конечно, извиниться за свое вмешательство. Впрочем, если к моему великому огорчению я опоздал, то ты, может быть, и не знаешь, в чем дело. Поэтому должен объясниться. Только сегодня получил я от Др[агоманова] письмо, в котором он, между прочим, уведомляет меня о том, что «на днях» должен появиться в «Вольном Слове» твой «мотивированный выход»[ii]. Факт этот я считаю до такой степени губительным, не только вредным, что я тот час же послал Др[агоманову] телеграмму (на которую я извел последние деньги, почему и посылаю не франкированное письмо) — чтобы он задержал печат[ание] протеста, и что всю ответственность за это [я] принимаю на себя. — Такой поступок я счел возможным сделать, конечно, вследствие личных наших отношений. Необходимым же я его считаю по мотивам совершенно общего свойства, ничего с личными нашими делами не имеющим.
Прочитай мой ответ Комитету[iii], и ты поймешь, почему в видах наших общих интересов я счел себя обязанным так поступить.
Здесь я хочу только высказать тебе, почему ты обязан взять назад свой протест.
(Мне ужасно неловко аргументировать на основании письма, пока ты его не прочел. Ну, да все равно. Прочтешь письмо (к Ком[итету]) и снова прочитаешь мое письмо к тебе; теперь читай дальше).
Дело в том, что своими нападками на тебя в передовице и письме[iv] Комитет, по-моему, посягнул на свободу мысли и притом выразил стремление окружить себя папской непогрешимостью, и т. п. — одним словом, обнаруживаются самые скверные тенденции, которые в дальнейшем своем развитии должны принести величайший вред партии. Праву свободной мысли и своб[одной] критики я придаю такое важное значение, что думаю, что от них зависит в знач[ительной] степени будущность партии. Это я развиваю подробно в своем письме. Здесь же скажу, что это право составляет единственный оплот тому ужасному развитию централизма, кот[орый] уже начался и который в России, при склонности все доводить до крайности, может достигнуть чудовищных размеров, просто погубить все живое. Ты человек образованный и понимаешь это, — свобода критики и мысли единственный оплот против этой крайности. Во всяком случае, единственное, что мы, заграничн[ые], можем противупоставлять ей и отстаивать и должны отстаивать до последних сил.
Своим письмом я стараюсь сделать все, что только возможно, чтобы помирить их с этим, по крайней мере, приготовить их к этому, т. е. к тому, что мы будем ее отстаивать. Очень может быть, что мое письмо окажет некоторое действие. Но может статься, что и нет. Во всяком случае, не на уговаривании самих противников известного учения в его справедливости должна основываться борьба за него, а на практическом сопротивлении. Чтобы отстоять право свободной критики и своб[одной] мысли, мы должны свободно критиковать их, не взирая ни на какое их неудовольствие и «отлучение» даже от партии, если на то пошло. — Если мы при первом их окрике будем только прощения просить, то какие же мы после этого бойцы? Это срам один. — Понятно также, что если мы хотим отстоять свободу слова и мысли, то мы должны добиваться ее вполне, целиком, без всякого цензурного предостережения и т. п. Мы должны требовать и защищать свободу всякой мысли и всякой критики. Раз мы допустим дисциплинарные взыскания в виде протестов, отлучений и т. п. за «непочтительность» отзывов, за «резкость» осуждений, — хотя в высшей степени, мы тем самым авторизируем подобные же вещи и за самые низшие.
Перехожу специально к Драгомановской статье[v].
Три дня тому назад я в первый раз прочел ее, и знаешь, что сделал? — Я написал тотчас же письмо Др[агоманову], в котором, упоминая, конечно, что с тем то и с тем не согласен, говорю, что пишу, чтобы поблагодарить его от души за статью, крепко пожать ему за нее руку. Когда будешь в Женеве, зайди к нему и можешь прочесть это письмо. И теперь, именно теперь больше, чем когда-нибудь, я готов повторить эти слова. Есть в ней несогласия. Но неужели ты не чувствовал, читая ее, сколько в ней жгучей, беспощадной правды! Неужели ты не чувствовал, что она внушена не личным раздражением, не желанием уронить кого-нибудь, а горячей любовью к известным идеям, которые и мы сами признаем, жаждой блага той самой партии, на которую он нападает. Разве не правда то, что он насчет централизма говорит? А ведь это центр тяжести его статьи. Эта правда выражена резко и сурово. Но ведь даже цари прощают, за правду, за желание добра им, грубости.
Вы (или ты — не знаю) хотите, стало быть, чтобы Комитету[vi] ничего не смели сказать, кроме дифирамбов. Ну так чему же удивляетесь потом, если этот же Комитет Вас же будет третировать так, как тебя в своем письме. — Это дорожка очень гладкая: если за несогласие и за критику размеров можно «обидеться» и задать человеку встрепку (по мере сил обидевшегося, конечно), то Комитет может также строго отнестись и к мелкому погрешению, как твое, заключающееся, в сущности, только в том, что ты похвалил его, да не с той стороны. Это уж дело меры. Принцип абсолютно один и тот же. Только отвергнув самый принцип и заменив встрепку возражением, можно гарантировать себя самого от встрясок. Вы же отбиваетесь от Комитета за щелчки, тебе нанесенные[vii], и сами тоже делаете относительно Драгоманова.
Знаю, конечно, что ты Комит[ету] ничего, кроме сладостей, не преподносил, а Др[агоманов] поднес очень горькую пилюлю. Но как ты, так и Др[агоманов] пользов[ались] правом высказывать мысли, взгляды, воззрения. Вы находите Драгомановские взгляды вредными для партии. Ну что ж вам мешает их опровергать. А то ведь и А[лександр] III скажет, что он находит взгляды соц[иалистов] вредными, и потому находит нужным рты зажимать мерами, у него в распоряжении находящимися. Свобода слова именно и заключается в том, чтоб неприятные вещи для господствующих воззрений можно было говорить.
Очень тороплюсь и пишу бессвязно. Но это не беда. Ты поймешь. Поэтому резюмирую:
Ввиду страшно быстро развивающегося централизма необходимо употреб[ить] все силы на сохранение и защиту своб[оды] мысли и критики.
Эта обязанность лежит на нас, заграничных, п[отому] ч[то] мы имеем в своем распоряжении и свободные станки, которых не имеют русские, а также перья и досуг для писания и для подготовки себя к писанию более основательному, чем русские. Другими словами, мы обладаем мыслью и орудиями ее выражения.
Защита своб[оды] мысли возможна лишь действительным практиковавшим ее.
Она действительна только тогда, когда самые крайние проявления имеют право гражданства.
Нападая на последние, мы сами отрицаем для самих себя право критики умеренной.
Поэтому, мы, самым положением своим поставленные в необход[имость] защищ[ать] это последнее убежище свободы и равенства и единств[енный] оплот против централизма, должны всеми силами защищать друг друга, когда дело касается этого права, и не допускать в области чистой мысли ничего, кроме возражений.
Ты своим «протестом» повредил самым жестоким образом и этому делу защиты своб[оды] мысли и нам всем.
Поэтому, если еще не поздно, ты обязан поправить дело, взять назад свой протест и послать вместо него возражение Драгоманову и снова начать там работать, как ни в чем не бывало. Последнее — логическое последствие твоего отказа от протеста. Знаю, что это неприятно твоему самолюбию, и уверяю тебя, что теперь-то я вовсе не хлопочу о твоих хлебных делах. Это необходимо п[отому], ч[то] иначе ты, значит, только переменил форму протеста. Протестовал выходом, а не заявлением. Но факт протеста против мысли и мнения остается. И этот факт — говорю без преувеличения — должен отразиться самым скверным образом на деле именно потому, что его сделал ты, ими же изруганный и оскорбленный так, что, скажу тебе откровенно, решительно не понимаю, как ты мог им письменно отвечать[viii]. Я бы лично отвечал печатью на статью, либо вовсе не отвечал, п[отому] ч[то] на письмо отвечать нельзя было.
Пойми, что таким Huldigung [извинениями] они должны развратиться в конец и укрепиться в своем браминском самообоготворении. Можно восхищаться ими и преклоняться даже перед их подвигами, и я это делаю от всей души. Но требовать, чтобы про них не смели дурно думать или, если не думать, то говорить, ведь это не товарищеское восхищение, а какое то верноподданничество, какой-то разврат мысли, что-то отвратительное до последней степени, будучи перенесено в революционный мир. Не хочу сказать, что теперь и у тебя это так. Но утверждаю, и ты сам должен согласиться с этим, что это ведет к этому.
Поэтому, ты обязан написать в редакцию «Вольного Слова», что раздумал, посоветовался с товарищами и решил, что для твоей же партии выгоднее вместо протеста представить возражения. Поэтому просишь не печатать протеста и пришлешь им возражение, и от того, напечатают ли они его или нет, зависит [для] тебя возможность продолжать сотрудничество.
Вот, что ты должен сделать, и при том как можно скорее, п[отому] ч[то] я задержал телеграммой печат[ание] его лишь на неделю.
Если ты не согласен со мной, то попрошу тебя, во избеж[ание] недоумения, написать Драгом[анову], что ты остаешься при намерении протестовать[ix].
Но только тогда ты должен помнить, что как бы тебя потом они ни изругали, ты можешь только повторять: Tu l’as voulu, Georges Dandin, tu l’as voulu![x].
Ну, а пока обнимаю тебя и ужасно буду жалеть, если окажется, что бучу я поднял понапрасну, и что уже поздно. К сожалению, только третьего дня, говорю, прочел Драгомановскую статью.
Прошу тебя, голубчик, мое письмо к Комитету по прочтении немедленно отправить Вере и Ж[еньке] через Жоржа[xi], п[отому] ч[то] за ними что-то следят, так, м[ожет] б[ыть], они уже уехали[xii]. Хорошо бы заказным. Отправь им также, пожалуйста, и это письмо. Оно очень бестолково написано, но мне некогда писать другого, а нужно же им выяснить.
Мне отвечай по след[ующему] адресу:
Сбоку на конверте per Sig. Greig.
Поцелуй от меня Надю[xiii].
2. С. M. Кравчинский — П. Б. Аксельроду править
Тысячу раз прошу извинения за свое долгое неотвечание. Да и теперь я не отвечаю, а так, на ходу, хочу бросить два слова. Мне хотелось ответить тебе пространно и обстоятельно, но тут как раз телеграммой получил от Станюковича[xiv] (из «Дела») чрезвычайно спешный заказ. Так как у меня всегда срочные работы накопляются именно к первым числам месяца, то от совокупности получилось то, что абсолютно дохнуть некогда — тем более, что и книжка[xv], чтоб ее нелегкая побрала, тоже корректировалась эти же дни. Ну вот, я и не мог ответить ни тебе, ни кларанским философам[xvi], от которых получил «коллективное» письмо, писанное Верой и «презлое», как она сама его Анке[xvii] характеризует, хотя по-моему оно совсем ничего себе: письмо, как письмо. Только очень уж «сурьезное». Все, конечно, за мою Драгомановскую ересь.
Я абсолютно остаюсь при всех своих прежних воззрениях и разовью это подробно, как только освобожусь немного[xviii]. Теперь хочу только сказать тебе, что с твоей мотивировкой прекращения работы в «В[ольном] С [лове]» совершенно согласен. Я, признаться, подумал в первую минуту, что ты хотел середину выбрать по русской пословице: грех пополам. Каюсь. Раз тебе вообще неприятно и раньше было, конечно, хорошо сделал!
Никогда мне и в голову не приходило обвинять тебя в том, будто ты хотел загладить свою вину пред нрвлц [народовольцами]. Я говорил только, что это будет иметь такой вид, — что совсем другое дело. Вероятно, второпях я плохо выразился.
В заключение радуюсь не меньше твоего, что мы совершенно сошлись по вопросу о централизме. Из-за этого еще много копий сломать нам придется.
Ну, до свидания. Уже третий час, а завтра вставать в 6 часов. Прощай. Пиши.
Пинхус, читал ли ты брошюру Черкезова? Если нет, прочти непременно. Там в конце есть место, где он делает темные намеки на мошенническое сокрытие и снятие копии с коллект[ивного] письма, посланного тобою из Питера (программа «3[емли] и В[оли]» и т. д.[xix])
Вопрос в том, посылал ли ты это только одним чернопередельцам и Жуков[скому][xx] или тоже и Драгоманову. Если последнее, как думаю, то он имел полное право снять для памяти и копию (о котор[ой] сам же он сообщил черноп[ередельцам] и котор[ую] тотчас же отдал, чего, если письмо было предн[азначено] для прочтения и ему, имел право не делать). Если это так, то ты обязан, как честный человек, опровергнуть такое гнусное обвинение, хотя бы оно относилось к твоему злейшему врагу, и ты один это можешь сделать, п[отому] ч[то] ты же и посылал всю эту «мегиле» [послание] и знаешь, кому что предназначалось[xxi].
Ну, до след[ующего] раза. Целую Надю.
3. С. M. Кравчинский — П. Б. Аксельроду править
Получил от Веры клочок твоего письма[xxii]. Ты напрасно не написал мне прямо: в тысячу раз проще и скорее. Ведь у тебя есть же мой адрес. Если потерял, то повторяю: All Egregio Sig. Emilio Quadrio, Via Maravigli 10 (per Sig. Greig), Milano. Это адрес мой постоянный. Так напиши же, пожалуйста, немедленно, так как из отрезанного клочка я не все понял или, лучше, оч[ень] мало, почти ничего не понял:
1) Кто этот Бернштейн[xxiii]: сам ли издатель или только издателеискатель?
2) Если он сам издатель, то сколько он может заплатить за издание, п[отому] ч[то] даром я ни за что не издамся — и не могу, п[отому] ч[то] книжка[xxiv] стоила мне 2,5 — 3 месяцев труда, а получил за нее всего 300 фр. от Тревеса да 200 от Пунгала[xxv]. Кроме того, скажу тебе по правде, при теперешних книжных порядках, издаваться даром значит либо быть Емелюшкой-дурачком, либо признать, что вещь ничего не стоит. Ну, да все равно. По всем соображениям, я хочу получить за свою книгу деньги и при том, чем больше, тем лучше. Конечно, жильничать не буду, но дарить того, что можно получить, тоже не могу и не хочу.
Итак:
3) Сколько он предлагает, и каковы условия продажи: т. е., для одной Швейцарии ли, или для всех немецких государств: Германии и Австрии, и полное ли право или только за одно издание, как у меня, напр[имер], договорено с Тревесом и, кажется, будет с французом Dantu[xxvi]. Все это нужно знать ясно, ибо все это имеет свое нумерическое выражение. За Швейцарию я удовольствуюсь чистыми пустяками. За все страны немецкого языка, конечно, нужно больше. С своей стороны, скажу, что как в том, так и в другом случае желал бы поканчивать за все издания разом, т. е. продать в полную собственность, а не за одно только первое издание.
Так вот, милый, ты это все узнай — если не знаешь — и напиши.
Если же он издателеискатель, то, конечно, я буду очень благодарен, если он кого-нибудь мне найдет, где бы то ни было, и если он не свой человек, а коммерсант, то предлагаю ему даже, как и следует, коммисионерский процент в 25 %. (У меня с одним аферистом такой точно договор, хоть он мне и приятель: только социалисты имеют право работать даром).
Право перевода на все языки в моем безусловном распоряжении. В случае соглашения в условиях, я посылаю тебе, или кому напишешь, два документика: один бланковое заявление от издателя Тревеса, что право перевода за автором Stepniak’oм [Степняком]. Другое письмо личное мое, в котором заявление о передаче на таких то условиях такому то.
Condicio sine qua non [непременное условие] деньги тотчас же, ибо нужны, очень нужны.
Ну, до свиданья. Некогда очень. Кланяйся Соне[xxvii] и Наде.
Ах да! Предисловия Лавровского[xxviii], по-моему, трогать невозможно. (Но ты напиши, что Бернштейн советовал изменить. Это мне так — любопытно. Кое-какие весьма незначительные изменения я сделал бы в тексте и приложил бы к биографии Перовской ее письмо к матери из брошюрки[xxix]. Из-за каждого слова приходилось с ним [П. Лавровым] дебаты вести. Я хотел, нап[ример], выбросить на XII странице несколько не совсем умеренных комплиментов моей особе, как совершенно излишних, потому что дело идет не о моей особе, а о моей книжке, и, кажется, уж это-то я имел право сделать больше, чем что другое. Но он обиделся и сказал, что я превысил свои права. Ну, понимаешь, что какие-нибудь изменения в «корпусе», в сущности, потребовали бы целых месяцев переписки, на которую ни времени, ни охоты у меня нет. Да и вздор ведь это. От трех лишних слов предисловия книжке не убудет и не прибудет. Значит, нужно помириться и оставить tel quel [как есть].
Ну, до свиданья. И так, напиши поскорей. Понимаешь, конечно, что я рад-радешенек издаться, но нужно все с расчетцем. Во избежание лишней переписки, вот еще что прибавляю: комбинация Швейцария и Швейцария с Германией мне была бы удобнее, чем с всеми, тремя (т. е., с Австрией), так как в последней у меня ведутся переговоры с одним издателем. Впроч[ем], ничего не решено, и это не безусловно.
Ну вот и все. Так, пожалуйста, ответь немедленно.
Приписываю еще два слова, чтобы разом ответить — еще на одну возможную комбинацию. Может статься, что этот Бернштейн не издатель и не издателеискатель, а социал-демократ, и книжку мою хотят издать социал-демократы. Может быть, даже с благотворительной целью. Во всяком случае, с целью пропаганды в единственной соответствующей для этого среде. Ну, так могу только сказать, что в таком случае мне издаться будет еще приятнее, но опять даром не могу: это значило бы обращать себя в водовозную клячу для революции, в переводчика по профессии — что мало чем от клячи отличается. Ну, а я думаю, что могу послужить революции чем-нибудь большим, чем сотней-другой франков — хотя бы написанием нескольких книжек для той же пропаганды заграницей, как намерен, лишь только мои дела финансовые поправятся.
И потому положение относительно платы остается в безусловной силе. Но я бы предложил тогда такую комбинацию: чтоб мне уплатили вперед, в счет будущего, небольшую сумму, например, 200—300 франков, и назначили затем известный процент с каждого распроданного экземпляра. Конечно, все это по-божески. Начну получать только с того времени, когда заполнится выданная мне вперед сумма. Без суммы вперед не могу — продамся за грош первому буржуа, п[отому] ч[то] нужны деньги до зарезу, так не знаю, напр[имер], даже, чем Фанни[xxx] из Парижа воротить, куда она уехала на болезнь Зины[xxxi].
По одному месту твоего клочка, где […[xxxii])] речи, догадываюсь, что мое предположение на счет социал-демократизма моих будущ[их] издателей вернее других. — Да и какой другой к тебе бы, Пинхусу, полез?
Так если можешь, устрой. Буду очень благодарен. Это было бы прекрасно еще потому, что они могли бы одновременно перевести ее на английский для Америки[xxxiii], где у них связи обширные. Это нужно сделать именно теперь, пока не появилось перевода на французском, п[отому] ч[то] лишь только появится — американцы сейчас переведут и ничего не заплатят, п[отому] ч[то] конвенции нет. — Так похлопочи. Я не сомневаюсь, что книжка разойдется очень хорошо, и мы оба набьем карманы, т. е. я и издатели. Говорю это, ей-ей, не как автор, п[отому] ч[то], по чистой совести, я вовсе не особенно удовлетворен своей книжицей. Говорю это по тем положительно восторженным (извини за выражение) отзывам, которые получаю ото всех, и при том, заметь, не от русских и не приятелей, а литераторов по профессии. Даже Тургенев, пишут, «в восторге» — его собственное выражение. Меня, впрочем, больше, радуют отзывы таких прохвостов, как «Neue Freie Presse»[xxxiv], потому что больше денег обещает, что для меня, пока, гораздо интереснее славы. — И так, книжица, наверное, пойдет. Только ты мне ответь, смотри же, немедленно. Сумму 200—300 франков я поставил, конечно, как минимум… Ну, да бог с ним. Больше 800 фр. ты не проси, если согласятся на комбинацию. Но только все это нужно устроить поскорей, п[отому] ч[то] за это время может подвернуться либо венский, либо даже берлинский издатель, п[отому] ч[то] о книжке моей, Клячко[xxxv] пишет, были фельетоны целые не только в «N[eue] F[reie] P[resse]», но и в берлинском «Börsen-Courier», «Berliner Tageblatt» и (кажется) «Kölnische Zeitung»[xxxvi] (кстати, если видел что-то, пришли — у меня только "N[eue] F[reie] P[resse] есть). Ну с так, если, говорю, за это время подвернется немецкий издатель, предложит хорошую сумму и потребует немедленно ответа, я ведь продамся, ибо лучше синицу в руку, чем журавля в небе.
4. С. М. Кравчинский — П. Б. Аксельроду править
Пишу тебе, чтобы познакомить тебя с одним русским Юр. Гр. Раппопортом[xxxvii], который живет в Цюрихе и очень желал бы воспользоваться твоими указаниями для практического и теоретического ознакомления с з[ападно]-ев[ропейским] соц[иалистическим] движением. Лично я его не знаю, но он рекомендован нам самыми лучшими из наших русских друзей (моим одним специально), поэтому, все, что сделаешь для него, будет, как для меня.
Давно мы, голубчик, не обменивались ни словом, ни звуком, но мы, по кр[айней] мере, о тебе нет- нет и узнавали кое что, то от того, то от другого. Вера [Засулич] писала, потом Бернштейна пригнали к нам в Лондон[xxxviii]. Мы с ним виделись, и он рассказывал про Ваше житье-бытье. Мы здесь…
Пришлось оборвать письмо, п[отому] ч[то] требуют, чтобы я его сию минуту отдал.
Фанни очень кланяется тебе и Наде и Верочке[xxxix].
5. П. Б. Аксельрод — С. М. Кравчинскому править
С полным сознанием своей вины принимаюсь за перо, чтобы напомнить тебе о своем существовании. Получив твое письмо[xl] (больше полугода тому назад!), я, разумеется, сейчас хотел ответить. Но что-то помешало мне, а затем все откладывал и откладывал… как водится. Впрочем, я могу сослаться на одно смягчающее мою вину обстоятельство: твое письмо вызвано было чисто случайным поводом и по характеру своему не требовало ответа от меня. И так, надеюсь получить от тебя великодушное прощение.
О поездке Жоржа [Плеханова] в Париж для представительства на съезде[xli] я уже возмечтал недели 3 тому назад до получения приглашения Лафарга[xlii]. С этой целью я попросил кое-кого делать сбор, — но Цюрих страшно истощен сборами в пользу лиц, бывших замешанными и изгнанными по делу о бомбах[xliii]. Может, удастся сколотить несколько десятков франков, но на эти деньги, конечно, не поедешь в Париж. А ты бы написал об этом Раппопорту[xliv] — твое мнение, как беспристрастного, могло бы на него и Ко произвести некоторое впечатление. Ведь эти господа — олухи, с позволения сказать: ни теорией, ни литератур[ным] или ораторским талантом их не проймешь. Кто-то из парижан имеет быть представит[елем] — вероятно, на конгрессе поссибилистов[xlv] (который, кажется, будет Rumpfkongress [осколок конгресса]). Растолкуй ты, пожалуйста, Рапп[опорту], что раз его компания выступает с органом[xlvi], стоящим на нашей точке зрения, их прямая обязанность помочь делу отправки на конгресс наиболее даровитого представителя соц[иал]-демокр[атического] направления среди русских[xlvii].
Мечтал и я попасть в Париж, надеялся там и с тобою встретиться, но не сбыться этому из-за финансовых соображений[xlviii]. Вот разве брошенный мною в обращение проект о конференции русских, группирующихся около «Социалиста», приведен будет в исполнение[xlix]. Тогда уж придется сделать отчаянное усилие — и поехать в Париж, а то от нас очутится там один только Ж[орж] против полтора или больше десятков противников и полупротивников. Я уже, брат, должно быть, приближаюсь к старости — судя по тому, что я судорожно цепляюсь за старые связи по революц[ионному] движению. Чувство нравственного одиночества страшно пугает меня. А между тем, ряды нашего поколения страшно поредели, а к немцам целиком все-таки трудно пристать. Ну, довольно, однако, разводить иеремиады.
Обратил ли ты внимание на заявление Драгоманова об устранении «Чернопередельческой соц[иальной] демократии» из «В[ольного] С[лова]»[l]. Надеюсь, ты не забыл, что именно Драгоманов больше всего удерживал меня от выхода из «В. С», и что выступил-то я после его известной статьи «Обаятельность энергии», причем послал в редакцию мотивиров[анное] заявление о своем выходе, заявление, взятое мною обратно по настояниям Др[агоманова], а главным образом твоим.
После этой заведомой лжи с его стороны, я верю и тому, что Черкезов писал о скопировании им письма к Дмитру и Евгению[li]. Я намерен послать редакции «Своб[одной] России» опровержение, в котором должен буду сослаться на тебя. Впрочем, по справедливости, ты сам должен бы послать им от себя такое заявление.
Сердечный привет Фанни. Обнимаю тебя Твой Павел.
PS. Вера (Засулич] собирается писать длинное письмо и, вероятно, только завтра, а может и послезавтра окончит его, а потому посылаю свое отдельно. Я тут останусь, вероятно, еще с месяц.
6. С. М. Кравчинский — П. Б. Аксельроду править
Пишу тебе наскоро в надежде, что еще не поздно.
К тебе может на днях зайти человек расспрашивать про кефир[lii], — его лекарственное действие, производство и проч. — Так это будет от меня. Пожалуйста, прими его хорошо и объясни ему, что понадобится. Здесь устроили люди маленькую кефирную фабрику, затратили деньги, и потом оная фабрика попала на мое попечение. Вот я и подыскиваю человека с капиталом (в этом здесь все: с капиталом дело может разрастись до прекрасных размеров, без капитала никакого движения). Если представитель фирмы, которая заинтересовалась этим делом, поймет возможность большого развития, деньги будут, а стало быть, и нам перепадет кое-что. Разумею себя и вас всех (группу), п[отому] ч[то] никогда не отделял себя нравственно, хотя мы и носим несколько разные мундиры. Так уж ты, голубчик, постарайся не ударить в грязь лицом.
Спешу отправить на почту и больше ни о чем писать не успею.
7. С. М. Кравчинский — В. И. Засулич править
Большое спасибо за письмо, которое больше, чем что-либо, доказало мне Ваше истинно товарищеское ко мне отношение. Спасибо большое.
Теперь по существу. Буду говорить насколько могу хладнокровно. Читая Ваше письмо, я глазам своим не верил точно так же, как Вы, читая идиотскую статью. Этой статьи я, каюсь, еще не читал да и немецк[ую] «Free Russia»[liii] не вижу почти никогда. Мне и английская надоедает довольно. Сперва было условлено, что немецк[ая] будет абсолютной перепечаткой, т. е. переводом. Так что читать не стоило. Недавно, месяца два тому назад, Волховский[liv] взял у меня согласие, чтобы немецкий ред[актор] вставлял кое-что специально интересное для немцев.
Так как редактор — как меня уверили, по кр[айней] мере — социал-демократ, то я предполагал, что он социал-демократии туда будет напускать. Этого я не боюсь и потому был совершенно покоен. Мне и не снилось, что возможно будет как раз нападение на русск[их] соц[иал]-демократов, что верх политической бестактности, если б было сделано в самой джентльменской форме (наш журнал вовсе не принципиально полемический). Если же, как заключаю из Ваших кратких цитат, статья заключает личные нападки и притом такие грубые на членов вашей группы и, особенно, на Вас, то это величайшая пакость, какую только могли устроить приятели приятелям.
В следующем же номере английском я пишу за своей подписью статью о вашей группе, вашей деятельности и наших отношениях к вам, которая будет опровержением всего вранья и гадостей той [статьи], которую Вы поминаете[lv]. Эта статья будет переведена и помещена в немецком издании. Затем, со следующего же номера прекращаются всякие специальные немецкие статьи, и немецкое издание станет снова перепечаткой английского, — разве что другого немецкого редактора мне найдут, и тогда я уж у в а с спрошу, достаточно ли он благонадежен, прежде чем согласиться[lvi]. — Это я поставлю кабинетным вопросом. Я готов не только Free Russ[ia] не иметь вовсе, я даже из Фонда[lvii] готов уйти, скорее, чем рисковать возможностью повторения такой мерзости. — Надеюсь, Вы этим удовлетворитесь. Выступать в немецком издании с коллективным протестом против статьи № 9-го, я, не читавши пока статьи, думаю, нам было бы неблагоразумно. Это значило бы раздувать на свою же голову этот неприличный и для нас весьма предосудительный казус. Моя статья, о которой я говорил, будет, в сущности, тем же протестом и, вместе с переменой редактора, будет достаточно ясно показывать, в чем дело всем внимательным людям. — Впрочем, я это говорю, не читавши статьи. Завтра я ее прочту и напишу Вам либо сам, либо Волховского попрошу. Мне только не хотелось, чтобы Вы одну лишнюю минуту оставались в сомнении относительно нашей нравственной непричастности в этом деле. Мне едва ли нужно говорить Вам, что, как политически, так и лично, нет группы, хорошим отношением с которой я бы так дорожил, как с Вами. — Ну, вот. За сим обнимаю Вас крепко и прошу написать, если можете, тотчас по получении этого письма. Я могу не увидеть Волховского завтра, и мое второе письмо может затянуться: придется разговаривать, совещаться и т. п. Что Вы про себя ничего не пишете? Как Ваше здоровье? Это много важнее идиотской статьи.
8. С. М. Кравчинский — В. И. Засулич править
Посылаю Вам всем заявление в новой редакции[lviii]. Я вычеркнул все, что относится к теоретической стороне вашей программы, так что, с этой стороны, никакого огорчения вам не будет. — Нам пришлось для этого уничтожить весь старый набор и все издание листков[lix], которое уже совсем готово, только не разослано.
Говорю это, чтоб показать, что мы все возможное готовы сделать, чтоб вас не огорчить. Я не понимаю вашего огорчения и стою на том, что программу вашу суммирую верно, и решительно не понимаю, что обидного в моей суммировке. Программы определяются центром тяготения работы партии. «Народную Волю» вы называли ведь якобинской[lx] партией и ничем больше и были совершенно правы, хотя у них и стояли разные пунктики социалистические на счет пропаганды и среди рабочих, и крестьян, и интеллигенции — одним словом, во всем свете и во многих других местах. Ведь были у них все эти пунктики, и обижались они, когда их называли русскими бланкистами[lxi] и обижались напрасно. Довлеет дневи злоба его. Специализация в политике, как в науке и искусстве, вещь не только не предосудительная, а, напротив, весьма похвальная. Так и на вашу работу я смотрю. Социал-демокр[атия] в Германии, Англии и Франции — держится пролетариатом. Она привлекает в свои ряды членов других сословий, но эта случайность нисколько не противоречит определению соц[иал]-дем[ократии] (немецкой, в особ[енности]), как партии, опирающейся на фабричный пролетариат, стремящейся организовать пролетариат и воплотить в жизнь идею пролетариата. — Вы хотите делать в России то же, что соц[иал]-демократы] делают в Германии, ну и исполать вам! Чем меньше вы будете разбрасываться, тем больше шансов на успех. Но вы обижаетесь, как обижались народовольцы, и, как они, ссылаетесь на пунктики, показывающие, что вы профессора всех наук и многих других.
Этой обидчивости я, действительно, не понимаю. Но раз вы обижаетесь, мне этого достаточно, чтоб устранить повод к обиде. Против полемики против нас даже с (и с, как говорит П.) полемическим задором я лично решительно ничего не имею. Валяйте на здоровье. Мне что? Если задор будет хорошим, настоящим — racy [резвость], как говорят англичане — прочту с истинным удовольствием.
[i] С. Кравчинский, как и другие товарищи-сверстники П. Аксельрода, иногда называл П. Б. его еврейским именем.
[ii] Ближайшим поводом выхода П. Аксельрода из «Вольного Слова» явилась напечатанная в 34-м No (28 марта) журнала статья М. Драгоманова «Обаятельность энергии». В этой статье, перечисливши основания, заставляющие «бояться влияния теории исключительных мер и исключительной нравственности на самую революционную среду и для самого революционного дела», М. Драгоманов писал:
«Как последствие такой легкости отношения к принципам, видим, между прочим, потерю ясности положительного политического сознания в самих революционных кругах, — а затем неизбежное понижение требований от личностей революционных деятелей, чем объясняется существование, на ряду с лицами высокой энергии, — преимущественно, впрочем, практической, — такого сравнительно большого процента предателей во всех русских политических процессах последнего времени. А разве не поучительно, что тот же самый Гольденберг, который по принципу убил харьковского губернатора, по принципу же, в качестве „социалиста-народника“, убивал „политиков-террористов“ откровениями перед Лорис-Меликовым? А сколько можно процитировать примеров нетерпимости, мелочной грызни между революционными кружками, интриг, взаимного обмана, клевет, истребления и умышленного запрятывания публикаций, изданных не нашими и. т. д. Что же увидели бы мы, если б хоть какая-нибудь из теперешних русских революционных фракций действительно приблизилась к власти? „Исполнительный Комитет“ представил собою только отдаленное подобие власти, а уже и теперь в известных кругах мы видим признаки своего рода придворных нравов: напр., боязнь противоречить ему в чем-либо, даже указать ему, для его же пользы, явные его ошибки, — безмолвие и поддакивание его централистической государственности со стороны вчерашних федералистов и анархистов, стремление помазаться его славою и т. п. и т. п. Эти же нравы принижают еще более идейную сторону в русском революционном движении, — и, мало того, приближают самую революционную среду к среде официальной, а, следовательно, приближают и тот политический строй, основанию которого русские революционеры могут способствовать, если не сами основать, к тому строю, который уже существует, подобно тому, как это случилось и в якобинской Франции».
Эта статья вызвала взрыв возмущения среди революционной эмиграции. II. Аксельрод, после появления ее, послал в редакцию «Вольного Слова» мотивированное заявление о своем отказе от дальнейшего сотрудничества в журнале.
[iii] В это время Я. Стефанович вел в России переговоры о воссоединении чернопередельцев и народовольцев. В связи с предпринятыми им шагами, Исполнительный Комитет «Народной Воли» решил основать заграницей журнал для теоретической, научной разработки стоящих перед русским социалистическим движением вопросов и поручить редактирование его П. Лаврову, Г. Плеханову и С. Кравчинскому, при ближайшем участии чернопередельцев (см. 3-ье письмо П. Лаврова П. Аксельроду и примечания к нему).
В связи с этим планом и с другими вопросами, стоявшими перед революционным движением, Исполнительный Комитет послал за границу несколько писем. В одном из них шла речь о хурской речи П. Аксельрода. С. Кравчинский, отвечая на приглашение войти в редакцию «Вестника Народной Воли», высказал свое мнение об этом письме, которому придавал особенное принципиальное значение. Копию своего ответа Исполнительному Комитету С. Кравчинский, при помещаемом здесь письме, переслал П. Аксельроду. Этот ответ, по-видимому, предназначался для сравнительно широкого круга товарищей (о нем, между прочим, упоминает П. Лавров в своем письме П. Аксельроду от 14 апреля 1882 г.).
[iv] В № 7 «Народной Воли» (помеченном 23 декабря 1881 г.) был помещен отчет о международном конгрессе в Хуре, присланный в редакцию П. Аксельродом. В этом отчете П. Аксельрод следующим образом изложил свое выступление на конгрессе:
«На конгрессе присутствовал один русский чернопеределец в качестве гостя, приглашенного организационным комитетом. По настоянию бюро конгресса ему пришлось сказать несколько слов о революционном движении в России, смысл которых был ложно передан одной газетой. Прежде всего он выяснил причины отсутствия делегатов от русских революционных групп: страшные преследования, необходимость сосредоточения сил на внутренних делах — вот ближайшая причина. Более же глубокая заключается в отсутствии осязательных точек соприкосновения между деятельностью наших и западноевропейских революционных партий. Но, добавил он, если бы повсюду так энергически протестовали против зверств русского правительства как во Франции, то революционные кружки в России сознали бы интерес и выгоду от более тесного сближения с социалистами Западной Европы. Затем, перейдя к нашим двум фракциям, он указал на отсутствие того озлобления в их печатной полемике, какое встречается во взаимных отношениях социальных партий на Западе. Крупных принципиальных разногласий между „Народн[ой] Волей“ и „Черн[ым] Переделом“ не существует, так как политический радикализм первой проявился только в первое время и не обусловливался ее коренными воззрениями, а скорее потребностями минуты — стремлением возможно скорее избавиться от абсолютизма. Вообще, фракция Народной Воли развилась не под влиянием какой-нибудь доктрины, а чисто эмпирически, под влиянием страшных преследований правительства, неимоверных препятствий для систематической деятельности в народе. Разница между обеими фракциями состояла, главным образом, в том, что одна напирала на деятельность в главных центрах государственной жизни, другая на агитационную работу в деревне всеми способами, не исключая и террора. Далее, „Народная Воля“ выдвинула, как политический лозунг, созвание Земского Собора, а „Черный Передел“ — федеративное начало, имея в виду обширность империи, разнообразие национальностей и местных интересов. Но весной уже заметно было сближение фракций в тактическом отношении, так как одни реальнее начали сознавать необходимость специальной борьбы с абсолютизмом, другие — невозможность игнорирования, даже временно, массы народа. Вообще Исполн[ительный] Ком[итет] так же проникнут социализмом, как и члены „Черн[ого] Передела“. Только относительно Желябова, социалистический образ мыслей которого не подлежит сомнению, можно сказать, что он серьезно стоял за демократически-политическую агитацию в данную минуту в видах более успешной борьбы с абсолютизмом. В настоящую же минуту, по слухам, лучшие элементы фракции „Черн[ого] Передела“ готовы соединиться с партией „Народной Воли“, благодаря тому, что обе стороны отказались от некоторых крайностей в практической постановке революционного дела в России».
Печатая этот отчет, редакция предпослала ему передовицу, написанную Л. Тихомировым, в которой, между прочим, говорилось:
"Мы готовы были бы поблагодарить и «Русского Гостя» (не знаем, имеем ли право называть его фамилию), взявшегося разъяснять перед конгрессом положение русского революционного движения. К прискорбию, мы имеем однако гораздо более оснований высказать сожаление, что конгресс не имел перед собой человека, лучше осведомленного относительно этого предмета. Характеристика, сделанная «Русским Гостем», на наш взгляд, отличается чрезвычайной неточностью и несоответствием с истинным положением вещей. Мы не заявляем по этому поводу особенных претензий, п[отому] ч[то] ошибки очень извинительны для «Русского Гостя», слишком мало бывавшего в России; но в интересах восстановления истины, мы считаем, однако, необходимым сделать несколько поправок и с своей стороны.
«Прежде всего, едва ли основательно прилагать к „Народной Воле“ слишком буквально европейские клички „политических радикалов“, „социалистов“ и т. п. В задачах народовольства есть элементы и политического радикализма и социализма, но они совершенно неразрывно слиты в одну цель и в одно дело…
„Русский Гость“ совершенно ошибается, говоря о каких-то изменениях в нашем направлении. Читатели могут видеть, насколько неосновательны и другие утверждения — будто народовольство выросло не на основании какой-нибудь доктрины, и чисто эмпирически… Странно! Откуда мог „Русский Гость“ почерпнуть такое оригинальное убеждение?»
«Не менее серьезное замечание мы должны сделать по поводу отношений народовольства к народу. „Русский Гость“ говорит, что мы сначала игнорировали народные массы, а потом убедились в невозможности даже временно делать это. Когда же это мы игнорировали народные массы? Нам кажется, что мнение „Русского Гостя“ происходит просто от привычки прикидывать к России европейскую мерку…»
«Русский Гость» может увидеть, соответственно всем подобным условиям, много варьяций в нашей деятельности. Но надеемся, что он никогда впредь до достижения цели не увидит уклонения нашей партии от нашего основного принципа: делать лишь то, что наискорее и наилучше ведет к перевороту, низвергающему правительство и передающему государственную власть в руки народа или, на худой конец, его революционных предствителей…
«Недостаточное знакомство с принципами и задачами народовольства заставляет „Русского Гостя“ сделать еще одну ошибку. Мы говорим о некотором выделении Желябова из нашей партии. Это в высшей степени неверно. Собственно говоря, нам кажется довольно странным уже то, что „Русский Гость“ берет на себя судить о принадлежности Желябова к партии, в то время, когда Желябов сам себя причислял к ней, участвовал в ее формировании и затем со стороны партии всегда признавался одним из талантливейших и вернейших ее представителей».
(Об этом эпизоде см. также «Пережитое и передуманное», кн. 1-я, стр. 392—402.)
Я. Стефанович в своем «Дневнике карийца» рассказывает, что, ознакомившись в рукописи с этой статьей, он «нашел ее несправедливо резкой и по существу вызывающей основательные возражения». С его точкой зрения согласились и другие члены Исполнительного Комитета, и Л. Тихомиров обещал изменить ее. Тем не менее статья появилась в первоначальном виде, при чем Л. Тихомиров объяснил, «будто он хотел внести поправки в корректуре, но заведующий сношениями с типографией не принес листов в назначенное место, а ему самому (Л. Тихомирову) зайти в типографию помешали шпионы» («Дневник карийца», 1906 г., стр. 60). По этому рассказу выходит, что Исполнительный Комитет не разделял приведенных упреков против «Русского Гостя». Тем не менее, по-видимому, те же упреки были повторены в одном из писем, посланных заграницу от имени Исполн. Комитета.
[v] «Обаятельность энергии» в № 34 «Вольного Слова».
[vi] Исполнительному Комитету «Народной Воли». Статью М. Драгоманова, касавшуюся всех революционных течений в России, С. Кравчинский считал направленной специально против Исполнительного Комитета.
[vii] Вся чернопередельческая группа эмигрантов считала себя задетой передовицей в № 7 «Народной Воли».
[viii] Нам не удалось установить, как именно отвечал П. Аксельрод Исполнительному Комитету. Сам П. Аксельрод об этом своем письме совершенно не помнит и предполагает, что мог писать лишь частным образом кому-нибудь из товарищей, выясняя недоразумение.
[ix] С точкой зрения С. Кравчинского П. Аксельрод не согласился (см. «Пережитое и передуманное», кн. 1-ая, стр. 419—420), и из «Вольного Слова» вышел. Но от печатного протеста на столбцах журнала он отказался. Вопрос о таком протесте потерял остроту, так как П. Аксельрод, вместе с Ив. Бохановским, Л. Дейчем, В. Засулич, и Г. Плехановым опубликовали (20 мая 1882 г.) «Открытое письмо господину М. Драгоманову», в котором протестовали против его статьи и требовали разъяснений и доказательств по существу брошенных им обвинений и намеков, изображающих «в очень непривлекательном свете» русские революционные кружки.
[x] «Ты этого сам хотел, Жорж Дандэн» — слова из комедии Мольера.
[xi] В Засулич и Л. Дейчу через Г. Плеханова.
[xii] В. Засулич и Л. Дейч жили в Швейцарии нелегально и были предметом особого внимания со стороны местной полиции.
[xiii] Надежда Исаковна (урожденная Каминер) — жена П. Аксельрода.
[xiv] M. К. Станюкович (1844—1903 г.) — автор «Морских рассказов» и многочисленных романов; с 1882 г. перенял после смерти Благосветлова издание радикального журнала «Дело». С. Кравчинский был деятельным сотрудником этого журнала и помещал здесь переводы с итальянского (в частности здесь, был помещен его перевод романа Джиованиолли «Спартак»), а также статьи, преимущественно, по иностранной политике.
[xv] «Подпольная Россия». Эта книга вышла первоначально (в 1882 г.) в Милане на итальянском языке ("La Russia Sotteranea) в издании fratelli Treves (братья Тревес), с предисловием П. Лаврова.
[xvi] Г. Плеханов, В. Засулич, Л. Дейч и Игнатов жили в это время в Кларане.
[xvii] А. М. Эпштейн.
[xviii] Вскоре С. Кравчинский приехал в Кларан и здесь лично объяснился с товарищами по поводу своего отношения к Драгоманову.
[xix] В своей брошюре «Драгоманов из Гадяча в борьбе с русскими социалистами» В. Черкезов, отвечая на замечание М. Драгоманова об «истреблении и умышленном запрятывании (революционерами) публикаций, изданных не нашими», писал, что «было одно дело о задержании эмигрантом документа ему не принадлежавшего, и о снятии им копии с него», после чего ставил М. Драгоманову вопрос: «Не помните ли, с кем была подобная история? — Не с вами ли? — Так, по крайней мере, мне говорили люди, правдивость которых вы не смеете заподозрить».
Дело, на которое намекал В. Черкезов, заключалось в следующем: В начале 1880 г., после того, как чернопередельческий центр был разгромлен арестами и отъездом заграницу Г. Плеханова, В. Засулич и Л. Дейча, П. Аксельрод пытался организовать уцелевшие элементы чернопередельческой фракции в Петербурге и Москве в «Великорусское Общество Земли и Воли». Имея в виду поставить заграницей издание органа этого Общества под редакцией старых чернопередельцев с Г. Плехановым во главе, П. Аксельрод послал им письмо и проект программы Общества. Отправленной в Женеву с этими бумагами делегатке (Е. Козловой) II. Аксельрод дал адрес Драгоманова, через которого она могла разыскать нужных ей лиц. П. Аксельрод предполагал, что Драгоманов, как человек с большими знаниями и притом сторонник федералистических принципов, мог бы принять участие в редактировании программы новой партии. Но эмигранты-чернопередельцы, бывшие в натянутых отношениях с М. Драгомановым и считавшие его либералом и украинским националистом, отказались от сотрудничества с ним и потребовали, чтоб он отдал им не только попавшие к нему бумаги, посланные заграницу П. Аксельродом, но и копию, которую он снял для себя с проекта программы. М. Драгоманов этому требованию подчинился. Когда 8-9 месяцев спустя П. Аксельрод приехал заграницу, вопрос о привлечении М. Драгоманова к партийным делам между ним и его товарищами по чернопередельческой фракции уже не поднимался. Это не помешало, впрочем, возобновлению добрых отношений между П. Аксельродом и М. Драгомановым. Но в эмигрантских кругах история со «снятием копии» не была забыта. Этому способствовало и то, что М. Драгоманов, считая, что при окончательном редактировании проекта программы из него был вытравлен первоначально проникавший его федералистический дух, высказывал намерение опубликовать оказавшиеся в его руках сведения об «истории одной программы».
П. Аксельрод лично считал, что в этом деле не могло быть речи о «мошенничестве» со стороны М. Драгоманова, а можно было говорить лишь о большем или меньшем такте, проявленном обеими сторонами (Ср. рассказ об этом эпизоде самого Драгоманова, опубликованный Франко: «М. Драгоманов, Листи до I в. Франко i иньших», т. I, стр. 135-37).
[xx] Николай Иванович Жуковский (ум. в 1895 г.) — эмигрант-шестидесятник, бакунист, член редакции «Общины» (1878 г.).
[xxi] П. Аксельрод предложил выяснить все это дело, как и обвинения, выдвинутые М. Драгомановым против социалистов, путем третейского разбирательства, но это предложение не было принято М. Драгомановым.
[xxii] П. Аксельрод в письме к В. И. Засулич высказал мысль, что С. Кравчинский мог бы выпустить «Подпольную Россию» на немецком языке, воспользовавшись для этого посредничеством Эдуарда Бернштейна. Позже (в 1887 г.) книга Степняка вышла на немецком языке в переводе Trautner’a в изд. Jenni, Bern.
[xxiii] Эдуард Бернштейн (род. в 1850 г.) — известный немецкий социал-демократ, с 1880 г. был редактором органа германской с.-д. партии «Социал-Демократ», выходившего в Цюрихе. В 1887 г. был выслан из Швейцарии и переехал в Лондон, куда было перенесено и издание «Социал-Демократа».
[xxiv] «Подпольная Россия», незадолго до того вышедшая на итальянском языке.
[xxv] Тревес — «Fratelli Treves» — издательство, выпустившее «Подпольную Россию». Пунгал — («Pungalo») журнал, в котором печатались в виде фельетонов очерки, вошедшие в «Подпольную Россию».
[xxvi] Dantu — французская издательская фирма. «Подпольная Россия» вышла в переводе на французский яз. в 1885 г., в издании Jules Levy.
[xxvii] Софья Исаковна Каминер — сестра жены П. Аксельрода.
[xxviii] Предисловие П. Лаврова к «Подпольной России».
[xxix] Софья Льв. Перовская (1853—1881 г.) — знаменитая русская революционерка, участница хождения в народ, член Общества «Земля и Воля»; после раскола в Обществе вошла в партию «Народной Воли», играла выдающуюся роль в Исполнительном Комитете партии и в террористических покушениях против Александра II, руководила последним покушением, завершившимся убийством царя 1-го марта 1881 г. Повешена 3 апреля того же года. Брошюра, о которой говорит Кравчинский, — изданная отдельно Заграничным отделом Красного Креста «Народной Воли» биография С. Л. Перовской; в этой брошюре было напечатано потрясающее по силе чувства и простоте предсмертное письмо С. Перовской к ее матери.
[xxx] Фанни Марковна Морейнис — жена С. Кравчинского.
[xxxi] Жена эмигранта С. Клячко (см. примечание 168 — 14-ое к настоящему письму).
[xxxii] Два слова не разобраны.
[xxxiii] Говорю, для Америки, а не Англии, потому что в последней ведет дело Чайковский. Кажется, с Чатом или Чомер[1] или что то в этом роде. Но и Америка страна достаточно обширная! Мне очень советовал на счет Америки Реклю. Говорит, что там наверное блистательно пойдет. А на счет Франции он говорил, что ручается за 10-15 тысяч экземпляров, если только перевод будет хорош, и сам вызвался поэтому проредактировать его. Видишь, сколько деньжищ сулят впереди. А пока… Misericordia! [беда!].
Ну, будет. Я столько должен был писать о разных гипотетических комбинациях, что уж надоело, особенно, как подумаешь, что все не попал. Если так, то я буду на тебя зол, что ты подвел меня тем, что не написал прямо.
[xxxiv] «Neue Freie Presse» — умеренно консервативная венская газета.
[xxxv] С. Клячко (ум. в 1914 г.) — лаврист начала 70-х годов, член московского кружка «чайковцев», в 1874 г. эмигрировал вместе с Н. Чайковским в Америку, где участвовал в коммуне проповедника богочеловечества Маликова; в начале 80-х годов вернулся в Европу и поселился в Вене; работал в рядах австрийской с.-д. партии, оказывая вместе с тем содействие Р. С.-Д. Р. П.
[xxxvi] «Börsen-Courier» — берлинская биржевая газета. «Berliner Tageblatt» — большая берлинская газета либерального направления. «Kölnische Zeitung» — кельнская газета, орган католического центра.
[xxxvii] Юр. Гр. Раппопорт — см. ниже, отдел VIII.
[xxxviii] В 1887 г. Э. Бернштейн был выслан из Швейцарии и переехал в Лондон.
[xxxix] Дочь П. Б. Аксельрода.
[xl] См. предыдущее письмо С. Кравчинского П. Аксельроду.
[xli] В 1889 г. в Париже созывался международный социалистический конгресс. На этом конгрессе было установлено празднование 1-го мая, намечен план международной борьбы за 8-часовой рабочий день и положено основание 2-му Социалистическому Интернационалу.
[xlii] Поль Лафарг (1840—1910 г.) — французский социалист, ученик и зять К. Маркса, член 1-го Интернационала, участник парижской Коммуны 1871 г., автор многочисленных популярных брошюр и памфлетов. Один из основателей социал-демократического движения во Франции.
В 1889 г. Лафарг участвовал в Комитете, образованном французскими социалистами марксистского направления и бланкистами, вместе с немецкими социал-демократами, для созыва международного социалистического конгресса. Приглашение участвовать в этом конгрессе было послано также и группе «Освобождение Труда».
[xliii] Зимой 1888—1889 г. несколько молодых русских народовольцев в Цюрихе из группы «Социалистического литературного фонда» (см. примечание 9-ое к 5-му письму П. Аксельрода П. Лаврову, отд. III) занялись изготовлением бомб, причем 6 марта 1889 г. во время испытания бомб недалеко от города (на Цюрихберге) один из них (Дембо) был убит. Дело раскрылось, и замешанным в нем пришлось покинуть Швейцарию.
[xliv] Юр. Гр. Раппопорт.
[xlv] Одновременно с конгрессом, который созывался в Париже марксистами, там же созывался другой международный социалистический конгресс, представителями умеренной фракции французского социализма, «поссибилистами» (течение, соответствующее реформизму позднейшего времени).
[xlvi] «Социалист»; об этом издании см. в письмах Ю. Раппопорта П. Аксельроду.
[xlvii] П. Аксельрод имеет в виду Г. Плеханова.
[xlviii] П. Аксельрод все же попал на конгресс: на его поездке настояли его жена Надежда Исаковна и живший с ним Я. Кальмансон; они же, несмотря на царившую в доме нужду, достали ему деньги для поездки в Париж. После конгресса П. Аксельрод, вместе с Г. Плехановым, по приглашению С. Кравчинского, поехал к нему в Лондон.
[xlix] Этот проект не был осуществлен.
[l] В феврале 1889 г. в Женеве начал выходить под редакцией Вл. Бурцева и Вл. Дебагория-Мокриевича журнал «Свободная Россия», защищавший идеи политической свободы и самоуправления и стоявший по программе близко к «Вольному Слову». М. Драгоманов, бывший одним из ближайших сотрудников нового журнала, поместил в его 1-м номере статью. «Земский либерализм в России (1858—1883 г.)». В этой статье, излагая историю «Вольного Слава» и отметив несогласие этого органа с «якобинскими» («централистическими и даже диктаторскими») тенденциями «Народной Воли», М. Драгоманов писал:
«Из других направлений в русском социалистическом движении даже довольно широко представлено было в „Вольном Слове“ 1881—1882 г. направление социально-демократическое, заграничные публицисты которого не задолго перед тем издавали „орган социалистов-федералистов“ („Черный Передел“). Но с течением времени обнаружилась невозможность согласия между земским самоуправленством и чернопередельческой социал-демократией, которая все больше принимала антилиберальный и централистический характер (см. особенно в 34 и 35 NoNo „Письма о рабочем движении“ и „Заметку от редакции“). Чернопередельческая социал-демократия была устранена из „Вольного Слова“, и газета приняла более цельное направление…».
[li] Дмитро — Я. Стефанович, Евгений — Л. Дейч. Относительно скопироваиия письма смотри примечание 6-ое ко 2-му письму С. Кравчинского. П. Аксельрод просил нас отметить, "то высказанное им здесь суждение о М. Драгоманове было вызвано минутным раздражением и не выражало его действительного отношения к М. Драгоманову, которого он всегда считал человеком, заслуживающим полного уважения.
[lii] Об обстоятельствах, при которых Над. Ис. Аксельрод взялась за изготовление кефира, см. примечание к 6-ому письму С. Гринфеста.
[liii] «Free Russia» («Свободная Россия») — ежемесячный журнал, выходивший с 1891 г. по 1900 г., как орган английского «Общества друзей русской свободы» под редакцией С. Кравчинского (до 1895 г.) и Ф. Волховского. Журнал был беспартийный, радикальный, с уклоном в сторону социализма, и имел целью привлечение симпатий Западной Европы к русскому освободительному движению. Издавался журнал на английском языке; в 1892 г. была сделана попытка параллельного издания на немецком языке под названием «Frei Russland». В № 9 (сентябрьском) этого немецкого издания была помещена на первом месте статья «W. A.» (W. Anderfuhren) под заглавием «Eine Auseinandersetzung» («Разъяснение»). Статья доказывала невозможность в России социалистического движения до свержения абсолютизма и была пересыпана грубыми выпадами против русских социал-демократов, т. е. группы «Освобождение Труда», которой, впрочем, автор нигде прямо не называл. Не была названа в статье и В. Засулич. Но выпад против нее, и при том крайне грубый, был сделан в форме характеристики состава заграничного кружка русских социал-демократов.
[liv] Фел. В. Волховский — видный революционер 70-х г. г., впервые был арестован в 1868 г.; привлекался по «нечаевскому» делу (1871 г.); по процессу 193-х в 1878 г. сослан в Сибирь, откуда бежал в 1891 г. заграницу. Заграницей, в Лондоне, вместе с С. Кравчинским, организовал «Фонд вольной русской прессы» и работал над привлечением симпатий английского общества к русскому революционному движению.
[lv] Эта статья в английском издании «Free Russia» не появилась, так как решено было ликвидировать инцидент в пределах немецкого издания журнала.
[lvi] По-видомому, такого редактора для немецкого издания «Frei Russland» не нашлось: на 11-м номере издание было прекращено, о чем читатели были извещены объявлением:
«С настоящим No впредь до начала следующего года „Frei Russland“ временно приостанавливается, так как обнаружилось, что при существовавших до сих пор условиях наше немецкое издание не может дальше вестись с успехом и в согласии со взглядами английской редакции…»
Позже немецкое издание журнала не было возобновлено.
[lvii] «Фонд вольной русской прессы», основанный при ближайшем участии С. Кравчинского и Ф. Волховского. Фондом были выпущены некоторые вещи В.Короленко, Л.Толстого, С. Кравчинского, Ф. Волховского и др. С 1894 г. по 1899 г. выходили (под редакцией Ф. Волховского) «Летучие листки фонда вольной русской прессы».
[lviii] С. Кравчинский написал для № 10 «Frei Russland» заявление от редакции по поводу статьи «W. А.» в предыдущем номере. Русский текст заявления он прислал В. Засулич для предварительного ознакомления с ним членов группы «Освобождение Труда», и этот текст вызвал возражения с их стороны. К настоящему письму была приложена новая редакция заявления.
[lix] Заявление редакции по поводу статьи W. А. в № 9 «Frei Russland» появилось в виде особого листка, приложенного к № 11 журнала. В этом заявлении, написанном С. Кравчинским, между прочим, говорилось:
«Капитализм пустил корни в России и растет день ото дня, создавая этим почву для развития социал-демократии. Мы можем лишь удивляться тому, как автор немецкой статьи не заметил, что, нападая со столь непонятной и неприличной резкостью на определенную группу, он, в действительности, нападает на всех русских социалистов. Что, в частности, касается до наших товарищей, объединившихся вокруг (сборников) „Социал-Демократ“, то эта группа своей неутомимой деятельностью, талантом и прежними заслугами своих членов составила бы гордость любой социалистической партии, даже в самых передовых странах Европы».
[lx] В конце 70-ых годов «якобинцами» назывались в России последователи П. Н. Ткачева, защищавшие идею захвата власти и проведения социалистической революции путем воздействия сверху. После того, как идея захвата власти, хотя и в не вполне последовательной форме, была усвоена руководящей группой Исполнительного Комитета «Народной Воли», в 1882-84 г.г., Г. В. Плеханов применил этот термин («якобинцы») — для характеристики политической позиции этой партии.
[lxi] Огюст Бланки 1805—1881 г.) — знаменитый французский революционер, считал, что революция является делом инициативного меньшинства, и признавал основным методом революции — заговор. Бланкисты — последователи Бланки. Здесь — в переносном смысле — сторонники заговорщических методов борьбы.
- ↑ Нам не удалось установить, с каким издательством вел переговоры Чайковский.