В. В. Розанов
правитьИзбегнутая ошибка
правитьВ газетах прошло известие, что отлучение целого ряда писателей, предложенное на миссионерском съезде в Казани, — не состоялось. Именно оно не нашло сочувствия среди иерархов Св. Синода… Нельзя этому не порадоваться с самых разных сторон. Как известно, писатели большею частью живут «славой»: кормятся славой, обожают славу, хватают — откуда бы она ни шла и какова бы ни была — славу. В этом отношении ожидаемое «отлучение», конечно не доставив никакой горечи почти всем писателям, намеченным епископом Гермогеном, — скушано было бы ими, как самое сладкое бланманже: Европа загудела бы, сто газет в России целый месяц кричали бы в каждом нумере в защиту «отлученных жертв», и Анатолий Каменский, которого, кроме его издателя Вольфа, никому не приходило на ум считать великим, шепнул бы себе ночью в подушку: «А, ведь, в самом деле, пожалуй я и великий человек, раз тысячелетняя церковь сочла мои сочинения опасными для себя»… Во всяком случае, гонорар за романы и повести все «отлученные» авторы повысили бы, и редакции охотно дали бы высший гонорар.
Церковь и скромно, и гордо, и умно не создала к этому обстановки. Не дала «возрадоваться бесу»…
Вообще «отлучать от церкви» людей, которые никогда ни прямой, ни косвенной связи с церковью не имели, ни положительно, ни отрицательно к ней не относились и просто «не ходили в церковь», «не знали церкви», «не думали о церкви», — странно. Таковы беллетристы-эротики, Каменский, Арцыбашев, Л. Андреев. «Что им Гекуба»… «Отлучение», обычай «отлучений» возник и имел смысл тогда, когда церковь была тесною и определенною общиною, всегда — местною общиною; когда она «верующих в себя» исчисляла и знала это число; когда верующих не было «тьма»; когда отлучавшие и отлучаемые знали друг друга «в лицо». Ария, Нестория, Евтихия вся церковь знала; лично и подробно, всею массою, знала их мнения; и мнения эти волновали массу, приводили в смущение массу. В этих случаях и решительно во всех исторических случаях «отлучения» оно было «разрывом с человеком связи», каковая связь была раньше; отогнанием от себя вероучителя; и потому было актом позорящим, ощутимым, болезнетворным. Но какой же «вероучитель» Каменский или Арцыбашев? Что значит «отлучить от церкви» Леонида Андреева, который живет в Куоккала? Жил в Куоккала и останется жить в Куоккала. Прежде поутру пил чай и потом поутру будет пить такой же чай. Ничего! Просто и решительно — ничего! Для чего же церковь трудится «для ничего»?
Она этого не сделала.
«Отлучить» можно того, кому это больно… Но тут представляется другой ряд вопросов: как же того, кому это «больно», можно отлучить? Самою болью он и показует, что есть живой член церкви, имеет с нею какое-то, хотя бы и неправильное, болезнетворное, «кровообращение» общее… «Отлучение» его от церкви не может не быть фиктивно и нереально. Заболеет он, — и вот пошел в церковь: что же у всех церквей во всей России поставить сторожей в дверях, чтобы «не пускать такого». Да сторожа и не могут знать его в лицо. Вот он приедет к Троице-Сергию: неужели его там не впустят в собор? Подойдет к раке преподобного Сергия…
Как же св. Сергий? С детства учили мы: «Сердца сокрушенного Бог не уничижит»… Кажется, что в словах этих — сердце всей религии. Итак, если «отлученный» пришел с какой-нибудь болезнью, с какой-нибудь мукой души, с сознанием разных грехов своих, слабостей, увлечений, не сочинительских, а человеческих, и пришел «просто», не думая ни «да», ни «нет» о своих сочинениях в эту минуту, — как же в эту минуту святитель Руси, объемлющий всю ее мыслью и сердцем от монгольского ига до «теперь», отнесется к этой русской душе, пришедшей к его гробу? Опять вспоминаются слова псалма: «Сердца сокрушенного Бог не уничижит». Очевидно, для св. Сергия он будет просто «русский скорбящий человек, после монгольского ига сущий»: и даже св. Сергий не различит, в каком веке он живет: ибо для него поистине открылась «мгла веков», в которой наше «теперь» тонет и даже совсем не видно…
Нет, отлучить такого невозможно. Отлучение вообще возможно только в отношении «гордой личности», вроде Л. Андреева. Но таковую отлучать не стоит, по приведенным мотивам (слава)… А простого русского человека никак нельзя отлучить, потому что сам он никак не уйдет от церкви, а раз он не уходит от нее — у нее по самому существу религии (слова псалма) нет возможности его отогнать. «Очень просто» со всеми русскими он знает, что постоянно был «грешен», «дурен», «заблуждался» и прочее, и прочее; а «в каких именно мыслях заблуждался» — и сам не знает, по безбрежности вообще человеческой мысли, по ее колеблемости, по множеству переливов ее, по ее, наконец, бесконечности. «Чего не хочу думать — это-то именно и думается»; «отталкиваю от себя темы, а темы обступили меня»…
Что тут может сказать церковь? Только вспомнить слово, с которого началась ее история: «Что хочу — того не делаю, а чего не хочу — то постоянно делаю». Если такой пламенный и порывистый человек, наконец, такой волевой человек, как ап. Павел, сказал это с сокрушением о себе, то как вообще-то управляться с собою человеку?
Как песчинка на земле, как звездочка в Тверди Небесной — несется он: куда — не знает сам, никогда не знает. Стихии объемлют его. Ветры, буря.
Мгла объемлет. Кто несет его?.. Чья-то «рука»… Ведь в этом «вера в Провидение»? Бог многое совершает в истории не только прямым путем, но и косвенным; и, например, чтобы горячо засветилась какая-нибудь истина, Он перед нею «в предтечу» воздвигает «великое заблуждение». Все — по Гегелю: тезис — антитезис. Был велик св. Афанасий: но чтобы он «был» и «утвердил Символ веры» — нужно было предварительно явиться Арию и всей арианской смуте. Нет Ария — нет Афанасия Великого. Избрала ли бы такое «среднее» церковь, чтобы не было и Ария, и Афанасия Великого? Так поступая, легко прийти к мысли, чтобы «вообще ничего не было». Но Бог не так судит: Он не боится бурь, потому что Он бури держит в руках. И бури были, будут. Но все победит свет.
Впервые опубликовано: Новое время. 1910. 13 октября. № 12424.