Николай Дементьев
правитьИзбранные стихотворения
правитьНочные птицы пели в лесу
На тяжёлых косматых ветках.
Горели костры. Роняли росу
Сырые упругие ветры.
На том берегу — гигантский костёр —
Москва потухающая догорала,
И, как оперение, тучи простёр
Восток над землёй, окрашенный в алое.
И, словно качели, качнуло восток,
И выросло солнце, большое, багровое.
Косые лучи легли на песок
И стали взбираться на Воробьёвые.
Вода становилась желтей куполов,
И синяя дымка над городом таяла.
На середине реки под веслом
Ворчала вода, разговаривая.
Рассвет начался хорошо и светло.
Мы вышли с тобою на берег и — замерли.
Мы поняли этот восход, и без слов
С твоими глазами сплетались глаза мои.
Могучая лирика! Ты подошла
Вплотную к обоим, простая, суровая,
И мне ли забыть перелёты весла,
Глаза, голоса и леса Воробьёвые?
1925
Помнишь — блеск весёлых глаз,
Над полями тишина,
Старый шаткий тарантас
И весна, весна, весна?
Чуть дыша, мелел закат.
И огромная черта —
Красной жидкостью река
За края перелита.
Захлебнувшимся мостом
Мы её пересекли.
Помнишь тихий тёмный дом,
Показавшийся вдали?
…А потом рассвет. Пешком
По ромашкам и овсам.
Из шиповников венком
Ты закрыла мне глаза.
У берёзовой черты
Мрак, трава, шиповник, ров,
Земляника и цветы,
Гомон птиц и стон жуков.
О, как сладко я дышал!
Я не думал никогда,
Что бывает хороша
Жизнь не только в городах;
Что в подобной тишине
Под берёзовым шатром
Хорошо тебе и мне
Мерить дни наедине
Земляникою и сном.
1926
Оркестр
Уже кончали четвёртый акт.
Бинокли метались, как молнии. Зорко
Смотрели с галёрки, и музыка в такт
Ласкала актёров, партер и галёрку.
Молчал дирижёр, громыхал монолог,
Дыхание было задержано в лёгких,
Когда из-под сцены змеёю дымок
Прополз к декорациям, тонкий и лёгкий.
Вначале никто не заметил огня,
И до появленья пожарного с лампой
Гремел монолог, инструменты, звеня,
Бросали кусками веселье за рампу.
Но крик брандмайора игру перервал
На смутном обрыве взметённого чувства.
Сполз занавес наполовину, и зал
Напрягся, как прут, надломился и — хрустнул.
Все бросились вон от насиженных мест
На лестницу, к дверям от запаха гари.
Но паника выросла наперерез
Бегущим и мнущим испуганным тварям.
Тогда-то взлетели смычки, и оркестр
По сводам горящего зала ударил.
Про дым и пожар позабыл дирижёр,
И по мановению лёгкого взмаха
Вдруг выросла в невозмутимый мажор
Спокойная ширь оратории Баха.
До давки в дверях докатилась волна,
Легла на полу, успокаивать стала.
И люди очнулись. Так после вина
Вину сознают, ощущают усталость.
На улицу вышли, калош не забыв,
Шатаясь слегка от жары и угара,
А в зале обрушились пол и столбы,
И выходы были объяты пожаром.
Обвалы рождали невиданный треск,
Огонь древесину глотал, как обжора,
А где-то внизу, не обиваясь с мажора,
Заканчивал трудную пьесу оркестр.
1926
Инженер
Март и оттепель. Влажен зюйд-ост.
Повышается ртуть, и обрюзг подоконник.
Хлопья падают с крыш, как галчата из гнёзд,
Как птенцы, услыхавшие шаг посторонних.
Ветер мутные жилы ручьёв перервал,
Вдоль полей и за ними — рыжеют озёра.
И по взбухшей реке ледяной карнавал
Направляется медленно в поле, за город.
В эту хмарь у него занавески темны,
Запах пряных лекарств, порошки и облатки:
Малярия пришла к изголовью жены,
Зашафранила лоб, рот свела в лихорадке.
На холодном, на свежем, несмятом белье
Парафинное тело любимой застыло,
Чёрный рот приоткрыт, и в его полумгле
Еле слышно дыханье, лишённое силы.
Бьют секунды, как пульс. Их удары — года.
Их медлительность — бред. Их жёстокость без меры…
Но сквозь мрак своих мыслей он слышит: «Вода!..»
Затопило плотину… зовут инженера…
Под ногами холодная глина и грязь…
Незастёгнутый френч и застигнутый ветер.
Да… плотина… вода… ледоход… прорвалась…
Он бежит напрямик сквозь кустарник и ветви…
Там, в прорыве плотины, из пены — гора.
И тяжёлые льдины дробятся —
Величавые взорванные крейсера
На последней из всех навигаций.
Там — рабочий район, напряжённый, как нерв.
Услыхавшие клич — белокуры и седы.
Над огромным провалом встаёт инженер,
Начитается бой, и наутро — победа.
Он идёт, отирая обветренный лоб,
И глядит, и не верит, и верить не может:
По лодыжки увязшая в слякоти лошадь
К дому тихо подвозит коричневый гроб.
1926
На Каланчёвке
Направо ночлежка, налево вокзалы.
Но в воздухе улицы длинной
Ты чувствуешь запах восточных базаров
Сквозь жирный дымок газолина?
Здесь Азия пёструю гниль разметала
По улицам и тротуарам,
И чёрное здание Оргаметалла
Для них — горячее удара.
Со смутой войдя в их семью, пригрозя им,
Не другом, не ласковым братом —
Оно утвердилось, как новый хозяин
И неумолимый диктатор.
На всю эту бестолочь, скуку и грохот
Домов не его поколений
Оно загляделось и думает: «Плохо!»
И ждёт коренных изменений.
1928
Ливень
Были втёсаны в небо
лиловые клинья.
В направлении города —
переполох:
Тучи шли
на серебряных щупальцах ливня
По размытому гною
песчаных дорог.
На мгновение
вздрагивали камертоны
Медных молний,
и по небу ширился альт.
Лихорадила ртуть
на плащах-капюшонах,
На зонтах, на пролётках
и била в асфальт.
Рассылая по улицам
хлюпы и клёкот,
Головастый и лапчатый
сплющенный дождь
Бил по лужам,
хрипел в глубине водостоков;
И ручьи замывали
следы от подошв,
Реки ринулись на тротуары,
и нету
Ни проезда, ни выезда —
всё залито.
Буксовали авто:
загорались магнето
И бензинные баки
тонувших авто.
Мы промокли,
а улица слепо шаталась.
Наводнение
в эти пятнадцать минут
Захватило столицу,
и вдруг показалось,
Что уже никогда её
нам не вернут.
Старой бабой
Москва перед нами рыдала
До последнего выдоха ливня,
когда
Отлегло,
потому что спокойно спадала
И, спадая,
урчала и пела вода.
А тогда
в прояснившейся чёткости линий
Мы увидели:
солнце ведя за собой,
Тучи шли
на серебряных щупальцах ливня,
Как пехота,
победой закончивши бой.
1928
Весна в пригороде
В этот пригород входит весна и за дело:
За ночь дождь убирает остатки снегов,
А наутро, как будто протёртое мелом,
Небо вовсе без пятен и без облаков.
Лишь потом появляется пар кудловатый,
Белый, как полуваттная лампочка. Нам
Сразу кажется серой, свалявшейся вата
Между пыльными створками зимних рам.
Радость яркая, как украинская плахта,
С первым бликом рассвета даёт себя знать
Той, совсем необычной манерой кудахтать,
Крякать, лаять, помыкивать, ржать.
Блёклый поезд, запыхавшись, словно астматик,
Мчит по вымокшим шпалам в леса напролом.
Ветер свеж…
И на жирной земле, как в кровати,
Старый пригород греет ребро за ребром.
1929
Велосипед
Спокоен, точен, свинчен, утром
Стоит в углу и ждёт меня
Конь, доведённый до абсурда,
Не конь, верней — чертёж коня.
Дитя детальное природы
Я взял под свой ума ланцет.
Я мясо выжег, выжал воду,
За костью кость разъял скелет.
Прикидывал на все лады,
И так и сяк, не раз, не сто.
И вот оставил только то,
Что непременно для езды.
Ты — вороных арабов брат —
Имеешь белых два ребра.
Бесшумно кружатся на роликах
Конечности между ключиц.
Я заменил галопа проливень
Грибным дождём высоких спиц.
Чтоб легче, чем пыльца, чем ночка,
Чем голос, стлался над торцом,
Комету глазом вдел в лицо,
А в горло — жгучий бич звоночка.
Стоит в углу и ждёт меня,
В седле поскрипывая кожей,
Не конь — эссенция коня.
Мы — вихрь. Дома навстречу — тоже.
1929,
Ленинград
Источник текста: Николай Дементьев. Стихотворения. Государственное издательство художественной литературы, М., 1959.
Оригинал здесь: http://www.poesis.ru/poeti-poezia/dementjev/frm_vers.htm