Известия и замечания
правитьВо 2 часу пополудни Е. В. прибыв на высоты, в окрестностях Мадрида, где находились уже отряды драгун генерала Латур-Мобурга и генерала Лагуссе и императорская конная гвардия. Торжественный день коронования, сия эпоха, коею ознаменованы многие дни для Франции навсегда счастливые, возбудил во всех сердцах сладчайшие воспоминания и вдохнул во все войска восторг, обнаружившийся тысячами восклицаний. Время было прекрасное, подобное тому, каким во Франции наслаждаются в продолжение месяца мая.
Маршал герцог Истрийский (Бессьер) послал в город с требованием о сдаче. Там находилась военная юнта под председательством генерала Кастеллара, который имел в своем ведении генерала Морла. В городе было множество крестьян вооруженных, со всех сторон туда собравшихся, также 6000 человек строевого войска и 100 пушек. Тому уже неделя, как заперты все городские улицы и ворота; под ружьем стояло 60,000 человек; отовсюду раздавались крики; колокола 200 церквей звонили в одно время; все представляло вид неустройства и безумия.
Генерал строевого войска явился у передовой стражи с ответом на требование герцога Истрийского; его провожали и присматривали за ним 30 человек из толпы народной; одежда сих людей, взоры и язык напоминали убийц сентябрьских. Когда спросили испанского генерала, угодно ли ему жен, детей и престарелых подвергнуть бедствиям приступа, он скрытным образом изъявил печаль свою и дал знаками разуметь, что подобно всем благомыслящим жителям Мадрида, он страдает под бременем угнетения; но как скоро он заговорил громко, то должен был повторять слова жалких своих проводников, у которых находился под присмотром. Не можно было сомневаться, до какой степени дошло тиранство черни, когда увидели, что сей генерал должен был записать в протокол собственные свои слова, и, дозволить окружавшим его забиякам, чтобы в засвидетельствование под оным подписались.
Адъютант герцога Истрийского, посланный в город, был схвачен людьми последнего класса народного и едва не лишен жизни; строевое войско, досадуя на поступок черни, взяло его под свою защиту и отослало к его начальнику.
Один работник мясника из Эстремадуры, имевший начальство над стражею при воротах, дерзнул потребовать чтобы сам герцог Истрийский пришел в город с завязанными глазами. Генерал Монбрюн с негодованием отверг сие бесстыдное требование; он тотчас был окружен и едва спасся, обнажив свою саблю; едва не сделался он жертвою своей неосторожности, забыв, что имеет дело не с просвещенными неприятелями.
Скоро потом явились в стане беглецы из валлонской гвардии. Показания их удостоверили, что владельцы и хозяева, честные люди, не пользуются никаким уважением; почему не оставалось уже надежды на примирение.
Перед тем накануне маркиз Пералес, человек почтенный и прежде уважаемый народом, был обвинен за то, что велел насыпать патроны песком, вместо пороху. Его тотчас удушили; растерзанные члены тела его разосланы по всем частям города, как торжественные знаки победы. Определено все патроны переделать, и назначенные для сей работы от 3 до 4 тысяч монахов были отправлены в Буэн-Ретиро. Приказано, чтобы все дворцы и дома были отперты днем и ночью близ живущим от столицы крестьянам, для того чтоб сии люди во всякое время могли находить там похлебку и прочие съестные припасы.
Французская пехота находилась в 3-х милях от Мадрида. Император ввечеру занялся разведыванием о городе и приготовлением к такому нападению, которое совместно было бы с пощадою, заслуживаемою честными людьми, каких всегда бывает много в большой столице. Весьма легко взять Мадрид приступом; гораздо труднее заставить город сей добровольно покориться, употребив к тому и силу, и убеждения, и защитив владельцев и прямо честных людей от угнетения, под бременем коего они страдали. К сей-то цели стремились двухдневные старания императора; он увенчаны совершенным успехом.
В 7 часов пришла дивизия Лаписса, корпуса маршала герцога Беллуно (Виктора). Казалось, что луна сиянием своим продолжала свет дневной, император велел бригадному генералу Мезону занять предместья, а дивизионному генералу Лористону защищать сие действие выстрелами из 4-х пушек гвардейской артиллерии. Вольтижеры ворвались в дома и овладели большим кладбищем. При первом огне неприятель явил себя столько подлым, сколько прежде был высокомерен.
Герцог Беллудо занялся ночью расположением орудий на местах, предназначенных для нападения. В полночь князь Невшательский послал в Мадрид подполковника испанской артиллерии, полоненного при Сомо-Сиерре, и с ужасом взиравшего на глупое упрямство своих сограждан. Он взялся вручить им письмо, в котором содержалось требование о сдаче города, и на другой день в 9 часов поутру возвратиться с ответом.
Между тем бригадный генерал артиллерии Сенармон неутомимо палил из 30-ти орудий, и уже сделал пролом в стенах Ретиро. Вольтижеры Вилатевой дивизии ворвались в пролом, и менее нежели в час опрокинули 4000 человек защищавших Ретиро. С другой стороны 20 пушек гвардейских действовали, занимая неприятеля ложным нападение.
Трудно было бы представить себе господствовавший в Мадриде беспорядок, если б перебежчики, во множестве приходящие, не описывали нам ужасных позорищ. Загорожены улицы; дома превращены в бойницы с зубцами; из кип хлопчатой бумаги и льну сделаны перегородки для защиты от ядер; окна забиты войлоками. Жители, которые не надеялись никакого успеха от слепого сопротивления, разбежались по полям; другие, в которых осталось еще несколько ума, и которые лучше захотели охранять свое имущество перед великодушным неприятелем, нежели отдать его на расхищение своим же согражданам, просили не подвергать город ужасам приступа. Пришельцы и те люди, которым терять было нечего, говорили, что надобно защищаться до последнего изнеможения, обвиняли войско в измене, и принуждали не останавливать пальбу из пушек.
Неприятель имел более 100 пушек на батареях; еще большее количество оных 2-го числа и 3-го вырыто из земли, вытащено из погребов, и привязано веревками к телегам. Такой смешной снаряд показывает уже безумие народа, никем не управляемого; все сии средства защиты были совершенно бесполезны; ибо кто овладел укреплениями Ретиро, тот имеет Мадрид в своей власти. Император всемерно старался не допустить солдат в дома. Городепропал бы, если б употреблено было много войска для овладения оным. Только немногие роты вольтижеров действовали идучи вперед; император никак не соглашался увеличить число оных.
В 11 часов князь Невшательский опять написал письмо к начальнику города, и Е. В. велел остановить пальбу на всех пунктах. В 5 часов генерал Морла, член военной юнты, и д. Бернардо Ириарт прибыли в ставку его светлости. Они сказали, что благомыслящие люди не сомневаются в маломощности города, и что безумно было долее защищаться, но что чернь и толпа пришельцев решились упорствовать и думают, что им удастся на своем поставить. Князь привел их к Е. В-у императору и королю, который произнес к ним следующее слово:
«Вы напрасно упоминаете об имени народа; ежели вы не можете успокоить его, так это потому, что вы же сами раздражили его, вы сами ввели его в заблуждение. Соберите приходских священников, монастырских начальников, алкадов и зажиточных хозяев, и склоните их сдать город в 6 часов поутру; в противном случае он погибнет. Я не хочу и не должен удалить оттуда мои войска. Вы умертвили несчастных пленных французов, доставшихся в ваши руки. Незадолго перед сим вы приказали тащить по улице и умертвить двух служителей русского посланника, только за то, что они были французы. По неспособности и подлой трусости генерала войско досталось вам в начальство; оно сдалось на договор на месте сражения, и сей договор потом нарушен. Какое письмо писали вы, г-н Морла, к сему генералу? Вам прилично было говорить о грабежах, ибо вы, вторгшись в Руссильйон, похитили всех женщин и разделили их как добычу между своими солдатами. Впрочем, какое право имели вы говорить таким образом? По договору вы не должны бы сего делать. Посмотрите на поступки англичан, которые не очень стараются быть точными исполнителями прав народных; они жаловались на соглашение, в Португалии сделанное, однако исполнили оное. Нарушать военные договоры, значит то же, что отказаться от просвещенных обычаев и ставить себя наряду с пустынными бедуинами. Как же вы смеете просить о договоре, когда вы уже нарушили заключенный в Байлене? Вот как несправедливость и злонамерение всегда служат во вред тому, кто оказывается виновным в оных! Я имел флот в Кадиксе, флот союзный испанскому, а вы направили на него мортиры из города, в котором начальствовали. Я имел у себя испанское войско, я лучше хотел видеть побег его на английских кораблях и быть после принужденным сбросить его с вершин Эспинозских, нежели обезоружить его, и для меня показалось лучше умножить число неприятелей своих 7-ю тысячами и потом победить их, нежели нарушить честь и добрую веру. Возвратитесь в Мадрид! Даю вам сроку до 6-ти часов завтрашнего утра. Приходите сюда обратно, ежели надеетесь говорить со мной от лица народа, готового покориться; в противном случае и с вами, и с войском вашим поступлено будет без всякой пощады».
В 6 часов поутру 4-го числа генерал Морла и губернатор Д. Фердинанд дела Вера явились к князю Невшательскому. Слова императора, пересказанные старшим в городе, уверенность, что он находится здесь своей особой, потеря, понесенная в минувший день, распространили печаль и раскаяние между жителями. Ночью упорнейшие мятежники спаслись бегством и часть войска была распущена.
В 10 часов генерал Беллиар принял начальство в Мадриде; все посты заняты французами и провозглашено всеобщее помилование.
С той минуты мужчины, женщины и дети рассыпались по улицам в полной безопасности. До 11-ти часов вечера лавки были открыты. Граждане принялись разбрасывать перегородки и мостить улицы; монахи разошлись по своим монастырям, и в несколько часов Мадрид представил зрелище совершенно противное прежнему, зрелище непостижимое для того, кому неизвестны обычаи большого города. Многие, зная за собою проступки, удивились великодушию французов; 50,000 войска сдалось; 100 пушек отвезено в Ретиро. Впрочем, нельзя описать того мучительного состояния, в котором находились жители в продолжение последних четырех месяцев. Юнта была бессильна; власть, находилась в руках людей самых бессмысленных и неукротимых; народ ежеминутно умерщвлял своих генералов и гражданских начальников, или грозил им виселицею.
Генерал Мезон ранен; генерал Брюйер убит; 12 солдат лишились жизни и 60 ранено. Столь малая потеря произошла оттого, что немного войска было в деле, и еще от подлой трусости противников.
Артиллерия по обыкновению своему оказала важные услуги. Десять тысяч беглецов, ушедших из Бургоса и Сомо-Сиерры и дивизия запасного войска 3-го числа находились в трех милях от Мадрида; но по нападении одного драгунского пикета они немедленно убежали, оставив на месте 40 пушек и 60 телег с порохом.
Герцог Данцигский (Лефебр) 3-го числа вступил в Сеговию. Герцог Истрийский с 4000 конницы преследует дивизию Пенаса, которая побежала с места сражения под Туделою и устремилась к стороне Гвадалахары. Флорида-Бланка с юнтою своею бежал из Аранжуэца в Толедо, где однако не почли себя в безопасности, и отправились к англичанам.
Поступки сих англичан крайне бесчестны. С 20 числа их было 6000 в Эскуриале, где простояли они несколько дней. Оттуда надеялись они пуститься через Пиренейские горы и прийти на берега Гаронны. Войска их прекрасны и хорошо выучены. Доверенность к ним испанцев чрезвычайная, одни думали, что сия дивизия пойдет в Сомо-Сиерру; другие полагали, что она отправится защищать столичный город любезных союзников; но и те, и другие худо знали англичан. Лишь только получено известие о прибытии императора в Сомо-Сиерру, вдруг английские войска ударили поход к Эскуриалу, а оттуда вместе с Саламанскою дивизиею направили путь свой к морю. Они дали нам оружие порох, одежду, сказал один испанец; но солдаты их только нас ободряют, вводят в заблуждение и потом оставляют среди опасности. «Разве не известны вам, отвечал один офицер французский, новейшие происшествия нашей истории? Что сделали они для Штатгальтера, для Сардинии, для Австрии? Что недавно сделали они для России? Что сделали они перед сим незадолго для Швеции? Они повсюду раздувают пламя войны, раздают оружие; но свою собственную кровь проливают не иначе, как за личные, за ближайшие свои выгоды. От них ничего другого не ожидайте. — Однако, возразил испанец, у нас и у них теперь общее дело; 40,000 англичан, соединенных с нашими войсками при Туделе и Эспинозе, могли бы сделать перевес и спасти Португалию; но теперь, когда войско Блаково на левой стороне, такое же войско на середине, и войско арагонское на правой стороне истреблены, когда почти вся Испания завоевана, и когда она покоряется убеждениям разума: что теперь будет с Португалией? Не в Лиссабоне англичане должны защищать ее; они имели случай сделать это в Эспинозе, в Бургосе, в Туделе, в Сомо-Сиерре и под Мадридом».
Пятнадцатый французский бюллетень из Мадрида от 7-го декабря не содержит в себе ничего важного, кроме что войско отставленного генерала Кастанноса идет в Андалузию под предводительством генерала Пена; что испанский корпус, вступивший в Эскуриал, вытеснен французами, и что Эскуриал, защищаемый 600 крестьян, взят приступом.
Шестнадцатый бюллетень из Мадрида от 8 декабря также не заключает в себе ничего важного.
Король Иосиф занял королевский дворец в Мадриде, и вступил в управление своего государства. Господа Урквио, д’Азара и прочие министры трудятся вместе с его величеством. По взятии крепости Розы главная квартира 7-го корпуса перенесена в Барселону.
В Монитере помещена следующая прокламация от и. Наполеона:
«Испанцы! Вы обмануты людьми вероломными. Они завели вас в безумную войну и заставили вас поднять оружие. Есть ли между вами хоть один такой, который бы подумавши минуту о случившемся, не удостоверился, что вы были игралищем вечного врага твердой земли, который веселится, видя льющуюся кровь испанскую и французскую?
Какие были бы следствия нескольких походов? Бесконечная война внутри государства и долговременная неизвестность о судьбе вашего бытия и имущества. В немногие месяцы вы испытали все бедствия мятежей народных. В один поход войска ваши побиты. Я вступил в Мадрид; права войны уполномочивали меня подать великий пример и омыть кровью оскорбления, мне и моему народу нанесенные. Но я внял гласу милосердия.
Мщение мое должно постигнуть только некоторых людей, виновников всего вашего несчастья. Скоро выгоню я из сего полуострова английские войска, присланные сюда не для помощи вам, но для того чтобы поселить в вас неосновательную доверенность и вводить вас в заблуждения!
В прокламации от 2-го июня я уже сказал вам, что хочу быть вашим восстановителем. Вы пожелали, чтобы я к правам, уступленным мне принцами последней династии, присоединил и права завоевания. Но это не переменит моих намерений. Я готов даже хвалить ваши благородные усилия; готов согласиться, что от вас таили собственные выгоды ваши, и что не открывали вам, в каком состоянии дела находятся. Испанцы! Судьба ваша в руках ваших. Отбросьте яд, англичанами размноженный между вами. Пускай только ваш король удостоверится в вашей к нему любви и приверженности, и вы будете могущественнее и сильнее, нежели какими были прежде. Все противоборствующее вашему благосостоянию и величию мною уничтожено; я расторг оковы, народ угнетавшие; в свободной конституции получаете вы, вместо неограниченной власти монархической, умеренную и основанную на законах. От вас зависит сделать, чтобы сия конституция была вашим законом.
Если же все мои старания останутся тщетными, и если вы не будете соответствовать моей доверенности, то я должен буду поступать с вами, как с завоеванными провинциями и посадить брата моего на другом престоле. Но тогда я возложу на свою главу корону испанскую и принужу злых людей уважать ее; ибо Бог дал мне могущество и волю преодолевать все препятствия. Дана в Мадриде, 7-го декабря 1808 года».
В том же Монитере помещено императорское определение, подписанное 12 ноября в Бургосе, о том что герцог Инфантадо, Гиар, Медина Цели, Оссуна, маркиз Санта-Круц, графы Феркан, Нунец и Алтумира, князь Кастель-франко, бывший министр Цеваллос, объявлены врагами Франции и Испании, изменившими обеим коронам. Они будут взяты под стражу, судимы военным судом и расстреляны. Движимое и недвижимое имение их, в Испании, во Франции, в королевстве Италии, в королевств Неаполитанском, в Папских владениях, в Голландии и во всех землях, занятых французскими войсками, будут описаны, а выручка за них употреблена на военные издержки.
По определению 4-го декабря, две части монастырей в Испании уничтожаются, и монахи, ныне живущие в трех монастырях, должны поместиться в одном. Никому не дозволяется вступать в монашеское состояние, пока число монашествующих не уменьшится до третьей части. Всем монашествующим дозволяется оставить монастырь и быть светскими. Вышедший из монастыря священно-монах будет получать пенсии от 8000 до 4000 реалов.
Того ж числа издано определение, которым члены Кастильского совета объявлены бесчестными и недостойными начальствовать над таким храбрым и великодушным народом, каков испанский. Президенты и прокуроры королевские задержаны под стражею, а прочим велено жить в домах своих.
Суд инквизиции, как несовместный с властью монаршею и гражданскою, уничтожен. Имение, принадлежащее сему судилищу, будет описано и употреблено на заплату долгов государственных.
Все ленные (частных владельцев) права уничтожаются в Испании, равно как исключительные права, например ловить рыбу, печь хлебы, продавать вино и тому подобные.
О дальнейших успехах французских войск в Испании известно только то, что часть их вступила уже в Толедо, город прежде почти равный Мадриду, а ныне имеющий не более 25,000 жителей. Судя по некоторым распоряжениям в Париже, заключали, что император Наполеон не замедлит возвратиться в свою столицу. Ныне однако думают, что он не прежде оставит Испанию, пока не выгонит всех англичан из сего полуострова. Герцог Абрантский надеется в скором времени по-прежнему начальствовать в Лиссабоне.
В лондонских ведомостях 21 ноября напечатано следующее известие: «Прежде нежели французы вступят в Мадрид, они должны будут победить войско, состоящее из 50 или 60,000 ратников. В Блаковой армии считается 35,000; у Кастанноса и Палафокса до 35 000». На сие в Монитере помещено замечание, сообщаемое здесь читателям Вестника: Войска, истребленные французами, были еще многолюднее. Только с армиею генерала Мура еще никакого несчастия не случилось, и известно почему. Генерал, октября месяца вступивший в Испанию и 21 ноября находившийся в Эскуриале, спасением своим обязан особливому своему благоразумию, то есть, что он всегда находился в дальнем расстоянии от места битвы. Ни требования Блака и Романы, сего любезного англичанам полководца, ни призывания от Кастанноса и от армии эстрамадурской, ни убедительнейшие представления со стороны коменданта Сомо-Сиерры, ни покорнейшие приглашения мадридской юнты, словом, ничто не подействовало над генералом Муром. Английские войска пришли единственно для того, чтоб назад возвратиться, не сделав ни одного выстрела. Только и найдено 17 англичан, вышедших из госпиталя, да 8 человек, которых генерал Дасаль велел схватить при Телавере; но и сии люди были ганноверцы". К другому известию, в лондонских ведомостях помещенному, о том, что назначено послать в Испанию несколько драгун, лишь только перевозные суда будут изготовлены, Монитер прибавляет: «Тщетная хитрость! перевозные суда, в Англии приготовляемые, не к тому предназначаются, чтобы переправить в Испанию новые войска, но чтобы обратно перевезти из Испании армию, теперь находящуюся в сем королевстве».
В разных парижских листках помещены были слова, будто бы произнесенные императрицею Жозефиною к депутатам законодательного корпуса, а именно, что сей корпус представляет собою целую нацию. Против сего напечатано возражение в Монитере:
«Ее величество императрица весьма хорошо знает нашу конституцию; она также знает, что первый наместник народа есть император; ибо всякая власть происходит от Бога и от народа. По порядку нашей конституции за императором следует сенат, за сенатом совет государственный, потом законодательный корпус, потом прочие судилища; ибо если б в нашей конституции был корпус, представляющий нацию, то он имел бы власть самодержавную, другие корпусы ничего перед ним не значили бы, и власть его была бы выше всякой другой власти. Конвент и законодательный корпус некогда собою представляли нацию; но тогда порядок конституции сего требовал, Председатель оспаривал у короля кресла, доказывая право свое тем, что председатель народного собрания имеет преимущество перед чиновниками народными. Такие излишние мнения отчасти были виною наших бедствий. Странно и даже законопреступно утверждать, будто нация выше императора. Законодательный корпус приличнее было бы именовать законодательным советом; ибо он не имеет права сочинять законы или предлагать оные. Итак, законодательный корпус есть собрание поверенных от избирательных коллегий. Их называют и депутатами от парламентов, потому что департаментами они назначаются. В порядке нашей законной иерархии первый наместник народа есть император, а министры суть орудия воли его; второстепенная власть есть сенат; потом следует государственный совет по справедливости имеющий все свойства законодательства; законодательный совет занимает четвертое место. Все опять придет в беспорядок, если превратим наши понятия о конституции и о монархическом правлении».
О происшествиях в Константинополе, случившихся в половине ноября месяца, наконец известны следующие подробности. Мятеж начался 14-го числа ночью. Янычары открыли действие тем, что изрубили в куски своего агу, который советовал им успокоиться. Потом отправились они к Порте, где великий визирь с прочими министрами занимались своими делами. Янычары зажгли здание в четырех местах; ветер благоприятствовал пожару, и Порта в короткое время обращена в пепел. Некоторые министры нашли себе путь через огонь в сераль, и таким образом спасли жизнь свою. Капитан-паша, человек деятельный и начальник флота, употребил все старание свое, и успел ввести в сераль с морской стороны войско, перевезенное из Скутари, также состоявшее из морских служителей. Сераль был в осаде со стороны сухопутной; осажденные выбегали против янычар, и принудили их окопаться в доме аги, по которому беспрестанно палили с трехпалубного корабля, стоявшего в гавани. Вдруг пальба утихла: начальник принял сторону янычар. Квартал Тофана с канонерным корпусом последовали его примеру, и капитан-паша увидел себя принужденным искать спасения в бегстве. Ноября 18-го янычары сделали приступ к сералю, и овладели им в короткое время, потому что внутри находившееся войско не хотело защищаться. Янычары тотчас потребовали низверженного султана Мустафу, для того чтоб спять посадить его на престол, и великого визиря Мустафу-пашу, чтобы удовлетворить на нем свое мщение, но султана Мустафу постигла такая же смерть, какою умер дядя его Селим; короче — он удавлен, и владеющий султан Магмуд утвержден в своем достоинстве. Великого визиря тщетно искали по всем закоулкам, и наконец заключили, что он сгорел в Порте. Найденное под развалинами изуродованное мертвое тело сочли трупом великого визиря; однако он благополучно спасся и теперь находится в Рущуке. Во время сего мятежа сгорело в Константинополе 5000 домов и 8000 человек, большею частью сейменсов, лишилось жизни. Должности великого визиря, реис-эфендия и капитан-паши препоручены новым чиновникам. — Особливого примечания достойно, что в продолжение шести ужасных дней ни один из европейских посланников, ни один чужестранец оскорблен не был.
К.
[Каченовский М. Т.] Известия и замечания / К. // Вестн. Европы. — С. 138-160, 1809. — Ч. 43, N 2.