Извлечение из письма, писанного из Парижа 1го ноября прошлого года
правитьЯ упоминал вам перед сим о присяге, которую католическое духовенство обязано читать в день коронования. Вот точные слова ее:
«Клянусь в том, что буду повиноваться Конституциям Империи и законам Конкордата; отрицаюсь от Бурбонов и от их сообщников; обещаюсь быть верным императору.»
Предосторожность г-на Бонапарте — в рассуждении требования, чтобы духовенство отреклось от Бурбонов — напоминает проповедников скопища, известного под названием la Ligue, которые часто повторяли в поучениях своих текст из Священного Писания: Eripe me, Domine, de luto faecis! и переводили его следующим образом: Debourbonnez — nous, Seigneur[1].
Духовные, которые в то время хотели Бурбонов лишить французского престола, клялись, что для пользы религии они стараются сорвать диадему с главы законного своего государя; когда они узнали, что народ не хочет быть управляем королями ни испанского племени, ни лотарингского, тогда начали повторять текст из Священного Писания, переложенный ими по-своему, — чтобы погасить в народе желание видеть на троне Франции законного наследника. Достойно особливого примечания, что Генрих IV, глава Бурбонского дома, принадлежал к трем отраслям наших королей, как можете усмотреть из Исторической генеалогии всех фамилий государей, в XXII родословной таблице третьего тома.
В 1593-м году, при конце заседаний чинов государственных в Париже, народ, утомленный смятениями, от честолюбивых происков Филиппа II и вельмож королевства происходящими, узнал наконец, что до тех пор Франция не может быть спокойною и счастливою, пока она не будет управляема законным государем; тогда-то неприятели короля потребовали, чтобы духовенство отреклось от Бурбонов и проповедовало ненависть к законному своему государю.
Иностранцы, удивленные неограниченной властью г-на Бонапарте, безмолвным повиновением народа храброго, гордого и мятежного, рабскими ласкательствами, которые начальники расточают от имени своих подчиненных, иностранцы, говорю, никогда не поймут того, почему человек, ежедневно получающий знаки любви и признательности от всех французов, требует, чтобы верные его подданные с клятвою отрекались от фамилии, лишенной наследственного престола, изгнанной и ожидающей только от небесного провидения восстановления прав своих. Не странно ли, что в то самое время, когда сенат занимается исчислением голосов о лишении несчастной, странствующей фамилии наследства ее и об отдании сего наследства неизвестному пришельцу, одною только своею отважностью прославившемуся — в то самое время, когда сенат с притворной радостью объявляет, что четыре миллиона французов желают быть под деспотическим управлением корсиканца, — в то время требуют клятвенного отречения от Бурбонов! Если б г. Бонапарте соблаговолил выпустить на волю путешествующих англичан, которых он объявил военнопленными; тогда вы получили б правильное понятие о нынешнем состоянии Франции и о происшествиях, которые в ней заготовляются.
Кажется, что г. Бонапарте будет коронован; нет сомнения, что люди, которые много раз клялись ненавидеть королей, поклянутся в верности императору; те, которые много раз кричали о неразрешимости супружеского союза, признают нужным закон о разводе; те, которые вопили против несправедливости лишать духовных особ их собственности, объявят законною продажу имений; но все сие не утвердит на прочном основании престола Наполеонова, и все его усилия учредить новую династию показывают только его слабость. Если б вы знали всех действующих лиц, если б знали мысли и намерения зрителей, если б видели, что делается за кулисами — тогда вам очень не трудно было бы отгадать, что комедия должна скоро окончиться.
Представьте себе, что все революции, все государственные потрясения, которые вам кажутся весьма важными, и об отвращении которых ваши политики ломают головы, ничего не значат в глазах французов; они почитают театральным зрелищем и свержение Барраса и коронование г-на Бонапарте; по падении Наполеона, французы будут забавляться на счет затейливости мужа вдовы Богарноа, точно так же, как прежде смеялись над замыслами ее любовника.
Люди, которые, сотворив г-на Бонапарте, ныне занимаются способами уничтожить его, имеют главною своей целью разрушение республики, для того, чтобы спокойно и безопасно наслаждаться обладанием имения, приобретенного во время революции. Бесполезно теперь входить в подробные исследования, можно ли было призвать короля на престол французский в то время, когда Бонапарте, под именем первого консула, воцарился во Франции: главное дело состояло в уничтожении республиканского правления и во введении, на место оного, власти единой, неограниченной, власти, которая обуздала бы все усилия сообщников республиканских; но как, по несчастью, надлежало случиться тому, чтобы Франция была управляема деспотически, то, может быть, не должно сожалеть, что чужестранный пришлец взял на себя труд насильно возвратить государству образ правления, который ему приличествует. Кто знает? Может быть, строгие меры, по необходимости употребленные при превращении республики в умеренную монархию, разделили бы умы и вновь распространили бы пламя раздоров; может быть, не все поняли бы, сколь нужна строгость при подобных переменах — и справедливого короля обвинили бы в жестокости; вместо того ныне строгие меры сии исполняются чужестранцем гордым и жестоким, следственно на него падает вся ненависть к деспотизму и ужасам, на которых похитители обыкновенно основывают свое могущество. Народ ненавидит в нем деспота, так, народ! Потому что похититель, при нынешних обстоятельствах, думает не о вельможах государственных, но так называемых друзей народа и вольности приносит на жертву своему страху, своему мщению, своим прихотям. Народ помнит о королевской фамилии, которой выгоды тесно сопряжены с его выгодами, которой слава неразлучна с его величием, которой могущество основано на его благоденствии, которой долговременное царствование охраняло Францию от ужасов и кровопролитий. Кто захочет пристальнее всмотреться в положение дел и вникнуть, какие препятства надлежало бы преодолеть королю для соглашения власти своей с пользою народа, привыкшего к мятежам революций, как трудно было бы ему вводить новые перемены, сообразные с порядком монархического правления; тот не станет жалеть о том, что корсиканец, под именем консула или императора, заступил место директории.
Надобно знать, что во Франции составилась новая аристократия, которой выгоды хотя не суть одни и те же с прежней аристократией, но которая думает, что ее политическое влияние, ее преимущества тогда только утвердятся на основании прочном, когда она сравнится с прежней аристократией и составит с нею одно тело. Тщеславие есть природный характер французского народа, не изменившийся среди бурных потрясений безначалия, демократическим фанатизмом порожденного. Нетрудно доказать, что если тщеславие не было одною из главных причин революции, по крайней мере оно много содействовало к ее началу; оно же должно служить сильным побуждением к восстановлению порядка. Новая аристократия, разрушившая республику, может быть, чувствует себя слабою для поддержания восстановляемого трона, и может быть, вверила власть неограниченную простолюдину единственно для того, чтобы изгладить все следы народного правления: но вручая ему самовластие, она без сомнения не хотела вводить правления деспотического. Ей нравятся отличия, почести, чины, преимущества; но конечно не от г-на Бонапарте она ожидает важной выгоды быть сравненною со старинным дворянством, не от г-на Бонапарте, который имеет столько же совместников, сколько находится мещан во Франции. Она знает начало и происхождение дворянских фамилий, знает и то, что не иначе, как отдав корону французскую Бурбонам, может быть сопричтенною к сословию того дворянства, которое Генриха IV-го возвело на трон святого Людовика.
Совсем бесполезно входить в исследование, в самом ли деле нынешнее наше правление есть деспотическое; увольте меня от труда доказывать вам, что оно не монархическое. Излишне было бы также разбирать, может ли образ монархического правления непосредственно следовать за республиканским. Лучше пойдем далее с той точки, на которой ныне находимся, и рассмотрим один вопрос, предлежащий нашему изысканию: «Можно ли во Франции восстановить монархию посредством другой фамилии, кроме Бурбонов?» — Смело говорю: нет! рассмотрите причины, на которых основываю мое мнение.
Правление монархическое получило бытие свое во времена новейшие; древние не имели понятия о верховной власти, основанной на дворянском сословии или на законодательном корпусе, составленном из членов, представляющих целую нацию. Учреждение монархического правления в Европе надлежит относить к эпохе разрушения Римской империи. Сословие дворянства, пользующееся преимуществами и отличающееся ими от других классов народа, и потому самому ограничивающее власть государя, есть существенная часть монархии. Монтескье говорит: «Вот правило неизменяемое для монархического правления! Где нет монарха, там нет дворянства; где нет дворянства, там сидит на престоле не монарх, но деспот.»
Люди, которых благосостояние тесно соединено с судьбой г-на Бонапарте, не очень были рады тому, что он делается деспотом; они хорошо знают, что их бытие политическое только тогда утвердится, когда герой их будет монархом. В следствие того, они всячески старались удалить эпоху, в которую г-н Бонапарте предположил, чрез посредство своего сената, объявить европейским государям, что он им равный, а народам возвестить чрез своих журналистов, что он знаменитостью породы не уступает многим государям: но пылкий характер г-на Бонапарте и обстоятельства споспешествовали приближению сей странной эпохи, которую люди, полагавшие надежду своего возвышения на воцарении г-на Бонапарте, всегда почитали для себя опасною. Учреждение почетного легиона и сенаторств было не иное что, как покушение завести дворянство во Франции; но сии учреждения по свойству своему принадлежат к образу правления республиканского и клонятся к разделению нынешней аристократии от прежней, между тем, как вся важность дела состояла в том, что для основания монархии, надлежало смешать и сравнить обе аристократии, а это очень не трудно выполнить, если вручать скипетр дому Бурбонов; напротив того совсем невозможно, если сего не сделают.
Начала дворянства в Европе должно искать при начале монархий. Для чего новая аристократия французская старается составить одно сословие с прежнею? Для того, чтобы сравниться с дворянством Европы. Дворянство, сотворенное г-м Бонапарте (если только можно иметь понятие об учреждении дворянства в такой стране, где совсем нет его), никогда не сравнится с дворянством других государств Европы; начало и происхождение полагают между ними вечную преграду. Знаю, что престолы европейские, со времени учреждения монархий, не всегда были занимаемы одними и теми же фамилиями; иногда по несчастным военным происшествиям, или по какой-либо другой причине, скипетр монархии переходил в руки другой фамилии, или же похититель занимал место законного государя — но дворянство всегда оставалось при прежних своих правах; монархи переменялись — но монархии оставались в том же положении; дворяне — победители и дворяне побежденные смешивались между собою и сравнивались, потому что все дворяне в Европе соединены одним началом, и все пользуются одинакими преимуществами в монархиях.
Цель Французской революции состояла в том, чтобы вместо монархического правления ввести республиканское. После бесполезных усилий, надлежало наконец искать спокойствия в прежнем образе правления. В продолжение анархии разные партии спорили между собою о власти; из остатков их возникла новая аристократия, которая хочет смешаться и сравниться со старою, с тем однако ж, чтобы удержать при себе политический перевес при начале нового правления. По моему мнению, достигнуть до сей сугубой цели нет другого средства, как вручить скипетр Бурбонам.
По сим причинам, думаю, всякий согласится, что прежняя аристократия во Франции ничего не значит и не будет ничего значить без короля; следственно самые пользы ее требуют стараться вместе с новою аристократией о восстановлении королевского престола. Очевидно, что партия, которая возвратит королю законную власть его, будет иметь на своей стороне силу и влияние политическое, и что король для собственных выгод должен будет предоставить ей пользоваться преимуществами, если не исключительными, то по крайней мере очень важными.
Чтобы вы не беспокоились, думая, что король в таком случае подпадет зависимости от революционной партии, почитаю нужным уверить вас в противном: если бы новая аристократия получила исключительное влияние политическое, и тогда королю ничего не надлежало опасаться. Нетрудно понять, что для монархии могут быть страшными замыслы партии республиканской и происки обожателей нового властелина; в таком случае королю оставалось бы только положиться на людей, которые довольно имеют силы и влияния для восстановления престола, довольно ревности для поддержания королевской власти.
Может быть, скажут некоторые, что исключительное влияние политическое новой аристократии отняло бы у прежней силу ее и достоинство. Отвечаю: главное дело теперь состоит не в возвращении прежней аристократии политического могущества, но в восстановлении монархии, в возведении Бурбонов на престол наследственный. Дворяне французские одни находятся в изгнании, другие живут под надзиранием янычаров Наполеоновых; итак, король постарался бы сперва возвратить им отечество, политическое существование и некоторые права, которыми они прежде пользовались; потом от времени и обстоятельств надлежало б ожидать восстановления всех прежних прав их и влияния на дела государственные.
Остается решить вопрос: Бонапарте может ли учредить дворянство? может ли дать ему силу и вес политический? может ли, наконец, сравнить его с прежним дворянством, так чтобы оно составляло одно сословие с дворянством Европы.
С самого начала, спрашиваю, что должно разуметь под словами: учредить новое дворянское сословие в таком государстве, где существует уже старинное дворянство, которое имеет одинаковое начало со всеми дворянскими поколениями в Европе? Ничто, кажется мне, столько не разделило бы новой аристократии от древней, и следственно от дворянских сословий всех государств Европы, как учреждение дворянства по повелению такого человека, которого власть не утверждена на прочном основании, которого восшествие на престол заставляет беспокоиться всех государей Европы, уважающих законные права наследства, и которого низвержение многие государства сочли бы одним из счастливейших происшествий. Г. Бонапарте мог бы составить новое дворянское сословие, если б он вздумал объявить себя императором в Ботани-Бей; но решась учредить навое дворянство во Франции, когда существуют старинные дворянские фамилии, он положил вечное вечное разделение между аристократиею новою и старою, и на челе первой напечатлел бы пятна революции, которую нынешние аристократы всячески стараются истребить в своей памяти.
Не знаю, известны ли вам люди, которые верили бы началу новой династии корсиканской; но искренно признаюсь вам, что здесь никто не называет сего династией; напротив того воцарение г-на Бонапарте почитают предвещанием революции, и почитают его тем же, чем он был 18-го брюмера. Вспомните только причины и обстоятельства, споспешествовавшие к возведению г-на Бонапарте в консульское достоинство; вспомните о том, что заставило поднести ему титло государя; взгляните на его правление, на настоящее положение дел — и судите потом, может ли быть прочным основание новой аристократии. Какое различие в обстоятельствах короля и г-на Бонапарте! Король для возвращения себе наследственного престола может пожертвовать частью прежней своей власти, ввести полезные перемены, постановить кроткие узаконения, возвысить достоинство новой аристократии; напротив того г. Бонапарте должен отчасу становиться самовластнее, неограниченнее, должен беспрестанно держать поднятую руку для истребления тех, которые осмелятся заговорить языком свободы.
Может быть, вам наскучили мои отступления; но, по моему мнению, они не чужды главного предмета, состоявшего в том, что дом Бурбонов не потерял прав своих на Францию, как угодно утверждать обожателям г-на Бонапарте. Мы с вами давно уже согласились, что друзья Наполеоновы имеют причины разглашать противное; и сии причины служат ясным доказательством того, что г. Бонапарте непрестанно терзается совестью и боится потерять власть свою.
Мне кажется, что предложение Наполеоново, сделанное Людовику XVIII об отречении от прав на французскую корону, и новая клятва, требуемая от духовенства, довольно доказывают, что г. Бонапарте отречение принцев Бурбонских считает делом немаловажным, и все еще боится худых для себя следствий. Король очень хорошо знал свое положение и г-на Бонапарте, захотел лучше быть в изгнании, нежели потерять свои права. История сохранит напоминание о сем благородном, великодушном поступке; она скажет о Людовике XVIII то, что добродетельный Сюлли сказал о своем короле и друге, отвергнувшем предложения, постыдные для короля французского: «Тот достоин сидеть на троне, кто умеет, подобно вам, торжествовать над естественным побуждением занять его.»
Если б не столько мне известно было ваше благоразумие, я постарался бы опровергнуть одно возражение, некоторыми людьми противополагаемое. Они говорят: «А войско! Неужели вы думаете, что войско оставит Бонапарте и возьмет сторону Бурбонов?» Есть люди, которые верят, будто войско все делает во Франции, потому что солдат управляет государством. Но посмотрим на революцию, и увидим, что войско при всех обстоятельствах действовало машинально; увидим, что оно еще охотнее повиновалось Робеспьеру и директории, нежели г-ну Бонапарте. Не входя в подробные исследования о причинах такой перемены, причинах, с которыми не все согласятся, скажу вам только, что революционное умоисступление, покорившее войско Робеспьеру и директории, уже миновалось, что нынешняя система военного правления совершенно противна народному характеру, и что под скипетром деспотизма воинственный дух ослабевает. История показывает нам, что в странах несчастных, изнемогавших под бременем сего чудовищного правления, мятежное войско свергало деспотов и лишало их жизни; История показывает нам, что войско не столько страшно для жизни деспота, сколько для свободы народа — и сим-то объясняется загадка, для чего деспоты, в противность выгодам государственным, стараются развратить армии и погасить в нем дух воинственный. Со временем я возвращусь к сей материи, если вы уверите меня, что длинные письма мои для вас не скучны.
Извлечение из письма, писаннаго из Парижа 1 го ноября прошлаго года: [О полит. ситуации во Франции]: (Из иностр. жур.) / [Пер. М. Т. Каченовского] // Вестн. Европы. — 1805. — Ч. 19, N 3. — С. 228-245.
- ↑ Для разумеющих языки латинский и французский не нужно объяснение сего текста; для других оно было бы бесполезно. Изд.