Ивановъ. Политическая роль французскаго театра въ связи съ философіей XVIII вѣка. Москва. 1895, стр. XXII и 740.
Въ ученой литературѣ попадаются сочиненія, которымъ суждено имѣть не одно научное значеніе, удовлетворять потребностямъ не одного тѣснаго круга спеціалистовъ, но воздѣйствовать на широкую публику, имѣть воспитательное значеніе. Такія явленія рѣдки: для нихъ требуется совпаденіе нѣсколькихъ счастливыхъ условій. Важнѣе всего, конечно, выборъ предмета: нужно, чтобъ вопросъ, которому посвящается ученый трудъ, имѣлъ общечеловѣческое значеніе и совпадалъ съ умственнымъ настроеніемъ современнаго общества. Но столь же необходимы значительное развитіе и талантъ со стороны автора: безъ перваго немыслима правильная постановка обширнаго вопроса, безъ второго невозможна — прямая и тѣсная связь между книгой и читателемъ.
Встрѣча съ подобнымъ сочиненіемъ, особенно въ нашей, все еще скудной, ученой литературѣ, истинный праздникъ. Намъ пріятно заявить, что мы испытали подобное чувство, познакомившись съ трудомъ, названіе котораго стоитъ въ заголовкѣ настоящаго отзыва.
Это обстоятельство заинтересовываетъ тѣмъ болѣе, что авторъ, насколько намъ извѣстно, впервые выступаетъ съ серьезною работой. Въ ней обнаруживается такая основательная школа, такое трудолюбіе, такая добросовѣстная разработка источниковъ, по мѣстнымъ библіотекамъ и архивамъ, что мы вправѣ предполагать въ авторѣ хорошій запасъ научныхъ свѣдѣній. Для насъ еще дороже другая сторона разсматриваемаго сочиненія. Въ немъ столько энергіи, истекающей изъ любви къ дѣлу и изъ горячаго убѣжденія, что отъ автора должно ожидать вскорѣ новыхъ, столь же свѣжихъ книгъ. Недостатки книги г. Иванова болѣе внѣшняго характера; въ сочиненіи другого свойства можно бы даже пройти ихъ молчаніемъ, но въ данномъ случаѣ къ нимъ нужно относиться строже. Они даже связаны, отчасти, съ самымъ симпатичнымъ качествомъ автора — съ его горячностью и искренностью: Г. Ивановъ, конечно, долженъ усиленно выдвигать новую сторону дѣла, добытую имъ съ такимъ трудомъ: иначе не проведешь въ жизнь никакой новой мысли. Но лучше, если увлечете дѣломъ не выражается въ явной односторонности. Большая заслуга выставить забытую роль театра въ исторіи просвѣщенія; но иное дѣло — видѣть театръ всюду, забывая иногда, въ свою очередь, или умаляя роль другихъ культурныхъ и общественныхъ силъ. Хорошая вещь историческія параллели, и мы ничего не имѣемъ, по существу, противъ неноваго сравненія энциклопедистовъ съ стоиками; но такія слишкомъ смѣлыя сопоставленія, какъ на стр. 53, между Руссо и Сенекой, не лишены опасности.
Выборъ автора весьма счастливъ. Такой предметъ, какъ эпоха просвѣщенія, съ какой бы стороны ни взять его, всегда будетъ имѣть общеобразовательное значеніе.
Г. Ивановъ задается научною цѣлью, идетъ къ ней обычнымъ научнымъ путемъ, изучаетъ явленіе со всѣхъ сторонъ, пользуясь массой матеріала изъ всѣхъ партій, и приходитъ къ выводу, что просвѣщеніе было дѣломъ «мыслящей знати» (noblesse pensante). Оно стало истиннымъ воздухомъ Франціи, несмотря на тысячи препятствій. Нужно поставить въ заслугу нашему автору, что онъ съ очевидностью доказалъ, какъ просвѣщеніе постепенно стало достояніемъ и всѣхъ провинцій, и всѣхъ классовъ общества, до «хижинъ» сельскихъ захолустьевъ: особенно важны страницы (178—183), посвященныя провинціи.
Роль театра — спеціальная задача автора. Онъ сначала ясно и генетически опредѣляетъ новый родъ литературы — мѣщанскую, чувствительную драму, прямо связанную съ философіей. При этомъ указано общественное вліяніе театра въ ту пору, а также обрисована публика, господство знаменитаго «партера». Здѣсь много новаго и любопытнаго относительно борьбы на сценѣ между новымъ міровоззрѣніемъ и пережитками классицизма и феодализма (см. отдѣлы книги: театръ, драма, публика, театральная цензура, актеры, сатира). Прекрасно также оттѣнена косность, рутинность высшихъ сферъ, при всемъ ихъ внѣшнемъ увлеченіи философіей.
Вторая, меньшая, половина книги г. Иванова посвящена философскому содержанію драматической литературы временъ просвѣщенія. Оно тщательно распланировано по основнымъ вопросамъ. Сначала указывается, какъ здѣсь отражалась реформа omcw, основанная на главной силѣ драмы — на чувствѣ, значеніе котораго, какъ общественной и преобразовательной силы, оцѣнено раньше (235—243). Реформа общества также исходила изъ чувства. Тутъ дѣло началось съ увлеченья «добродѣтелью» (vertu). Г. Ивановъ высоко ставитъ эту сторону театра временъ просвѣщенія. Онъ говоритъ: «Все, что было (потомъ) у романтиковъ гуманнаго и прогрессивнаго, мы находимъ въ нашей драмѣ. Чистыхъ художниковъ и досужихъ краснобаевъ здѣсь нѣтъ: они отживаютъ свой вѣкъ вмѣстѣ съ античными героями сцены и тунеядными комедіянтами салона». Этотъ отдѣлъ книги кончается вѣрною оцѣнкой Бомарше, въ трудахъ котораго «драма, по собственной иниціативѣ, подвела итоги своей просвѣтительной дѣятельности».
Сущность книги г. Иванова видна въ заключительныхъ одушевленныхъ словахъ, которыя даютъ понятіе и о слогѣ автора. Вотъ они: «Въ эпоху привилегій и предразсудковъ, узаконеннаго безправія личности, господства моды и лицемѣрнаго формализма у лучшихъ людей родилась страстная жажда обновленія, — и драма явилась любимымъ, общепризнаннымъ дѣтищемъ этой страсти. Раньше, чѣмъ философская мысль двинулась на просвѣтительную борьбу во всеоружіи разума и логики, драма уже воплощала новаго человѣка въ художественныхъ образахъ. Онъ — одновременно проповѣдникъ и герой — вносилъ въ старое общество представленія о свободномъ чувствѣ, о человѣческомъ достоинствѣ, о личной независимости… Съ теченімъ времени драматическій герой сталъ философомъ, и чувствительный паѳосъ слилъ съ критическимъ анализомъ. Драма достигла высшаго литературнаго и идейнаго развитія. Она упразднила искусственное и экзотическое — все, чѣмъ жило старое искусство. Она стала во главѣ всѣхъ новыхъ жизненныхъ направленій въ творчествѣ. Ея преклоненіе предъ естественностью и будничной дѣйствительностью открыло путь реалистамъ, ея культъ идеи предвосхитилъ благородные принципы романтиковъ, ея мужественныя гражданскія стремленія стали источникомъ демократической струи въ искусствѣ… Писатели XVIII-го вѣка провозгласили величайшій принципъ новой литературы: поэтъ долженъ быть учителемъ и трибуномъ, и всѣ таланты писателя ничто, если они безполезны для общественнаго прогресса. Просвѣтители умѣли найти и общественную школу, и народную площадь…»