К. Я. Грот. Пушкинский Лицей (1811—1817). Бумаги I курса, собранные академиком Я. К. Гротом
СПб., «Академический проект», 1998
<…>Перед нами пять произведений Илличевского первой категории: три в стихах и два в прозе. Вот их описание.
Руководствуясь почерком (так как дат на них нет), располагаем их в хронологическом порядке, лишь с приблизительною точностью.
1. Стихотворение «Добродетель», состоит из трех куплетов по 8 стихов; написано на мал. 4-ке синей бумаги еще довольно детским почерком и подписано полным именем автора. Судя по почерку, да и по содержанию, стихотворение относится к первому времени учения, вероятно к 1812 году.
Вот это стихотворение:
«Одна святая добродетель
Вам может счастье даровать;
Она всех наших благ содетель!
Лишь на нее мы полагать
Надежду можем несомненну.
Все прочее же под луной
Подвержено измене, тленно,
Нет ей кончины лишь одной.
Чины и знатность и богатства
Блаженства временные суть:
Они доставят нам приятства,
Но что они? — на час блеснут
И после в Хаос превратятся.
Оставят нас с стыдом одним
Блажен, не мыслит кто гоняться
За счастьем тщетным и пустым!
Блажен! кто истинно умеет
Все добродетели ценить,
Кто правилом своим имеет:
Царю всей правдою служить;
Кто бедным, слабым помогает;
Кто чист и сердцем и душой,
Тот и средь бед не унывает,
Успехи обретая в ней.»
Под этим пометка, без сомнения Кошанского: «Мысль и стихи очень хороши» (автору было тогда лет 13—14).
2. Сочинение в прозе «Бурная ночь» — пять страничек в четверку (на белом листе, сложенном вчетверо в виде тетрадки), заключает в себе описание ночной бури и явлений природы несколько напыщенным слогом, но достаточно образным. Окончание нравоучительное: «Несчастный! таков устав природы. Перестань жаловаться на судьбу свою. Сноси бедствия с твердостью; несчастия без жалоб — и спокойствие душевное будет тебе наградой».
Судя по почерку, этот автограф относится к тому же времени. Кроме нескольких исправлений в тексте (замены слов etc.) и заметки на полях «c’est beau[1]» против фразы «Воды в радости блеснули пурпуром», под сочинением имеется следующая аттестация Кошанского: "Окончание прекрасно. — NB. Владея языком, должно уметь употреблять его. — План вашей бурной ночи несколько темен — не везде верно изображение природы — особенно переход от вечера к утру. Есть много слов излишних, много не то значащих, что Вы сказать хотели. Но все вообще показывает Вашу способность владеть языком и счастливый дар легко выражать мысли и чувства. Прошу Вас, М. г. быть осторожным в выборе слов и заменять все бурно-смешное скромным благоприличием и тихим чувством.
3. Вероятно к той же более ранней эпохе, но уже к следующим годам (1813 или 1814-му) относится ода Илличевского «Освобождение Белграда», написанная на семи страничках (того же формата, что и предыдущие пьесы), заключающая в себе 22 строфы (по 4 стиха) и снабженная множеством поправок, пометок и заключительной аттестацией Кошанского. Сюжет этой оды взят из известного рассказа (предания) летописи о чудесном избавлении от Печенегов советом мудрого старца киевского Белгорода (автор предпочел славянскую форму «Белград») во время отсутствия Владимира Святого в походе на Новгород (997 г.). Вероятно, сюжет был дан Кошанским. Оно слишком велико, чтоб его привести здесь.
Задачу свою Илличевский выполнил очень недурно, справившись и с построением и содержанием и обнаружив дар владения стихом и изобразительностью. По поводу этой темы и исправлений Кошанского, В. П. Гаевский резко напал на последнего (цитируя некоторые его поправки) за замену им простых и обиходных (т. е. более прозаических) слов и выражений — более «напыщенными» и «ходульными», соответствующими риторическим требованиям и его схоластическим вкусам. Действительно, такая тенденция заметна у него, и многих его поправок нельзя одобрить; но надо признать, что вовсе не все поправки его имеют такой характер, и в большинстве они обнаруживают и знание дела и опытное перо, и поэтическое чутье, а главное внимательное и любовное отношение к делу.
Поправки Кошанского заканчиваются следующим общим отзывом:
«Большую часть замечаний я сказал и скажу еще изустно. — Вот план Ваш: Владимир удалился — Печенеги подступают к Белграду и хотят принудить к сдаче голодом — 12 дней длится осада. Тут очень хорош переход, когда является старик с советом. Вы не сказали, что он советует, но мы видим (и очень кстати), что граждане делают. Тут одна строфа („Так…“), тянется с одною только мыслью, как железо на заводах, — колодцы Ваши хороши, может быть, для историка, а поэту нельзя из них напиться. — Потом, Печенеги призваны для переговоров, видят чудо и рассказывают своим, а свои очень хорошо сделали, что возвратились; ибо тут Владимир роздал только награды, и читатель видит берег…»
4. Другая ода «На взятие Парижа» относится к 1814 году. Она состоит из 18 строф по 10 стихов и является самым большим произведением из сохранившихся — на 10 страничках (в четверку) сшитой тетрадки (бумага с водян. знаком 1810): переписана очень тщательно каллиграфически (почему почерк несколько отличается от обычного почерка Илличевского). На полях и среди строк имеются поправки Кошанского, но их не особенно много. Эта же ода в другом списке автора, с некоторыми поправками — согласно указаниям Кошанского, сохранилась при письмах Илличевского к Фуссу (письмо от 27 июля 1814 г.).
Известно, что тогда же на ту же тему написал оду и Дельвиг, и его ода была помещена в «Вестнике Европы», июнь 1814 г. (ч. LXXXV, № 12, стр. 272).
Гаевский, упоминая об этих двух одах, отзывается о последней[2], написанной белыми стихами, как о «весьма слабой», а об оде Илличевского говорит, что «написанная по рецепту Ломоносовских и Державинских од, она, может быть, и недурна в своем роде, но только род сам по себе невыносим»[3]. Как любопытный образчик лицейского стихотворства этого рода, чтоб дать возможность судить о нем самому читателю, и в виду поправок Кошанского, считаем уместным привести здесь эту оду.
На взятие Парижа1
Раздался гром — и повторенны
Ему катятся громы вслед.
Не се ли молнии — священны2
Благовестители побед?
Всесилен русский Бог великий!
Гремят по стогнам шумны клики3,
Восторгом пламенным горя. Какое торжество, какое?
Не вновь ли Божество благое
Венчает славою Царя?
Не вновь ли Росские знамена
Покрыла Божья благодать?
Не вновь ли дерзость пораженна
И злоба свержена во ад?
Так! слышу ратный глас: победа!
Так! зрю во всех пределах света
Гремит молва: в Париже Росс4!
В Париже Росс! — Тебя хвалою
Превозношу, Творец! Тобою
В победах АЛЕКСАНДР возрос!
Давно ль, давно ли враг строптивый
Как с грозных водопад вершин
Склонясь, стремит свой ток бурливый
На лоно тихое долин,
И класы тучные, златые
И пашни и леса густые
Крутит в ярящихся волнах,
Шумит по скалам возвышенным5
И эхом в дебрях пробужденным
Стократно вторится в лесах — 6
В предел отечества драгова
Вломился, вторгнулся злодей
Позор и рабство и оковы7
России нес в руке своей8?
Гордясь оплотом страшных строев
И льстясь надеждой славных боев
Войной и ужасом горит9.
Идет в неистовой надежде
Назад не возвратиться прежде,
Как всю Россию покорит.
Идет — как зной, огнем ползящий,
Каленым дышущий лучем;
Как мраз — лице земли мертвящий;
Как вихрь — все рушащий вверх дном10
Как с молнией и громом буря —
Затмивша мраком11 блеск лазуря12:
Но АЛЕКСАНДР, великий ввек,
Еще не ополчил десницы;
Еще Всевышний казнь денницы
Во гневе яром не изрек.
Он шел — и грады упадали,
И веси обращались в прах.
Все скорби, ужасы, печали
И страшна смерть и бледный страх13
Исшед из мрачных бездн геенны,
Имея очи раскаленны14,
Везде летели вслед за ним.
И сильной властию своею,
Как будто фимиам, злодею
Во след курили огнь и дым.
И, жителей своих лишенны,
В местах пустынных и глухих,
Стоят уныло мрачны стены —
Лишь томный гул вселился в них.
И где науки процветали,
Свобода, счастье обитали —
Там ныне дебрей вид глухой;
Там на гробах уединенных
За веру воев убиенных
Зверей и ветра слышен вой!
Он шел — и цели вожделенной
Злодей достигнул наконец.
Еще к короне похищенной
Один хотел придать венец.
Уже его очами зрится
Москва, как некая Царица,
Седяща на семи холмах,
Которая на пол-вселенной
Простерла скипетр позлащенный,
Сияющий во всех веках.
Как зверь свирепый, гладом мучим,
Иль лютый тигр, иль гордый лев,
В тени древес, в лесу дремучем,
Смиренну агницу узрев,
Открыв, разверзя зев ужасный15,
Пускает рев — и зверь16 несчастный
Уже издох17 в его когтях.
Как огнь, зажегши поле чисто,
Клубит по долу дым струистый
И ниву обращает в прах.
Москвою овладев пространной,
Едва в нее Наполеон
Вступил — уже сей город славный
Объят огнем со всех сторон.
Страх — ужас поражает очи.
От праха18 — день мрачнее ночи;
От пламя — ночь яснее дня.
Стенанья, стоны19 раздаются;
Кровавы токи всюду льются;
И жертвы падают стеня.
Несчастны жертвы лютой злобы
Безжалостных врагов своих!
Здесь старец обнимает гробы
Безвинно падших чад младых;
Там дева труп отца находит;
Тут отрок взор на небо взводит
И смерть зовет он дни пресечь,
Лишенный матери и братии:
На лоне отческих объятий
Постигнул20 их тираннов меч.
И утро красную денницу
На небо вы вед в третий день,
Уже не славную столицу,
Но мрачный пепел падших стен
Лучом багряным осветило —
Вот страшный образ лютой силы!
Вот вражьей дерзости следы!..
Но стой, злодей!.. Всевышний встанет,
Правдивый гром на злобу грянет21,
И прахом претворишься ты!
И се восстало Провиденье,
И Вышний казнь врагам изрек,
И Росс воскликнул: мщенье! мщенье!
И на врагов, как лев потек,
Потек, как бурный вихрь22, — и пали,
Что рог кичливый воздымали…
Злодей еще десницу взнес —
И вновь враги стыдом покрылись! —
Еще шесть лун не совершились,
Уже в Париже храбрый Росс!
В Париже Росс! — Но не как мститель,
Иль бич Небесный — лютый, злой:
Но так, как Ангел Покровитель,
Как Гений милости благой23,
Как некий Бог: на место мщенья —
Творит24 врагам благотворенья;
На место брани — мир дарит;
На место рабства — дни златые.
Единый АЛЕКСАНДР такие
Мог доблести души явить!
Единый АЛЕКСАНДР лишь славу
Кладет — великодушным быть!
Единый АЛЕКСАНДР державу
Лишь тщится благостью златить!
Един ты, света благодетель,
Умел толику добродетель
Со храбростью соединить!
Единый ты во всей вселенны
Навеки олтари нетленны
Умел в сердцах соорудить!
Звучи, восторгом полна лира,
И выше туч полет взнеси!
Свободу, благоденство мира
Во всех концах земли гласи!
Утешь Москвы ты зрак печален!
Вещай: из25 недр ее развалин
Покой вселенной излетел;
Ее пожаром осветилась
Свобода — коя воцарилась
В пределах всех ее земель.
Гласи падение злодея,
Тирана гнусного земле!
Вчера еще, землей владея,
Он вечно мнил владеть, и се —
Как кедр, Ливана сын надменный,
Внезапно громом пораженный,
Падет — он пал! Злодея нет!..
Ликуйте, Россы величавы!
О, слава выше всякой славы!
Победа выше всех побед!
Ликуй… Но стой26, о дерзка лира,
И пылкий свой восторг умерь!
Не зришь ли ты — пространство мира
Ему дивится все теперь?
Не зришь ли — поздные потомки,
На подвиги воззря столь громки,
Пол-Богом АЛЕКСАНДРА чтят?
Как капля с морем соравненна,
Хвала твоя пребудет тленна,
И твой удел, дивясь, — молчать!
1 В тексте и примечаниях Кошанского все слова подчеркнуты Кошанским. В выносках мы отметим как эти примечания, так и варианты из второго списка, внесенные автором на основании замечаний; но оказывается, что автор лишь в некоторых случаях принял во внимание эти замечания.
2 Кошанский исправил: «не се ль перуны грозны, гневны». На полях же им приписано: а) гром или молния не одно и то же. b) Молнии не благовестители, а благовестительницы. — Третий стих исправлен позже автором так: «не се ли радостны, священны»…
3 На полях: «клики горят восторгом».
4 Подчеркнуты слова зрю и гремит молва и приписано: «гремящую молву не зрят, а внемлют или слышат.»
5 Кошанский: «Неприятная перемена сцены и при том повторение».
6 Против этой строфы: «Длина периода, приличная только прозе». Во 2-м списке эта строфа от слова «как» поставлена в скобки.
7 «Значимое, поставленное непосредственно подле знака, подрывает интерес». Этот стих во 2-й редакции: «Позор, неволя, бедства новы».
8 «Изобилование — пустословие».
9 «Ужасом гореть! притом надлежало бы и здесь поставить действие в прошедшем виде».
10 «Рушить вверх дном!»
11 «Молниеносная буря не мрачна».
12 «Лазоревый цвет не блистателен, но он может быть ярок».
13 Исправлено во 2-м списке «Опустошение и страх».
14 «Сия черта не может относиться до всех подлежащих».
15 В новой редакции «пасть ужасну».
16 «Агница не зверь». — Этот и следующий стих исправлены автором так:
«Ревет и агницу несчастну
Терзает во своих когтях».
17 «Вяло».
18 Исправлено К-м: «дыма»: так исправил и автор в новом списке
19 «=клики и восклицания». Автор изменил: «Рыданья, вопли раздаются»
20 «Постигнуть значит только коснуться поверхности».
21 Во 2-й редакции эти два стиха изменены так:
Но стой, злодей! твой час настанет!
Правдивый Бог на злобу грянет.
22 Во 2-ой редакции вместо того: «Помчался, полетел — и пали».
23 Исправлено автором: «Благости самой».
24 Изменено автором: «Дает».
25 Вставлено К-м: «под» (из-под); «недр» подчеркнуто.
26 К: «Низко».
5. Наконец, к тому же роду сочинений на тему относится рассуждение Илличевского «Строгое исполнение должностей доставляет чистейшее удовольствие». Оно написано без сомнения на заданную (Кошанским?) тему, хотя и не снабжено отметками или отзывом преподавателя; и в развитии темы, и порядке, и манере изложения автор придерживается строго теории и правил общепризнанной риторики. В подкрепление своих мыслей он местами приводит цитаты из Вольтера, Расина, Pesselier и Berquin[4]. В сочинении 9 страниц: оно написано на таких же листах в 4-ку (в виде тетрадки) на синей бумаге, причем и бумага и почерк одинакие с бумагой и почерком писем Илличевского к Фуссу конца 1814 года, и без сомнения относится к той же поре.
Позволяю себе привести, для характеристики тона и стиля, начало и заключение сочинения:
Начало: «Человек предопределен жить в обществе; излишне было бы доказывать то, что признано всеми философами и утверждено всеми временами. Не углубляясь далеко в причины сего явления, мы увидим, что должности суть узы, привязывающие его к оному, и силы, удерживающие его в пределах его действий; должности суть условия, без которых он не мог бы существовать в кругу себе подобных. Назначив ему черту, за которую он преступать не должен, они определяют всю обширность его свободы»…
Из конца: «…Нет! Счастие не обитает в сердце жестоком — оно неразлучно с добродетелью… Счастлив только тот, кто окружен зрелищем блаженства и изобилия; таков муж благодетельный. Где он ни находится, везде творит счастливых…»
Заключение: «Блажен, стократ блажен един ты, о муж добродетельный! твоя награда — не бренное злато, не тленные почести, но собственное сердце; твое счастие — не громкие праздненства, не пышные пиршества — но сердца твоих ближних. Блажен, стократ блажен един ты, о муж добродетельный!»
<…>