Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Том двенадцатый. Книга первая. Статьи. Фельетоны. Заметки 1841—1861
СПб, «Наука», 1995
ИЗ «ПИСЬМА ИНОГОРОДНЕГО ПОДПИСЧИКА В РЕДАКЦИЮ „СОВРЕМЕННИКА“ О РУССКОЙ ЖУРНАЛИСТИКЕ»
XXIII—январь 1851"
править
<…> Повесть г. Григоровича «Прохожий» читается с большой приятностью. Содержание ее весьма просто, но как нельзя лучше подходит к средствам автора, то есть к его душевной теплоте и уменью рисовать картины сельского быта. Зимою, в Васильев вечер, престарелый пешеход сбился с дороги, а между тем погода поднялась ужасная, с вихрем, морозом и метелью. Истощив все усилия, путник наконец убедился в том, что труд его напрасен, и, перекрестившись, опустился в сугроб. В эту самую минуту, описанную с чувством и картинностью, он услышал лай собак в ближнем селении и, собрав остаток сил, добрался до жилья. Избы были повсюду заперты; ватага шалунов, встреченная стариком, с криком разбежалась, приняв его за какое-то страшилище; в одном только доме горели огни и слышался шум от веселой беседы. Туда направил шаги бедный пешеход и там попросил приюта на ночь, но хозяин, самый богатый мужик в селении, отказал ему в пристанище. Нищий побрел в другую сторону и постучался у бедной избенки, где жили мать со взрослым сыном, — самые добрые, но самые бедные люди во всей деревне… Но пусть сам г. Григорович расскажет нам об этих лицах. Алексей, сын старушки Василисы, рассуждая о своем горьком положении, о своей размолвке со старостой и о девушке, которую он любит без всякой надежды, потому что она старостина дочка, а он гол как сокол, — уныло возвращается под свою кровлю.
«„Вот не было тоски и печали! — подумал Алексей, выходя из старостиных ворот на улицу. — Все как есть, все теперь пропало! — продолжал он, равнодушно шагая по сугробам и не обращая внимания на студеный ветер, который гнал ему в лицо целое море снегу. — И зачем было мне пытать свое счастье, зачем было идти к ним в избу?! Как словно не знал я, не ведал, — не вернуть этим пропавшего дела. Коли прежде зароком не велели ей молвить слова, — бегала она от меня как от волка, теперь, стало, и подавно ждать нечего… Эх, загубил я вконец свою голову!..“
Раздумывая таким образом, он не заметил, как очутился под воротами своей избенки. Из слухового окна все еще мелькал огонек, и Алексей, не ожидавший застать старуху-мать на ногах, поспешил в избу.
Но старушка предупредила его; она давно сидела насторожке, прислушиваясь к малейшему шуму и шороху. Чуткий слух не обманул ее. Заслышав знакомые шаги, она суетливо поправила платок на голове, взяла лучину и, прежде чем сын успел пройти двор, стояла уже в сенечках.
— Ох, родной мой! куда это ты запропастился? — произнесла она, выбегая на крылечко и заслоняя дрожащею ладонью лучинку, — уж я ждала, ждала; время, думаю, недоброе, не прилучилось ли чего, помилуй бог…
— Нет, матушка, ничего, — весело отвечал Алексей, взбираясь по ступенькам.
— То-то, родной… а я сижу так-то да думаю…
И старушка, улучив минуту, когда парень прошел мимо, перенесла лучину в левую руку, взглянула на сына и, отвернувшись несколько в сторону, сотворила крестное знамение.
После этого она догнала его, и оба вошли в избу.
Избенка была крошечная; стены ее, перекосившиеся во многих местах и прокопченные дымом, были так черны, что даже с помощью лучины едва-едва можно было различить что-нибудь в углах. Но несмотря на то, везде, куда только проникал глаз, виднелись следы заботливости и строгого порядка, — все показывало, что старушка была добрая, радетельная хозяйка. Ничто не валялось зря — где ни попало; все было прибрано к месту, земляной пол был чисто-начисто выметен; и хотя печать бедности отражалась на каждом предмете, но все-таки лачужка Василисы глядела как-то уютнее, приветливее, теплее многих соседних изб. Наружность самой хозяйки соответствовала как нельзя лучше ее жилищу; это была крошечная, тщедушная старушонка с вдавленною грудью, прикрытою толстой, заплаченной, но чистой рубахой. Голова ее, повязанная ветхим платком с длинными концами назади, склонялась постоянно набок, — ни дать ни взять как кровля ее избенки. Лицо Василисы было желто и покрыто мелкими, как паутина, морщинками, но столько еще веселости отражалось в ее светлых глазах, столько добродушия проглядывало в потускневших истертых чертах, что нельзя было не полюбить ее сразу.
Заложив в светец лучинку, она тотчас же подошла к сыну.
— Алеша, погляди-ка-сь на меня… ты словно, касатик, не весел?..
— Нет, матушка, право, ничего, — отвечал парень, отходя к печке и принимаясь развешивать на шестке вымокшую овчину.
— Полно, родной, я вижу… не тот ты был, как пошел из дому, — уж не прилучилось ли чего? — вымолвила старушка, преследуя сына и устремляя на него пытливый взгляд.
— Взаправду ничего, — сказал Алексей, стараясь засмеяться, — ходил с ребятами по соседям, везде пир такой, веселье… с чего, кажись, быть невеселу!..
— То-то, то-то, касатик, с чего тебе кручиниться… а я так-то сижу да думаю: куда, мол, думаю, запропастился…
— Я, признаться, матушка, не чаял, что ты станешь меня дожидаться…
— Ах ты, голова, голова, — а то как же? Так-таки лечь мне да махнуть рукой!.. Вспомни-ка, какой нынче вечер!.. Разве ты запамятовал, что было у нас прошлого года?.. нутка-сь, ну, раскинь-ка умом, — весело перебила она, качая головою и не отрывая глаз от парня.
— Не помню, матушка, — отвечал Алексей, разглаживая волосы.
— Не помнишь! ах ты голова, голова, а я-то жду да жду его…
— Что ж такое, матушка?.. видит бог, не запомню…
— Ну, молчи только, молчи, коли так, — сказала она, лукаво подмигивая одним глазом, — ставь скорей светец к столу да засвети новую лучину.
Старушка поправила платок на голове, повернулась к сыну спиною и торопливо подошла к печке.
— А! знаю, знаю!.. — воскликнул Алексей, следивший с любопытством за всеми движениями матери. — Знаю, ты как в запрошлом году хочешь кашу вынимать! — промолвил он, делая шаг к старушке, которая неожиданно показалась из-за печки с полновесным горшком в руках.
— Молчи, только молчи, — вымолвила она, отклоняя сына локтями и заботливо ставя горшок на стол. — Ну, теперь садись да смотри, что-то пошлет нам господь… Ах! родной!.. погляди-ка, погляди, какой полный!.. постой… нет, и не треснул нигде, как есть нигде!! — радостно говорила она, ощупывая горшок, между тем как сын рассеянно и как-то принужденно глядел на все происходившее. — А ну-ка-сь, ну посмотрим, что-то скажется…
Тут Василиса прильнула еще ближе к горшку и бережно сняла пенку.
— Вот не чаяла, не гадала!! Ахти, касатик, родной ты мой!! — воскликнула она, всплеснув руками и взглянув на сына, который обнаружил тотчас же веселость. — Погляди-ка, красная какая! да рассыпчатая какая!!.. Ахти, родные вы мои, да и полная, полная, — словно и не кипела… а ну, дай-то, господи, кабы сбылось!..
— Что ж, по-твоему, матушка, чему же быть? — спросил сын.
— А быть, родной ты мой, делу хорошему… ах, кабы господь пособил нам! — отвечала старушка, творя крест. — Слышь, коли так-то, — прибавила она, указывая на горшок, — люди добрые, деды наши, сказывали, — быть благополучию всему дому, будущий урожай и… и… и таланливую дочку!..
Алексей недоверчиво улыбнулся.
В самую эту минуту кто-то постучался в окно.
— Слышал, Алеша?.. — спросила старушка, оглядываясь в ту сторону.
— Никак стукнули в окно, — отвечал парень, приподымаясь с лавки.
— Погоди, Алеша… ох! С нами святая сила!.. — сказала старушка, удерживая сына.
— Ничего, матушка, должно быть из соседей кто; может статься, — нужда какая, постой-ка, погляжу…
— Кто там? — крикнул он, прикладывая лицо свое к окну и стараясь разглядеть сквозь снеговое узорочье стекла.
С минуту продолжалось молчанье, прерываемое визгом метели, которая люто завывала вокруг избушки.
— Кто там? — повторил Алексей.
— Прохожий…-- отвечал трепещущий, вздрагивающий голос. — Пустите… во имя Христово…-- прибавил голос, делавший явные усилия, чтобы внятно произносить слова».
Само собой разумеется, Василиса и сын ее радушно принимают путника, потчуют его чем бог послал и укладывают спать. Ночью прохожий умирает и перед смертью отдает своим хозяевам все деньги, накопленные им в течение целой жизни и зарытые где-то в поле. Алексей становится богатым мужиком, женится на своей Параше, и описанием пирушки в их новом доме заканчивается эта тщательно обделанная и милая историйка.
Нет сомнения, что приведенный мной отрывок из повести г. Григоровича оставил в читателях какое-то отрадное и теплое впечатление. <…>
КОММЕНТАРИИ править
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: С, 1851, № 2, отд. VI, с. 227—231.
В собрание сочинений включается впервые.
Автограф не найден.
Авторство Некрасова установлено: НЖ, с. 214—216. Комментируемый текст включен Некрасовым в состав 23-го «Письма…» Иногороднего подписчика (А. В. Дружинина) — постоянного журнального обозревателя «Современника» в 1849—1851 гг. Редактору «Современника» и прежде приходилось иногда делать вставки в фельетоны Дружинина (подробно об этом см.: НЖ, с. 205—222). Принадлежность Некрасову комментируемого фрагмента 23-го «Письма…» подтверждается его собственным признанием в письме к Д. В. Григоровичу от 17 июля 1851 г.: «Вы как будто рассердились за какую-то глупую заметку Дружинина против Вас, — о Григорович! да читали ли Вы отзыв об Вас во 2 номере „Современника“, писанный лично мною?» (ПСС, т. X, с. 168). По мнению С. А. Рейсера, Некрасов имеет в виду характеристику творчества Григоровича, данную в статье второй «Обозрения русской литературы за 1850 год», которая напечатана в февральском номере «Современника» 1851 г. (Рейсер С. А. Некрасов и традиции Белинского. — Изв. АН СССР. ОЛЯ. 1951, т. 10, вып. 5, с. 492—493). Именно это обстоятельство послужило поводом для ошибочного включения части «Обозрения русской литературы за 1850 год» в двенадцатитомное издание сочинений Некрасова (ПСС, т. XII, с. 260—264, 452—453). Однако, по справедливому замечанию В. Э. Бограда, автор «Обозрения…» дает Григоровичу «не столь благожелательную характеристику <…> чтобы на нее мог ссылаться редактор „Современника“» (Боград Совр, с. 506—507).
Комментируемый фрагмент «Письма…» посвящен повести Григоровича «Прохожий», напечатанной в первом номере «Москвитянина» 1851 г.
В тексте рецензии цитируется часть VII главы повести, с. 81—85.