Из бумаг князя Г (Садовской)

Из бумаг князя Г
автор Борис Александрович Садовской

Опубл.: 1909. Источник: az.lib.ru

Борис Садовской

Из бумаг князя Г.
(1826—1849)

Борису Николаевичу Бугаеву

I
ДНЕВНИК

12 декабря 1826. Приехал я в Москву вчера и остановился у дядюшки Бориса Тимофеича на антресолях. Новый остоженский дом его выстроен весьма изрядно. Прямо насупротив окон выходит ограда Зачатиевского женского монастыря. Вчера же заказал себе модную одежу, как теперь носят: светло-синий двухбортный с золотыми пуговицами фрак, к нему воротник черный бархатный, стоячий; исподнее черное. Чулки шелковые выбирал с тетушкой на Кузнецком. С верхней одежей покуда придется повременить. Однако мысль о милой Eudoxie преследовала меня в эти два дни неотпускно. В сладких мечтаниях о ней написал я утром две элегии.

15 декабря. Утром приятнейшее письмо от Димитрия: Сергей Александрович Соболевский зовет меня с ним к себе на вторник. Там увижу я всех сочинителей московских. Димитрий вчера обещал показать мне много книг. Статья его в «Урании» прекрасна по мыслям и слогу.

Дядюшка за обедом рассказывал много о прежней службе. Суровые были времена! У тетушки крысы съели гофреный чепец. Аксинью за недосмотр дядюшка хотел отправить на конюшню. Я вступился, — и человеколюбие восторжествовало над бесправием тиранства.

16 декабря. Письмо от Eudoxie! Я — счастливейший из смертных! Она меня любит!

II
ПИСЬМО КУЗИНЫ,

Mon cher cousin!

Apres Votre depart on sent un vide fatal dans toute la maison. Surtout dans le cabinet de lecture ou chaque objet me parle de Vous, tout est triste, morne. Ces volumes poudreux, que personne apres Vous n’a touches, sont devenu comme orphelins ¹.

Как вправду говорили Вы, братец, что я по-французскому начну. Только сей миг вспомнила, что обещание Вам дала писать на российском диалекте. Но такова сила непобедимая привычки. Я так женируюсь писать перед Вами, братец. Вы — великий пиит и меня бесконечно осудите за штиль. Avant Votre depart Vous avez oublie de remettre a sa place le dernier volume de Voltaire, je l’ai fait hier et il m’a semble que Vous etes denouveau avec moi ². В Москве Вы, без сумнения, много веселитесь и махаетесь, comme dit papa ³. Кто ж избранница сердца Вашего? Repondez-moi et je vous fairai mes compliments ⁴. Страшусь, однако, дабы долгое сие письмо Вас не утомило.

Adieu, cher cousin! Ecrivez et n’oubliez pas.

Toute a Vous Eudoxie

Wsesviatskoje

P. S. Je Vous envoie ce que Vous m’avez prie. Je veux que cette bagatelle Vous rappelle le soir du 30 Novembre dans le salon rond 5.

¹ Дорогой кузен! После Вашего отъезда во всем доме ощущается фатальная пустота. Особенно в библиотеке, где каждый предмет напоминает Вас, все грустно, уныло. Запыленные тома, которые после Вас никто не трогал, кажутся сиротами (фр).

² После Вашего отъезда Вы забыли поставить на место последний том Вольтера, я это вчера сделала, и мне показалось, что Вы снова со мной (фр.).

³ Как говорит папа (фр.).

⁴ Ответьте мне, и я пошлю Вам свои поздравления (фр.).

⁵ Прощайте, дорогой кузен! Пишите и не забывайте Ваша Евдоксия. Всехсвятское.

Постскриптум. Я Вам посылаю то, что Вы у меня просили. Я хочу, чтобы эта безделушка Вам напоминала вечер 30 ноября в круглой гостиной (фр.).

III
ДНЕВНИК

20 декабря. Нынешний вечер ознаменовался достопамятным событием в моей жизни. Отныне весь состав мой обновился. Теперь вижу, что пора мне заняться истинным делом. Сельское уединение отныне будет моею пустынею. Да умрут предрассуждения, да прозябнут семена добрые!

Ровно в семь часов ступили мы с Димитрием в сени красного дома на углу Собачьей площадки. Гости едва начали собираться. В передней столкнулся я с высоким молодым человеком, лицо которого показалось мне знакомо. Гляжу на него — и никак не могу признать. Наконец, слышу приятный голос: «Да неужто вы не узнаете Одоевского, милый князь?» Тут я вспомнил и сердечно приветствовал деятельного создателя Общества Любомудров. Да, это он витийствовал передо мною два года тому назад в Газетном переулке! В оживленных разговорах втроем вошли мы в гостиную. Хозяин нас встретил на пороге. Признаюсь, о Соболевском доходило до меня такое множество сплетен, что я в первое время не знал, как мне с ним обходиться. Я страшился нескромностей, коих от природы выносить не в состоянии. Но скоро обошлось все по-хорошему, и я явственно увидел, что Соболевский чуждается грязного непотребства, каковым стращал меня дядюшка. В доме все чисто прибрано; только на окне приметил я початую бутылку шампанского. Сперва, кроме нас четверых, в комнате не было никого. Вдруг посредине первого молчания слышу я странный негромкий звук, как бы кто щелкает орехи. Вижу: хозяин улыбается, а за ним гости. Все еще ничего не могу понять. Опять тот же самый звук. Поворачиваюсь за прочими лицом к задней стене и вижу: в глубине камина сидит человек, согнувшись, в меховой одежде, и проворно щелкает орехи. Сперва было я принял его за большую обезьяну. Когда же все громко начали смеяться, неведомый проказник выпрыгнул из камина и подбежал к нам. Тут все принялись с ним здороваться, а Соболевский сказал: «Полно, Пушкин, дурачиться; пойди переоденься: сейчас гости будут». Тогда уж я догадался, что передо мной находится творец «Руслана и Людмилы». Димитрий тотчас представил меня Пушкину. Больно сжав мне руку, Пушкин быстро спросил: «Вы — любомудр?» Я отвечал, что нет. «То-то же, смотрите, не суйтесь куда не надо, а то упекут, как меня, грешного». От Пушкина примерно несло вином. На нем был меховой ергак и туфли. Совершенная обезьяна! Но послышался звонок, и Пушкин убежал, захватя с окна бутылку. В гостиную ввалился молодой медвежеватый господин, с лицом умным, но неприятным. Это некий Погодин, профессор здешнего университета, будущий редактор «Вестника». Познакомясь, он усердно просил у меня философических статей для нарождающегося журнала. Я обещал охотно. Вслед за Погодиным стремительно взошел мой земляк и старинный приятель Alexis Хомяков. С его прибытием ворвался в комнату тот самый цыганский шум, оживление и хохот, коими всегда и всюду сопровождается его присутствие. Затем прибыли и другие гости; из них назову двух братьев Киреевских, мне с третьего года знакомых, доброго малого Волкова, Мельгунова, Титова. Прочих не упомню. Тотчас пошла оживленная беседа. Средоточием всеобщего внимания был, конечно, Димитрий. Речи его кипели, как пламя, пенились умом, как искристая Моэтова влага. Его мысли сопровождались общим одобрением. Один Alexis иногда противоречил Димитрию, и скоро между ними возгорелся ярый спор. В самый разгар крику двери хозяйского кабинета растворились и вошел Пушкин, которого я не сразу узнал. Он переоделся в щегольской черный фрак с модными буфами, в чулки и башмаки; батистовые тонкие воротнички подперла тугая горголия; из-под нее на широкий атласный бант струились завитые бакенбарды, осенявшие смуглое острое лицо его ¹. Теперь Пушкин был схож с тем самым dandy, коего изобразил он когда-то в образе веселого героя неоконченной стихотворной повести. Гости бросились к Пушкину, спрашивая, нет ли чего нового. Погодин усердно упрашивал прочитать «Пророка», недавно сочиненную пиэсу. Пушкин в ответ потряс свертком синей исписанной бумаги: «Нельзя никак: еду к княгине читать „Бориса“!» — и, простясь с нами общим поклоном, скрылся. По его уходе спор возгорелся с сильнейшим ожесточением.

¹ «Горголиями» назывались в то время тугие галстуки на щетине. Первый их начал носить И. С. Горголи, впоследствии петербургский обер-полицеймейстер. О нем Пушкин говорит в стихотворении «Noel»: «Закон постановлю на место вам Горголи». (Примеч. Б. Садовского.)

За ужином Димитрий, поднимая бокал, провозгласил: «Весь мир — престол нашей матери! Наша мать — поэзия; вечность — ее слава; вселенная — ее изображение!» Мы все с жаром ему зарукоплескали. Я прослезился, не могши сдержать невольного волнения. Ныне восклицаю вместе с Димитрием:

Души невидимый хранитель,

Не отдавай души моей

На жертву суетных желаний,

Но воспитай спокойно в ней

Огонь возвышенных страстей!

Вижу теперь ясно, что философия есть высшая поэзия. Димитрий возвысил меня до понимания сей простейшей мысли.

24 генваря 1828 г. Зачислен я на службу в Принца Оранского Гусарский полк унтер-офицером до рассмотрения бумаг.

IV
НАСТАВЛЕНИЕ МОЕМУ ПЛЕМЯННИКУ

(Замечания, преподанные мне покойным князем Борисом Тимофеичем при поступлении моем на службу).

Состояние лошади подобно. Однажды надорвав, после уже ничем его не восстановишь.

Человек без предрассуждений есть именно тот, кто иметь оные не стыдится.

Образование соизмерять должно с силой ума человеческого. Кто не по глазам стекла употребляет, может тем зрение свое испортить, а после совершенно потерять.

Александр Петрович Сумароков мне говаривал: «Вино есть геенна огненная, дарующая временное блаженство, но ведущая к вечной погибели».

Любезный племянник! Прекрасных люби, сам же любови женской остерегайся пуще заразы.

V
ЛИСТКИ ИЗ СЕМЕЙНОГО АЛЬБОМА

1

Сего заветного листа

Едва перо мое коснулось,

Как уже сердце встрепенулось

Подобно птичке средь куста.

Е. Б.

2

Ils viendront ces paisibles jours.

Ces moments du reveil ou la raison severe

Dans la nuit des erreurs fait briller sa lumiere,

Et dissipe Ю nos yeux le songe des Amours.

Aline ¹

¹ Они придут, эти мирные дни.

Эти моменты пробуждения, когда строгий разум

В ночи ошибок зажжет свой свет

И рассеет в наших глазах сон любви.

Алина (фр).

3

Увидя сей листок, наверное Эрот

Разинет рот.

Всепокорнейшего слуги

Ивана Крылова приношение

Маия 10-го дня

4

Натурой управляя,

Велишь ты мне молчать,

И должен я, страдая,

Всечасно умирать.

Крылатыя надежды

Ко мне возвороти,

В слезах потупя вежды,

Стою на сем пути.

Княжне от автора

L’Amour est eternel

Lorsqu' il est vertueux ¹.

5

Что легче перышка? — «Вода», — я отвечаю.

А легче и воды? — «Ну, воздух» — Добрый знак!

А легче и его? — «Кокетка!» — Точно так!

А легче и ея? — «Не знаю».

А. N. N.

En souvenir de 17 janv. 1824 ².

¹ Любовь вечна, когда она добродетельна.

² А. Н. В память о 17 янв. 1824 (фр.).

6

У лона вод, в дубраве дальной,

Бродя в полночной тишине,

Услышишь лиры стон печальный,

Приди тогда, приди ко мне!

Питомец Муз, певец природы,

В былые дни я знал восторг.

Но призрак пламенной свободы

Мне узы сладкие расторг.

Но ныне вновь твой образ нежный

Со мной на горестной груди.

Услышь же лиры стон мятежный,

Я жду тебя — приди, приди!

А. П.

Лишь взглянешь на нее, захочешь ты узнать,

Узнаешь — будешь обожать.

Хлор

VI
ПИСЬМО КУЗИНЫ

Cher cousin! Ваше письмо, cette lettre poetique ¹, напоминает мне дни юности, которые уже невозможно возвратить. Помните ли Вы еще игры наши в круглой гостиной и Ваши важные упражнения в библиотеке papa за бесконечным Voltaire? Я тогда Вам немного нравилась, n’est ce pas? Maintenant il y a si longtemps que tous cela ressemble a un songe ². Я рада, что Вы вспомнили Votre petite cousine ³. Мой муж, Nicolas, — я не знаю человека, равного ему ни по уму, ни по качеству души и сердца! Скоро ему дадут дивизию. Великий князь весьма к нему благоволит. Время проходит у нас незаметно в приятном отдохновении. Жаль, что отпуск Nicolas продолжится недолго. То, что Вы мне пишете о несчастной кончине Вашего знакомого Пушкина, меня потрясает: я так любила его romance «Chale noire». A propos ⁴, вопрос, который дозволить можно старому другу: не скучаете ли Вы вашим veuvage ⁵? У нас здесь много des voisines interessantes ⁶. Приезжайте же к нам, cher Serge, мы, быть может, рассеем Votre triste isolement.

Vorte cousine et amie

Eudoxie de Glinistchew ⁷.

Любезный князь Сергей Владимирович! Присовокупляю к женину письму и мои родственные строки. Буду говорить с Вами прямо, по-солдатски. Зачем Вам было бросать службу, с таковым успехом начатую? В тридцать лет и уже ротмистр гвардии! За поход Вы получили, помнится, Анну с мечами. Прошлого года Его Императорскому Величеству в благосклонной беседе со мною благоугодно было выразить изумление по случаю Вашей отставки. Питаю надежду, что сие временное отдохновение долго не продлится.

Что Вы пишете Авдотье Павловне с таким сокрушением о собачьей смерти Пушкина Александра? Вся эта histoire scandaleuse ⁸ нимало меня не удивляет: я его и на Кавказе знавал, и по Петербургу помню: отчаянный был, отчаянным и остался.

Прошу Вас, князь, не оставлять семейство мое и меня родственным Вашим расположением.

Вашего сиятельства покорный слуга

Николай Глинищев,

генерал-майор и кавалер

февраля 20 дня 1837 года.

Село Всехсвятское

¹ Наполненное поэзией (фр.).

² …не так ли? Теперь, когда прошло столько времени, это кажется сном.

³ Вашу маленькую кузину (фр.).

⁴ …романс «Черная шаль». Кстати… (фр.).

⁵ Холостячеством (фр.).

⁶ Интересных соседок (фр.).

⁷ Ваше печальное одиночество. Ваша кузина и друг Евдоксия Глинищева (фр.).

⁸ Скандальная история (фр.).

VII
ПИСЬМО ПЛЕМЯННИКА ИЗ МОСКВЫ

Милостивый Государь,

дяденька Сергей Владимирович!

Исполняя Ваше желание, описываю Вам последние события моей московской жизни. В университет я хожу ежедневно и всякой лекции веду подробную запись. По совету maman, сближаться с товарищами избегаю, в особенности с теми из них, которые происходят из разночинцев. Грубость их и буйство трудно описать. Поверьте, бесценный дяденька, — что до меня, я всегда сумею помнить и соблюсти свое достоинство.

Вы спрашиваете меня, кто из профессоров мне наиболее нравится? Никто, ибо все они одинаково хорошо читают, хотя из иных лекций я многого не понимаю. Например, молодой профессор Катков начал недавно читать лекции по предмету «Психология», и до сего дня в этой наитруднейшей науке я не могу уразуметь ни слова.

Графу Арсению Андреевичу я имел честь представиться в среду; он поручил мне засвидетельствовать Вам свое почтение. В тот же день был я у А. С. Хомякова и передал ему Ваше письмо. Хомяков принял меня весьма ласково в своем кабинете, заваленном грудами толстых книг; неужели все это словари? Он сам Вам будет писать на этой же неделе. Вчера вечером я был у него по приглашению, ожидая весело провести время, взамен чего был осужден слушать скучные разговоры пожилых гостей. Между прочим, хозяин представил меня академику Погодину, который Вас очень помнит. Здесь же присутствовал близкий друг Хомякова, известный писатель Гоголь. С ним мне пришлось нечаянно вступить в беседу. Подойдя ко мне, он вдруг взял меня за пуговицу и спросил: «Посещаете ли вы университет, молодой человек?» Задетый такой фамилиарностью, я сухо ответил: «Посещаю». — «А читали ли вы „Одиссею“?» — «Читал». — «Как вы думаете, молодой человек, что делал Одиссей, стоя у Алкиноева дворца в ожидании Навзикаи?» — Затрудняясь несколько странным вопросом, я безуспешно старался вспомнить, где находится это место в «Одиссее», которую всю дочитать я не успел. Гоголь сам за меня ответил: «Конечно, молился. Одиссей был благочестивый царь». И, пустив мою пуговицу, медленно отошел. Я никак не ожидал подобного оборота, ибо сам Гоголь по его сочинениям представлялся мне надоедливо-шумным и сальным забавником, вроде нашего соседа Веденяпина. К удивлению, своим тихим разговором и приятною улыбкою он произвел на меня впечатление хорошее, Держится Гоголь вполне прилично, и, несмотря на свою поповскую прическу, может быть причислен к людям comme il faut, хотя под отличным темно-красным жилетом я разглядел у него нечистое белье. Через полчаса затем я поспешил откланяться: высокие предметы не по моей части.

Не откажитесь известить меня, любезный дяденька, что делается с моей Lady? Хорошо ли смотрят за нею? Я купил себе английское седло; боюсь, подойдет ли. Борзые здесь продавались у помещика Алябьева на Арбате, неподалеку от нас, но Зиновий сказал, что если мы их возьмем, то Ваши псари смеяться будут.

Васька здесь два раза баловался, так что для примерного наказания пришлось отослать его на съезжую.

Остаюсь, Милостивый государь дяденька,

Ваш почтительный и любящий племянник

Князь Павел Г.

1909

Примечания

Впервые — «Весы», 1909, № 6.

Публикуется по тексту сборника «Узор чугунный».

С. 224. …много веселитесь и махаетесь… — «Махаться с кем в XVIII столетии употреблялось вместо нынешнего волочиться за кем. Перевод — обмахиваться веером. Веер, как и мушки, прилепленные на лице, играли важную роль в волокитстве наших прадедов и прабабушек. Куда прилеплена мушка, как и куда махнула красавица веером — это была целая наука» (Мельников П. И. (Андрей Печерский). Бабушкины россказни. // Повести и рассказы, М., 1985. С. 228). С. 230. Здесь же присутствовал близкий друг Хомякова, известный писатель Гоголь… — В воспоминаниях П. И. Бартенева, беседы с которым дали Садовскому неоценимый исторический материал, есть место, явно перекликающееся с рассказом Садовского: «…встречался я и с Гоголем, который производил не на меня одного неприятное впечатление: это был какой-то недотрога, довольно скудно одетый, но с великолепным бархатным жилетом с золотою цепью часов. Помню, как возвратившись из университета с лекции Каткова о психологии, разговорился я с Гоголем о том, достигнут ли психологи до того, чтобы явственно представить, что должен был ощущать Одиссей, когда перед тем, как придти во дворец Антиноя, он после стольких испытанных бедствий молился Афине в предгорней роще» (Зайцев А. Д. Петр Иванович Бартенев. М., 1989. С. 24).

---

Источник текста: Садовской Б. А. Лебединые клики. — М.: Советский писатель, 1990. — 480 с.