Алексей Луговой
правитьИзбранные стихотворения
правитьБор
I
Бежав из каменных палат
Столицы шумной и надменной
В родную глушь, где так смиренно
Мой старый дом и старый сад
Над тихой речкою стоят, —
Я ожил здесь душой и телом,
И радость в сердце запустелом
Проснулась вновь… Давно, давно
Я не был здесь… и вот — оно
Передо мной, мое родное,
Мое забытое село,
Где безвозвратно протекло
То время жизни золотое,
Когда в кругу своей семьи
Я годы лучшие мои,
Ни горя, ни забот не зная,
В беспечной неге проводил…
Я вырос здесь… я здесь любил…
Но кровь кипела молодая,
И скучен был мне мой удел:
Я славы и борьбы хотел,
Покоем, негой тяготился
И в даль безвестную стремился.
И я покинул барский дом
С полуразрушенным крыльцом,
Где, сына в путь благословляя,
Стояла мать моя, рыдая;
Покинул речку с островком,
Рыбачью лодку, сад тенистый
И пруд широкий за селом;
Покинул сенокос душистый
И лес, обившийся кольцом
Вкруг нивы с пышными хлебами, —
И за гранитными стенами,
Где люди с черствыми сердцами,
Иного счастья я искал…
И с той поры я испытал
Тревог и горя много, много…
То было время мрачных снов…
Но вот — у отчего порога
Я вновь, — и здесь, под шум лесов,
Заснули горе и тревога.
Привет тебе, сосновый бор,
Родимый бор, товарищ детства!..
Я снова твой!.. Туманит взор
Слеза, и — юности наследство —
Воспоминанья о былом
В душе невольно воскресают…
Да, хорошо в краю родном!
Здесь всюду надо мной витают
Мечты и грёзы прежних дней,
И я как будто молодею…
И окружен толпой теней,
В раздумья сладком цепенею.
Бывало, утренней порой,
Едва румяною зарей
Зардеет небосклон далекий,
Тепло и свет волной широкой,
Проснувшись, солнце разольет
И, поднимаясь горделиво.
Погонит прочь туман болот
И от росы осушит нивы, —
Уж я не сплю: скорее в лес,
Скорей под яркий свод небес
Из душной спальни убегаю
И долго по лесу блуждаю;
Там, внемля голосу весны,
Бьет всюду жизнь струей кипучей;
Смолистым запахом сосны
Насыщен воздух, и колючей,
Зеленой, свежею иглой
Одев побеги молодые,
Своей кудрявой головой
Кивают сосны вековые;
Зверей и птиц незримый хор
Поет хвалебный гимн природе,
И вторит им зеленый бор:
В его вершинах на свободе
Гуляет ветер и шумит,
Как будто с ними говорит,
И — образец непостоянства —
Любовной речью их покой
Смутив, с отвагой молодой
Летит в далекое пространство…
Устав бродить, ложился я
В тени, на берегу ручья,
Что из-под корня пробиваясь,
Между корнями извиваясь,
По дну песчаному бежал…
Но я не долго отдыхал:
Зенита солнца достигало,
Ко мне сквозь ветви проникало,
И вот несносный полдня зной
Невольно гнал меня домой,
Где, барские храня хоромы
От летних зноя и истомы,
Ряд плотно замкнутых ставней
Не пропускал дневных лучей…
А помнишь ли, родимый бор,
Как ты пугал меня, бывало,
Когда серебряный убор
Тебе на кудри надевала
Красавица-зима, и я,
Порой вечерней, одиноко,
В груди дыханье затая,
Лесной тропинкою далеко
В твои трущобы заходил?
Невольный страх меня томил,
Когда, во мраке зимней ночи,
Вперив испуганные очи
В твою таинственную сень,
Какой-нибудь громадный пень,
Покрытый шапкой снеговою,
Я за медведя принимал
И осторожно отступал
Назад, пред встречей роковою
Бежать не смея; а за мной,
Тогда, как будто в отомщенье
За твой нарушенный покой,
Ты слал вдогонку привиденья…
Но мой испуг не знал границ,
Когда еще в тот миг, случайно
Затеет треск необычайный
Старик-мороз, и стая птиц
С своих ночлегов встрепенется,
С зловещим криком пронесется
И в чаще скроется лесной, —
Я весь дрожал… спешил домой
И думал: больше ни ногой!..
Но страх пройдет, и манит снова
Меня таинственный твой вид,
Как будто счастья неземного
Открыть он тайны мне сулит;
Неведомые страсть и нега
Меня, бывало, в час ночной
Влекут волшебною рукой
В твои владенья, в царство снега.
Когда ж, бывало, чередой
Сменяя тьму ночей мятежных,
В твоих чертогах белоснежных
Ночует месяц молодой,
И в драгоценные каменья,
Каких красивей не найдешь,
Ему постель ты уберешь, —
В каком восторге и смущенье
Я пред тобой тогда стоял!..
Тогда я страх позабывал —
Я был тобою очарован,
Мой дорогой, дремучий лес;
В тебе был целый мир чудес,
И ты был словно заколдован:
Без слов ты сказки мне шептал,
И я немым речам внимал…
Я сказкой с детства избалован
Старухой нянею моей,
И до конца печальных дней
Моей отрадой будут сказки —
Мечты предательские ласки.
II
Потом я помню летний день:
С утра промчался дождь, и тучи,
Рассеявшись толпой летучей,
Еще кой-где бросали тень;
Но солнце жгло уже… и нива,
Что у опушки леса шла,
В лучах, как в золоте, была,
А легкий ветерок лениво
Колосьев море волновал
И от дождя их осушал.
Какой-то праздник был; соседи
В тот день на праздничном обеде
У нас гурьбою собрались, —
Тогда везде еще велись
Порядки прежнего довольства,
Гостеприимство, хлебосольство
В домах помещичьих цвело…
То время в вечность отошло.
В числе гостей, с старухой теткой,
Была она — она, чей взор,
Любовию сиявший кроткой,
Я позабыть не мог с тех пор,
Когда, еще детьми, играя,
Ее я назвал «девой рая»;
Чей образ я в душе носил,
Кого я пламенно любил,
Другого божества не зная,
В теченье многих, многих лет…
Мне не припомнить тех названий,
Ни слов, ни красок тех уж нет,
Какими я ее портрет
Писал в стихах моих «посланий».
Но из-за скромности моей
В любви признаться я боялся,
И ей прочесть я не решался
Всего написанного «к ней».
И все «послания» поэта
Огонь камина скрыл от света.
Зато читал я ей не раз
Все, что написано в романах
О сладостных любовных ранах,
И в выраженье нежном глаз
Порой я мог бы видеть ясно,
Что я любим… но, все напрасно —
Простых двух слов: «люблю тебя»
Не смел я произнесть — дитя —
И, отдаляя час признанья,
Терпел напрасные страданья…
Итак, в тот день в числе гостей
Была она… Немало дней
Прошло с тех пор, но сохранила
Мне память все, о чем тогда
Она со мною говорила,
Что отвечал я, и когда,
Как в наши детские года,
Она была порой игрива,
То вдруг задумчива порой,
То снова детски шаловлива, —
Едва я мог владеть собой:
Любовь — в словах из уст просилась,
Любовь — в глазах моих светилась,
И для любви лишь сердце билось;
И если б не толпа гостей,
Казалось, я признался б ей.
Но вот, откушав, гости чинно,
Привычке следуя старинной,
Кто был постарше — разбрелись:
Тот в кабинет, тот в зал, тот в спальню,
А кто так и во флигель дальний,
И потихоньку улеглись
Вздремнуть — от сытного обеда
У хлебосольного соседа, —
А молодежь, шумя, резвясь,
Толпой веселой понеслась
Бегом, чрез поле, в бор сосновый
Искать грибы…
… О, счастья час!
Когда б ты мог, вернувшись снова,
Остаться вечностью для нас!..
Я рядом с нею шел; отстали
Мы почему-то от других,
И нас от взоров их скрывали
Ряды высоких и густых
Колосьев ржи; взяв колос спелый,
Я из него рукой несмелой
Сухие зерна вынимал
И, друг за другом их бросая,
Склонившись к милой «деве рая»,
«Не любит — любит» — ей шептал.
Но прежде, чем ответ счастливый
Успели зерна мне сказать,
Она рукой нетерпеливой
Схватила колос, и бежать
Вперед пустилась…
… До опушки,
Где лес стеной примкнул к полям,
Я не догнал моей резвушки —
А нас давно уж ждали там,
Чтоб у меня спросить дорогу
К грибным местам, и понемногу
Потом в лесу все разбрелись,
И скоро в чаще раздались
Веселые раскаты смеха,
Да гул ауканья порой
Будил чуть дремлющее эхо
И замирал в глуши лесной.
III
Мы долго вместе с ней бродили…
Она задумчива была;
По склону светлого чела
Порою тени проходили,
В ее задумчивых очах
Читал я мысль — не о грибах:
Грибы нас сами находили
И друг за дружкой — скок, да скок! —
Наполнили наш кузовок, —
Нет, мне казалось, что украдкой
За мною взор ее следил
И о любви мне говорил…
И думал я с надеждой сладкой,
Что миг признанья недалек,
Что сердце не напрасно билось,
И та любовь, что в нем таилась,
Как пышный расцветет цветок.
Но и теперь я, как и прежде,
Искал отрады лишь в надежде,
А робость одолеть не мог,
Чтоб, наконец, у милых ног
Упасть и, перестав скрываться,
В святой любви моей сознаться.
Молчали оба мы… в лесной
Глуши вдвоем мы очутились
И, утомленные ходьбой,
Присесть и отдохнуть решились.
Земля, как бархатным ковром,
Покрыта хвоями и мхом,
Казалась нам постелью пышной;
Над нами ты, дремучий бор,
Нам что-то прошумев чуть слышно,
Зеленый чудный свой шатер
Гостеприимно распростер.
Мы сели… смотрим: перед нами,
Не гриб — король между грибами,
Громадный боровик сидел
И с любопытством и смущеньем
На нас, казалося, глядел…
Уж я сорвать его хотел,
Как вдруг порывистым движеньем
Ее дрожавшая рука
Мою остановила руку.
«К чему? Оставьте старика,
Ему ли вынести разлуку
С родимой почвой? Пусть живет!
Он стар и дряхл — пускай он ждет
Зимы, чтоб на постели снежной
Заснуть навеки безмятежно».
Я этой речью тронут был —
Она мне музыкой звучала;
А та, кого я так любил,
В своей руке мою сжимала
И улыбалась кротко мне…
Тогда, в каком-то полусне,
Не в силах долее таиться,
Не в силах все еще открыться,
Пред ней я на колени встал,
И речь такую о себе я
От имени гриба держал:
«Царица фей! Меня жалея,
Ты тем сказала мне, кто ты.
Да, я узнал тебя: ты — фея,
Дитя Поэта и Мечты!..
Грибного царства представитель,
Неограниченный властитель
Всегда послушных мне рабов,
Растущих здесь в бору грибов
Я пред тобой главу склоняю!
Сегодня ты меня спасла:
Тебе хвалу я воссылаю
И вместе с тем, не помня зла,
И чуждый всякого коварства,
Прощаю я того, кто царство
И жизнь взять у меня хотел.
Теперь от старика седого
Прошу я выслушать два слова.
Царица! Мне судьба в удел
Дала чудесный дар познанья
Любви, боящейся признанья;
И мне случалося не раз,
В моих владеньях отдаленных,
Вдали от любопытных глаз,
Встречать застенчивых влюбленных:
Всегда сочувствовал я им.
(Я сам когда-то был любим
И много знал ночей бессонных).
Завидев парочку, я к ним
Пошлю, как будто бы случайно,
Тотчас из подданных своих
Кого-нибудь — он сблизит их,
И то, что долго было тайной,
Наружу вырвется; а я,
Любуясь новою четою,
Смеюсь довольный сам собою:
Целуйтесь, думаю, друзья, —
Задача кончена моя…
Царица! Жизнью и короной
Тебе обязан я сейчас —
А потому, на этот раз,
Хочу я собственной персоной
Тебе открыть, в моей глуши,
Страданья любящей души,
Давно томящейся в незнанье,
Как примешь ты ее признанье;
И если, вняв ее мольбам,
Твоя душа сольется с нею —
Клянусь короною моею —
Всех больше рад я буду сам,
И всем подвластным мне грибам
Устрою я блестящий праздник
И дам им свадебный обед!..»
Я кончил, и, смеясь, в ответ
Она мне молвила: «Проказник!
Смотрите! Да скорей, скорей!..»
Она в восторге вдруг сказала,
И мне на небо указала.
IV
Я оглянулся: меж ветвей,
Спустившихся кругом, как рама,
Небес виднелась панорама,
И по лазурной вышине
Там облака толпою плыли…
Одни белее снега были,
Другие, словно как в огне,
В лучах заката утопали
И ярким пурпуром блистали,
Иль, свившися клубком густым,
Чернели пятнами, как дым.
То развиваясь, то свиваясь,
То замедляя свой полет,
То снова быстро удаляясь,
То друг за друга укрываясь,
То выдвигаяся вперед, —
Шли облака за облаками;
Играя формой и цветами,
Они меняли перед нами
Картин волшебных ряд живой,
Ряд чудных, смелых сочетаний,
Ряд прихотливых очертаний,
Штрихов неуловимых рой!..
Восторг подруги разделяя,
Я сам восторгом был объят
И, устремив на небо взгляд,
Стоял, невольно забывая
Ту речь, что я сейчас сказал…
Что на нее ответ я ждал…
И сердце билось, замирая…
А мне меж тем уже шептал
Моей подруги голос нежный:
«Смотрите! Вон, среди цветов,
В одежде легкой, белоснежной,
С толпой подвластных ей духов —
Малюток эльф и фей — играя,
Идет Титания младая…
Ее встречает Оберон,
Ревнивый муж ее… А вон,
Печальный Демон, дух изгнанья,
В пурпурной мантии своей
Летит к Тамаре на свиданье…
Смотрите… он спустился к ней
И речью лживою и страстной
Смущает ум княжны прекрасной…
А там, как будто бы в тени,
Я вижу чей-то страшный профиль…
Да, это он — злой Мефистофель!
Хохочет он… а вон, они:
Красавец Фауст… Маргарита…
Обнявшись по саду идут —
Ее обман и горе ждут,
Но будущность пред нею скрыта,
И неземное выраженье
Хранит ее невинный лик…»
Потом смешалися на миг
Бегущих облаков виденья;
Но ненадолго… и опять,
Гонимы нашими мечтами,
Чредою понеслись пред нами —
То рыцарей железных рать,
То караван в песках пустыни,
То мавры смуглые в чалмах,
То обнаженные рабыни;
Потом, на вздутых парусах,
Явились, волны рассекая,
Нормандских викингов суда;
Потом, друг друга обгоняя,
Неслись драконов, змей стада;
Там — мрачный Дант и с ним Вергилий
Искали в светлых облаках
Тень Беатриче; там — монах,
Поняв тщету своих усилий,
Проклявши ту, кого любил,
От Эсмеральды уходил;
А там — вражды семейной жертвы,
Слилися в поцелуй предсмертный
На ложе каменных могил,
Ромео и его Джульетта…
«Смотрите же! А это, это!..
Вон, средь безжизненной равнины,
Где прежде билися дружины,
Большая голова лежит
Одна — и сном глубоким спит…
А вот, волшебные чертоги;
Над ними купол золотой;
У них из золота пороги;
В них пол, мощеный бирюзой,
И стены, крытые рубином…
И здесь сидит под балдахином
Сам Черномор, волшебник злой,
С своей огромной бородой…
А там Руслан в кольчуге бранной
Идет к Людмиле — гость желанный…
Пришел… целует… а она
От заколдованного сна
Уже проснулась… и в смущенье
Открыла очи… и кругом
Глядит… и видит: отчий дом…
Отец… Руслан… еще мгновенье —
И в упоенье обнимает
Он ту, кого давно искал…
Смотри, как он ее ласкает!..
Смотри: устами он припал
К устам красавицы Людмилы!..
Ты видишь это?.. Видишь, милый!..»
Но видел я перед собой
Лишь взор подруги дорогой
И образ страстно мной любимый;
Она сияла красотой;
Ее слова неизъяснимой
Дышали негою; они
Сомненья давние мои,
Загадку жизни мне решали,
Меня к любви и счастью звали…
Как сквозь преграды вдруг прорвется
Река, и вольно понесется
Потоком бурным по лугам, —
Так и любовь, что по годам
В сердцах застенчивых таится,
Рекою бурной вдруг родится
И требует сполна свое…
И, помню, обнял я ее,
Мою красавицу-подругу,
И долго-долго целовал, —
Любви давнишнему недугу
Целебной помощи искал
Я в вихре пламенных лобзаний,
И годы долгие терзаний
Минутой счастья искупал…
Я помню, как она упала
В объятья страстные мои
И первый поцелуй любви
Лобзаньем трепетным встречала…
Я помню, как тогда у ней
Разбились локоны кудрей,
Зарделось личико стыдливо,
И страстью вспыхнул нежный взор…
Как много лет прошло с тех пор!..
Привет тебе, родная нива!
Привет тебе, родимый бор!..
«Нива» № 33, 1889 г.
Сумасшедшее проклятие
Монолог из неоконченной пьесы «Проклятие тебе, палач!..»
Виновник скорби и терзанья,
Виновник бед и неудач,
Ты зло, ты Божье наказанье,
Проклятие тебе, палач!..
Лишь смерть уймет мои страданья,
Пока я жив, мне ни единый врач
Не заживит мою зияющую рану,
И повторять не перестану:
Проклятие тебе, палач!
Я был незлобив… мирными словами
Нередко распри я кончал с врагами,
И другом делался мне враг,
И луч любви вторгался в прежний мрак.
Но ты… ты изъязвил мне душу жгучим ядом,
Ты жёлчью отравил мне кровь,
И низости твоей зловещим смрадом
Ты задушил во мне и веру и любовь.
Ты отнял у меня безбожно
Все то, чем в жизни трудной и тревожной
Я мог привлечь к себе друзей:
Привет и ласковость моих речей,
И, вместо слов любви иль радости беспечной,
Теперь я знаю только стон и плач
И все твержу одно и то же вечно:
Проклятие тебе, палач!
Так пусть же эти страшные слова,
Как фурии, тебе грозят бедою;
Пускай стоустая молва
Упрочит их навеки за тобою;
Пусть у того сгниет язык,
Кто без проклятья о тебе вспомянет;
Пусть тот глухим навеки станет,
Кто, услыхав зловещий крик
Проклятия тебе, не крикнет вместе:
Проклятье палачу, проклятье и бесчестье!
Пускай твои и сын, и дочь
Несут печать моих проклятий,
Пусть не приветом — словом: «прочь!»
Встречают их среди собратий;
Пусть, жизнь отверженцев влача,
Они иссохнут от сознанья,
Что им другого нет названья,
Как только — «дети палача».
Из уст детей, тебя лобзавших нежно,
Тогда услышишь ты, сквозь стон и плач,
Свой приговор жестокий, неизбежный:
Проклятие тебе, палач!
Тобой униженный и оскорбленный,
Борьбой, страданьем сокрушенный,
Умру я скоро может быть.
Но, прежде чем порвется жизни нить,
Мой вздох последний испуская,
Я, ненависть свою в наследство завещая,
Скажу: проклятие тебе, палач!
И мой последний вздох, и мой предсмертный шепот,
Моих мучений стон, моих проклятий ропот,
Пускай преследуют тебя, как тень,
И создадут тебе при жизни муки ада.
Когда ж придет и твой последний день,
Когда твоей душе нечистой будет надо
Расстаться с телом мерзостным твоим,
Пускай, огнем раскаянья палим,
Ты не прощения услышишь слово
И не друзей надгробный плач,
Нет, — громче прежнего раздастся снова
Мое проклятие тебе, палач!
Но и в могиле ты, хоть труп уже смердящий,
Покоя не найдешь,
И сорных трав над ней ты говор шелестящий
Услышишь и поймешь:
«Проклятие тебе, палач!»
И там, в гробу, засыпанном землей,
Твой прах нечистый превратится
В червей могильных ползающий рой,
И будут эти черви копошиться
Вокруг твоих костей
С ужасным шорохом, неслыханным живыми;
Как реквием, тот шорох — хор червей —
Раздастся над останками твоими,
И точка каждая на черепе твоем,
На каждой косточке, на всех остатках гнили.
Услышит хор червей в могиле:
«Мы палачу проклятие поем!»
Да будет так!
Пускай недаром раздается
Мой тяжкий стон, мой скорбный плач,
Пускай проклятьем вечным отзовется
Мое проклятие тебе, палач!
1890
Ни облачка. Над лесом, над полями
Прозрачная лазурь, покой и дрёма…
И солнце жжет недвижными лучами…
Кругом все спит: объяла все истома.
Покой и тишина… Вдруг за рекою
Полоска неба будто потемнела…
Минута, две — и туча налетела.
Чу! Гром… Полнеба вспыхнуло грозою.
Гудит, несется ветер буреносный…
И, споря с ним, качаясь, зашумели
Березы старые и вековые ели,
И прадедом посаженные сосны.
1890
Милой шуткой дразня и лаская,
Мне шутя говоря: «Ты любим»,
Не играйте с огнем, дорогая,
Не играйте вы с сердцем моим.
Пусть давно в нем таилось влеченье:
Никогда я любить вас не смел,
И пред вами одно поклоненье
Сохранить навсегда я хотел.
С первой встречи друзьями мы стали,
И с тех пор много лет мы друзья,
И кругом вы найдете едва ли
Бескорыстнее друга, чем я.
Но я вижу, как в сердце бесшумно
Вместе с дружбой любовь пробралась,
И боюсь я, чтоб страстью безумной
Она в сердце моем не зажглась.
Не шалите ж, меня увлекая,
Не шутите вы чувством таким,
Не играйте с огнем, дорогая,
Не играйте вы с сердцем моим.
1890
Taedium vitae
Я Истину долго искал, убежденный,
Что где-то, наверно, таится она,
Что ум, вдохновенной мечтой окрыленный,
Спустившися в бездну познанья до дна,
Воспрянет оттуда — как бог, просветленный
И скажет: «Великая тайна ясна».
Я думал, что, пылом страстей зажжена,
Душа озарит ему путь затаенный
И вечной загадки решенье найдет.
Напрасно огнем мое сердце горело,
Напрасен ума был пытливый полет,
Сквозь Хаос Веков мне навстречу глядела
Бездонная ночь; в ней нашел я ответ:
Весь мир только призрак, а Истины — нет.
1892
Зачем я встретил вас! О, как опасны
Такие встречи, — «гибель для души»!
Вы хуже, чем божественно прекрасны:
Вы адски, вы безбожно хороши!
Теперь я не могу, как от кошмара,
Отделаться от ваших жгучих глаз,
И в сердце угольки — следы пожара
Тушу со страхом каждый день и час.
И кто вы, что вы? Неприступны, строги,
Порочны, злы иль полны доброты,
Не знаю. Только пусть спасают боги
И вас самих от вашей красоты:
Когда угадывать не чужд я дара,
Сидят в вас рядом Демон и Тамара.
1893
Л. И. А--й
Помню вас девочкой; то за учебной тетрадкой,
То за роялем, а то «с англичанкой в войне»,
То вдруг послушная, то с своенравной повадкой,
Вы и теперь все такой вспоминаетесь мне.
Помню, любил наблюдать я за вами украдкой:
Тесно вам было тогда в золотой пелене,
К воле манило, как рыбку к жемчужной волне;
Вы, мне казалось, росли полной смысла загадкой.
Годы прошли. Распахнулась пред вами теперь
В мир безмятежного счастья широкая дверь;
Но в ожидании сладком и в робком сомненьи,
Словно боясь перейти роковую межу,
Вы перед жизнью-загадкой стоите в смущеньи,
Я же, как прежде, за вами в раздумьи слежу.
1893
Не ищите в жизни цели,
Не ищите в жизни счастья,
А ловите, где успели,
Радость, ласку и участье.
Щедро всем вокруг дарите
Ласку и участье сами,
Днем сегодняшним живите,
И Господь-Хранитель с вами!
1893
Credo… Quia absurdum
Не требуй, чтоб я был сухим педантом
И твердо шел обдуманным путем,
Я не рожден Сенекой или Кантом,
Моя душа горит иным огнем
Свободной красоте — мое служенье!
Но мне близка порой и злоба дня.
Я — эхо жизни, бурь и вдохновенья,
И большего не требуй от меня.
Пойдем со мной, когда тебе не чужды
Язык страстей и гордый мир чудес,
И малых братьев маленькие нужды.
И подземелий мрак, и свет небес.
Пойдем, чтоб ликовать, где пир веселый.
Венчает ряд победоносных битв,
Пойдем страдать, где пролетарий голый
Ждет помощи, участья и молитв.
Смотри: венком лавровым я украшу
Того, кто трезво жить научит нас…
И весело с ним выпью яда чашу
Из буйных рук вакханки в пьяный час;
Я преклонюсь пред чистотою строгой
Сестры моей, весталки молодой,
Я встречусь и с блудницею убогой,
Как с равноправною моей сестрой;
Красавице — любовь и поклоненье.
Уроду — ласку дружбы я отдам;
Люблю я в победителе — смиренье
И в побежденном — жажду мстить врагам;
Пусть правосудие казнит злодея,
Пускай и предо мной виновен он,
Я может быть скажу, его жалея:
«Нет, ты неправ, о, праведный закон!»
И худо ль это, хорошо ль, не знаю,
Но я порой грехам пою хвалу,
Порой за все грехи людей страдаю
Иль равнодушен к их добру и злу.
То — разум ли, вознесшийся до Бога,
Иль по земле ползущий рабий ум,
Но я таков; и мне одна дорога
Со всеми, кто мне скажет: homo sum!
1894