ИВАНГОЕ
ИЛИ
ВОЗВРАЩЕНІЕ
ИЗЪ
КРЕСТОВЫХЪ ПОХОДОВЪ.
править
1826.
правитьсъ тѣмъ, чтобы по напечатаніи, до выпуска изъ Типографіи, представлены были въ С. Петербургскій Цензурный Комитетъ семь экземпляровъ сей книги, для препровожденія куда слѣдуетъ, на основаніи узаконеній. С. Петербургъ, 16 Марта 1825.
Глава I.
правитьТеперь намъ слѣдуетъ обратить вниманіе на Исаака Іоркскаго. Онъ ѣхалъ на полученномъ отъ Локслея мулѣ къ командорству Темплестовскому, въ сопровожденіи данныхъ ему двухъ стрѣлковъ, и надѣялся прежде наступленія ночи доѣхать до онаго. Проѣхавъ лѣсъ, онъ отпустилъ своихъ проводниковъ; далъ каждому изъ нихъ по серебреной монетѣ, и, понуждая своего мула, поспѣшала, впередъ, сколько дозволяла его слабость. Не доѣзжая миль пяти до Темплестова, силы его совершенно оставили, и тѣлесныя страданія, увеличиваемыя душевнымъ безпокойствомъ, принудили его остановиться въ небольшомъ городкѣ, въ которомъ жилъ знакомый ему Раввинъ, извѣстный познаніями своими въ леченіи болѣзней. Наѳанъ-Бенъ-Израиль не отказалъ больному соотечественнику въ гостепріимствѣ. Онъ уговорилъ Исаака успокоиться и употребилъ нужныя средства для прекращенія начинавшейся уже въ немъ горячки, произведенной страхомъ, изнуреніемъ и огорченіемъ.
Исаакъ на другой день почувствовалъ себя лучше, всталъ и хотѣлъ продолжать свое путешествіе; но Наѳанъ говорилъ ему, какъ другъ и какъ медикъ, что это можетъ ему стоить жизни.
«Мнѣ необходимо нужно нынѣ быть въ Темплестовѣ; — отвѣчалъ Исаакъ — дѣло идетъ о томъ, что мнѣ дороже жизни.»
«Въ Темплестовѣ? — повторилъ Наѳанъ, съ удивленіемъ и пощупавъ у него пульсъ — Въ немъ нѣтъ жара, а кажется онъ бредитъ!»
«Почему же мнѣ не возможно быть въ Темплестовѣ? — сказалъ Исаакъ — Я знаю, что живущіе тамъ презираютъ Іудеевѣ и даже гнушаются ими; но тебѣ извѣстно, что торговыя дѣла не рѣдко заставляютъ насъ посѣщать командорства Рыцарей Храма и Рыцарей Іоанна Іерусалимскаго.»
«Все это справедливо, по развѣ ты не знаешь, что Лука Бомануаръ, начальникъ ихъ Ордена, ихъ Великій Магистръ, какъ они его называютъ, теперь самъ въ Темплестовѣ?»
«Нѣтъ, я этаго не зналъ. Послѣднія письма изъ Парижа увѣдомляли меня, что онъ еще тамъ хлопочетъ о полученіи отъ Короля Филиппа вспомоществованія противъ Саладина.»
«Онъ пріѣхалъ въ Англію неожиданно, для отмщенія и наказанія. Раздраженный поведеніемъ Рыцарей своего Ордена, не соблюдающихъ своихъ обѣтовъ, онъ устрашилъ Рыцарей, находящихся въ Темплестовѣ, своимъ пріѣздомъ. Слыхалъ ты о немъ?»
«Какъ не слыхать. Онъ, говорятъ, человѣкъ жестокій, готовый все предать огню и мечу за малѣйшее отступленіе отъ правилъ ихъ Ордена, пылающій ненавистію къ Магометанамъ и преслѣдующій насъ, Іудеевъ.»
«Онъ таковъ и есть. Прочіе Рыцари Храма дозволяютъ себѣ увлекаться пріятностями удовольствія, соблазняются золотомъ; но Лука Бомануаръ совсѣмъ иныхъ свойствъ: онъ непріятель всѣхъ чувственныхъ удовольствіи, презираетъ богатство, желаетъ мученическаго вѣнца и болѣе всѣхъ вооружается на поколѣніе Іуды, полагая истребленіе Іудеянина также, какъ и Магометанина, пріятною жертвою для Неба. Онъ разсѣялъ неслыханныя клеветы о нашихъ лекарствахъ и называетъ ихъ изобрѣтенными сатаною.»
«Совсѣмъ тѣмъ, хотя бы Темплестовъ превратился для меня въ огненную печь, мнѣ должно тамъ быть.»
Исаакъ объяснилъ Наѳану причину своего путешествія. Раввинъ выслушалъ его со вниманіемъ, и изъявилъ участіе въ его горести, разодравъ, по обычаю ихъ поколѣнія, свое платье и воскликнувъ: «Бѣдная дѣвица! бѣдная дѣвица!»
«Теперь, ты видишь, — сказалъ Исаакъ — что мнѣ надобно поспѣшить; присутствіе же начальника Ордена можетъ еще помочь мнѣ въ полученіи обратно моей дочери.»
«Итакъ ступай, но будь остороженъ. Я желаю тебѣ успѣха и совѣтую избѣгать свиданія съ Боману аромъ, потому что онъ почитаетъ величайшимъ для себя удовольствіемъ изъявлять, при всякомъ случаѣ, свою ненависть къ нашему поколѣнію. Ежели бы тебѣ удалось переговоришь наединѣ съ Бріаномъ, то, можетъ быть, онъ и возвратилъ бы тебѣ Ревекку, тѣмъ болѣе, что между братьями этаго командорства нѣтъ большаго дружества. Я надѣюсь, что тебѣ ее отдадутъ, и ты съ нею возвратись ко мнѣ, какъ къ отцу своему, и разскажи о томъ, что произойдетъ.» Исаакъ отправился и скоро доѣхалъ до Темплестова, находившагося посреди прекрасной равнины и хорошо укрѣпленнаго сообразно обстоятельствамъ того времени. Два воина, въ черной одеждѣ, стояли на часахъ у подъемнаго моста и были вооружены алебардами; другіе два, въ такомъ же погребальномъ нарядѣ, находились на стѣнѣ и казались болѣе привидѣніями, нежели воинами: этотъ нарядъ присвоенъ былъ низшимъ офицерамъ Ордена съ того времени, какъ ложные братья, нарядившись въ бѣлую одежду Рыцарей Храма, посрамили Орденъ своимъ поведеніемъ въ горахъ Палестинскихъ. Иногда Рыцарь, въ длинной бѣлой одеждѣ, проходилъ чрезъ дворъ съ поникшею главою и сложенными крестообразно на груди руками. Встрѣчаясь съ другимъ Рыцаремъ, онъ кланялся въ молчаніи съ важнымъ видомъ, потому что по правиламъ Ордена, безъ нужды не дозволялось нарушать молчанія. Однимъ еловомъ, непоколебимая монастырская строгость Ордена Храмовыхъ Рыцарей воцарилась въ этомъ командорствѣ, подъ неослабнымъ надзоромъ Луки Бомануара, вмѣсто бывшаго тамъ разврата.
Исаакъ пріостановился у воротъ и размышлялъ о средствахъ обратить на себя вниманіе, потому что настоящее положеніе жителей командорства не менѣе было для него опасно, какъ и безпорядки, въ которыхъ они утопали прежде, и что въ настоящемъ случаѣ вѣра его также могла быть причиною непріятныхъ для него послѣдствій, какъ прежде богатство.
Въ это время Лука Бомануаръ прохаживался въ небольшомъ саду, находившемся въ наружномъ укрѣпленіи замка и разговаривалъ откровенно съ Рыцаремъ своего Ордена, возвратившимся изъ Палестины.
Великій Магистръ былъ уже старъ, имѣлъ длинную сѣдую бороду и такія же густыя брови, отѣнявшія глаза, которыхъ время не ослабило еще огня. Онъ былъ непобѣдимый Рыцарь, черты лица его изображали рѣшительность неустрашимаго человѣка и непоколебимость преслѣдователя иновѣрцевъ, соединенныя впрочемъ съ нѣкоторымъ благородствомъ, не смотря на изнуреніе, произведенное постною жизнію; что, безъ сомнѣнія, было послѣдствіемъ его почтеннаго званія, поставлявшаго его въ сношеніи съ владѣтелями и коронованными особами, и привычки неограниченно повелѣвать надъ подчиненными ему, по постановленіямъ Ордена, храбрыми и знатнаго происхожденія Рыцарями. Походка его была гордая и величественная, и годы не сгорбили еще его стана. Онъ былъ одетъ въ епанчу изъ бѣлой шерстяной матеріи, сшитую вточности по правиламъ и украшенную, на правомъ плечѣ, осмиконечнымъ крестомъ изъ краснаго сукна, которая не была подложена ни горностаевымъ и никакимъ драгоцѣннымъ мѣхомъ. Подъ оною, по старости своихъ лѣтъ, онъ имѣлъ другое платье на овчинномъ мѣху, употребленіе котораго дозволялось правилами Ордена, воспрещавшими употребленіе дорогихъ мѣховъ, составлявшихъ въ томъ вѣкѣ главнѣйшій предметъ роскоши. Онъ держалъ въ рукахъ абакусъ, или повелительный жезлъ, съ которымъ изображены многіе Рыцари Храма, и на верхнемъ концѣ котораго дѣлался плоскій шарикъ съ крестомъ ихъ Ордена, находящимся въ кругу. Рыцарь, бывшій съ Великимъ Магистромъ въ саду, имѣлъ на себѣ такую же одежду; но почтительный его видъ доказывалъ, что онъ былъ равенъ Бомануару только однимъ нарядомъ; онъ имѣлъ званіе Командора, и, прохаживаясь съ своимъ начальникомъ, шелъ нѣсколько позади его.
"Конрадъ! — сказалъ ему Великій Магистръ — любезный сотрудникъ мой и сослуживецъ! Одному тебѣ могу я ввѣрить свои огорченія, на одну твою вѣрность могу положиться. По возвращеніи моемъ сюда, неоднократно уже желалъ я спать сномъ праведныхъ. Исключая гробницъ братьевъ нашихъ, находящихся подъ огромными сводами соборной нашей церкви, во всей Англіи глаза мои не встрѣчали предмета, на которомъ бы могли остановиться съ удовольствіемъ. «Храбрый Робертъ Россъ! достойный Вильгельмъ Марешаль! — воскликнулъ я мысленно, смотря на изображенія этихъ неустрашимыхъ воиновъ Креста, изсѣченныя на камняхъ, покрывающихъ ихъ остатки — Откройте ваши гробницы и сдѣлайте участникомъ вкушаемаго вами покоя брата вашего, изнемогающаго и готоваго лучше сразиться со сто тысячами невѣрныхъ, нежели быть свидѣтелемъ упадка нашего Святаго Ордена.»
«Это совершенная истина, — отвѣчалъ Конрадъ Монтфишетъ — что поведеніе нашихъ братьевъ здѣсь еще хуже, нежели въ самой Франціи.»
«Это отъ того, что они здѣсь еще богатѣе. — отвѣчалъ Великій Магистръ — Прости мнѣ, любезный братъ, ежели я иногда хвалю себя. Ты знаешь мой образъ жизни, я всегда подаю собою примѣръ повиновенія нашимъ правиламъ, сражаюсь съ воплощенными злыми духами, поражаю ихъ, гдѣ ни встрѣчаю, какъ человѣкъ твердый въ законѣ, и какъ истинный Рыцарь; по клянусь усердіемъ моимъ, истощившимъ всю сущность моей жизни, что исключая тебя и очень немногихъ изъ нашихъ братьевъ, я не нахожу никого достойнымъ этаго священнаго названія. Что повелѣваютъ наши постановленія и какъ они сохраняются нашими братьями? Рыцари Храма не должны украшать себя никакимъ свѣтскимъ нарядомъ, не должны носишь ни перьевъ на шлемахъ, ни золотыхъ шпоръ; а между тѣмъ, кто наряжается богатѣе убогихъ воиновъ Храма? Имъ воспрещается ловить однѣхъ птицъ другими, травить оленей, трубишь въ рогъ, стрѣлять краснаго звѣря изъ лука и изъ арбалета; а кто теперь имѣетъ лучшихъ, нежели они, соколовъ? Кто съ большею запальчивостію преслѣдуетъ въ лѣсахъ оленей? Кто имѣетъ болѣе опыта и искусства въ охотѣ? Имъ не дозволяется читать свѣтскія книги безъ разрѣшенія ихъ начальника; имъ повелѣвается истреблять ересь и чародѣйство: а ихъ обвиняютъ даже въ изученіи тайнъ волшебства у Срациновъ и проклятой кабалистики у презрѣнныхъ Іудеевъ. Имъ предписывается постъ и воздержаніе; но у нихъ на столѣ всегда самыя лакомыя кушанья, и вмѣсто воды, единственнаго питья, имъ дозволеннаго, они столько употребляютъ крѣпкихъ напитковъ, что невоздержность ихъ вошла въ пословицу. Самый этотъ садъ, наполненный рѣдкими произрастеніями, привезенными изъ отдаленнѣйшихъ мѣстъ, болѣе приличенъ, гарему невѣрнаго Эмира, нежели монастырю, въ которомъ иноки должны заниматься произращеніемъ, только потребныхъ имъ въ пищу травъ. Ахъ! я боюсь, чтобъ безпорядокъ еще болѣе не усилился. Ты знаешь, что воспрещено пріобщать къ нашему Ордену женщинъ, присоединяемыхъ къ оному въ началѣ его установленія, и что послѣднимъ параграфомъ нашивъ правилъ не дозволяется даже намъ цѣловать матерей и сестръ своихъ…. Я стыжусь говорить, стыжусь воображать, до какой степени и съ какою быстротою распространилось развращеніе между нашими братьями. Стѣны Храма осквернены, заразительная проказа въ нихъ водворилась, воины Креста, долженствующіе убѣгать отъ взгляда женщины, какъ отъ взора Василиска, живутъ явно въ грѣхѣ, не только съ единовѣрными, но даже съ проклятыми язычницами и Іудеянками. Но я очищу Храмъ и исторгну изъ стѣнъ его камни, зараженные развратомъ.»
«Удостойте обратить вниманіе, почтеннѣйшій Великій Магистръ, — сказалъ Конрадъ — на время и привычку, укоренившія злоупотребленія, и на необходимость тѣмъ болѣе употребить осторожности въ исполненіи вашего намѣренія, чѣмъ справедливѣе и нужнѣе совершеніе онаго.»
«Нѣтъ, Конрадъ, я долженъ дѣйствовать внезапно и рѣшительно. Орденъ близокъ къ своему паденію. Безкорыстіе и смиреніе нашихъ предшественниковъ доставили намъ могущественныхъ друзей; богатство же наше, роскошь и гордость вооружили прошивъ насъ такихъ же враговъ. Надобно отказаться отъ богатства, возрождающаго къ намъ зависть; отъ роскоши, соблазняющей вѣрныхъ братій; и отъ гордости, противной Христіанскому смиренію. Надобно обратиться къ строгости и чистотѣ поведенія, или, замѣть слова мои, Орденъ нашъ скоро уничтожится и останется о немъ одно воспоминаніе, подобно остающемуся о процвѣтавшихъ нѣкогда государствахъ.»
«Да не постигнетъ его подобная участь!»
«Аминь! — сказалъ Великій Магистръ важнымъ голосомъ — Я тебѣ повторяю, Конрадъ, что ни Небо, ни земныя власти не въ состояніи сносить безпорядковъ нашихъ братій. Основаніе зданія нашего Ордена уже подрыто со всѣхъ сторонъ, и чѣмъ болѣе мы будемъ увеличивать временную его огромность, тѣмъ болѣе обременимъ его тяжестію, которая ускоритъ его паденіе. Надобно намъ возвратиться къ прежнему порядку, показать себя Рыцарями Креста, жертвующими ему, не только своею жизнію и кровію, но и своими желаніями, своими страстями, своими пороками, и даже своими законными удовольствіями и своими естественными склонностями. Все, дозволенное другимъ, по этому основанію, должно быть воспрещено Рыцарямъ Храма.»
Въ это время оруженосецъ, одѣтый въ изношенную довольно епанчу, которыя получались кандидатами отъ Рыцарей и употреблялись ими въ знакъ смиренія, вошелъ въ садъ; поклонился почтительно Великому Магистру; и, остановившись передъ нимъ, ожидалъ дозволенія говорить.
«Не приличнѣе ли — сказалъ Великій Магистръ — видѣть Дамьена, одѣтаго скромно и стоящаго въ почтительномъ молчаніи, нежели великолѣпно и щеголевато наряженнаго, какъ онъ былъ за нѣсколько дней назадъ, и говорящаго безпрестанно, подобно попугаю? Говори, Дамѣенъ, я дозволяю. Что тебѣ нужно?»
«Почтеннѣйшій Великій Магистръ! къ воротамъ пришелъ Іудей, онъ проситъ дозволенія видѣть брата Бріана Буа-Гильберта.»
«Ты хорошо сдѣлалъ, что предварилъ меня о этомъ. Во время нашего присутствія, каждый Рыцарь есть не болѣе, какъ простой товарищъ, и онъ долженъ поступать согласно съ волею своего начальника, а не съ своею. Намъ особенно нужно знать о поведеніи Бріана.» ~ Сказалъ онъ Конраду.
«Слава называетъ его храбрымъ и неустрашимымъ.» Отвѣчалъ Конрадъ.
«И слава справедлива. — сказалъ Великій Магистръ — Въ храбрости мы не отстали отъ нашихъ предковъ; но Бріанъ вошелъ въ нашъ Орденъ, кажется, только по однимъ неудовольствіямъ, встрѣтившимся ему въ мірѣ; онъ всегда былъ начальникомъ ропщущихъ, жалующихся и упорствующихъ противъ нашей власти, забывая, что наши постановленія даютъ Великому Магистру жезлъ и бичъ, для поддержанія слабыхъ и для наказанія преступниковъ. Дамьенъ, представь мнѣ этаго Іудея.»
Дамьенъ почтительно поклонился и вышелъ, потомъ ввелъ Исаака. Ни одинъ рабъ, представляемый могущественному Государю, не приближался къ подножію трона съ такимъ страхомъ, какъ Исаакъ къ Великому Магистру. Вошедъ, онъ остановился, не подходя къ Бомануару; наконецъ, получивъ приказаніе приближиться, палъ предъ нимъ и облобызалъ землю, въ знакъ своего почтенія; потомъ всталъ тихо и остановился противъ него, сложивъ на груди руки и потупя глаза, подобно- восточному невольнику.
«Удались, Дамьенъ, — сказалъ Великій Магистръ — и чтобъ четыре воина готовы были для исполненія моего повелѣнія, по первому знаку. Не впускай никого въ садъ до нашего выхода.» Дамьенъ вышелъ.
«Іудей! — сказалъ надменно Бомануаръ — слушай, что я тебѣ буду говорить. Мнѣ неприлично терять много словъ съ кѣмъ бы то ни было, а съ тобою еще менѣе, нежели съ другимъ! Итакъ, отвѣчай коротко на мои вопросы и говори истину, потому что ежели твой языкъ будетъ стараться меня обманывать, то я велю его отрѣзать.»
Исаакъ хотѣлъ начать говорить, но Бомануаръ остановилъ его.
«Молчи, невѣрный! не смѣй иначе говорить въ нашемъ присутствіи, какъ въ отвѣтъ на наши вопросы. Что у тебя за дѣла съ Бріаномъ Буа-Гильбертомъ, нашимъ братомъ?»
Испуганный Исаакъ не зналъ, что сказать. Онъ боялся откровенно объяснить приключеніе, ожидая, что его обвинятъ въ униженіи Ордена Рыцарей Храма; не объясня же, не могъ имѣть надежды освободить своей дочери. Бомануаръ, видя его робость и относя оную къ страху, внушаемому его присутствіемъ, удостоилъ его ободрить.
«Отвѣчай мнѣ смѣло, Іудей; не бойся ничего, ежели только будешь говорить правду. Я спрашиваю у тебя: какую ты имѣешь надобность видѣть брата нашего Бріана?»
«Ежели угодно вашему могуществу, — отвѣчалъ Исаакъ заикаясь — я принесъ письмо къ храброму Рыцарю отъ почтеннаго Аймера, Жорвольскаго Пріора.»
«Не говорилъ ли я, что мы живемъ въ печальное время? — сказалъ Великій Магистръ, оборотясь къ Конраду — Пріоръ пишетъ къ Рыцарю Храма и не находитъ ни съ кѣмъ приличнѣе прислать свое письмо, кромѣ презрѣннаго жида. Подай мнѣ это письмо.»
Исаакъ вынулъ изъ своей шапки письмо дражащею рукою, сдѣлалъ шагъ впередъ, согнулся и протянулъ руку, подавая оное Бомануару.
«Прочь! — вскричалъ Великій Магистръ — Я не прикасаюсь иначе къ невѣрнымъ, какъ моимъ мечемъ. Конрадъ! возми у него письмо и подай мнѣ.»
Бомануаръ, получивъ изъ рукъ своего Командора письмо, сперва осмотрѣлъ надпись, потомъ хотѣлъ его распечатать.
«Почтеннѣйшій Великій Магистръ, — сказалъ Конрадъ — неужели вы изломаете печать?»
«Почему же нѣтъ? Развѣ не написано въ 42-й главѣ нашихъ правилъ, что ни одинъ Рыцарь Храма не долженъ получать письма, хотя бы отъ своего роднаго отца, не сообща его Великому Магистру и не прочтя въ его присутствіи.»
Онъ распечаталъ письмо и быстро прочелъ. Удивленіе и ужасъ изобразились на лицѣ его. Онъ прочелъ еще разъ тише; потомъ, державъ письмо одною рукою, ударилъ но немъ другою, и подавъ оное Конраду, сказалъ: «Вотъ прекрасное письмо, писанное отъ Христіанина къ Христіанину.»
Конрадъ взялъ письмо и началъ читать про себя.
«Читайте въ слухъ; — сказалъ Бомануаръ — а ты, Іудей, слушай ушами; мы потребуемъ отъ тебя объясненіе того, что тушъ написано.»
Конрадъ началъ читать письмо. Содержаніе онаго было слѣдующее:
«Аймеръ, Божіею милостію Пріоръ Жорвольскаго Монастыря, Рыцарю Храма Бріану Буа-Гильберту кланяется. Да наслаждаешесь вы всѣми благами, а я теперь въ плѣну у такихъ людей, которые ничего и никого не страшатся и которые осмѣлились взять даже и меня. Они мнѣ разсказали о участи, постигшей Регинальда Фрондбефа и о томъ, что вы скрылись съ прекрасною жидовскою волшебницею, которая васъ къ себѣ приколдовала. Радуюсь, что вы внѣ опасности, но прошу васъ быть осторожнымъ въ отношеніи къ этой Эндорской волшебницѣ; потому что, какъ мнѣ извѣстно, вашъ Великій Магистръ, который не дастъ выѣденаго яйца за всѣ черные глаза въ свѣтѣ, возвращается изъ Нормандіи, въ намѣреніи прекратить ваши забавы и перемѣнить образъ вашей жизни. Богатый Іудей Исаакъ Іоркскій, отецъ Ревекки, просилъ меня попросить васъ объ освобожденіи ея, и я прошу васъ и совѣтую вамъ это сдѣлать. Прощайте. Писано поутру, въ разбойничьемъ вертепѣ. Аймеръ, Пріоръ Жорвольскій.»
«Что вы объ этомъ скажете, Конрадъ? — спросилъ Бомануаръ — и что онъ понимаетъ подъ именемъ Эндорской волшебницы?» Прибавилъ онъ, отведя его къ сторонѣ.
Конраду этотъ языкъ былъ болѣе извѣстенъ, нежели его Великому Магистру, и онъ объяснилъ, что такъ называютъ женщинъ, обворожающихъ красотою своею; но это Бомануара не удовлетворило. «Эти слова, Конрадъ, — сказалъ онъ — объясняютъ болѣе, нежели ты подозрѣваешь; ты слишкомъ добръ, чтобъ сдѣлать другое заключеніе. Мнѣ извѣстно, что дочь Исаака Іоркскаго, называющаяся Ревеккою, имѣла наставницею Марію, о которой ты слыхалъ. Жидъ самъ въ этомъ сознается — потомъ, оборотясь къ Исааку, сказалъ — дочь твоя въ плѣну у Бріана Буа-Гильберта?»
«Точно такъ, почтеннѣйшій Господинъ! и все, что бѣдный человѣкъ можетъ представить за нее въ выкупъ…..»
«Молчи! отвѣчай только на то, что у тебя спрашиваютъ. Дочь твоя не занималась ли леченіемъ?»
«Точно такъ, достойный Господинъ! Она лѣчила богатыхъ и бѣдныхъ, знатныхъ и рабовъ, Христіанъ и Іудеевъ, и всѣ благословляютъ ее знаніе. Многіе могутъ васъ удостовѣрить, что были ею вылечены въ то время, когда всякое иное человѣческое пособіе было тщетно.»
«Я не сомнѣваюсь — сказалъ Магистръ Исааку — въ томъ, что дочь твоя производитъ свои чудесныя леченія посредствомъ заговоровъ, талисмановъ и таинствъ кабалистики.»
«Нѣтъ, храбрый и почтеннѣйшій Господинъ! главныя средства заключаются въ мазяхъ и пластыряхъ.»
«А кто открылъ ей тайну составлять ихъ?»
«Уваженная женщина нашего поколѣнія.»
«Имя ея? — вскричалъ гнѣвно Великій Магистръ — Имя ея?»
«Марія.» Отвѣчалъ съ трепетомъ Исаакъ.
«Марія! презрѣнный жидъ! — вскричалъ Бомануаръ — Та ужасная чародѣйка, которая сожжена на кострѣ и которой пепелъ развѣянъ. Да постигнетъ меня и весь мой Орденъ подобная участь, ежели я не также поступлю съ ея достойною ученицею. Я научу ее заколдовывать и обворожатъ Рыцарей Храма. Дамьенъ! сейчасъ этаго жида вонъ изъ замка и да погибнетъ онъ, ежели осмѣлится впредь къ намъ приблизиться, что жъ касается до его дочери, мы поступимъ съ нею, какъ должно по законамъ и по важности нашего званія.»
Бѣдный Исаакъ немедленно былъ изгнанъ изъ замка, не смотря на свои просьбы, вопли и даже предложеніе подарковъ, и онъ лучше ничего не придумалъ, какъ возвратишься къ Раввину Наѳану Бенъ-Израилю, и посовѣтоваться съ нимъ о томъ, что ему дѣлать?
Прежде онъ заботился о сохраненіи только чести своей дочери, а теперь и самая жизнь ея была въ опасности.
Между тѣмъ, Великій Магистръ повелѣлъ явиться предъ него Темплестовскому Командору.
Глава II.
правитьАлбертъ Мальвуазинъ, Командоръ Темплестовскій, былъ братъ Филиппа Мальвуазина, о которомъ было упоминаемо, и находился въ короткой связи съ Бріаномъ Буа-Гильбертомъ.
Албертъ почитался за самаго свободномыслящаго человѣка изъ Храмовыхъ Рыцарей и не сохранялъ правилъ своего Ордена, но различествовалъ отъ Бріана въ томъ, что скрывалъ свои пороки. Ежели бы Великій Магистръ не пріѣхалъ въ Темплестовъ, то глаза его не замѣчали бы въ ономъ никакого безпорядка. Онъ былъ удивленъ нечаяннымъ пріѣздомъ своего начальника, но не пришелъ отъ того въ замѣшательство и немедленно принялъ мѣры для сокрытія отъ Бомануара царствовавшихъ въ командорствѣ, подъ его управленіемъ, безпорядковъ и запрещенной правилами Ордена свободы; выслушалъ съ уваженіемъ и покорностію выговоръ Великаго Магистра за то, чего уже не возможно было отъ него скрыть, и оказалъ столько усердія въ водвореніи порядка, что немедленно всё явило видъ строгой монашеской жизни тамъ, гдѣ, до того времени, царствовали свѣтскія и даже нигдѣ недозволяемыя удовольствія. Это имѣло послѣдствіемъ, что Великій Магистръ почелъ его человѣкомъ, хотя не довольно строгимъ для совершеннаго поддержанія всѣхъ предписанныхъ правилъ, однако не совратившимся съ истиннаго пути, которымъ легко было его заставить неуклонно слѣдовать.
Но составленное о немъ Бомануаромъ мнѣніе очень поколебалось, когда онъ узналъ, что Албертъ дозволилъ помѣстить въ управляемомъ имъ командорствѣ молодую дѣвицу, притомъ Іудеянку и, какъ онъ полагалъ, любовницу Рыцаря ихъ Ордена.
Бомануаръ гнѣвно взглянулъ на Алберта, когда онъ явился. "Я узналъ, — сказалъ Великій Магистръ — что въ этомъ замкѣ, посвященномъ Богу и Святому Ордену Храма, находится Іудеянка, привезенная въ оный однимъ изъ нашихъ братій. Не возможно, чтобы вы не знали этаго, г. Командоръ.
Албертъ смѣшался и не зналъ, что отвѣчать, потому что Ревекка находилась въ отдаленной части замка и что всѣ предосторожности были приняты для скрытія ее отъ Великаго Магистра; въ глазахъ же Командора онъ читалъ погибель свою и Бріана, ежели не найдетъ средствъ отвратить бурю.
«Что же вы молчите?» Сказалъ Великій Магистръ.
«Я ожидаю дозволенія вашего говоритъ.» Отвѣчалъ съ притворною покорностію Командоръ, желая собраться съ мыслями.
«Говорите, мы вамъ дозволяемъ. Извѣстна ли вамъ въ нашихъ правилахъ глава: de commilitonibus Templi in Sancta civitafre, qui cum miserrimis mulieribus versantur, propter oblectationem carnis?»
«Извѣстна, почтеннѣйшій Великій Магистръ. Я не достигнулъ бы до занимаемаго мною высокаго званія нашего Ордена, не знавъ одного изъ главныхъ постановленіи онаго.»
«Какъ же это сдѣлалось, что вы дозволили, чтобъ нашъ братъ осквернилъ, обезчестилъ нашу обитель введеніемъ въ нее любовницы, и еще Іудеянки и чародѣйки?»
«Чародѣйки! — повторилъ Албертъ — Наше мѣсто свято!»
«Да, чародѣйки. Не осмѣлитесь ли вы утверждать, что Ревекка, дочь презрѣннаго растовщика Исаака Іоркскаго, воспитанница окаянной чародѣйки Маріи, не находится теперь … я стыжусь выговорить … въ вашемъ командорствѣ?»
«Ваша проницательность, почтеннѣйшій Великій Магистръ, — сказалъ Албертъ — снимаетъ завѣсу съ глазъ моихъ; я не могъ надивиться, видя столь храбраго и достойнаго Рыцаря, какъ Бріанъ Буа-Гильбертъ, до такой степени очарованнымъ прелестями этой молодой дѣвицы, которую я впустилъ въ замокъ единственно для воспрепятствованія, чтобъ между ними не составилось ближайшихъ сношеній, и для предупрежденія паденія одного изъ храбрѣйшихъ и достойнѣйшихъ нашихъ братій.»
«Итакъ, вы увѣрены, что онъ еще не измѣнилъ своимъ обѣтамъ?»
«Покрайней мѣрѣ здѣсь этаго не послѣдовало. Ежели я и виноватъ, что допустилъ ее въ замокъ, но вина моя происходитъ отъ увѣренности, что содержавъ въ заперти Ревекку, воспрепятствую всякимъ сношеніямъ съ нею Рыцаря и излечу его отъ привязанности къ ней, которая кажется помѣшательствомъ въ умѣ, заслуживающимъ болѣе сожалѣнія, нежели наказанія. Но какъ скоро вы открыли, что она чародѣйка, то и причина такого непостижимаго заблужденія Бріанова объясняется.»
«Безъ сомнѣнія объясняется. — сказалъ Бомануаръ — Видишь, Конрадъ, какъ опасно предаваться первымъ искушеніямъ злаго духа. На женщину смотрятъ, чтобъ полюбоваться на такъ называемую красоту, но врагъ человѣческаго рода употребляетъ наше неблагоразуміе для погибели нашей и довершаетъ ее чародѣйствомъ и талисманами. Я согласенъ вѣрить, что братъ нашъ Бріанъ, въ этомъ случаѣ, достоинъ болѣе сожалѣнія, нежели взысканія; что мнѣ слѣдуетъ употребишь жезлъ для его поддержанія, а не бичь для наказанія его. Да отвратятъ его наши совѣты и просьбы отъ неблагоразумія и да возвратятъ его братьямъ!»
«Очень бы было жаль, — сказалъ Конрадъ — ежели бы Орденъ потерялъ одного изъ лучшихъ своихъ Рыцарей, въ то время, когда имѣетъ нужду въ помощи всѣхъ дѣтей своихъ. Бріанъ поразилъ своею рукою болѣе трехъ сотъ невѣрныхъ.»
«Окаянная чародѣйка, — сказалъ Бомануаръ — дерзнувшая сдѣлать предметомъ своихъ чародѣйствѣ служителя Храма, должна умереть.»
«Но законы Англійскіе?» Сказалъ Командоръ, видѣвшій съ удовольствіемъ, что гнѣвъ Великаго Магистра, вмѣсто Бріана, обратился на Ревекку, но боявшійся, чтобъ онъ не простеръ слишкомъ далеко своего неудовольствія на нее.
«Законы Англійскіе — отвѣчалъ Бомануаръ — дозволяютъ и даже поставляютъ въ обязанность каждому судіи производить судъ по своимъ постановленіямъ. Малѣйшій Баронъ имѣетъ право задерживать, осуждать и наказывать чародѣевъ, находимыхъ въ его владѣніяхъ. Это право не можетъ быть возпрещено Великому Магистру Храма, въ командорствѣ его Ордена. Мы ее будемъ судить и произнесемъ приговоръ. Чародѣйка не станетъ болѣе собою осквернять землю, и чародѣйство ея окончится съ ея жизнію. Г. Командоръ, прикажите въ большой залѣ приготовить все нужное для засѣданія суда.»
Албертъ почтительно поклонился и вышелъ, но преждѣ приказанія о приготовленіи комнаты, поспѣшилъ увѣдомишь Бріана о произшедшемъ. Онъ его нашелъ въ бѣшенствѣ. «Неблагодарная! — говорилъ онъ — презирать того, кто, съ опасностію своей жизни, спасъ ея жизнь посреди пламени и убійства. Клянусь вамъ, Албертъ, что я отыскалъ ее въ замкѣ Регинальда Фрондбефа посреди горящихъ и рушившихся стѣнъ и сводовъ, что я, спасая ее, дѣлался цѣлію, на которую направлялись сотни стрѣлъ и отражались моею бронею; что забывая свою собственную опасность, я закрывалъ ее моимъ щитомъ; и она же упрекаетъ меня тѣмъ, что я возпрепятствовалъ ей погибнуть. Она не только отказываетъ мнѣ теперь въ признательности, но даже лишаетъ всякой надежды когда-нибудь оную пріобрѣсти. Злой духъ, поселяющій упрямство вовсе ихъ поколѣніе, вѣрно съ избыткомъ наградилъ ее онымъ.»
«А я думаю, что злой духъ овладѣлъ обоими вами. Сколько разъ я васъ упрашивалъ быть, ежели не мудрецомъ, то покрайней мѣрѣ разсудительнымъ человѣкомъ? Не говорилъ ли я вамъ, по пріѣздѣ вашемъ сюда, что много Христіанокъ, которые не почтутъ за преступленіе принять съ благосклонностію жертву любви отъ такого храбраго Рыцаря, какъ вы, и что не должно сходить съ ума отъ упрямства жидовки? Я истинно готовъ согласиться съ Лукою Бомануаромъ, что она васъ околдовала.»
«Съ Лукою Бомануаромъ! — вскричалъ Бріанъ — Неужели вы такъ худо приняли нужныя предосторожности? Неужели допустили его узнать, что Ревекка находится въ командорствѣ?»
«Могъ ли я этому воспрепятствовать? Я ничего не пренебрегалъ для сохраненія этой тайны, но она открыта, не понимаю, какимъ образомъ. Впрочемъ, все устроено хорошо, и ежели вы откажетесь отъ своего дурачества, то не подвергнетесь никакой опасности. Великій Магистръ о васъ сожалѣетъ, вы жертва чародѣйства, Ревекка васъ околдовала; словомъ, она чародѣйка и погибнетъ таковою.»
«Этаго не будетъ.» Сказалъ Бріанъ.
«Это совершится. — отвѣчалъ Командоръ — Ни вы, ни я и никто не въ состояніи ее спасти. Лука Бомануаръ несомнѣнно увѣренъ, что смерть жидовки будетъ очистительною жертвою всѣхъ любовныхъ преступленій Рыцарей Храма. Вызнаете, что онъ имѣетъ власть привести въ исполненіе свой приговоръ и всегда исполняетъ оный.»
«Въ состояніи ли будутъ вѣрить въ послѣдующія времена, — сказалъ Бріанъ, ходя большими шагами по комнатѣ въ чрезвычайномъ волненіи, — что столь глупое заблужденіе могло, когда-либо существовать?»
«Я не знаю, — сказалъ спокойно Албертъ — будутъ ли этому вѣрить тогда, но въ наше время девяносто девять человѣкъ изъ ста одобрятъ рѣшеніе Великаго Магистра.»
«Наконецъ я вздумалъ. — сказалъ Бріанъ — Вы мнѣ другъ. Надобно Ревеккѣ дашь средство скрыться изъ замка, и я ее помѣщу въ такое мѣсто, въ которомъ никто ее не отыщетъ.»
«Ежели бы я и согласился, но не имѣю ни малѣйшей возможности исполнить ваше желаніе. Ворота охраняются людьми, принадлежащими къ свитѣ Бомануара; Рыцари, пріѣхавшіе съ нимъ, ему преданы; и онъ самъ бдительно наблюдаетъ за точнымъ исполненіемъ всѣхъ правилъ. Притомъ, говоря откровенно, я не захочу замѣшать себя въ это дѣло и въ такомъ случаѣ, когда бы могъ надѣяться на успѣхъ. Я уже многому подвергался изъ дружбы къ вамъ, но не подвергнусь опасности потерять свое званіе, или лишишься командорства для того, чтобъ имѣть удовольствіе спасти жидовскую куклу. Послушайтесь моего совѣта, Бріанъ, бросьте ее и обратите вниманіе на другую. Подумайте о званіи, занимаемомъ вами въ Орденѣ; о почестяхъ, васъ ожидающихъ; о важности мѣста, которое у васъ въ виду. Неужели глупой страсти вы пожертвуете всѣми своими видами? Неужели подадите случай Бомануару исключишь васъ изъ Рыцарей Храма? Онъ не затруднится это. сдѣлать, потому что очень ревнивъ къ своей власти и знаетъ, что при малѣйшей его неосторожности, при малѣйшемъ ослабленіи въ рукѣ его жезла, вы готовы схватить оный. Онъ погубитъ васъ, когда, объявивъ себя покровителемъ чародѣйки, подадите ему случай это сдѣлать. Дайте теперь ему свободу дѣйствовать; занявъ же его мѣсто, въ послѣдствіи влюбляйтесь въ жидовокъ, или жгите ихъ, по произволенію.»
«Албертъ, это хладнокровіе прилично…»
«Другу вашему, — договорилъ Албертъ — Я сохраняю хладнокровіе друга и тѣмъ болѣе въ состояніи вамъ совѣтовать. Я повторяю, что вамъ не возможно спасти Ревекку, а только можно вмѣстѣ съ нею погибнуть. Подите къ Великому Магистру и, бросясь къ его ногамъ…»
"Бросясь къ его ногамъ!… Я съ нимъ буду говоритъ, стоя противъ него лицемъ къ лицу, и скажу ему, что…. "
«Хорошо, и скажите, что вы безъ памяти отъ жидовки, и чѣмъ сильнѣе вы это ему выразите, тѣмъ, болѣе удостовѣрите его въ необходимости ея смертію уничтожить очарованіе, произведенное ею надъ вами. Въ прошившемъ случаѣ, за ваше сумазбродство исключатъ васъ изъ Ордена. Никто изъ вашихъ братьевъ не осмѣлится за васъ заступиться и, вмѣсто блистательнаго поприща, открытаго вашему честолюбію, вамъ ничего не останется болѣе дѣлать, какъ принять участіе въ какой-и и будь ничтожной распрѣ Между Фландріею и Бургондіею.»
«Вы справедливы. — сказалъ Бріанъ, нѣсколько подумавъ — Я не дамъ этому старику надо мною такого преимущества; что жь касается до Ревекки, она не умѣетъ быть благодарною и не стоитъ того, чтобъ я пожертвовалъ для нее моимъ званіемъ, моею честію и моими видами. Такъ, я ее забуду, оставлю на произволъ ея участи, лишь бы…»
«Не надобно ограниченія, останьтесь при этой благоразумной и полезной рѣшительности. Женщины не что иное, какъ забава въ жизни, а честолюбіе настоящее дѣло. Лучше пустъ погибнетъ тысяча такихъ прекрасныхъ куколъ, какъ эта жидовка, нежели остановиться на предстоящемъ вамъ блистательномъ поприщѣ. Прощайте, я не хочу, чтобъ замѣтили наше свиданіе и пойду приготовлять залу.»
«Какъ, — сказалъ Бріанъ — столь поспѣшно?»
«Судъ не можетъ бытъ откладываемъ надолго, когда судья напередъ уже рѣшилъ дѣло.»
«Ревекка! — сказалъ Бріанъ, оставшись одинъ — ты можешь мнѣ дорого стоитъ! Я не могу послѣдовать совѣтамъ этаго лицемѣра и оставить тебя; но берегись платить мнѣ опять неблагодарностію; ты заставишь меня внимать одному мщенію; я не подвергну опасности жизни и чести своей за то, чтобъ получить въ награду одно презрѣніе и упреки.»
Командоръ едва успѣлъ отдать приказаніе о приготовленіи залы, какъ Конрадъ сказалъ ему, что Великій Магистръ хочетъ немедленно заняться сужденіемъ жидовки.
«Все это мнѣ кажется мечтою; — сказалъ Албертъ — многіе изъ жидовъ занимаются леченіемъ и вылечиваютъ чудесно, но не обвиняются за это въ чародѣйствѣ.»
«Великій Магистръ думаетъ иначе. — отвѣчалъ Конрадъ — Но, между нами, чародѣйка она, или нѣтъ, не лучше ли погибнуть ей, нежели лишиться Ордену храбраго Рыцаря, или допустить возникнуть между нами раздору. Вамъ извѣстна слава Бріана, вы знаете, что онъ ее истинно заслуживаетъ и имѣетъ много приверженныхъ къ себѣ изъ братьевъ; но все это ему не поможетъ, ежели Великій Магистръ будетъ почитать его за соучастника, а не за жертву этой жидовки; лучше пусть она погибнетъ одна, а не вмѣстѣ съ Бріаномъ.»
«Я стараюся убѣдить его ее оставить и надѣюсь, что въ томъ успѣю; но все нужны нѣкоторыя основанія для осужденія ее какъ чародѣйку. Что сдѣлаетъ Великій Магистръ безъ доказательствъ?» «Ихъ надобно отыскать, Албертъ; ихъ надобно отыскать. Понимаете ли?» «Понимаю, и мелочныя уваженія меня не остановятъ, когда идетъ дѣло о пользѣ Ордена; но срокъ очень коротокъ для отысканія нужныхъ орудій.»
«Ихъ надобно отыскать для пользы Ордена и для вашей собственной. Темплестовское командорство бѣдно, есть другія богатѣе; вамъ извѣстна близость моя со старикомъ, нашимъ начальникомъ; найдите людей, которые бы помогли въ этомъ дѣлѣ, и вы Командоръ лучшаго командорства въ изобильномъ графствѣ Кентскомъ. Что вы на это скажете?»
«Между воинами, прибывшими съ Бріаномъ въ замокъ, я знаю двоихъ, служившихъ у брата моего Филиппа Мальвуазина и перешедшихъ послѣ къ Бріану; не знаютъ ли они чего о чародѣйствѣ жидовки?»
«Отыщите же ихъ немедленно, и ежели нѣсколько золотыхъ монетъ могутъ укрѣпить ихъ память, то не скупитесь.»
«Нѣсколько золотыхъ монетъ! Они за одинъ цехинъ поклянутся, что сама родная мать ихъ чародѣйка.»
«Не мешкайте же, повидайтесь съ ними; въ полдень начнется судъ. Я никогда не видалъ въ нашемъ старикѣ такого нетерпѣнія и такой дѣятельности со дня, въ который онъ осудилъ на сожженіе Гамета Алфачи, музульманина, окрестившагося и послѣ обратившагося опять къ Магометанской вѣрѣ.»
Большой колоколъ ударилъ въ замкѣ двѣнадцать часовъ. Въ это время Ревекка услышала, что по лѣстницѣ, ведущей къ ея комнатѣ, идутъ нѣсколько человѣкъ. Почитая выше всѣхъ нещастій посѣщеніе Бріана, она обрадовалась, услышавъ шаги не одного человѣка. Отворилась дверь и вошли Албертъ Мальвуазинъ и Конрадъ Монтфишетъ въ сопровожденіи четырехъ воиновъ, одѣтыхъ въ черное платье и вооруженныхъ алебардами.
«Вставай, окаянная, и слѣдуй за нами.» Сказалъ Командоръ.
«Куда вы хотите меня вести?» Спросила Ревекка.
«Іудеянка, — отвѣчалъ Конрадъ — ты должна не вопрошать, а повиноваться; но знай, что ты обязана предстать предъ судъ Великаго Магистра нашего Ордена.»
«Слава Богу! — вскричала Ревекка — мнѣ предстать предъ судію, хотя и ненавидящаго мое поколѣніе, значитъ явиться предъ защитника. Я съ радостію послѣдую за вами, дозвольте только мнѣ надѣть покрывало.»
Они сошли тихо съ лѣстницы и прошли длинную галлерею; въ концѣ оной растворились двери и они вошли въ огромную залу, въ которой Великій Магистръ учредилъ свое временное засѣданіе.
Часть залы, отдѣленная балюстрадомъ, занята была народомъ. Великій Магистръ, желая свой судъ сдѣлать всенароднымъ, приказалъ впускать всѣхъ, кто желаетъ. Рыцари съ Ревеккою и воинами не безъ труда пробились сквозь толпу, въ продолженіи чего, кто-то Ревеккѣ положилъ въ руку небольшую записочку, которую она взяла, почти не замѣчая, по, подумавъ, почла нужнымъ сохранишь. Она, дошедъ до назначеннаго ей мѣста, взглянула вокругъ себя. Въ слѣдующей главѣ мы объяснимъ, что представилось ея взору.
Глава III.
правитьЗасѣданіе присутствующихъ, собравшихся для сужденія невинной и несчастной Ревекки, занимало эстраду, или возвышенную часть большой залы.
Прямо противъ обвиняемой, на креслахъ, возвышенныхъ болѣе прочихъ, сидѣлъ Великій Магистръ, одѣтый въ длинную бѣлую епанчу, и держалъ въ рукѣ свой таинственный жезлъ, съ символомъ Ордена. За столомъ, поставленнымъ у его ногъ, сидѣлъ Капеланъ Ордена и два Секретаря, долженствовавшіе писать производство дѣла. Ихъ черная одежда, безволосыя головы и важный видъ составляли разительную противоположность съ воинственнымъ видомъ Рыцарей, присутствовавшихъ въ собраніи, жившихъ въ Темплестовѣ и прибывшихъ съ Великимъ Магистромъ. Четыре Командора сидѣли на креслахъ, не такъ высокихъ какъ кресла ихъ начальника, и нѣсколько позади его; за ними слѣдовали простые кавалеры, сидѣвшіе на скамьяхъ, еще менѣе возвышенныхъ, въ такомъ же разстояніи позади Командоровъ, въ какомъ они отъ Великаго Магистра; позади ихъ стояли кандидаты, а далѣе, позади кандидатовъ, оруженосцы.
Все собраніе имѣло видъ большой важности; причемъ, на лицахъ Рыцарей замѣчалась воинская свобода, умѣряемая уваженіемъ къ присутствію Великаго Магистра.
Вся зала была ограничена воинами, вооруженными алебардами.
Въ большихъ голубыхъ глазахъ Великаго Магистра и вообще на всемъ его лице изображалось чувство собственнаго величія при видѣ столь многочисленнаго собранія, хотя и составленнаго большею частію изъ крестьянъ ближайшихъ деревень.
Засѣданіе открылось молитвою, произнесенною Капеланами, къ голосу которыхъ Бомануаръ присоединилъ и свой громкій голосъ, еще неослабленный старостію. По окончаніи оной, Великій Магистръ искалъ глазами собраніе и замѣтилъ, что одно мѣсто изъ предназначенныхъ для Рыцарей оставалось незанятымъ. Бріанъ Буа-Гильбертъ, занимавшій оное, всталъ и помѣстился въ углу близъ кандидатовъ: онъ стоялъ завернувшись въ епанчу, какъ бы желая оною скрыть свое лице и, державъ въ рукѣ свой мечъ въ ножнахъ, чертилъ имъ линіи за дубовомъ полу залы.
«Несчастный! — сказалъ Бомануаръ, взглянувъ на него съ видомъ состраданія — Посмотри, Конрадъ, какое дѣйствіе производитъ надъ нимъ видъ этаго важнаго собранія. Вотъ до чего можетъ бытъ доведенъ достойный и храбрый Рыцарь однимъ взглядомъ женщины съ помощію волшебства и врага рода человѣческаго. Посмотри: онъ не осмѣливается взглянутъ ни на насъ, ни на нее, и кто знаетъ, не внушеніемъ ли злаго духа, рука его начертываетъ на полу эти кабалистическія линіи? Кто знаетъ, не угрожаютъ ли эти знаки нашей безопасности и нашей жизни? Но, все равно, мы вызываемъ противъ себя силы мрака и восторжествуемъ надъ ними.»
Онъ сказалъ это тихо своему наперстнику Конраду, сидѣвшему у него по правую сторону; послѣ, оборотясь къ собранію, продолжалъ слѣдующее:
"Храбрые и почтенные Командоры и Рыцари Ордена, братья мои и дѣти; кандидаты, жаждущіе носитъ почтенный знакъ онаго; достойные оруженосцы, раздѣляющіе труды наши; и вы, Христіане всѣхъ сословій. Да будешь извѣстно всѣмъ вамъ, что не недостатокъ собственной нашей власти рѣшилъ меня составить собраніе всего Ордена. Сколь я ни недостоинъ, но вмѣстѣ съ этимъ повелительнымъ жезломъ получилъ власть судить, осуждать и наказывать за преступленія вездѣ во владѣніяхъ, принадлежащихъ нашему Ордену. Я въ дѣлаемыхъ мною, по волѣ моей, частныхъ, или общихъ собраніяхъ Ордена, обязанъ только выслушивать мнѣнія братьевъ и имѣю право произносить приговоръ по собственному моему разсужденію и приводить оный въ исполненіе. Но когда бѣшенный волкъ нападаетъ на стадо и похищаетъ овцу, тогда должность добраго пастыря обязываетъ его призвать на помощь всѣхъ своихъ товарищей для пораженія врага посредствомъ лука и пращи.
"По этимъ причинамъ мы призвали предъ себя Іудеянку, называющуюся Ревеккою, дочь Исаака Іоркскаго, извѣстную употребленіемъ чарованія и талисмановъ, посредствомъ которыхъ она привела въ замѣшательство умъ и привлекла къ себѣ сердце не простаго раба, но благороднаго Рыцаря; не свѣтскаго человѣка, но принадлежащаго къ Ордену Храма; не оруженосца, не кандидата, но Рыцаря славнаго своими подвигами и одного изъ первыхъ между нашими братьями, Бріана Буа-Гильберта, извѣстнаго намъ и всѣмъ вамъ за усерднѣйшаго нашего сподвижника; за Рыцаря, которзго рука производила чудеса храбрости въ Палестинѣ и очистила Святыя мѣста кровію невѣрныхъ, коихъ присутствіе оскверняло ихъ; который равно отличенъ какъ благоразуміемъ и осторожностію, такъ храбростію и неустрашимостію своею; однимъ словомъ, котораго всѣ наши Рыцари, на востокѣ и на западѣ, почитали достойнѣйшимъ обладать этимъ повелительнымъ жезломъ, когда угодно будетъ Богу избавить меня отъ бремени онаго.
"Извѣстившись, что человѣкъ, столь достойный уваженія и столь всѣми уваженный, вдругъ забылъ, чѣмъ онъ обязанъ своему званію, своимъ обѣтамъ, своимъ правиламъ и своимъ братьямъ; бросилъ преступный взоръ на Іудеянку, пренебрегъ собственную безопасность заботясь о ея защитѣ и наконецъ распространилъ до тога свое ослѣпленіе и заблужденіе, что привезъ ее въ наше командорство. Извѣстившись о всѣмъ этомъ, какое должны мы были сдѣлать заключеніе, кромѣ того, что благороднымъ Рыцаремъ овладѣлъ злой духъ, или что онъ очарованъ какимъ-нибудь волшебствомъ. Ежели бы мы могли полагать, что поступокъ его не есть слѣдствіе чародѣйства, то, ни званіе его, ни храбрость, ни слава и ни какое уваженіе не достаточны бы были избавить его отъ справедливаго наказанія. Тогда бы мы, основываясь на уставѣ нашемъ, предписывающемъ намъ не имѣть никакого сношенія съ преступниками, изключили его изъ нашего Ордена, хотя бы онъ былъ правою рукою онаго.
"Но ежели посредствомъ волшебства, овладѣлъ умомъ Рыцаря злой духъ, то вмѣсто наказанія его, мы должны о немъ сожалѣть и обратить остріе меча нашего на проклятое орудіе, едва не погубившее его вовсе.
«Встаньте, имѣющіе свѣдѣніе объ этомъ происшествіи и скажите истинну, дабы мы могли увидѣть, должно ли намъ ограничиться наказаніемъ этой невѣрной, или слѣдуетъ приступить съ сокрушеннымъ сердцемъ къ мѣрамъ болѣе жестокимъ противъ нашего брата?»
Спросили нѣсколькихъ свидѣтелей объ опасности, которой подвергался Бріанъ для спасенія Ревекки во время Торквильстонскаго пожара, и о томъ, какъ послѣ онъ ее защищалъ, забывая о своей жизни. Они объяснили эти подробности со всѣми прибавленіями, которыя вообще простой народъ любитъ дѣлать, когда идетъ дѣло о необыкновенномъ происшествіи и которыя принимались съ удовольствіемъ. Отъ сего, опасность, которой подвергался Бріанъ, сдѣлалась такою, отъ которой только одна сверхъ естественная сила могла его избавить; заботливость его о защитѣ Ревекки представилась въ видѣ совершеннаго забвенія о себѣ самомъ, которому не бывало примѣра; вниманіе его къ ея словамъ и снисхожденіе къ ея упрекамъ показались чрезвычайными и несообразными съ его гордымъ характеромъ.
Послѣ поручено было Темплестовскому Командору объяснить подробности прибытія Бріана и Ревекки въ Темплестовъ. Албертъ въ своемъ объясненіи старался избѣгать сдѣлать неудодовольсгавіе своему другу; онъ. далъ почувствовать, что Рыцарь казался ему смѣшеннымъ и влюбленнымъ въ Іудеянку; изъяснилъ со вздохомъ сожалѣніе, что дозволилъ ей вступить въ обитель. «Но, — присовокупилъ онъ — я донесъ объ этомъ почтеннѣйшему нашему Великому Магистру; намѣренія мои были чисты, и я готовъ подвергнуться всякому наказанію, по благоразсужденію его.»
«Вы говорите истину, братъ Албертъ; — сказалъ Великій Магистръ — я отдаю справедливость вашимъ намѣреніямъ: они были чисты и стремились къ остановленію одного изъ братьевъ нашихъ на пути преступленія; но совсѣмъ тѣмъ, поступокъ вашъ заслуживаетъ порицаніе; вы уподобились человѣку, желающему удержать бѣшенаго коня, ухватясь за стремена, вмѣсто повода; и отъ того подвергали себя опасности, не успѣвая въ намѣреніи. За это, мы вмѣняемъ вамъ въ обязанность, въ продолженіи шести недѣль, ежедневно два раза прочитывать всѣ молитвы, предписанныя Рыцарямъ Храма и воздержаться совершенно отъ употребленія мясной пищи во все это время. Таково отеческое наказаніе, которому, изъ вниманія къ спасенію души вашей, мы почитаемъ должнымъ васъ подвергнуть.»
Командоръ низко поклонился, съ видомъ совершеннаго повиновенія, и возвратился на свое мѣсто.
«Не будетъ ли прилично — сказалъ Великій Магистръ — собрать нѣкоторыя свѣдѣнія о образѣ жизни этой Іудеянки, для того, чтобъ открыть, употребляла ли она прежде чарованія, волшебство и талисманы; потому что все въ этомъ несчастномъ дѣлѣ заставляетъ насъ заключать, что нашъ братъ покорился вліянію какого-нибудь адскаго духа?»
Германъ Гудальрикъ, одинъ изъ присутствовавшихъ Командоровъ, старый воинъ, покрытый знаками ранъ, полученныхъ имъ отъ музульманскихъ сабель, и пользовавшійся отъ своихъ товарищей большимъ уваженіемъ, всталъ и поклонился Великому Магистру, который немедленно дозволилъ ему говорить.
«Почтеннѣйшій Великій Магистръ! — сказалъ онъ — я желалъ бы знать, что окажетъ нашъ храбрый братъ Бріанъ Буа-Гильбертъ, на все слышанное имъ, и какими глазами смотритъ теперь самъ онъ на несчастную свою связь съ Іудеянкою?»
«Бріанъ Буа-Гильбертъ! — сказалъ Великій Магистръ — Вы слышите вопросъ нашего брата Германа Гудальрика; я приказываю вамъ отвѣчать на оный.»
Бріанъ обратился къ Великому Магистру и не прерывалъ молчанія.
«Въ него вселился духъ молчанія. — сказалъ Великій Магистръ — Говорите Бріанъ.»
Бріанъ, скрывъ свое негодованіе и досаду, отвѣчалъ: «Почтеннѣйшій Великій Магистръ! я не хочу говорить о подобныхъ обвиненіяхъ; но ежели кто коснется до моей чести, то я защищу ее съ тою же неустрашимостію, съ какою сражался съ невѣрными.»
«Мы прощаемъ васъ, братъ Бріанъ. — сказалъ Великій Магистръ — Въ томъ, что вы прославляете въ нашемъ присутствіи свои собственные подвиги, дѣлая тѣмъ новое преступленіе, которое мы равнымъ образомъ относимъ къ врагу, вами обладающему. Мы васъ прощаемъ, потому что устами вашими говоритъ онъ.»
Бріанъ бросилъ презрительный взглядъ на Луку Бомануара, но ничего не сказалъ.
«Теперь, — сказалъ Великій Магистръ — когда на вопросъ брата нашего Германа мы не можемъ ожидать лучшаго отвѣта, будемъ продолжать наше дѣло и постараемся проникнуть въ мракъ нечестія. Кто имѣетъ свѣдѣніе о образѣ жизни этой Іудеянки, тотъ встань и приближся къ намъ.»
Въ это время произошло нѣкоторое волненіе въ части залы, занятой посѣтителями, и Бомануаръ, спросивъ о причинѣ онаго, узналъ, что тамъ находился разбитый параличемъ человѣкъ, которому Ревекка, посредствомъ чудесной мази, возвратила употребленіе членовъ.
Онъ былъ крестьянинъ и Саксонецъ, боялся, чтобъ не вмѣнили ему въ вину употребленіе лекарства Іудеянки и не спѣшилъ предстать предъ судей. Его привели силою къ Великому Магистру. Не бывши совершенно излеченъ, онъ ходилъ съ помощію костыля и изъяснялся съ трудностію. Онъ показалъ, что за два года предъ тѣмъ, живши у Исаака въ Іоркѣ, впалъ въ болѣзнь, которая не излечиваласъ никакими лекарствами, но что Ревеккина чудесная мазь возвратила ему нѣкоторое употребленіе членовъ, и что отправляясь на дняхъ въ Темплестповъ къ своимъ роднымъ, онъ получилъ отъ нее нѣсколько этой мази и золотую монету.
«Съ тобою ли эта мазь?» Спросилъ Великій Магистръ.
Крестьянинъ нехотя вынулъ изъ кармана коробочку, на крышкѣ которой написаны были Еврейскія буквы, вѣрное доказательство для большей части зрителей, что лекарство составлено посредствомъ волшебства. Лука Бомануаръ велѣлъ подать къ себѣ коробочку и, знавши многіе восточные языки, прочелъ надпись. «Есть ли здѣсь медикъ, — сказалъ онъ — который бы могъ намъ объяснить, изъ чего составлена эта таинственная мазь?»
Предстали два человѣка, называвшіеся медиками, осмотрѣли коробочку и сказали, что составъ мази имъ не извѣстенъ; что чувствуютъ въ ней духъ мирры и камфоры, которыя по невѣжеству своему назвали восточными травами; и что мазь должна быть составлена посредствомъ чародѣйства; иначе составъ оной былъ бы имъ извѣстенъ.
По окончаніи этаго медицинскаго отзыва, крестьянинъ просилъ возвратишь ему мазь.
«Какъ тебя зовутъ?» Спросилъ гнѣвно Великій Магистръ.
«Гигъ, Снелдевъ сынъ.» Отвѣчалъ крестьянинъ.
«Слушай же: знай, что лучше быть больнымъ, нежели лечиться лекарствами невѣрныхъ, получившихъ свое знаніе отъ адскаго духа.»
Гигъ отошелъ, опираясь на костыль; но, принимая участіе въ судьбѣ своей благодѣтельницы и желая знать, что съ нею послѣдуетъ, остался въ залѣ, не смотря на опасность встрѣтиться еще со взорами немилосердаго судіи, котораго присутствіе приводило его въ трепетъ.
Послѣ этаго, Великій Магистръ приказалъ Ревеккѣ открыть покрывало. Она сказала робкимъ, но твердымъ голосомъ, Ито дѣвицы Израильскія не имѣютъ обыкновенія быть съ открытымъ лицемъ при народѣ. Скромный ея отвѣтъ и пріятность ея голоса расположили въ ея пользу всѣхъ присутствовавшихъ; но Бомануаръ, почитая себя обязаннымъ заглушать всякое чувство, могущее поколебать его твердость въ исполненіи того, что почиталъ своею должностію, повторилъ свое приказаніе, и воинъ приготовился оное исполнить. Ревекка, обратившись къ Великому Магистру и окружающимъ его, сказала: «Изъ любви къ собственнымъ вашимъ дочерямъ… Увы! я забыла, что вы ихъ не имѣете… Но изъ любви къ матерямъ и сестрамъ вашимъ, умоляю васъ, не дозволяйте, чтобъ въ присутствіи вашемъ чья-либо рука коснулась до несчастной. Вы, старѣйшіе между своими, и я вамъ повинуюсь.»
Она сказала это съ такимъ чувствомъ горести и съ такимъ смиреніемъ, которыя почти растрогали самого Бомануара, и подняла покрывало. Лице ея покрылось румянцемъ стыдливости и, не смотря на ея робость, благородство изображалось на ономъ. Красота ея удивила всѣхъ, и молодые Рыцари взорами дали почувствовать одинъ другому, что прелести ея были сильнѣйшимъ волшебствомъ для привлеченія сердца Бріанова. Видъ ея столько подѣйствовалъ на Гига, что онъ закричалъ стоявшимъ у дверей оруженосцамъ: «Выпустите меня, я изъ числа ея убійцъ.»
«Успокойся, добрый человѣкъ, — сказала Ревекка — ты не могъ сдѣлать мни вреда, сказавъ правду и вопль твой также не сдѣлаетъ мнѣ никакой пользы; замолчи, или выдь вонъ.»
Караульные хотѣли вытолкнуть Гига за двери, боясь, чтобъ онъ еще не нарушилъ спокойствія и чтобъ это не подвергло ихъ взысканію; но онъ далъ слово молчать, и его оставили въ залѣ.
Наконецъ позвали послѣднихъ свидѣтелей. Явились два воина, о которыхъ говорилъ Албертъ съ Конрадомъ. Они были закоренѣлые злодѣи, при всемъ томъ, красота и благородный и трогательный видъ ихъ жертвы, сначала ихъ остановилъ; но выразительный взглядъ Алберта возвратилъ имъ рѣшительность, и они объяснили такимъ образомъ, который показался бы сомнительнымъ для безпристрастныхъ судей, подробности дѣйствій, или незаслуживающихъ вниманія, или вымышленныхъ, которыя хотя и были возможны, но разсканы были съ присоединеніемъ таинственныхъ толкованій, подававшихъ большее подозрѣніе на доносителей. Показанія ихъ въ послѣдующія времена раздѣлили бы на два разряда: на показанія недостойныя вниманія и на показанія о событіяхъ Физически невозможныхъ; но въ тотъ вѣкъ невѣжества и суевѣрія, все было принято за доказательство преступленія. Къ первымъ принадлежало, что часто слыхали, какъ Ревекка говорила сама съ собою на неизвѣстномъ языкѣ; что она пѣла пѣсни, въ которыхъ хотя слова были непонятны, на пріятно было оныя слушать; что говоря иногда сама съ собою, казаласъ ожидающею отвѣта. Что одежда ея была необыкновеннаго покроя; что она носила кольца, на которыхъ вырѣзаны кабалистическіе знаки; наконецъ, что неизвѣстныя слова были вышиты на ея покрывалѣ.
Всѣ эти обстоятельства, столь естественныя, столь обыкновенныя, были выслушаны съ важностію, какъ доказательства, или, покрайней мѣрѣ, какъ дающія сильное подозрѣніе о сношеніи Ревекки съ силами тьмы.
Между тѣмъ, одинъ изъ доносителей сказалъ о событіи менѣе двусмысленнымъ образомъ, и большая чаешь зрителей повѣрила словамъ его, не смотря на всю невѣроятность объясненнаго имъ происшествія. Онъ сказалъ, будто самъ видѣлъ, какъ Ревекка вылечила въ Торквильстонѣ раненаго человѣка чудеснымъ образомъ. Что будто она начертила на ранѣ какіе-то знаки и сказала какія-то слова, которыхъ онъ къ счастію не понималъ; что остріе стрѣлы въ тоже мгновеніе само выскочило изъ раны, кровь перестала течь и рана затворилась; и что, чрезъ часъ послѣ, того, вылеченный ею такимъ образомъ раненый, былъ уже на стѣнѣ замка и помогалъ бросать каменья въ осаждающихъ. Эта басня, можетъ быть, основывалась на той истинѣ, что Ревекка лечила Вильфрида въ Topквильстонскомъ замкѣ; но извѣтъ тѣмъ болѣе показался вѣроятнымъ, что, въ подкрѣпленіе онаго, донощикъ вынулъ изъ кармана остріе стрѣлы, утверждая, что оно было то самое, которое такъ чудесно выскочило изъ раны.
Другой воинъ, стоявшій на часахъ на башнѣ, видѣлъ, какъ Ревекка, во время разговора своего съ Бріаномъ, выбѣжала на балконъ и готовилась броситься съ онаго. Онъ, желая не отстать отъ своего товарища, объявилъ, что самъ видѣлъ, какъ Ревекка вышла на балконъ, превратилась въ лебедя ослѣпительной бѣлизны, облетѣла три раза вокругъ замка и, возвратившись на прежнее мѣсто, приняла обыкновенный свой видъ.
Половины столь важныхъ доказательствъ было бы достаточно для признанія чародѣйкою старой безобразной женщины, даже и не Іудеянки; Ревеккѣ же, принадлежавшей къ этому поколѣнію, не могли въ этомъ случаѣ помочь ни красота ея, ни молодость.
Великій Магистръ, отобравъ мнѣнія, спросилъ у нее важнымъ голосомъ, имѣетъ ли она что сказать прошивъ своего обвиненія?
«Умолять васъ о состраданіи — отвѣчала Ревекка, дрожащимъ отъ душевнаго волненія голосомъ — было бы столь же безполезно, какъ и унизительно въ глазахъ моихъ; говорить вамъ, что оказаніе помощи больнымъ и раненымъ есть доброе дѣло, и объяснять, что обычаи мои и одежда, равно какъ и языкъ, которымъ я говорю, принадлежатъ нашему поколѣнію, не болѣе бы принесло мнѣ пользы; утверждать, что большая часть донесеннаго вамъ этими двумя воинами, есть наглая клевета, значило бы сказать вамъ то, чему вы не повѣрите; и наконецъ, даже указать вамъ моего гонителя, слушающаго клевету, изобрѣтенную для представленія его въ видѣ жертвы, не послужило бы къ моему оправданію. Я скажу только, что лучше соглашусь десять разъ подвергнуться уготовляемой мнѣ вами смерти, нежели слушать предложенія подобныя дѣланнымъ мнѣ отъ него въ то время, когда я была его плѣнницею и въ цѣломъ мірѣ не имѣла ни защитника, ни покровителя. Вы одному его слову болѣе повѣрите, нежели всѣмъ доказательствамъ несчастной Іудеянки. Я не буду укорять его и тѣмъ, что теперь со мною совершается; но обращусь къ нему самому. Да, г. Бріанъ Буа-Гильбертъ, я отъ самихъ васъ требую подтвержденія, что дѣйствія, причитаемыя мнѣ теперь въ вину, не ложь и не клевета?»
Всѣ устрѣмили глаза на Бріана; но онѣ молчалъ.
«Говорите, — продолжала Ревекка — ежели вы человѣкъ. Я васъ заклинаю одеждою, которую вы носите, именемъ вашихъ предковъ, Орденомъ, къ которому вы принадлежите, честію вашею. Говорите, могла ли я сдѣлать то, въ чемъ меня обвиняютъ?»
«Отвѣчайте ей, братъ. — сказалъ Бомануаръ — Ежели врагъ, съ которымъ я вижу вы боретесь, не отнимаетъ у васъ возможности это сдѣлать.»
Въ это время Бріанъ былъ волнуемъ различными страстями, сражавшимися въ его сердцѣ, и, смотря на его лицѣ, въ самомъ дѣлѣ, можно было подумать, что сверхъ-естественная сила подвергаетъ его ужаснымъ мученіямъ. Наконецъ, онъ, обращая страшно глаза, произнесъ глухимъ голосомъ, взглянувъ на Ревекку: «Записка, записка.»
«Вотъ — сказалъ Бомануаръ — новое доказательство. Жертва очарованія этой презрѣнной Іудеянки не можетъ, не смотря на всѣ свои усилія, ничего выговоришь, исключая имени вредоносной записки, въ которой, безъ сомнѣнія, она написала кабалистическія слова, очаровавшія его и принуждающія его молчать.»
Ревекка иначе поняла выговоренное, какъ бы противъ воли, Бріаномъ; она вспомнила о запискѣ, положенной ей въ руку во время входа ее въ залу; тихонько взглянула на нее и прочла: Требуй суда Божія. Нѣкоторое волненіе, произведенное въ собраніи отвѣтомъ Бріана, который каждый толковалъ по своему, дало возможность Ревеккѣ прочесть и изодрать записку такъ, что никто того не примѣтилъ.
По возстановленіи тишины, Великій Магистръ сказалъ Ревеккѣ: «Ты видишь, что слова несчастнаго Рыцаря тебѣ нисколько не помогаютъ; врагъ, обладающій имъ, слишкомъ силенъ. Имѣешь ли ты намъ что сказать еще?»
«Имѣю; — отвѣчала Ревекка — самые ваши законы подаютъ мнѣ еще одно средство къ спасенію моей жизни, которая хотя очень несчастна, особенно съ нѣкотораго времени, но она есть даръ Божій; я не должна, смѣть пренебрегать ею, и обязана употребить всѣ средства къ защитѣ оной. Я невинна; все сказанное въ обвиненіи меня есть клевета, и я требую суда Божія, требую дозволенія доказать мою невинность законнымъ поединкомъ чрезъ моего защитника.»
«А кто захочетъ — сказалъ Бомануаръ — сражаться за чародѣйку, за Іудеянку?»
«Богъ пошлетъ мнѣ защитника; — отвѣчала Ревекка — невозможно, чтобъ въ Англіи, гдѣ такъ много добродѣтельныхъ, человѣколюбивыхъ, сострадательныхъ и храбрыхъ людей, не нашлось никого, желающаго защитить справедливость и невинность; но довольно того, что я требую законнаго поединка, и вотъ мой вызовъ.»
Сказавъ это она сняла съ руки шелковую шитую перчатку, и бросила ее передъ Великимъ Магистромъ, съ кроткимъ и благороднымъ видомъ, который во всемъ собраніи возбудилъ къ ней уваженіе.
Глава IV.
правитьЛука Бомануаръ былъ тронутъ благородствомъ и пріятностію, съ которыми Ревекка изъяснила послѣднее требованіе. Онъ не былъ жестокосердымъ отъ природы; но уединенная жизнь, военныя упражненія, привычка видѣть себя повелителемъ и твердая увѣренность въ обязанности изкоренять ересь и поражать невѣрныхъ, сдѣлали постепенно нечувствительнымъ его сердце, чуждое страстей. Черты лица его казались не столь суровыми, когда онъ смотрѣлъ на милое твореніе, не имѣющее ни покровителя, ни друга, сирое, но защищающееся съ такою неустрашимостію и съ такимъ благородствомъ.
«Ревекка, — сказалъ онъ — ежели сожалѣніе, которое я чувствую, смотря на тебя, происходитъ отъ твоего чародѣйства, то преступленіе твое ужасно; но я почитаю чувства моего сердца естественными, видя твореніе, награжденное толикими наружными достоинствами, содѣлавшееся сосудомъ гибели. Дочь моя, исповѣдуй свои преступленія, покайся и оставь заблужденія; подъ симъ условіемъ, я дарую тебѣ жизнь.»
"Я васъ прошу — отвѣчала Ревекка — дозволить мнѣ узнать, удостоите ли вы вниманія мое прошеніе о законномъ поединкѣ? "
«Подайте мнѣ ее перчатку, — сказалъ Бомануаръ — Посмотри хорошенько на эту перчатку, дочь моя, посмотри, какъ она ничтожна для такого ужаснаго вызова, каковъ смертельный поединокъ; посмотри, какое различіе между ею и стальными перчатками нашихъ Рыцарей, и знай, что такая же разность между защитою твоею и нашего Ордена, который ты вызываешь.»
«Положите на вѣсы мою невинность, — сказала съ твердостію Ревекка — и вы увидите, что шелковая перчатка перетянетъ желѣзную.»
«Слѣдовательно, ты не признаешь себя виновною и настаиваешь въ дерзкомъ своемъ вызовѣ?»
«Настаиваю, почтеннѣйшій Великій Магистръ.»
«Итакъ, да будетъ по твоему прошенію, и судъ Божій да покажетъ, на чьей сторонѣ справедливость.»
«Аминь!» Отвѣчали Командоры, находившіеся близь Великаго Магистра. «Аминь!» Повторили Рыцари и все собраніе.
«Братіе, — сказалъ Бомануаръ — вамъ извѣстно, что мы могли отказать ей въ поединкѣ; но хотя она Іудеянка и чародѣйка, сохрани насъ Богъ отъ этаго! Она иностранка, безъ покровителя, и проситъ дозволенія единственно прибѣгнуть подъ покровъ нашихъ законовъ; сверхъ того, хотя мы и иноки, но вмѣстѣ съ тѣмъ и Рыцари; намъ неприлично отказаться отъ вызова, подъ какимъ бы ни было предлогомъ. Итакъ, дѣло состоитъ въ слѣдую темъ: Ревекка, дочь Исаака Іоркскаго, Іудейскаго закона, признаваемая по многимъ, болѣе нежели подозрительнымъ, обстоятельствамъ употреблявшею чародѣйство надъ особою благороднаго Рыцаря нашего Ордена, требуетъ законнаго поединка, для доказательства своей невинности. Кому, полагаете вы, должно отдать залогъ вызова? Кого назначить Рыцаремъ-защитникомъ нашей стороны?»
«Бріана Буа-Гильберта. — сказалъ Командоръ Гудальрикъ — Дѣло это особенно до него касается и ему болѣе всѣхъ извѣстна справедливость нашей стороны.»
«Но ежели братъ нашъ Бріанъ находится подъ вліяніемъ чародѣйства! — сказалъ Бомануаръ — Впрочемъ, мы говоримъ это только изъ предосторожности; изъ всего нашего Ордена, мы никому охотнѣе не ввѣримъ защиты его чести.»
«Почтеннѣйшій Великій Магистръ. — отвѣчалъ Командоръ — Вамъ извѣстно, что никакое чародѣйство не можетъ имѣть власти надъ Рыцаремъ, сражающимся для изъявленія суда, Божія.» «Справедливо; — сказалъ Бомануаръ — отдайте Бріану Буа-Гильберту залогъ вызова. Братъ! — сказалъ онъ Бріану — мы поручаемъ вамъ сражаться неустрашимо и быть увѣреннымъ, что побѣда будетъ на сторонѣ справедливости. Ревекка! мы даемъ тебѣ три дни срока для отысканія Рыцаря защитника.»
«Срокъ слишкомъ коротокъ — сказала она — для отысканія человѣка, который бы хотѣлъ за обвиняемую подвергнуть опасности жизнь и честь свою, тогда какъ она чужестранка и иновѣрная.»
«Мы не можемъ отсрочить болѣе. — сказалъ Великій Магистръ — Сраженіе должно происходить въ нашемъ присутствіи; а важныя дѣла отзываютъ насъ чрезъ три дни отсюда.»
«Да будетъ воля Божія! — сказала Ревекка — Я возлагаю мое упованіе на единаго Бога, Коему возможно въ одно мгновеніе то, для чего человѣку недостаточно всей вѣчности.»
«Теперь остается назначить мѣсто сраженія и казни, ежели будетъ нужно. — сказалъ Бомануаръ — Гдѣ Командоръ Албертъ?»
Албертъ, державшій еще перчатку Ревекки, стоялъ подлѣ Бріана и разговаривалъ съ нимъ горячо, но тихимъ голосомъ.
«Не отказывается ли онъ отъ принятія залога поединка?» Спросилъ гнѣвно Великій Магистръ.
«Нѣтъ, почтеннѣйшій Великій Магистръ, — отвѣчалъ Албертъ, спрятавъ перчатку подъ епанчу — онъ принялъ его; что жь касается до мѣста сраженія, не угодно ли назначить оное на принадлежащемъ здѣшнему командорству Георгіевскомъ полѣ, на которомъ обыкновенно производятся наши военныя упражненія?»
«Хорошо. — сказалъ Великій Магистръ — Ревекка, ты должна туда представить своего защитника, и ежели онъ не побѣдитъ, или не явится на это мѣсто для сраженія, то ты погибнешь смертію, назначенною чародѣйкамъ: таковъ нашъ приговоръ, Запишите всё это въ протоколъ и прочтите всенародно, чтобъ никто не имѣлъ права отзываться невѣдѣніемъ объ ономъ.»
Капеланъ, отправлявшій должность секретаря, записалъ все производство въ большую книгу, in folio, назначенную для записыванія главныхъ постановленій, дѣлаемыхъ Орденомъ; другой же Капеланъ прочелъ записанное громкимъ и внятнымъ голосомъ.
«Да поможетъ Богъ справедливой сторонѣ!» Сказалъ Великій Магистръ, по окончаніи чтенія. «Аминь!» Отвѣчало собраніе.
Ревекка въ молчаніи подняла глаза къ Небу, сложила руки на груди и пробыла съ минуту въ семъ положеніи. Потомъ, обратясь къ Великому Магистру, сказала ему съ кротостію, что ей нужно дозволеніе увѣдомить своихъ, друзей о положеніи, въ которомъ она находится, и о потребности въ защитникѣ.
«Это справедливо. — отвѣчалъ Бомануаръ — Ты можетъ избрать, кого хочешь, для увѣдомленія ихъ о своемъ положеніи, и избранный тобою для сего человѣкъ къ тебѣ свободно будетъ допускаемъ.»
«Естьли здѣсь кто-нибудь, — сказала Ревекка — который бы, изъ любви къ справедливости, или въ надеждѣ щедрой награды, согласился сдѣлать эту услугу невинной и несчастной дѣвицѣ?»
Никто не отвѣчалъ, не смѣя въ присутствіи Великаго Магистра оказать участіе въ положеніи Іудеянки, признанной имъ чародѣйкою, и опасаясь впасть въ подозрѣніе. Ни чувство состраданія, ни прелесть награды не сильны были побѣдить этаго страха.
Ревекка была нѣкоторое время въ неизъяснимомъ безпокойствѣ. «Возможно ли, — сказала она — что въ самой Англіи, я вижу себя лишаемою надежды на послѣднее средство къ избавленію себя, отъ недостатка снисхожденія, въ которомъ не отказывается и величайшимъ преступникамъ!»
«Хотя я не иначе могу ходить, какъ на костыляхъ, — сказалъ Гигъ — но и тѣмъ обязанъ вамъ и, какъ могу, готовъ исполнить ваше порученіе. Далъ бы Богъ, чтобъ ноги мои заслужили вину моего языка! Ахъ! говоря о вашемъ благодѣяніи, я нимало не ожидалъ подвергнуть васъ опасности.»
«Для Бога нѣтъ не возможнаго.» Отвѣчала Ревекка.
Она поспѣшно написала нѣсколько словъ по-Еврейски на кускѣ пергамина, который данъ былъ ей Капеланомъ, по приказанію Великаго Магистра, и сказала Гигу: «Сыщи Исаака Іоркскаго и отдай ему эту записку; вотъ тебѣ на наемъ лошади и за труды. Небо внушаетъ мнѣ предчувствіе, что я не умру назначенною мнѣ смертію. Богъ пошлетъ мнѣ защитника. Прощай. Помни, что жизнь моя зависитъ отъ твоего проворства.»
Многіе изъ зрителей старались удержать Гига отъ принятія записки, на которой, по мнѣнію ихъ, были написаны кабалистическіе знаки; но онъ рѣшился услужишь своей благодѣтельницѣ. «Она излечила мое тѣло, — отвѣчалъ онъ — и я увѣренъ, что не захочетъ погубить и души моей.»
Гигъ отправился немедленно изъ Темплестова въ свою деревню, намѣреваясь взять тамъ у своего сосѣда лошадь и на ней доѣхать до Іорка.
По счастію, ему не нужно было итти такъ далеко. Отошедъ не болѣе четверти мили отъ командорства, онъ встрѣтилъ двухъ человѣкъ, ѣдущихъ верхомъ, къ которымъ приближившись увидѣлъ, что они Евреи и въ одномъ изъ нихъ узналъ Исаака Іоркскаго, въ другомъ же Раввина Бенъ Самуила. Они знали, что въ командорствѣ производится Beликимъ Магистромъ судъ надъ чародѣйкою и, не смѣя войти въ замокъ, ѣздили вокругъ онаго.
«Братъ Бенъ Самуилъ, — сказалъ Исаакъ — сердце мое замираетъ и это не безъ причины: обвиненія въ чародѣйствѣ не рѣдко служатъ предлогомъ къ притѣсненію насъ.»
"Не безпокойся, братъ, — отвѣчалъ Наеанъ — ты довольно богатъ, чтобъ ничего не бояться; все дѣло кончится однѣми деньгами. Но что это за человѣкъ, который къ намъ подходитъ на костыляхъ? Дружище! — сказалъ онъ Гигу — ежели тебѣ нужно какое лекарство, то я тебѣ въ немъ не откажу, но не дамъ ничего человѣку, просящему милсотины на большой дорогѣ; у тебя слабы ноги и тебѣ не, возможно быть ни гонцемъ, ни воиномъ, ни пастухомъ; но, кажется, руки у тебя здоровы и ты могъ бы нѣкоторыя работы…..
«Помилуй Исаакъ, что съ тобою дѣлается?» Вскричалъ Наѳанъ.
Въ продолженіи разговора, Исаакъ взялъ у Гига записку и, едва взглянулъ на нее, измѣнился въ лицѣ, вскрикнулъ и упалъ съ лошади безъ чувствъ.
Испуганный Раввинъ немедленно приближился къ нему, далъ ему понюхать спирту и, вынувъ изъ кармана инструментъ, приготовлялся уже пустить ему кровь; но Исаакъ пришелъ въ себя и, къ чрезвычайному удивленію Раввина, сбросивъ съ себя шапку, началъ посыпать пылью себѣ волосы.
Раввинъ, полагая, что онъ помѣшался въ умѣ, принялся было опять за свой инструментъ, но Исаакъ скоро удостовѣрилъ его въ ошибкѣ.
«Дѣва горести! — вскричалъ онъ — Тебя должно бы назвать Веноніею, а не Ревеккою! Какъ я желаю, не пережить тебя!»
«Что тебѣ сдѣлалось? — сказалъ Раввинъ — Не стыдно ли быть такъ малодушнымъ? Что случилось съ твоею дочерью? Я надѣюсь, что она еще жива?»
«Жива, но во власши враговъ, готовыхъ поступить съ нею жесточайшимъ образомъ, не смотря ни на юность, ни на невинность ея. Она составляла пальмовый вѣнецъ посѣдѣлой главы моей, по онъ поблекъ въ одну ночь. Дочь моя! Одно утѣшеніе мое въ старости! Единственная отрасль моей возлюбленной Рахили! Мракъ смерти уже окружаетъ тебя.»
«Но что тутъ написано? Нѣтъ ли средства ее избавить?»
«Прочти. Глаза мои отъ слезъ ничего не видятъ.»
Раввинъ взялъ Ревеккину записку и прочелъ по-Еврейски слѣдующее:
"Исааку, сыну Адоникамову, котораго Христіане называютъ Исаакомъ Іоркскимъ. Да совершится надъ тобою обѣтованное благословеніе!
«Отецъ мой! Я осуждена насмерть за преступленіе, о которомъ даже не имѣю никакого понятія: за чародѣйство. Если можно найти храбраго человѣка для защищенія меня копьемъ и мечемъ, по существующему обыкновенію, на полѣ Георгіевскомъ, въ продолженіи трехъ дней, считая отъ нынѣшняго; то, можетъ быть, Богъ даруетъ ему достаточную силу для одержанія побѣды и для защиты невинности, лишенной всякой иной помощи. Если же никого не выищется, то подруги мои могутъ теперь же начать меня оплакивать, какъ цвѣтокъ, срѣзанный жнецомъ. Постарайтесь отыскать помощь, гдѣ можете. Христіанскій Рыцарь Вильфридъ, сынъ Цедрика, называющійся Ивангоемъ, думаю, согласился бы за меня сразиться, но онъ еще не можетъ быть въ состояніи вынести тяжести вооруженія. При всѣмъ томъ, отецъ мой, дайте ему знать о моемъ положеніи. Онъ имѣетъ друзей, былъ товарищемъ нашимъ въ плѣну и, можетъ быть, сыщетъ мнѣ защитника.
„Увѣрьте Вильфрида, что Ревекка, останется ли въ живыхъ, или умретъ, но всегда пребудетъ невинною въ преступленіи, въ которомъ ее обвиняютъ. Если угодно будетъ Богу, чтобъ вы лишились своей дочери, то не оставайтесь болѣе въ этой обагренной ея кровію странѣ; удалитесь въ Кордую, гдѣ братъ вашъ живетъ въ безопасности подъ сѣнію трона Беабдилова.“
Исаакъ выслушалъ все довольно спокойно; по окончаніи же чтенія, началъ опять продолжать изъявленіе своей горести, по обычаю восточныхъ народовъ, посыпая голову пылью, раздирая свою одежду и вопія: „Дочь моя! моя Ревекка! плоть моей плоти! кости костей моихъ!“
„Ободрись, — сказалъ ему Раввинъ — горесть ни къ чему не служитъ. Сей же часъ ступай и отыщи Вильфрида. Можетъ быть, онъ подастъ тебѣ совѣтъ, или окажетъ помощь. Онъ любимецъ Ричарда, называемаго Львиное-Сердце, о возвращеніи котораго сюда всѣ увѣряютъ. Очень возможно, что Ричардъ, по просьбѣ его, запретитъ этимъ кровожаднымъ людямъ исполнить свой приговоръ.“
„Я его сыщу, — сказалъ Исаакъ — потому что онъ очень хорошій и сострадательный къ намъ человѣкъ, но онъ еще не въ силахъ надѣть латъ; а кто изъ Христіанъ за хочетъ, кромѣ его, сражаться за Іудеянку?“
„Ты говоришь, какъ человѣкъ, который не знаетъ Христіянъ. Ободрись и поспѣши отыскать Вильфрида; я же, съ своей стороны, также похлопочу о тебѣ: не простительно бы было не помочь брату въ такомъ несчастій. Я отправлюсь теперь въ Іоркъ. Тамъ много собралось Рыцарей. Можетъ быть, кто нибудь изъ нихъ возметъ на себя быть защитникомъ твоей дочери; ты же исполнишь все, чти я имъ обѣщаю твоимъ именемъ.“
Безъ сомнѣнія исполню, и благодарю Небо, пославшее мнѣ такую подпору въ несчастій, каковъ ты … Между тѣмъ пожалѣй о мнѣ и не слишкомъ много сули имъ вдругъ…. Ахъ! что я сказалъ? Нѣтъ, поступай какъ найдешь лучше. Къ чему мнѣ золото безъ дочери.»
«Прощай, — сказалъ Наеанъ — надо дѣйствовать не мѣшкая; желаю; чтобъ ты былъ утѣшенъ.»
Они обнялись и, разставшись, поѣхали, каждый по своей дорогѣ.
Гигъ не отходилъ отъ нихъ въ продолженіи всего разговора, изъ котораго ничего не понялъ, потому что они говорили по-Еврейски. Наконецъ, посмотрѣвъ имъ въ слѣдъ, сказалъ: «Эти окаянные жиды, не болѣе обратили на меня вниманіе, какъ на Турку, или на язычника. Имъ бы можно было бросить мнѣ одинъ, или два цехина. Я не былъ обязанъ приносить имъ, Богъ знаетъ, какое писаніе, подвергаясь опасности быть околдованнымъ; но что мнѣ пользы и въ ихъ золотѣ, ежели оно можетъ оборотиться въ дубовые листья?
Глава V.
правитьУже оканчивался день, въ который производился надъ Ревеккою судъ, сумерки уже заступили мѣсто дневнаго свѣта. Въ это время она услышала тихій стукъ у дверей комнаты, въ которую ее отвели по окончаніи суда.
„Войди! ежели ты не врагъ мой, — сказала Ревекка — Но, увы! — продолжала она — я не могу воспрепятствовать тебѣ войти, ежели бы ты былъ и врагомъ моимъ.“
„Надобно мнѣ быть тѣмъ, или другимъ, Ревекка. — сказалъ Бріанъ, вошедъ въ двери — Послѣдствія моего съ тобою разговора покажутъ мнѣ, которую изъ этихъ ролей я долженъ взять на себя.“
Ревекка, почитавшая преступную страсть Бріана причиною всѣхъ своихъ злополучій, отступила назадъ до самой стѣны, увидѣвъ его.
„Теперь — сказалъ Бріанъ — вы не имѣете никакой причины меня бояться.“
„Я васъ не боюсь.“ Отвѣчала Ревекка, хотя частое ея дыханіе и опровергало ея слова.
„Вы не должны меня опасаться, Ревекка, даже и потому, что въ двухъ шагахъ отсюда находится караулъ, имѣющій повелѣніе охранять васъ до времени казни. Я не имѣю надъ нимъ ни малѣйшей власти. При первомъ звукѣ вашего голоса, караульные войдутъ и я самъ подвергну“ ея опасности, ежели они меня здѣсь застанутъ.»
«Слава Богу! — сказала Ревекка — Смерть менѣе всего страшитъ меня въ этомъ вертепѣ зла.»
«Понятіе о смерти — отвѣчалъ Рыцарь — дѣйствительно не имѣетъ ничего ужаснаго для человѣка немалодушнаго, когда она не сопровождается обстоятельствами, которыя дѣлаютъ ее страшною. Погибнуть отъ копья, или отъ меча, для меня ничего не значитъ; сброситься съ башни, или пронзить себя кинжаломъ, также ничего не значитъ для васъ. Вы безъ сомнѣнія предпочтете всегда такую смерть, такъ называемому вами, безчестію; равнымъ образомъ и я, скорѣе соглашусь умереть, нежели поступить противъ моихъ понятій о чести.»
«Но ваши понятія, — сказала Ревекка — могутъ измѣняться согласно съ страстями, васъ движущими; мое же приковано къ неподвижной скалѣ.»
«Подобные разговоры теперь не у мѣста. — сказалъ Рыцарь — Вы осуждены на смерть, но, не на скорую и легкую, которой желаютъ въ несчастій и ищутъ въ отчаяніи, а на медленную и ужасную, сопровождаемую жесточайшими мученіями.»
«Кто же довелъ меня до сего положенія? Не тотъ ли, который, предавшись преступной страсти, силою завезъ меня сюда, и который, не знаю, въ какомъ предположеніи, старается меня устрашить изображеніемъ ожидающихъ меня мученій.»
«Не думайте, чтобъ я васъ подвергнулъ этому добровольно; не полагайте, чтобъ я не предупредилъ вашей опасности, съ такою же рѣшительностію, съ какою закрывалъ васъ щитомъ отъ стрѣлъ въ Торквильстонѣ, ежели бы это было мнѣ возможно.»
«Ежели бы защищеніе меня въ Торквильстонѣ, такъ часто вами напоминаемое мнѣ, имѣло предметомъ одно оказаніе покровительства несчастной, то я обязана бы вамъ была вѣчною благодарностію; но, знавъ ваше истинное намѣреніе, я желала бы лучше лишиться жизни, нежели попасться въ ваши руки.»
«Оставьте упреки, Ревекка, я и безъ того сильно огорченъ и не дозволю вамъ умножать мою горесть.»
«Дозвольте же мнѣ узнать, г. Рыцарь, что вамъ угодно? Ежели, кромѣ желанія наслаждаться содѣланнымъ мнѣ несчастіемъ, вы имѣете какое намѣреніе, то прошу васъ поспѣшить меня увѣдомить объ ономъ, и оставить меня одну. Мнѣ немного остается минутъ для приготовленія себя къ смерти.»
«Я вижу, Ревекка, что вы продолжаете обвинять меня въ несчастій, для отвращенія котораго я желалъ бы пожертвовать всѣмъ, что имѣю драгоцѣннѣйшаго.»
«Я желала бы не упрекать васъ, г. Рыцарь; но не справедливо ли, что одни ваши преступныя преслѣдованія довели меня до настоящаго моего положенія?» «Нѣтъ! нѣтъ! — вскричалъ Рыцарь — Вы ошибаетесь, приписывая мнѣ то, чего я не могъ ни ожидать ни отвратишь. Возможно ли было предвидѣть неожиданный пріѣздъ Бомануара, имѣющаго право повелѣвать мною также, какъ и многими Рыцарями, которыхъ сердца не ожесточены., подобно его сердцу?»
«Между тѣмъ, вы находились въ числѣ моихъ судей; знавъ совершенно мою невинность, участвовали въ осужденіи меня; и, ежели не ошибаюсь, даже приняли на себя обязанность явиться съ оружіемъ въ рукахъ для подтвержденія справедливости моего обвиненія.»
«Остановись, Ревекка, остановись. Вашему поколѣнію извѣстно, что управляя кораблемъ, надобно уступать бурѣ и стараться употреблять въ пользу самый противный вѣтеръ.»
«Несчастна та минута, въ которую необходимость принудила насъ обратишься къ этимъ средствамъ. Сердце также не можетъ противишься необходимости, какъ жесткая сталь огню, Люди, не имѣющіе ни Царя, ни отечества, ни свободы, принуждены унижаться предъ иноплеменными. Мы, безъ сомнѣнія осуждены на это за грѣхи наши и за преступленія нашихъ предковъ. Но вамъ, г. Рыцарь, не постыдно ли поступать согласно съ мнѣніями другихъ, даже противъ собственной удостовѣренности?»
«Эти слова непріятны. — сказалъ Бріанъ, ходя въ досадѣ по комнатѣ — Я не за тѣмъ сюда пришелъ, чтобъ слушать упреки. Знайте, что я никогда не уступаю ни чьему желанію, обстоятельства могутъ иногда только перемѣнить планъ моихъ дѣйствій, но никогда оныхъ не остановятъ. Воля моя уподобляется стремящемуся съ горъ потоку, котораго удобно перемѣнить направленіе, но никогда не возможно остановить. Записка, подавшая вамъ совѣтъ требовать защитника, отъ кого могла быть, кромѣ меня? Кто могъ принять такое въ васъ участіе?»
«Продолженіе нѣсколькими часами несчастной моей жизни, кратковременная и, вѣроятно, безполезная отсрочка минуты смерти: вотъ все, что вы этимъ сдѣлали для несчастной, которую ввергли въ злополучіе и для которой изкопали могилу.»
«Нѣтъ, Ревекка, я не это имѣлъ въ виду. Безъ этаго сумазброда, Гудальрика, никому бы не пришло въ голову поручить защищать Орденъ тому, котораго Великій Магистръ давно желалъ бы изключить изъ онаго; тому, котораго почитаютъ участникомъ, или жертвою вашихъ воображаемыхъ чародѣйствъ. Намѣреніе мое было, при первомъ звукѣ трубъ, явиться на поприще для вашей защиты. Я переодѣлся бы странствующимъ Рыцаремъ, ищущимъ случаевъ доказать свое искуство владѣть копьемъ и мечемъ. Тогда, кого бы ни назначилъ Бомануаръ изъ Рыцарей, находящихся въ Темилестовѣ, не только одного, но хотя бы нѣсколькихъ, я выбросилъ бы ихъ всѣхъ изъ сѣдла однимъ ударомъ моего копья. Симъ средствомъ я доказалъ бы вашу невинность, и вы, можетъ бытъ, изъ благодарности, не отказали бы мнѣ въ наградѣ за побѣду.»
«Все это одно пустое тщеславіе, г. Рыцарь. Вы хвалитесь тѣмъ, чтобы вы сдѣлали, ежели бы не сочли за лучшее поступить иначе. Вы приняли мою перчатку, и защитникъ мой, ежели возможно столь сирому существу какъ я найти его, долженъ будетъ подвергнуться вашимъ ударамъ. Послѣ этаго вы хотите еще, чтобъ я васъ почитала человѣкомъ, желающимъ мнѣ добра, моимъ покровителемъ.»
«Да, человѣкомъ желающимъ вамъ добра, вашимъ покровителемъ, — отвѣчалъ съ важностію Рыцарь — Я имъ былъ и хочу имъ быть, не смотря не только на опасность, но даже на самую достовѣрность подвергнуться безчестію. Послѣ этаго, не вините меня въ томъ, что я хочу сдѣлать условіе прежде, нежели пожертвую всѣмъ, что имѣлъ до сего времени драгоцѣннѣйшаго, желанію спасти жизнь Іудеянки.»
«Говорите яснѣе, — сказала Ревекка — я васъ не понимаю.»
«Хорошо. Ежели я не явлюсь на поприще, то потеряю свое званіе и свою славу; потеряю все, что для меня дороже воздуха, которымъ дышу; потеряю уваженіе моихъ сотоварищей и надежду быть нѣкогда облечену вышнею властію, находящеюся въ рукахъ Луки Бомануара. Такова ожидающая меня участь, ежели не буду отстаивать съ оружіемъ въ рукахъ справедливости произнесеннаго о васъ рѣшенія. Я проклинаю и стараго Бомануара и Гудальрика, запутавшихъ меня въ это дѣло, а еще болѣе Алберта Мальвуазина, воспрепятствовавшаго мнѣ бросить вашу перчатку въ рожу этому старику, уважившему такіе нелѣпые доносы на васъ, которой душа столь же возвышена, сколь лице благородно и прелестно.»
«Къ чему ведутъ эти льстивыя выраженія? Вамъ предлежало избрать, или пролить кровь невинной женщины, или лишиться настоящаго своего званія и надежды получить высшее. Выборъ вашъ сдѣланъ; къ чему же ведетъ этотъ разговоръ?»
«Нѣтъ, Ревекка! — сказалъ нѣжно Рыцарь, приближась къ ней — Мой выборъ еще не сдѣланъ и отъ васъ зависитъ моя рѣшительность въ этомъ случаѣ. Ежели я явлюсь на поприще, то обязанъ буду поддержать мою славу; слѣдовательно явится или нѣтъ вашъ защитникъ, все равно. Костеръ вашъ запылаетъ, потому что нѣтъ ни одного Рыцаря, который бы могъ устоять прошивъ меня, сражаясь одинаковымъ оружіемъ, кромѣ Ричарда Львинаго-Сердца и любимца его Вильфрида Ивангое, изъ которыхъ Вильфридъ, какъ вамъ извѣстно, не можетъ еще владѣть оружіемъ, а Ричардъ находится въ темницѣ, въ чужомъ государствѣ; итакъ вы непремѣнно погибнете, ежели я явлюсь на поприще, и въ такомъ случаѣ, когда бы ваши прелести рѣшили какого-нибудь неблагоразумнаго молодаго человѣка предстать для вашей защиты.»
"Для чего вы мнѣ это говорите, г. Рыцарь? "
«Для того, чтобъ вы видѣли свое положеніе въ двухъ различныхъ отношеніяхъ.»
«Итакъ, оборотите медаль.»
«Если я явлюсь на поприще, вы погибнете въ продолжительныхъ и ужасныхъ мученіяхъ; ежели я не явлюсь, Орденъ лишится Рыцаря, но ваша невниность будетъ провозглашена. Я въ этомъ случаѣ буду обезчесченъ, лишенъ моего званія, униженъ, обвиненъ въ сообществѣ съ невѣрными и, можетъ быть, даже въ самомъ чародѣйствѣ; имя, прославленное моими предками и содѣланное еще болѣе славнымъ собственными моими подвигами, обратится въ поношеніе и укоризну; я потеряю честь, славу и надежду достигнуть званія, могущаго меня поставить выше самихъ Королей; мечты мои, возносившіяся подобно горамъ, посредствомъ взгроможденія которыхъ, какъ полагали язычники, нѣкогда усиливались взойти на небо, престанутъ для меня существовать…. Совсѣмъ тѣмъ, Ревекка, — присовокупилъ онъ, бросясь къ ея ногамъ — я забываю честь, отказываюсь отъ славы, жертвую знатностію, составлявшею единственный предметъ моихъ желаній, къ которому я почти уже приближился, забываю все, скажите только: Бріанъ, я дозволяю тебѣ меня любитъ.»
«Оставьте это, г. Рыцарь, и ежели вы истинно желаете оказать мнѣ помощь, поспѣшите къ Принцу Іоанну. Онъ можетъ не допустить исполненіе приговора вашего Великаго Магистра. Вы этимъ можете мнѣ доставить законную защиту и не будете принуждены ни чѣмъ жертвовать.»
«Принца Іоанна я не могу просить о защитѣ противъ начальника моего Ордена. Вы однѣ, которую я прошу и умоляю сжалиться надъ собою и надо мною. Что можетъ васъ удерживать? Мучительная смерть, думаю, не прелестнѣе меня; а я не имѣю, кромѣ ее, никакого соперника.»
«Я не въ такомъ расположеніи духа, чтобъ быть въ состояніи хорошо это обсудить. — сказала Ревекка, боявшаяся довести Рыцаря до крайности, и желавшая не подать ему ни малѣйшей надежды — Будьте человѣкомъ, будьте Христіаниномъ; законъ вашъ повелѣваетъ вамъ быть милосердыми, избавьте меня отъ ужасной смерти безъ условій, они уничтожаютъ достоинство великодушнаго дѣйствія.»
«Нѣтъ, — сказалъ Рыцарь — Вы меня не убѣдите. Я отказываюсь отъ моей славы и отъ моихъ честолюбивыхъ видовъ, только въ такомъ случаѣ, когда вы согласитесь со мною скрыться. Послушайте: — продолжалъ онъ ласковымъ, голосомъ — Англія, Европа: не вся вселенная. Мы можемъ отправишься туда, гдѣ представится новое поприще моему честолюбію. Мы уѣдемъ въ Палестину. Конрадъ Маркизъ Монтферратъ мнѣ другъ, его образъ мыслей подобенъ моему, мы можемъ къ нему отправиться. Я лучше стану сражаться за Саладина, нежели терпѣть презрѣніе отъ людей, которыхъ самъ презираю. Я открою новые пути къ славѣ. — продолжалъ онъ, ходя большими шагами по комнатѣ — Европа услышитъ о подвигахъ того, котораго изключитъ изъ числа своихъ сыновъ. Вы будете царствовать, Ревекка; а моя храбрость наградится скипетромъ, вмѣсто жезла, столь давно составляющаго предметъ моихъ желаній.» «Все это не болѣе какъ мечта, слѣдствіе безпокойства ума; по ежели бы даже и была истиною, рѣшительность моя также бы оставалась не поколебима. Если бы вы и обладали трономъ, я не Захотѣла бы раздѣлять его съ вами. Не думайте, чтобъ я могла уважать человѣка, готоваго измѣнить своей вѣрѣ и своему отечеству, и отказаться отъ Ордена, къ которому привязанъ священнѣйшими обѣтами, и жертвующаго всѣмъ этимъ для удовлетворенія беззаконной страсти къ иноплеменной дѣвицѣ? Г. Рыцарь, не назначайте цѣны моему освобожденію, не торгуйте великодушіемъ, покровительствуйте утѣсненному по великости души, а не по желанію выгоды. Полагаютъ, что Ричардъ уже въ Англіи; поспѣшите къ подножію его трона, онъ не откажется внять моей жалобѣ на приговоръ, произнесенный противъ- меня.»
«Никогда! — отвѣчалъ надмѣнно Рыцарь — Если я оставлю Орденъ, то только для васъ; не имѣя же возможности удовлетворить своей любви, не откажусь отъ честолюбія. Я не хочу всего лишиться, унижаться предъ Ричардомъ, испрашивать милости у этаго горделивца! Нѣтъ, никогда я не повергну въ лицѣ моемъ Ордена Храмовыхъ Рыцарей къ его ногамъ. Я могу отказаться отъ моего званія, но никогда не измѣню своему Ордену и не унижу его.»
«Итакъ мнѣ остается ожидать защиты отъ Бога; отъ людей же я не могу надѣяться ее получить.»
«Точно. — отвѣчалъ Рыцарь — Сколь бы вы ни были горды, я гордъ не менѣе васъ. Ежели дойдетъ до того, что я явлюсь на поприщѣ съ оружіемъ въ рукахъ, то уже никакое уваженіе не возпрепятствуетъ мнѣ употребить всѣ силы для поддержанія моей славы. Подумайте объ ожидающей васъ участи. Вы погибнете смертію, назначенною величайшимъ преступникамъ; будете сожжены тихимъ огнемъ, превращены въ пепелъ, который будетъ развѣянъ. Всѣ ваши прелести исчезнутъ и ничто не будетъ о нихъ напоминать. Ревекка, сердце женщины не можетъ противостоять ужасу этаго событія, вы согласитесь на мою просьбу.»
«Бріанъ, — отвѣчала Ревекка — вы, или не знаете женщинъ, или знали только такихъ, которыя уже потеряли благородство души своей. Будьте увѣрены, что въ самыхъ кровопролитнѣйшихъ битвахъ вы не оказывали столько неустрашимости, сколько можетъ оказать женщина, когда ея обязанности, или привязанность того требуютъ. Я сама воспитана со всею нѣжною заботливостію, застенчива и робка отъ природы, и мало привыкла къ перенесенію непріятностей; совсѣмъ тѣмъ, когда я и вы явимся на поприще: вы, только для сраженія, а я, чтобъ погибнуть смертію, столь ужасно вами изображаемою; тогда я увѣрена, что моя неустрашимость превзойдетъ вашу. Прощайте, мнѣ нѣкогда болѣе съ вами говорить, крѣпкій остатокъ моей жизни я должна употребить иначе.»
«Слѣдовательно, такъ-то мы разстаемся? — сказалъ Бріанъ, помолчавъ нѣсколько — Ахъ! ежели бы мы никогда не встрѣчались, или ежели бы вы были Христіанкою и благороднаго происхожденія. По истиннѣ, когда я воображу мѣсто и обстоятельства будущаго нашего свиданія, то получаю желаніе, лучше принадлежать къ вашему униженному поколѣнію, считать золотыя и серебреныя монеты, кланяться низко послѣднему дворянину и быть страшнымъ только для должниковъ, неимѣющихъ возможности со мною разплатиться, нежели владѣть мечемъ и быть человѣкомъ знатнаго происхожденія. Да, Ревекка, я бы и на это рѣшился, ежели бы этаго было достаточно для соединенія моего съ вами и для избѣжанія участія въ вашей смерти. По истиннѣ, я очарованъ и готовъ въ томъ согласиться съ Бомануаромъ. Трудность, съ которою я васъ оставляю, имѣетъ что-то сверхъ естественное. Прелестная дѣвица! — прибавилъ онъ почтительно — молодая прекрасная, нестрашащаяся смерти, рѣшившаяся на жесточайшія и ужасныя мученія! кого не тронетъ ваше положеніе? Болѣе двадцати лѣтъ слезы не омочали глазъ моихъ; а теперь я ихъ проливаю… Но, все кончено, ничто уже не можетъ васъ спасти; мы съ вами уподобляемся двумъ кораблямъ, которые, уступая силѣ волнующагося моря и ярящейся бури, устремляются одинъ на другаго и поглащаются бездною. Простите. Надѣюсь, что мы разстаемся покрайней мѣрѣ не врагами. Я тщетно старался убѣдить васъ перемѣнить ваше расположеніе и не могу перемѣнить своего.»
"Люди, — сказала Ревекка — по большей части относятъ къ несчастію послѣдствія своихъ страстей и преступленій…. Но я васъ прощаю, Бріанъ, хотя вы и причиняете мнѣ преждевременную смерть. Умъ вашъ способенъ къ дѣламъ великимъ и благороднымъ, но вредная трава заглушила полезныя растенія. «
„Да, Ревекка, я гордъ, горячъ, необразованъ; но это-то самое и возвысило меня надъ слабыми умами, которыми я окруженъ. Оружіе было моимъ ремесломъ съ самой юности. Я всегда имѣлъ возвышенные виды, всегда стремился къ достиженію моей цѣли съ постоянствомъ и непоколебимостію, и всегда буду тѣмъ, чѣмъ былъ. Но вы мнѣ прощаете, Ревекка?“
„Столько, сколько можетъ жертва простить своему гонителю.“
„Итакъ, простите.“ Сказалъ Рыцарь и вышелъ изъ комнаты.
Командоръ Албертъ Мальвуазинъ ожидалъ его съ нетерпѣніемъ въ ближней залѣ.
„Вы очень замѣшкались; — сказалъ онъ Бріану — я все это время былъ, какъ на горячихъ угольяхъ. Чтобы было, ежели бы Великій Магистръ, или любимецъ его Конрадъ, вошли сюда? Я бы тогда дорого заплатилъ за мое снисхожденіе… Но что съ вами сдѣлалось? Вы разстроены и почти не слышите, что я говорю.“
„Я подобенъ несчастному, осужденному на смерть — сказалъ Бріанъ — и, можетъ быть, еще болѣе его достоинъ сожалѣнія. По истиннѣ, Албертъ, эта молодая дѣвица истребила всю мою рѣшительность: я почти готовъ пойти къ нашему Великому Магистру и сказать ему, что я отрекаюсь отъ Ордена и отказываюсь отъ варварской роли, которую онъ заставляетъ меня играть.“
„Вы помѣшались въ умѣ, Бріанъ. Вы хотите погибнуть, не избавляя этой Іудеянки, къ которой вы такъ чрезвычайно привязаны. Бомануаръ назначитъ, вмѣсто васъ, другаго Рыцаря, и осужденная также погибнетъ.“
„Нѣтъ! — отвѣчалъ съ жаромъ Бріанъ — Она не погибнетъ, потому что я самъ буду ея защитникомъ. Скажите, есть ли кто между нашими Рыцарями, котораго я не выброшу изъ сѣдла?“
„Нѣтъ никого, безъ сомнѣнія; но вы забываете, что не будете имѣть ни времени, ни средствъ этаго сдѣлать. Скажите только Бомануару, что вы отказываетесь отъ вашихъ обѣтовъ, и вы увидите, оставитъ ли онъ васъ на свободѣ хотя одну минуту. Едва вы выговорите эти слова, какъ очутитесь въ темницѣ командорства, на сто футовъ подъ землею. Вамъ необходимо должно явиться на поприще, или вы погибли.“
„.Я скроюсь тайно, отправлюсь въ отдаленныя страны и буду умѣть тамъ себя вновь прославить. Рука моя останется невинною въ убійствѣ этаго милаго существа.“
„Вы не можете уйти, Бріанъ; ваши неосторожные разговоры уже сдѣлали васъ подозрительными, и вамъ не дозволяется выходить изъ командорства. Вы этому не повѣрите, но сдѣлайте опытъ, подойдите къ воротамъ, и увидите, что вамъ скажутъ часовые у подъемнаго моста. Эта мѣра васъ удивляетъ и обижаетъ, но она для васъ полезна. Ежели бы вы успѣли убѣжать, чтобы изъ того послѣдовало? Вы нанесли бы безчестіе всему вашему поколѣнію, лишились бы своего званія, и слава вашихъ подвиговъ затмилась бы навсегда. Подумайте, чтобы было съ преданными вамъ товарищами вашими, когда бы они услышали, какъ васъ будутъ провозглашать Рыцаремъ, измѣнившимъ клятвѣ и чести. Какая бы это была потеря для Французскаго двора и какое торжество для горделиваго Ричарда, когда бы онъ узналъ, что Рыцарь Храма, осмѣливавшійся быть его сопротивникомъ въ Палестинѣ, и почти затмившій его имя, потерялъ собственную свою славу и лишился чести изъ любви къ Іудеянкѣ, которую даже не могъ спасти этимъ чрезвычайнымъ пожертвованіемъ!“
„Благодарю васъ, Албертъ, вы тронули чувствительную струну. Чтобы ни послѣдовало, названіе клятвопреступника и безчестнаго никогда не соединится съ именемъ Бріана Буа-Гильберта. Я желалъ бы, чтобъ самъ Ричардъ, или кто-нибудь изъ Англичанъ, его любимцевъ, явился на поприще. Но никто не явится, никто не захочетъ сражаться за невинную и беззащитную дѣвицу.“
„Тѣмъ лучше для васъ. Если никто не явится для ея защиты, вы не будете участвовать въ ея смерти, въ которой можно будетъ обвинять одного Великаго Магистра.“
„Конечно, въ такомъ случаѣ я ни въ чемъ не буду участвовать.“
„Нисколько.“
„Дѣло кончено, Албертъ; я вооружаюсь всею своею твердостію. Притомъ Ревекка меня отвергла, презрѣла, осыпала укоризнами; за что же я стану жертвовать для нее общимъ уваженіемъ? Да, вы увидите меня на поприщѣ, и моя рѣшительность непоколебима.“
Сказавъ это, онъ вышелъ изъ залы. Командоръ рѣшился не выпускать его изъ виду, и поддерживать его расположеніе къ защитѣ Ордена. Онъ принималъ въ Бріанѣ большое участіе: первое, потому, что ожидалъ получить лучшія мѣста, когда онъ будетъ начальникомъ Ордена; второе, потому, что имѣлъ въ виду награду, обѣщанную ему Конрадомъ за содѣйствіе въ обвиненіи Ревекки.
Глава VI.
правитьЧерный Рыцарь, оставивъ Локслеz и его товарищей, пріѣхалъ въ близь лежащій Ботальфскій монастырь, куда Вильфридъ былъ препровожденъ вѣрнымъ Гуртомъ и добродушнымъ Самбою. Излишни бы было описывать всѣ обстоятельства свиданія Вильфрида съ своимъ избавителемъ; достаточно сказать, что, послѣ продолжительнаго разговора между обоими Рыцарями и Пріоромъ, послѣдній отправилъ съ поспѣшностію гонцевъ по разнымъ дорогамъ, и что наутро Черный Рыцарь расположился и самъ ѣхать.
„Я ѣду въ Конингсбургъ, — сказалъ онъ Вильфриду — потому что Цедрикъ, отецъ вашъ, долженъ тамъ быть по случаю похоронъ своего друга Ательстана, и что я желаю увидѣться съ моими друзьями Саксонцами и познакомиться съ ними болѣе прежняго. Послѣ и вы пріѣдете ко мнѣ туда же, гдѣ я и надѣюсь васъ помирить съ вашимъ родителемъ.“
Вильфридъ изъявилъ желаніе вмѣстѣ съ нимъ ѣхать, но Черный Рыцарь на то не согласился.
„Нѣтъ, — сказалъ онъ — раны ваши еще едва закрылись. Я требую, чтобъ вы еще день остались въ покоѣ; завтра же, ежели силы ваши дозволятъ, вы можете пуститься въ путь. Я возьму съ собою одного Вамбу, котораго заставлю играть такую роль, какая согласнѣе будетъ съ моимъ разположеніемъ.“
„Я отъ всего сердца готовъ съ вами ѣхать. — сказалъ Вамба — Мнѣ очень хочется быть на поминкахъ у Ательстана, который, ежели они будутъ не хороши, самъ встанетъ изъ гроба, чтобъ побранить за то управителя, повара и кравчаго. Вы согласитесь, что это стоитъ того, чтобъ видѣть. Между тѣмъ, г. Рыцарь, я надѣюсь, что храбрость ваша помиритъ меня съ Цедрикомъ, ежели для этаго недостаточно будетъ моего ума.“
„Какого же успѣха надѣется ты отъ моей храбрости, ежели умъ твой не подѣйствуетъ?“
„Умъ много можетъ сдѣлать, г. Рыцарь, этотъ плутишка ловокъ, догадливъ; замѣчаетъ слабую сторону сосѣда, пользуется ею и умѣетъ притихнуть, когда замѣтитъ, что страсти слишкомъ волнуются; но храбрость сильна, ей ничто не можетъ противиться, она все низпровергаетъ и стремится прямо къ своей цѣли. Итакъ, г. Рыцарь, я беру на себя управлять умомъ моего господина въ ясную погоду; въ случаѣ же бури, прибѣгну къ вамъ.“
„Г. Черный Рыцарь. — сказалъ Вильфридъ — Я боюсь, чтобъ проводникъ вашъ не навелъ вамъ скуки своею безпокойною болтливостію; но ему извѣстны всѣ тропинки въ нашихъ лѣсахъ также, какъ лучшему охотнику здѣшнихъ мѣстъ, и вы сами видѣли, что онъ вѣренъ, какъ булатъ.“
„Если онъ, указывая мнѣ дорогу, будетъ еще умѣть и сократить ее своими разговорами, то это еще лучше. Прощайте, любезный Вильфридъ, и до завтрешняго дня не отправляйтесь въ путь.“
Сказавъ это, онъ подалъ ему руку, которую Вильфридъ поцѣловалъ; потомъ, простившись съ Пріоромъ, сѣлъ на коня и поѣхалъ въ сопровожденіи Вамбы. Вильфридъ смотрѣлъ имъ въ слѣдъ до тѣхъ поръ, какъ они скрылись въ лѣсу, и потомъ возвратился въ монастырь.
Нетерпѣніе не дозволило ему долго остаться въ покоѣ. Чрезъ часъ, послѣ отъѣзда Рыцаря, потребовалъ онъ къ себѣ Пріора. Почтенный старецъ немедленно къ нему пришелъ и съ безпокойствомъ спросилъ, не чувствуетъ ли онъ себя хуже?»
«Напротивъ, — отвѣчалъ Вильфридъ — я чувствую сбоя лучше, нежели могъ надѣяться. Видно главная моя рана была не такъ глубока, какъ я полагалъ, по слабости, происшедшей отъ потерянія много крови; или употребленное для излеченія ее лекарство имѣло необыкновенную силу. Мнѣ кажется, что я уже въ состояніи владѣть оружіемъ, и безпокойство ума не дозволяетъ мнѣ долѣе оставаться въ бездѣйствіи.»
«Сохрани меня Богъ, — сказалъ добродѣтельный Пріоръ — чтобъ я отпустилъ изъ своего монастыря Цедрикова сына прежде, нежели излечатся его раны!»
«Я и не помышлялъ бы объ оставленіи вашего гостепріимнаго убѣжища, почтенный отецъ, ежели бы не въ состояніи былъ отправиться въ путь и ежели бы не почиталъ необходимымъ немедленно это сдѣлать.»
«Но вы сами предполагали ѣхать не прежде завтрашняго дня. Что могло васъ заставить перемѣнитъ это предположеніе?»
«Не случалось ли вамъ иногда ощущать предчувствіе несчастія, не понимая причины этаго ощущенія? Умъ вашъ неомрачался ли внезапно, подобно горизонту, покрывающемуся вдругъ тучами, предвѣщающими грозу? Полагаете ли вы, что благоразумію не обращать вниманія на предчувствіе и что оно не можетъ быть внушеніемъ нашего Ангела-Хранителя, предостерегающаго насъ отъ неизвѣстной намъ и неожиданной опасности?»
«Я не отрицаю — сказалъ перекрестившись Пріоръ — возможности этаго; но подобныя предчувствія имѣютъ полезную и очевидную цѣль; — въ настоящемъ же случаѣ, когда вы еще такъ слабы, какую можете сдѣлать помощь въ опасности тому, за которымъ вы хотите отправиться?»
«Я уже не такъ слабъ, почтенный Пріоръ, и могу сразиться съ кѣмъ угодно; сверхъ того, я могу оказать ему помощь, и не имѣя надобности сражаться. Всѣмъ извѣстно, что Саксонцы не любятъ Норманцевъ, и кто знаетъ, что можетъ послѣдовать, когда онъ будетъ находиться между ими въ то время, въ которое сердца ихъ огорчены смертію Ательстана, а головы разгорячены на празднествѣ, называемомъ ими поминками. Я почитаю этотъ случай для него опаснымъ и рѣшился предупредить онасность, или раздѣлить ее съ нимъ. По этой причинѣ, я желалъ васъ видѣть, почтенный отецъ, проститься съ вами и попросить васъ ссудить меня конемъ, или муломъ, не такъ безпокойнымъ, какъ мой конь.»
«Я вамъ дамъ моего собственнаго мула, — сказалъ Пріоръ — онъ пріученъ къ тихой ѣздѣ и очень покоенъ.»
Они простились; Гуртъ надѣлъ на Вильфрида золотыя шпоры; Рыцарь сошелъ съ лѣстницы легче и скорѣе, нежели можно было ожидать; сѣлъ проворно на мула; и, приказавъ Гурту ѣхать за собою, отправился по той же дорогѣ, но которой поѣхалъ Черный Рыцарь къ Конингсбургскому замку.
Въ это время Черный Рыцарь и его проводникъ ѣхали лѣсомъ. Рыцарь, или пѣлъ какую-нибудь слышанную имъ у трубадуровъ пѣсню, или ободрялъ своими словами Вамбу, такъ что пѣніе и шутки поперемѣнно составляли ихъ занятіе.
Читателю слѣдуетъ представить себѣ Чернаго Рыцаря, какъ ты уже объясняли, человѣкомъ большаго роста, широкоплечимъ, сильнымъ, сидящимъ на ворономъ большомъ конѣ, какъ бы нарочно сысканномъ для такого тяжелаго человѣка. Дорогою Рыцарь поднялъ нѣсколько забрало своего шлема, отъ чего можно было разсмотрѣть нѣкоторую Часть его лица. Щеки его были полны и румяны, хотя лице его и загорѣло отъ солнца; глаза его были голубые, изъ которыхъ, казалось, вылѣтали искры. Его взоры и вся его наружность изображали безпечную веселость, спокойствіе, беззаботность объ опасности, готовность устремиться ей на встрѣчу и ожиданіе ее безъ малѣйшаго страха, потому что сраженіе было всегдашнимъ занятіемъ Рыцаря.
Вамба былъ въ своемъ обыкновенномъ нарядѣ, съ тою только перемѣною, что обстоятельства, въ которыхъ предъ симъ участвовалъ, заставили его, вмѣсто деревяннаго меча, взять острый охотничій ножъ и щитъ, которыми, не смотря на свое званіе, искусно защищался на дворѣ Торквильстона въ день разрушенія замка. Впрочемъ и весь недостатокъ ума Вамбы заключался въ одной чрезвычайной нетерпѣливости, которая не дозволяла ему, ни оставаться долго въ одномъ положеніи, ни заниматься долго одною мыслію; все же, что требовало кратковременнаго вниманія, онъ понималъ очень хорошо. Въ настоящемъ случаѣ, ѣхавъ съ Чернымъ Рыцаремъ, онъ безпрестанно перемѣнялъ положеніе: то влезалъ своему коню почти на шею, то спускался на самый крестецъ, то садился обѣими ногами на одну сторону, то оборачивался лицемъ къ хвосту; безпрестанно вертѣлся и мучилъ своего копя, котораго наконецъ довелъ до того, что онъ сталъ на дыбы и сбросилъ своего всадника на землю. Это не имѣло иныхъ послѣдствій, кромѣ доставленія забавы Рыцарю и сдѣланія Вамбу болѣе смирнымъ въ продолженіи остальнаго пути.
«Я вспомнилъ балладу. — сказалъ Вамба, увидѣвъ, что Рыцарь пересталъ пѣть — Я пѣвалъ ее товарищу моему Гурту, который теперь, по милости Божіей, ни болѣе, ни менѣе, какъ свободный человѣкъ. Однажды ему хотѣлось ее выучить, и мы, твердя ее, пролежали въ постелѣ часа два послѣ восхожденія солнца, за что насъ порядочно проучили. Я только вспомню ея голосъ, всѣ кости заломитъ. Однако, ежели хотите, я вамъ ее спою.»
Рыцарь отвѣчалъ, что онъ съ удовольствіемъ будетъ ее слушать, и Вамба запѣлъ слѣдующее:
Вдовѣ молоденькой, прекрасной,
Открыть желая пламень свой,
Три жениха, влюбленныхъ страстно,
Однажды пѣли межъ собой:
"Нестанемъ напрасно
"Мы съ ней говорить,
"Вдова ль не согласна
«Мущину любить?»
— Свою я славу повергаю
Къ твоимъ стонамъ, сказалъ герой,
Которой свѣтъ я наполняю,
И ты гордиться будешь мной. —
"Вамъ будетъ напрасно
"Со мной говорить,
"Мнѣ съ вами согласной
«Нельзя, сударь, быть.»
— Что выше лиры вдохновенной?
Ей говорилъ младой пѣвецъ.
Тебѣ, Амуромъ соплетенной,
Несу безсмертія вѣнецъ. —
"Вамъ будетъ напрасно
"Со мной говорить,
"Мнѣ съ вами согласной
«Нельзя, сударь, быть»
— Довольно золота имѣю,
Тутъ ей сказалъ старикъ сѣдой,
Коль будешь, милая, моею,
Все раздѣлю, мой другъ, съ тобой. —
"Не станемъ напрасно
"Мы время терять,
"Никакъ не согласна
«Я вамъ отказать.»
«Я думаю, — сказалъ Рыцарь — что хозяева, принимавшіе насъ подъ большимъ дубомъ, одобрили бы твою вдову за то, что она предпочла деньги. Жаль, что они не слыхали этой пѣсни, мнѣ бы хотѣлось, чтобъ ты имъ ее пропѣлъ.»
«А я объ этомъ совсѣмъ бы не заботился, ежели бы не видалъ рога, висящаго у васъ на перевязи.»
«Да, — сказалъ Рыцарь, — это Локслеевъ подарокъ, хотя, вѣроятно, я никогда не буду прибѣгать къ его употребленію. Стоитъ затрубить въ него, и множество стрѣлковъ будетъ въ моихъ повелѣніяхъ, ежели только меня услышатъ.»
«А я, сказалъ бы, не дай Богъ съ ними встрѣчаться, ежели бы рогъ не былъ порукою, что они насъ пропустятъ безъ пошлины.»
«Что ты говоришь? Неужели ты думаешь, что безъ того, они бы на насъ напали?»
«Я ничего не говорю. — сказалъ Вамба, смотря съ робостію вокругъ себя — Деревья также могутъ имѣть уши, какъ и стѣны. Но скажите мнѣ, г. Рыцарь: когда лучше имѣть, бутылку безъ вина, а кошелекъ безъ денегъ?»
«Думаю, никогда.»
«За этотъ отвѣтъ, вы заслуживаете, чтобъ они никогда не были у васъ полными. По моему, лучше выпить бутылку самому прежде, нежели повѣришь ее пьяницѣ, и лучше истратить всѣ деньги изъ кошелька самому прежде, нежели поѣдешь этимъ лѣсомъ.»
«Понимаю, ты хочешь сказать, что пріятели наши ничто иное, какъ разбойники.»
«Я свидѣтельствуюсь этими деревьями, что я этаго не говорилъ. — сказалъ Вамба, возвыся голосъ — Они только иногда облегчаютъ лошадей, избавляя ихъ отъ излишняго бремени, и дѣлаютъ услугу людямъ, отбирая у нихъ то, что бываетъ источникомъ всѣхъ преступленій. Изъ этого вы видите, что поступки ихъ не заслуживаютъ порицанія, и ежели я желаю, при встрѣчѣ съ этими добрыми людьми, оставлять дома свой кошелекъ, то это единственно для того, чтобъ не доставить имъ безпокойства брать его у меня.»
«Что ни говори, Вамба, они оказали большую услугу твоему господину Цедрику въ Торквильстонѣ.»
«Это не безъ причины.»
«Я тебя не понимаю, скажи яснѣе?»
«Ежели у вашей храбрости такое тупое понятіе, то я вамъ объясню, что эти честные люди добрыми дѣлами замѣняютъ такія…. которыя не такъ хороши. Напримѣръ, они отнимаютъ сто золотыхъ монетъ у богатаго и даютъ полкроны нищему; они грабятъ старую женщину на дорогѣ и оказываваютъ ласку молодой; у нихъ одно дѣло замѣняетъ другое и балансъ дѣлается вѣрнымъ.»
«А которыя изъ этихъ дѣлъ добрыя и которыя не такъ хороши?»
«Прекрасно! превосходно! ничто такъ не дѣлаетъ умнымъ, какъ товарищество съ умными людьми. Я отвѣчаю, что вы никогда такъ остро не говорили, г. Рыцарь, какъ теперь. Но ежели эти добрые люди, живущіе въ лѣсу, жгутъ замки, то въ замѣнъ строятъ хижины; ежели они убиваютъ шерифа, то избавляютъ плѣннаго; и наконецъ, ежели они сжигаютъ живаго Норманскаго Барона, то помогаютъ Саксонскому, Франклину. Вездѣ одно замѣняется другимъ. Словомъ, они честные и добрые разбойники, но совсѣмъ тѣмъ, лучшее время съ ними встрѣчаться есть то, когда балансъ ихъ еще не ровенъ.»
«А почему же это?»
«Потому, что они тогда стараются его поровнять; и какъ перевѣсъ всегда бываетъ въ дурную сторону, то въ это время менѣе опасности попасться въ ихъ руки; но бѣда тому, кто встрѣтился съ ними, когда балансъ у нихъ ровенъ, и я могу удостовѣришь, что первые путешественники, которые встрѣтятся имъ послѣ сдѣланнаго ими въ Торквильстонѣ добраго дѣла, будутъ числю облуплены. — Между тѣмъ, — сказалъ онъ, подъѣхавъ ближе къ Рыцарю — въ этомъ лѣсу можетъ быть встрѣча и еще хуже.»
«Какая же? Я думаю, что въ немъ нѣтъ ни волковъ, ни медвѣдей.»
«Встрѣча съ воинами Филиппа Мальвуазина, которыхъ полдюжины въ нынѣшнее время хуже цѣлаго стада бѣшеныхъ волковъ. Они состоятъ изъ оставшихся въ живыхъ въ Торквильстонѣ и ежели они намъ встрѣтятся, то заставятъ насъ хорошо поплатиться за наши подвиги. Теперь, г. Рыцарь, дозвольте мнѣ узнать, что выбудете дѣлать, ежели встрѣтится ихъ два человѣка?» «Я пригвозжу ихъ къ землѣ моимъ копьемъ, ежели они осмѣлятся на насъ напасть.»
«А ежели ихъ будетъ четверо?»
«Я заставлю ихъ пить ту же чашу.» «Но ежсли бы ихъ было шестеро въ то время, какъ насъ только двое, не прибѣгли ли бы вы къ помощи подареннаго Локслеемъ рога?»
«Какъ! мнѣ требовать помощи противъ этой сволочи, которую всякой порядочный Рыцарь гонитъ передъ собою, какъ вѣтеръ сухія листья! Нѣтъ, я этого никогда не сдѣлаю.»
«Мнѣ бы хотѣлось, г. Рыцарь, поближе разсмотрѣть этотъ рогъ, имѣющій такую чудесную силу.»
Рыцарь, желая удовлетворить любопытству своего сопутника, снялъ съ себя рогъ и подалъ Вамбѣ, который немедленно надѣлъ его на себя.
«Мнѣ кажется, — сказалъ онъ, протрубивъ тихо условленный знакъ — что и я музыкантъ не хуже другихъ.»
«Что ты хочешь сказать, шалунъ? Подай сюда рогъ.»
«Удовлетворитесь тѣмъ, г. Рыцарь, что онъ въ вѣрныхъ рукахъ. Когда храбрость и глупость путешествуютъ вмѣстѣ, тогда духовые инструменты должны быть у глупости, потому что вѣтеръ на ея сторонѣ.»
«Вамба! ты своевольничаешь. Берегись употреблять во зло мое терпѣніе.»
«Не гнѣвайтесь, г. Рыцарь, — отвѣчалъ Вамба, отъѣхавъ отъ него нѣсколько — или глупость докажетъ вамъ, что у ней есть пара добрыхъ ногъ, и оставитъ храбрость отыскивать дорогу въ этомъ лѣсу, какъ ей угодно.»
«Ты умѣешь находить слабую сторону, притомъ мнѣ некогда заниматься этими пустяками. Оставь пожалуй у себя рогъ, если тебѣ этаго хочется, и поспѣшимъ впередъ.»
«Даете ли вы мнѣ слово, что меня не тронете.»
«Даю.»
«Честное слово Рыцаря?» Спросилъ Вамба, приближаясь медленно.
«Честное слово Рыцаря; но не будемъ терять времени.»
«Итакъ храбрость и глупость помирились! — сказалъ Вамба, подъѣхавъ къ Рыцарю — Но теперь, когда глупость владѣетъ рогомъ, храбрость должна приготовить оружіе, потому что, ежели я не ошибаюсь, тамъ въ чащѣ лѣса ожидаютъ насъ товарищи.»
«Почему ты такъ думаешь?»
«Потому, что между деревьями что-то мелькнуло похожее на оружіе. Ежели бы это были добрые люди, то они ѣхали бы дорогою, а не прятались бы между деревьями.»
«Въ самомъ дѣлѣ, — сказалъ Рыцарь — я тамъ вижу нѣсколько вооруженныхъ людей.»
Послѣ сего, Рыцарь опустилъ забрало своего шлема, и сдѣлалъ это очень во время, потому что, почти въ то же мгновеніе три стрѣлы, пущенныя изъ подозрѣваемаго мѣста, попали въ него; изъ нихъ двѣ ударились объ его щитъ, противъ шеи, а одна попала прямо въ лобъ, и непремѣнно убила бы его, ежели бы забрало шлема оставалось поднятымъ.
«Благодарю васъ, добрые латы, — сказалъ Рыцарь, и прибавивъ — Вамба, не робѣй, впередъ на этихъ негодяевъ!» вскакалъ въ чащу лѣса и увидѣлъ передъ собою семерыхъ воиновъ, устремившихся на него съ копьями. Три копья при первомъ ударѣ изломались въ дребезги объ его латы, какъ объ мѣдную башню. Глаза Рыцаря воспламенились, онъ привсталъ на стременахъ и закричалъ повелительнымъ голосомъ: «Что это значитъ, господа?» Но нападающіе, не отвѣчая ему, выхватили свои мечи и устремились на него со всѣхъ сторонъ съ крикомъ: «Умри, притѣснитель!»
"А! — вскричалъ Черный Рыцарь — тутъ умыселъ. « и немедленно поразилъ ближайшихъ.
Послѣ сего, какъ ни велика была рѣшительность нападающихъ, никто не смѣлъ приближиться къ Рыцарю, котораго рука съ каждымъ ударомъ наносила смерть; и, можно полагать, что онъ не замедлилъ бы прогнать своихъ непріятелей, ежели бы Рыцарь, въ бронѣ синяго цвѣта, стоявшій до того времени позади, не устремился вдругъ на него и не ранилъ смертельно копьемъ его коня.
„Это поступокъ, приличный трусу, безчестному человѣку.“ Вскричалъ Черный Рыцарь, увлекаясь паденіемъ своего коня.
Все это совершилось такъ проворно, что во время паденія Чернаго Рыцаря, Вамба едва успѣлъ приняться за рогъ и затрубить съ чрезвычайною силою условленный знакъ. Раздавшійся внезапно звукъ рога остановилъ убійцъ и заставилъ ихъ попятиться, въ предположеніи, что не въ дальномъ разстояніи слѣдуетъ за Чернымъ Рыцаремъ многочисленная свита. Вамба, какъ ни худо былъ вооруженъ, воспользовался этимъ мгновеніемъ, чтобъ помочь Рыцарю встать.
„Презрѣнные трусы! — закричалъ Рыцарь въ синихъ латахъ — Не стыдно ли вамъ бѣжать отъ пустаго звука р6га?“
Ободренные его словами, они возвратились и напали вновь на Чернаго Рыцаря, который, прислонясь спиною къ дереву, началъ защищаться мечемъ. Рыцарь въ синихъ латахъ, взявъ другое копье, сталъ противъ Чернаго Рыцаря и ожидалъ удобнѣйшаго случая пригвоздить его копьемъ къ дереву; но Вамба не допустилъ его до исполненія сего намѣренія. Онъ, не обращая на себя вниманія воиновъ, занимавшихся важнѣйшимъ предметомъ, бѣгалъ въ нѣкоторомъ разстояніи вокругъ сражающихся и, подкравшись сзади къ Рыцарю въ синихъ латахъ, выхватилъ свой охотничій ножъ и подрѣзалъ заднія ноги у его коня. Конь и Рыцарь въ одно мгновеніе упали; но положеніе Чернаго Рыцаря все еще было опасно, ему не возможно было не выбиться наконецъ изъ силъ, противясь непрестанному нападенію многихъ хорошо вооруженныхъ воиновъ, и онъ уже начиналъ ослабѣвать, какъ пущенная, не извѣстно кѣмъ, стрѣла пронзила воина, тѣснившаго его болѣе прочихъ и, почти въ то же мгновеніе, нѣсколько стрѣлковъ, предводительствуемыхъ Локслеемъ, выскочило изъ лѣсу. Они быстро устремились на убійцъ и повергли ихъ, или убитыхъ, или тяжело раненыхъ.
Черный Рыцарь благодарилъ своихъ избавителей съ такимъ величіемъ, какого до того въ немъ не замѣчали.
„Прежде, нежели я изъясню вамъ, друзья мои, всю мою признательность, — сказалъ онъ имъ — нужно мнѣ знать, кто эти люди, напавшіе на меня безъ всякой причины? Вамба, подними забрало у шлема этаго Рыцаря въ синихъ латахъ, который кажется начальникомъ прочихъ.“
Вамба подбѣжалъ къ Рыцарю, который, ушибенный въ паденіи и придавленный своимъ конемъ, не могъ ни встать, ни противиться.
„Храбрый и искусный Рыцарь! — сказалъ ему Вамба — Я уже былъ вашимъ конюшимъ, теперь буду вашимъ оруженосцемъ; я помогалъ вамъ сойти съ коня, теперь помогу снять шлемъ.“
Говоря это, онъ, безъ дальнихъ околичностей, развязалъ снурки у шлема, который немедленно свалился.
„Вальдемаръ Фитзурсъ! — вскричалъ съ удивленіемъ Черный Рыцарь — Какое уваженіе могло побудить человѣка твоего происхожденія и твоего званія къ такому разбойническому поступку?“
„Ричардъ! — отвѣчалъ Валдемаръ, смотря на него гордо — Ты совсѣмъ не знаешь людей, ежели не знаешь, до чего могутъ ихъ доводишь честолюбіе и жажда мщенія.“
„Мщенія! Чѣмъ же я тебя обидѣлъ? за что ты хотѣлъ мнѣ мстить?“
„Не презрилъ ли ты руки моей дочери? Развѣ это не такая обида, которой никогда не снесетъ Норманецъ, равный тебѣ въ знатности происхожденія?“
„Такъ эта причина твоей ко мнѣ ненависти? За это-то ты хотѣлъ лишишь меня жизни?… Нѣтъ, нѣтъ… Друзья мои, отойдите подалѣе, я хочу съ нимъ говорить на единѣ. Теперь насъ никто не слышитъ. Вальдемаръ, скажи мнѣ истину, кто тебя принудилъ къ этому злодѣянію?“
„Сынъ отца твоего.“
Глаза Ричарда заблистали отъ гнѣва; но онъ немедленно овладѣлъ собою и, ударивъ себя рукою по лбу, пребылъ съ минуту въ этомъ положеніи, смотря пристально на Вальдемара, на лицѣ котораго изображалось бореніе стыда и гордости.
„Ты не просишь прощенія, Вольдемаръ.“ Сказалъ Ричардъ.
„Находящійся въ когтяхъ льва, не долженъ ожидать онаго.“
„Этотъ левъ — сказалъ гордо Ричардъ — не насыщается трупами. Я дарую тебѣ жизнь, безъ твоей о томъ просьбы; но съ такимъ условіемъ, чтобъ чрезъ три дни тебя не было въ Англіи, чтобъ ты удалися въ Нормандію, въ свой замокъ, скрыть тамъ свое безчестіе, и чтобъ никогда не осмѣливался открыть тайны объ участіи въ твоемъ гнусномъ намѣреніи Принца Іоанна. Если же ты осмѣлишься показаться въ Англіи послѣ этаго срока, то будешь лишенъ жизни, а если когда-нибудь выговоришь хотя одно слово, касающееся до поступка Іоаннова, то нигдѣ отъ меня не скроется и тѣло твое сдѣлается пищею воронамъ, повѣшенное на башнѣ собственнаго твоего замка Локслей, я вижу, что твои товарищи взяли лошадей у разбойниковъ, ими побѣжденныхъ; вели дать изъ нихъ одну этому Рыцарю, и пусть онъ ѣдетъ.“
„Ежели бы я не полагалъ, что тотъ человѣкъ, который мнѣ это приказываетъ, имѣетъ право на мое повиновеніе, — сказалъ Локслей — то стрѣла моя избавила бы этаго молодца отъ безпокойства путешествовать.“
„Ты настоящій Англичанинъ, Локслей, — сказалъ Черный Рыцарь — ты не ошибся, полагая, что я имѣю право на твое повиновеніе; я Ричардъ, Король Англійскій.“
При этихъ словахъ, выговоренныхъ съ величественнымъ видомъ, приличнымъ званію и свойствамъ Ричарда Львинаго Сердца, всѣ стрѣлки пали предъ нимъ на колѣни, поклялись ему въ вѣрности и умоляли о прощеніи ихъ преступленій.»
"Встаньте, друзья мои. — сказалъ Ричардъ съ видомъ, доказывающимъ, что доброта его побѣдила неудовольствіе, причиненное вѣроломствомъ Валѣдемара Фитзурза — Встаньте; помощь, оказанная вами моимъ притѣсненнымъ подданнымъ въ Торквильстонѣ, и вспоможеніе, сдѣланное теперь мнѣ самому, заставляютъ меня забыть ваши проступки. Будьте только впередъ честными людьми; что жъ касается до тебя, Локслей…
«Государь! не называйте меня Локслеемъ. Повелитель мой долженъ знать мое настоящее имя, которое, страшусь, что вамъ слишкомъ извѣстно. Я Робинъ Гудъ, извѣстный въ лѣсахъ Шервудскихъ.»
«А, а! — сказалъ Ричардъ — Кто не слыхалъ о начальникѣ браконьеровъ и изгнанниковъ? Тебя знаютъ даже въ Палестинѣ; но будь увѣренъ, Робинъ Гудъ, что ни за что сдѣланное тобою въ смутное время моего отсутствія съ тебя не взыщется.»
«Такъ и должно; — сказалъ Вамба, не пропускающій случая показать свою остроту — пословица говоритъ: когда кошекъ дома нѣтъ, тогда мышамъ воля.»
«Какъ, Вамба, ты здѣсь? — сказалъ Ричардъ — Не слыхавъ твоего голоса, я думалъ, что ты давно уже далъ тягу.»
«Дать тягу? — отвѣчалъ Вамба — да когда видано, чтобъ дурачество разставалось съ храбростію? Вотъ мой трофей: этотъ сѣрый конь, котораго я желалъ бы видѣть на ногахъ вмѣсто его Рыцаря. Я, правда, сначала не много точно попятился, потому что платье мое не похоже на ваши латы, которыхъ ни копья, ни стрѣлы пробить не могутъ; впрочемъ, ежели я и не сражался мечемъ, но исправно трубилъ тревогу и славно атаковалъ сзади.»
«Справедливо, добрый Вамба, — сказалъ Король — услуга твоя не останется въ забвеніи и ты будешь награжденъ.
Въ это время явились два новыя лица передъ ними.
Глава VII.
правитьДва явившіяся вновь лица, были: Вильфридъ Ивангое, ѣдущій на мулѣ, и Гуршъ, сидѣвшій съ важностію на его рыцарскомъ конѣ. Вильфридъ чрезвычайно удивился, увидѣвъ Ричарда, обрызганнаго кровію, посреди шести или семи убитыхъ воиновъ, и окруженнаго людьми которые казались ему разбойниками. Онъ не зналъ, должно ли ему назвать Ричарда Королемъ, или должно говорить съ нимъ, какъ съ Чернымъ Рыцаремъ.
Ричардъ, замѣтивъ его затрудненіе, сказалъ: „Инкогнито здѣсь не нужно, Вильфридъ; Ричардъ себя открылъ, онъ окруженъ истинными Англичанами, хотя и увлекавшимися иногда слишкомъ далеко своимъ горячимъ воображеніемъ.“
„Г. Рыцарь! — сказалъ Робинъ Гудъ, подошедъ къ Вильфриду — увѣренія мои ничего не могутъ прибавить къ словамъ моего Государя; но я могу сказать, что между всѣми его подданными не найдется никого вѣрнаго ему, болѣе моихъ товарищей и меня.“
„Я этому вѣрю; — сказалъ Вильфридъ — но что значатъ эти побитые люди, эта кровь на оружіи и латахъ Короля?“
„Тутъ была измѣна; — сказалъ Король — но, благодаря этимъ людямъ, измѣнники получили заслуженную ими награду. Впрочемъ, — продолжалъ онъ съ улыбкою — ты также измѣнникъ, не повиновавшійся моему повелѣнію; не приказывалъ ли я рѣшительно тебѣ не выѣзжать изъ Ботольфскаго монастыря, покрайней мѣрѣ до завтрешняго дня, чтобъ раны твои могли зажить?“
„Они уже зажили — отвѣчалъ Вильфридъ — и не болѣе опасны, какъ оцарапаніе булавкою. Но для чего вамъ подвергать опасности жизнь свою, ѣздя безъ свиты?“
„Ричардъ Платагенетъ — отвѣчалъ Король — уважаетъ славу, пріобрѣтенную мечемъ, и болѣе гордится побѣдою собственной своей руки, нежели сто тысячной арміи, находящейся подъ его предводительствомъ.“
„Но ваше королевство, Государь, угрожаемое междоусобною войною; ваша корона, подверженная опасности; ваши подданные, долженствующіе страшиться бездны золъ, ежели лишатся своего Государя, въ какомъ-нибудь изъ несчастныхъ случаевъ, подобныхъ настоящему, отъ котораго вы такъ чудесно избавились?“
„О, о! мое королевство! мои подданные! — сказалъ съ досадою Король — Я вамъ на это скажу, Вильфридъ, что лучшіе изъ нихъ платятъ мнѣ за мои дурачества тою же монетою. На примѣръ, одинъ изъ вѣрнѣйшихъ моихъ подданныхъ, Вильфридъ Ивангое, дозволяетъ себѣ не исполнять моихъ повелѣній, а Короля своего упрекаетъ тѣмъ, что онъ не слѣдуетъ его совѣтамъ. Я не знаю, кто изъ насъ болѣе въ правѣ сердиться? Между тѣмъ, послушай, любезный Вильфридъ, мнѣ необходимо нужно было нѣсколько дней хранить инкогнито, для того, чтобъ дать время преданнымъ мнѣ людямъ, Баронамъ, остававшимся мнѣ вѣрными, собрать свои силы; и не прежде должно было обнародовать о своемъ возвращеніи, какъ имѣя достаточное количество войска, для уничтоженія возмущенія и прекращенія дѣйствій бунтовщиковъ, не прибѣгая къ оружію. Чрезъ двадцать четыре часа, Естутвилъ и Богунъ будутъ въ состояніи выступить къ Іорку; Сализбури идетъ съ югу, а Мультонъ и Перси вооружаются на сѣверѣ; Барвикъ увѣдомляетъ меня о Бошампѣ; Канцлеръ приметъ нужныя мѣры на счетъ Лондона. Ежели бы я поспѣшилъ прежде себя открыть, то, можетъ быть, подвергся бы такой опасности, отъ которой недостаточно бы было для моего избавленія копья и меча моего, не смотря ни на стрѣлы Робина Гуда, ни на рогъ премудраго Вамбы.“
Вильфридъ почтительно поклонился, и Ричардъ хотя внутренно и признавалъ благоразуміе совѣтовъ своего юнаго царедворца, но доволенъ былъ тѣмъ, что заставилъ его молчать; наконецъ, обратившись къ Робину Гуду, сказалъ:
„Начальникъ браконьеровъ, нѣтъ ли у тебя чего поѣсть? Движеніе, которое эта сволочь заставила меня сдѣлать, возбудило мой аппетитъ.“
„Я долженъ признаться Вашему Величеству, — отвѣчалъ Робинъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ — что нашъ запасъ состоитъ только въ….“
„Въ дичи? — сказалъ Ричардъ — Все равно.“
Робинъ пошелъ впередъ для указанія дороги къ сборному мѣсту, и неустрашимый Ричардъ слѣдовалъ за нимъ.
Все новое, всякое неожиданное приключеніе дѣлали счастливымъ Ричарда, и онъ, шедши въ это время темнымъ лѣсомъ, слѣдуя за Робиномъ, можетъ быть, болѣе былъ доволенъ, нежели бы посреди Перовъ и знатныхъ людей двора своего. Встрѣчаемыя имъ и преодолѣваемыя опасности умножали еще болѣе въ глазахъ его цѣну неожиданныхъ приключеній. Онъ вообще имѣлъ свойства Рыцаря романовъ, и для пылкаго его воображенія, слава, пріобрѣтенная оружіемъ, была драгоцѣннѣе славы искуснаго политика и Короля. Отъ сего, царствованіе его уподоблялось блистающему метеору, разпространяющему на одно мгновеніе ослѣпительное сіяніе и послѣдуемому совершенною тьмою. Его рыцарскіе подвиги сдѣлались предметомъ пѣсней пѣвцовъ и трубадуровъ; по царствованіе его не доставило Англіи никакой прочной выгоды, достойной вниманія Исторіи, и не представило никакого полезнаго примѣра потомству.
Обѣдъ былъ приготовленъ и Ричардъ сѣлъ за оный подъ большимъ дубомъ, посреди людей, которые въ отсутствіе его признавались преступниками и которые въ это время составляли и тѣлохранителей его, и дворъ. Сначала они, изъ уваженія къ нему и по приказанію своего начальника, всѣ стояли, но Ричардъ приказалъ имъ сѣсть и начался обѣдъ, во время котораго Ричардъ былъ очень веселъ.
Робинъ Гудъ, замѣтивъ безпокойство на лицѣ Вильфрида и опасаясь, чтобъ какой-нибудь случай не нарушилъ спокойствія, когда пиво и вино разгорячатъ головы его товарищей, отвелъ Вильфрида въ сторону и сказалъ ему: „Присутствіе нашего храбраго Государя дѣлаетъ намъ великую честь, но я желалъ бы, чтобъ это не отняло у него времени, которое по обстоятельствамъ можетъ бытъ для него драгоцѣннымъ.“
„Это умно и чистосердечно. — сказалъ Вильфридъ — Постарайся найти предлогъ скорѣе кончить пированье.“ Робинъ, подумавъ, сказалъ: „Долженъ ли я на это рѣшиться?… Долженъ непремѣнно. Я не былъ бы достоинъ его милостей, ежели бы не рѣшился подвергнуться опасности потерять оныя, оказывая ему услугу. Скатлогъ, слушай! Не мѣшкая ни минуты, ступай въ лѣсъ и отошедъ выстрѣла на два отсюда, затруби Норманскую военную пѣсню. Проворнѣй!“
Это было исполнено и звукъ рога заставилъ содрогнуться пировавшихъ.
„Это военная пѣсня Филиппа Мальвуазина.“ Сказалъ менѣе, вскочивъ и схватя свой лукъ. Вамба, не докончивъ начатой имъ шутки, вспрыгнулъ и ухватился за свой охотничій ножъ и щитъ; оловомъ, общее вниманіе обратилось на необходимость въ защитѣ. Для людей окружавшихъ Ричарда, ничего не значила перемѣна положенія, и самому Ричарду эта новость сдѣлала удовольствіе. Онъ потребовалъ свой шлемъ и тяжелыя латы, снятыя имъ предъ обѣдомъ; и въ то время, какъ Гуртъ помогалъ ему одѣваться, онъ приказывалъ Вильфриду, чтобъ подъ опасеніемъ потерянія навсегда его милостей, не осмѣливался участвовать въ сраженіи, которое полагалъ кончить въ нѣсколько минутъ,
„Ты сто разъ сражался за меня, — сказалъ онъ Вильфриду — въ то время, когда я оставался простымъ зрителемъ. Теперь твоя очередь смотрѣть, какъ Ричардъ будетъ сражаться за своего друга и за своихъ подданныхъ.“
Между тѣмъ Робинъ послалъ нѣкоторыхъ изъ своихъ товарищей въ разныя стороны отыскивать непріятеля; увидѣвъ же, что уже не осталось на мѣстѣ принадлежностей обѣда, подошелъ къ Ричарду, бывшему уже въ полномъ вооруженіи и, преклонивъ предъ нимъ колѣно, началъ просить у него прощенія.
„Я тебя уже простилъ; — сказалъ съ нетерпѣливостію Король — развѣ я тебѣ не сказалъ, что всѣ твои проступки забыты; кажется, тебѣ еще не когда было вновь провиниться.“
„Я сдѣлалъ новое преступленіе, — отвѣчалъ Робинъ — я, для пользы вашей, осмѣлился васъ обмануть. Не воины Филиппа Мальвуазина, а одинъ изъ моихъ товарищей трубилъ въ рогъ, по моему приказанію. Я это сдѣлалъ для прекращенія пира, опасаясь, чтобъ онъ не продолжился слишкомъ долго, во время, которое для васъ такъ дорого.“
Сказавъ это, онъ всталъ, сложилъ руки на груди и ожидалъ рѣшенія своей участи отъ Короля, съ видомъ почтительнымъ, но не робкимъ, какъ человѣкъ, полагающій, что можетъ быть его прогнѣвалъ, но увѣренный, что имѣлъ предметомъ его пользу.
Сначала лице Ричарда вспыхнуло отъ гнѣва, но въ одно мгновеніе возвышенность его характера одержала побѣду.
„Король Шервудскій, — сказалъ Ричардъ — боится, чтобъ Король Англійскій не убавилъ у него слишкомъ много дичи и вина. Хорошо, дерзкій Робинъ Гудъ! когда ты пріѣдешь ко мнѣ въ Лондонъ, увидишь, что я лучше принимаю моихъ гостей, нежели ты своихъ. Однако, ты хорошо сдѣлалъ. Поѣдемъ Вильфридъ. На коней! Ты съ нетерпѣніемъ этаго ждалъ. Теперь отправимся въ Конингсбургъ.“
Робинъ сказалъ, что онъ послалъ впередъ отрядъ для обозрѣнія пути, которымъ слѣдуетъ имъ ѣхать. „Начальствующій симъ отрядомъ — говорилъ онъ — откроетъ всѣ засады, ежели бы онѣ были сдѣланы, и предваритъ васъ о томъ. Я же буду слѣдовать за вами въ разстояніи одного выстрѣла, до самаго Конингсбурга.“
Эти благоразумныя предосторожности, принимаемыя для безопасности Ричарда, его тронули и уничтожили досаду его на Робина. Король вторично подалъ ему руку, удостовѣрилъ его вновь въ своемъ прощеніи и милости, и прибавилъ, что онъ намѣренъ уменьшить жестокость постановленій объ охотѣ, которая довела столь много хорошихъ людей до отчаянія. Но преждевременная смерть Ричарда не дозволила ему исполнить своихъ добрыхъ намѣреній; Іоаннъ же, наслѣдовавшій послѣ него престолъ, сдѣлалъ постановленіе объ охотѣ еще жесточѣе. Что жь касается до окончанія исторіи Робина Гуда и до измѣны, причинившей ему смерть, описаніе объ оныхъ можно найти въ тѣхъ небольшихъ книжкахъ, переплетеныхъ въ синюю бумагу, которыя продавались прежде но денежкѣ и которыя теперь, продаваясь навѣсъ золота, почитаются дешевыми.
Король отправился съ Вильфридомъ; Гуртъ и Вамба слѣдовали за ними; и всѣ» безъ всякаго приключенія, предъ захожденіемъ солнца, доѣхали до Конингсбургскаго замка.
Въ Англіи не много мѣстъ столь прекрасныхъ, столь живописныхъ, какъ окрестности этаго древняго Саксонскаго замка. Донъ величественно казнитъ свои прозрачныя воды у подножія холма, покрытаго густымъ лѣсомъ, обработанными полями и богатыми пажитями. На немъ, близь самой рѣки, возвышается окруженное стѣнами и широкими рвами древнее зданіе, которое прежде завоеванія составляло принадлежность Королей, что доказывается самимъ его названіемъ. Наружныя укрѣпленія этаго замка, вѣроятно, построены уже Норманцами, но внутренность онаго еще и донынѣ носитъ на себѣ печать отдаленнѣйшей древности. Круглая башня, находящаяся на одномъ углу большаго двора, составлявшая лучшее помѣщеніе для жителей замка, имѣетъ около двадцати пяти футовъ въ діаметрѣ; стѣны ея чрезвычайно толсты и обстроены снаружи шестью огромными сводами, сдѣланными, кажется, для ея подкрѣпленія. Эти своды внутри пусты и на оныхъ построено по небольшой башнѣ, имѣющей сообщеніе съ главною. Вообще наружность этаго замка столь же пріятна для любителей живописныхъ видовъ, сколь внутренность онаго занимательна для охотниковъ до древностей, имѣющихъ возможность, разсматривая оную, восходить до временъ Гептархіи. Въ близости отъ замка находится огромное возвышеніе, кажущееся произведеніемъ рукъ человѣческихъ и почитаемое за могильный холмъ славнаго Генгиста. Кладбище сосѣдственной церкви, равнымъ образомъ, заключаетъ древнѣйшіе памятники.
Когда Ричардъ и его свита подъѣхали къ величественному замку, тогда онъ не былъ еще обстроенъ видимыми при ономъ нынѣ наружными укрѣпленіями. Саксонское зодчество имѣло предметомъ одно умноженіе средствъ къ внутренней защитѣ, и снаружи, кромѣ толстаго палисада, не дѣлалось никакого укрѣпленія.
Наверху башни развѣвалось большое черное знамя, въ знакъ, что погребеніе покойнаго владѣтеля замка еще не было совершено. На этомъ знамени не было никакого изображенія, означающаго знатность происхожденія покойнаго, потому что въ то время и между Норманскими Рыцарями употребленіе гербовъ было очень ново, Саксонцамъ же было совсѣмъ не извѣстно; но на другомъ знамени, поставленномъ надъ воротами, грубо нарисованное изображеніе бѣлой лошади, употребляемое Генгистомъ и его воинами, означало знатность происхожденія покойнаго.
Всѣ окрестности замка представляли безпорядокъ. Тогда поминки были временемъ общаго угощенія. Къ онымъ допускались всѣ люди, знакомые покойному, или знавшіе только его, и сверхъ того приглашались всѣ проѣзжающіе и проходящіе мимо. По причинѣ богатства и знатности Ательстана, это обыкновеніе при похоронахъ его наблюдалось въ точности.
Часть холма вокругъ замка на большое пространство покрыта была толпами народа. Король и его свита, въѣхавъ въ вороты палисада, увидѣли зрѣлище, нисколько не согласное съ предметомъ собранія. Въ одномъ мѣстѣ жарили цѣлыхъ барановъ, телятъ и быковъ; въ другомъ разкупоривали бочки съ пивомъ, назначаемымъ для общаго употребленія; тамъ полунагіе Саксонскіе крестьяне упивались и пресыщались, въ вознагражденіе голода и жажды, претерпѣваемыхъ ими добрые полгода; здѣсь болѣе разборчивые горожане избирали лучшее кушанье, пиво и вино, и разсуждали о достоинствѣ оныхъ; индѣ бѣдные Норманскіе дворяне, замѣтные обритою бородою и короткимъ платьемъ, пользуясь подобно прочимъ предлагаемымъ угощеніемъ, бросали презрительные взгляды на Саксонцевъ.
Въ числѣ прочихъ, тутъ были: нищіе въ большемъ количествѣ; воины, возвратившіеся, какъ сами увѣряли, изъ Палестины; странники; работники, переходящіе изъ мѣста въ мѣсто; носильщики; торгаши, выказывающіе свои товары; пѣвцы и барды, прославляющіе въ печальныхъ панегирикахъ Ательстана, исчисляющіе въ родословной Саксонской поэмѣ грубыя имена его предковъ и соглашающіе свой голосъ съ звуками арфъ и другихъ инструментовъ; и, наконецъ, фигляры и шуты, которыхъ фарсы не казались неприличными предмету собранія.
Саксонцы имѣли понятія, свойственныя вообще народамъ, выходящимъ изъ рукъ природы и еще необразовавшимся. «Ежели печаль жаждетъ — говорили они — надобно ее напоить; ежели она голодна, надобно ее накормить; ежели она огорчаетъ сердце, надобно ему доставить средство развеселиться, или покрайней мѣрѣ уменьшить огорченіе.» Присутствующіе не презирали сего наставленія, хотя впрочемъ иногда, какъ будто вдругъ вспомнивъ о печальной причинѣ собранія, мущины испускали тяжкіе вздохи, а женщины, которыхъ было еще болѣе нежели мущинъ, наполняли воздухъ пронзительными криками.
Таково было зрѣлище, представляемое наружнымъ дворомъ замка Конингсбургскаго, когда Ричардъ въѣхалъ въ ворота палисада.
Сенешаль, одѣтый въ черное платье, съ бѣлою тростью въ рукахъ, означавшею его званіе, прохаживался важно по двору, и не удостоивалъ вниманія приходящихъ непрестанно людей низкаго состоянія.
Видъ Короля и Вильфрида поразилъ его, тѣмъ болѣе, что пріѣздъ двухъ Рыцарей на похороны Саксонца былъ очень необыкновенною вещію и не иначе могъ быть почитаемъ, какъ за оказаніе особенной чести покойному и его семейству.
Сенешаль, продравшись не безъ труда сквозь толпу, подошелъ къ Рыцарямъ, и, очистивъ для нихъ дорогу, проводилъ ихъ до воротъ башни. Гуртъ съ Вамбою за ними не послѣдовали. Они встрѣтили на дворѣ своихъ знакомыхъ и остались съ ними.
Глава VIII.
правитьВходъ въ главную башню Конингсбургскаго замка былъ особеннаго рода и показывалъ грубую простоту времени, въ которое она была построена. Крутая лѣстница, очень узкая, вела къ находящейся на южной сторонѣ оной, небольшей двери, вошедъ въ которую, любопытный антикварій можетъ еще и нынѣ, или покрайней мѣрѣ могъ еще, нѣсколько тому лѣтъ назадъ взойти, по сдѣланной въ стѣнѣ такой же лѣстницѣ, въ третій этажъ башни, которой два первые этажа состояли изъ однѣхъ тюремъ, освѣщаемыхъ и снабжаемыхъ свѣжимъ воздухомъ только посредствомъ небольшаго четвероугольнаго отверстія изъ третьяго этажа, изъ котораго, кажется. также была внизъ лѣстница. Въ четвертый же и послѣдній этажъ входъ былъ сдѣланъ по лѣстницамъ, находившимся въ наружныхъ сводахъ.
Ричардъ съ Вильфридомъ введены были въ круглую залу, занимавшую весь третій этажъ башни, и Вильфридъ тщательно закрывалъ епанчею свое лице.
Они нашли въ залѣ нѣсколько представителей знатнѣйшихъ Саксонскихъ фамилій, сидящихъ вокругъ большаго дубоваго стола. Всѣ они были, или старики, или приближающіеся уже къ старости, потому что молодые люди, подобно Вильфриду, по большей части, не находились при своихъ отцахъ. Важный видъ старцевъ, потупленные ихъ глаза и огорченіе, изображавшееся на ихъ лицахъ, дѣлали разительную противоположность съ веселіемъ, видимымъ на наружномъ дворѣ. Ихъ сѣдые волосы, длинныя бороды, старинное платье, черныя епанчи, и самое мѣсто въ которомъ они находились, представляли ихъ древними жрецами Ордена, воззванными къ жизни для оплакиванія паденія своей народной славы.
Цедрикъ, хотя и сидѣлъ на стулѣ такой же высоты, какой были стулья, на которыхъ сидѣли прочіе; но казалось, признавался отъ всѣхъ первенствующимъ. Онъ, увидѣвъ вошедшаго Ричарда, извѣстнаго ему подъ именемъ Чернаго Рыцаря, всталъ съ важностію, поклонился ему, сказалъ по Саксонскому обыкновенію Waes heal (ваше здоровье) и поднялъ вверхъ на ровнѣ съ головою кубокъ, наполненный виномъ. Король, которому извѣстны были обычаи своихъ подданныхъ Англичанъ, взялъ кубокъ, поданный ему прислужникомъ и отвѣчалъ такою же вѣжливостію, поклонившись и сказавъ Drinc heat (я пью за ваше). Таже церемонія повторена была съ Вильфридомъ, который отвѣчалъ однимъ поклономъ, опасаясь, чтобъ отецъ не узналъ его голоса.
Послѣ сего, Цедрикъ всталъ изъ-за стола, подалъ Ричарду руку, повелъ его съ собою и, взошедъ на небольшую лѣстницу, отворилъ съ осторожностію дверь въ маленькую комнату, сдѣланную въ сводѣ, которая имѣла пространства не болѣе осьми квадратныхъ Футовъ и была въ это время освѣщена лучами заходящаго солнца, свѣтившаго чрезъ два небольшія отверстія, находившіяся въ стѣнѣ. Тутъ сидѣла женщина, на лицѣ которой видны еще были слѣды величественной красоты. Длинное траурное платье и черное креповое покрывало возвышали бѣлизну ея лица и цвѣтъ ея волосъ, которые время еще щадило и не усыпало снѣгомъ. Лице ея показывало глубокую горесть, соединенную съ совершенною покорностію волѣ Небесъ. Передъ нею находился каменный столъ, на которомъ поставлено было Распятіе, рѣзное изъ слоновой кости, и лежалъ молитвенникъ съ раскрашенными богато краями и съ золотыми застежками.
«Почтенная Эдиѳь! — сказалъ Цедрикъ, помолчавъ нѣсколько, какъ бы желая дать Ричарду и Вильфриду время разсмотрѣть владѣтельницу замка — Эти благородные чужестранцы пріѣхали почтить своимъ присутствіемъ погребеніе вашего несчастнаго сына и принять участіе въ нашей горести. Этотъ храбрый Рыцарь, — прибавилъ онъ, указывая на Короля — есть тотъ самый, о которомъ я вамъ уже сказывалъ, и который столь неустрашимо сражался для избавленія того, кого мы теперь оплакиваемъ.»
«Я прошу его принять за это мою совершенную благодарность, — отвѣчала Эдиѳь — хотя и не угодно было Богу, чтобъ храбрость его принесла пользу моему семейству; я равнымъ образомъ благодарю и г. Рыцаря, его товарища, за вѣжливость, сдѣланную его посѣщеніемъ вдовѣ Аделинга, матери Ательстана, въ минуты траура ея и глубочайшей горести. Достойный родственникъ! я, поручая ихъ вашей заботливости, остаюсь въ полной увѣренности, что всѣ обязанности гостепріимства въ разсужденіи ихъ будутъ выполнены.»
Рыцари поклонились огорченной матери и вышли съ своимъ проводникомъ.
Цедрикъ повелъ ихъ по круглой лестницѣ въ комнату такой же величины, подошедъ къ которой, они услышали въ ней протяжное и печальное пѣніе Лэди Ровены и трехъ дѣвицъ знатнаго происхожденія, пѣвшихъ въ честь усопшему и для успокоенія его души священные гимны.
Цедрикъ и Рыцари остановились у дверей до окончанія пѣнія и потомъ, отворивъ оныя и вошедъ въ комнату, увидѣли тамъ около двадцати Саксонскихъ дѣвицъ знатнѣйшихъ семействъ, изъ которыхъ однѣ занимались вышиваніемъ для Ательстана шелковаго покрывала, другія, выбирая въ стоявшей предъ ними корзинѣ цвѣты, плели траурныя гирлянды для себя и для своихъ подругъ. Наружность этихъ дѣвицъ не показывала большой горести, по они сохраняли должное приличіе. Между тѣмъ, иногда усмѣшка, или громко выговоренное слово обращали на нихъ вниманіе находившихся тутъ же важныхъ дамъ, я вообще они менѣе заняты были печальнымъ предметомъ своего собранія, нежели соображеніемъ, къ лицу ли будутъ имъ гирлянды; увидѣвъ же вошедшихъ Рыцарей, тихонько перешептывались между собою и украдкою не одинъ разъ на нихъ взглядывали. Лэди Ровена одна, по своей гордости, въ томъ не участвовала. Она поклонилась Рыцарямъ съ важностію и съ большою пріятностію. Лице ее изображало болѣе величія, нежели печали, и ежели она чувствовала нѣкоторое огорченіе, то, можетъ быть, неизвѣстность о участи Вильфрида была тому причиною не менѣе кончины Ательстана.
Цедрикъ, который, какъ читатель могъ уже замѣтить, былъ не очень проницателенъ, полагалъ, что лице его питомицы изображаетъ горесть болѣе, нежели лица подругъ ея, и потому, почитая нужнымъ объяснить причину сего Рыцарямъ, сказалъ имъ, что Лэди Ровена была Ательстановою невѣстою. Трудно повѣрить, чтобъ это объясненіе умножило расположеніе Вильфрида къ участію въ общемъ огорченіи. Цедрикъ, показавъ гостямъ разныя комнаты, въ которыхъ дѣлались приготовленія, ввелъ ихъ въ залу, назначенную, какъ онъ предварилъ ихъ, для знатныхъ особъ, присутствующихъ при погребеніи, которые, не бывъ въ близкихъ отношеніяхъ съ Ательстаномъ, не могли быть такъ сильно огорчены, какъ его ближайшіе родственники и друзья; наконецъ, сказавъ, что имъ оказана будетъ вся должная вѣжливость, хотѣлъ удалишься, но Король удержалъ его.
"Благородный Танъ, — сказалъ онъ, взявъ его за руку — я желаю напомнишь вамъ, что недавно, когда мы разставались, вы обѣщали мнѣ, въ вознагражденіе оказанной мною вамъ услуги, исполнить одно мое требованіе.
"Я повторяю вамъ мое слово, почтенный Рыцарь, что требованіе ваше будетъ непремѣнно исполнено; — отвѣчалъ Цедрикъ — но въ настоящее печальное время "
«Я объ этомъ думалъ и самъ, но время дорого. Впрочемъ полагаю, что настоящая минута не худо избрана для этаго. Закрывая гробницу Ательстана, мы должны скрыть въ нее же и нѣкоторыя предубѣжденія, нѣкоторыя принятыя мнѣнія, которыя…..»
«Г. Черный Рыцарь, — сказалъ Цедрикъ, прервавъ его разговоръ — я надѣюсь, что требованіе ваше касается только до васъ самихъ. Въ разсужденіи же моихъ мнѣній и, такъ называемыхъ вами, моихъ предубѣжденій, мнѣ очень бы было странно, ежели бы посторонній для меня человѣкъ захотѣлъ ими заниматься.»
«Я и не хочу ими заниматься болѣе того, сколько, какъ вы сами сознаетесь, они до меня касаются. До сего времени вы знали меня только подъ именемъ Чернаго Рыцаря, теперь знайте, что предъ вами Ричардъ Плантагенетъ.»
"Ричардъ Анжуйскій! " Воскликнулъ Цедрикъ, отступивъ назадъ отъ удивленія.
«Нѣтъ, почтенный Цедрикъ, Ричардъ Англійскій, котораго величайшія желанія заключаются въ томъ, чтобъ имѣть всѣхъ своихъ дѣтей соединенными между собою, безъ различія поколѣній. Итакъ, достойный Танъ, колѣно твое не преклонится ли предъ твоимъ Королемъ?…»
«Никогда оно не преклонялось предъ кровію Норманскою.» Отвѣчалъ Цедрикъ.
«Слѣдовательно преклони его тогда, когда увидишь, что я, покровительствуя равно Саксонцамъ и Норманцамъ, сдѣлаюсь того достойнымъ.»
«Я всегда — сказалъ Цедрикъ — уважалъ вашу храбрость и ваши достоинства, и знаю, что вы имѣете право на Англійскій престолъ по происхожденію своему отъ крови Матильды, племянницы Едгара Аѳелинга и дочери Малькольма Шотландскаго; но Матильда не была наслѣдницею трона, хотя и происходила отъ Королевской Саксонской крови.»
«Я не хочу спорить съ вами о моихъ правахъ, почтенный Танъ, но спрошу у васъ только: кого вы найдете имѣющимъ право, болѣе меня, на Англійскую корону?»
«Неужели вамъ угодно было пожаловать сюда для того, чтобъ напомнить мнѣ о прекращеніи поколѣнія законныхъ нашихъ обладателей; чтобъ сказать мнѣ, что они болѣе не существуютъ, когда еще гробница послѣдняго ихъ потомка не закрылась?» — въ это время лице его воспламенилось, и онъ присовокупилъ: — «Это дерзко, нагло.»
«Напротивъ, это справедливо. Откровенность моя основывается на довѣренности, которою благородные люди взаимно обязаны.»
«Точно справедливо, Англійскій Король. Я долженъ сознаться что вы дѣйствительно имѣете этотъ титулъ, и что останетесь Королемъ въ Англіи, не смотря на мое сопротивленіе. Въ настоящемъ случаѣ остается одно средство въ этомъ вамъ возпрепятствовать, вы сами его мнѣ подали, и тѣмъ подвергнули меня сильному соблазну; но честь не дозволяетъ мнѣ употребить его противъ васъ.»
«Теперь поговоримъ о моемъ требованіи, которое я сдѣлаю съ совершенною къ вамъ довѣренностію, не смотря на вашъ отзывъ. Я требую, чтобъ вы, какъ человѣкъ, уважающій честь и свое слово, возвратили вашу родительскую любовь храброму Рыцарю Вильфриду Ивангое. Вы согласитесь, что примиреніе ваше съ нимъ относится непосредственно ко мнѣ, потому что касается до счастія моего друга и до исполненія моего желанія уничтожить всякую причину къ несогласію между моими вѣрными подданными.»
«Не онъ ли здѣсь съ вами?» Сказалъ тронутый Цедрикъ.
«Родитель мой! — воскликнулъ Вильфридъ, открывъ лице свое и бросясь къ ногамъ Цедрика — простите меня.»
«Я тебя прощаю, сынъ мой. — отвѣчалъ Цедрикъ, поднимая его — Сынъ Гереварда, рабъ своего слова, даннаго даже и Норманцу; но надѣнь одежду своихъ предковъ. Да не будетъ въ домѣ моемъ ни короткаго платья, ни высокихъ перьевъ, ни остроконечной обуви. Тотъ, кто хочетъ быть сыномъ Цедрика Саксонца, долженъ являть себя достойнымъ Саксонцевъ, своихъ предковъ… Ты желаешь говорить, но я напередъ знаю, что ты скажешь. Это не возможно: Лэди Ровена должна быть два года въ траурѣ, потерявъ того, кто назначенъ былъ быть ея супругомъ. Всѣ бы Саксонцы, предки наши, не одобрили насъ, ежели бы она вздумала, прежде окончанія этаго срока, избрать преемника такому человѣку, который по рожденію своему былъ одинъ достоинъ ея руки. Тѣнь Ательстана изыдетъ изъ гробницы для воспрепятствованія намъ оказать неуваженіе къ его памяти.»
Эти слова, казалось, въ самомъ дѣлѣ вызвали тѣнь усопшаго. Едва Цедрикъ ихъ выговорилъ, двери отворились и Ательстанъ въ саванѣ, блѣдный, съ блуждающими глазами и по истиннѣ подобный тѣни, изшедшей изъ гробницы, явился предъ ними.
Это неожиданное явленіе болѣе нежели удивило ихъ.. Цедрикъ отъ страха попятился до самой стѣны и, прислонясь къ оной спиною, какъ бы не имѣя силъ безъ того держаться на ногахъ, устремилъ неподвижно глаза на лице своего друга и стоялъ разинувъ ротъ; Вильфридъ перекрестился и началъ про себя творить молитву; Ричардъ же вскричалъ по-Латыни: «Conjuro te!»
«Ради Бога, — сказалъ Цtдрикъ привидѣнію, казавшемуся тѣнію его усопшаго друга — ежели ты человѣкъ, говори; ежели ты духъ, говори равнымъ образомъ, и скажи, для чего оставилъ ты обитель мертвыхъ, и не могу ли я чего сдѣлать для успокоенія твоей души?… Почтенный Ательстанъ, мертвы вы, или живы? отвѣчайте своему другу Цедрику.»
«Я это и хочу давно сдѣлать, — отвѣчало привидѣніе, спокойнымъ голосомъ — но я усталъ, а вы мнѣ не даете духу перевести… Живъ ли я? конечно живъ; то есть, столько, сколько можетъ быть человѣкъ, не ѣвшій и испившій трои сутки, и только само Провидѣніе могло подкрѣпить меня столько, что я дотащился до васъ.»
«Помилуйте, почтенный Ательстанъ, — сказалъ Ричардъ — я самъ видѣлъ, какъ поразилъ васъ Бріанъ на Торквильстонскомь дворѣ; Вамба же, находившійся къ вамъ ближе, сказывалъ, что голова ваша была разрублена до самыхъ зубовъ.»
«Стало, вы худо видѣли, г. Рыцарь, а Вамба, просто, совралъ. Слава Богу! зубы мои здоровы, что за ужиномъ я постараюсь вамъ доказать; впрочемъ, въ этомъ Бріанъ невиноватъ, ударъ его былъ хорошъ, но мечъ повернулся у него въ рукѣ такимъ образомъ, что пришелся по моей головѣ плашмя. Ежели бы я былъ въ шлемѣ, то и не почувствовалъ бы этаго удара, Бріану же такъ бы отвѣтилъ, что онъ не захотѣлъ бы болѣе на меня нападать; но, имѣя на головѣ одну шелковую шапку, я былъ оглушенъ ударомъ и упалъ безъ чувствъ, хотя и не былъ раненъ. Наконецъ, опомнившись, я увидѣлъ себя въ гробу, но къ счастію въ открытомъ; я нѣсколько разъ чихнулъ и услышалъ, что отъ меня опрометью побѣжали люди; я вскричалъ, но никто ко мнѣ не являлся; осмотрѣвшись кругомъ, я увидѣлъ, что нахожусь подъ сводами въ сыромъ подземельи, и замѣтилъ, по слабому свѣту отъ двери, что она была неплотно притворена; это меня заставило подумать вышній.»
«Почтенный Ательстанъ, — сказалъ Ричардъ — прежде окончанія вашего повѣствованія, не лучше ли вамъ себя нѣсколько подкрѣпить?»
"Справедливо, кусокъ этой ветчины, которая, кажется, должна быть вкусна, меня не испортитъ, и ежели вы разсудите быть моимъ товарищемъ…. "
Говоря такимъ образомъ, онъ подошелъ къ столу, на которомъ были поставлены разныя кушанья, налилъ бокалъ вина; что повторили и Цедрикъ съ обоими Рыцарями и поздравили его съ возвращеніемъ жизни.
Сдѣлавъ это, Ательстанъ продолжалъ свое повѣствованіе. Въ это время число слушателей его очень умножилось; Эдиѳь, въ восхищеніи отъ радости, вошла въ залу, а за нею такое множество людей, какое только могло въ оной помѣститься, и сверхъ того, вся лѣстница, ведущая къ оной, была наполнена любопытными, желавшими узнать о происшествіи, о которомъ пересказы, измѣняясь на каждой ступени, доходили до нижней совершенно иными.
«Я выскочилъ изъ гроба, — продолжалъ Ательстанъ — выбѣжалъ изъ подземелья и, взошедъ на лѣстницу такъ проворно, какъ можно человѣку поѣвшему трои сутки, очутился въ комнатѣ, въ которой увидѣлъ человѣка, сидящаго за столомъ. Видно, по савану моему, онъ почелъ меня выходцемъ съ того свѣта, потому что смотрѣлъ на меня розиня ротъ и крестился; когда же я подошелъ къ столу, онъ, кинувъ въ меня толстую суковатую дубину, лежавшую близь него, бросился самъ опрометью вонъ изъ комнаты; я, вмѣсто того, чтобъ его преслѣдовать, проворно выпилъ нѣсколько рюмокъ вина и побѣжалъ въ конюшню, въ которой нашедъ коня, отправился во всю прыть къ Коинигсбургскому замку, и всѣ, встрѣчавшіеся со мною, почитая меня за мертвеца, бѣжали отъ меня неоглядкой, потому что я весь закутался въ саванъ, не желая, чтобъ меня узнали, и думаю, что не вошелъ бы и въ собственный свой замокъ, если бы не сочли меня за шута, нарядившагося для представленія какого-нибудь лица въ комедіи и приготовившагося забавлять людей, пришедшихъ оплакивать мою смерть. Наконецъ, я вошелъ сюда почти насильно, и прежде свиданія моего съ вами, почтенный другъ мой, — сказалъ онъ Цедрику — я только успѣлъ увидѣться съ моею матерію и съѣсть кусокъ кой-чего.»
«И вы находите меня, — сказалъ Цедрикъ — готовымъ возобновить наше славное предположеніе и рѣшиться на все для поддержанія чести Саксонскаго поколѣнія и для освобожденія его отъ Норманскаго ига.»
«Не говорите мнѣ объ освобожденіи кого-либо; довольно, что я самъ освободился отъ могилы.»
«Помилуйте, почтенный Ательстанъ! — сказалъ Цедрикъ — Теперь предъ вами открыто поприще славы. Воспользуйтесь случаемъ, соединившимъ здѣсь всѣхъ знатнѣйшихъ Саксонцевъ, скажите этому Норманскому Принцу, этому Ричарду Анжуйскому, что, хотя онъ и Львиное Сердце, но не удержитъ безпрепятственно на себѣ короны Альфреда, въ то время, когда здравствуетъ потомокъ мужескаго пола Святаго Короля.»
«Какъ! — вскричалъ Ательстанъ — неужели этотъ почтенный Рыцарь, Король Ричардъ?»
«Да, Ричардъ Плантагенетъ; — отвѣчалъ Цедрикъ — но мнѣ не нужно вамъ объяснятъ, что онъ сюда пріѣхалъ по собственной его волѣ, съ полною къ намъ довѣренностію, и что слѣдовательно мы не должны ни оскорблять его, ни задерживать. Вамъ извѣстны, почтенный Ательстанъ, обязанности гостепріимства.»
«Извѣстны — отвѣчалъ Ательстанъ — равнымъ образомъ, какъ и обязанности къ моему Королю, и я готовъ — прибавилъ онъ, преклонивъ колѣно предъ Ричардомъ — представить ему должное почтеніе.»
«Сынъ мой, — сказала Едиѳь — вспомни о крови, текущей въ твоихъ жилахъ.»
«Вспомните — сказалъ Цедрикъ — о Саксонцахъ.»
"Матушка и вы, другъ мой, — отвѣчалъ Ательстанъ, вставая « — не напоминайте мнѣ объ этомъ. Трехъ суточный голодъ мало питаетъ честолюбіе; я всталъ изъ гроба умнѣе, нежели легъ въ него. Съ тѣхъ поръ, какъ я набилъ себѣ голову этими честолюбивыми видами, мнѣ должно было беспрестанно скакать изъ замка въ замокъ и большими и проселочными дорогами; подвергаться безпокойствамъ, непріятностямъ, плѣну, пораженію и трехдневному голоду; и всё это для достиженія до цѣли, до которой неиначе можно достигнуть, какъ посредствомъ погибели десятковъ тысячъ людей, теперь препокойно ужинающихъ. Нѣтъ! я отъ этаго навсегда отказываюсь и желаю быть Королемъ только въ моемъ замкѣ.»
«А питомицу мою, Лэди Ровену, надѣюсь, что вы не имѣете намѣренія оставить?»
«Будемъ говорить чистосердечно, почтенный Цедрикъ, и будемъ разсудительными. Лэди Ровена любитъ болѣе мизинецъ перчатки сына вашего Вильфрида, нежели всего меня. Не краснѣйте, прелестная моя родственница; нѣтъ никакого стыда предпочесть ловкаго Рыцаря деревенскому Франклину; но и не смѣйтесь, Лэди Ровена; саванъ и тощее блѣдное лице не должны внушатъ веселости; притомъ, ежели вы хотите смѣяться, я доставлю вамъ лучшій къ тому случай. Дайте мнѣ вашу руку, или лучше сказать, ссудите меня ею на время, потому что я прошу у васъ ее единственно какъ другъ вашъ. Хорошо! теперь приближтесь Вильфридъ, я ее вамъ уступаю….. Да гдѣ же онъ? Ежели мнѣ не померещилось отъ трехсуточнаго поста, онъ былъ здѣсь.»
Его вездѣ искали, кликали, но тщетно; наконецъ узнали, что какой-то Еврей просилъ дозволенія его видѣть, и что Вильфридъ, поговоривъ нѣсколько съ этимъ Евреемъ, сѣлъ на коня и поѣхалъ въ сопровожденіи Гурта изъ замка.
«Прекрасная Лэди Ровена! — сказалъ Ательстанъ — ежели бы я могъ полагать, что скорый отъѣздъ Вильфрида не происходитъ отъ важныхъ причинъ, то вступилъ бы обратно въ мои права….»
Но и ее уже не было въ комнатѣ: она услышавъ объ отъѣздѣ Вильфрида и находя положеніе свое очень затруднительнымъ, вышла изъ оной, какъ скоро Ательстанъ оставилъ ея руку.
"Поистиннѣ, — сказалъ Ательстанъ — справедливо утверждаютъ, что изъ всѣхъ твореній на женщину менѣе прочихъ можно полагаться; я совершенно былъ увѣренъ, что она меня поблагодаритъ и даже поцѣлуетъ. Надобно, чтобъ этотъ саванъ имѣлъ необыкновенное свойство. Мнѣ кажется, всѣ бѣгутъ отъ меня. Итакъ, я обращаюсь къ вамъ, почтенный Ричардъ, представляя вамъ мое почтеніе вновь, какъ вѣрный подданный…
Но и Ричардъ также исчезъ и никто не могъ сказать, куда онъ девался. Наконецъ узнали отъ Вамбы, что онъ вышелъ изъ залы, подозвалъ къ себѣ Еврея, говорившаго съ Вильфридомъ и, сказавъ съ нимъ нѣсколько словъ, сѣлъ на коня и поскакалъ быстро, посадивъ за собою сего Еврея, за кости котораго — говорилъ Вамба — послѣ этой ѣзды, нельзя будетъ дать ни шелеха.
"Клянусь! — сказалъ Ательстанъ — что точно чернобогъ вселился въ мой замокъ во время моего отсутствія. Къ кому ни обращаюсь, всѣ, кажется, исчезаютъ при первомъ звукѣ моего голоса, такъ что я не смѣю ни съ кѣмъ говоришь и мнѣ остается только ограничиться приглашеніемъ тѣхъ изъ друзей моихъ, которые еще не исчезли, послѣдовать за мною въ столовую. Я надуюсь, что столъ такъ приготовленъ, какъ долженъ быть при погребеніи знатнаго Саксонца, который также поѣстъ въ свою очередь. Однако поспѣшимъ; кто знаетъ, первобогъ не унесетъ ли и ужина?
Глава IX.
правитьТеперь должно намъ вновь перенесшись въ Темплестовъ, или, лучше сказать, на Георгіевское поле, принадлежавшее этому командорству, находившееся близъ онаго. Тамъ назначалось рѣшить участь Ревекки, ежели явится защитникъ, и роковая минута уже наступила. Отвсюду спѣшили на это зрѣлище, какъ на праздникъ, или забаву. Впрочемъ этимъ не должно намъ укорять людей, жившихъ въ томъ вѣкѣ невѣжества, потому что даже и въ наше время, въ которое извѣстны болѣе законы нравственности, кулашный бой, собраніе радикальныхъ реформаторовъ и экзекуція привлекаютъ множество зрителей, которые, не принимая никакого участія въ самомъ происшествіи, идутъ смотрѣть, какъ оное будетъ совершаться.
Люди толпились вокругъ замка, ожидая выѣзда кортежа, и окружали Георгіевскую площадь, на которой должно было совершаться кровавое происшествіе. Эта площадь была обширна и имѣла видъ паралелограма; окружена была палисадомъ и гладко уровнена. Вокругъ оной устроены были галлереи, для желающихъ видѣть военныя упражненія
Рыцарей и воиновъ Храма, бываемыя на оной. Внутри палисада, на одномъ концѣ поприща находился тронъ Великаго Магистра и стулья Командоровъ и Рыцарей. Надъ трономъ развевалось Орденское знамя, именуемое Бозеанъ. На противоположномъ концѣ поприща возвышался костеръ, съ утвержденнымъ посреди онаго столбомъ, къ которому прикрѣплены были желѣзныя цѣпи, для прикованія осужденной на сожженіе. Близъ костра стояли четыре черные невольника. Цвѣтъ ихъ лица, почти неизвѣстный еще тогда въ Англіи, устрашалъ народъ, почитавшій ихъ адскими духами, готовыми возвратиться въ свою стихію. Они пребывали неподвижными, изключая случаи, въ которыхъ пятый невольникъ такого же цвѣта, казавшійся ихъ начальникомъ, приказывалъ имъ поправлять дрова, составлявшіе костеръ; были совершенно заняты своею должностію; не обращали нимало вниманія на смотрящій на нихъ народъ; и, иногда говоря между собою, открывали свои толстыя губы и показывали рядъ бѣлѣйшихъ зубовъ, какъ бы восхищаясь напередъ ужасною трагедіею, въ которой готовились играть свои роли. Робкіе крестьяне были совершенно увѣрены, что эти черные люди суть злые духи, находившіеся въ сношеніи съ чародѣйкою, которой появленія ожидали, и которой душу должны были унести въ адъ немедленно по прекращеніи ея жизни. Духи были предметомъ общаго разговора.
«Послушай, старикъ Деннетъ, — сказалъ молодой крестьянинъ — знаешь ли ты, что адскій духъ унесъ живаго Саксонскаго Тана Ательстана Конингсбургскаго?»
«Знаю, только, слава Богу, что и назадъ принесъ.»
«Что вы говорите?» Спросилъ ихъ молодой человѣкъ, одетый въ зеленое вышитое золотомъ платье, котораго ремесло не трудно было отгадать, потому что за нимъ дюжій малый несъ арфу. Онъ, казалось, былъ необыкновеннымъ странствующимъ пѣвцомъ, потому что такъ богато былъ одѣтъ, и что, сверхъ того, имѣлъ у себя на шеѣ серебреную цѣпь съ привѣшеннымъ къ ней клюнемъ для настроиванія арфы, и на правой рукѣ серебреную бляху, на которой не было девиза, означающаго принадлежность его какому-нибудь Барону, но вырѣзано было слово Шервудъ. «Что вы говорите? — спросилъ онъ у крестьянъ, вмѣшавшись въ ихъ разговоръ — Я пришелъ сюда искать содержаніе для баллады, но еще лучше, ежели найду для двухъ.»
«Извѣстно всѣмъ, Деннетъ, — сказалъ молодой крестьянинъ — что чрезъ четыре недѣли послѣ смерти Ательстана Коннигсбургскаго….»
«Какъ, чрезъ четыре недѣли? — сказалъ пѣвецъ — Это не возможно. Я его видѣлъ здороваго въ Ашби на турнирѣ, нѣсколько тому дней.»
«Все это не препятствовало ему умереть или исчезнуть, — сказалъ молодой крестьянинъ — потому что по немъ были уже богатые поминки въ Коннигсбургскомъ замкѣ, куда бы я и самъ отправился, ежели бы не Мабетъ-Паркинъ, который…»
«Да, да, Ательстанъ дѣйствительно умеръ, — сказалъ Деннетъ, покачавъ головою — и это большое несчастіе, потому что старинное Саксонское поколѣніе….»
«Но вашу исторію, вашу исторію.» Вскричалъ съ нетерпѣніемъ пѣвецъ.
«Да, разскажите намъ эту исторію, — сказалъ видный мущина, стоявшій близь нихъ, опершись на толстую суковатую дубину — говорите же, не мѣшкая, намъ некогда терять времени.»
«Все дѣло въ томъ, что Ательстанъ Конингсбургскій уже былъ схороненъ.»
"Это, ложь, совершенная ложь… " "Ежели вы это лучше знаете, то разскажите сами. — отвѣчалъ съ сердцемъ Деннетъ, наконецъ, уступая усильнымъ просьбамъ слушателей, прибавилъ: — Сидящіе въ комнатѣ вдругъ услышали стенанія, звукъ цѣпей, и увидѣли предъ собою мертвеца Ательстана, который закричалъ имъ громовымъ голосомъ… "
«Неправда, неправда! — сказалъ Тукъ: — Онъ не сказалъ ни слова, я его видѣлъ собственными моими глазами, также ясно, какъ живаго. Онъ былъ одѣтъ въ саванъ. Я бросилъ въ него эту дубину, съ такою силою, что она раскроила бы черепъ быку, но сквозь его пролетѣла, какъ сквозь дымъ.»
«Поистиннѣ, это пречудная исторія; я изъ нее сдѣлаю балладу на извѣстный голосъ.»
«Ты можешь забавляться, сколько хочешь, — сказалъ Тукъ — но хотя бъ ты точно сдѣлалъ изъ нее балладу, я никогда не буду ее пѣть. Нѣтъ, я уже рѣшился исправиться, и для того пришелъ посмотрѣть, какъ будутъ жечь чародѣйку.»
Въ это время раздался протяжный звонъ большаго колокола Темплестовской церкви; общее вниманіе обратилось на ворота замка, и всѣ, прекрати разговоры, старались не просмотрѣть выѣзда Великаго Магистра, Рыцаря, назначеннаго для сраженія со стороны Ордена, и осужденной.
Наконецъ ворота отворились, подъемный мостъ опустился и показался изъ замка Рыцарь съ знаменемъ Ордена, предшествуемый шестью трубачами; за нимъ ѣхали Командоры и Рыцари по два въ рядъ, потомъ Великій Магистръ на прекрасномъ конѣ, но очень просто убранномъ, и Бріанъ Буа-Гильбертъ, вооруженный съ ногъ до головы и послѣдуемый двумя оруженосцами, везшими его мечъ, копье и щитъ. Лице Бріана, блѣдное отъ долговременной безсонницы и отѣняемое большимъ колеблющимся перомъ, показывало, что сердце его было раздираемо сильнѣйшими страстями и бореніемъ гордости съ нерѣшительностію; при всемъ томъ, онъ ловко сидѣлъ на своемъ конѣ и управлялъ имъ, какъ должно было Рыцарю Ордена Храма; осанка его была величественна, но мрачность его лица заставляла отвращать отъ него взоры.
Конрадъ Монтфишетъ и Албертъ Мальвуазинъ ѣхали по сторонамъ Бріана, занимая мѣста крестныхъ его отцевъ. Они были одѣты въ бѣлое платье и безъ всякаго вооруженія. За ними ѣхали кандидаты, послѣдуемые Пажами и оруженосцами, всѣ въ черномъ одеяніи. Наконецъ отрядъ пѣшихъ воиновъ, одетыхъ также въ черное платье, окружалъ Ревекку, блѣдную, но величественно держащую себя? робкую, но неубитую страхомъ; шедшую тихо, но твердыми шагами, къ мѣсту, на которомъ все уже уготовлено было для ея казни. Съ нее были сняты всѣ украшенія, изъ предосторожности, чтобъ не осталось при ней какого талисмана, могущаго ей препятствовать признаться въ преступленіи, даже и во время мученія Ея восточное одѣяніе замѣнено было бѣлымъ платьемъ изъ грубой матеріи самаго простаго покроя. На лицѣ ея изображалось столь привлекательное соединеніе неустрашимости и покорности волѣ Небесъ, что она и въ этомъ нарядѣ, и безъ всякаго украшенія, кромѣ своихъ длинныхъ волосъ, извлекала слезы у зрителей, и сердца наиболѣе ожесточенные не могли себѣ возпрепятствовать въ сожалѣніи, что злой духъ содѣлалъ изъ творенія, повидимому столь совершеннаго, сосудъ нечестія и погибели.
Шествіе заключалось толпою людей низшаго класса, отправлявшихъ разныя должности въ командорствѣ. Они всѣ слѣдовали за осужденною въ большемъ порядкѣ, сложивъ на крестъ руки и потупя глаза въ землю.
Процесія медленно приближилась къ поприщу и, обошедъ оное противъ солнца, остановилась. Великій Магистръ и вся его свита, исключая Рыцаря-защитника и двухъ его крестныхъ отцевъ, сошли съ коней и отдали оныхъ своимъ конюшимъ, оставшимся съ оными внѣ палисада.
Несчастная Ревекка была отведена къ костру и посажена на черныя кресла, поставленныя подлѣ онаго. При первомъ взглядѣ на страшныя приготовленія ужасной казни, ей предназначенной, она содрогнулась и закрыла глаза, безъ сомнѣнія молясь про себя; потомъ, открывъ оныя, устремила ихъ на костеръ, какъ бы желая ознакомиться съ ожидающею ее участію, и наконецъ отворотилась отъ него.
Между тѣмъ, Великій Магистръ занялъ свой тронъ, и всѣ Рыцари и Командоры сѣли на свои мѣста по сторонамъ и позади его сообразно съ своимъ званіемъ. Въ это время звукъ трубъ возвѣстилъ о началѣ засѣданія, и Албертъ Мальвуазинъ, какъ крестный отецъ защитника Ордена, подошелъ къ Великому Магистру и положилъ къ ногамъ его залогъ вызова, перчатку Іудеянки.
«Почтеннѣйшій Великій Магистръ! — сказалъ онъ — Бріанъ Буа-Гильбертъ, Рыцарь Ордена Храма, повергая чрезъ меня къ стопамъ вашимъ залогъ поединка, доноситъ, что онъ готовъ исполнить свой долгъ, доказать предъ всѣми съ оружіемъ въ рукахъ, что эта Іудеянка, называющаяся Ревеккою, была справедливо осуждена собраніемъ Ордена Храма на смерть, какъ чародѣйка; что онъ готовъ сразиться по законамъ чести, какъ должно благородному и храброму Рыцарю, ежели угодно будетъ это вамъ приказать.»
«Далъ ли этотъ Рыцарь клятву, что сраженіе, на которое онъ рѣшается, справедливо и не безчестно?»
«Далъ, почтеннѣйшій Великій Магистръ!»
Послѣ сего Бомануаръ приказалъ Герольду исполнять свою должность. Вновь заиграли трубы, и Герольдъ, выѣхавъ на средину поприща, закричалъ громкимъ голосомъ: "Слушайте! слушайте! слушайте! Предстоящій здѣсь Рыцарь, Бріанъ Буа-Гильбертъ, готовъ сразиться на «смерть, копьемъ и мечемъ со всякимъ благороднымъ Рыцаремъ желающимъ принять сторону Іудеянки Ревекки, которой дозволено просить защиты. Этому Рыцарю, храбрый и почтеннѣйшій Великій Магистръ, здѣсь присутствующій, даруетъ справедливый удѣлъ солнца и вѣтра и всего, что можетъ уровнять съ обѣихъ сторонъ силы.» Трубы вторично заиграли и послѣ сего на нѣсколько минутъ водворилась глубокая тишина.
Наконецъ Бомануаръ прервалъ оную, сказавъ: «Никакой защитникъ со стороны осужденной не является. Герольдъ! спроси ее, ожидаетъ ли она кого для своей защиты.» Герольдъ приближился къ кресламъ, на которыхъ сидѣла Ревекка; и туда же поскакалъ и Бріанъ, вопреки всего, что могли ему сказать Конрадъ и Албертъ, и подъѣхалъ къ Іудеянкѣ въ одно время съ Герольдомъ.
«Можетъ ли это быть допущено? — спросилъ Албертъ у Великаго Магистра — Согласно ли это съ законами?»
«Да, Албертъ. — отвѣчалъ Бомануаръ — Въ подобныхъ случаяхъ не должно препятствовать обѣимъ сторонамъ имѣть сношенія; потому что они могутъ споспѣшествовать къ открытію истинны.»
Герольдъ сказалъ Ревеккѣ: "Іудеянка! почтеннѣйшій Великій Магистръ спрашиваетъ, готова ли ты представить Рыцаря для доказательства своей невинности; или сознаешь себя осужденною на смерть справедливо и законно?
«Я подтверждаю, — отвѣчала Ревекка — что я невинна, что осуждена несправедливо и что не хочу быть сама виновницею своей смерти; доложите объ этомъ Великому Магистру и скажите, что я прошу дозволяемаго законами срока для ожиданія, не пошлетъ ли мнѣ Богъ защитника; по истеченіи же сего времени, да будетъ воля его.»
Герольдъ донесъ объ ея отвѣтѣ Великому Магистру.
«Сохрани меня Богъ, — сказалъ Бомануарь — чтобъ кому-нибудь, жидовка ли она, или язычница, я подалъ право обвинять меня въ несправедливости. Мы будемъ ожидать появленія Рыцаря для ея защиты до того времени, какъ тѣнь перейдетъ съ запада на востокъ; по прошествіи же сего срока, она должна готовиться къ смерти.»
Герольдъ возвратился съ отвѣтомъ къ Ревеккѣ, которая, выслушавъ оный, поклонилась въ знакъ повиновенія; потомъ сложила на груди руки и возвела глаза къ Небу. Въ это время она услышала тихій голосъ Бріана, и содрогнулась.
«Ревекка, — говорилъ онъ — слышишь ли ты меня?»
«Я не хочу тебя слышатъ, жестокій, каменосердый человѣкъ!»
«Но все ты меня слышишь… звукъ моего голоса приводитъ въ трепетъ самаго меня… я едва понимаю, гдѣ мы и за чѣмъ… Это, окруженное палисадомъ поприще, эти черныя кресла, этотъ пагубный костеръ … Да, я знаю что все это значитъ; но мнѣ кажется, что я все это вижу во снѣ; что ужасная мечта обманываетъ мои чувства; и не могу себя увѣрить, что все это не призракъ.»
«Но я совершенно убѣждена и умомъ и чувствами, что этотъ костеръ назначенъ для сожженія моего бреннаго тѣла.»
«Послушай! — продолжалъ Бріанъ съ жаромъ — жизнь твоя еще въ твоихъ рукахъ, не смотря на силу твоихъ обвинителей. Садись позади меня на сѣдло, Заморъ никогда не измѣнялъ мнѣ въ нуждѣ, я его завоевалъ у Требизонскаго Султана, его не настигнетъ на скаку ни одинъ ихъ конь; садись за меня, говорю тебѣ, и въ нѣсколько мгновеній мы будемъ внѣ всякой опасности. Откроются новый міръ удовольствій для тебя и новое поприще славы для меня. Пусть эти люди изрекаютъ мое осужденіе, я его презираю; пусть исключаютъ Бріана Буа-Гильберта изъ числа своихъ невольниковъ, я буду умѣть помѣстить имя его въ числѣ именъ героевъ и кровію смою пятна, которыми они очернятъ мой щитъ.»
«Удались отъ меня, соблазнитель! Я лучше соглашусь десять разъ взойти на этотъ костеръ, нежели сдѣлаю одинъ шагъ для того, чтобъ слѣдовать за тобою. Окруженная отвсюду врагами, я тебя почитаю злѣйшимъ и жесточайшимъ изъ нихъ. Удались отъ меня.»
Албертъ Мальвуазинъ, теряя терпѣніе и опасаясь послѣдствій этаго продолжительнаго разговора, подъѣхалъ къ нимъ въ это время, въ намѣреніи прекратить оный.
«Призналась ли она въ своемъ преступленіи, или рѣшительно упорствуетъ?» Спросилъ онъ Бріана.
«Рѣшительно.» Отвѣчалъ Бріанъ, съ горькою улыбкою.
«Оставь ее, почтенный братъ, поѣдемъ на свои мѣста и будемъ ожидать, что послѣдуетъ. Солнце уже начинаетъ склоняться къ западу. Поѣдемъ, храбрый Бріанъ, надежда нашего Ордена и, скоро, нашъ начальникъ.»
Такимъ образомъ стараясь ему льстить, онъ коснулся до повода его коня, какъ бы намѣреваясь его отвести.
«Прочь, несчастный! — вскричалъ Бріанъ съ гнѣвомъ — Какъ смѣешь ты прикасаться къ поводамъ моего коня?» — И оттолкнувъ его съ презрѣніемъ, отъѣхалъ на свое мѣсто.
«Въ немъ нѣтъ недостатка въ пылкости; — сказалъ Албертъ Конраду — желательно только, чтобъ она была лучше употребляема; онъ, какъ Грегоріанскій огонь, сжигаетъ все, до чего ни коснется.»
Прошло еще болѣе двухъ часовъ и никакой Рыцарь не явился для защиты Ревекки.
Общее мнѣніе было, что никто не захочетъ быть защитникомъ Іудеянки, обвиненной въ чародѣйствѣ, и Командоры, окружавшіе Великаго Магистра, по настоянію Алберта Мадьвуазина, готовились доложить ему, что уже пора объявить, что Ревекка не изкупила своего залога; но въ самое это время увидѣли скачущаго по долинѣ во весь опоръ Рыцаря и приближающагося къ палисаду.
Воздухъ огласился крикомъ: «Защитникъ! защитникъ!» И, не смотря на общее предубѣжденіе, Рыцарь былъ встрѣченъ единодушными восклицаніями радости; но полученная при появленіи его надежда исчезла, когда увидѣли, что конь его былъ покрытъ пѣною и казался утомленнымъ усталостію, и что и самъ Рыцарь, хотя и явился съ видомъ увѣренности въ себѣ и съ неустрашимостію, но едва держался на конѣ.
Герольдъ, приближась къ нему, спросилъ у него о его званіи, имени и намѣреніи, съ которымъ онъ пріѣхалъ. «Я благородный человѣкъ и Рыцарь, — отвѣчалъ онъ съ гордостію — пріѣхалъ сюда для того, чтобъ доказать съ копьемъ и мечемъ въ рукахъ невинность Ревекки, дочери Исаака Іоркскаго и несправедливость и беззаконность ея осужденія, и вызвать Бріана Буа-Гильбертпа на смертельный поединокъ, какъ измѣнника, убійцу и клеветника, и, съ помощію Божіею, доказать, что онъ точно таковъ.»
«Прежде надобно, чтобъ этотъ Рыцарь доказалъ, что онъ благороднаго происхожденія. — сказалъ Албертъ — Орденъ Храма не дозволяетъ своимъ Рыцарямъ сражаться съ людьми безъ имени и съ неизвѣстными.»
«Албертъ Мальвуазинъ! — отвѣчалъ Рыцарь, поднявъ забрало своего шлема — Имя мое извѣстнѣе и происхожденіе благороднѣе, нежели твои; я Вильфридъ Ивангое.»
«Я съ тобою не буду сражаться, — сказалъ Бріанъ прерывающимся голосомъ — прежде залечи свои раны и возьми лучшаго коня. Тогда, можетъ быть, я удостою тебя наказать за твою дерзость.»
«Надменный Рыцарь Храма! — отвѣчалъ Вильфридъ — развѣ ты забылъ, что уже два раза побѣжденъ моимъ копьемъ? Вспомни о турнирахъ въ Акрѣ и въ Ашби; вспомни о вызовѣ своемъ въ Ротервудскомъ замкѣ и о залогахъ нашихъ, и подумай о томъ, можешь ли ты уничтожить посрамленіе свое; и ежели ты не согласишся теперь же со мною сразиться, я провозглашу тебя безчестнымъ трусомъ при всѣхъ Европейскихъ Дворахъ, во всѣхъ командорствахъ твоего Ордена.»
Бріанъ, сначала въ нерѣшительности обратился къ Ревеккѣ, потомъ, ударивъ себя сильно по лбу, вскричалъ прерывающимся голосомъ и какъ бы задыхаясь отъ бѣшенства: «Да, Саксонецъ; да, я съ тобою сражуся. Возьми свое копье и приготовься къ смерти.»
«Великій Магистръ дозволяетъ ли мнѣ?» Спросилъ Вильфридъ.
«Я не могу вамъ въ этомъ отказать, — отвѣчалъ Бомануаръ — ежели осужденная приметъ васъ за своего защитника; между тѣмъ, мнѣ бы хотѣлось, чтобъ вы были болѣе въ состояніи сражаться, потому что, хотя вы всегда показывали себя врагомъ нашего Ордена, но я желаю поступать съ вами благородно.»
«Я требую сейчасъ поединка. — отвѣчалъ Вильфридъ — Этотъ поединокъ есть судъ Божій, и я полагаю на Бога твердую надежду. Ревекка, — присовокупилъ онъ — принимаете ли вы меня своимъ защитникомъ?»
«Да, — отвѣчала она, съ такимъ замѣшательствомъ, какого въ ней не производилъ и самый страхъ смерти — да, я васъ принимаю, какъ защитника, посланнаго мнѣ Небомъ!… Но нѣтъ, нѣтъ, раны ваши еще не могли излечиться; не сражайтесь съ этимъ кровожаднымъ человѣкомъ…. Неужели мое несчастіе должно увлечь и васъ съ собою?»
Но Вильфридъ уже ее не слыхалъ; онъ уже былъ на своемъ мѣстѣ, уже взялъ отъ Гурта копье и опустилъ забрало шлема. То же сдѣлалъ и Бріанъ, котораго лице, покрытое въ продолженіи всего дня смертною блѣдностію, въ это время вдругъ побагровѣло, и какъ бы налилось кровію.
Герольдъ, увидѣвъ обоихъ сопротивниковъ на мѣстахъ, провозгласилъ три раза: «Храбрые Рыцари! исполняйте вашу должность;» потомъ объявилъ присутствующимъ, чтобъ никто, подъ опасеніемъ подвергнуться смертной казни, не осмѣливался ни словами, ни восклицаніями, ни движеніями смѣшивать сражающихся; наконецъ, отъѣхалъ къ краю поприща. Тутъ Великій Магистръ, державшій залогъ поединка, перчатку Ревекки, бросилъ ее на поприще, и подалъ роковой знакъ къ поединку, сказавъ: «Начинайте.»
Заиграли трубы, и Рыцари устремились одинъ на другаго.
Утомленный конь Вильфрида и самъ онъ, несобравшійся еще съ силами, не могли противостоять удару копья ужаснаго Бріана, и покатились по поприщу. Каждый этаго и ожидалъ, но удивило всѣхъ то, что въ то же время и Бріанъ, котораго щитъ, казалось, едва былъ тронутъ копьемъ его сопротивника, упалъ съ своего коня.
Вильфридъ, немедленно вскочилъ и выхватилъ свой мечъ; но Бріанъ ничего не дѣлалъ для своей защиты. Вильфридъ, поставя ему на грудь ногу и приставя къ горлу остріе своего меча, закричалъ, чтобъ онъ призналъ себя побѣжденнымъ, ежели не хочетъ немедленно умереть. Бріанъ безмолствовалъ.
«Пощадите его, г. Рыцарь, — вскричалъ Великій Магистръ. — Дайте ему время покаяться, не погубите вмѣстѣ и тѣла и души его; мы признаемъ его побѣжденнымъ.»
Сказавъ это, Бомануаръ сошелъ съ своего трона и, приближась къ Рыцарямъ, приказалъ развязать шлемъ Бріана. Глаза Рыцаря были открыты, но неподвижны и померкшіе, кровь лилась у него изъ носу и изо рта; и онъ уже не былъ въ живыхъ. Онъ погибъ не отъ копья своего сопротивника, но отъ силы своихъ страстей.
«Это, поистиннѣ, судъ Божій!-- сказалъ Великій Магистръ, воздѣвъ къ Небу глаза — Fiat voluntas tua!»
Глава X.
правитьВильфридъ, послѣ первыхъ минутъ удивленія, спросилъ у Великаго Магистра, какъ у имѣющаго право произнесши судъ о поединкѣ, такъ ли онъ исполнилъ свою обязанность, какъ должно благородному Рыцарю?
«Я ни чѣмъ не могу васъ упрекать. — отвѣтствовалъ Великій Магистръ — Я объявляю дѣвицу невинною въ томъ, за что она была осуждена; она свободна и и можетъ удалиться. Вооруженіе и тѣло побѣжденнаго Рыцаря остаются въ распоряженіи побѣдителя.»
«Я не возьму его вооруженія — отвѣчалъ Вильфридъ и не хочу обезчестить его тѣла. Онъ сражался за Христіанство въ Палестинѣ, и сегодня пораженъ десницею Всевышняго, а не рукою человѣческою; но погребеніе его должно быть безъ церемоніи, какъ Рыцаря, лишившагося жизни на судѣ Божіемъ….. Что жь касается до этой дѣвицы….»
Тутъ онъ былъ остановленъ шумомъ, обратившимъ общее вниманіе, происшедшимъ отъ прискакавшихъ на поприще въ большомъ количествѣ конныхъ воиновъ, и узналъ въ предводителѣ ихъ Короля Ричарда, который имѣлъ на себѣ то же черное вооруженіе, и былъ послѣдуемъ отрядомъ воиновъ и множествомъ Рыцарей, вооруженныхъ съ головы до ногъ.
«Я опоздалъ. — сказалъ онъ, посмотрѣвъ вокругъ себя — Мнѣ бы должно было наказать Бріана, я предоставлялъ это себѣ…. Какъ ты вздумалъ, Вильфридъ, предпринимать подобный подвигъ въ то время, когда еще едва можешь выдержать тяжесть латъ своихъ?»
«Само Небо — отвѣчалъ Вильфридъ — наказало этаго надменнаго человѣка.»
«Да успокоится душа его, — сказалъ Ричардъ, взглянувъ на тѣло, распростертое на поприщѣ — онъ былъ храбрый Рыцарь и умеръ какъ должно храброму Рыцарю, покрытый своими латами…. Но намъ некогда терять времени… Богунъ, исполняйте вашу должность.» Послѣ сихъ словъ, одинъ изъ Рыцарей, составлявшихъ свиту Короля, выѣхалъ впередъ, приближился къ Командору Алберту Мальвуазину и, положивъ руку на его плечо, сказалъ: «Албертъ Мальвуазинъ, я васъ задерживаю, какъ виновнаго въ измѣнѣ противъ Короля.»
Великій Магистръ, удивленный пріѣздомъ столькихъ вооруженныхъ людей на поприще, стоялъ какъ окаменѣлый; но увидѣвъ поступокъ Богуна, вскричалъ: «Кто этотъ дерзновенный, который, осмѣливается задерживать Рыцаря Храма въ собственномъ его командорствѣ и въ присутствіи его Великаго Магистра? Кто дозволяетъ себѣ эту дерзость?»
«Я, — отвѣчалъ Рыцарь — я, Генрихъ Богунъ, Графъ Ессексъ, Великій Конетабль Англійскій.»
«И дѣлаетъ это — сказалъ Король, поднявъ забрало своего шлема — по повелѣнію Ричарда Плантагенета, здѣсь предстоящаго Конрадъ Монтфишетъ, счастливъ ты, что не родился моимъ подданнымъ…. Ты же, Албертъ Мальвуазинъ, готовься и съ братомъ твоимъ Филиппомъ, прежде осми дней, къ смерти.»
«Я воспротивлюсь исполненію этаго приговора.» Сказалъ Великій Магистръ.
«Это не возможно, надменный Рыцарь Храма! — отвѣчалъ Король — Взгляни на свой замокъ Темплестовъ: мое королевское знамя уже развѣвается на его башняхъ вмѣсто знамени вашего Ордена. Будь благоразуменъ, Бомануаръ, и не подвергайся опасности, предпринимая невозможное.»
«Я на васъ принесу жалобу въ Римѣ и объясню, что вы поступили противъ правъ и преимуществъ нашего Ордена.»
«Хорошо. Но теперь, для собственной своей пользы, не говорите мнѣ болѣе объ этомъ; кончите ваше засѣданіе и удалитесь въ какое-нибудь другое командорство, ежели найдется такое, которое не служитъ вертепомъ измѣнниковъ и заговорщиковъ противъ Англійскаго Короля и противъ общаго спокойствія; здѣсь же вы можете остаться только, какъ гость Ричарда и какъ свидѣтель его правосудія.»
«Быть гостемъ тамъ, гдѣ я имѣю право повелѣвать. — сказалъ Бомануаръ — Никогда Капеланъ, возгласите псаломъ; Рыцари, кандидаты, оруженосцы, готовьтесь слѣдовать за знаменемъ Бозеаномъ.»
Великій Магистръ произнесъ эти слова съ величіемъ, приличнымъ болѣе повелителю Англіи, нежели ему, и ободрилъ тѣмъ собравшихся вокругъ его, удивленныхъ и устрашенныхъ Рыцарей.
Они, сошедъ съ поприща, сѣли на копей, и, казалось, ожидали только знака отъ Великаго Магистра для вступленія въ сраженіе. Толпа народа, громко укорявшая ихъ, увидѣвъ ихъ въ этомъ положеніи, отступила назадъ, и Графъ Ессексъ поскакалъ къ своимъ воинамъ и построилъ ихъ въ оборонительный порядокъ. Но Ричардъ, напротивъ, подъѣхалъ одинъ къ Рыцарямъ Храма, какъ бы искавъ опасности, и закричалъ имъ: «Рыцари! между столькими храбрыми людьми, неужели не выищется ни одного, который бы захотѣлъ сразиться съ Ричардомъ? Ваши красавицы должны очень много загорѣть отъ солнца, ежели нѣтъ изъ нихъ ни одной, заслуживающей поединка въ честь ея красоты.»
«Рыцари Храма — отвѣчалъ Великій Магистръ, выѣхавъ изъ ряду и подъѣхавъ къ Ричарду — не сражаются по ничтожнымъ причинамъ; ни одинъ изъ нихъ не вступитъ съ вами въ бой и, ежели на насъ никто не нападетъ, то мы удалимся, также ни на кого не нападая.»
Бомануаръ, сказавъ это и не дожидаясь отвѣта, далъ знакъ къ отъѣзду. Трубы заиграли и Рыцари тихо поѣхали за Великимъ Магистромъ, какъ бы желая доказать, что удаляются не изъ робости, но повинуясь единственно его повелѣнію.
«Поистиннѣ, — сказалъ Ричардъ — очень жаль, что эти Рыцари не столь же вѣрны, какъ храбры и искусны въ въ военномъ дѣлѣ,»
Ревекка, во время замѣшательства, сопровождавшаго ихъ отъѣздъ, не видала и не слыхала ничего. Она находилась въ объятіяхъ своего отца, почти безъ чувствъ, и едва могла вѣрить, что угрожавшая ей опасность миновалась. Наконецъ, голосъ Исаака привелъ ее въ себя.
«Пойдемъ, любезная дочь моя, возвращенное мнѣ сокровище. Пойдемъ, бросимся къ ногамъ этаго достойнаго Рыцаря.» «Нѣтъ! — отвѣчала Ревекка — нѣтъ! я не осмѣлюсь говорить съ нимъ въ эту минуту. Увы! я, можетъ быть, ему скажу болѣе…. Нѣтъ! нѣтъ! батюшка! удалимся немедленно отъ этаго пагубнаго мѣста.»
«Какъ возможно, дочь моя, — отвѣчалъ Исаакъ — оставить такимъ образомъ того, который явился съ копьемъ и мечемъ, подвергая опасности жизнь свою, изкупить тебя изъ оковъ? тебя, дѣвицу чуждаго ему поколѣнія! Сдѣланное имъ благодѣяніе обязываетъ насъ изъявить ему нашу благодарность.»
«Да накажетъ меня Богъ, — отвѣчала Ревекка — ежели я не въ полной мѣрѣ чувствую Цѣну его благодѣянія. Онъ получитъ изъявленіе моей благодарности, благодарности сердечной, но не теперь; ежели Ревекка вамъ мила, то сдѣлайте милость, не теперь.»
«Но, — сказалъ Исаакъ съ досадою — насъ сочтутъ неблагодарными скотами.»
"Да вы видите, батюшка, что онъ занятъ съ Королемъ Ричардомъ, и что…
«Правда, правда, милая Ревекка; ты всегда умно разсуждаешь. Поѣдемъ, поѣдемъ немедленно. Король возвратился изъ Палестины; говорятъ, что онъ только что избавился отъ заточенія, слѣдовательно долженъ имѣть Надобность въ деньгахъ, и ежели ему будетъ нуженъ предлогъ для потребованія ихъ отъ меня, то безъ труда найдетъ его въ сношеніяхъ моихъ съ Принцомъ Іоанномъ: не благоразумно бы было мнѣ ему показаться. Поѣдемъ, дочь моя, поѣдемъ.»
И такимъ образомъ, торопя въ свою очередь Ревекку, онъ отправился съ нею къ Раввину Наѳану Бен-Самуилу.
Положеніе, въ которомъ въ этотъ день находилась Іудеянка, было главнымъ предметомъ общаго вниманія; совсѣмъ тѣмъ, никто не замѣтилъ ея отъѣзда, потому что въ это время всѣ умы заняты были Чернымъ Рыцаремъ, и воздухъ не преставалъ оглашаться восклицаніями: «Да здравствуетъ Ричардъ Львиное Сердце! Да погибнутъ притѣснители, Рыцари Храма!»
«Не смотря на все это, — сказалъ Вильфридъ, Графу Ессексъ — Король очень благоразумно поступилъ, окруживъ себя многочисленною свитою.»
Графъ покачалъ головою. «Вы столько его знаете, — сказалъ онъ — что конечно не можете полагать, чтобъ онъ самъ принялъ эту предосторожность. Я шелъ къ Іорку, узнавъ, что Іоаннъ собираетъ тамъ своихъ сообщниковъ, и на пути встрѣтилъ Ричарда, скачущаго сюда въ видѣ истиннаго странствующаго Рыцаря, намѣревающагося силою руки своей кончить приключеніе Іудеянки и Бріана Буа-Гильберта; и я послѣдовалъ за нимъ со всѣмъ моимъ отрядомъ, почти противъ его воли.»
«А что слышно объ Іоркѣ, Графъ? Бунтовщики ожидаютъ ли насъ?»
«Не болѣе, какъ Декабрскій снѣгъ ожидаетъ Іюльскаго солнца; но знаете ли, кто извѣстилъ насъ объ томъ, что они уже разсѣялись? Самъ Іоаннъ.»
«Король велѣлъ ли его задержатъ?» «Онъ встрѣтилъ его очень ласково, но замѣтивъ наши чувства, сказалъ ему: „Любезный братъ, я бы совѣтовалъ вамъ отправиться къ нашей матери. Засвидѣтельствуйте ей мое почтеніе, и останьтесь при ней до времени.“ Поспѣшимъ въ замокъ, Ричардъ хочетъ показать примѣръ надъ нѣкоторыми заговорщиками.»
Изъ манускрипта, которымъ мы руководствуемся, видно, что Маврикій Браси съ своимъ вольнымъ войскомъ переправился на твердую землю и вошелъ въ Службу къ Филиппу, Французскому Королю; что Филиппъ Мальвуазинъ и братъ его Албертъ, Командоръ Темплестовскій, были казнены и получили тѣмъ достойное возмездіе за свои притѣсненія и жестокости.
Цедрикъ Саксонецъ потребованъ былъ ко двору Ричарда, имѣвшаго пребываніе въ Іоркѣ, и занимавшагося возстановленіемъ спокойствія и порядка въ сосѣдственныхъ графствахъ. Гордому Саксонцу не нравилось приглашеніе, но онъ повиновался.
Возвращеніе Ричарда истребило его надежды возстановить династію Саксонскихъ Королей, и онъ удостовѣрился въ невозможности соединить Саксонцевъ посредствомъ супружества Ательстана съ Ровеною, которая никогда не соглашалась на оное. Совсѣмъ тѣмъ, еще рѣшился сдѣлать послѣднее нападеніе на
Ательстана, но нашелъ эту ожившую отрасль Саксонской династіи занятою, подобно нашимъ деревенскимъ дворянамъ, сельскими предметами и войною противъ дичи. Цедрикъ рѣшился выговорить имя Лэди Ровены, но Ательстанъ, взявъ кубокъ и наполнивъ оный, сказалъ ему, что пьетъ за здоровье прелестной Саксонки, желая ей скораго соединенія съ Вильфридомъ.
Природное упрямство Цедрика не могло устоять противъ такихъ препятствій, и совершенно истребилось отъ ласковости его питомицы и отъ чувствуемой, почти противъ воли, гордости, внушаемой военною славою его сына. Наконецъ, мысль о чести, доставляемой ему союзомъ съ родомъ Алфреда, и вниманіе, оказываемое Ричардомъ, довели Цедрика до того, что онъ, прежде истеченія осми дней пребыванія своего при его дворѣ, согласился на бракъ своей питомицы съ Вильфридомъ, который и былъ совершенъ въ соборной Іоркской церкви, въ присутствіи самаго Короля.
Оказанное въ этомъ случаѣ и во многихъ другихъ Ричардомъ вниманіе къ своимъ подданнымъ Саксонцамъ, до того времени угнѣтаемымъ и унижаемымъ, обнадежило ихъ въ его справедливости и безпристрастіи.
Гуртъ остался при своемъ молодомъ господинѣ, которому столь вѣрно служилъ оруженосцемъ; къ нему же перешелъ и добродушный Вамба, съ согласія Цедрика, подарившаго ему, въ этомъ случаѣ, великолѣпную дурацкую шапку, украшенную серебреными колокольчиками. Гуртъ и Вамба, раздѣлявшіе прежде опасности и несчастія Вильфрида, остались при немъ участниками въ его благополучіи.
Брачная церемонія Вильфрида, торжествована была со всѣмъ великолѣпіемъ, допускаемымъ Римскокатолическою церковію. Знатнѣйшіе Саксонцы и Норманцы приглашены были на праздники, послѣдовавшіе за бракосочетаніемъ и содѣлавшіеся залогомъ примиренія и согласія обоихъ поколѣній, въ послѣдствіи столь тѣсно соединившихся, что не осталось никакихъ признаковъ ихъ различія. Цедрикъ довольно прожилъ, чтобъ видѣть оба народа входящими въ близкія между собою сношенія и составляющими взаимныя между собою связи, Норманцы дѣлались менѣе надменными, а Саксонцы становились просвѣщеннѣе.
Впрочемъ, не прежде какъ чрезъ цѣлый вѣкъ послѣ сего времени, въ царствованіе Едуарда III-го, совершенно истребилась взаимная вражда между Саксонцами и Норманцами; оба поколѣнія составили одно, и при Англійскомъ Дворѣ начали говорить новымъ языкомъ, называющимся нынѣ Англійскимъ.
"Наутро, послѣ совершенія брака Лэди Ровены съ Вильфридомъ, Эльгита доложила ей, что какая-то дѣвица желаетъ говорить съ нею наединѣ. Лэди Ровена удивилась и сначала нѣсколько поколебалась, но, уступая любопытству, приказала Ельгитѣ позвать незнакомку и всѣмъ вытти.
Женщина, введенная Ельгитою, вошла съ почтительнымъ видомъ, но безъ робости и униженія; лице ея было закрыто большимъ бѣлымъ покрываломъ. Лэди Ровена встала и просила ее сѣсть; но незнакомка, прежде всего, изъявила вновь желаніе говоришь безъ свидѣтелей, и Ельгита должна была выпили, какъ ни было ей это непріятно. Незнакомка, къ великому удивленію Лэди Ровены, преклонила предъ нею колѣно и, не смотря на ея сопротивленіе, поклонилась до земли и поцѣловала полу ея платья.
"Что это значитъ? — сказала Лэди Ровена — Что заставляетъ васъ изъявлять мнѣ такое почтеніе?
«Я это дѣлаю потому, что однимъ вамъ, достойная супруга Вильфрида Ивангое! — отвѣчала Ревекка, вставая и принявъ свой обыкновенный величественный и спокойный видъ — могу я законнымъ образомъ и не упрекая себя изъявить чувства моей благодарности къ Вильфриду Ивангое. Я, извините смѣлость мою, я несчастная Іудеянка, за которую супругъ вашъ подвергалъ опасности свою жизнь на поприщѣ Темплестовскомъ.»
«Въ этотъ достопамятный день — отвѣчала ЛадиРовена — Вильфридъ только заплатилъ долгъ благодарности, которою онъ обязанъ за оказанную вами ему благодѣтельную помощь. Скажите, не можемъ ли мы вамъ еще быть въ чемъ полезными?»
«Нѣтъ. — отвѣчала спокойно Ревекка — Вся просьба моя состоитъ въ томъ, чтобъ вы сказали ему о моей благодарности и о томъ, что я съ нимъ прощаюсь.»
«Развѣ вы оставляете Англію?» Спросила Лэди Ровена, едва опомнившись отъ удивленія.
«Да, почтеннѣйшая Ровена! сегодня глаза мои уже не увидятъ заходящаго солнца въ вашемъ государствѣ. Отецъ мой имѣетъ брата, покровительствуемаго Магометомъ Боабдиломъ, Королемъ Гренадскимъ; мы поѣдемъ къ нему.»
«Неужели вы не надѣетесь найти здѣсь покровительства и безопасности? Вильфридъ пользуется милостію Короля, а Ричардъ также справедливъ, какъ и великодушенъ.»
«Я въ этомъ и не сомнѣваюсь, почтеннѣйшая Ровена! но народъ въ Англіи гордъ, склоненъ къ ссорамъ и безпокойствамъ; здѣсь всегда готовы приняться за оружіе одинъ противъ другаго. Такая страна не можетъ представлять вѣрнаго убѣжища дѣтямъ Израиля.»
«Но вамъ нечего опасаться въ Англіи; Саксонцы и Норманцы равно уважатъ дѣвицу, оказавшую такія пособія Вильфриду Ивангое.»
«Слова ваши увлекательны, но я уже рѣшилась. Бездна раздѣляетъ насъ. Простите; но у меня еще есть къ вамъ просьба- дозвольте мнѣ увидѣть красоту вашу, поднимите ваше покрывало.»
«Красота моя не стоитъ этаго; — сказала Лэди Ровена — но я исполню ваше требованіе, только съ тѣмъ условіемъ, чтобъ и вы то же сдѣлали.»
Онѣ обѣ открыли свои покрывала, и Лэди Ровена, отъ стыдливости, или отъ увѣренности въ своихъ прелестяхъ, почувствовала, что лицо ея покрылось живымъ румянцемъ. Ревекка также покраснѣла, но на одно мгновеніе, и румянецъ ея немедленно исчезъ, подобно пурпуру, украшающему мгновенно облака при захожденіи солнца.
"Почтеннѣйшая Ровена! — сказала Ревекка — Черты лица, которыя вы мнѣ дозволили увидѣть, останутся впечатлѣнными въ душѣ моей; онѣ изображаютъ красоту и благость; и я благодарю Бога, что угодно было Ему соединить моего достойнаго благодѣтеля съ… "
Голосъ ей измѣнилъ и слезы полились изъ глазъ ея; она спѣшила ихъ отерети, и на вопросъ Лэди Ровены, не дурно ли ей, отвѣчала: «Нѣтъ! Я не могу вспомнить о Торквильстонѣ и о Темплестовѣ, не растрогаясь. Простите мнѣ это. Теперь остается у меня послѣдняя къ вамъ просьба: удостойте принять эту коробочку и не погнушайтесь носить заключающіяся въ ней вещи.»
Сказавъ это, она подала ей маленькую костяную коробочку, оправленную серебромъ. Лэди Ровена, открывъ оную, увидѣла драгоцѣнныя бриліантовые ожерелье и серги.
«Это не возможно! — сказала Лэди Ровена — Я не могу принять столь дорогаго подарка.»
«Примите его, почтеннѣйшая Ровена! — сказала Ревекка — Вы имѣете удѣломъ знатность и могущество, мы же обладаемъ однимъ богатствомъ, которое есть источникъ и силы и слабости нашей. Ежели бы эти малозначущія вещи и вдесятеро были дороже, цѣна ихъ ничтожна для васъ, а еще ничтожнѣе для меня, я подобныхъ не буду болѣе носить.»
«Развѣ вы несчастны? — сказала Лэди Ровена, пораженная голосомъ, которымъ Ревекка выговорила послѣднія слова — Останьтесь съ нами, вы будете моею сестрою.»
«Нѣтъ, это не возможно; — отвѣчала съ задумчивостію Ревекка — но я не буду несчастною: Тотъ, Которому посвящу впредь жизнь мою, утѣшитъ меня, ежели буду исполнять Его волю.»
«Развѣ вашъ народъ имѣетъ монастыри?»
«Нѣтъ, почтеннѣйшая Ровена! Но, со временъ Авраама, въ нашемъ народѣ находятся благочестивыя жены, возвышающія всѣ свои помышленія къ Небу и дѣлающія обѣтъ помогать страждущему человѣчеству, излечать больныхъ, утѣшать огорченныхъ, надѣлять неимущихъ. Ревекка будетъ находиться между ними. Скажите это вашему благородному супругу, ежели онъ захочетъ знать о участи той дѣвицы, которой спасъ жизнь.» Ревекка выговорила это дрожащимъ и нѣжнымъ голосомъ, который, можетъ быть, болѣе объяснилъ, нежели она желала.
«Простите, да пребудетъ съ вами благословеніе Божіе!» Прибавила она, и удалилась, оставивъ Лэди Ровену въ удивленіи.
Лэди Ровена разсказала Вильфриду объ этомъ необыкновенномъ разговорѣ, который сильно на него подѣйствовалъ.
Союзъ Вильфрида съ Лэди Ровеною былъ продолжителенъ и благополученъ, потому что время безпрестанно усиливало ихъ взаимную привязанность.
Между тѣмъ, спрашивать, не вспоминалъ ли Вильфридъ, о прелестяхъ Ревекки и объ оказанныхъ ими взаимно услугахъ, чаще, нежели бы могла желать прелестная родственница Альфреда, значило бы, слишкомъ далеко простирать любопытство.
Вильфридъ отличался, служа Ричарду, и получалъ доказательства его милостей. Возвышеніе его, безъ сомнѣнія, пошло бы еще далѣе, ежели бы не послѣдовала преждевременная кончина Ричарда предъ замкомъ Калюсомъ близь Лиможа.
Съ жизнію великодушнаго, но слишкомъ неустрашимаго и наполненнаго романическими понятіями, Ричарда, уничтожились всѣ его честолюбивыя предположенія, и Вильфридъ Ивангое, оставивъ Дворъ и поприще почестей, удалился въ свои помѣстья и наслаждался съ Лэди Ровеною счастіемъ, доставляемымъ любовію и добродѣтелью.