Известия и замечания/ВЕ 1803 (СО)

Известия и замечания
автор неизвестен

Опубл.: 1803. Источник: Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. az.lib.ru

Известия

Париж.

Наконец иностранные министры торжественно представляют госпоже Бонапарте знатных дам своей нации. Английский посол Витфорт представил в Сен-Клу супругу свою, герцогиню Дорсет, а российский — княгиню Долгорукую и Голицыну; другие также. Госпожа Бонапарте играла свою роль с великой приятностью, она удостоила отменного внимания герцогиню Дорсет. Министр Талейран и государственный секретарь Маре помогали ей занимать чужестранных дам.

Парижские газеты наполнены теперь самым подробным описанием мундиров, изобретенных в Сен-Клу для некоторых чиновников республики. Все блестит золотом и серебром во вкусе семнадцатого века.

Швейцарским депутатам велено иметь конференции, в доме министра Талейрана, с четырьмя сенаторами: Бартелеми, Редерером, Фуше и Деменьером. Им уже предложили готовый план новой конституции. Швейцарец Лагарп, живущий в сельском доме близ Парижа, не захотел быть депутатом цюрихским, и весьма благоразумно ответствовал, что гражданин, который по несчастью действовал в бурное время революции, должен искать только мирного уединения, пока страсти еще не охладели в сердцах и воспоминания не загладились временем. Швейцарцы отдают справедливость уму и характеру Лагарпа.

Рассказывают, что гражданин Бурье, бывший тайный секретарь консула, вздумал послать к издателю Народного французского календаря записку о титулах, принадлежащих разным чиновникам. Он хотел, чтобы Наполеону говорили: ваше консульское величество; его двум товарищам: ваша консульская светлость; братьям и всей фамилии Бонапарте: светлость; государственным советникам и сенаторам: высокопочтенные; трибунам и законодателям: почтенные; генералам и министрам: превосходительство. Бурьен думал угодить тем Наполеону; но когда показали ему сей календарь, Бонапарте рассердился и спросил у секретаря: «кто велел тебе это сделать?» Ваша слава и безопасность, отвечал Бурьен. Консул взял перо, вымарал титулы и сказал ему равнодушно: «поставь везде гражданин вместо громких твоих названий».

(Из Лондонского журнала).

Газеты говорили сперва, что принц Русполи не хочет быть великим магистром Мальтийского ордена; а теперь выходит, что его нигде не могли найти: ни в Англии, ни в Ирландии, ни в Шотландии, и совсем не знают, что с ним сделалось. Это забавно! Некоторые думают, что он уже давно уехал в Америку.

В Регенсбурге ожидают с часу на час ратификации императорской, и тогда будет все кончено. — О Швейцарии нечего сказать: там народ смотрит сентябрем и даже нимало не любопытствует знать, что делают его депутаты в Париже.

Славный Пишегрю теперь в Лондоне и часто бывет у Конде. Со временем он еще может выйти на сцену; но кто бы думал, чтобы сей генерал, который завоевал для республики Брабант и Голландию, был роялист в душе своей? Известно, что Бонапарте первый донес на него директории.

Известия, получаемые в Константинополе из Египта, весьма неблагоприятны для Порты. Беи торжествуют. Визирь может головой своей заплатить за то, что он присоветовал истребить их. Бонапарте, кажется, все еще думает о Египте: недаром адъютант его Себастиани прислан им в Александрию.

Король неаполитанский подарил принцу Валлийскому 14 манускриптов, найденных в Геркулануме. Трактат Эпикура скоро будет отдан в печать.

Известия // Вестн. Европы. — 1803. — Ч. 7, N 1. — С. 80-84.

Известия

Париж.

Английские и голландские журналисты пишут о важном заговоре против Бонапарте, открытом полицией и великим судьей Франции. Они уверяют, что консул крайне встревожен числом заговорщиков, между которыми находятся и самые друзья его; что он с великим беспокойством спросил у Ренье (заступившего место Фуше): «неужели и Бурьен в заговоре?», но услышав, что Бурьен невинен, успокоился на ту минуту. — Мы не верим сему слуху, равно как и тому, что Бонапарте скоро назовется императором, объявит наследником младенца, сына падчерицы его Луи Бонапарта, и на случай кончины своей назначит регентом Иосифа Бонапарте, который будет управлять Францией вместе с верховным советом и коллегией принцев; что первый должен состоять из генералов Мюра, Монсе, Камбасереса и великого судьи; а вторая из чиновников Почетного легиона, президентов трибуната, законодательного корпуса, некоторых государственных советников и сенаторов; что начальники республик Голландской, Швейцарской, Итальянской, Лигурийской, будут великими чиновниками нового императора, и что Бонапарте учредит Кавалерский орден. Все хорошо и возможно; но консул во всех делах своих любит нечаянность: как могли в Англии и в Голландии узнать его тайное намерение? — Впрочем и в гамбургских газетах писали за верное, что на французской монете будет изображено лицо Наполеона. Между тем Сун-Клудский замок кажется ему или не довольно великолепным или слишком близким к шумному Парижу: отделывают Версальский, где Наполен Первый заступит место Людовика XIV.

Бонапарте весьма торжественно принял швейцарских депутатов в Сен-Клу и говорил с ними полтора часа; то есть, они безмолвно слушали, удивляясь его богатым, ясным и сильным мыслям. «Чем более узнаю вашу землю (сказал он), тем более уверяюсь, что она не может иметь одного правления. Система представительная (representatif) обременила бы кантоны демократические налогами, для них необыкновенными; Телевы потомки не должны знать ни цепей, ни налогов. С другой стороны чистая демократия не годится для Берна. Законы ваши должны быть различны и походить на старые, но с тремя исключениями: особенные права кантонов, подданство городов и земель, и наконец аристократические фамилии должны навсегда исчезнуть. На сем основании легко учредить кантонные правления и соединить их общим сеймом, или другим образом, чтобы Швейцария имела средоточие в политике. Для общественного правления земля ваша слишком бедна. Вы не смеете играть роли между великими державами; а прежде могли оттого, что сии державы, ныне соединенные, были разделены на многие. Учреждение регулярного войска уменьшило бы силу Швейцарии, ибо оно истребило бы ее милицию. Если хотите величия, то вам остается требовать соединения с Францией и составить ее два департамента; но сама натура вас отделила от нее. Вы безопасны между двумя сильными государствами: храните независимость, нравы и законы свои, и судьба ваша будет непостыдна. Союзное правление ослабляет большие государства, но умножает силу малых областей, питая их природную, частную деятельность. И кому поручите главное, общее правление? Если многим, то они будут несогласны; а где же найдете одного человека для такой власти? Сам я, почтенный доверенностью великого народа, не мог бы править вами. Если выберете цюрихского гражданина, то Берн будет недоволен; если католика, то протестанты станут роптать. Вы хотели учредить общее правление, и ни в чем не успели. Собрался законный сейм: вы уничтожили его; а последняя ваша конституция никогда не была мною одобрена. — Как гражданин французский примолвлю, что Швейцария должна быть независима для внутренних своих дел, а не в политических сношениях с Францией. Англии нет дела до Швейцарии, и мы не потерпим опасных ее шпионов между вами. Берн издревле не любит Франции: Рединг и другие начальники последнего мятежа искали чуждого покровительства. Сему быть не должно. Франция не дозволит, чтобы Леман^[1], которого народ соединен с ней узами крови и языком, сделался подданным. Старайтесь в новом здании исполнить волю отечества и воспользоваться революцией, не думая о том, что прежде было. Удовольствие народа и способ обойтись без налогов — вот единственный девиз для трудов ваших!»

В Париже угощают и ласкают английского министра Витфорта, а между тем напечатана в Монитере следующая статья: «г. Мур (тайный комиссар английского министерства) явился в Штутгарте; но курфюрст принял его весьма дурно и сказал ему, что он, будучи союзником Франции, любит мир Европы, и чтобы г. Мур в областях его не предпринимал ничего несогласного с сим расположением курфюрста. Итак славному господину Муру везде неудача. В Вене его также не хотели слушать; а как известно, что многие пасквили на короля прусского издаются в Лондоне под особенным и важным покровительством, то вероятно, что и в Берлине не лучше с ним обойдутся. Где же он найдет желаемых союзников? Сомнительно, чтобы его приняли и в Ганновере. Ему оставалось жить в Констанце и пить тамошнее вино, которое хуже капского, в ожидании, чтобы купеческие флоты пришли из Индии в Англию с грузом союзников». — Монитер есть журнал французского правительства — и в нем пишут такие вещи!! Можно ли вообразить, чтобы английское министерство издавало пасквили на короля прусского? И может ли Бонапарте после сей учтивой и дружеской статьи жаловаться на грубость лондонских журналистов? Консул думал, что Мур был отправлен из Англии в Констанц для возмущения швейцарцев: вот причина его негодования.

В Марселе соорудили монумент в память великодушных людей, которые во время бывшей там (в 1720 году) чумы не щадили жизни для спасения зараженных. На гранитной колонне представлен гений здравия: он держит в одной руке угасающий факел жизни, а другой увенчивает имена сих героев добродетели. В надписи между прочим сказано: «Хвала Клименту XI, который питал горестную Марсель! Хвала тунисскому раису, который почтил сей дар великодушного папы, и не хотел отнять его!.. Таким образом всемирная мораль соединила в благотворении людей добродетельных, хотя и не согласных в правилах веры».

Сегюр, который был некогда французским послом в России, сделан государственным или консульским советником.

Известный географ Мантель прислал экземпляр своего нового атласа госпоже Луи Бонапарте, для новорожденного младенца ее, и написал:

Lorsqu’il aura frandi, ce charmant nourrisson,

Montrez-lui, fur ma carte, interessante mere,

Les lieux ou l’on benit la gloire de son nom:

Il connoitra bientot l’un et l’aytre hemispehre.

В новейших заседаниях английского парламента не было ничего отменно важного. Министры предложили новый закон для избрания чрезвычайных морских комиссаров и для искоренения разных злоупотреблений во флоте. Многие члены с жаром его оспаривали, и между прочими лорд Темпель, который жаловался на то, что друзья министерства приписывают ему одно желание спорить и мешать благодетельным учреждениям. Шеридан отвечал с насмешкой: «Благородный лорд справедливо осуждает личности, которых он себе никогда не дозволяет. Правда, что иногда его лордство называет министров тупыми ножами, молоком смешенным с водой, пресным соусом и проч.; но это без сомнения не личности, а разительные доказательства здравой логики!» — Мы с удовольствием переведем здесь слова министра Аддингтона, сказаныне им в одном из последних заседаний, лестные для Питта и делающие великую честь его собственной, редкой скромности: «Желая открыть причину нынешнего благоденствия Великобритании, нахожу ее в мудрой системе моего предшественника, в твердости и благоразумии парламента и народа английского. Мне оставалось только следовать плану бывшего министра. Я не люблю говорить о себе, но должен сказать несколько слов в ответ людям, которые обвиняют меня и товарищей моих слабостью. Пусть докажут, в каком случае, во время войны или мира, мы не показали твердости! Некоторые утверждают, что народ не имеет ко мне доверенности: я не столько горд, чтобы хвалиться ею; но знаю, что служа народу английскому, служу доброму господину, который будет судить дела мои великодушно и справедливо. Государственное благо есть мой единственный предмет с того времени, как его величеству угодно было призвать меня в совет. Видя цветущее состояние моего отечества, с удовольствием вижу и то, что величие Франции не должно устрашать Англии, столь богатой и сильной».

В Регенсбурге все еще ожидают императорской ратификации. Между тем немецкая публика занималась жарким спором двух второклассных дворов Германии о Мангеймской библиотеке! Это делает честь их вкусу и просвещению. Хорошо подданным, если государи любят книги. Спор кончился дружелюбно, и библиотека осталась в Мангейме.

Говорили, что вице-президент Итальянской республики скоро получит увольнение; но теперь кажется, что он сохранит место свое: в Монитере напечатана похвала ему.

В Галиции зима началась удивительным феноменом. Поутру сделалась ужасная гроза с сильным дождем и продолжалась до следующего дня. Тут небо вдруг озарилось ярким сиянием, окруженным пламенными облаками. Сие прекрасное и страшное явление через 10 минут уступило место густой тьме, в которой явились две радуги. Они скоро исчезли, и при бурном ветре пошел снег.

Известия // Вестн. Европы. — 1803. — Ч. 7, N 2. — С. 159-168.

Разные известия

Заседания английского парламента отсрочены до 3 февраля. В бывших заседаниях все предложения министров принимались единодушно: феномен удивительный и редкий в Англии, и доказательство, что министры во всем следовали общему мнению! Недавно лондонские журналисты требовали войны: ныне хотят они мира. Питт нередко видится с Аддингтоном. Король любит Гакесбури более всех других министров.

По метрическим книгам 1801 года прибавилось в России около 500,000 жителей. Вот роспись умерших стариков, с означением лет, до которых они дожили:

Число людей	Их лета	Число людей	Их лета
2	130 править	9	109 править
2	128 править	5	108 править
2	125 править	10	107 править
1	124 править	7	106 править
1	123 править	32	105 править
2	121 править	17	104 править
12	120 править	14	103 править
1	117 править	32	102 править
2	116 править	37	101 править
12	115 править	216	100 править
2	114 править	204	99 править
1	113 править	211	98 править
1	112 править	162	97 править
1	111 править	178	96 править
15	110 править	408	95 править

Разныя известия // Вестн. Европы. — 1803. — Ч. 7, N 3. — С. 247-248.

Парижские известия

«Наконец (пишут из Парижа) мы снова имеем честь и славу видеть французские головы в кардинальских шапках! Папа, в угождение консулу, четырех республиканских епископов пожаловал в кардиналы, и в речи своей назвал Бонапарте любезнейшим сыном церкви, примолвив, что католическая вера ожидает от него еще важнейших услуг и благодеяний. Все добрые французы искренно радуются счастливому согласию между консулом и его святейшеством».

После Монитера самый вернейший и любопытнейший журнал есть Bulletin de Paris, издаваемый весьма близким к консулу человеком. Выписываем из него следующую статью, весьма достойную примечания: «Министры английские знают, что Великобритания лишилась великих выгод, заключив мир; знают, что она должна терять более и более в его продолжение, и желая удалить нас от того, что ими по неволе оставлено, они хитрым образом вошли в переговоры с диваном и с нами самими. В Константинополе Англия предлагает тройной союз, чтобы обезопасить Египет от всякого будущего нападения, и в то же самое время требует денег, издержанных ею для египетской экспедиции; без чего не хочет вывести войска из Александрии. Всякий спросит: где возьмет Порта 36 миллионов пиастров? и также: каким образом она может не заплатить их, не имея средств противиться Англии собственными силами? Предложения английских министров в Париже таковы, что их можно сделать только в Константинополе: они хотят, чтобы Франция обязалась никогда не посылать войска ни в Мальту, ни в Египет!!.. Несмотря на раздоры зависти, польза Англии и Франции соединяется в одном предмете; а именно, в усмирении американских негров. Сей важный предмет должен иметь сильное влияние на дела Европы. — Судьба Швейцарии еще не решена. Мнимые кантонные постановления, напечатанные в газетах, весьма не достоверны. Между тем прежние слухи возобновляются. Говорят, что Пеи-де-Во или Французская Швейцария, вместе с прусскими графствами Нешателем и Валанженем, составят особенную республику. Говорят также, что часть Гельвеции присоединится к Франции (бедная Швейцария!).

Монитер жалуется на ложные слухи, распускаемые врагами правительства о новых переменах конституции, о налогах на имение народное и проч.; из чего можно заключить, что Бонапарте не хочет, по крайней мере на сей раз, ни императорства, ни величества. — С некоторого времени консульские определения начинаются словами: правительство республики определяет, вместо: консулы постановляют, как писали прежде.

Г. Джефферсон, президент Соединенных Областей, пишет к Парижскому институту следующее: „Граждане президент и секретари! Я получил от вас уведомление, что Народный институт избрал меня в иностранные члены для класса политических и нравственных наук. Принимаю сей знак благосклонности с чувствительностью, равной тому уважению, которого достойно знаменитое общество людей ученых и славных. Не имею права на сию честь, но радуюсь ею как доказательством братского духа, соединяющего в одно семейство всех друзей науки, рассеянных по разным частям мира“.

Парижския известия // Вестн. Европы. — 1803. — Ч. 7, N 4. — С. 324-327.

Разные известия

Из Мадрида пишут следующее от 22 января: „Известно, что папа издал три важные буллы в угождение нашему двору: первою он делает князя мира главою всех монастырей и духовных обществ в гигантской монархии; второю дозволяет правительству брать доходы с церковного имения; а третью дает право Толедскому архипископу уничтожить в Испании столько монастырей, сколько ему угодно. Сии буллы еще не обнародованы, но министры уже занимаются реформой монашеских орденов, которых число должно быть уменьшено. Думают, что инквизиция будет совсем уничтожена: ибо князь мира весьма того желает. Освобождение господина Урквио, бывшего в немилости и ссылке за его ненависть к святой инквизиции, делает сей слух весьма вероятным“.

Министры России и Франции в Регенсбурге сообщили имперской депутации новое прибавление к общему плану вознаграждений с означением того, что по условию, недавно заключенному в Париже, отдается еще бывшему герцогу Тосканскому из владений баварского курфирста, который получил в замену другие места. Бывший Тосканский герцог будет называться также курфирстом. Нота министров заключается сими словами: „Члены имперской депутации близки к цели и скоро насладятся плодами трудов своих, одобренных, к удовольствию империи, ее главою“.

В Швейцарии, где воровство и разбои были почти совсем неизвестны, теперь везде грабят, и в малых и в больших кантонах. Французский генерал Ней возвратил поселянам оружие, чтобы они могли обороняться от разбойников. Временное гельветическое правительство не имеет никакой силы. Депутаты скоро приедут из Парижа с новой конституцией; но возвратятся ли с ними счастье, спокойствие и нравы?

Несмотря на труды французских ученых в Египте, любопытные могут еще искать там важных открытий. Таким образом английский офицер Дондас нашел, что славная Помпеева колонна, в противность всем древним мнениям, воздвигнута в честь Диоклетиану египетским префектом. Время так загладило надпись, что Дондас мог угадывать буквы только по тени солнца на их месте, и то не все: ибо некоторые совершенно исчезли. Г. Гельс, разбирающий в Неаполе манускрипты геркуланские, дополнил смысл и так ясно, так убедительно, что нельзя сомневаться в его истине. Вот перевод сей надписи: „Диоклетиану Августу, императору обожаемому, гению хранителю Александрии, Понциус, египетский префект, посвятил сей монумент“.

Разныя известия // Вестн. Европы. — 1803. — Ч. 8, N 5. — С. 86-88.

Известия и замечания

Французский законодательный корпус собрался при стрельбе пушечной, и министр внутренних дел, Шапталь, открыл его пышной речью; но гораздо важнее речи министра есть изображение республики, представленное консулами законодателям. Надобно признаться, что сия картина блестит живостью красок и пленяет воображение добрых людей, которые искренно — и всем народам в свете — желают успеха в трудном искусстве государственного счастья. Бонапарте, зная сердца людей, весьма кстати дает чувствовать, что он не забывает смертности человека, и думает о благе Франции за пределами собственной жизни его. (Que les premieres magistratures viennent a vaquer, les devoirs & la marche du Senat font traces, etc.) Такие черты всегда имеют сильное действие: хочется верить искренности говорящего, чтобы любить в нем твердость духа и добродетель. Можно осуждать Бонапарте в системе его правления; однако надобно согласиться, что он имеет редкий талант повелевать людьми и государствами. — Читая с удовольствием сие изображение республики, мы заметили две мысли, которые не всякому покажутся справедливыми. Бонапарте говорит, что Англия одна без союзников не может ныне противиться Франции: на сухом пути, так; но Великобритания есть морская держава, и сражается на морях, где все соединенные флоты Европы не могли бы без дерзости вступить в бой с ее непобедимым флотом. Не справедливее ли будет сказать, что ныне одна только Англия в силах воевать с французами без союзников? Она всегда, когда захочет, может отнять их колонии и запереть гавани; правда, что и ничего более не сделает. Давно уже Францию сравнивают со львом, а Великобританию с китом: один грозен на берегу, а другой на волнах; они взаимной злобой своей не причинят большого вреда друг другу. — Вторая мысль консула, нами замеченная, решит важный вопрос государственной морали о пользе роскоши: он явно возбуждает к ней французов, для успеха лионских фабрик!! Жаль, что нет уже на свете Дидрота и его товарищей философистов: как они обрадовались бы сему мнению, основанному на их системе! Обширность и важность предмета не дозволяют нам вступить здесь в его исследование; скажем только одно: если роскошь несовместима с чистыми нравами людей, то хорошо ли законодателю ободрять ее? Может ли частное добро перевесить общий вред? В Брешии многие люди питаются тем, что делают прекрасные ножи и кинжалы; но зная, что итальянские бандиты по большей части там запасаются смертоносным оружием своим, добрый человек не может любить брешианских фабрик. Нравы должны быть основанием и частного и государственного счастья; а мы сомневаемся в благонравии роскошной жены и матери. Когда умеренность справедливо называется добродетелью, то роскошь есть верно порок. Ошибки в системах писателя и правителя имеют не одинаковые следствия: Дидрот был смешон, утверждая, что мот гораздо благодетельнее того человека, который питает нищих; но Бонапарте — законодатель миллионов!

Наконец торжественно обнародована новая конституция Швейцарии или Акт посредничества великого консула Французской республики между несогласными партиями Гельвеции. Она есть следствие многократных его свиданий и переговоров с депутатами швейцарскими; в последний раз он восемь часов не вставал с кресел, рассуждая с ними. Сей новый политический устав весьма близок к древнему гельветическому: в больших кантонах должно быть двум советам, а малые или демократические управляются народным собранием, как и прежде. Союзом Гельвеции будет сейм, который ежегодно присутствует в одном из главных шести кантонов, по очереди: в Фрейбурге, Берне, Солере, Базеле, Цюрихе и Люцерне. Главный чиновник кантона, где собираются депутаты (всегда 1 июня) именуется в тот год ландманом Швейцарии; к нему относятся иностранные министры. Все общие дела Гельвеции решатся сеймом; но всякий кантон имеет свое законодательство и правление. Сия конституция без сомнения лучше всех бывших: жаль только, что она дана швейцарцам. Подданство и фамильные права уничтожаются: вот единственное отличие сего устава от древнего! Собственность заступает место привилегий рода и служит основанием гражданских прав. — В заключении Бонапарте говорит: „Сей устав, следствие многих сношений и переговоров между людьми благоразумными и друзьями добра, кажется нам всего сообразнее с миром и счастьем Гельвеции. Как скоро он придет в действие, французские войска из нее выступят. Мы признаем Швейцарию независимой; обязываемся хранить как союзную конституцию, так и кантонные правления, от врагов спокойствия Гельвеции, кто бы они ни были, и обещаемся продолжать связь благоволения, которая несколько веков соединяла французов с швейцарцами“. — Увидим, может ли Гельвеция еще воскреснуть для бытия народного! По крайней мере политическая независимость ее на первый случай будет одним пустым словом: Франция предпишет ей путь и систему, от которых она не дерзнет уклониться.

Полковник Деспард и шесть других заговорщиков казнены в Лондоне при великом стечении народа. Сей человек хотел с помощью трех сапожников, двух портных и семи других пьяниц взять штурмом Лондонскую крепость (где всегда бывает многочисленный гарнизон), разогнать парламент, уничтожить конституцию и, короче сказать, завоевать Англию. Надобно признаться, что никогда злодейство не бывало безумнее! И красноречивый адвокат Деспарда всего более старался оправдать его нелепостью предприятия. Деспард казался равнодушным и говорил на эшафоте речь к народу, уверяя его в своей невинности. Видно, что и при дверях гроба человек может еще обманывать других или себя!

Бонапарте одержал великую победу в Лондоне. Пельтье, эмигрант, роялист, осужден английскими присяжными (вследствие жалобы французского министра) за то, что сей журналист листами своими возбуждал французов к бунту против консула и даже к убийству. Вероятно, что его запрут в тюрьму на 6 месяцев. Так правосудие торжествует в Англии; оно не знает ни врагов, ни друзей, а смотрит на дело. Уймутся ли лондонские журналисты? Нимало; и в самый день Пельтьерова осуждения они нарочно более прежнего бранили консула в листах своих. Бонапарте должен с каждым из них в особенности иметь процесс, если хочет их наказания. По крайней мере консул обязав отдать справедливость английским министрам: они не хотели защитить виновного.

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч. 8, N 6. — С. 167-172.

Известия и замечания

Заседания французского законодательного корпуса теперь весьма любопытны: почти в каждом из них ораторы консульские предлагают по частям гражданское уложение, изъясняя всякую мысль его: предмет столь важный для счастья людей в гражданском обществе, что не одни французы, но все друзья человечества слушают речи их с любопытством, вниманием и с живейшим удовольствием. Порядок, ясность идей, основательность рассуждений и язык, достойный законов, составляют блестящий характер сего кодекса. Вот зрелые плоды разума, воспитанного временем, просвещенного опытами веков! Давно ли мы боялись всеобщих разрушений? Сколь же приятно видеть теперь сии благотворные действия назидательной мудрости, сии новые, твердые оплоты, которые должны удерживать страсти в их надлежащих пределах, там, где они, будучи для нас источником удовольствий, не только не вредят, но и способствуют счастью других людей! Ничто без сомнения не может оправдать великого зла революции, по крайней мере для сердца чувствительного — и разума, который не обнимает вечной и всемирной системы провидения; однако должно согласиться, что политические бури освежили, так сказать, деятельность ума, дали ему новую силу, открыли новые истины; спасительные для гражданского порядка, и всего более уверили нас в необходимости добрых нравов. Французское уложение ознаменовано чистой моралью, и сочинители его везде показывают связь ее как с государственным благом, так и с особенным счастьем людей.

Речь Порталисова, нами переведенная, доказывает, сколь благоразумно французские законодатели судят об одном из важнейших предметом общества. И впредь будем замечать в Вестнике любопытнейшие из их мыслей. Бонапарте употребляет первые умы Франции для сего великого дела, которое должно увеличить славу его правления. Трибунат уже не дерзает мешать ему своими возражениями, как прежде, и в законодательном совете, принявшем начальные статьи кодекса, положено было только семь черных шаров с двумястами белыми.

Монитер удивляется, что английские министры наделали столько шума для осуждения журналиста Пельтье, который бранил консула: „Есть другой, лучший способ для наказания дерзких“, говорит сей журнал: „Лорд Пелам^[2] может через секретаря своего сказать лондонским клеветникам: не пишите! Может также выслать из Англии тех эмигрантов, которые в листах своих оскорбляют французское правительство“. — Так думает Бонапарте как генерал; но Англия правится законами, и министры ее не привыкли повелевать словом. Хотя закон и дал им временное право высылать иностранцев, но единственно таких, которые опасны для государства: шпионов или подозрительных людей; он не говорит ни слова о журналистах, бранящих консула. Ни Пелам, ни другой английский министр не пошлет секретаря своего сказать им: не пишите! ибо они могут, без нарушения законов, не послушаться такого приказания. Совет консула есть, может быть, только действие его хитрости: если бы министры Великобритании сделались оплошны и приняли такую систему, то Бонапарте стал бы менее опасаться Англии: ее слава и величие всего тверже основаны на святости народных уставов и бессилии всякого особенного произвола.

Сен-Домингские известия кажутся не весьма благоприятными, ибо французское правительство не объявляет их. Впрочем надеются, что генерал Рошамбо, заступивший место Леклера, покажет более талантов и благоразумия, нежели его предшественник, которого в американских и лондонских журналах не хвалят.

„Недавно (пишут в Лондонских ведомостях) г. Декре давал в Париже бал. Госпожа Бонапарте приехала к нему и сказала: первый консул желал, чтобы я была на вашем празднике, в доказательство его уважения к вашим заслугам и ко всему флоту. После того она села на богатых креслах, нарочно для нее приготовленных в углу залы; когда же встала, чтобы ехать, все дамы вместе с нею встали. Хоязин шел перед ней с свечой до самой кареты, а г. Камбасерес вел ее за руку. Кажется, что эта честь составляет особенную привилегию его места, и едва ли не единственную. — Министр Талейран однажды сказал консулу в присутствии депутатов сената: генерал первый консул! Вы нам дали мир, законы, доходы и религию; недостает только фронтисписа для увенчания всего. — Правда, отвечал Бонапарте, взглянув на сенаторов: но этим господам нет нужды до вывески трактира, когда им отведены в нем хорошие комнаты“.

Пишут из Берна, что швейцарцы по большей части довольны конституцией, но не довольны своим положением. Швейцарец Д’Афри, избранный консулом на сей год в ландманы, был с великой честью принят в Берне, и поехал в Фрейбург, свою отчизну. К характеру и личным достоинствам его имеют уважение. По образу мыслей своих он считался всегда умеренным аристократом и кажется теперь искренне преданным консулу. — Говорят, что Рединг и друзья его будут освобождены, но должны выбрать какой-нибудь город во Франции для вечного своего пребывания, то есть для ссылки! — Славнейший математик Швейцарии, г. Траль, сложил с себя все республиканские чины и едет навсегда в Америку.

Правительство Батавской республики уничтожило привилегию Ост-Индской компании и объявило индийскую торговлю свободной для всех голландцев. Думают, что это может иметь весьма хорошее влияние на коммерцию Голландии.

В сию минуту получаем лондонские известия от 11 марта, весьма важные и беспокойные для друзей мира. Король сообщил парламентам, что великие вооружения в гаванях Франции и Голландии — под сомнительным предлогом отправления войск в колонии, и в то время, когда между английским и французским правительством идут важные переговоры — заставляют Великобританию взять новые меры осторожности. Усердие и патриотизм с жаром и блеском обнаружились в обоих парламентах, и через две недели 60 кораблей выйдут в море, доказать Наполеону Бонапарте, что Англия может одна противиться его безмерному властолюбию. Барометр Европы грозит нам ненастьем. Политика в раздоре с человеколюбием и больна упрямством, если не ошибаемся. Скоро дела объяснятся.

В славном и древнем Болонском университете учит теперь греческому языку — девица Тамброни! Молодые студенты любят только слушать свою умную профессоршу, а не смотреть на нее: ибо она крайне дурна лицом (как говорят за тайну итальянские журналисты).

Певец Мессиады, Клопшток, скончался в Гамбурге на 78 году рождения. Имя его останется бессмертно в немецкой поэзии, хотя немногие читали (а впредь еще менее станут читать) Мессиаду. Талант Клопштока, может быть, еще превосходнее Мильтонова: творение сего последнего гораздо занимательнее. О Мессиаде можно сказать то же, что Вольтер сказал о священных одах одного французского стихотворца: oui, elles sont sacrees, car personne n’y touche (они так святы, что никто до них не касается). Еще Лессинг написал в эпиграмме: все превозносят Клопштока; но пусть нас менее хвалят и более читают! Пока человек на земле, он любит земное: стихотворец не должен парить слишком высоко, если он не хочет, чтобы люди сказали ему: счастливый путь! летай один!

Следующий анекдот, взятый из американских ведомостей, должен устыдить всех наших охотников до поединков. Г. Родлич, американец, за какое-то дело возненавидел бостонского жителя, г. Эллери, и вызывал его на дуэль; но Эллери отвечал: я не трус, а драться не хочу — и с того времени всячески убегал своего неприятеля. Однако судьба свела их в одном трактире: Родлич, употребив все способы вывести из терпения противника своего, и видя его непоколебимое равнодушие, схватил наконец сего флегматика за нос, жал, щипал, тряс его и спрашивал: пойдешь ли теперь на дуэль со мной? Эллери отвечал ему спокойно: ты можешь оторвать мне нос, но не заставишь меня драться, ибо поединок есть глупость и не согласен с моими правилами. К счастью, вбежал трактирщик и высвободил нос господина Эллери из рук его неприятеля.

Новый Икар, Гарнерен, едет в Петербург, а оттуда будет и к нам в Москву. Увидим, найдет ли он между русскими охотников летать по воздуху! По крайней мере мы готовы следовать за ним глазами. Француз на воздухе в своем элементе.

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч. 8, N 7. — С. 235-242.

Известия и замечания

Кажется, что известие о вооружениях Англии удивило французское правительство. Через два дня после того, как оно распространилось в Париже, было собрание иностранных министров в Тюльери. Глаза всех любопытных устремились на Бонапарте. Он подошел к лорду Витфорту, который стоял подле российского министра и сказал ему: „Мы дрались 12 лет; новая гроза собирается в Лондоне; хотят еще 12 лет драться. Английский король говорит, что Франция делает великие приготовления воинские. Его обманули: в гаванях французских нет никакого чрезвычайного вооружения; весь флот пошел в Сен-Доминго и другие колонии. Что касается до голландских гаваней, о которых также упоминается в королевском сообщении, то в них вооружается несколько фрегатов для Луизианы, что всей Европе известно. Король говорит еще, что между парижским и лондонским кабинетом есть несогласия: я не знаю никакого. Правда, что Англия должна вывести войско из Мальты, а Мальта еще занята им; но как его величество торжественно обязался отдать ее, то он без сомнения не нарушит трактата. Не хотят ли вооружением привести в ужас французов? Их можно умертвить, а не испугать“. — Через несколько минут консул подошел к господину Маркову, и сказал ему вполголоса, что англичане хотят еще семь лет владеть Мальтой; что такое предложение похоже на шутку, и что совсем не должно заключать трактатов, если можно не исполнять их. — Когда английский министр хотел уже выйти из залы, Бонапарте сказал ему: герцогиня Дорсет^[3] провела в Париже дурное время года: желаю искренно, чтобы она провела здесь и хорошее; но если необходимо должно воевать, то за кровопролитие ответствовать будут единственно те, которые отказываются от своей подписи и не хотят исполнять трактатов. — Консул без сомнения говорил искренно и не хочет войны, которая на первый случай лишит Францию остатков ее флота, колоний, морской торговли, и вообще представляя явный вред, не обещает ей даже и славы: ибо успех высадки совсем не вероятен, вопреки мнению лорда Моиры. Напротив того война обещает Англии на первый случай великие выгоды: она завладеет опять морской торговлей, возьмет французские острова, истребит неприятельские флоты. И так смело можно полагать, что Англия, а не Франция начнет войну, и даст ответ человечеству за новые бедствия людей. Кабинеты не боятся суда его; не боятся — и нашего: однако мы, как люди, не перестанем судить их. Англия по справедливости должна оставить Мальту, если трактаты священны. Министры ее скажут, что Бонапарте после Амьенского мира взял Пьемонт, и сделал много такого, что им неприятно; но он не сделал ничего именно противного трактату, и следственно Англия не освобождается от долга исполнить его во всей точности: честь и народные права требуют сего непременно. — Когда же война действительно начнется за Мальту, то наблюдатель заметит удивительную роль, которую сия голая скала играла в политической системе нашего времени. Давно ли она была яблоком раздора между первыми кабинетами Европы? Наконец думали, что Амьенский трактат решил судьбу ее, и возвратил ей прежний образ романического бытия близкого к существенному ничтожеству. Теперь опять ссора за Мальту! И все за Мальту! Недаром принц Русполи бегал от нее как от чумы по горам и лесам шотландским, чтобы папский курьер с магистерским дипломом не нашел его.

Теперь Англия и Франция представляют картину чрезвычайной воинской деятельности. Славнейший адмирал нашего века, герой Нила, Нельсон, и храбрый, дерзкий Сидней Смит (который с двумястами отважных англичан и с саблей в руке отразил от ничтожной крепости в Сирии завоевателя Италии и Египта с 10000 храбрейших французов), распустили флаги свои. Плывучие крепости английские ожидают только знака, чтобы на всех парусах лететь к своему назначению. Уже десять тысяч матросов набрано в Лондоне и других больших городах Англии; в арсеналах день и ночь работают, и скоро новые корабли явятся вооруженные в ее гаванях. — Во Франции многочисленные армии пришли в движение; 20 тысяч республиканцев, под командой генерала Мюра, готовы нести повеление королю неаполитанскому затворить пристани его для англичан; 7000 уже вступили в Голландию; от Флисингена до Бреста все берега должны быть заняты консульскими легионами. Но где же в случае войны сойдутся грозные неприятели? К счастью, в Англию нет моста, и колосс Франции возвышается на твердой земле, а не на море. Правда, что, несмотря на сию счастливую преграду натуры между двумя народами (или правительствами), которые ненавидят друг друга, они могут ухитриться и все еще найдут способ лить кровь человеческую, в доказательство, что между людьми и тиграми иногда мало разницы.

Но точно ли будет война? Если бы надлежало непременно удариться об заклад, то мы поддержали бы сторону тех, которые все еще не верят ей. Она без сомнения обещает Англии большие выгоды, но (как мы сказали) на первый случай: хитрой, деятельной, а более всего страшной силой Бонапарте не может ли наконец совершенно отрезать Европу от Великобритании, по торговым связям, и затворить все ее порты для англичан? Что же будет Англия без торговли с Европой? Сия мысль должна быть для Аддингтона и Гакесбури страшнее французской высадки, и может их политику склонить к миролюбию. — Последние лондонские письма, от 29 марта, говорят, что тамошние купцы ожидают войны, и что слух носится о перемене в министерстве; что Питт, лорд Мельвиль (Дондас) и Гренвиль должны снова войти в него. Между тем новейшие известия через Голландию обещают продолжение мира. В Париже узнали, что англичане не отдают мыса Доброй Надежды голландцам, и консул в тот же день велел войску своему вступить в Батавию; но скоро сведали, что сей мыс уже в руках голландцев.

Оставляя в неизвестности мир и войну, мы, русские, можем с удовольствием взглянуть на Корфу. где именем Александра образуется новая республика и жители отдыхают под щитом наших северных героев. Сенат, составленный из депутатов всех островов, будет иметь там верховную и законодательную власть. Российский министр и знаменитейшие патриоты республики стараются, чтобы истинная любовь к отечеству и благоразумие управляли выборами. — Не менее приятно русским видеть и знаки того почтения, которое французское правительство, столь могущественное, имеет к петербургскому кабинету. В Монитере напечатано извлечение из ноты нашего канцлера, графа Александра Романовича Воронцова, который объявляет согласие его императорского величества на условия, заключенные между консулом и венским двором в Париже, 26 декабря, относительно к вознаграждению бывшего Тосканского герцога. „Сим утверждена политическая система Европы (прибавляет Монитер) и все беспокойные слухи опровержены“. — В сей же статье уговаривает французское правительство всех журналистов своих быть осторожнее, не повторять новостей без всякого разбора и лучше знать географию. Например, в одном из лучших парижских журналов (в Публицисте) сказано, что Франция желала бы владеть Крымом в Турции! Там же писали о большом Московском озере, которое во время бывшего у нас землетрясения выливалось из берегов своих!.. Там же писали, что король сардинский уступил престол сыну своему, герцогу Аостскому!

Недавно еще Бонапарте писал ласковое письмо к алжирскому дею, и Монитер уверял нас, что сей африканец имеет удивительное почтение к консулу. Обстоятельства переменились. Дей, получив 80000 пиастров от Испании, призвал к себе французского комиссара торговли и сказал ему: „Все дают мне деньги, кроме Бонапарте“. Ты обязался трактатом не требовать денег от Франции, отвечал комиссар. Дей рассердился и начал бранить консула. Скоро пришли в Алжир два французские фрегата, и начальник их объявил Дею, что можно всегда начать, а не кончить войну, и чтобы он хорошенько подумал о следствиях. Дей, призвав опять французского комиссара, спросил: „Итак ты хочешь воевать со мной?“ Нет, отвечал он: но первый консул так силен, что не может быть ничьим данником. „Напиши же к нему, сказал дей, что я хочу жить с ним мирно, и не требую денег“. — Таким образом кончилась размолвка африканца с Бонапарте; но вероятно, что консул не будет впредь писать к нему ласковых писем.

Все доныне предложенные статьи французского гражданского устава одобрены как законодательным корпусом, так и трибунатом. Одному только закону о разводе противоречили в трибунате. Карион-Низас, фанатик, доказывал, что супружество есть не удовольствие, не счастье жизни, а крест ее: и для того (вот прекрасная логика!) не должно позволять развода! Чем строже и несноснее обязанности, говорит Карион-Низас, тем они лучше исполняются! Но оставим в покое сего красноречивого оратора и скажем только, что французские законодатели взяли все благоразумные меры затруднить развод. Например: мужу надобно иметь 25, а жене 20 лет от роду, чтобы его требовать с согласия их ближних родственников, и не прежде, как через два года супружества; жена должна несколько раз подтверждать в суде свое требование и жить целый год в особенном доме, который назначит для того правительство; если и через сие время как супруги, так и ближайшие родственники их, не переменят своих мыслей, то развод совершается; но только через три года могут разведенные вступить в новое брачное обязательство.

Один англичанин сказал в Париже, что сограждане его весьма желают видеть французов на берегах Англии: тогда (примолвил он) старые женщины в Лондоне навсегда бы успокоились и перестали бояться генерала Бонапарте. В тот же день пересказали консулу слова его; он с жаром отвечал: „Для них также будет Маренго^[4], когда придет время!“ — Тальен недавно обедал у консульского советника Реаля. Бонапарте сказал сему последнему: „Говорят, что вы хотите выдавать журнал вместе с Тальенем; советую вам оставить это намерение“. Реаль закраснелся, и не отвечал ни слова. — Опять возобновляется слух, что Бонапарте думает называться императором. „Недаром (как говорят лондонские журналисты) консул велел изобразить лицо свое на золотых и серебряных монетах Франции“. — (Из английских ведомостей)

В лондонских газетах напечатано следующее известие из Стокгольма от 1 марта: „Говорят, что некто Ботман взят под караул за революционные умыслы, в которых участвовали и многие важные люди. Сей иностранец имел частые свидания с известными недоброжелателями правительства“.

Славный Алойс Рединг, наконец освобожденный, выбран единодушно согражданами в ландманы Швицского округа. Повинуюсь, сказал он, и буду ревностно исполнять свою должность; но эта жертва дорого стоит моему сердцу.

Трибунат определил давать консулу Бонапарте в год 6 миллионов ливров жалованья, а товарищам его по 600,000. Французские короли издерживали ежегодно более 25 миллионов.

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч. 8, N 8. — С. 342-352.

Известия и замечания

Аравии назначено быть колыбелью азиатских революций. Новый тамошний пророк, Абдул Вегаб, имеет уже, по новейшим известиям, многочисленное войско, и приближается к Мекке. Он хочет восстановить святую веру Аллиеву, истребить секту Омарову, отнять у султана достоинство высшего калифа и присвоить его себе, называясь истинным потомком Магомета. Слышно, что он имеет сообщение с египетскими беями; что бассорский и дамасский паши готовы помогать ему, и что в войске его находятся иностранцы, которые всем управляют. Жестокость есть характер сего человека: он плавает в крови людей, преданных султану… Вот следствие фанатизма и невежества, которые царствуют в обширных странах Азии!.. Известие о сем мятеже сделало сильное впечатление в Константинополе. Внутреннее бессилие тамошнего правительства должно ускорить падение огромного турецкого колосса. Оно кажется необходимым и близким; произведет важную революцию в мире, и будет иметь великие следствия для человечества. Турецкая история служит новым доказательством истины, что великие империи, основанные на завоеваниях, должны или просветиться или беспрестанно побеждать: иначе падение их неминуемо.

Хотя вооружения английские продолжаются с великой живостью, однако знающие люди уверяют, что войны не будет. Бонапарте (как пишут) сказал купцам французским: „отправляйте корабли свои, и бойтесь только одних стихий“. Путешествие его в Брабант также толкуют в хорошую сторону. Он скоро выедет из Парижа. Между тем переговоры еще остаются тайной. Генерал Дюрок возвратился из Берлина, и Монитер объявил, что король прусский согласился утвердить, в силу Амьенского трактата, независимость Мальты. Для того ли единственно был послан Дюрок, неизвестно; но можно думать, что он имел и другие поручения на случай войны. В Париже говорят, что консул вторично отправляет его в Берлин.

В Монитере весьма подробно описывается, как генерал Брюн, французский министр, был принят в Константинополе. Сей учтивый француз сказал визирю, что он душевно рад иметь дело с таким храбрым воином!! а султана называл в речи своей непобедимым. Визирь и султан, по своему добродушию, не сочли сего комплимента насмешкой; и Монитер замечает, что Селим, важный и величественный, сидя на великолепном троне, изъявлял знаками свое удовольствие при всяком слове, которое льстило его самолюбию. Кажется, что унизительные для иностранных министров обряды представления были отменены для генерала Брюна. В речи своей называл он консула великим и могущественным, tres-grand, tres-puissant, tres-magnanime. Великий визирь против обыкновения отвечал ему длинными фразами и сказал несколько приятных слов для Брюна, упомянув о воинской славе его. Сей опыт турецкой риторики весьма недурен, и возобновление дружества французов с Константинополем обещает ей дальнейшие успехи.

Консульский советник Дюмас предложил (11 апреля) законодательному французскому корпусу назначить земли в Рейнских департаментах и в Пьемонте для солдат раненых в течение войны. Доход с каждого удела или владения должен быть равен пенсии, которая дается инвалидам. Сии земли, оцененные в 10 миллионов ливров, отведутся как можно ближе к Майнцу и к Александрии, чтобы колонисты в случае нужды способствовали защите границ. „Сходство между сим учреждением (сказал Дюмас) и средствами, которые употребляли римляне, чтобы утвердиться в завоеванных ими странах, должно не пугать Европу, а доказать ей миролюбие французского правительства: оно хочет навеки оставить республику в нынешних ее границах и сверх того уверить народы, вновь присоединенные ко Франции, что судьба их решилась“.

Новый великий магистр Мальтийского ордена, уведомив начальника английских войск в Мальте о своем избрании, требовал, чтобы он, согласно с Амьенским трактатом, отдал ему сей остров и на первый случай опорожнил его дворец; но английский генерал отвечал великому магистру, что он сам живет во дворце, не отдаст ему Мальты и не советует до времени приезжать туда.

Швейцарские полки остаются в службе Французской республики. Им велено было выступить из Берна во Францию: они вообразили, что их хотят отправить в Сен-Доминго, взбунтовались и убили несколько французов. С трудом усмирили мятежников, и главных расстреляли. Наконец они повиновались.

Если лондонские журналисты работают своим воображением насчет консула, то и парижские не уступают им в выдумках насчет английского министерства. Например: Аргус и Bulletin de Paris говорят, что английский стихотворец Морфи написал поэму в честь Бонапарте, но что министры уговорили его не выдавать ее, и назначили ему за то 2000 рублей ежегодной пенсии!! Холодный, благоразумный и бережливый Аддингтон без сомнения не расточает таким образом казны государственной и не запрещает стихотворцам хвалить, кого им вздумается!

Английский парламент закрывался на 12 дней для праздников. Лорд Карлисль в последнем заседании верхнего парламента объявил, что он намерен требовать от министров ответа на следующие вопросы: 1) В каком состоянии находится Англия? 2) Что причиной вооружений? 3) Для чего министры дозволили французам отправить флот в Сен-Доминго? „Это снисхождение (сказал лорд) принудило нас иметь в Западной Индии более морских сил, нежели во время войны. Я обращу также внимание лордов на оскорбление прав королевской фамилии в рассуждении Ганновера“. — Слухи о переменах в министерстве не умолкают. Все уверены, что в случае войны Питт и Дондас снова войдут в него. Министр Аддингтон сказал в нижнем парламенте: „Говоря лично о себе, с сожалением, но искренне объявляю, что способности мои в нынешних важных обстоятельствах не ответствуют ревности и любви моей к благосостоянию и чести Англии“. Лорд Пелам сказал то же в верхнем парламенте: „Если благо отечества требует превосходнейших талантов для министерства, то я готов уступить свое место другому“. Такие признания трогательны, великодушны, и напоминают славнейшие времена древних республик. В Англии отечество есть не слово, а вещь, и любовь к нему не риторическая фигура, а чувство. Мы еще не знаем, что будет во Франции, но видим уже давно, что есть в Англии, и должны желать, для счастья мира и потомства, — для успехов гражданственности и всего истинно человеческого в людях, чтобы гений Альбиона еще долго, долго хранил благосостояние сего чудесного острова.

Графиня Чатам, вдова великого Чатама и мать Вильгельма Питта, которого ожидает история перед своим судилищем, скончалась 3 апреля на восемьдесят третьем году жизни. Великий ум ее, благородство души, любезность и добродетели всем известны. Она была бы украшением своего пола, если бы и не имела славы быть супругой и матерью двух бессмертных министров. Народ в безмолвии шел за ее гробом и смотрел на горестного Питта, который плакал. Слезы великого человека священны. Он нежно любил мать свою.

Известия и замечания // Вестн. Европы. — 1803. — Ч. 9, N 9. — С. 68-74.