Петр Филиппович Якубович (Мельшин)
Избранные стихотворения
Оригиналы здесь: «Народная воля» и здесь: «Новые известия».
Из песен о молодом поколении (1879—1884)
Песня бурильщиков (1892)
Ледоход
Поздняя радость (1897)
Восемь часов (1896)
Друзья! В тяжелый миг сомненья.." 1883
Красный снег (1905)
Голуби («…») (1885)
«Нет, легче жить в тюрьме, рабом…» (1900)
К сестре. Шуточное послание из Петропавловской крепости («Гляжу вперед — и там читаю…») (1885)
ИЗ ПЕСЕН О МОЛОДОМ ПОКОЛЕНИИ
1
Я пою для тех, чьи души юны,
Думой скорбной чело не объято.
Музой был мне — сумрак каземата;
Цепь с веревкой — лиры были струны.
Вам — заботы об искусстве строгом,
Вам, певцы любви и ликованья!
Я пою великие страданья
Поколенья, проклятого богом…
Июль 1884
2
СКАЗОЧНЫЙ ГОРОД
(Посвящается С. К — рн — ому)
Говорят, этот город красивый —
Город, проклятый богом самим!
С вечным гостем — туманом седым
Над равниной реки горделивой,
Обнесенной гранитной стеной,
С пышным рядом дворцов величавых,
С цепью дел вопиющих, кровавых,
Он — тюрьма, он — мертвец ледяной!
Но любовью болезненно-страстной
Я люблю этот город несчастный.
Широта бесконечных лугов,
Дикий сумрак гигантов-лесов,
Тихо спящих над сонной рекою,
Милый Север с его красотою,
Одичалой и гордой, — он весь,
Край родной, отражается здесь.
Тут без роз и без песен весна;
В белый саван наряжены ночи,
И от страха не светит луна…
Тяжелеют усталые очи,
Но сомкнуться не могут для сна —
С диким ужасом вдаль напрягаясь,
Где таинственно, странно сплетаясь,
Тени мрачные движутся… стон
Тихий чудится… Бред или сон?
А январские темные ночи
Над закованной в цепи Невой,
Когда яркие звездные очи
Смотрят в душу с тоскою немой…
И за ними приходит без шума
Безотчетная скорбная дума…
А поодаль роскошный чертог,
Где пирует земной полубог,
Словно спорит в сиянии с ними,
Весь облитый огнями земными…
Эти ночи нельзя не любить!
Или день, ослепляющий блеском!
Иль толпы бесконечную нить,
Когда с странно рокочущим плеском,
Как в реке за волною волна,
Проплывает куда-то она!..
Даже грозно-немые твердыни,
Где во имя великой святыни
Столько мук, страшных мук без конца
Горделиво, без слез принималось,
Столько сил молодых разбивалось,
В темноте гробовой задыхалось,
Не прося и в грядущем венца, —
Даже эту глухую твердыню,
О друзья, я люблю… как святыню…
В этих каменных глыбах — и он,
Лучший друг моей юности бедной,
Был свирепым врагом погребен.
Часто, слабый, беспомощный, бледный,
Он мерещился мне средь ночей,
Когда сон убегал от очей.
И, бессильною злобой сгорая,
В лютой горести руки ломая,
Порывался я в битву с врагом,
Весь был — молния, ярость и гром!..
Мимо грозной темницы не раз
Проходил я в полуночный час
С горькой думой: «О брат дорогой!
Отчего в виде жертвы святой
Выбран ты, а не я, не другой?»
Там и ты, наш учитель-избранник.
С гордо поднятым, ясным челом,
С смелым взором и с речью-огнем,
Ты пришел к нам как божий посланник.
К нашим язвам сердечным приник,
Колебанья и муки постиг —
И из наших сердец наболевших,
Силой слов, убежденьем горевших,
Вырвал гордой решимости крик!..
Будто шумный порыв огневого
Урагана на нас налетел
И на крыльях безумья святого
Унести в беспредельность хотел…
Но пророки побиты камнями!
Метеором блеснул ты над нами:
В блеске сил огневых, в цвете лет,
В недрах каменных страшного гроба
Погребла тебя дикая злоба
Мертвецов, ненавидящих свет!..
. . . . . . . . . . . .
Вот за что так болезненно-страстно
Я люблю этот город несчастный,
Это кладбище стольких друзей,
Стольких гордых и славных мужей,
Колыбель нашей русской свободы,
Где во имя ее прозвучал
Первый гром, призывая народы
На борьбу за святой идеал!..
Я люблю этот омут, где дышишь
Одуряющим запахом ран
И клокочущий грозно вулкан
Под ногами усталыми слышишь,
Где так жадно бороться спешишь,
Жить и действовать… Дерзко усилья
Напрягаешь, пьянеешь — и, крылья
За спиной ощущая, летишь
На простор необъятный и дикий…
Как колодник оковы свои,
Я люблю этот город великий,
В неповинной омытый крови!
Часто, вихрем борьбы бесконечной
Обессиленный, с болью сердечной,
Со стыдом, без оглядки бежишь
В ту далекую ясную тишь,
Где волшебною сделаться сказкой
Могут лютые муки твои;
Где живит бесконечною лаской
Мать-природа, царица любви;
Где забыть, хоть на время, возможно,
Как порою борьба безнадежна…
Что ж? Остыть не успеет туман
Опьяненья — горячий, кровавый,
Как опять он встает, великан
Роковой, в красоте величавой.
Грустный, скорбный, зовет он к себе
Днем и ночью: в великой борьбе
Истекая слезами и кровью,
Жить враждою зовет и любовью!
Он зовет… Начинаешь пьянеть,
Жаждешь боя и подвигов шумных…
Дико мечешься в корчах безумных…
Он зовет — победить иль сгореть…
Август 1883
3
О, подлое, чудовищное время
С кровавыми глазами, с алчным ртом!
Година ужаса!.. Кто проклял наше племя,
Кто осудил его безжалостным судом?..
Пришли мы в мир с горячею любовью
К униженным, к обиженным, ко всем,
Кто под крестом борьбы, сам истекая кровью,
На вопль собратьев не был глух и нем;
Пришли мы в мир с решимостью великой —
Мир погибающий от гибели спасти,
От бойни вековой, бесчеловечной, дикой…
И что ж?.. — Нас распяли, предав на полпути!..
Жизнь умерла. Кто скрылся в катакомбы,
Кто пал в борьбе… Чудовищам-богам,
Что день, приносятся живые гекатомбы
И курится кровавый фимиам…
Ликуют псы, и торжествуют шумно
Жильцы хлевов своей победы час…
И рвется стон из сердца, стон безумный:
«Кто проклял нас? Кто проклял нас?..»
Ноябрь 1882
4
УПРЕКИ
Je suis — la plaie et le couteau!
Je suis — le soufflet et la joue!
Je suis — les membres et la roue,
Et la victime et le bourreau!
Ch. Baudelaire*
Ах! без жизни проносится жизнь вся моя!..
Поглощаемый жизненной тиною,
Я борюсь день и ночь, — сам себе я судья,
И тюрьма, и палач с гильотиною!
И ужасная мысль наяву и во сне
Не дает мне покоя желанного:
Вижу в поле широком уснувших бойцов
После дела великого бранного.
Неподвижно и тихо над ними стоит
Ночь, ушедшая в даль беспредельную;
Месяц в небе плывет… Дикий ужас разлил
По лицу его бледность смертельную…
С головами разбитыми, к небу лицом,
Посиневшими, кровью облитыми,
Безмятежно, как дети, лежат мертвецы,
Все с глазами недвижно раскрытыми.
Словно призрак немой, точно бледная тень,
Обхожу я поляны ужасные
И считаю, не знаю зачем, мертвецов
И гляжу на их лица бесстрастные…
О! всё милые лица… всё братья, друзья…
О! Всё черты дорогие и близкие…
Все отважно погибли, как следует пасть
Тем, в ком жили не помыслы низкие,
А одна неподкупная, светлая страсть
И одно лишь желанье великое,
Чтобы свету любви и свободы святой
Уступило бесправие дикое!
Точно бледная тень, точно призрак немой,
Прохожу я поляны унылые…
О, рыдай, моя песня! Всё братья, друзья,
Всё черты дорогие и милые…
Обезумев от горя, припасть я хочу
С диким воплем на грудь их холодную,
Чтоб поведать им лютую злобу мою,
И любовь, и тоску безысходную,
Громко, громко рыдать!.. Охладевшая грудь,
Может быть, еще раз задрожала бы,
И смягчили бы гнев беспощадной судьбы
Мои громкие стоны и жалобы!..
И, склонившись, хочу я страдальцев обнять…
Вдруг… о ужас! Их лица бесстрастные
Потемнели как ночь; на недвижных устах
Зазмеились усмешки ужасные;
И, объятому трепетом, чудится мне
Тихий ропот, упреки суровые…
«Где ты был, когда в битве с могучим врагом
Нас глушили удары громовые?
Отчего не лежит твой истерзанный труп
Рядом с нами, погибшими братьями?
Ты, как тать, как гиена, во мраке ночном
К нам приходишь с своими объятьями…
Что нам в злобе твоей, хоть и нет ей конца,
Что тоска нам твоя безысходная?
Песни скорбные громко умеешь ты петь,
Но страшна тебе смерть благородная!
Уходи, уходи! Нам противны, смешны
Оправданья пустые, позорные:
Где ты был, когда битва стонала кругом,
Длились схватки безумно упорные?..
О, уйди же! Уйди — наших снов не тревожь!»
И помчался я в даль беспредельную…
Месяц сумрачный плыл — дикий ужас разлил
По лицу его бледность смертельную.
Руки горько ломая, я в небо глядел,
Словно тотчас же, зову послушное,
Усыпит оно скорбь мою — лютую скорбь.
Но синело оно — равнодушное,
Равнодушно взирая на правду, на ложь,
И на всё, что под бурею клонится,
И на всё, что ликует, царит и гнетет —
Ни мольбой, ни проклятьем не тронется!..
Я бежал, словно гнался невидимый враг
По пятам моим мертвой поляною;
Брань и крики его, как наточенный нож,
Наносили мне рану за раною.
И напрасно пощады молил я себе!..
. . . . . . . . . . . .
Октябрь 1879
- Я одновременно и рана и нож,
Пощечина и щека,
Тело и колесо,
Жертва и палач!
Ш. Бодлер (фр.). — Ред.
5
МАТЕРИ
Не плачь, о мать моя! и сына не кори!
Не горе дом твой посетило.
С тоской и горечью врагам не говори,
Что сына ты похоронила.
Но ты скажи, что духом он восстал
Из ненавистной ночи гроба,
Когда уверовал и истину познал,
И что ему смешна их злоба!
Что много нас… что пасть иль победить
Идем мы, не страшась гоненья,
Что мы идем, свободные, купить
Борьбы за волю наслажденье!..
О мать моя! Ты можешь ли понять
Слова мои, стремленья гражданина?
Иль, умирая, будешь повторять,
Что раньше схоронила сына?..
1884
6
Друзья! в тяжелый миг сомненья
Взгляните пристальней назад:
Какие бледные виденья
Оттуда: с ужасом глядят,
И молят, и как будто плачут,
Грозят кистями рук худых…
Что их мольбы немые значат
И отчего так стыдно их?
То — наши братья. Жизни годы,
И мысли жар, и сердца кровь —
Всё сжечь на алтаре свободы
Им повелела мать-любовь!
Они погибли, веря страстно,
Что мы пойдем по их стопам
И не дадим пропасть напрасно
Их жертвам, ранам и скорбям!..
Когда в постыдный миг паденья
Они восстанут пред тобой,
Тогда, краснея от смущенья,
Ты вновь пробудишься душой!
Святые слезы покаянья
Подступят к горлу, и опять
Встают забытые желанья —
Идти на крестные страданья,
Вести на бой за ратью рать!
1883
7
«Не пора ли отдохнуть, о братья
Мрак глубок, не видно маяка…
Шевелятся на душе проклятья,
Замерла усталая рука…
Нет ни сил, ни бодрости, ни воли…
Бросим весла! Бесполезен руль!
Что ни день — всё нестерпимей боли,
Муки сердца, а в итоге — нуль!..»
Так в борьбе, могучие любовью,
Сколько раз стонали мы… И вновь
В пылком сердце, истекавшем кровью,
Воскресали силы и любовь!
Сколько раз мы опускали руки,
Сколько раз бросали буйный спор —
И опять с отвагой шли на муки,
На борьбу, на крест и на позор!..
Поднимали снова правды знамя
И на нем писали те слова,
От которых ярче в сердце пламя,
Даль светлей и выше голова!..
1882
Вестник «Народной воли». 1884, № 4, подпись: Я, с примеч. ред.: «Согласно желанию автора, помешаем зараз всю серию присланных нам стихотворений, насколько место нам дозволяет поместить ее».
ПЕСНЯ БУРИЛЬЩИКОВ
Там, где, холодом облиты,
Сопки высятся кругом, —
Обезличены, обриты,
В кандалах и под штыком,
В полумраке шахты душной,
Не жалея сил и рук,
Мы долбим гранит бездушный
Монотонным «тук» да «тук»!
Где высокие порывы,
Сны о правде и добре?
Ранний гроб себе нашли вы
В темной каторжной норе!
Счастья кончены обманы,
Знамя вырвано из рук…
Заглушая сердца раны,
Мы стучим лишь «тук» да «тук»!
С нелюдимого Востока,
С плачем снежных непогод
Этот стук пройдет далеко,
В грудь отчизны западет!
И на гибнущее дело
Вышлет сотни свежих рук…
Бейте ж, братья, бейте смело,
Неустанно: «тук! тук! тук!»
1892
Акатуй
Ледоход
Берег пустынный опять пробужден —
Свист, гоготанье веселое, стон…
Лед на реке посинелый лежит,
Вздулся сердито и гулко трещит.
Холодно, жутко…
Но радостно-дик
В небе высоком несущийся крик.
«Скоро, уж скоро!» — поют журавли,
«Скоро!» — холмы отвечают вдали.
Сердце безумной тревоги полно,
«Скоро! — восторженно вторит оно.-
Порваны путы тяжелого сна —
Это шумит молодая весна!..»
Сумерки. Ветер подул верховой.
Лед шевелится внизу, как живой…
Странные думы родятся в уме:
Грозное что-то куется во тьме!..
ПОЗДНЯЯ РАДОСТЬ
Посвящается
Вере Николаевне Фигнер
Лес увядает, и падает
Листьев шумливый поток.
Поздняя радость не радует:
Вот ароматный цветок
Выглянул… Счастьем сияющий,
Синий смеется глазок.
Грустно гигант умирающий
Смотрит на бледный цветок!
Поздняя радость не радует —
Тайный лишь будит укор,
Годы промчались — и падает
Тяжкий тюремный затвор.
Света поток ослепительный
Вспыхнул на мрачных стенах,
Воздух ворвался живительный…
Узник выходит в слезах.
Что ему солнце веселое,
Краски и запах цветов?
Сброшены цепи тяжелые —
Сбросишь ли тяжесть годов?
Скроешь ли волосы белые,
Силу воротишь ли вновь?
Сгибли товарищи смелые,
Юность, отвага, любовь!
1897
ВОСЕМЬ ЧАСОВ
Братья, нет сил для терпенья! Мы слишком устали
Вечно бороться за жизнь, эту жизнь нищеты и печали!
Хочется воздуха, красного солнца, простора, душистых цветов, —
Прямо и смело заявим: мы требуем — «Восемь часов!»
Всюду — на фабриках, в шахтах, в толпах возглашайте народных:
«Восемь часов для труда! Восемь для сна! Восемь — свободных!»
Наши волы, что пасутся, покончивши труд,
Птицы небесные, звери — счастливей живут.
О, если так… для чего же душа в нас живая?
Сдвинемся, братья, сомкнемся! Всюду, от края до края!
С бою возьмем нашу долю, сбросив покорность раба,
Знайте, цари и народы, что не страшна нам борьба!
Грянь же, наш гимн боевой, и в полях, и в собраньях народных:
«Восемь часов для труда! Восемь для сна! Восемь — свободных!..»
16 января 1896
П. Я. Стихотворения, изд. 2, П., 1898, с подзаголовком «Из Бланчарда, с англ.»; сб. «Песни борьбы», изд. Союза русских социал-демократов, Женева, 1902, с подзаголовком «Из Бланчарда», подпись: П. Я.
Друзья! В тяжелый миг сомненья
Взгляните пристальней назад:
Какие скорбные виденья
Оттуда с ужасом глядят!
И молят, и как будто плачут,
Грозят кистями рук худых…
Что их мольбы немые значат?
Кому, за что упреки их?
То — наши братья… Жизнь, свободу,
Все блага лучшие земли
Они родимому народу
С любовью в жертву принесли.
Они погибли, веря страстно,
Что мы пойдем по их стопам
И не дадим пропасть напрасно
Их жертвам, ранам и скорбям!
Когда в постыдный час забвенья
Страдальца-брата тень мелькнет, —
Какая буря возмущенья
Внезапно сердце потрясет!
Святые слезы покаянья
Подступят к горлу… И опять
Кипит душа огнем желанья —
Идти на крестные страданья,
Всю душу Родине отдать!
1883
КРАСНЫЙ СНЕГ
Как прилив могучий,
Шел и шел народ,
С детски ясной верой,
Все вперед, вперед.
Чтоб врага свободы
Поразить в бою,
Нес одно оружье —
Правоту свою…
Белый, непорочный
Снег кругом лежал;
Воздух, чуть морозный,
Еле трепетал…
Вдруг… ряд залпов грянул!
Меток был прицел;
Как под бурей листья,
Пали груды тел!
Тупо взор уставя
В обагренный снег,
Мы стояли молча…
Миг один, иль век?
— Каин, что ты сделал?!
Прячась, словно тать,
Божьего проклятья
Скроешь ли печать?
Знай: покамест в жилах
Капля крови есть,
Мысль одну мы держим —
Про святую месть!
У престола бога,
В утро райских нег,
Все мы видеть станем
Красный, красный снег!
1905
Голуби
Тюрьма, как некий храм, я помню, в детства годы
Пленяла юный ум суровой красотой…
Увы! не царь-орел, не ворон, сын свободы,
К окошку моему теперь летят порой,
Но стая голубей, смиренников голодных,
Воркуя жалобно, своей подачки ждет, —
Народ, не знающий преданий благородных,
В позорном нищенстве погрязнувший народ!
Эмблема кротости, любимый житель неба,
О голубь, бедный раб, тебя ль не презирать?
Для тощего зерна, для жалкой крошки хлеба
Ты не колеблешься свободой рисковать.
Нет! в душу узника ты не подбавишь мрака,
Проклятье лишнее в ней шевельнешь на дне…
Воришка, трус и жадный забияка,
Как ты смешон и как ты жалок мне!
1885
Нет, легче жить в тюрьме, рабом,
Чем быть свободным человеком
И упираться в стену лбом,
Не смея спорить с рабским веком!
1900
К сестре.
Шуточное послание из Петропавловской крепости
Отрывки
Гляжу вперед — и там читаю;
Не всё лишь проклинаю тьму,
Но часто — верь! — благословляю
Мою судьбу, мою тюрьму…<…>
Ходить наскучивши по струнке
И отощавши от постов,
Уже давно глотала слюнки
Русь в ожидании блинов.
И вот уж тройки тучи снега,
Как вихрь, вздымают в небеса…
Эх, пропадай, моя телега,
Хоть все четыре колеса!
И вот уж дым столбами вьется
Из жарко раскаленных печ;
Как будто в пропасть, тесто льется,
Невмоготу стряпухам печь.
Все в масле плавают и тонут,
Забыли гости стыд и честь:
Блинами давятся, и стонут,
И продолжают есть и есть.
Их ест и сошка полевая,
И — кат могучий всяких ков —
Их ест, сметаной поливая,
Михал Никифорыч Катков.
Но обо мне что слезы льете?
В своем укромном уголку
Вы там блины свои печете,
Я здесь — стихи свои пеку.
Да с тайным сердца замираньем
Жду ваших писем день со дня:
Вот-вот — венец моим желаньям,
Вот светом брызнет на меня!
Все ваши близки мне волненья,
Тревоги ваши, ваша грусть,
И строки, чуждые значенья,
Твержу с отрадой наизусть!
Ищу проворными глазами:
Кто где стоял, кто как сидел?
Кто хлопал в опере ушами?
И кто блины с охотой ел?
P. S.
Благословенна власть господня:
И мы блины едим сегодня.
31 января 1885
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьИз песен о молодом поколении. В библиотеке <Музея Великой Октябрьской социалистической революции> в <Ленинграде> до Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. хранились два тома «Стихотворений» П. Ф. Якубовича (т. 1. 6-е изд. Спб., 1910 и т. 2. 4-е изд, испр. и доп. Спб., 1910) с многочисленными пометами, исправлениям и замечаниями автора, сделанными в ноябре 1910 г., т. е. незадолго до смерти. Якубович сообщил историю почти каждого ст-ния, привел сведения о лицах, упоминаемых в нем, и т. д. — все это была подготовительная работа для нового изд. Том 1 названного изд. в год Великой Отечественной войны утрачен, — ниже воспроизводятся пометы, скопированные в свое время А. А. Шиловым.
1. Впервые в легальной печати с ценз. пропуском ст. 3— 4. П. Я. <Якубович П.>. Стихотворения. 2-е, испр. и доп. изд. Спб. 1898 (обл. 1899). Окончательный текст см. в изд.: Якубович П. (Мельшин Л.). Стихотворения. 3-е, вновь доп. изд. Спб., 1906. Т. 2. В названном выше экз. — примеч. Якубовича: "Написано летом 1884 г. в стенах искусственной тюрьмы — тайной дерптской типографии <…> Лично передано мной тем же летом Г. А. Лопатину (во время наезд его в Дерпт) и напечатано в 4-м или 5-м No «Вестника „Народной воли“». Между прочим, еще осенью 1884 г., почти накануне моего ареста, Тихомиров в письме ко мне из Парижа называл эти стихи «прекрасными», а позже, уже в брошюре «Как я перестал быть революционером», не называя автора прямо, упомянул обо мне как о певце «поколенья, проклятого богом»". Приводимые Якубовичем слов Л. А. Тихомирова в брошюре «Почему я перестал быть революционером» не обнаружены.
2. Впервые в легальной печати с ценз. пропусками: "Мир божий 1898, № 7. Уточненный текст см. в изд.: Якубович П. Ф. Стихотворения. Л., 1960 (Б-ка поэта, БС). Ст-ние посвящено Сигизмунду — партийная кличка И. Н. Комарницкого (1860—1931); надпись на указ. выше экз. гласит: «…введший осенью 1882 г. меня, М. П. Шебалина и друг<их> в центральную организацию партии „Народная воля“, сам же вскоре арестованный» (с. 79). Комарницкий был арестован 14 января 1883 г.; в июле 1884 г. был выслан в административном порядке на 5 лет в Восточную Сибирь. Говорят, этот город красивый и т. д. Эти строки посвящены Петербургу. В письме к М. Горькому от 29 января 1900 г. Якубович писал об этом ст-нии: «Вот мое отношение к Петербургу (былого, правда, времени). К сожалению, там (т. е. в новом изд.) выброшена характернейшая часть, которую воспроизвожу для вас». Далее приведены 34 строки с вар. сравнительно с текстом «Вестника „Народной воли“» (Горький М. Материалы и исследования. Л., 1936. Т. 2. С. 371—372). Лучший друг моей юности бедной и т. д. — О. И. Нагорный (1857—1914), университетский товарищ Якубовича, участник петербург. народовольческого кружка. Арестован в 1881 г. В 1882 г. за убийство шпиона Прейма был приговорен к смертной казни, замененной бессрочными каторжными работами. В 1899 г. выпущен на поселение в Забайкальской области, в 1905 г. возвратился в Европейскую Россию. Там и ты, наш учитель-избранник и т. д. — Комарницкий (указано Якубовичем в музейном экз.).
3. Впервые в легальной печати: П. Я. (Якубович-Мельшин П.). Стихотворения. 6-е изд. Спб., 1910. Т. 1, в составе ст. 1—8 (очевидно, по ценз. условиям). Уточненный текст см. в изд.: Якубович П. Стихотворения. Л., 1960 (Б-ка поэта, БС). Гекатомбы — у древних греков грандиозное жертвоприношение; в переносном значении — массовое уничтожение людей.
4. Впервые в легальной печати: П. Я. <Якубович П.>. Стихотворения. Спб., 1898, под загл. «Битва жизни», с вар. Окончательный текст под загл. «Битва жизни» см. в изд.: П. Я. <Якубович П.> Стихотворения. 4-е изд. Спб., 1901. Т. 1. Первоначально намечалось к помещению в сб. «Отклик» (Спб., 1881) в пользу недостаточных студентов Петерб. ун-та и слушательниц Высших женских курсов. 6 апреля 1881 г. сб., отпеч. тиражом 3000 экз., был задержан С.-Петербург. ценз. комитетом. Кроме ст-ний В. П. Михайлова «Если трезвой мысли холод…» и А. П. Барыковой «Поэт» внимание цензора привлекли и стихи Якубовича. «В стихотворении „Упреки“ П. Я. поэт видит в поле широком уснувших бойцов после дела великого, бранного и всматривается в лица мертвецов» (следует цитата в 23 строки). Вообще цензор находил, что «заглавие сборника совершенно соответствует его содержанию: действительно, это отклик на страдания народа, отклик бойцам, вышедшим на борьбу за свободу, за правду против дикого бесправия, упрек в равнодушии масс. Нет почти ни одной статьи, прозаической или поэтической, в которой бы не отражались тенденции недовольства, народных страданий, похвал самоотвержению, стремления к революционной пропаганде». В заключение цензор писал: «Вышеприведенные стихотворения с таким откровенным цинизмом высказывают поставленные себе гражданские задачи, говорят о своей борьбе с бесправием, о своих героях, павших в битвах, так ясно зовут к себе сочувствие и содействие толпы, что всякие комментарии к этим стихотворениям были бы излишни. Очевидно, они относятся к печальным событиям, смущавшим наше общество в последнее время, и к волнениям учащейся молодежи, которым посвящен сборник. Подвижники борьбы, павшие на полях битв и возводимые в апофеоз как жертвы, несомненно, найдутся в нравственном сродстве с теми личностями, о темных подвигах которых мы слышали грустную повесть в последних судебных приговорах» (ЦГИАЛ, ф. 776, оп. 20). Дело грозило принять плохой оборот, тем более что 9 апреля обо всем был конфиденциально извещен департамент государственной полиции. Там расследование было поручено чиновнику особых поручений камергеру Н. П. Балашову. Последний неожиданно представил министру внутренних дел М. Т. Лорис-Меликову 27 апреля благожелательный доклад и тем предотвратил политическое преследование издателей Якубовича и В. Шаталова. Он предлагал сб. выпустить, перепечатав ряд мест. Такое решение и было принято, и 7 сентября 1881 г. сб. вышел в свет. Единственный, насколько нам известно, первоначальный, доцензурный вар. сб. сохранился в Гос. публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (ср.: Валк С. Н. К истории процесса 21 // «Красный архив». 1929, № 5. С. 122—179). В музейном экз. «Стихотворений» следующее примеч.: "Стихотворение это <…> вылилось у меня <…> почти экспромтом из действительно наболевшей юной души и, несмотря на примитивность и наивность формы, получило среди тогдашней петербургской молодежи широкое распространение. С автором пожелал, между прочим, познакомиться А. И. Желябов; был назначен уже и час свидания, но что-то задержало в тот вечер «Тараса» (Желябова), и я так и не познакомился с знаменитым вождем народовольцев <…> «Упреки» я поместил в «Отклике», и они в первую голову были отмечены цензурою. Позже их напечатал за границей «Вестник „Народной воли“» (с. 18)". На с. 24 того же изд. Якубович отметил, что «Упреки», «В театре», «В час веселья», «Весенняя сказка» были вырезаны цензурою из «Отклика». Сопоставляя себя с С. Я. Надсоном, Якубович замечает, что оба они питались одним и тем же настроением эпохи. «Только Надсон был несравненно крупнейший поэт, и я быстро потонул в лучах его быстро нараставшей известности». Эпиграф — строки из «Цветов зла» Ш. Бодлера (из ст-ния «L’HИautotimoroumИnos» — «Самобичующий») приведены Якубовичем неверно; исправлены нами по оригиналу. В пер. (впрочем, очень неточном) самого Якубовича эти строки эпиграфа звучат так:
Я и нож, и вместе рана,
Беззащитная щека
И разящая рука…
Кроткой жертве, мне — тирана
Сердце злобное дано.
(Бодлер Ш. Цветы зла / Пер. П. Я. Спб., 1909).
5. Впервые в легальной печати: Якубович П. (Мельшин Л.) . Стихотворения (1898—1905). 3-е, вновь доп. изд. Спб., 1906, т. 2, с вар. Окончательный текст без загл. см. в изд.: П. Я. (Якубович- Мельшин П.). Стихотворения. 6-е изд. Спб., 1910. Т. 1.
6. Впервые в легальной печати: «Русское богатство». 1902, № 2, с вар. Окончательный текст см. в изд.: П. Я. (Якубович-Мельшин П.). Стихотворения. 6-е изд. Спб., 1910. Т. 1.
7. Впервые в легальной печати: «Мир божий». 1898, № 6, под загл. «Пловцы», с эпиграфом из ст-ния Некрасова «В больнице» (1855), подпись: П. Я. Уточненный текст под загл. «Пловцы» см. в изд.: Якубович П. Стихотворения. Л., 1960 (Б-ка поэта, БС):
Пловцы
«Не пора ли отдохнуть нам, братья?
Мрак глубок, не видно маяка.
Шевелятся на душе проклятья,
Замерла усталая рука.
Нет ни сил, ни бодрости, ни воли…
Бросим весла! Руль — игрушка волн!
Тщетны крики нестерпимой боли,
Гибни, гибни, беззащитный челн!»
Так, на бой подвигнуты любовью,
Сколько раз стонали мы… И вновь
В пылком сердце, истекавшем кровью,
Воскресали силы и любовь!
Сколько раз мы опускали руки,
Сколько раз бросали буйный спор, —
И опять с отвагой шли на муки,
На борьбу, на жертву, на позор!
Поднимали снова правды знамя, —
И на нем сияли те слова,
От которых ярче в сердце пламя,
Даль светлей и выше голова!..
27 июня 1882
Русская поэзия XIX — начала XX в. — М.: Худож. лит., 1987. — (Б-ка учителя).
Песня рубильщиков. Печ. по «Новому сборнику революционных песен и стихотворений». Париж, 1898 (почти одновременно с публ. в легальной печати), в огл. загл. «Рубильщикам». Уточненный текст под загл. «Песня бурильщиков». В своем поэтическом сборнике 1906 года и далее Якубович датировал стихотворение: «1891 год, Акатуйский рудник».
Восемь часов. Датируется по беловому автографу (Институт русской литературы АН СССР), имеющему заглавие «Восемь часов (стих. Бланчарда)». Авторский сборник с этим стихотворением был арестован цензурой (1898). Самуэль Бланчард (1804—1845) — английский поэт; оригинал приводимого текста в его сочинениях не найден; возможно, что ссылка на Бланчарда сделана автором из цензурных соображений. Тем не менее цензор, мотивируя арест книги, из которой приведен текст, зачислил «Песню труда» в разряд стихотворений, где автор касается «явлений социально-политической жизни современной России». освещая эти явления с точки зрения самых крайних политически и социальных идей" (Центр. гос. исторический архив в Ленинграде. Дело Гл. управления по делам печати, 1914, № 1579). Требование 8-часового рабочего дня — это, по сути, чисто либеральное, абсолютно «нереволюционное» и уж точно не «народническое» требование, так как саму проблему угнетения оно не решает; в устах бывшего радикального террориста-народовольца Якубовича этот лозунг звучит странно. Стихотворение многократно перепечатывалось в подпольных сборниках, листовках и декламировалось на революционных митингах и вечерах. Рефрен «Восемь часов для труда…» и т. д. стал популярным лозунгом и послужил названием одного из сборников революционной поэзии (M., 1906). Последняя авторская редакция — в кн.: П. Я., Стихотворения, т. 2, изд. 4, П., 1910, с. 42:
ПЕСНЯ ТРУДА
(Из Бланчарда)
Братья, нет силы терпеть! Мы устали
Биться за жизнь, эту жизнь нищеты и печали!
Красного солнца хотим мы, душистых цветов, —
Да, это богу угодно, — мы требуем: «Восемь часов!»
Всюду на фабриках, в доках, в собраньях взывайте народных:
«Восемь часов для труда! Восемь для сна! Восемь — свободных!»
Наши волы, что пасутся, покончивши труд,
Птицы небесные, звери — счастливей живут.
О, если так… для чего же душа в нас живая?
Сдвинемся, братья, сомкнемся! Всюду, от края до края!
Если молчать будет голос нужды и труда,
Камни немые начнут вопиять от стыда!
Верьте : не темная сила — дух правды и света
Нас призывает стоять, не страшась перед богом ответа.
Тот, кому образ свой вечный с любовью он мог даровать, —
В прахе, как червь бессловесный, не должен лежать!
Пусть же звучит и в полях, и в собраньях народных:
«Восемь часов для труда! Восемь для сна! Восемь — свободных!..»
Красный снег. О событиях кровавого воскресенья в Петербурге 9 января 1905 года.
ВЕЧЕРНИЕ ВЫСТРЕЛЫ
Оригинал здесь — http://www.stihi.ru/poems/2007/04/16-1656.html
Я помню час: роскошное светило
Златило небосклон и тихо заходило;
Гремели выстрелы, неслися по волнам;
Я руку жал твою, прижав уста к устам;
А эхо выстрелов помалу замирало…
Ты молвила: прости! Как сердце трепетало!..
И ныне, как пройдёт шумливый жаркий день
И ляжет на поля прохладной ночи тень, —
Я эху выстрелов задумчиво внимаю,
Тоскую и грущу, и слёзы проливаю,
И мне хотелось бы с тем звуком улететь
Туда, за горизонт — и в бездне умереть.