Избранные поэтические переводы (Позняков)

Избранные поэтические переводы : Фридрих Гельдерлин
автор Николай Иванович Позняков
Опубл.: 1886. Источник: az.lib.ru • На Родине («Вновь наконец я вернулся на милую родину к Рейну…»)
Теодор Кернер
«Долго я стоял перед Мадонной…»
Воспоминание («Как быстро время унеслось…»)
Вильгельм Мюллер
Бреславльский колокол («Жил колокольный мастер…»)
Роберт Рейник
«Однажды, выйдя прогуляться…»)
Анастазиус Грюн
Последний поэт («Ужели вам, бойцы…»)
Эмануил Гейбель
«Вот в чем искусство певца: — воспевать, что давно всем известно…»
Арман Сюлли-Прюдом
Завтра («Как мало дел, а сколько усталости и скуки!..»)
Потомки («Мне жаль тебя, потомок предков славных…»)
К океану («В сравненьи с миром всем, — о, океан безбрежный…»)
Будущим поэтам («Узнаете вы то, грядущие поэты…»)
Анри Казалис
Природа («Природа, чудный сфинкс! Кто мог тебя создать?..»)
Поправка («Чей это вымысел, что вся земля печалью…»)

Николай Иванович Позняков

Избранные поэтические переводы

править
Подборка и вступительная заметка Евгения Витковского

Окончил Петербургскую (4-ю) Ларинскую гимназию в 1879 году. Учился на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета, где с трудом получил диплом в 1890 году. Печатать стихи, прозу и переводы стал еще в 1877 году. Единственный «взрослый» поэтический сборник «В лучшие годы» СПБ 1896, 2-е изд. — 1898; необходимо отметить, что книга эта — почти исключительно «личная антология» поэтических переводов; оригинальные стихи занимают лишь малую часть ее страниц. В библиографиях произведения Н. И. Познякова нередко путают с произведениями Н. С. Познякова (см. соотв. стр. нашего сайта), однако в 1910 году, которым датированы самые ранние стихотворения последнего, — воспитанника поливановской гимназии в Москве. Н. И. Позняков скончался от прогрессивного паралича, осложненного душевной болезнью. Н. И. Позняков известен как крупный библиограф и библиофил, в частности — благодаря экслибрису, который он придумал с целью обезопасить свою богатую библиотеку от расхищения друзьями. Мысль Познякова проста, он изложил её в журнале «Известия книжных магазинов товарищества М. О. Вольф» (1903): главный враг библиотек — друзья хозяина дома, а не профессиональные воры, чтобы гарантировать возврат книг в библиотеку от забывчивых друзей, Позняков нанёс на свои книги экслибрис с надписью: «Эта книга украдена у Н. И. Познякова». После того, как Н. И. Позняков умер, его наследникам надлежало распродать его ценную библиотеку, букинисты же, дорожа репутацией, отказывались брать книги со свирепым экслибрисом. Тогда было решено перештемпелевать книги, что и было сделано. Рядом с прежним экслибрисом появился штамп: «После смерти Н. И. Позднякова продана». Но фамилия Познякова была искажена: через «д»: книги из этой библиотеки встречаются в продаже по сей день. Однако след в литературе Н. И. Позняков оставил прежде всего как поэт-переводчик. Н. И. Познякову принадлежит, насколько удалось установить, первый опубликованный перевод из Фридриха Гельдерлина [Пантеон литературы, 1888, сентябрь, стр. 33; позднее перевод попал в книгу «В лучшие годы» СПБ 1896 и был переиздан в книге: Ф. Гельдерлин. Гиперион., М, ЛП., 1988 — но со ссылкой лишь на книжную публикацию Познякова, имевшую место восемью годами позже журнальной]. В журнале стихотворение предварено следующим текстом: «Гёльдерлин (1770—1843) — выдающийся немецкий лирик. Жизнь его весьма печальна: наклонность к меланхолии перешла у него на 37-м году в тихое помешательство; в таком жалком состоянии он дожил до глубокой старости, найдя себе приют в семье одного плотника». Перевод представляет собой строки 37-84 [с пропуском 43-46 и 75-78 строк] элегии «Скиталец».

Фридрих Гельдерлин

править
(1770—1843)

На Родине

Вновь наконец я вернулся на милую родину к Рейну, —

Вновь, как и прежде, ко мне воздухом веет родным!

Слух и мятежное сердце скитальца ласкают деревья

Шумом радушным своим, шелестом мирным листвы;

Свежестью дышит их зелень, свидетель прекрасной, кипучей

Жизни земной, и меня юностью снова дарит.

Счастлив ты, край мой родной! Не найдется в тебе ни пригорка,

Где бы не рос виноград, где бы не зрели плоды.

Горы с улыбкой свои омывают подножья в потоках,

Их окружает венцом зелень дерев и кустов,

И — как младенцы, играя, сидят на плечах великана —

Скромно стоят на горах хижины, замки людей.

Из лесу тихо выходит на ниву олень беззаботный,

Сокол в лазури парит, ищет добычи себе.

Взглянешь ли вниз, на долину, где резво струится источник, —

Там деревушка стоит: тихо, приветливо там;

Издали еле шумит неустанная мельница только,

Крыльями тихо вертя, глухо скрипя колесом;

Слышится голос веселый косца или пахаря в поле;

В землю вонзая свой плуг, он погоняет волов.

Ласково в воздухе ясном звучит колыбельная песня;

Где-то в высокой траве сына баюкает мать,

Нежно его пригревая лучами горячими солнца.

Вот наконец и пришел к тихому озеру я.

Высится вяз, мой знакомец, на старом дворе зеленея,

И по забору кругом дико растет бузина.

Сразу меня охватило таинственным сумраком сада,

Где так отрадно мои детские годы текли,

Где я когда-то, как белка, влезал на деревья густые,

В сене душистом играл и засыпал под копной.

Родина милая! Верной ты мне остаешься, как прежде:

Вновь ты готова принять в лоно свое беглеца,

Вновь мне радушно кивает из темной листвы твоей персик,

И виноградная гроздь смотрит лукаво в окно;

Солнце твое мне опять так приветливо, ласково светит,

Хочет лучами согреть сердце остывшее мне,

И от усталых, измученных вежд отгоняет дремоту

Блеском веселым своим… Солнце родное мое!

Как наполняло ты некогда детскую грудь мою жизнью,

Так оживи и теперь новою силой меня:

Вновь пред тобой головою седеющей я преклоняюсь!

Видишь ли — здесь я опять! Солнце родное, я — твой!

Теодор Кернер

править
(1791—1813)
*  *  *

Долго я стоял перед Мадонной

Кротостью очей ея прикован: —

Новые миры перед собою

Я узрел, смущенно очарован…

Горе тем, — я помышлял, — кто Бога

Позабыл и веру в жизнь утратил,

Кто навек с надеждами простился,

Кто огонь души навек растратил."

И пока, благоговенья полный,

Полный и восторга и печали,

Я стоял, мне чудилось, — Пречистой

Деве песнь торжественно слагали

Ангелов, служителей небесных,

Херувимов, серафимов хоры.

И тогда сказал я в умиленьи,

Обратив к лазури вышней взоры:

Благо тем, чьи лик святой Мадонны

Хоть на миг единый узрят вежды:

Навсегда сердца они откроют

Для любви, для веры и надежды.

Воспоминание

Как быстро время унеслось

Дорогою бесповоротной!..

И вот о дали мимолетной

Воспоминание вдруг зажглось…

Как сон, как трепетная греза,

Как облачко на небесах,

Оно явилось мне впотьмах, —

И чувствую: забыта проза

Житейская, и ярко вновь

В груди, давно осиротелой,

Измученной, окаменелой,

Святая вспыхнула любовь.

О, если б мне теперь свобода!

О, если б не был связан я!

Глядит твой образ на меня

Из золотых лучей восхода,

Из глубины небес ночных,

Из волн потока голубых…

Все здесь тебя напоминает:

Свею свежестью весна

Твои мне ласки навевает,

Даль, как твой светлый взор ясна,

И даже эхо повторяет

Твое мне имя… про тебя

Мне тихо шепчет вся природа…

О, если б только мне свобода!

О, если б не был связан я!

Вильгельм Мюллер

править
(1794—1827)

Бреславльский колокол

Жил колокольный мастер

В Бреславле долгий век,

Исправен был и честен —

Но горя не избег.

Колоколов он отлил

Тьму в мастерской своей

Серебряных и медных

Для башен и церквей.

И так был чист и ясен

Колоколов тех звон,

Что верой и любовью

Звучал для сердца он.

Но нет во всем Бреславле

Удачнее того,

Который в день невзгоды

В беду поверг его:

Тот колокол — всем прежним

Колоколам венец!

Своим он звоном много

Смягчил людских сердец.

И как могло случиться,

Что тот, кто отливал

Его, в виду народа

С позором тяжким пал!..

Веселая работа

Ключом кипит с утра,

Но час настал обеда —

И мастер со двора

Пошел, а подмастерью

Остаться приказал

И, уходя, шутливо

Он мальчику сказал:

— «Нет, надо подкрепиться

Мне чарочкой своей:

Тогда пойдет работа

Живей и веселей.

Боюсь, чего бы только

Ты тут ее досмотрел…

Гляди, не трогай крана —

Не то прибью, пострел!»

И вот остался мальчик

Колокола стеречь.

Пред ним шумит-клокочет,

Огнем пылая, печь, —

К себе как будто манит…

И хочется ему

Рукой коснуться крана!

Вот пальцы он к нему

Прижал — ну, будь, что будет! —

И… кран уже открыт…

И видит, видит мальчик,

Струею медь бежит.

Внезапно охватили

Его испуг и страх, —

И к мастеру, рыдая,

Бежит он впопыхах.

Он знает, как хозяин

Работой дорожит;

Его угроз и гнева,

Боясь, он весь дрожит.

Ему про свой проступок

Он хочет рассказать,

Припасть к его коленам,

Обнять их, лобызать.

Но только что он начал

Рассказ свой перед ним,

Как тот воспрянул с воплем

Отчаянным, глухим, —

За острый нож схватилась

Могучая рука,

И им он, в гневе диком,

Сразил ученика…

И, кинув труп, в плавильню

Он кинулся бежать,

Чтоб там струю металла,

Немедля удержать.

И что же? В изумленьи

Он видит пред собой,

Что колокол готовый

Стоит средь мастерской.

Ни пузырей, ни пятен,

Ни ямок нет на нем,

И медь его игриво

Блестит живым огнем.

Но своего творенья

Не видит ученик:

Навеки головою

Он юною поник…

Тут только понял мастер

Ужасную беду,

И сам о преступленьи

Своем донес суду.

Хоть был всему Бреславлю

И мил и дорог он,

Но кровью кровь смывалась —

Таков был там закон.

Он это знал. Спасенья

Его унылый взор

Не ждал, когда раздался

Последний приговор.

Когда ж день смертной казни

Печальный наступил,

Преступнику обычный

Вопрос предложен был, —

Какой его последний,

Излюбленный завет?

И вот, с улыбкой горькой,

Промолвил он в ответ:

— «Одной мольбою только

Я потревожу вас: —

Пусть колокол проклятый

Пробьет в мой смертный час.

Уж если я с любовью

Над ним похлопотал,

Мне надо же услышать,

Что труд мой не пропал…»

И вот, когда на площадь

Казнить его вели,

Торжественно раздался

Протяжный звон вдали.

Преступник содрогнулся

При чудном звуке том:

Ведь колокол был отлит

Его учеником!..

Подернулся слезою

Его унылый взор:

Он в звуке том услышал

Самих небес укор…

Соединял, казалось,

Протяжный этот звон —

И дикий вопль убийцы,

И жертвы слабый стон…

Когда ж преступник плаху

Увидел пред собой,

Мгновенно примирился

С суровою судьбой.

С покорностью глубокой

Взглянув на палача,

Он голову подставил

Под острие меча…

И с той поры Бреславлю

Тот колокол вещал

О тех, кто за злодейство

На плахе жизнь кончал.

На башне Магдалины

Доныне он висит

И в мягком, грустном звоне

О днях былых гласит…

Роберт Рейник

править
(1805—1852)
*  *  *

Однажды, выйдя прогуляться,

Я был немало удивлен:

Охотник вдоль опушки ехал,

Близ озера катался он.

В лесу оленей было много,

Но не спешил он в них стрелять:

Насвистывал он тихо песню…

Как это надо понимать?

Иду немножко дальше, — вижу:

От берега невдалеке.

Плывет рыбачка молодая

По озеру на челноке.

По глади вод играют рыбки;

Но, не заботясь их поймать,

Рыбачка песню напевает…

Как это надо понимать?

Иду назад — вновь удивленье:

Рыбачка где?.. и где ездок?..

На воле лошадь травку щиплет

И пуст у берега челнок.

Уж поздно. Вечер. Звезды. Месяц.

Безмолвных вод недвижна гладь…

И где-то слышен тихий шепот…

Как это надо понимать?

Анастазиус Грюн

править
(1806—1876)

Последний поэт

— «Ужели вам, бойцы,

Наградный мал венец?

Когда вы песням вашим

Положите конец?

Не истощили разве

Вы изобилья рог?

Цветы не все сорвали?

Не высох ваш поток?..»

— «Пока в лазури солнце

игрой своих лучей

Дает отраду взору

Восторженных очей;

Пока ночной порою

Глядит луна с небес;

Пока своей прохладой

Живет тенистый лес;

Пока из черной тучи

Гремит на небе гром,

Ввергая в содроганье

И степь, и лес, и дом;

Пока ночами всходит

На темный неба свод

Звезд ясных и веселых

Безмолвный хоровод;

Пока благоуханье

Струит земной эфир;

Пока в груди таится

Любви и братства мир;

Пока роса игриво

Сверкает на лозах;

Пока искрятся слезы

На дружских глазах;

Пока способно сердце

Бороться и страдать;

Пока способны очи

И плакать, и рыдать;

Пока находят люди

От бед земных покой,

Глаза навек сжимая,

Под гробовой доской: —

Дотоле будет Муза

Над всей землей вещать

И в тайны дивных песен

Избранных посвящать.

Настанет миг: — дождавшись

Скончанья наших дней,

Падет певец последний

Последним из людей.

Теперь же дланью мощной

Создатель держит твердь —

И в песнях прославляют

Поэты жизнь и смерть.

Когда ж цветок гигантский

В божественных руках,

Отживши дни расцвета,

Рассыплется во прах, —

В те дни (коль вам охота)

Спросите-ка певца,

Старинную он песню

Допел ли до конца?..»

Эмануил Гейбель

(1815—1884)

*  *  *

Вот в чем искусство певца: — воспевать, что давно всем известно,

Но что в твореньях его приняло образ иной,

Или же так выражать его сердцу присущие чувства,

Чтобы в них каждый из нас душу свою узнавал.

Альфред Де Мюссе

править
(1810—1857)

К Виктору Гюго

(сонет)

Как долго нам весь ми любить необходимо,

Пока узнаем мы, что должно быть любимо: —

Конфекты ль, плеск морей, картежь, лазурь небес,

Вино иль женщины, пустыня или лес?..

Ногами попирать цветок, едва расцветший,

Рыдать отчаянно в прощании с весной

Должны мы все, пока не кончим путь земной,

К бессильной старости нас медленно приведший.

Из благ, которыми дарит нас щедро свет,

Милее блага нам, чем друг давнишний, нет:

Что нужды до того, что с ним бывали ссоры?

Но случай свел — опять улыбка на устах,

Забыт недавний гнев, забыты все укоры,

И блещут искорки слез искренних в глазах.

Сонет

Все мною предано забвенью:

И жизнь, и силы, и друзья,

И гордость та, которой я

Вверял восторги вдохновенья.

Когда блеснул мне правды свет,

Я с ним надеялся сдружиться;

Но и в него уж веры нет,

Лишь я успел и озариться…

И все же вечно блещет он,

И тот, кто им не озарен,

Бесследно пут земной проходит.

Кому же этот свет блеснул, —

Нет, тот для мира не уснул:

В слезах отраду тот находит…

Арман Сюлли-Прюдом

править
(1839—1907)

Завтра

Как мало дел, а сколько усталости и скуки!

Как весь наш день наполнен бесплодной суетой!

Она нас гонит, давит до боли и до муки —

Всецело поглотила, окутала собой.

Ты завтра этих бедных всех навестить изволь-ка…

Ты завтра эту книжку всю потрудись прочесть…

Ты завтра с прошлой жизнью изволь-ка счеты свесть…

Да, завтра непременно!.. Но не сегодня только…

И всякий так на завтра обет себе дает.

О, рой неумолимый мизерных забот,

Которые в салонах, как черви, копошатся!

Из-за тебя и книжке, и горьким беднякам

До той поры нас, верно, придется дожидаться,

Покамест сила воли дана не будет нам!

Потомки

Мне жаль тебя, потомок предков славных:

Их светом ты так ярко озарен,

Что от лучей победных их имен

Твоих лучей, по блеску с ними равных,

Не отличить тому, кто ослеплен

Сиянием великого светила,

Кого оно собою обольстило,

Кто светом тем как бы обворожен.

Но счастлив ты, потомок одинокий

В безвестности затерянных людей,

Когда из тьмы забвения глубокой

Их имя вдруг блеснет средь наших дней,

Когда их род навеки ты прославишь

И, как звезду, его блистать заставишь.

К океану

В сравненьи с миром всем, — о, океан безбрежный, —

И с бесконечностью его что значишь ты?

Безмерен ты для глаз людских, но от мечты

Людской не скрыть тебе всех тайн волны мятежной.

Ты, как весь род земной, — игралище судьбы, —

Изменчив, как и он. Пусть люди умирают,

А ты живешь: но ведь и звезды угасают…

Не жди: ты с вечностью не выдержишь борьбы.

Как войско к крепости идет в порыве смелом,

Так рвешься на скалу ты, грозный океан.

Но пены саваном ее не скроешь белым:

Для карликов одних ты только великан.

Ах, понял я, тоской и страхом обуян:

Велик и мощен мир во всем своем лишь целом!

Будущим поэтам

Узнаете вы то, грядущие поэты,

Что чуждо было нам, певцам былых годин:

На цель конечную, причину всех причин,

Прольете вы поток торжественного света —

И уясните их пророческим стихом,

Когда останутся от наших песнопений

Обрывки некогда восторженных творений,

А мы, забытые, давно уже сгнием.

Но помните тогда: — средь мрака и печали,

В мучительной тиши таинственных ночей

Мы песнопения свои для тех слагали,

Кто нес тяжелый крест сомнений и скорбей!

Пускай минуют вас, певцы грядущих дней,

Те замыслы, что нас когда-то вдохновляли!

Анри Казалис

править
(1840—1909)

Природа

Природа, чудный сфинкс! Кто мог тебя создать?

И кровожадность вся твоя, ответь, откуда?

Считает жертвами людей твоя причуда:

Ты тварей создаешь, чтоб их же пожирать.

Что стоны для тебя и слез людских поток?

Всегда спокойная, идешь ты величаво

Надменной поступью, презрев и суд и право,

С улыбкой на устах и с кровию у ног.

Поправка

Чей это вымысел, что вся земля печалью

Была охвачена, когда скончался Он?

Земля, прикрытая небесною эмалью,

Прияла в вече тот спокойный, сладкий сон;

А в ночь питомицы разврата одиноко

По улицам глухим бродили, как всегда,

И с сих позорных уст словам любви высокой

К прохожему неслись без страсти и стыда.