Константин Бальмонт
Из записной книжки
Бальмонт К. Д. Стозвучные песни: Сочинения (избранные стихи и проза). —
Ярославль: Верх.-Волж. кн. изд-во, 1990
1904
Как странно перебирать старые бумаги, перелистывать страницы, которые
жили — и погасли для тебя, их написавшего. Они дороги и чужды, как лепестки
подаренных увядших цветов, как письма женщин, в которых ты пробудил
непонятность, что зовется любовью, как выцветшие портреты отошедших людей.
Вот я смотрю на них, и многое в этом старом удивляет меня новизной. В свете
мгновений я создавал эти слова. Мгновенья всегда единственны. Они слагались
в свою музыку, я был их частью, когда они звенели. Они отзвенели и навеки
унесли с собой свою тайну. И я другой, мне перестало быть понятным, что было
так ярко-постижимо, когда я был их созвучной и покорной частью, их
соучастником. Я другой, я один, мне осталось лишь несколько золотых песчинок
из сверкавшего потока времени, несколько страстных рубинов, и несколько
горячих испанских гвоздик, и несколько красных мировых роз.
Я живу слишком быстрой жизнью и не знаю никого, кто так любил бы
мгновенья, как я. Я иду, я иду, я ухожу, я меняю и изменяюсь сам. Я отдаюсь
мгновенью, и оно мне снова открывает свежие поляны. И вечно цветут мне новые
цветы.
Я откидываюсь от разума к страсти, я опрокидываюсь от страстей в разум.
Маятник влево, маятник вправо. На циферблате ночей и дней неизбежно должно
быть движение. Но философия мгновенья не есть философия земного маятника.
Звон мгновенья — когда его любишь, как я, — из области надземных звонов.
Я отдаюсь мировому, и мир входит в меня. Мне близки и звезды, и волны,
и горы. Мне близки звери и герои. Мне близки красивые и некрасивые. Я говорю
с другом, а сам в это время далеко от него, за преградой веков, где-то в
древнем Риме, где-то в вечной Индии, где-то в той стране, чье имя — Майя. Я
говорю с врагом, а сам в то же время тайно люблю его, хотя бы я говорил
самые жесткие слова. О, клянусь, в те мгновенья, когда я — действительно я,
мне близки все, мне понятно и дорого все. Мне понятны вершины, я на них
всходил, мне понятно низкое, я низко падал, мне понятно и то, что вне
пределов высокого и низкого. Я знаю полную свободу. Безмерность может
замкнуться в малое. Песчинка может превратиться в систему звездных миров. И
слабыми руками будут воздвигнуты безмерные зданья во имя Красоты. И сгорят
города, и сгорят леса, а там, где они шумели и молчали, возникнут новые
шелесты и шорохи, ласки и улыбки, вечная жизнь.
Я знаю, что есть два бога: бог покоя и бог движения. Я люблю их обоих.
Но я не долго медлю с первым. Я побыл с ним. Довольно. Я вижу быстрые
блестящие глаза. Магнит моей души! Я слышу свист ветра. Я слышу пенье струн.
Молот близ горнов. Раскаты мировой музыки. Я отдаюсь мировому. Мне страшно.
Мне сладко. Мир взошел в меня. Прощай, мое Вчера. Скорей к неизвестному
Завтра!
3 января.
Ночь. Москва
Огонь, Вода, Земля и Воздух — четыре царственные Стихии, с которыми
неизменно живет моя душа в радостном и тайном соприкосновении. Ни одного из
ощущений я не могу отделить от них и помню о их Четверогласии всегда.
Огонь — всеобъемлющая тройственная стихия, пламя, свет и теплота,
тройственная и седьмеричная стихия, самая красивая из всех. Вода — стихия
ласки и влюбленности, глубина завлекающая, ее голос — влажный поцелуй.
Воздух — всеокружная колыбель-могила, саркофаг — альков, легчайшее дуновение
Вечности и незримая летопись, которая открыта для глаз души. Земля — черная
оправа ослепительного бриллианта, и Земля — небесный Изумруд, драгоценный
камень Жизни, весеннее Утро, нежный расцветный Сад.
Я люблю все Стихии равно, хоть по-разному. И знаю, что каждая стихия
бывает ласкающей, как колыбельная песня, и страшной, как шум приближающихся
вражеских дружин, как взрывы и раскаты дьявольского смеха.
Вода нежнее Огня, оттого что в ней женское начало, нежная влажная
всевоспринимаемость. Огонь не так нежен порой, но он сильнее, сложней и
страшнее, он сокровенней и проникновеннее. В Воздухе тонут взоры, и душа
уносится к Вечному, в белое царство бестелесности. Земля родней нам всех
других Стихий — высот и низин, — и к ней радостно прильнуть с дрожанием
счастья в груди и с глухим сдавленным рыданием.
Все Стихии люблю я, и ими живет мое творчество.
Оно началось, это длящееся, только еще обозначившееся творчество — с
печали, угнетенности и сумерек. Оно началось под северным небом, но, силою
внутренней неизбежности, через жажду безгранного, безбрежного, через долгие
скитания по пустынным равнинам и провалам Тишины, подошло к радостному
Свету, к Огню, к победительному Солнцу.
От книги к книге, явственно для каждого внимательного глаза, у меня
переброшено звено, и я знаю, что, пока я буду на Земле, я не устану ковать
все новые и новые звенья и что мост, который создает моя мечта, уходит в
вольные манящие дали.
От бесцветных сумерек к красочному Маю, от робкой угнетенности к
Царице-Смелости с блестящими зрачками, от скудости к роскоши, от стен и
запретов к Цветам и Любви, от незнания к счастью вечного познанья, от гнета
к глубокому вздоху освобожденья, к этой радости видеть и ласкать своим
взором еще новое, вот еще и еще, без конца.
И если воистину я люблю все Стихии в разное время равно, мне все же
хочется сказать сейчас, что любимая моя стихия — Огонь. Я молюсь Огню. Огонь
есть истинно всемирная стихия, и кто причастился Огня, тот слит с Мировым.
Он душой своей входит в таинственные горницы, где горят неугасимые
светильники — и струятся во взоры влиянья волшебных талисманов, драгоценных
камней.
3 декабря. Вечер.
Москва
ПРИМЕЧАНИЯ
1. В первом этюде Бальмонт размышляет о философии мгновения, одно время
весьма популярной в среде символистов, которые видели в ней теоретическую
основу импрессионизма в искусстве. В этом смысле показательны статьи В.
Брюсова «Об искусстве» /1899/, «Истины» /1901/, его попытка опереться на
стцхи Е. А. Баратынского «Мгновенье мне принадлежит,/ Как я принадлежу
мгновенью» /Брюсов В. Собр. соч. М., 1975. Т. 6. С. 36, 48-60/. Майя —
страна майя, парода, создавшего одну из древнейших цивилизаций Центральной
Америки /Мексика, Гондурас, Гватемала/.
2. Огонь, Вода, Земля и Воздух. /Второй этюд/ — философские и
религиозные учения древности, согласно которым все разнообразие окружающего
мира определяется конечным числом «начал», или «стихий», были созвучны
поэтическому мироощущению Бальмонта /см., например, статью «Поэзия стихий» в
кн.: Бальмонт К. Белые зарницы. Спб., 1908. С. 15-57/. Оно началось под
Северным небом… — Подразумевается ряд сборников Бальмонта: «Под северным небом», «Тишина», «Горящие здания», «Будем как солнце».