К.Лукашевич. Босоногая команда — Рязань: Зерна, 2005. — 432с.
Scan, OCR, SpellCheck: Kapti, 2009г
I
правитьХолодный, хмурый день поздней осени. Ревет ветер, срывает желтые листья, подымает пыль столбом… Свинцовые тучи заволакивают небо. По проселочной дороге плетется одинокая путница с небольшим узелком за плечами, — плетется она тихо, печально опустив голову.
Путница взошла на гору и остановилась, спустила узелок с плеча на траву около камня и обернулась в ту сторону, где вдали под горою раскинулось село, блестел крест сельской церкви, виднелись скромные могилы. Крупные слезы одна за другой так и покатились по лицу девушки.
Она была очень молода, одета в синюю деревенскую поддевку, пестрый сарафан, сапоги с подковами и ярко-красный с зелеными разводами платок на голове. Полное, румяное, миловидное лицо девушки было заплакано и выражало затаенную грусть. Она стала креститься порывисто и скоро…
— Прощай, матушка родимая, прощай, батюшка-кормилец… Гляньте, родненькие, с того света на свое дитятко, благословите сироту в путь-дорогу… — певуче причитала девушка. — Ох, горько покинуть вас… Прощай, родная сторонка… — Девушка припала к земле, плакала и целовала ее.
Ветер ревел и злился сильнее. Одинокая путница снова поплелась по дороге. Гора скрыла от нее и село, и погост, а впереди дорога узкой полосой уходила в лес.
Вот загромыхала телега, вдали показалась пегая лошаденка, проехал старик на возу сена… Путница на ходу молча поклонилась ему в пояс…
Старик проехал было мимо, но, спохватившись, попридержал лошадь.
— Эй, красавица!.. Поди-кось ко мне, милая… Никак Акуля Петрушихина?
Девушка вернулась.
— Да, дедушка Мирон. Я самая.
-Не признал, касатка, не серчай… Стар, плохо вижу…
— Ничего, дедушка.
— В Питер идешь, болезная?
— Иду, дедушка… Боязно, знаешь, — голос девушки задрожал.
— Терпи, девонька… Не убивайся… Бог не оставит.
— Терпела я немало в братнем доме, дедушка Мирон, терпела… Слыхал, поди, какое было мое житье!
— Что делать, Акуля… Крутая у вас невестка-то, нравная, Господь с ней. — Старик задумался.
— Не помню я зла… Племянников жаль: всех их выходила… Болит сердце-то по них… — Акуля заплакала.
-Не тумань ясных очей… Придут и красные дни. Береги себя… Помни, на какое житье благословили тебя родители…
— Разве можно забыть, дедушка! — промолвила тихо Акуля.
— Богобоязненные твои родители, Акуля, редкие, можно сказать, люди по нынешним временам!
— Да, у батюшки с матушкой знала я ласку да тепло, а теперь увидала одно горе да слезы… Ох, тяжко, дедушка, сироте. Сердце так и ноет, так и сосет…
— Не крушись, дитятко! Царица Небесная — твоя заступница! Есть на свете и жалостливые люди… Надоумят, помогут…
— Спасибо, дедушка Мирон, на добром слове… Будто и на душе полегче стало…
— Я что ж… я тебя жалеючи, милая…
— Вот, дедушка… как с господами-то я речь поведу? Боязно!..
— Не чуждайся господ, касатка… Говори таково ласковенько, скромненько…и ладно будет…
— Боязно!!! Господа не нам чета, — вздохнула Акуля и покачала головой.
— Как же ты доберешься, Акуля?
— Да по чугунке, дедушка… Может, земляков ветречу… Добрых людей поспрошу… Сказывают, через день-два и в Питере буду.
— Помоги тебе Христос, милая! Добрый путь!
— Прости, дедушка!.. Кланяйся на селе всем… всем…- голос Акули дрогнул, и она закрылась рукавом.
— Прости, лапушка… Бог с тобой!
— Не поминай лихом, дедушка Мирон, коли в чем по молодости, провинилась… Не гневись!..
Старик дернул вожжами; опять побежала лошаденка; поскрипывая, застучала телега.
Акуля долго стояла неподвижно и, пока старик не скрылся, провожала его печальным взглядом.
II
правитьВ небольшой гостиной горела лампа и приятным светом обливала красную, шелковую мебель, портьеры, в золоченых рамах олеографии по стенам и цветы на окнах; на диване перед круглым столом, покрытым бархатной пестрой скатертью сидела немолодая дама; она ела яблоко и раскладывала пасьянс.
Дама эта была полная, румяная и белая: на руках — множество колец и браслетов, в ушах — большие золотые серьги.
В комнату вбежал, подпрыгивая, мальчик лет 12, тоже очень полный, румяный и, как две капли воды, похожий на сидевшую даму.
— Мамаша, там на кухне новая кухарка пришла наниматься, — сказал мальчик.
— Фу ты, как они мне надоели! И все-то они гроша медного не стоят!
— Молодая, курносая… Такая смешная! В красном сарафане с зелеными разводами. Просто деревенщина! — рассказывал, смеясь, мальчик.
— Ну, зови ее, Петя, сюда. Да присмотри, чтобы она чего мимоходом не стащила!
В комнату боязливо, неуклюже ступая, вошла Акуля. Одета она была по-деревенски, но чистенько: рубашка белая с пышными рукавами, сарафан домотканный; толстая русая коса спускалась ниже пояса и была завязана розовой ленточкой. Девушка от волнения и страха мяла в руках передник и пугливо озиралась. Войдя в комнату, она перекрестилась широким крестом на икону и сказала:
— Здравствуйте!
— Ты откуда, голубушка? — приняв важный вид, спросила ее барыня.
— Из деревни мы… Прямо из деревни, милая, — отвечала поспешно девушка, обнажив улыбкой белые, ровные зубы и кивая головой.
— Что ж ты умеешь делать?
— А все, милая, умею делать…
Мальчик, стоявший у окна, громко фыркнул. Акуля обернулась и удивленно посмотрела на него.
— Это твой будет паренек? — спросила она, указывая пальцем на Петю.
-Да, это мой сын. Что ж ты умеешь и стряпать, и стирать, и гладить? — спросила насмешливо барыня.
— Может, и не потрафлю… А что покажешь, то и умею… Я рада стараться, милая…
— По-моему, ты ровнехонько ничего не смыслишь… Вы, деревенские, очень зазнались и воображаете о себе невесть что… Вас приучишь, а вы потом какую-нибудь гадость сделаете господам…
— Пошто ж, милая! Насчет этого не сумлевайся.
— Как тебя зовут?
— Акулей звать.
— Ну, вот что, Акулина. Мне нужна работница хорошая, честная… Я не намерена прислугу даром хлебом кормить… Тебе придется все делать: стряпать, стирать, гладить, полы мыть. Петю в школу провожать. Жалованья тебе — два рубля в месяц, горячее — со стола. Завтра можешь перебраться.
— Я рада стараться, милая… рада…
— Прежде всего ты должна выучиться говорить и не тыкать мне. Какая я тебе — «милая»?! Я для тебя — барыня. Мой сын тоже для тебя не «паренек», а барин, понимаешь?
— Как не понять! Говорить, как хошь, так и буду…
— Ну, хорошо, ступай. Завтра переедешь.
— Вот-то деревенщина!.. — сказал ей вслед Петя, громко рассмеялся и стал прыгать по комнате, как молодой теленок весной.
Акулина поступила на место. Жутко и тоскливо показалось ей, после деревенского простора, после зеленых лесов и полей, после вольного воздуха, в полутемной, крошечной кухне, в жаре и чаду…
Барыня ее, купчиха Анфиса Петровна, оказалась вспыльчивой и сварливой. Сам барин, Пахом Федулович, кроме своего магазина и барышей, знать ничего не хотел. Разве придет когда «выпивши» да нашумит.
Петя был избалован, отлынивал от ученья, целыми днями ничего не делал, валялся по диванам, по кушеткам, и больше всего на свете любил сладко поесть.
Анфиса Петровна целыми днями кричала на молоденькую кухарку: ничего толком не покажет, а требует, бранит и сердится.
— Как ты сапоги чистишь, Акулька? Тебе говорю — не так…
Акуля не знала, как и приняться-то ей за чистку сапог.
— Что ты подаешь, бестолковая? Смотри, в полоскательную чашку соус кладешь!.. О, и терпенье же надо с тобой!
У Акули не ладилось непривычное дело, она портила вещи, ломала и била посуду.
Барыня себя не помнила от гнева, подбегала и дергала девушку за косу.
— Деревенщина, мужичка! Противная девчонка! Ты и вся-то не стоишь того, что ты мне перебила. Выгоню я тебя вон…
Акуля боялась своей барыни как огня и, заслышав ее шаги, вся тряслась от страха.
Петя постоянно подсматривал за кухаркой и жаловался матери.
— Мама! Акулина опять что-то ест. Она, кажется, из кастрюли доставала…
Анфиса Петровна с гневом влетала в кухню.
— Акулька, ты, кажется, воображаешь, что в гостиницу поступила?! У тебя кусок изо рта не выходит!.. Как смела ты, обжора, в кастрюлю лазить за жарким? Вы разорить хотите господ!..
— Барыня, да я хлебца кусочек взяла… Вот посмотрите… посолила и ем.
— На вас хлеба не напасешься. Давно тебя надо вон выгнать…
Акулина молчала как убитая, но нелегко было ей. Она спала в углу в кухне на войлоке и на своей жесткой постели много слез пролила по деревне, и прошлая ее жизнь казалась ей теперь такой хорошей.
Один раз Петя позвал Акулину к матери с каким-то особенным видом…
-Иди-ка, иди, голубушка… Посмотрим… — таинственно стращал он; а когда девушка проходила по коридорчику, Петя шепнул ей: «Воровка».
Акуля вздрогнула, точно кто ее ударил кнутом. Что это значит?
— Петя, закрой все двери, — приказала Анфиса Петровна, когда они вошли в комнату.
Акулине стало почему-то страшно.
— Послушай, Акулина, мы с тобой говорим наедине… У меня пропали пять рублей… я их вчера тут на комоде оставила… Не видела ли ты их?
-Куда же им пропасть! Заложили вы их, барыня… Пошарьте — найдутся, — тихо проговорила Акулина и бросилась обыскивать комнату.
— Пожалуйста, не беспокойся, я искала везде сама… Кроме тебя, никто не входил в комнату… И ты должна признаться, где деньги?
— Да разве я знаю? Что вы, барыня?! Христос с вами! Я и в глаза-то их не видела!
— Деньги у тебя! Понимаешь? Ты их украла, — медленно и раздельно произнесла Анфиса Петровна, подойдя к кухарке и глядя не нее в упор.
Акулина взвыла на всю комнату.
— Я?! Я?! Пошто ж так обижать? Разве у меня на шее креста нет!?
— Предупреждаю тебя, Акулина, я заявлю в полицию, и там рассудят…
Девушка повалилась в ноги, горько рыдая.
— Не погубите, барыня… желанная… не брала я… и не видела… Ох, не погубите… пожалейте…
Акулина больше всего на свете боялась полиции и участка.
— Вон пошла из комнаты! — крикнула разгневанная барыня.
— Еще не сознается?! Воровка! — сказал запальчиво Петя.
Акулину вызвали в участок. Начались допросы, дома ее обыскали.
— У нас и в роду-то этого нет!.. Родители бы в могилках повернулись, кабы да я такую срамоту сделала… Ишь ты, грех какой!.. Сиротинка я горькая, — причитала, рыдая, девушка на все расспросы.
Улик в воровстве не было, и Акулю отпустили. Она была покойна, потому что не знала за собою никакой вины, а на самом деле было и горько и обидно.
В это время Анфиса Петровна нашла свои пять рублей, она сама же засунула их в книгу, а книгу поставила на этажерку и забыла. Сконфузилась она наедине с собой, но не нашла в себе достаточно мужества, чтобы снять подозрение с невинной девушки.
«Вот еще, перед девчонкой унижаться? Не велика беда!» — подумала она и решила поскорее отказать Акулине.
— Ищи себе, Акулина, другое место. Ко мне поступает старая кухарка, — солгала она. — Я тебе должна десять рублей; четыре я вычитаю за разбитую посуду, за порванные полотенца: вот остальные, и уходи с Богом!
Дело было перед праздником, перед Рождеством. Собрала Акуля свой узелок и, затаив в душе обиду на несправедливость людей, покинула свое первое место.
— Прощайте, барыня, прощайте, Петенька, — сказала она в дверях.
Никто не ответил ей.
Оскорбленная девушка молча вышла на улицу.
На улице было шумно и весело: стоял легкий мороз, сверкал белый снег, выпавший накануне, неслись и поскрипывали сани… Народ спешил с покупками в самом веселом настроении… Чего-чего, только не было выставлено в окнах магазинов, а у каждой зеленной лавки — целые леса елок…
Акуля бродила по улицам — ей некуда было деваться… Что делать? Попросила кое-кого, и ее надоумили пойти в ночлежный дом. Там такие же горемыки, как и она, посоветовали ей постоять на Никольском рынке.
III
правитьC лишком неделю простояла Акулина на Никольском рынке. Там нанимают прислугу попроще. Девушка печально бродила по большому деревянному бараку, дрогла на холоду и завидовала более счастливым товаркам, которые уходили на места… Наконец, наняли и ее в меблированные комнаты.
Новая хозяйка Акулины была высокого роста, худая, с бледным лицом. Это была женщина молчаливая, но очень требовательная: укажет раз, и больше не спрашивай. Она не бранилась, не кричала, да и вообще никогда ничего не говорила с прислугой, кроме: «Прими, подай, сделай». А если недовольна, то взглянет так, что Акуля готова сквозь землю провалиться.
В меблированных комнатах тоже работы было очень много; покою нет ни минутки; целые дни раздаются звонки: жильцы посылают прислугу то за тем, то за другим, приказывают ставить самовары, убирать комнаты.
Акуля бегает проворно, получает иногда от жильцов «на чай»; если она теперь что и разобьет, то даже и не говорит барыне, а прямо покупает на свои деньги…
Живется ей гораздо лучше, чем на первом месте.
У Акули завелась знакомая — хорошенькая, нарядная горничная Феня, с завитками на лбу, в белом плоеном переднике. Познакомились они в булочной.
-Я своей барыне ничего не спускаю, — визгливым голоском хвасталась Феня, останавливаясь с Акулей у ворот.
— Как же тебя барыня не выгонит вон? Как она полиции не пожалуется? — с удивлением спрашивала Акуля.
У нее при одном воспоминании об участке дрожь пробегала по телу!
-Ты еще молода, глупа… — возражала насмешливо Феня, пряча руки под передник. — Поживешь, узнаешь, каков он — Питер-то. Как в деревне — жить нельзя. С простотой-то пропадешь!
-Да, жить здесь нелегко! — согласилась Акуля.
— То-то и есть. Ты, небось, и сахар и чай покупаешь, а я еще на горячее копейки не истратила…
Феня проговорила это шепотом, на ухо, лукаво подмигнув подруге.
— Что ты, Феня?! Это грешно! — с ужасом воскликнула Акуля.
-Эх, ты, простота деревенская! Однако, прощай… Заболтались… Заходи.
— Прощай, Феня.
После таких разговоров Акуля целый день ходила смущенная и задумчивая. Она думала о том, сколько соблазнов в Питере, вспоминала деревню и покойную мать.
«Берегись соблазнов, доченька, — говаривала ей кроткая женщина. — Чужого не трогай, озорными словами не скверни уста, дитятю малого не обижай; люди безвинно очернят — промолчи и отойди, — пусть их Бог накажет, а не ты…»
Девушка подымала ясные глаза на маленькую иконку — благословение матери, — висевшую в уголке в кухне и шептала: «Не бойся за меня, родненькая матушка, помню я твои наказы».
Зима в том году была ветреная и холодная. У Акули, кроме летней поддевки, не было другого теплого пальто, посылают ее жильцы то за папиросами, то за булками, еще за чем-нибудь — накинет она платок и налегке прямо из кухонного жара, от плиты, бежит скорей исполнить приказание.
Звонят раз вечером жильцы — никто не является на зов… Звонят еще и еще… По коридору не слышно бойких шагов Акули. Рассерженная хозяйка сама побежала на кухню.
-Акулина! Что это значит? Тебя звонят и недозвонятся!.. — закричала она.
Акулина испуганно вскочила с сундука и схватилась за грудь… Сама вся красная, глаза мутные, воспаленные, губы запекшиеся, — она глухо закашлялась и беспомощно опустилась на сундук.
— Что с тобой? — спросила хозяйка.
— Неможется!!! Всю головушку разломило… Мурашки по телу так и бегают…
— Какой ужас! Ты больна! Что ж ты мне раньше не сказала? Ну, и подвела же ты меня! Как же я без прислуги останусь?
— Барыня, да это пройдет…
— Ну, благодарю я тебя!!! Ступай скорее за дворником, — пусть везет тебя в больницу.
— Ох, тошнехонько! Пуще смертушки боюсь больницы! Барынька, — желанная!
— Это еще что за нежности?! Не здесь же мне тебя оставлять… Может, у тебя что заразное… Без разговоров зови дворника и собери весь свой скарб… Больше всего боюсь заразы…
Дворник повез Акулю в больницу; помаялись они сначала: в двух больницах девушку не приняли — не было места, пришлось ехать в самую дальнюю. Акуля продрогла, кашляла и стонала от каждого толчка, и больную уже без чувств внесли в палату.
Долго и тяжело хворала Акуля. У нее оказалось воспаление легкого. В тяжелом бреду, почти задыхаясь, сквозь болезненные стоны, она вспоминала и мать, и деревню, и барыню Анфису Петровну, и Петеньку, и Феню…
Крепкая натура и молодеть взяли свое: Акуля стала поправляться. Лежит она одна-одинешенька, видит, как к другим больным по четвергам и воскресеньям приходят родные: то мать, то отец, сестры, братья, мужья; как иных берегут, жалеют, приносят булок, варенья; к тем и сиделки относятся лучше. А к бедной Акуле некому придти, и кажется ей, что она одна в целом мире, и жутко становится ей перед тем, что ждет ее по выходе из больницы.
Выписали наконец Акулину из больницы. Где ее полнота, где толстая коса, где румяные щеки?
Худая, бледная, со впалыми глазами, с остриженными волосами, тяжело дыша, поплелась она со своим узелком по улице, поминутно останавливаясь.
Куда идти?
К Ней… К Матери всех сирот… К Заступнице всех скорбящих…
Девушка зашла в маленькую часовенку, на последние деньги купила свечу и, упав перед иконой на колени, горячо молилась…
IV
правитьЛегче стало на душе у Акули, когда она помолилась. Вышла девушка на шумную улицу, идет, шатается, где постоит, где присядет: слаба она была еще после болезни, думала кое-как до ночлежного дома добрести.
Акуля подошла к каменной церковной ограде и присела на лесенке у церкви.
Была ранняя весна: тепло, тихо, солнце светит, воробьи чирикают.
По тротуару беспрерывно шел народ; из-за угла показалась старушка с двумя девочками; старушка — маленькая, седенькая, с приятным лицом, одета скромно: в старомодное пальто, в черной шляпке. Две беленькие хорошенькие девочки шли перед нею: одна — лет пяти, курчавая, с черными глазками, с ямочками на полных щеках; другая — лет 10-ти, с длинной косой, не по летам серьезная, милая и скромная, похожая лицом на старушку.
Старшая девочка приостановилась, что-то заговорила старушке, указывая головой в строну Акули. Старушка достала из кармана портмоне и дала девочке монету.
— Вот тебе… — сказала девочка, подавая Акуле медную монету. Девушка покраснела, на лице ее выразился стыд и даже испуг.
-Я не собираю милостыню… Не надо… Не надо мне, барышня…
— Она не берет, бабушка, — сконфуженно опуская руку с денежкой, сказала девочка подошедшей старушке.
— Ты, верно, больна, милая? — спросила старая барыня.
— Сегодня только из больницы выписалась.
— Чем же ты хворала, милая?
-Лекари сказывают, что такая грудная болезнь была, от простуды.
— Ах ты, бедная девушка! Уж очень плохо ты выглядишь! Как это тебя из больницы выпустили?
-Местов, барыня, мало…
— Как тебя звать?
— Акулиной.
— Что же ты тут, Акуля, сидишь? Куда ты идешь?
— Я деревенская… У меня никого в Питере нет…
В ночлежный дом пойду, а после — на Никольский… Хоть бы какое местечко из-за хлеба… Сил еще нет, барыня…
Они разговорились, и старушка сердечно расспроса сила обо всем девушку. Та рассказала все просто и откровенно.
— Ах, ты, бедная, бедная! Вот что, Акуля, ступай-кй ты потихоньку ко мне… Там обогреешься, поешь; может, что и придумаем насчет места…
-Барынька, желанная!.. Да как же это!.. Спаси тя Христос, жалостливая… По гроб буду за вас Бога молить… — Акуля встала и порывисто ловила поцеловать руку старушки.
— Ну полно, будет тебе уже… Запомни адрес: Знаменская улица, дом Яковлева, квартира N 2. Не забудешь?
— Не забуду, ласковая.
— Иди потихоньку, скоро и мы вернемся.
Акуля доплелась по указанному адресу, робко постучалась и вошла в чистую, светлую кухню. Ее встретила пожилая женщина и тоже пожалела.
— Какая ты худа-а-а-ая, девушка! В чем душа держится! Право!
— Болезнь не красит, бабонька…
Акуля рассказала, как встретила старую барыню с барышнями и как они разговорились.
— Хорошие, редкостные господа! Старая барыня всякого пожалеет… Кабы не беда в деревне, ни в жизнь бы с ними не рассталась… Вишь, пожар у нас приключился, мать померла, отец домой требует… — рассказала словоохотливая женщина.
— Так ты уходишь в деревню, бабонька? Ишь какое горе-то! — сочувственно отзывалась Акуля.
Скоро вернулась старушка с девочками. Обе девочки выбежали на кухню и остановились перед Акулиной, застенчиво улыбаясь. Акулина встала и тоже улыбалась, глядя на них…
-Подь, подь сюда, милушка… Ясочка ты моя пригожая! — манила Акуля малютку, которая пряталась за старшую сестру.
— Нехорошо, Валичка! Ну, что ты прячешься?.. — заметила старшая девочка.
— Как звать вас, миленькие барышни? — спросила Акуля.
— Меня — Леной, а ее — Валей. Скажите, ведь в больнице очень страшно? — спросила старшая, близко подходя к Акуле.
-Ничего, дорогая барышня… Там не худо, все же помога болезни… Куда же бедному человеку идти? Там и лекаря и милосердные сестрицы-крестовицы; там лекарство даром дают.
-А мне бабушка всегда дает лекарство с чаем и с вареньем, а потом еще заесть — конфетку… Знаете, у нее конфеты лежат в маленьком комоде, — вмешалась в разговор Валя, преодолев смущение.
— Ах, ты, моя пташечка милая! — рассмеялась Акуля.
В кухню вошла старушка.
— Ну, что, Акуля, обогрелась, поела? И с моими внучками познакомилась. Вот и оставайся пока тут, поосмотрись, помоги Марье до отъезда, поучись, а там видно будет…
Акулина, ни слова не говоря, повалилась в ноги старой барыне.
— Что ты?! Что ты! Встань, встань скорее, — говорила старушка.
Леночка, испугавшись, бросилась ее подымать.
— Встаньте, Акуля… — шептала она.
Акуля встала и со слезами на глазах перекрестилась.
— Спасибо… Спасибо за жалость вашу!.. Вас Господь наградит!
-Полно тебе! Раздевайся, отдыхай… Пойдемте, дети. Леночка, ты еще и уроки не докончила.
Они ушли в комнаты. Леночка приветливо кивнула головой Акуле и улыбнулась, а Валя расшалилась и несколько раз сделала ручкой.
«Не в рай ли я попала? — подумала Акуля. — Барышни, что ангельчики, а старая барыня, что святая…» И радостно, тепло стало в благодарном сердце девушки.
— И есть же на свете такие люди! — подивилась вслух Акуля.
— Что и говорить! Редкостные господа! — подтвердила старая кухарка.
VI
правитьУже скоро год, как Акулина устроилась на новом месте. «Прямо в рай попала», — говорила она всегда.
За старую барыню, Анну Петровну, за своих ненаглядных барышень Акуля готова, как говорится, жизнь отдать. То, что она чувствовала к своим господам, трудно описать. Она не спала ночей, когда они хворали, берегла их каждую вещь, дрожала над их копейкой, больше чем над своей, готова была идти, Бог знает, как далеко, лишь бы купить все получше и подешевле, и представить не могла, что когда-нибудь расстанется с ними.
Тихо и спокойно жилось в маленькой квартире на Знаменской. Старушка Анна Петровна имела очень порядочную пенсию и растила двух внучек-сироток, отец и мать которых померли в холеру. Бабушка любила всех, всем прощала недостатки, никого не осуждала, с открытой душой готова была помочь, говорила всегда ласково и кротко. И девочки подрастали добрыми и отзывчивыми.
Валя была еще мала и глупа, но Леночка все понимала. Она помнила, как умерли ее дорогие папа и мама, и в ее характере навсегда сохранился оттенок трогательной грусти.
— Бабулинька, милая, — часто говорила она, какое счастье, что у нас есть ты, такая хорошая, такая добрая!..
— Хотелось бы вас, моих дорогих, вырастить, поставить на ноги и видеть хорошими людьми, — задумчиво отвечала бабушка.
— А вот у нашей Акули никого, никого нет на свете…
— Таких, как она, надо поучить, надоумить, пожалеть, моя родная… Поверь, дитя мое, что простой человек очень понимает справедливость и ценить доброе слово.
Анна Петровна долгое время сама все показывала и объясняла молоденькой кухарке.
— Вот, Акуля, милая, смотри да приучайся делать все аккуратненько. Сама потом благодарна будешь и не раз вспомянешь. Смотри… — И барыня, надев на руку детский сапожок, показывала, как надо его чистить; учила гладить, показывала стряпать.
Не бранят Акулю, не кричат на нее.
Сперва ей будто и неловко было. «Уж лучше бы побранила старая барыня», — не раз думала она, чувствуя себя виноватой.
Нет, Анна Петровна двадцать раз все покажет, повторит, остановит… Иначе не скажет, как «милая».
И через год в расторопной, толковой, работящей и преданной кухарке не узнать было «мужичку-деревенщину».
Акуля держит в порядке квартиру, порядочно стряпает, хорошо стирает и гладит и в глаза смотрит, чтобы угодить дорогим господам. Милы они ее бесхитростному, благодарному сердцу.
Ну что она для них? Простая деревенская девчонка-кухарка.
А между тем ее ненаглядные барышни кусочка не съедят без нее. Прибегут в кухню, поделятся.
— Попробуй-ка, Акуля. Это — апельсин. Ты, я думаю, в деревне и не едала такого гостинца, — говорит Леночка.
— Ой, да спасибо, милушка! Да кушай сама, я не маленькая.
— Нет, Акулинька, не люблю одна, уж мы лучше вместе…
И обе девочки наперерыв оделяют ее полученными от бабушки гостинцами.
Раз Акуля заболела; она уже знала теперь петербургские порядки; вошла к Анне Петровне и говорит:
— Барыня, я за дворником пойду.
— Зачем, Акуля? Что случилось? — удивилась старушка.
— Неможется… Пускай свезет меня в больницу.
— Что ты, что ты, глупая! Ляг на кухне, я тебе домашними средствами помогу… Не тревожься, пройдет… Позовем доктора. Дома полечит. Приляг, милая! Я сейчас приду… достану кое-какие лекарства.
— Как же это, барынька?! Да что я за такая, чтобы вы обо мне, родимая, так пеклись! Стою ли я!..
— Ты такой же человек… А работаешь ты больше нас и больше устаешь. Заболела, и надо тебя лечить. Ложись, ложись без разговоров…
«Это она-то, Акулька, деревенщина… такой же человек?»
И не забыть девушке во всю жизнь, как старая барыня сама клала на голову полотенце, смоченное в холодной воде, сама ставила за нее самовар, сама стряпала… А Леночка принесла к ее кровати столик, принесла чашку с чаем и варенья.
— Ну, что, Акулинька, получше ли тебе теперь? Не правда ли, какая хина горькая?! — И девочка жалостливо смотрела на нее задумчивыми, добрыми глазами.
— Спасибо, Ленушка! Солнышко ты мое ясное! Дай мне рученьку твою поцеловать… — сквозь слезы говорила больная.
— Ну что ты, не надо, Акуля! Выздоравливай скорее. Скучно, когда ты больна. Пей, я тебе еще принесу чаю…
Не высказать, какой глубокой благодарностью переполнено сердце деревенской девушки! Она, обративши лицо к образочку — благословению матери — всегда горячо молилась за своих добрых господ.
-Жалостливые, сердечные! — шепчет она, думая о них.
VI
правитьЧисто прибрала Акуля кухню; вычистила так медную посуду, что она, как жар, горит; все аккуратно расставила по полкам, оклеенным белыми фестончиками, и оглянулась с любовью кругом: дорога ей каждая плошка в этом мирном уголке.
В квартире тихо, светло и тепло. Акуля всегда по вечерам работает для себя или чинит что-нибудь детское.
В кухню выбежали обе девочки. Валя охватила Акулю за шею, да так и повисла… Видно, что они большие друзья.
— Спой про «капустку»… — шепчет малютка.
— Погоди, милушка, малость… Недосуг… Надо вам чулочки заштопать…
— Ты штопай и пой.
— Ну, вот, Валюша, опять ты со своей «капусткой». Лучше расскажи, Акуля, про свою деревню. Расскажи, как у вас голод был… — просит Леночка.
— Я уже много раз говорила вам, детушки, про это…
— Ничего, Акулинька, расскажи еще раз.
— Да, лапушка, наслал Господь испытание! Голод в дерервне — страшная беда, тяжкая, горькая…
Леночка облокотилась на кухонный стол обеими руками, подперла голову и широко раскрытыми глазами пытливо смотрела на Акулю.
-Я не могу понять, Акуля… не могу представить, что такое голод, как это быть голодным?! Это, верно, очень тяжело.
-Лучше и не говорить! Невыносно!..
— Ну, рассказывай, Акуля, — тихо попросила Леночка.
— Пришел он с весны… Может, слыхала про засуху?
— Да, да…
— Так вот засуха все сгубила, ничего не уродилось на полях. Подошла осень; крестьяне, милушка, головы повесили. Нечего было с полей взять… Нечем питаться. Продали мужички скот, проели денежки, а зима-то велика еще… Ребята исхудали, едят впроголодь; к муке примешивали и мякину, и лебеду, и кору… Пошли кто на работу, кто по миру… Деревни опустели — ходит народ, словно тень… Воют ребятенки — хлеба просят: материнское сердце кровью обливается… Нету ни у кого ни хлеба, ни дров, ни одежонки. Пришла беда невылазная!
Леночка замерла, слушает, не шелохнется, по лицу ее текут неудержимые слезы… Она уже не в первый раз слышала этот рассказ, но он всегда одинаково волновал ее.
— Господи! Хоть бы скорее уже приехали, да помогли голодающим, — проговорила она, увлеченная безыскусственной передачей.
— Акулинька, ведь им помогут? Да? — спрашивала Валя, поворачивая к себе обеими ручками лицо Акулины.
— Помогут, родимая, как же не помочь… Добрые люди помогут.
— Знаешь, Акуля, когда был голод, мы с бабушкой каждый день ходили к Казанскому собору и клали с Валей в кружку копеечки. А дома мы все шили: и новое, и старое перешивали, а бабушка посылала куда-то в деревню, — рассказывала Леночка.
— Вот то-то, милая… Помогали так-то все по разным местам; не оставили в беде людей голодных…
-Акулинька, мы тогда не ели гостинцев. Бабушка говорила: «Десять губерний голодают — грешно себя ублажать сладостями».
— Старая барыня — хорошая душа! Что и говорить, — святая она.
— Ну, дальше, дальше, Акуля, рассказывай…
-От голода болезни пошли… Уж думали, что все люди-то перемрут. Нет. Вышла милость царская: хлебом оделили, — паи дали, студенты-лекаря и другие господа понаехали… Устроили они вроде бы харчевен и даром народ кормили… Пуще всего малых ребят берегли… Жалостливы они до народа, особливо до ребят. Хорошие господа! Дай им Бог здоровья!..
— А потом, Акулинька, поправились, да? Потом уж хорошие урожаи были?
— Поправились, да не скоро…
— А ты знаешь ли, Акуля, что нашему народу и чужие страны помогали? Вот Франция, Америка тоже…
— Народ сказывал… Это верно слово, что заморские корабли приходили издалека… Только мука-то не наша, словно бы, на вкус…
— Да-да, все это верно! Ах, какое было тяжелое время! — задумчиво говорила Леночка.
Девочка очень любила эти «заседания на кухне», как говорила бабушка. Полны интереса и жизни были их разговоры. Семнадцатилетняя деревенская девушка была тоже наивное дитя.
— Ну, рассказывай, Акуля, как ты медведя встретила.
— Не раз это мы его видали… Вот собрались одним летом девушки за ягодами в лес… А леса-то у нас большие, частые, густые… Ягоды там всякие, цветы душистые, сосны высокие и чернолесье… деревья разные…
— Вот в таком лесу побегать! Как бы я хотела, хоть разок! Хорошо там, — прерывала Леночка, не видавшая на своем веку деревни.
— Собирали это мы землянику, клубнику и шли домой лесной опушкой… Около опушки-то желтеют овсы… Вечерело. Одна девушка глядит-глядит это прямо, глаз не сводит, на овсы-то… да всех и окликнула:
— Девоньки, гляди-кось, в Федяевых овсах чья-то собака балует!..
— Там их две!.. — крикнула другая девушка.
А собака-то эта самая встала на задние лапы и пошла, и пошла… прямехонько на нас…
— Ах, как страшно! — вставила Валя, вся съежившись.
— Тут все — врассыпную… давай Бог ноги, в лес… И ну укать гулко, гулко так.
-А медведи испугались? — спросила Леночка.
— Испугались и убегли оба в лес… Таких-то медведей у нас овсяниками зовут. Все в овсах они норовят проказить.
— Я думаю, страшный медведь, большой? — спрашивала Валя.
-Да… Один на один ему не попадайся, сломает… Одного мужичка зимой помял — помер.
Детей, да и старую барыню Анну Петровну очень занимала деревня, и Акуля много рассказывала им про свое прежнее житье-бытье.
Она выросла с братом в богатой семье. Помер отец, женился брат, жена попалась нравная… тогда жизнь пошла тяжелая. С 6 лет Акуля стала нянчить братниных детей; всех выходила, а от невестки видела только брань да побои. Пока мать была жива, берегла ее, ласкала украдкой, — тихая она была, мать-то, все болела, всех боялась… Померла мать, и Акуля ушла в Питер.
У Акули в деревне осталась изба заколоченная, старая… И Акуля жалела своих племянников, несмотря ни на что, любила деревню.
— Выросли теперь братнины дети… Хорошие они. Эх, посмотреть бы!
— Тебя бабушка отпустит, Акуля, — говорили девочки.
— Вот деньжонок прикоплю, а там избу поправлю, состареюсь — жить стану.
Одного не любила бабушка, когда Акуля рассказывала девочкам про домовых, про леших, про оборотней, про русалок. Не понимала темная девушка, что все это — народные выдумки и поверья.
— Ну, как же, барынька, когда «он» у нас на посиделках в окно стучался.
Акуля опасалась произнести слово «леший» и говорила не иначе, как «он».
— Никаких леших на свете нет, милая Акуля, просто подшутил над вами кто-нибудь. Ты его самого-то видела?
— Да как же, барынька! Сама-то не видела, а девушки и парни видели.
— Все это выдумки. И детям не рассказывай такие глупости.
-Знаешь ли ты, Акуля… Прежде народ думал, что и гроза — от нечистой силы. А теперь все знают, от чего бывает гроза. Я тебе объясню… — убедительно заявляла маленькая гимназистка Леночка.
Акулина с сомнением качала головой и умолкала.
Очень часто молоденькая, веселая кухарка подымала на кухне со своими «бесценными барышнями», как говорится, дым коромыслом. Она пела и плясала… Валя, раскрасневшись, не отставала от нее:
— Ну, «капустку» теперь, Акуля, — кричала расходившаяся девочка.
Валя очень любила эту песню, заливалась громким смехом и вертелась с Акулей, показывая, как завивается кочешок.
VII
правитьКак-то раз вечером Акуля в своей чистенькой кухне, нагнувшись к лампе, штопала детские чулки.
В кухню вошла Леночка с озабоченным, деловым видом; в руках у нее были книжка и тетрадь.
— Слушай, Акуля, — сказала она, — хочешь, я буду учить тебя читать и писать? Право! Бабушка говорит, что это будет даже очень хорошо, и ты сама потом будешь рада…
-Да чтой-то, Ленушка, да нешто я пойму?! Ой, да нет, милушка! Наука-то… она мудреная.
— Какая ты смешная, Акуля! Ничего нет мудреного. Если постараешься, живо выучишься…
— Ой, да поучи, поучи, милушка… Ясная ты моя, заботница.
Девочка, немножко сконфузившись, расположилась у кухонного стола с книгою и тетрадкою. Она приняла очень серьезный вид и сказала:
— Перекрестись, Акуля! Девушка перекрестилась.
Девочка дала Акуле в руку указку и открыла книгу.
— Ну, теперь начнем. Вот смотри: это буква «У»… Повтори!
— У, у, у, у, — повторяла Акуля.
— Отыщи мне затем в книжке еще «У». Отлично. Ну, еще… Молодец! Теперь, буква «С». Повтори!
Акуля старательно тянула: «С-с-с-с-с».
-Отыщи мне в книге… Умница! Видишь, ты какая понятливая, Акуля! Как же вместе будет «У» да «С»?
Акуля этого не знала.
— Вместе будет ус, ус; повтори.
Акуля закрылась передником и рассмеялась.
— Когда учатся, то смеяться нельзя… Не смейся, Акуля, — серьезно заметила молоденькая учительница.
-Я думала, ты взаправду меня учить станешь, Ленушка… А ты смешком, да разве она такая наука-то?
— Ну, Акуля, я на тебя рассержусь и не стану учить… Ты должна меня слушаться! Я ведь знаю, как надо учить.
— Ну, ин ладно, не гневайся; ус, так ус… Что ж дальше-то?
Каждый вечер Леночка приходила на кухню и занималась с Акулей.
И смех и горе было с этим ученьем. Иногда учительница бывала в восторге от своей ученицы:
— Ты умница, понятливая, Акулина! Я очень тобой довольна! Вот сколько ты знаешь! — говорила она улыбаясь.
В другой раз требовалось вмешательство бабушки, которая, придя на кухню, заставала и учительницу и ученицу в слезах.
Малютка Валя глядела на них с недоумением и тоже готова была заплакать.
— Обе плачут!.. — говорила она бабушке, разводя руками.
— Она такая непонятливая! Говорю, говорю, точно в стену горох бросаю, ничего повторить не может… Я ей сегодня двадцать раз показывала и руки ее держала… Посмотрите, бабушка, какие каракули пишет! Разве это буквы?! — всхлипывая, рассказывала Леночка.
— Она, наука-то, мудреная… У меня и рука на эту букву не сгибается… — сквозь слезы оправдывалась ученица.
— Эх, ты, учительница! Терпения-то у тебя мало! Хороши же будут успехи твоих учеников, если ты будешь волноваться и плакать! У Акули руки грубые, жесткие, ей трудно учиться писать… Надо сдерживать себя, деточка…
Леночка вспыхивала, как зарево.
— Ну, Акуля, милая, постарайся написать «Ж» получше… Ты потихонечку… — кротко продолжала она урок.
Раз Акуля, пришедши из лавки, сказала девочкам:
— Знаете, барышни, какая облизьяна в Питер приехала? — Все равно как баба. Очень занятно все про нее прописано…
— Кто тебе сказал, Акуля? — спросила Леночка.
— Я сама прочла. Такой билет про нее на заборе вывешен.
— Бабушка, бабушка! Вы только подумайте, милая, какая радость! Уже наша Акуля сама на улице объявления читает!!! — с восторгом кричала Леночка, как стрела, примчавшись к бабушке в комнату.
VIII
правитьТри года прожила Акуля спокойно и счастливо у Анны Петровны.
За это время она съездила в деревню и написала оттуда письмо, которое все состояло из поклонов и только в конце было прибавлено: «Стосковалась без памяти, скоро приеду».
Леночка была очень рада, что получила от своей первой ученицы письмо.
— Вот и хорошо, что выучила ее писать! Ведь, право, недурно написала она, бабушка? — с гордостью говорила девочка.
Акуля приехала и со слезами радости бросилась целовать дорогих барышень и руки старой барыни.
— Стосковалась!.. Вот как стосковалась! Валюшу все во сне видела, — говорила она.
— Я тебя все ждала, Акуля. Тоже скучала, — прижимаясь к ней, шептала Валя.
-Что, Акулинька, довольна была, что умеешь писать? — спрашивала Леночка.
— Наши-то подивились, деревенские… Одолели меня — кажись, поболе пяти писем написала, — улыбалась Акуля.
Леночка была довольна.
— Вот вам гостинчиков, мои желанные! Не побрезговайте. Вот ягод, яичек свеженьких, творожку деревенского. Покушайте-ка на здоровье. А вот штучка холста. Это вам, барынька за то, что моих кралечек берегли…
Анна Петровна рассмеялась и сказала:
— И с чего ты взяла, что я берегла «твоих кралечек»? Я их тут высекла, без обеда оставила… Ну спасибо, Акуля, за гостинцы… Только зачем так много?..
Девочки обнимали то свою милую бабушку, то приехавшую Акулю. Все были веселы.
Однако жизнь не всегда течет ровно, спокойно и счастливо. Посылаются тяжелые испытания, бывает горе, и надо их переносить кротко и терпеливо. Жизнь прекрасна, и каждый человек может быть нужен, полезен другому, может быть любим и счастлив.
В нашей знакомой семье случилось страшное несчастье: точно гроза налетела и все разбила, все перевернула.
Неожиданно для всех скончалась бабушка Анна Петровна.
Не по-детски горевала Леночка, ходила как потерянная, похудевшая, бледная, то молчала целыми днями, то горько, неудержимо рыдала… Плакала и Валя. Не осушала глаз от слез и Акулина.
В квартиру покойной Анны Петровны переехали какие-то дальние родственники, муж с женой, люди суровые, молчаливые, стали они распоряжаться по-своему, стали хлопотать поместить девочек в институт.
Девочки притихли: чужды им были эти строгие родственники, которых они почти не знали. Только с Акулей украдкой отводили они душу.
— Акулинька, милая, у нас теперь никого близких нет на свете, — говорила Леночка и, упав головой на стол, горько рыдала.
— Милая, Ленушка, не томи себя… А я-то? Да нешто я вас покину… И не думай, горькая ты моя! — тихо, сквозь слезы утешала Акулина девочку, гладила ее по голове, обнимала; брала на руки Валю и крепко прижимала к себе. Та в слезах засыпала у нее на руках.
-Бабушка любила тебя, Акуля… Какая она была хорошая, добрая!.. И вот нет ее… — Леночка вскрикивала и хваталась за голову.
-Не плачь, Ленушка… Не горюй, лапушка. Бабушке тяжело на том свете, коли ты так убиваешься… Ты еще маленькая, а жизнь велика… У тебя вон Валюша на руках… Бабушка, поди-кось, немало горя видела, терпела, вас растила…
— Я не буду, Акулинька. Я буду все делать, как бабушка любила. Правда твоя. Валюша еще глупенькая… Я буду беречь ее, бабушка с неба увидит и станет радоваться на нас. Я не буду плакать.
— Господь не оставит сирот! Все обойдется, моя ласковая… И людей хороших повстречаешь… Пожалеют они вас, как и вы меня, помнишь, пожалели. Не плачь, не труди ясные очи! — так утешала Акуля дорогих девочек.
Прошел день, и родственники стали снаряжать Леночку и Валю в институт.
Заливались слезами девочки, расставаясь с Акулей, покидали милую квартиру, где им всем так хорошо, счастливо жилось.
Леночка так и замерла, охватив Акулю за шею.
-Приходи… Навещай… Не забывай… — шептала она, целуя девушку.
-Молчите, знаю… Ох, мои родимые!.. Ох, милые… Знаю сама! — растерянно твердила Акуля, прижав девочек, словно боясь выпустить их… Валю насильно оттащили от нее.
Девочек увезли в институт.
Акулина поступила на новое место. Она ходила сначала, как во сне, и все ее мысли были там, в каком-то институте, с ее бесценными барышнями. Много бессонных ночей провела она, вспоминая свою хорошую жизнь, и горячо молилась о Ленушке и Валюшке, поминала покойную барыню.
IX
правитьВремя летит стрелой. Дни сменяют часы; недели — дни; месяцы — недели; смотришь, проходят и годы за годами. Вот уже четыре года прошло, как померла бабушка Анна Петровна; Леночка и Валя сжились со своим горем и привыкли к институту; Акулина за это время переменила два места и всегда вспоминает с благодарностью старую барыню, учившую ее уму-разуму.
Акулина считается отличной прислугой и получает хорошее жалованье, а копить на избу все-таки не начала.
— И куда эти деньги идут?! Просто не знаю, — рассуждала сама с собой Акулина. — А-а-а, Бог с ними! Все равно не разбогатеешь… — и она махнет рукой.
Кухня, в которой живет теперь Акулина, — отличная, большая, светлая… Акулина отпустила обед, прибрала посуду, налила себе чаю в большую чашку с надписью «Дарю в день ангела», и только хотела сесть пить чай, как ей подали письмо.
С жадностью схватила Акулина письмо, забыла про чай и стала читать. Уроки Леночки не пропали даром. Акуля читает медленно себе вслух:
"Милая, дорогая Акулинька, ты давно не была у нас, знаем, что хворала ты, милая. Мы очень о тебе соскучились, ждали тебя в воскресенье, и даже я плакала, что ты не пришла. Приходи поскорее и принеси мне, пожалуйста, будь такая добрая, розовую ленточку, наклейных картинок, чтобы были ангельчики, еще кусочек мыла глицеринового, две городские почтовые марки и 10 копеек, которые мне очень нужны. Леночка тебя крепко целует, завтра напишет, теперь у нее очень много уроков, а я получила из географии 10, а из французского −11.
По лицу Акулины блуждает счастливая, ласковая улыбка. Она читает и перечитывает дорогое письмо много раз, раздумывает и качает головой: да, задала ей «ненаглядная барышня» задачу: просит розовую ленточку, а какой ширины и сколько аршин, — не написала. А для Акули просьбы ее барышень-институток — самое важное дело, она его обдумывает со всех сторон и даже советуется с другими, желая от всей души им угодить.
Воскресенье. И институте большой прием. Кишит народом огромная зала: приходят родные, радуются, весело их встречают молоденькие институтки, чинно проходят и следят за порядком классные дамы.
Конфузливо ступая, в зале показалась простая женщина, повязанная белым, шелковым платочком; она подошла робко к дежурной, попросила вызвать «барышень Славиных» и села в дальний укромный уголок. Через несколько минут ее крепко обнимали и целовали две хорошенькие институточки.
— Акуля, голубушка! Наконец-то! Как мы ждали тебя! — сказала старшая.
— Если б ты не пришла, я бы опять плакала, — заявила младшая.
Леночка и Валя очень изменились. Леночка уже стала взрослой барышней и скоро кончит курс; она худенькая, но такая же кроткая и задумчивая, как и была ребенком; Валя — полная, веселая, курчавая девочка лет 12-13.
— Уж я-то и сама места не находила, стосковалась по вас, мои бесценные. Дождаться не могла, как бы свидеться… Тебе, Валюша, вот все тут купила… Может, что не так, я переменю, — говорила Акуля, не спуская восторженного взгляда с дорогих барышень.
-Спасибо, Акулинька… Все отлично! Спасибо!
— Что же, Валюша, учительница-то тебя не наказывала?
-Знаешь, Акуля, — заговорила быстро девочка. — Уж на этот раз я не виновата… Это все из-за моей подруги… Она меня выдала, и классная дама передник сняла…
— Ах ты, грехи какие! Как же это без передника-то? Да ты не тужи. Оно ничего…
— Вот еще что сказала, Акуля… Ты не понимаешь, дорогая, это такое наказание! — и полненькая девочка печально опустила голову.
Акулина нежно прижала ее к себе.
— Ну, как же не понять! Очень я понимаю, милушка. Да ты не тужи.
— Знаешь, Акулинька, милая, я из истории опять 12 получила.
— Учись, Ленушка. Оно к примеру Валюше хорошо… Что же ты, моя ясная, не просила у меня ничего… Может, мыльца надо?
— Ничего не надо… Только сама приходи почаще, — застенчиво отвечала девушка, обнимая Акулину.
— А я вам, мои желанные, яблоков, леденчиков и булок принесла. Отобрали у меня, у самой двери отобрали… Вы спросите, чтобы беспременно отдали…
Акулина уже четыре года приходит к своим барышням и всегда волнуется, что у нее отбирают гостинцы.
-Акулинька! Принеси мне зубную щеточку! Акулинька, купи мне клякс-папиру. Акулинька, мне очень хочется тянушек, — просит постоянно Валя.
И Акуля из своего небольшого жалованья никогда ничего не забудет купить.
Очень часто девочки расспрашивают Акулину про ее житье.
— Ничего, я привыкла теперь. Иногда трудно бывает, устанешь, иногда господа обидят, а то и сама виновата… Ничего, привыкла, — рассказывала Акуля.
— Акулинька, я кончу курс, мы опять будем вместе, — мечтает Леночка.
— Ах, хорошо будет! Не расстанемся, милушка.
— Ну, а твоя деревня, твоя изба? — спрашивает Валя.
— Вот скоро деньжонки стану копить, барышни; тогда избу поправлю: на старости лет будет где голову приклонить, угол родной будет.
— Погоди, Акуля, когда я вырасту, стану уроки давать, я тебе хорошую избу выстрою… — обещает Валя.
— Лапушка ты моя! Добрая душа! Вот спасибо, — смеется Акуля, лаская институточку.
— А помнишь, Акуля, как мы хорошо с бабушкой жили… какая у нас квартирка чистенькая, уютная была… я тебя учила… ты нам про деревню по вечерам рассказывала… Помнишь? — спрашивает задумчиво Леночка.
— Как можно забыть! — вздыхает Акуля.
— Помнишь, как про «капустку» пела, как плясала… Как в деревню ездила… И еще бабушке холста привезла за то, что она «твоих кралечек берегла…», как ты тогда сказала… Помнишь? — подхватывает Валя.
— Вестимо, помню. Частенько вечером, этак раздумаешься и поплачешь…
— Ах, Акуля! Как жаль, что бабушка не видит нас теперь большими… — мечтательно говорит Леночка и глаза ее наполняются слезами.
— Не кручинься, Леночка… Жизнь-то долгая, милушка, надо прожить…
-Знаю, Акулинька… Все же, как маму да бабушку вспомнишь, так и взгрустнется…
— Они молятся за вас на том свете, чтобы вы были добрые, да хорошие…
Эти простые, задушевные разговоры трогали и ложились отрадно на душу девочек-институток. И несмотря на то, что институткам бывали потом выговоры, они всегда радостно встречали «простую бабу» и горячо целовали ее. Они знали, что эта «баба» одна в целом мире любит их искренно, интересуется всяким пустяком их жизни и напоминает им милое прошлое. Леночка и Валя знают, что их «дорогая Акулинька» — верный и преданный друг. Она приходит к ним каждое воскресенье, балует их всем, чем может, и они втроем мечтают, как опять заживут все вместе. В жизни все может быть!