Игра судьбы.
правитьСобраніе сочиненій Шиллера въ переводѣ русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ III. С.-Пб., 1901
Алоизій фонъ Г**, сынъ богатаго бюргера, состоявшаго на *** службѣ, былъ щедро одаренъ природнымъ умомъ и способностями, которыя рано развились подъ вліяніемъ полученнаго имъ прекраснаго образованія. Онъ былъ еще совсѣмъ молодъ, но владѣлъ уже серьезными познаніями, когда поступилъ въ военную службу къ своему государю, который скоро обратилъ вниманіе на несомнѣнныя достоинства юноши, подававшаго большія надежды. Г*# былъ полонъ юношескаго пыла, какъ и его государь. Г** былъ энергиченъ и предпріимчивъ, какъ и государь, который любилъ и цѣнилъ такіе характеры. Неистощимое остроуміе и богатый запасъ познаній придавали живость и обаяніе обхожденію Г** съ людьми: въ какомъ бы кружкѣ онъ ни появлялся, онъ умѣлъ всѣхъ расшевелить своею неизмѣнною, ровною веселостью и все подчинить своей обаятельной жизнерадостности. Государь же тонко цѣнилъ Достоинства, которыми и самъ обладалъ въ высокой степени. Все, что ни дѣлалъ Г*::, даже самыя забавы его были отмѣчены величіемъ. Никакія препятствія не устрашали его и никакія ошибки и неудачи не могли поколебать его твердости. Всѣ эти качества возвышались еще необыкновенно привлекательной наружностью. Онъ казался олицетвореніемъ цвѣтущаго здоровья и геркулесовской силы съ лицомъ, одухотвореннымъ выразительной игрой подвижного ума. Взглядъ, походка, все существо его были исполнены величія, смягчаемаго благородной скромностью. Государь былъ очарованъ душой и умомъ своего товарища, а плѣнительная внѣшность послѣдняго дѣйствовала на его чувственность. Между молодыми людьми одного возраста и съ такимъ соотвѣтствіемъ въ характерахъ и наклонностяхъ скоро установились отношенія, въ которыхъ была и крѣпость дружбы, и пылъ страстной любви.
Г** быстро пошелъ въ гору, переходя отъ повышенія къ повышенію; но эти внѣшніе знаки монаршаго благоволенія далеко не выражали еще всего, чѣмъ въ дѣйствительности молодой человѣкъ былъ для государя. Съ изумительной быстротой подвигалась блестящая карьера юноши подъ покровительствомъ его пламеннаго друга и обожателя. Двадцати двухъ лѣтъ Г** достигъ уже такого высокаго положенія, какимъ наиболѣе заслуженные и преуспѣвшіе обыкновенно заканчивали свое служебное поприще. Но дѣятельный умъ его не могъ праздно покоиться въ утѣхахъ тщеславія, ни удовлетворяться внѣшнимъ блескомъ достигнутаго имъ высокаго положенія. Онъ чувствовалъ въ себѣ достаточно мужества и силъ для того, чтобъ серьезно отдаться возложеннымъ на него обязанностямъ.
И пока государь беззаботно предавался удовольствіямъ, молодой фаворитъ рылся въ актахъ и бумагахъ, посвящая все свое время труднымъ дѣламъ правленія, съ которыми онъ освоился въ такой степени, что ни одно значительное дѣло не проходило уже иначе, какъ черезъ его руки. Изъ товарища забавъ своего повелителя онъ сдѣлался его первымъ совѣтникомъ и министромъ и даже подчинилъ его себѣ. Скоро не стало другого пути къ государю, какъ черезъ него. Отъ него зависѣли всѣ назначенія, и всѣ награды получались изъ его рукъ.
Г** былъ слишкомъ молодъ и слишкомъ быстро достигъ власти для того, чтобъ не злоупотреблять ею и сохранить чувство мѣры. Когда онъ увидѣлъ себя на такой высотѣ, честолюбивая голова его закружилась, и, достигнувъ крайней цѣли своихъ стремленій, онъ утратилъ прежнюю скромность.
Почтительная угодливость, съ которой приступали къ нему первые сановники страны, всѣ, стоящіе и по рожденію, и по положенію, и по состоянію гораздо выше его, — угодливость, съ которой обращались къ нему, юношѣ, даже почтенные старики, — опьяняла его высокомѣріе, а неограниченная власть, которой онъ пользовался, скоро обнаружила въ немъ несомнѣнную жесткость, которая и раньше была въ его природѣ и которую онъ сохранилъ среди всѣхъ превратностей судьбы. Не было достаточно трудной или невозможной услуги, о которой не могли бы просить его лица, пользующіяся его благосклонностью; зато врагамъ его приходилось трепетать. Если съ одной стороны онъ оказывалъ безмѣрныя благодѣянія, то съ другой не зналъ предѣловъ и въ удовлетвореніи своей мести. Онъ пользовался своимъ высокимъ положеніемъ не столько для личнаго обогащенія, какъ для того, чтобы возвышать и устраивать другихъ людей, которые естественно должны были зависѣть отъ творца своего благосостоянія и благоговѣть передъ нимъ. Но не справедливость, а произволъ и прихоть руководили при этомъ его выборомъ. Своимъ высокомѣрнымъ и властолюбивымъ нравомъ онъ оттолкнулъ отъ себя сердца даже наиболѣе обязанныхъ ему людей: и въ то же время въ лицѣ своихъ соперниковъ и тайныхъ завистниковъ онъ нажилъ себѣ непримиримыхъ враговъ.
Въ числѣ людей, ревниво и завистливо слѣдившихъ за каждымъ его шагомъ и въ тишинѣ подготовлявшихъ орудія для его низверженія, былъ одинъ графъ изъ Пьемонта, Іосифъ Мартиненго, приближенный государя. Г** самъ поставилъ его на это мѣсто, считая Мартиненго безвредной и преданной ему креатурой. Онъ предоставилъ итальянцу занять ту роль въ развлеченіяхъ государя, которою самъ онъ давно тяготился и которую охотно промѣнялъ на занятія государственными дѣлами. Г** смотрѣлъ на этого человѣка, какъ на свою креатуру, которую, еслибъ ему только вздумалось, онъ всегда могъ вернуть къ его прежнему ничтожеству, и онъ считалъ его связаннымъ страхомъ и благодарностью. Такимъ образомъ, онъ впалъ въ ту же ошибку, которую сдѣлалъ Ришелье, представивъ для забавъ Людовику XIII молодого Le Grand. Но онъ не съумѣлъ исправить этой ошибки съ умомъ Ришелье, тѣмъ болѣе, что ему пришлось имѣть дѣло съ болѣе хитрымъ противникомъ, чѣмъ тотъ, котораго надо было одолѣть французскому министру.
Не кичась своимъ успѣхомъ, не давая почувствовать своему благодѣтелю, что онъ болѣе не нуждается въ немъ, Мартиненго, напротивъ, всѣми силами старался подчеркивать свою зависимость отъ Г** и съ притворной угодливостью льнулъ къ виновнику своего возвышенія. Но въ то же время онъ не пропускалъ случаевъ какъ можно больше бывать съ государемъ и, пользуясь своимъ положеніемъ, старался сдѣлаться ему нужнымъ и необходимымъ. Въ короткое время онъ прекрасно изучилъ нравъ своего властелина, отыскалъ всѣ ходы къ его довѣрію и незамѣтно вкрался въ его расположеніе. Онъ не останавливался и передъ низостями для достиженія своей цѣли и прибѣгалъ къ такимъ средствамъ, которыхъ не допускала благородная гордость министра и природная возвышенность его души.
Хитрый итальянецъ хорошо зналъ, что нигдѣ человѣку такъ не нуженъ руководитель и пособникъ, какъ на пути порока, и что ничто не приводитъ къ такой близости и откровенности, какъ совмѣстное укрываніе какихъ-нибудь тайныхъ слабостей. Онъ пробудилъ въ государѣ дурныя страсти, которыя еще дремали въ немъ, и самъ явился его сообщникомъ и наперсникомъ. Распутства, въ которыя онъ вовлекъ его, не терпѣли повѣренныхъ и свидѣтелей и такимъ образомъ онъ незамѣтно пріучилъ государя къ откровеннымъ изліяніямъ, при которыхъ невозможно было присутствіе третьяго лица. На развращенности и испорченности своего покровителя ему удалось наконецъ воздвигнуть свой постыдный планъ личнаго возвышенія, а тайна, которой онъ окружалъ ихъ близость, сдѣлала то, что онъ всецѣло овладѣлъ сердцемъ государя раньше, чѣмъ Г** могло придти въ голову, что кто нибудь оспариваетъ у него это сердце.
Странно, что такая важная перемѣна ускользнула отъ его вниманія; но Г** былъ слишкомъ увѣренъ въ себѣ и не допускалъ мысли о томъ, чтобъ такое ничтожество, какъ Мартиненго, могло соперничать съ нимъ; послѣдній же хорошо владѣлъ собой, былъ всегда на-сторожѣ и остерегался какой нибудь необдуманной неловкостью вывести своего противника изъ его гордаго спокойствія.
То, что погубило уже тысячи другихъ, послуживъ имъ преткновеніемъ на скользкой почвѣ монаршаго благоволенія, то же привело къ паденію и Г** — слишкомъ большая увѣренность въ себѣ и своемъ значеніи.
Таинственныя отношенія государя и Мартиненго не тревожили его. Онъ охотно уступалъ ничтожному временщику успѣхи, которые презиралъ въ душѣ и которые никогда не были цѣлью его стремленій. Онъ лично цѣнилъ въ дружбѣ государя только то, что она одна могла проложить ему путь къ высшей власти. И достигнувъ желанной высоты, онъ легкомысленно далъ упасть за собою той лѣстницѣ, по которой онъ поднялся.
Мартиненго не былъ человѣкомъ, способнымъ удовольствоваться подчиненной ролью. Съ каждымъ шагомъ, который подвигалъ его въ милостяхъ монарха, стремленія его становились смѣлѣе, и честолюбіе его домогалось болѣе осязательнаго удовлетворенія. Притворная роль подобострастія, которую онъ продолжалъ играть относительно своего благодѣтеля, становилась ему все болѣе и болѣе тягостной, по мѣрѣ того, какъ вмѣстѣ съ его возвышеніемъ росло и его высокомѣріе. Несмотря на очевидный успѣхъ итальянца, Г** не измѣнилъ къ лучшему своего обращенія съ нимъ. Напротивъ, онъ часто видимо старался унизить его и цѣлительнымъ напоминаніемъ о его происхожденіи умѣрить его зарождающуюся гордость. Но итальянецъ усталъ терпѣть такое обращеніе и составилъ серьезный планъ дѣйствій, чтобы сразу покончить съ ненавистнымъ соперникомъ.
Подъ непроницаемой завѣсой притворства лелѣялъ онъ въ душѣ этотъ планъ. Выступить открыто противъ Г** было еще рано. Хотя пора страстной любви къ нему государя и миновала, все же онъ полюбилъ его въ ранней молодости, и привязанность эта пустила въ душѣ его глубокіе корни, которые нелегко было сразу вырвать. Малѣйшее обстоятельство могло возродить эту привязанность съ прежней силой. Мартиненго понималъ это и разсчиталъ вѣрно, что ударъ, который онъ нанесетъ, долженъ быть смертельнымъ ударомъ. Если Г** утратилъ сколько нибудь въ любви государя, онъ столько же пріобрѣлъ въ его уваженіи. Чѣмъ болѣе государь удалялся отъ дѣлъ правленія, тѣмъ труднѣе было ему обойтись безъ человѣка, который такъ добросовѣстно, съ такой вѣрностью и преданностью трудился въ его интересахъ. Если раньше онъ былъ дорогъ ему, какъ другъ, теперь онъ былъ необходимъ ему, какъ министръ.
Въ чемъ заключалось средство, придуманное итальянцемъ для достиженія своей цѣли, осталось тайной нѣсколькихъ лицъ, тайной тѣхъ, кто нанесъ ударъ, и того, на кого онъ палъ. Говорятъ, будто-бы Мартиненго представилъ государю подлинникъ тайной и весьма подозрительной переписки съ сосѣднимъ дворомъ. Существовала-ли дѣйствительно подобная переписка или, она была подложной, на этотъ счетъ мнѣнія расходятся. Какъ-бы то ни было, итальянецъ осуществилъ свой замыселъ въ ужасающихъ размѣрахъ. Г** явился въ глазахъ монарха неблагодарнымъ чернымъ измѣнникомъ, и преступленіе его казалось до такой степени внѣ сомнѣній, что безъ дальнѣйшихъ разслѣдованій рѣшено было расправиться съ нимъ сейчасъ же. Но всѣ переговоры объ этомъ дѣлѣ велись въ глубочайшей тайнѣ между государемъ и Мартиненго, такъ что Г** издали и не подозрѣвалъ грозы, которая собиралась надъ его головою. И онъ оставался совершенно спокойнымъ до того самаго мгновенья, когда внезапно изъ предмета всеобщаго поклоненія и зависти онъ сдѣлался предметомъ состраданія.
Въ этотъ роковой день Г1** по обыкновенію отправился на разводъ. Въ теченіе немногихъ лѣтъ онъ поднялся съ чина поручика до полковника; но, конечно, и этотъ послѣдній чинъ былъ слишкомъ скромнымъ для той министерской должности, которую онъ исполнялъ въ дѣйствительности и которая возвышала его надъ первыми сановниками страны.
Разводъ былъ обычнымъ мѣстомъ, гдѣ гордость его находила полное удовлетвореніе въ выраженіяхъ всеобщей покорности и преданности. Въ теченіе короткаго часа онъ упивался здѣсь собственнымъ величіемъ и блескомъ, ради которыхъ всѣ остальные часы дня онъ несъ свои тяжелые труды.
Высшіе чины приближались къ нему съ почтительной робостью; люди же, не вполнѣ увѣренные въ его благосклонности, трепетали.
Самъ государь, когда ему случалось присутствовать здѣсь, могъ замѣтить, что къ нему относятся почти съ пренебреженіемъ, когда онъ является рядомъ со своимъ великимъ визиремъ. Дѣйствительно, было столько же опасно не угодить послѣднему, сколько безполезно заручиться одобреніемъ перваго. И случилось, что именно это мѣсто, гдѣ Г** принималъ чуть не божескія почести, и было избрано для его униженія.
Беззаботно вступилъ онъ въ хорошо знакомый кругъ, гдѣ всѣ были такъ же далеки отъ подозрѣнія о томъ, что произойдетъ, какъ и онъ самъ. Передъ нимъ, какъ и всегда, почтительно разступились, ожидая его приказаній.
Вслѣдъ за нимъ явился Мартиненго въ сопровожденіи нѣсколькихъ адъютантовъ, не прежній вкрадчивый, низкопоклонный, льстиво улыбающійся царедворецъ, а дерзкій, грубо спѣсивый, какъ лакей, сдѣлавшійся бариномъ. Дерзкими, увѣренными шагами идетъ онъ навстрѣчу Г**, становится передъ нимъ, не обнажая головы, и именемъ государя требуетъ у него оружіе. Молча, съ изумленными взглядами, вручаютъ ему; шпагу. Онъ вонзаетъ ее въ землю, наступивъ на нее ногой, ломаетъ ее пополамъ и бросаетъ обломки къ ногамъ Г**. Это служитъ сигналомъ, по которому оба адъютанта бросаются на него. Одинъ поспѣшно срѣзаетъ его ордена, другой срываетъ аксельбанты, обшлага мундира, ленту и султанъ съ каски. И за все время этой странной операціи, совершаемой съ невѣроятной быстротой, не слышно ни звука, ни дыханія въ толпѣ, состоящей болѣе, чѣмъ изъ пятисотъ человѣкъ. Съ поблѣднѣвшими лицами, съ бьющимися сердцами, въ смертельномъ оцѣпенѣніи, стоитъ пораженная толпа вокругъ того, который въ минуту этого страннаго переряживанья — и смѣшное и страшное зрѣлище! — испытываетъ то ощущенье, подобное которому испытываетъ только приговоренный къ смерти на мѣстѣ казни.
Тысяча другихъ людей свалилась бы на его мѣстѣ отъ такого неожиданнаго потрясенія; но его здоровые нервы и сильная душа выдержали ужасъ его положенія и дали ему испить чашу до дна.
Сорвавъ съ него знаки отличія, его ведутъ передъ рядами безчисленныхъ зрителей въ конецъ площади, гдѣ ждетъ его закрытая карета. Нѣмымъ кивкомъ ему приказываютъ сѣсть въ экипажъ. Отрядъ гусаръ конвоируетъ его.
Между тѣмъ слухъ о происшедшемъ облетаетъ столицу. Вездѣ открываютъ окна, улицы наполняются любопытными, которые съ криками слѣдуютъ за поѣздомъ и повторяютъ его имя, сопровождая его злорадными и насмѣшливыми восклицаніями или еще болѣе обидными соболѣзнованіями. Наконецъ, онъ видитъ себя за городомъ, но тутъ ожидаетъ его новая тревога. Карета сворачиваетъ съ большой дороги въ пустынную, безлюдную улицу, ведущую къ лобному мѣсту, куда и везутъ его по ясно выраженному приказу государя. Ему даютъ испытать здѣсь всѣ ужасныя муки ожиданія смерти; затѣмъ карета снова поворачиваетъ и выѣзжаетъ на большую дорогу. Семь мучительныхъ часовъ провелъ онъ еще въ этой душной каретѣ, подъ палящимъ зноемъ, безъ питья и пищи, не слыша слова. Наконецъ, въ часъ заката, карета привозитъ его къ мѣсту назначенія и останавливается у крѣпости.
Его выносятъ изъ кареты на рукахъ безъ памяти, въ состояніи среднемъ между жизнью и смертью. Даже его богатырская природа не вынесла двѣнадцати часовъ мучительной, неутоленной жажды и отсутствія пищи. Когда къ нему возвращается сознаніе, онъ сидитъ въ темномъ подземельѣ.
Открывъ глаза къ этой новой жизни, онъ видитъ передъ собой мрачную стѣну каземата, слабо освѣщенную блѣднымъ лучомъ луны, прокравшимся сквозь узкую щель на высотѣ девятнадцати саженъ. Подлѣ него стоитъ кружка воды и лежитъ черствый хлѣбъ; тутъ же охапка соломы для его ложа. И онъ остается въ такомъ положеніи до слѣдующаго полудня, когда въ серединѣ башни открывается ставень, показываются двѣ руки и спускаютъ ему внизъ висячую корзину съ той же пищей, какую онъ нашелъ наканунѣ.
Въ первый разъ съ момента ужасной катастрофы вырвались у него наконецъ вопросы: почему попалъ онъ сюда? въ чемъ его вина?
Но никто не отвѣтилъ ему сверху; руки исчезли и ставень закрылся.
И такъ не видя человѣческаго лица, не слыша человѣческаго голоса, не находя объясненій своему заключенію, томясь мучительными сомнѣніями относительно своего прошлаго и будущаго, не согрѣтый ни однимъ теплымъ лучомъ солнца, не освѣженный дыханіемъ чистаго воздуха, покинутый людскимъ состраданіемъ и лишенный всякой помощи, отсчитываетъ онъ въ заточеніи четыреста девяносто страшныхъ дней; онъ отсчитываетъ ихъ по тѣмъ скуднымъ коркамъ хлѣба, которыя ежедневно, съ унылымъ однообразіемъ, спускаютъ ему внизъ.
Мѣра его несчастія довершается открытіемъ, которое онъ сдѣлалъ еще въ первые дни своего заключенія. Онъ узнаетъ эту ужасную яму. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, побуждаемый низкой жаждой мести, онъ самъ приказалъ приготовить ее для одного заслуженнаго офицера, навлекшаго на себя его неудовольствіе. Съ изобрѣтательностью жестокости указывалъ онъ способы къ тому, чтобъ сдѣлать пребываніе въ казематѣ какъ можно ужаснѣе.
Не очень давно онъ самъ пріѣзжалъ сюда, чтобъ взглянуть на работу и поторопить съ ея окончаніемъ. Надо прибавить, что офицеръ, котораго онъ намѣревался засадить сюда, почтенный старый полковникъ, получилъ теперь должность только что умершаго коменданта этой крѣпости, и такимъ образомъ вмѣсто того, чтобъ сдѣлаться жертвой мщенія Г**, онъ сдѣлался властелиномъ его судьбы.
Это отнимало и послѣднее утѣшеніе у заключеннаго, который не могъ ни ждать состраданія, ни жаловаться на несправедливость судьбы, какъ бы жестока она ни была къ нему. Къ его тяжелымъ физическимъ ощущеніямъ присоединилось еще жгучее чувство презрѣнія къ самому себѣ и страданіе, очень горькое для гордаго сердца, которое причиняло ему сознаніе своей зависимости отъ великодушія врага, которому самъ онъ въ свое время не оказалъ великодушія.
Впрочемъ, этотъ честный человѣкъ былъ слишкомъ благороденъ для того, чтобъ мстить за себя. Строгости, предписанныя данной ему инструкціей, тяготили его доброе сердце; но, какъ старый солдатъ, привыкшій слѣпо исполнять букву приказа, онъ ничѣмъ не йогъ помочь несчастному и только жалѣлъ его.
Болѣе дѣятельная помощь для Г** явилась въ лицѣ духовника крѣпости. Тронутый тяжкимъ положеніемъ узника, о которомъ до него дошли темные несвязные Слухи, священникъ сейчасъ же рѣшилъ сдѣлать все возможное для облегченія его участи. Этотъ достойный пастырь, имя котораго я неохотно утаиваю, думалъ, что его пастырскій долгъ велитъ ему оказать состраданіе несчастному, которому неоткуда больше было ожидать помощи.
Такъ какъ комендантъ не могъ разрѣшить ему доступа къ заключенному, то священникъ самъ отправился въ столицу для личнаго ходатайства передъ государемъ. Онъ поклонился послѣднему въ землю и умолялъ его сжалиться надъ страдальцемъ, лишеннымъ даже утѣшенія христіанской религіи, котораго не должно лишать и совершившихъ самыя чудовищныя преступленія. Лишенный этого утѣшенія, онъ томился безнадежно и безпомощно и могъ быть близокъ къ отчаянію. Спокойно, съ безстрашіемъ и съ достоинствомъ, которое всегда дается сознаніемъ выполненнаго долга, священникъ убѣждалъ государя разрѣшить ему свободный доступъ къ узнику, котораго онъ считалъ духовнымъ сыномъ и за душу котораго онъ долженъ былъ дать отвѣтъ передъ небомъ. Доброе, правое дѣло, за которое стоялъ священникъ, придавало ему краснорѣчія; гнѣвъ же государя давно уже былъ охлажденъ временемъ и онъ разрѣшилъ священнику обрадовать узника утѣшеніемъ религіи.
Первымъ человѣческимъ лицомъ, которое увидѣлъ злополучный Г** послѣ шестнадцати мѣсяцевъ одиночества, было лицо его избавителя.
Одинъ только другъ былъ у него на свѣтѣ и этому другу онъ былъ обязанъ своей пыткой. За время своего благополучія онъ не пріобрѣлъ другихъ друзей. Неожиданное посѣщеніе священника показалось ему появленіемъ ангела. Я не описываю его ощущеній; скажу только, что съ этого дня слезы его полились легко и свободно; онъ видѣлъ, что есть еще человѣческое существо, которое его оплакиваетъ.
Священникъ ужаснулся, войдя въ казематъ. Онъ искалъ глазами человѣка, а на встрѣчу ему изъ угла, болѣе похожаго на нору дикаго звѣря, чѣмъ на человѣческое жилье, выползло отвратительное страшилище. Страшный, блѣдный остовъ, напоминающій мертвеца, съ лицомъ, съ котораго сошли всѣ краски жизни и на которомъ скорбь и отчаяніе прорыли глубокія борозды. Борода и ногти несчастнаго, давно запущенные, непомѣрно выросли; платье полуистлѣло на немъ отъ давняго употребленія; и такъ какъ помѣщеніе его совсѣмъ не чистили, то невыносимый смрадъ заражалъ вокругъ него воздухъ. Въ такомъ видѣ предсталъ священнику этотъ бывшій баловень счастья; и все это выдержало его желѣзное здоровье!
Пораженный тѣмъ, что онъ увидѣлъ, священникъ сейчасъ же поспѣшилъ къ губернатору, желая оказать узнику и вторую услугу, безъ которой первая ничего не стоила. Губернаторъ отговорился тѣмъ, что онъ связанъ данными ему предписаніями; тогда священникъ великодушно рѣшился предпринять вторую поѣздку въ столицу и еще разъ обратиться къ милосердію монарха. Онъ объяснилъ послѣднему, что не можетъ, не роняя святости Таинствъ, совершать какіе-бы то ни было христіанскіе обряды надъ томящимся въ заточеніи существомъ, пока тому не дадутъ возможности вернуть себѣ утраченное имъ подобіе человѣка. И на это послѣдовало разрѣшеніе. И съ этого дня началась новая жизнь для узника.
Много лѣтъ еще провелъ Г** въ этой крѣпости; но положеніе его стало легче съ тѣхъ поръ, какъ пришелъ конецъ краткому владычеству новаго временщика и мѣсто его стало переходить къ другимъ людямъ, болѣе человѣчнымъ и не ищущимъ удовлетворенія своей мести. Наконецъ, послѣ десятилѣтняго заключенія пришелъ день свободы. Г** выпустили безъ законнаго разслѣдованія, безъ формальнаго признанія его невинности. Онъ получилъ освобожденіе, какъ даръ высочайшей милости и сейчасъ же ему было предложено навсегда покинуть страну.
Здѣсь обрываются тѣ свѣдѣнія, которыя мнѣ удалось собрать относительно этой исторіи, и я вижу себя вынужденнымъ перенестись черезъ промежутокъ въ двадцать лѣтъ. За это время Г** началъ въ чужой странѣ новую карьеру въ военной службѣ, которая въ концѣ концовъ привела его къ тому же блестящему положенію, съ котораго онъ былъ низвергнутъ у себя въ отечествѣ. Но время, этотъ истинный другъ всѣхъ несчастныхъ, медленно, но неизбѣжно возстановляющій справедливость, взяло на себя разсудить и это дѣло.
Годы страстей и увлеченій государя миновали, и по мѣрѣ того, какъ бѣлѣли его кудри, онъ мало-по-малу научался давать должную цѣну людямъ. Прежде, чѣмъ умереть, ему захотѣлось свидѣться съ другомъ своей юности. Чтобъ смягчить старику всѣ прежде нанесенныя ему оскорбленія, онъ ласково пригласилъ его вернуться на родину, къ которой давно уже втайнѣ стремилось сердце Г**. Трогательна была ихъ встрѣча. Г** нашелъ такой теплый любезный пріемъ, точно они вчера разстались. Государь устремилъ задумчивый взглядъ на это лицо, когда то такое близкое и сдѣлавшееся теперь такимъ чуждымъ ему; казалось, онъ пересчитывалъ глубокія морщины, которыя самъ онъ наложилъ. Жадно вглядываясь и припоминая, искалъ онъ любимыя черты юноши въ лицѣ этого старика. Но того, чего онъ искалъ, уже не было. Отъ дружеской бесѣды ихъ вѣяло холодомъ и принужденіемъ. Страхъ и стыдъ навсегда разъединили эти два сердца. Видъ человѣка, который напоминалъ государю о его опрометчивой жестокости, не могъ быть пріятенъ ему, а Г** не въ силахъ былъ любить по-прежнему виновника своихъ страданій.
Тѣмъ не менѣе, успокоенный и утѣшенный, онъ оглядывался на свое прошлое, какъ на тяжелый миновавшій сонъ.
Вскорѣ Г** возвращены были всѣ его прежніе чины и отличія. Государь, преодолѣвая внутреннюю непріязнь, старался блистательно вознаградить его за прошлое. Но могъ ли онъ вернуть ему сердце, изувѣченное долговременнымъ лишеніемъ всѣхъ радостей жизни? Могъ-ли онъ вернуть ему годы надеждъ? Могъ-ли онъ придумать для старика такое счастье, которое хотя-бы въ слабой степени вознаградило его за все, что было отнято у него въ прошломъ?…
Еще девятнадцать лѣтъ прожилъ Г**, утѣшаясь свѣтлымъ закатомъ своей жизни. Ни удары судьбы, ни годы не могли сокрушить его живучести, ни сломить его бодрости. И семидесяти лѣтъ онъ все еще гнался за призракомъ того счастья, которое было его удѣломъ, когда ему было двадцать лѣтъ.
Онъ умеръ, исполняя должность начальника крѣпости, въ которой содержались государственные преступники. Казалось, можно-бы ожидать, что онъ будетъ относиться къ послѣднимъ съ тѣмъ человѣколюбіемъ, цѣну которому онъ извѣдалъ собственнымъ опытомъ. Однако онъ былъ жестокъ къ нимъ и порывъ гнѣва противъ одного изъ этихъ несчастныхъ вызвалъ его смерть на восьмидесятомъ году.
Этотъ разсказъ — первый опытъ Шиллера въ повѣствовательномъ родѣ, напечатанный въ журналѣ "Нѣмецкій Меркурій въ 1789 г. — въ самомъ дѣлѣ представляетъ собою «отрывокъ изъ правдивой исторіи», какъ гласитъ его подзаголовокъ. Истинные герои разсказа полковникъ Филиппъ Фридрихъ фонъ Ригеръ (у Шиллера Алоязій фонъ Г**) и графъ Самуилъ Фридрихъ де-Монмартэнъ (въ разсказѣ Іосифъ Мартиненго); государь, у котораго они служили — герцогъ вюртембергскій Карлъ Евгеній, прежній повелитель Шиллера, въ первую половину своего правленія нуждавшійся въ такихъ креатурахъ, чтобы понирать законы своей страны. Подробный и точный разсказъ историка о страшной катастрофѣ въ жизни Ригера показываетъ, что внесъ поэтическій вымыселъ въ правду жизни. «Его соперникъ — разсказываетъ Пфафъ („Geschichte des Wurtenibergs“, 1839 г.) — съумѣлъ воскресятъ старое подозрѣніе о сношеніяхъ Ригера съ братьями герцога, и письмо къ принцу Фридриху, гдѣ весьма живо изображена была всеобщая радость, съ которой всѣ встрѣтили появленіе пруссаковъ, дошедшихъ до Франконіи, и гдѣ самому герцогу досталось порядкомъ, завершило паденіе Ригера.
Было ли это письмо подлинное или — что весьма вѣроятнѣе — подложное, оно оказало свое дѣйствіе. Герцогъ пришелъ въ бѣшеный uyѣвъ и рѣшилъ строго наказать неблагодарнаго предателя. Беззаботно явился Ригеръ 28 ноября 1762 г. по обыкновенію на парадъ и приблизился къ герцогу. Тогда послѣдній, до сихъ поръ стоявшій къ нему спиной, вдругъ повернулся и сорвалъ съ него знакъ военнаго ордепа; Монмартэнъ, отобравъ у него шпагу, сломалъ ее и бросилъ осколки ему подъ ноги; два адъютанта сорвали ленту съ его шляпы. аксельбанты и погоны. Пораженный, безмолвно стоялъ Ригеръ предъ толпой. Въ запертой каретѣ, подъ сильнымъ прикрытіемъ, несчастнаго отвезли въ крѣпость Асбергь, потомъ въ Гогентвиль. Здѣсь полумертвый, былъ брошенъ въ подземную темницу, гдѣ онъ, не видя человѣческаго лица, не добившись ни малѣйшаго улучшенія своей участи, промучился во тьмѣ четыре года. Лишь въ 1766 г., по заступничеству земскихъ чиновъ, онъ былъ освобожденъ, но долженъ былъ тотчасъ-же выѣхать, и поступилъ на службу къ принцу Людви гу Евгенію; лишь черезъ десять лѣтъ онъ получилъ разрѣшеніе возвратиться на родину. Прежнихъ милостей герцога Карла онъ уже не могъ добиться, но все же былъ вскорѣ произведенъ въ чинъ генерала и назначенъ начальникомъ крѣпости Асбергъ, впалъ въ ханжество и умеръ здѣсь (15 мая 1782 г.) отъ удара».
Русскіе переводы.
1. Игра судьбы. Отрывокъ истинной исторіи. Переводъ H. М. Карамзина. (Перев. Карамзина, т. VI).
2. Игра судьбы. (Безъ указанія имени переводчика). Въ Гербелевскомъ изд. сочин. Шиллера.
3. Переводъ В. Микуличъ. Исполненъ для настоящаго изданія
Объясненія къ рисункамъ.
править361. Молча, съ изумленными взглядами, вручаютъ ему шпагу (стр. 336).
332. Спускаютъ ему внизъ висячую корзину съ пищей (стр. 338)