Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 1. Весёлые устрицы
М.: Изд-во «Дмитрий Сечин», 2012.
Суд Соломона
Рождественский рассказ
Отчет перед избирателями
|
Власть раскрыла целый ряд злоупотреблений киевск. сыскной полиции. Особенно неслыханными являются поборы и попустительство крупным ворам, грабителям и проч. Из газет. |
Киевский гражданин Топоренко, поворачивая на большую Васильковскую, столкнулся с компанией очень симпатичных и веселых молодых людей. Схватившись, затем, за карман, он не дал себе большого труда — убедиться, что кошелек, с шестьюдесятью рублями исчез.
Гражданин Топоренко, обнаруживши пропажу, немедленно исполнил то, что от всякого гражданина требовалось: догнал четырех молодых людей, поднял крик, и, с помощью городового, все заинтересованные лица оказались в сыскном отделении.
Заведующий отделением принял их несколько иронически…
— Боже, какая блестящая компания! Цилиндр и Клещ… и Кучерявый… и Санька!! А вы зачем, господин?
Топоренко выступил вперед и сказал:
— Вот эти… кошелек у меня украли!
— Не украли, а похитили! Но, неужели, они это сделали? Неужели, Цилиндр, которого я всегда ставил в пример другим, или Кучерявый, который так любит свою бедную больную мать — могли это сделать. Неужели жизнь так портит людей? Но, может быть, вы нашли кошелек, ребята?
— Так точно, ваше благородие, нашли.
— На тротуаре, ваше благородие!
— Идем это мы, а он у тумбочки лежит… ма-ахонький.
— Ну вот видите! чего же вы хотите?
— Помилуйте, там шестьдесят рублей! Пусть возвратят.
— Гм… А вы знаете, что, по закону, за находку полагается треть?!
Топоренко переступил с ноги на ногу, помялся и сказал:
— Ладно! Пусть уж берут 20 рублей.
— 20 рублей. Вы говорите 20 рублей? Гм… Но вы знаете, что закон гласит: «каждый нашедший что-либо на тротуаре у тумбы, или в другом каком месте, имеет право на одну треть». Так?
Топоренко покорно кивнул головой.
— Так.
— Понимаете — каждый! Значит, по закону, каждый из них должен получить 20 рублей… Так как их четыре человека, то если считать по 20 рублей, выходит — 80. А у вас всего 60… Где же остальные?
Топоренко недоумевающее развел руками.
— Да их всего-то и было 60.
— Гм… досадно! Значит один из четырех остается неудовлетворенным, по закону… У вас с собой еще есть деньги?
— В бумажнике… Рублей 40.
— Прекрасно. Так додайте четвертому 20 рублей и будем считать дело законченным.
— Г. письмоводитель, как же это!
— Ничего не поделаешь — закон!
— Да ведь как же это: я потерял, я еще и плати?!
— Да.
— Не понимаю!
— Вы потеряли на 20 рублей меньше, чем нужно.
Топоренко помялся и сказал:
— Тогда извините, г. заведующий, я пошутил… Никаких денег я не терял!
— Вот как!.. А вы имеете свидетелей, которые бы видели, что вы не теряли денег?
— Нет.
— Значит, вы их потеряли! Если же вы хотите противиться закону…
Топоренко противиться закону не хотел.
Когда он расплатился, заведующий отделением обратился к компании со словами:
— Теперь одна маленькая формальность. По закону, всякая находка оплачивается пеней в пользу города… С вас следует… Портовых — 2 р. 47 коп., на шоссейные дороги 1 р. 20 к. и овражковый сбор — 19 коп., всего 45 рублей 50 коп. Прекрасно. Ступайте!! Расписки я с вас не беру…
Когда Топоренко вышел на улицу, его догнали молодые люди. Кучерявый, держа в руках Топоренковы золотые часы, вежливо сказал:
— Стуканы изволили обронить, ваша милость. Нашли мы на лестнице.
Топоренко пощупал срезанную цепочку и сказал со вздохом:
— Получите за находку 20 целковых. Только знаете… Обделаем это все экономически. Не стоит идти туда, в сыскное, чтобы по закону.
Имея ввиду взаимную выгоду, все сразу согласились.
Два небольших худощавых черта решили украсть в ночь под Рождество — Меньшикова.
В предприятии этом было более озорства, чем действительной необходимости, но эти два черта, к сожалению, были народ горячий и непрактичный, делавший все по первому побуждению.
Украли они в то время, когда он в стареньком халатике ходил по комнатам и, мурлыча псалмы, ругал кухарку за то, что она утаила, возвратившись с рынка, пять копеек.
— Грабишь ты меня, подлая старушонка, — визжал хозяин, размахивая руками.
— Тебя ограбишь! Гляди ты… Такой мозглявый, а злости в ем целый пуд с фунтами…
— Молчи, корявая! Подавись моим пятаком! Я, по христианскому смирению своему, прощаю тебя, чтоб ты, ради Рождества Христова, лопнула!
Черти перемигнулись и, схватив Меньшикова под руки взяли с места в карьер.
— Инородческое засилье, — подумал Меньшиков.
Сначала он впал в уныние, но когда по дороге узнал, что его везут бесплатно — повеселел.
Когда мрачные своды ада поглотили несущуюся тройку, черти поставили Меньшикова на пол и, тяжело дыша, присели.
Будучи предоставлен самому себе, Меньшиков съежился и потихоньку пошел вперед…
По дороге он нашел валявшуюся щепочку и ржавую гайку… Поднял эти предметы и положил за пазуху.
Встретив молодого черта, беззаботно размахивавшего в углу коротким хвостом, Меньшиков строго обратился к нему с вопросом:
— Где главный черт?
— Налево по коридору.
— То-то, вот… Налево по коридору! Все вы — лентяи, лежебоки! Чем делом таким заниматься, без толку хвосты треплете.
Отыскав не без труда главного черта, Меньшиков вежливо поклонился ему и сказал:
— Я право, не понимаю вас! Распустили публику до того, что смотреть противно!.. Инвентарь в беспорядке, по дороге ценные предметы валяются брошенными, как попало… Молодежь не уважает старших, время проводит в разных соблазнительных забавах. Пока не поздно — советую вам обратить ваше внимание!
Главный черт сконфузился.
— Говорил я им! Так разве это черти? Люди какие-то, извините за выражение!
Меньшиков скорбно покачал головой.
— Нехорошо, молодой человек, нехорошо! Есть у меня проектец один — искоренения ваших беспорядков… но раньше я должен сказать два слова о тех инородцах, которые несли меня. Они, представьте, с идеями, а о вас говорили такое… Позвольте, впрочем, вашу ушную раковину…
Меньшиков долго шептал, что-то главному черту, который хмурился все более и более.
Жизнерадостного черта, размахивавшего перед Меньшиковым хвостом, высекли. Хранитель гаек был отстранен от должности за нерадение по службе, истопнику был объявлен за щепочку выговор, а экспансивные черти, принесшие Меньшикова, до сих пор томились в предварительном заключении.
Впрочем, против них был восстановлен не один главный черт. Все население, узнав, что именно эти черти принесли Меньшикова, страшно возмущалось ими и грозились при выходе заключенных из тюрьмы, расправиться своими средствами.
Прежняя веселая адова жизнь исчезла.
Все ходили, как накрахмаленные, и когда кто-либо видел вдали сгорбленную фигуру и слышал шаркающие шаги Меньшикова — давал другим знак. Все замолкали или начинали благонамеренную беседу о высокой температуре и вздорожании грешников…
— Здравствуйте, детки, — ласково говорил, подходя Меньшиков. — Работаете? Молодцы, я за вас замолвлю словечко кому следует. Постой… А это что у тебя за бумажка во рту спрятана? А ну-ка, дай ее мне посмотреть… Нет, ты не упирайся дьяволенок! Дай-ка ее, дай!.. А-а… хорошо-с. Так вы вот какими делами занимаетесь… Отметим-с! Отметим-с!
Он во все входил, всех распекал, ссорил разными сплетнями самых дружных чертей и, в конце концов, достиг того, что его ненавидели и боялись как огня.
Однажды черти подучили двух инициаторов кражи Меньшикова поговорить с ним начистоту и серьезно.
Они подошли к Меньшикову и робко сказали:
— Скучаете, Михаил Осипович?
— Нет, отчего же, детки. Дела всегда много.
— Ну уж, не скромничайте… Жарко здесь, беспорядочно… Небось, на землю опять не прочь вернуться? Мы бы и отнесли вас обратно, а?
Меньшиков смолчал, а потом пошел и донес, что черти ропщут на жару и беспорядок, а его, якобы, уговаривали бросить начатую работу и вернуться на землю.
Звезда Меньшикова стала разгораться ярким пламенем… Ему уже платили за строку доноса по полтиннику.
Но однажды, обнаглев, он дошел до того, что стал учить чертей богомольности.
Этого и начальство не могло вынести.
Поморщилось и велело выбросить Меньшикова обратно, даже без сохранения пенсии и мундира.
Черти опять принесли Меньшикова на землю и поставили, как и в момент похищения, перед кухаркой.
— А говядину покупаешь третий сорт, да показываешь первый! Знаем мы вас, кухарок!
— Врешь, подлый мужичонка! Чтоб тебя черти взяли!
— Держи карман шире… — угрюмо сказали печальные похудевшие черти и потихоньку вышли из комнаты.
— Эй, вы, рвань коричневая! Чего толпа толпится?
— А чего ж ей… Послухать каждому лестно.
— Да тут что — драка?
— Протри глаза! Видишь — эшафотик? Оттелева разговор будет.
— Об чем?
— Об этом самом. Депутат перед почтеннейшей публикой отчитываться будет.
— Ответит он за это!
— Чего ответит? Разрешение, можно сказать, вина и елея, дадено.
— Пойдем, Кучерявый. Я эти разрешения знаю. Я, брат, уже в девятьсот пятом, после такого разрешения, две недели в больнице отлеживался.
— Попало?
— Почему попало. А от городской головы разрешение есть?
— Будьте без сумления. Всеми дозволено: Господин губернатор разрешили, палицмейстер, городской голова, архиерей и мещанский староста… Гуляй душа!
— Вот оно, вот… Смотрите!
— Чего ж цепей на ем нет?
— Дура! Нешто он арестант… С ним сам господин пристав за ручку. Вишь ты, хлопают ему как.
— Бра-а-во!! Бис!
— Господа граждане! Будучи почтен избранием в народные представители, я…
— Ой! Кто это окурок за шиворот бросил?!
— Пренебреги!
— Да ежели он с огнем…
— Дьяволы! Тут разговор сурьезный, а он с окурком.
— Ты-то хорош!
— Тссс…
— После роспуска второй Государственной Думы…
— Г. депутат! Я просил бы вас не касаться действий правительства.
— А как же сказать?
— Говорите — «после третьего июня»…
— Хорошо. После третьего июня, когда было это самое, мы съехались, хотя с тяжелым сердцем…
— Виноват, я критики правительства не могу допустить…
— Я и не критикую!
— Нет, вы говорите «с тяжелым сердцем». Это порицание…
— Извините!.. Мы съехались с легким сердцем, веря, что при наступившем успокоении, правительство даст нам возможность работать без помехи. Но…
— Я прошу вас без «но» в этом месте.
— Помилуйте, г. пристав! Вы меня перебили… Я хотел сказать слово «нося». Нося в себе эту уверенность…
— Как же ты, косолапый, говорил, что дозволено?
— Так он, вишь ты, с рельс все соскакивает…
— А от господина врачебного инспектора разрешение есть?
— Загалдели… Тише!
--…При рассмотрении законопроектов, внесенных министром…
— Я вас покорнейше прошу прибавлять в таких случаях: «г. министром».
— Слушаюсь!.. внесенных его высокопревосходительством господином министром, мы нашли некоторые из них не соответствующими…
— Г. депутат! Я серьезно предупреждаю…
— Но, позвольте…
— Именно, я не могу позволить!
— Слушаюсь! Гм!.. Мы нашли их превосходными. Таким образом, общая конъюнктура момента, зафиксированная теми обстоятельствами, кои, не являясь ни одной из желательных равнодействующих, могли до известной степени укрепить те ветхие устои…
— Чтой-то он, ребята!?
— Н-да… Закрутил!
— Памороки ему забили! Известно, с отчаянности чего не скажешь…
— Ему бы от господина брандмейстера бумажкой какой запастись…
— Много ты понимаешь! Причем тут брандмейстер?
— Дикие мы. А только я тебя ушибить всегда могу!
— То есть, это за что же?
— Вообще.
--… Грядковая культура хлебов, милостивые государи, заключается в том, что в разрыхленную почву кладутся зерна, приблизительно на такой глубине, чтобы…
— Виноват… Вы это о чем же?
— Разве нельзя?
— Нет, но вы имеете разрешения на беседу по поводу Думы, а это что же такое?.. какая-то культура… Хлеба…
--… Зерно в разрыхленной почве…
— Послушайте, об этом не надо!
— Хорошо-с. Население Австралии состоит, преимущественно из мужчин и женщин. Волки в диком состоянии очень опасны и коренное население Галиции…
— В силу предоставленного мне права, я, находя изложение г. депутатом предположенной программы не по существу каковое носит характер насмешки над администрацией — закрываю собрание.
— Так.
— Наговорился!
— Отвел душеньку…
— Ловко это насчет бюрократического режима прокатился. Волки, говорит, жрут, не разбирая мужчин и женщин, а мужики на грядках без хлеба сидят на манер Австралии.
— То-то и оно. Жена, дети, а рискует чем!
— Кучерявый, бежим, чичас бить почтейнейшую публику будут.
— Господи ты мой! Дураков не сеют, не жнут…
— Пойду это я сейчас и нарежусь — до полного омертвления… Ей-Богу! И завалюсь до завтра… И завтра нарежусь! И послезавтра.
— Эй, дядя!
— Ну?
— Ты не забудь и в среду нарезаться.
— Будьте благонадежны.
«Стружки» — один из первых альманахов, которые стал выпускать журнал «Сатирикон». Здесь помещены юморески, рассказы, рисунки сотрудников журнала, многие материалы идут без подписи или под псевдонимами.
Публикуемые рассказы идут за подписью Арк. Аверченко.
Тексты печатаются по этому изданию.
Отчет перед избирателями. — С. 185. После роспуска второй Государственной Думы… — 3 июня 1907 года был выпущен указ царя о роспуске II Государственной Думы. Инициатором указа был П. А. Столыпин. По сути, произошел государственный переворот, поскольку нарушался Манифест 17 октября 1905 г. и Основные государственные законы, утвержденные 23 апреля 1906 г., согласно которым принятие любого закона невозможно без участия Думы. В соответствии с новым положением вдвое сократилось представительство рабочих и крестьян и соответственно увеличилось представительство имущих классов.
С. 186. Памороки ему забили! — Старое областное выражение; означает примерно: «задурили голову», «напустили туману».