Леон Дьеркс
Избранные стихотворения
править
Молитва Адама
Я видел сон — ужасный, как забвенье:
Я был в толпе теней неисчислимых,
А впереди всех нас — коленопреклоненный —
Как Бог прекрасный; но безмолвный и печальный,
Виднелся человек… То предок был всех праотцев земли.
И слушали мы все, прислушивались жадно
К тому, как из бездонных бездн вселенной —
От берегов земли, охваченных туманом,
К нам возносился вопль людей немолчный,
Безумный смех, крик яростных проклятий…
И все печальней становился одинокий,
Склонившийся к молитве исступленной,
Простершийся во прахе, созданный из праха, —
Когда сквозь хаос раздавался голос
«Адам! На свет явился новый человек!..»
"О, Господи! — взывал он к Иегове: —
"Доколе будет длиться эта мука?!.
"Ты повелел — сыны мои размножились несметно…
"Но неужели никогда из мрака ночи
"Я не услышу клика: "Совершилось!
«Мертв на земле последний человек!..»
В сентябрьский вечер
Вот и осень — друг тоски желанный…
Ты прости-прощай, кудрявый сад!
Ты — лугов цветущих аромат,
Томных сумерек покров золототканный!..
Годы детства; Смех — как небо, ясный;
Грезы юных, невозвратных, лет;
Грез любви таинственный расцвет —
Мир видений женственно-прекрасный…
Все прошло, умчалось без возврата:
Тихий шепот уст любви живой,
И сердец смущенный перебой,
И объятья в томный час заката…
Все прошло, заглохло в чаще терний…
Но — как голос памяти живой —
Все угасшее под жизненною мглой
Пробуждает благовест вечерний.
Волны звуков падают на волны…
Медный хор плывет, поет в тиши…
Уж не льется ль он из глубины души
В этот вечер, тихой грусти полный?!
Лазарь
И мертвый Лазарь встал на Иисусов глас,
Весь бледный, встал во тьме своей глухой гробницы
И вышел вон, дрожа, не подымая глаз,
Один и строг, пошел по улицам столицы.
Пошел, один и строг, весь в саване, вперед,
И стал бродить с тех пор, как бы ища кого-то,
Встречая на пути приниженный народ
И сталкиваясь вновь то с торгом, то с заботой.
Был бледен лоб его, как лоб у мертвеца,
И не было огня в его глазах; темнели
Его зрачки, храня блаженство без конца,
Которое они, за гранью дней, узрели.
Качаясь, проходил он, как дитя; угрюм,
Как сумасшедший. Все пред мертвым расступались;
И с ним не говорил никто. Исполнен дум,
Он был подобен тем, кто в бездне задыхались.
Пустые ропоты земного бытия
Он воспринять не мог; мечтою несказанной
Охвачен, тайну тайн в своей душе тая,
По миру проходил он, одинокий, странный.
По временам дрожал, как в лихорадке, он;
Как будто, чтоб сказать, вдруг простирал он руку, —
Но неземным перстом был голос загражден,
И он молчал, в очах тая немую муку.
И все в Вифании, ребенок и старик,
Боялися его; он, одинокий, строгий,
Внушал всем смутный страх; его завидя лик
Таинственный, смельчак спешил сойти с дороги.
А! кто расскажет нам страданья долгих дней
Того, кто к нам пришел из сумрака могилы!
Кто дважды жизнь познал, влача среди полей
На бедрах саван свой, торжественно-унылый!
Мертвец, изведавший червей укусы! ты
Был в силах ли принять заботы жизни бренной!
Ты, приносивший нам из вечной темноты
То знанье, что вовек запретно для вселенной!
Лишь только отдала свою добычу смерть,
Ты странной тенью стал, сын непонятной доли!
И шел ты меж людьми, смотря без слез на твердь,
Не ведая в душе ни радости, ни боли.
Живя вторично, ты, бесчувствен, мрачен, нем,
Оставил меж людьми одно воспоминанье
Бесследное. Ужель ты дважды жил затем,
Чтоб дважды увидать бессмертное сиянье?
О сколько раз в часы, когда ложится ночь,
Вдали от всех живых, ввысь руки простирая,
Ты к ангелу взывал, кто нас уводит прочь
Из жизни сумрачной к великим далям рая!
Как часто ты бродил по кладбищам пустым,
Один и строг, в тоске бесплодного томленья,
Завидуя тому, под камнем гробовым
Кто безмятежно спит, не ведав воскресенья.
Перемирие
О, что за ночь! Что за глухая тишь!
Вчера еще гремел барабаны…
Как глух и нем Париж,
Чего нам стоит белый хлеб желанный!
Еще вчера с бесстрашных фортов твердых
Гудел оркестр пальбы
Неумолкающих орудий гордых…
Теперь они безмолвны, как гробы!
Вчера так много вдов
Ходило здесь меж нас без слез ненужных…
Теперь наш стан — тюрьма под гнетом снов,
Сброд жалких инвалидов безоружных.
Ночь грозных призраков! Дай жизнь героям
Былых времен! А нас живых, нас спрячь!
Не видеть стен Парижа, взятых боем,
Его не слышать плач!
О, ночь! Кто ж это с нами разлучен,
Чья смерть настала?
Свобода, слава, гордость, честь знамен,
Куда исчезли выв порывах шквала?
О, родина! Священное наследство
Великих предков! Колыбель! Кумир,
Боготворимый с детства!
Так распяли Христа за целый мир!
Лазарь
…И Лазарь ожил вновь на мощный зов Христа.
Из тьмы пещеры он поднялся, бледнолицый,
И, в складках путаясь широкой плащаницы,
Шел прямо пред собой, один, сомкнув уста.
Сомкнув уста, один, по городу он бродит,
И спотыкаются нетвердые стопы,
Чужд мелочей земных и пошлых чувств толпы,
Все что-то ищет он, чего-то не находит.
Белеет мертвенно восковое чело;
Зрачками тусклыми блуждающее око;
Припоминая блеск иной красы далекой
Не видит прах земли и будто вновь ушло.
Издалека пред ним безмолвно расступаясь,
Народ заговорить не смет даже с ним.
Жестоким бесом он как будто одержим,
Ступает наугад, в бессильи задыхаясь.
Забыв ничтожный смысл всей суеты земли,
В бреду, который здесь живым очам неведом
И сам испуганный ужасным этим бредом,
Он молча приходил и исчезал вдали.
Порою, весь дрожа, протягивал он руки,
Для слова вещего был рот его отверст,
Но вновь смыкал уста какой-то грозный перст, —
Иного мира тайн не выдавали звуки.
И все в Вифании тогда, и стар и мал,
Боялись страшного пришельца из могилы,
У самых храбрых страх спирал тисками жилы,
Когда свой взгляд слепой на них он подымал.
Кто выразит тоску того, кто край покинул,
Откуда всем другим вовек возврата нет,
Кто саван свой опять влачит на белый свет
И тяжкий камень прочь от гроба отодвинул!
Труп, воскресением отнятый у червей,
Он мог ли вновь войти в жизнь суеты постылой,
Когда в его глазах испуганных светило
То, что не может знать пытливый ум людей?
И бледный день едва открыл слепые вежды,
Их ночь объяла вновь. Загадочный пришлец,
К борьбе людских страстей он глух был, как мертвец,
Их горя он не знал и не давал надежды
Вторичной жизни круг свершив, как бы во сне,
Оставил имя он, но памяти не кинул.
Ужель смертельных мук вторично он не минул,
И цену заплатил за вечный мир вдвойне?
О, сколько раз бродя один пустынным местом,
На фоне сумерек чернея, как пятно,
На небо к ангелу, желанному давно,
Он руки простирал с молящим, скорбным жестом.
О, сколько раз, в тоске, минуя города,
На темных кладбищах бродил он одиноко,
Завидуя всем тем, что спят в земле глубоко
И не поднимутся оттуда никогда.
Сегодня вечером
Жутко как-то! Уж камин давно потух.
Ночь! Молчанье! Одиночество!
Точно мрачное пророчество
Мыслями о смерти угнетает дух.
Жду, как раненый, — вот-вот прикончит враг.
Встали призраки загробные
Чувствую, как очи злобные
Наблюдают пристально мой каждый шаг.
Вот за мною кто-то дышит, чей-то глаз
От меня не отрывается,
Кто-то плеч моих касается,
Знаю, — если обернусь, умру сейчас.
Вот меня назвали… Больше уж не в мочь!
Звук тот старше мира кажется,
С этой жизнью он не вяжется…
Жутко! Одиночество! Молчанье! Ночь!
Желанные гости
Как будто неведомой феей
Воздвигнут волшебный дворец;
В нам настежь над свежей аллеей
Все окна, все двери крылец.
Пажи по традиции старой,
У каждого входа в чертог
Гостей приглашают фанфарой
Ступить за радушный порог.
В торжественном, пышном наряде
Хозяин — властитель страны —
Проходит по всей анфиладе,
Считает богатства казны.
Но часто глаза его бродят
С досадой в пустынной дали;
За днями недели уходят,
За ними года протекли, —
Все ждет он гостей — не дождется.
Сквозь ветер, сквозь шум непогод, —
Не говор ли там раздается?
Не конь ли заржал у ворот?
В мечтах его — пир разливанный,
В подвалах созрело вино,
Накрыты столы постоянно
И слуги устали давно.
И сколько уж видел он с башен,
Блестящих вдали кавалькад!
Дворец его будто им страшен,
Как будто гостям он не рад.
Но верит он данному слову,
Как сам соблюдает обет.
Стыдясь недоверия к крову,
Пажам повторяет он: "Нет!
"Украсьте вы заново залы!
Зажгите свечей, сколько есть,
Заветные вскройте подвалы,
Велите плодов мне принесть!
«Цветов на перила набросьте,
Увейте гирляндами мост!
Приедут желанные гости,
В их честь возглашаю я тост».
Не едет никто. Экипажи
Спеша не гремят на мосту,
Устали уж верные стражи
И спят на бессменном посту.
Недолго, — и стены уж рухнут,
Ненастье грызет их гранит,
Но в залах огни все не тухнут,
И гулкое эхо не спит.
Вот ночью осеннею, шквалы
Сквозь окна врываются вдруг,
Гудят неприютные залы
И факелы гаснут у слуг.
Во мраке и в грохоте вьюги
Шаги раздались на крыльце:
Привет и почет вам, о други,
Вас ждут в моем пышном дворце!
И молвят пришельцы: — "Пришли мы,
И ты свое слово сдержи,
— Пусть тешится вихрь нелюдимый, —
Свой флаг и девиз покажи!
«На зов твой толпою веселой
Чем свет мы поехали вскачь,
Злой гений рукою тяжелой
Всех, всех нас сразил, как палач!
И мертвые держим мы слово;
Нам месс и молитв не поют, —
Под сенью радушного крова
Найдем мы радушный приют.
Вели ж угостить нас на славу!
Но скромность воздержанность, — знай —
И вежливость нам не по нраву;
Ты звал нас, теперь не пеняй.
Мы там у дверей закололи
Твоих разоспавшихся слуг.
Как примешь ты нас? Хорошо ли?
Посмотрим, какой ты нам друг.
Нас звали Веселие, Доля,
Любовь, Наслаждение, Честь;
Девиз наш на знамени „Воля“
Тогда можно было прочесть.
Теперь нас зовут уж иначе:
Тоска, Одиночество, Плач,
Отчаянье, Скорбь, Неудачи,
Несчастье — наш вождь и палач!»
Хозяин бестрепетный просит
К столу ненасытных гостей,
Он сердце свое им подносит,
Он поит их кровью своей.
И долго во мраке столовой
Трапезуют гости гурьбой,
Над дверью девиз: «Свое слово
Сдержал человек пред судьбой».
Пролог
От жизни и людей прочь отвратил я очи,
Умом постиг я ложь стремлений и страстей,
Я сердце погрузил во тьму загробной ночи,
Его рассеял я в тиши лесов, степеней.
Для голосов толпы хотел замкнуть я ухо,.
Как предок под землей, хотел быть глух и нем.
И на лесной тропе, где тихо так и глухо,
В объятьях снов забыть желание совсем.
Но и в могильный склеп проникли мира грезы,
И здесь в усилиях бесплодных стражду я,
И сквозь пески мне в гроб лесов сочатся слезы,
И ветра буйного доносится струя.
Желанный мой покой грозя нарушить, стоны
Мне силятся открыть сомкнутые уста,
В испуге мозг таит видений миллионы,
Как страшный дом, где дверь давно уж заперта.
В час скорби, в светлый день так явственно я внемлю,
Как говорят листы торжественных лесов,
Как мертвые хотят наполнить стоном землю
И как живые мучатся без слез, без слов.
Сумерки
Был вечер. Час настал, когда, расправив кости,
Крестьянин пашущий промолвил: «Кончен день!»
На ниву мягкою волной спустилась тень,
Вдали то песнь звучит, то брань крикливой злости.
Зигзагом ласточка над темною травой
Мелькает; спит во ржи кузнечик длинноногий,
С прохожим тополя о чем-то у дороги
Серьезно шепчутся, кивая головой.
Стою в росе межи; гляжу, как звезды-очи
Зажглись на небесах; и как кадильный дым
Седой туман поднялся вверх и с ним
Неясный шум земли, предвестник тихой ночи.
Я думал: «Ночь идет, — последний луч потух;
Час настает любви, Венера в небе блещет»,
Для счастья сердца глубь раскрылась и трепещет…
Чу! Где-то далеко трубит еще пастух.
Но вот из-за холма в пыли дороги близкой
Гурт тянется быков. Он медленно прошел, —
Усталый топот ног был грузен и тяжел,
Рога, касаясь в такт, к земле клонились низко.
Идут, кустарники и пыль и грязь топча,
Бредут, как пьяные, тяжелою походкой,
Их бубенцы звенят на толстых шеях кротко,
В ответ на крик погонщиков и свист бича.
Как слушаешь во сне неясный звон порою,
Так в сумраке полей пустынных и сырых
Я слушал все еще, хоть гурт унылый их
Давно в туманной мгле исчез уж за горою.
Вам вслед, могучие, смиренные быки,
Глядел я долго; скорбь гнездилась в сердце грустном,
Что век звоните вы в безмолвном рабстве гнусном,
Хотя рога у вас сильны и велики.
Ваш звон понятен мне; я чую, как виновный,
Что в этот тихий час вечерний в нем слились
И жалобы свои к творцу возносят ввысь
Все вздохи страждущих и их протест бессловный.
И много, много стад припомнил я теперь,
Ночная тишина наполнилася звоном
Их бубенцов, и всем земным словам и стонам
Я отворил души дотоль глухую дверь.
Я слышал голоса всех тех, которых давит
Неправда на земле, молящий их укор
Судье распятому, немому с давних пор;
Но час придет : — Он зов их втуне не оставит.
Все повторяем мы, Христос, Твой смертный стон,
Почто меня покинул ты, о Боже, Боже!
То был сомненья вопль в тоске смертельный дрожи,
Сомненья вопль, не то кощунством был бы он.
Лишь мертвым знать дано, как держит Бог обеты,
Но всюду, где без слов страданье вижу я,
Где иго женщины коварней,, чем змея,
Где наглой пошлостью угнетены поэты,
Где силу хлещет бич постыдных дряблых рук,
Где душат молнию объятья тьмы великой,
Где побежденные встречают смерть без крика,
Где светлый идеал в тисках голодных мук,
Где слуги красоты насильем иль обманом
Уродству отданы во власть на век веков, —
Я вспоминаю вновь унылых тех быков,
С бубенчиками их, пропавших за туманом.
Погибший корабль
Я — старый остов корабля, без мачт, без рей
Тропических смерчей бесформенный, угрюмый
Обломок. Ценный груз загромождает трюмы,
Но зимний шквал несет его в простор морей.
Когда-то надувал послушный ветер снасти,
Зеленых островов он был желанный гость, —
Теперь руля уж нет, им правит бури злость,
Без воли дрейфит он, покорный ветра власти.
На марсах весело уж не поет матрос,
Под бризом паруса вздевая вверх на блоки,
Не для него звездой горит маяк далекий,
Один покинут он на волю бурь и гроз.
Зыбь через палубу проносится, и с треском
Волна обшивки часть срывает каждый раз.
Морские чудища не сводят белых глаз,
Сквозь призму волн влечет их медь неясным блеском
На встречном крейсере не скажет капитан, —
«Убавить ход». На что ему разбитый кузов?
Хотя еще он полн богатых, редких грузов
Из отдаленных вод, из легендарных стран.
Таков и я. Несет меня души загадка, —
В пучину вод? На риф? На тихий материк? —
Не все ль равно? Тебя зову, Харон, старик;
Твоей угрюмой барке мне отдаться сладко.
Скажи, озлобленный певец,
Ужели скрежету конца нет?
Когда же слава перестанет
Питаться кровью наконец?
Кто побежден, страдал жестоко;
Кто победил, страдал и тот.
Наступит ли тот день далекий,
Когда на всей земле широкой
Настанет мир, заря взойдет?
Похоронный марш
Хор последних людей
Сбылись пророчества, пришел конец вселенной!
Настали времена смятенья на земле!
И мрак небытия, сгущаясь постепенно,
Бросает тень свою у смертных на челе.
Мы дождалися дней всемирной агонии!
Не вспыхнет уж восток румяною зарей!
Шаги людей звучат, как стоны гробовые,
Над охладевшею пустынною землей.
Одев природу всю покровом непроглядным,
Над нами темные повисли облака.
Отныне будет Смерть владыкой беспощадным.
О дети Каина! свершили путь века.
Тускнеют в небесах далекие светила
И ночь зловещая колышет саван свой,
Земля в себе навек посевы схоронила
И цепенеет вся, готовясь на покой.
Все боги умерли, замолкли все молитвы,
Надежда в нас теперь померкла навсегда,
Героев больше нет, уж мы не верим в битвы,
И не воскреснут в нас мечты уж никогда.
Над целым миром Смерть свои простерла крылья,
Нам почва дряхлая плодов уж не дает,
И мы, подобно ей, исполнены бессилья,
Животворящий сок в нас больше не течет.
О люди! разглядим в последний миг ужасный
Наш собственный позор и низость наших дел!
Но плохо видим мы. — О, где ты, светоч ясный.
Что некогда в очах у праотцев горел?
Ты утешение давала всем в печали,
Любовь, дитя мечты, чистейший идеал!
Но в сумерках тебя напрасно мы искали,
И ни один из нас тебя не увидал.
Уж слез не знаем мы, в нас кровь давно застыла,
Со смехом мы плюем на яркий факел твой.
О, если ты, Любовь, сходила в мир земной,
То в сердце у людей теперь твоя могила.
В церквах запущенных раскаянья уж нет,
За призраком любви исчезло наслажденье.
Давайте хохотать в безумном исступленьи!
И эхо лишь во тьме нам прозвучит в ответ.
Нет гордости былой, уснувшие народы!
Не блещет уж она вкруг вашего чела:
Она низринула богов, ища свободы,
И после, без борьбы тоскуя, умерла.
Озарены теперь последними огнями,
Собрав испуганный весь наш домашний скот,
Сойдемся у костров унылыми толпами!
И каждый, трепеща, пускай кончины ждет!
Вид золота сердца, как прежде, не волнует,
Сластолюбивые заглохли все мечты,
В тупом бездействии погибель всякий чует
Среди мучительной и грозной темноты.
Нет преступления, не встанет брат на брата
И жажда крови нас уж больше не томит,
Зло, бывшее для всех приманкою когда-то,
Теперь уж никого собою не прельстит.
Но с ним оставили нас мужество и сила,
Что возвышали грех отважною борьбой.
Боязнь грядущего нас всех поработила,
Животный страх царит над вялою душой.
Кто в жизни звал тебя звездою путеводной,
Святая честь, из нас, живущих в эти дни?
Для всех ты сон пустой, забытый и бесплодный,
И нам смешны теперь все правила твои.
Величье славных дел уж ничего не значит,
Давно все громкие забыты имена,
Никто не помнит их, никто по ним не плачет,
О слава! ныне ты людьми погребена.
О солнце! ты всему давало блеск и краски,
Ты разгоняло грусть, живило темный лес;
Но мы не видели твоей горячей ласки,
Сияло тускло ты в наш мертвый век с небес.
Теперь, о женщины! вы смотрите в испуге
На нашу жалкую, постыдную любовь.
В нас нет здоровых сил, печальные подруги,
И юный пыл страстей не согревает кровь.
Погибла ненависть. Одна тоска немая,
Тоска взаимного презрения живет
И, в персях молоко у женщин иссушая,
В пучины мрачные хаоса нас влечет.
А ты, чьей красотой пленялася Аврора,
Дочь света, что цвела в сени своих дубрав,
Под шум их звучного, зеленого убора,
Разлив по воздуху благоуханье трав,
Земля, достигнувши предела рокового,
Подобно черепу немому и без глаз,
Вернися к солнцу ты и, если не погас
Его последний луч, то возродись в нем снова!
Извергни же, Земля, тела своих сынов,
Толкнув свой мертвый шар в усталое светило,
И брось их в пустоту, где Творческая Сила
Не зародит опять блуждающих миров!
Темница
Как стены и столбы готического храма,
Стремитесь к небу вы, о сны души моей!
И вижу все еще я дым от фимиама
На ваших алтарях, о сны минувших дней!
Как в церкви тихие, молитвенные звуки,
О долгая печаль, я слышу голос твой;
Он эхо для меня той жалобы и муки,
Что в сердце уж давно глубоко скрыты мной.
Пророк, томящийся во мраке заточенья,
Не ты ли сам отверг, обидой возмущен,
И веру прежнюю и жертвоприношенья?
Восстань и опрокинь смелей ряды колонн!
Пусть рушатся, тобой скрепленные каменья,
Хотя бы ты погиб под ними, как Самсон!
Свидание
Построен зодчим неизвестным,
Дворец таинственный стоит
И вдаль по всем путям окрестным
Своими окнами гладит.
Согласно правилам преданья,
Повсюду видны у дверей
Пажи в богатом одеяньи,
Встречать готовые гостей.
По залам пышным и нарядным
Владетель замка ходит сам
И на дорогу взглядом жадным
Он смотрит все по временам.
Года сменяются годами
Все той же мерной чередой
И время дряхлыми руками
Клубок разматывает свой.
Гостей он ждет к себе в тревоге
И, несмотря на дождь и снег,
Твердит, что слышит по дороге,
Их голоса и конский бег.
Готово все для пированья,
Вино сверкает в хрусталях,
Томясь тоскою ожиданья,
Он угощает их в мечтах.
А мимо скачут кавалькады
Блестящих рыцарей и дам, —
И, точно все боясь засады,
Не подъезжают к тем местам.
Но слову приглашенных твердо
Он верит и пажам в ответ,
Стыдяся их сомненья, гордо
Все говорит одно лишь: "Нет!
«Нет! Разукрасьте залы снова!
Иллюминуйте все сады!
Вина подайте дорогого.
А также лучшие плоды!
Цветов несите благовонных!
Они придут, мои друзья!
И за здоровье приглашенных
Свой кубок поднимаю я».
Но тщетно он их ожидает
В покоях убранных дворца;
Его никто не посещает,
А стража дремлет у крыльца.
И так идет без перемены
В волшебном замке день за днем,
Меж тем, как время гложет стены
И подрывает их кругом.
Однажды вечером дождливым
Ужасный вихрь поднялся вдруг
И загасил своим порывом
Ночные факелы у слуг.
Шаги по лестницам и залам
Звучат в полночной тишине. —
«Привет пришельцам запоздалым!
Добро пожаловать ко мне!»
— «Как мы, свое исполни слово!»
Ночные гости говорят,
"Смотри, чтоб было все готово!
Пускай нас тотчас угостят!
"Из дальних мы к тебе селений
Спешили, не жалея сил,
И нас дорогой злобный гений
Своим дыханьем умертвил.
"Но слово все-таки сдержали
Мы после смерти наконец;
И вот могилой мы избрали
Гостеприимный твой дворец.
"Так потчуй нас, хозяин дома,
Но скромности от нас не жди!
Нам воздержанье не знакомо, —
Вот каковы друзья твои!
"Пажей дремотою объятых,
Мы умертвили у дверей.
Посмотрим, как в своих палатах
Ты угостишь таких друзей!
"Надежда, Слава, Утешенье,
Любовь, Блаженство и Покой
Звалися мы. «Освобожденье»
Нам был всегда девиз святой.
«Теперь зовемся мы Унынье,
Тоска, Отчаянье. Беда,
Владыкой нашим стало ныне
Несчастье злое навсегда».
Он, трепеща, к столу их просит,
Вампиров угощает сам
И сердце гордое подносит
На растерзанье мертвецам.
В том замке с часу рокового
Кровавый пир еще идет.
Дух человека держит слово
И жизни долг свой отдает.
Скажи нам, сумрачный певец,
Когда крик злобы беспредельной
И бранный шум войны бесцельной
Замолкнут в мире наконец?
Народы все попеременно
Ярмом друг друга тяготят.
Придет ли миг тот вожделенный,
Когда людей во всей вселенной
Любовь и мир соединят?