И. А. Любич-Кошуров.
Золотая погремушка
править
В лесу было множество русалок, леших, оборотней — всякого вообще народа, какого теперь ни за что не встретить.
В самой чаще леса стояла избушка.
В избушке жил колдун, этакий старичок, каких теперь тоже мало, а тогда было видимо-невидимо. Когда, бывало, расшалятся в лесу русалки и лешие, колдун отворит окно и крикнет:
— А ну вас, будет!
И постучит по подоконнику пальцем.
Колдун не любил, чтоб ему мешали.
На столе у него лежала толстая книга с совсем чистыми страницами, и он так и сидел над ней с утра до вечера и записывал в нее все, что ему не приходило в голову.
А известно, чем бывает набита голова у всех колдунов; они, должно быть, уж такими родятся, что ни о чем ином не могут думать, как о разных заклинаниях.
Колдун говорил про свою книгу:
— Эта книга под старость заменит мне голову; я буду постепенно опоражнивать голову и начинять книгу.
Конечно, он был умный и предусмотрительный человек.
Но и под старость в его голове оставалось еще множество разных штучек, разных слов, которые необходимо было на веки вечные закрепить на бумаге гусиным пером.
Когда колдун вписывал какое-нибудь такое слово в свою книгу, он глядел на него, прищурив один глаз, и думал в это время:
— Ага, попалось!.. Сиди ж тут, голубчик!
Все равно как-будто слово было живое, и он привязывал его на цепочку.
Под старость он стал необыкновенно сварлив и поминутно кричал лешим и русалкам в окошко:
— Тише! Не мешайте!
Раз в лес пришел скоморох.
Колдун в это время сидел за работой. Перо у него было старое, бумага в книге толстая, шероховатая. И перо скрипело по этой бумаге на весь лес.
Скоморох постучал ему в окно.
Колдун повернул голову, и сказал:
— Ну? Чего надо?
А скоморох смотрел на него и смеялся по своей привычке дурацким смехом.
— Гы-гы-гы, гы-гы-гы!
— Гм, — сказал колдун, глядя на него внимательно. Потом он спросил, сунув перо за ухо:
— Отчего ты смеешься?
Тогда скоморох отворил окно, просунул между створками окна руку и указал, вытянув руку во всю длину, на то, что у колдуна было за ухом.
— Во! — воскликнул он и еще больше вытаращил глаза.
Должно быть, он никогда не видал гусиных перьев.
— Это перо, — сказал колдун.
— Гы-гы-гы, — засмеялся опять скоморох. — А я думал — коростель ходит по траве и скрипит. А это ты…
Теперь глаза у него сощурились и стали как щелочки. Он продолжал смеяться, но колдун уж чувствовал, что скоморох хочет выкинуть какую-то штучку и только раздумывает какую.
И вдруг глаза у скомороха вытаращились так быстро и так неожиданно, что колдун даже вздрогнул; затем скоморох надул щеки и хлопнул по ним с обеих сторон кулаками.
Рассказывали потом, будто скоморох пришел к колдуну чуть не за тысячу верст с единственной целью выкинуть перед ним именно какую-нибудь штучку…
Может, это и правда.
Я думаю, по крайней мере, что у скомороха могла явиться такая фантазия.
Разве, правда, мало в этом удовольствия: придти к колдуну и так-таки, как ни в чем не бывало, вышутить его самым дурацким образом.
А колдун еще всю жизнь свою думал:
— Я — колдун. Я все могу, и все показывают на меня пальцами и говорят: «вот это действительно персона».
Зато и досталось же скомороху!
Колдун сначала обратил его в комара.
Для него это было совсем просто. Не даром же в его голове всевозможные заклинания шумели, как пчелы в роевнице, и ждали только случая укусить кого-нибудь.
— Ага! — сказал он, встал и протянул к скомороху руку и тихо пошевелил губами.
Бедный скоморох!
Он успел только крикнуть:
— Вот так фокусник!
И стал комаром.
Раз как-то на ярмарке ему пришлось видеть фокусника, превращавшего платок в голубя. Теперь ему показалось, что и с ним совершается нечто подобное.
Затем он потерял сознание; как объяснял он после, душа его не могла вместиться как следует в теле комара и от того, вероятно, случился прилив крови к голове, что и вызвало обморок.
В таком бессознательном состоянии колдун посадил его на свою книгу и… захлопнул книгу…
Комар превратился в небольшое пятнышко темно-серого цвета: его совсем расплюснуло книгой.
Тут собственно и начинается самое интересное.
Колдун капнул на пятнышко чем-то из синей склянки, стоявшей на столе, и полученной смесью написал в своей проклятой книге новое заклинанье.
— Сиди ж, — сказал он.
И сейчас в нем еще не улеглась злоба на скомороха. Будто не в бумагу, а в самого живого скомороха ткнул он пером, когда поставил точку.
Только и осталась от скомороха клякса да несколько непонятных слов…
Заклинание было в одну строчку.
По свойству заклинания скомороха можно было вызвать к жизни опять, прочитав заклинание наоборот, справа налево. Так оно и вышло много лет спустя…
Однажды колдун открыл книгу и разыскал место, где он при помощи своего дьявольского искусства сделал из живого человека сначала комара, а потом чернила.
— А ну-ка, голубчик!
Он прочел заклинание медленно, слово за словом, начиная с последнего слова. Заклинание исчезло. Вместо него по книге ползал комар… Через секунду комар стал скоморохом.
Как двадцать лет назад, скоморох отдул щеки и поднес к ним кулаки.
Однако, увидев себя на столе, да еще на книге, он живо соскочил на пол, успев все-таки на лету, прыгая со стола, хлопнуть по щекам кулаками.
Нужно сказать, что он никогда ни при каких обстоятельствах не терялся и был верен себе.
Он подумал только:
— Если я очутился на столе, то не я в том виноват, а он, потому что для чего было делать из меня комара?
И сейчас же мелькнула у него другая мысль:
— Дурак я был, что не сел ему на голову.
О своем превращении в комара он хорошо помнил. Все же, что произошло после, было для него темно, как ночь. В памяти осталось лишь одно: как только стал комаром, то сейчас же и потерял сознание.
— Ну, и лысина же у тебя, дедушка, — сказал он колдуну.
Колдун погладил лысину; на скомороха он глядел исподлобья.
— Вот что, — заговорил он, — ты мне нужен. Покамест ты сидел тут (он шлепнул рукой по книге), я писал да писал. Я все хотел выудить у себя из головы что-нибудь этакое, такое… Да. И выудил. Это сидело, должно быть, на самом дне… должно быть, тут…
И, занеся руку над головой, он согнул указательный палец крючком и стукнул в темя.
— Хорошая штука, — продолжал он, поскребя ногтем в голове, — очень хорошая. Я и сам не догадывался сначала, что это там ворочается. А это как раз и было, что надо. Ты когда-нибудь плакал?
— Нет, — сказал скоморох.
— А видел когда-нибудь; как люди плачут?
Скоморох выпрямил один палец на правой руке и схватил его около кончика двумя пальцами левой.
— Во, — сказал он, показывая колдуну этот кончик, — во… какие бывают слезы. С орех!..
— Эге! — воскликнул колдун, — это мне и надо! С орех?
— С орех.
— А знаешь ли ты, что некоторые слезы весьма легко превратить в алмазы? Я, я тут…
При этом колдун снова, на этот раз уже не одним указательным пальцем, а всеми пятью стукнул себя в темя и, вскинув потом глаза на скомороха, подмигнул ему.
— Тут, брат откопал. Она у меня, как шкаф, и Бог знает, что там еще напихано! Слушай. Я знаю, что ты хороший скоморох и можешь рассмешить кого угодно. Но если, не взирая на все твои штучки, плачущий человек все-таки будет плакать, то всякая его слеза может быть обращена в алмаз. Я до этого додумался. Я могу… И я уже кое-что сделал над тобой. Как только ты увидишь, что человек, хоть ты кол ему на голове теши, плачет, только подумай про меня и сейчас слезы его станут алмазами. И тогда снеси ты их хоть к часовому мастеру, хоть к золотых дел мастеру — никто не догадается, что это слезы, а не алмазы. Вот что! Только имей в виду: три четверти всех алмазов ты должен принести мне.
— Ладно, — сказал скоморох и ушел.
А колдун опять склонился над своей книгой и заскрипел по ней пером, ни дать, ни взять, как коростель в траве.
Через месяц скоморох вернулся.
Он теперь совсем не походил на прежнего весельчака и балагура… Он вынул из-за пазухи небольшой кисет и положил его на стол перед колдуном.
— На, — произнес он тихо.
Он вынул из-за пазухи небольшой кисет.
Колдун схватил кисет и встряхнул. Послышался слабый звон и стук, будто кисет был полон бусами, четками и камешками…
Что-то больное, мучительно-тоскливое зажглось горячим огнем в лице скомороха. Бледные губы полуоткрылись. Казалось, он вскрикнет от боли. Словно была в нем какая рана, и раны неосторожно коснулись.
Быстро поднял он руки и закрыл уши ладонями. Сквозь боль и муку в глазах загорелась мольба.
— Не нужно, — заговорил он, — не нужно! Зачем их так? Ведь это слезы. Они, — как живые… Может, им больно. Я не могу слушать, как они стукаются друг о друга.
И, отняв руки от ушей, он прижал их к груди. Казалось, тут, в груди и горела у него рана.
— Я измучился, — продолжал он, — возьми их все. Только не показывай мне…
Он отдал колдуну все алмазы. И спросил:
— Зачем они тебе?
Колдун объяснил. Алмазы он намеревался всыпать в золотую побрякушку и подарить побрякушку сыну одного короля в день его именин.
После этого объяснения скоморох опрометью бросился вон от колдуна.
А колдун отправился к королю.
Он одел свой парадный костюм: остроконечный колпак из цветной бумаги и черный длинный балахон с широкими рукавами. На колпаке у него были налеплены звезды из сусального золота, и тоже звезды, только не из сусального золота, а из желтого сукна были нашиты на балахоне.
В руки он взял палку, загнутую на одном конце в виде бублика и такую длинную, как кочерга…
Ему стоило только пробормотать одно из своих удивительных заклинаний и сейчас же бублик на конце палки превращался во что ему было угодно: в бублик — так в бублик (уж в настоящий только что испеченный бублик), в калач — так в калач, в крендель — так в крендель.
Он всегда брал эту свою палку с собой в дорогу.
Обыкновенно он ходил пешком, но когда чувствовал усталость, то садился верхом на палку и ехал на ней как на настоящей лошади…
Когда ему приходилось проезжать на палке через какую-нибудь деревню, за ним вприпрыжку бежали мальчишки и кричали:
— Во!
А бродившие по улице индюки, индюшки, петухи и куры и сидевшие на заборах, плетнях и крышах изб вороны, воробьи и галки разлетались и разбегались куда глаза глядят. И потом начинали отряхиваться и чистить перья.
Вороны при этом хрипло и как будто не своим немного сдавленным голосом каркали:
— Кра-кррр-кра.
И так колдун отправился к королю.
Король сидел в своем дворце на балконе и пил лимонад со льдом.
— Погляди-ка, — сказал он одному из придворных, — что это там за лесом взметались галки; уж не колдун ли ко мне едет?
Король знал колдуна очень давно и любил с ним играть в шахматы.
Шахматы и шахматные доски у короля были всех сортов: золотые, серебряные из драгоценных камней и между прочим и обыкновенные костяные.
Костяные шахматы подарил ему колдун и только в эти костяные шахматы он с ним и играл.
Дело в том, что костяные шахматы в присутствии колдуна передвигались по шахматной доске сами собой и это очень забавляло короля.
У костяных шахмат была своя история и о ней я сейчас расскажу.
Однажды король отправился на охоту. По дороге в лес он встретился с компанией чужеземных рыцарей. Рыцари были не одни: среди них находились две девушки, одетых как принцессы.
Он встретился с компанией чужеземных рыцарей.
Эти девушки, нужно сказать здесь, прекрасные как майские цветы, обрызганные утренней росой, вовсе не принадлежали ни к царскому ни к королевскому роду. Небольшие коронки на их головах были из картона, оклеенного золотой бумагой, а их кисейные легкие, как розовый утренний туман, платья были украшены блестками из обыкновенной фольги.
Чужеземные рыцари сами не знали, что им с ними делать. Часа два тому назад они, заехав отдохнуть в один город, увидели на площади человека с набеленным мелом лицом, кричавшего во всю глотку:
— Приглашаем почтенных граждан в наш театр. Если хотите видеть двух прекрасных принцесс, плененных двухголовым змеем, не жалейте денег. Актер, изображающий двухголового змея, на самом деле будет иметь две головы и четыре глаза. Идите смотреть четырехглазого!
— Это очень любопытно, — сказали рыцари и стали крутить усы.
А человек с набеленным лицом вдруг перегнулся назад и пошел по площади колесом.
И рыцари сказали опять:
— Да, это любопытно.
И прямо пошли в театр.
Тут все и случилось… Когда на сцену вышли две принцессы, рыцари еще могли усидеть спокойно, но когда из-за левой кулисы вылез актер с двумя отвратительными картонными змеиными головами и сначала замычал, а потом замяукал, а потом стал рычать, — они немедленно же обнажили свои мечи и бросились на сцену.
Хотя у них были уж порядочные усы, — они были люди еще очень молодые и до сих пор не видели ни хороших актеров, ни хороших бутафорских вещей.
Они рассказывали потом, что на них сразу нашло затмение, как только появился на сцене двухголовый змей. Он и этими своими двумя головами ворочал и в глазах у него горели в каждом по фонарю и рычал он и мяукал.
Одним словом, они приняли, не долго думавши все за чистую монету… Разве они не были рыцари? Разве могли они дать в обиду отвратительному чудовищу двух прелестных королевен, похожих на улыбающееся майское утро?
И они бросились на сцену с обнаженными мечами…
Они едва не убили актера, изображавшего змея. Картонные-то головы они ему отрубили и уже собирались обрубить ноги, но следующее обстоятельство привело их в замешательство: даже и лишившийся голов змей не потерял способности двигаться и ругаться.
Он закричал:
— О, болваны!
И пополз за кулисы.
Правда, минуту спустя, они пришли в себя, и, все равно, несдобровать-бы актеру, но один из них, самый рассудительный, сказал:
— Подохнете и так, спасайте девиц.
И, схватив изумленных девушек, они повскакали на коней и умчались из города.
Только отъехав от города на довольно значительное расстояние, они, наконец, сообразили, что наделали.
Они, вероятно, отпустили бы девушек на все четыре стороны, извинившись перед ними, — но им навстречу попался король.
Короля окружала многочисленная свита, егеря, псари и трубачи. Всех было человек до полутораста.
Король сказал одному из трубачей:
— Поди-ка, да узнай, что это за люди.
Трубач подъехал к рыцарям и сначала потрубил в рог, а потом спросил:
— Меня послал к вам король, что вы за люди?
— Мы — рыцари, — ответили рыцари.
— А эти девицы?
Не могли-же они сказать ему правду, чтобы потом о них прозвонили по всему королевству, да, пожалуй, и по соседним королевствам… Им даже и сейчас уж было совестно.
И они сказали.
— Эти девицы — принцессы. Мы их везем оттуда, куда ворон костей не заносил. Мы их там отбили у безобразного чудовища о двух головах…
Трубач передал их ответ королю.
— Должно быть это какие-нибудь необыкновенные принцессы, — подумал король, снял с правой руки перчатку и велел ее бросить под ноги рыцарям.
А сам обнажил меч, шепнув придворным:
— А нуте-ка их…
Рыцари не были уж совсем дураки и поняли сразу, чего от них хочет король. Они отлично знали этот древний рыцарский обычай бросать перчатку, когда ты хочешь вызвать кого-нибудь на поединок.
Но они напрасно думали, что им придется сражаться с одним королем или уж в крайнем случае с его придворными. На них, едва только в руке короля блеснул меч, накинулись не только король и его придворные, но и псари с собаками, и трубачи с медными рогами, и егеря с самострелами.
В одну минуту их стащили с коней и связали им руки.
Хорошо, что хоть никого не убили.
Только у одного рыцаря на лбу оказался синяк, да еще у одного борзая собака порвала кафтан.
Во время драки бывшие с рыцарями девушки потеряли свои картонные короны, и если бы теперь они вздумали утверждать, что их короны были не из картона, а из настоящего золота, их никак нельзя было бы уличить во лжи…
От корон не осталось ни одного даже самого маленького кусочка; их растоптали лошади.
Но и без корон девушки были так прекрасны, что король погладил самого себя по обеим щекам и сказал:
— Какой вы умник, ваше королевское величество, что отбили у этих вертопрахов таких принцесс. Их можно вполне принять фрейлинами ко двору ее величества королевы.
И возможно, что он так бы и сделал, над лесом вдруг целой тучей взлетели галки и, минуту спустя, на опушке показался колдун верхом на своей волшебной палке.
— А! — воскликнул король, — и ты тут.
Колдун подъехал к нему, снял колпак и заговорил:
— Ваше королевское величество, вас обманули. Не думайте, пожалуйста, что эти девицы — принцессы…
И он рассказал ему все, как было. Потом опять надел колпак, подошел к рыцарям и, уперев руки в боки, стал смотреть на них, покачивая укоризненно головой.
А сам говорил:
— Ну, ну…
Сгоряча король решил, было, казнить рыцарей, но тут пришло время завтракать, а после завтрака королю захотелось сыграть в шашки. За ним всюду, куда бы он ни отправлялся, возили ящик с шашками. На этот раз шашки, однако, забыли… И придворные уж распорядились, было, послать за шашками гонца в город, но колдун сказал:
— Да чего там шашки!.. Давайте-ка лучше в шахматы. Хотите, я вам сейчас их сделаю?
— Как это так? — спросил король.
— А очень просто… Ведь вы все равно этих повес осудили на казнь — так уж лучше я превращу их в шахматные фигуры…
И не дождавшись, что ему ответит король, колдун стал читать заклинание. Когда он умолк, где только что сидели связанные рыцари и две девушки, оказалась шахматная доска с расставленными на ней фигурами.
Рыцари, их оруженосцы и лошади превратились в шахматных коней, офицеров, солдат, а девушки в королев.
Как зеницу ока берег король эти шашки. Их особенность заключалась в том, что в присутствии колдуна фигуры передвигались по доске сами.
Задумали вы, например, передвинуть офицера на одну клетку вправо и уж смотрите — он там и стоит в клетке направо, задумали сделать иной какой-нибудь ход и, если такой ход вам точно на пользу, то офицер, непременно, передвинется на намеченное место… А если таким ходом вы можете только повредить себе, ни за что не сдвинется. И так и будет стоять, как вкопанный, где стоял.
Вот какие шахматы были у короля.
Правда, совсем уж их подарком колдуна нельзя было назвать, но, разумеется, не будь колдуна, не имел бы король и этих необыкновенных шахмат.
И раз король сказал колдуну:
— Подарил ты мне, братец, шахматы. А вот скоро королевич мой будет именинник — так ты и ему, что-нибудь придумал бы похитрей.
И когда, как раз, на кануне именин сына, услышал он с балкона карканье ворон, то подумал:
— А, наверное, это колдун. Какой-то, интересно знать, подарок везет он королевичу?
Читателю уже известно, какой подарок вез колдун королевскому сыну…
За пазухой его балахона звенели алмазные слезы.
Королевичу было уже двенадцать лет и, собственно говоря, он совсем не нуждался в погремушке.
Более подходящим подарком для него было бы, например, какая-нибудь книга в плюшевом переплете, или фотографический аппарат, или ученый попугай, или еще что-нибудь в этом роде.
Но колдун сказал:
— Погремушка, которую я имею счастие поднести вашему величеству, совсем особенная… Драгоценные камни имеют тоже способность говорить. Конечно, никто не знает языки драгоценных камней, но вы встряхните около уха этой штучкой, ваше величество, и услышите, что заключенные в ней алмазы не просто звенят, а разговаривают между собою. Не старайтесь узнать, о чем они говорят, разве, например, можете вы понять, о чем щебечут птицы? Но вместе с тем, разве вас не занимает щебетанье птиц?
Я не стану описывать именин королевича. Самое интересное на этих именинах был пирог, доставленный во дворец на телеге, запряженной парой валов. С телеги его пришлось снимать двенадцати королевским лакеям — такой он был большой и тяжелый.
Самое интересное на этих именинах был пирог, доставленный во дворец на телеге, запряженной парой волов.
Если бы на именинах, между прочими гостями, не присутствовал один великан, поступивший незадолго перед тем в королевскую гвардию, то пирога так бы и не съели. Великан очень помог в этом деле: он прямо засунул в рот половину пирога.
Получив от колдуна погремушку, королевич так уж с ней никогда и не расставался.
Ему, и правда, чудились какие-то слова, когда он ее встряхивал у себя над ухом и алмазы звенели. Он закрывал глаза и прислушивался.
И казалось ему — кто-то о чем-то глухо и невнятно кричит в погремушке, или стонет, или что-то поет тоскливое… Но звон алмазов заглушал этот стон, или крик, или песню.
Как будто кто-то сказал алмазам:
— Вы должны смеяться звонко и весело.
А им было тяжело и тоскливо и хотелось плакать…
И они смеялись и звенели и все-таки сквозь смех блестели слезы.
Королевич показывал погремушку отцовским придворным, пажам и министрам, и пажи, и придворные, также как он, закрывали глаза и встряхивали погремушкой над ухом.
Но они все говорили:
— Какая музыка…
Должно быть у них был плохой слух или это уж так устроил колдун — что королевич мог слышать то, чего не слышали другие.
Когда, прищурив глаза, они говорили: «Какая музыка» — они это говорили от чистого сердца: звон алмазов им казался необыкновенно мелодичным и приятным.
А королевич часто плакал. Он теперь чувствовал себя совсем несчастным. В конце-концов даже стали опасаться за его рассудок. Он говорил, будто кто-то невидимый постоянно ходит за ним и что-то шепчет ему на ухо, и он не может понять ни одного слова. И, сев где-нибудь в угол, он закрывал глаза и подносил к уху погремушку…
И сидел так целыми часами изредка, встряхивая погремушкой…
И плакал…
Так дожил он до шестнадцати лет.
Колдун за это время ни разу не появлялся во дворце. На своей палке он уехал куда-то далеко в другое королевство и напрасно король посылал к нему в лес гонцов спросить совета, что ему делать с королевичем и с погремушкой.
Когда королевичу исполнилось шестнадцать лет, было торжественно об явленно о его совершеннолетии.
По старому обычаю отчеканили золотые монеты величиной в небольшой блин. На одной из этих монет находилось изображение королевича и стояла надпись: «Моему слуге».
Исстари велось так. Королевич в день совершеннолетия выходил на балкон. Тут же за ним выносили бочонок с монетами.
Он брал из бочонка монеты и бросал их вниз — народу. Перед балконом, разумеется, собиралась огромная толпа. Если в толпе кому-нибудь попадала в руку монета с надписью «моему слуге», такой счастливец имел потом право поступить к королевичу главным слугой.
И вот был день… Перед дворцом толпился народ. Королевич с балкона бросал золотые монеты. Монет в бочонке оставалось только на донушке, когда королевичу доложили, что его желает видеть какой-то человек.
— Сейчас, — сказал королевич, добросал последние монеты и повернулся к своей свите.
— Вот он, — проговорил один из свиты, таща на балкон за рукав тощего долговязого парня с рыжими волосами.
Мне следовало бы еще с самого начала сказать, что скоморох был рыжий и худой, и длинный, как жердь.
Именно ему досталась монета с надписью «моему слуге» и он, как этого требовал обычай, сейчас же явился к королевичу.
Королевич велел его причесать и одеть в придворную ливрею; затем, когда это все было сделано, сел в кресло и спросил:
— А теперь скажи мне, чем ты занимался до сих пор?
— Раньше я был скоморох, — ответил скоморох, — но вот уже пять лет, как я стал портным.
— Почему?
Скоморох вздохнул.
— Это очень длинная история, — сказал он, — и мне тяжело ее вспоминать… Впрочем, эта история имеет некоторое отношение и к вашему высочеству, и, вероятно, самой судьбе было угодно, чтобы монета с вашим портретом попала в мои руки. Велите-ка, чтобы эти молодые люди в золотых штанах ушли отсюда, и я расскажу вам все, как было.
— Оставьте нас вдвоем, — сказал королевич свите, состоявшей, главным образом, из юношей не старше его возраста. Они поклонились и, хоть им хотелось еще покрасоваться на балконе перед публикой в своих шитых золотом штанах, — ушли — и сами за собой заперли дверь.
Скоморох принялся рассказывать о том, как колдун превратил его в комара и затем опять в скомороха и послал собирать по королевству самые крупные слезы…
Он говорил между прочим:
— Судите сами: у меня их был целый кисет из-под табаку; когда они стукались друг о дружку так меня пробирала дрожь… Знаете, даже боялся к ним прикоснуться, будто они были живые и им стало бы больно от этого… Сперва-то было занятно, потому что, разве это не чудно: вдруг слеза — и вдруг, на тебе, — стало алмазом… А потом хотя бы и света не видеть.
А он что сделал с этими алмазами? — спросил королевич…
— Хуже и не выдумаешь, — ответил скоморох, — он всыпал их в золотую погремушку и подарил вашему высочеству.
Глаза у королевича потухли… Он опустил голову, потом поднял ее и сказал:
— Ты врешь, этого не может быть.
Страдание и мука была в его лице и он кусал губы, чтобы удержать слезы.
— Убей меня Бог! — воскликнул скоморох, — если вру… Обнажите вашу шпагу и проткните меня ею, если я вру, сделайте меня самым последним вашим слугой, хотя я и должен быть первым, если я вру!
Но королевич закачал головой.
— Я тебе не верю, — произнес он, смотря на скомороха взглядом полным тоски, — колдун — наш придворный астролог и не стал бы так зло шутить надо мною.
Скоморох опять начал божиться, что он не врет, но королевич твердил:
— Нет, нет, этого не может быть. Он не такой человек…
— Э, ваше высочество, — сказал скоморох, — разве ихнего брата разберешь? У них все на выворот…
Королевич сделал ему знак уйти.
Он не то что не поверил скомороху, но его пугала мысль, что в погремушке у него — человеческие слезы. И потому такая тоска была в его глазах, когда он беседовал с скоморохом и в лице такая мука…
И после разговора с скоморохом, он уже не мог прикоснуться к погремушке и жутко ему было подумать, что когда-то целые часы просиживал он с нею и подносил к уху и встряхивал…
И в ней бились алмазы и звенела жалобно потому, что они были живые и им было больно.
Конечно, ему хотелось, чтобы скоморох по своей скоморошьей привычке все говорил на смех, и тут тоже наврал… И вместе с тем хотелось ему узнать о погремушке всю, самую настоящую правду, чтобы уж не было никакого сомнения.
По нескольку раз он принимался расспрашивать скомороха, о его визите к колдуну, о том, как колдун сделал из него комара — все по порядку. Скоморох ничего не убавлял и не прибавлял и, наконец, королевич признался ему, что и самому ему в звоне алмазов, заключенных в погремушке, чудится будто стон чей-то или плач и слова какие-то, которых он понять не может.
Услышав об этом, скоморох приставил палец к кончику носа и сказал, подняв брови дугой над глазами:
— А знаете, что, ваше высочество, я слышал, как вы уже теперь совершеннолетний, что вам папаша подыскивает невесту. Так вы вот что. Возьмите и объявите, что вы только ту принцессу назовете вашей женой, которая угадает, о чем говорят алмазы в вашей погремушке. Наверное, какая-нибудь такая разыщется. В старину такие примеры бывали. Говорят, кое-что и почище этого угадывали… Что же до меня коснется, то я слезно умоляю ваше высочество объявить такую вашу волю, чтобы и мне перед вами не остаться лгуном… Может даже выищется и такой дока, что, хотя ей и года еще не вышли как следует, а она прямо вашему высочеству скажет… Дескать — это у тебя в погремушке заколдованные слезы.
Подумав немного, королевич сказал:
— Хорошо, я об этом еще подумаю…
А через дня два уже во все королевства и княжества были посланы гонцы и герольды с извещением, что королевич готов жениться даже на самой бедной принцессе, лишь бы она угадала, о чем говорят алмазы в его погремушке.
Был, разумеется, назначен день, когда принцессы, пожелавшие попытать счастья с погремушкой, должны были собраться во дворец.
Для принцесс отвели во дворце целый этаж. Многие из принцесс приехали и поселились во дворце еще за долго до срока. Их сопровождали гувернантки и фрейлины. В отведенных для них комнатах было шумно и весело и так пахло духами, что даже было слышно в саду…
Совершенно неожиданно приехал на своей палке и колдун. Он объявил королю и королевичу, что один он только знает, о чем говорят алмазы в погремушке и, значит, без него дело обойтись никак не может.
Его поместили в старой полуразвалившейся бане.
Раз утром, отправившись на колодец за водой для королевича, скоморох увидел, что дверь бани отперта.
Он заглянул в дверь. Баня была пуста. На столе, около кровати колдуна, стоял его колпак и лежала хорошо знакомая скомороху толстая книга… Должно быть колдун надолго перебрался во дворец, если захватил с собой и книгу.
Скомороху захотелось взглянуть на ту страницу, по которой он когда-то ползал в виде комара. Он вошел в баню и стал перелистывать книгу. Совсем случайно обратил он внимание на одну запись в книге… В этой записи, сделанной на полях красными чернилами, говорилось о том, как колдун, несколько рыцарей, из оруженосцев и других прекрасных девушек превратил в шахматы и шахматы подарил королю. Тут же находилось и заклинание, посредством которого люди, превращенные в шахматные фигуры, могли снова стать людьми.
У скомороха была хорошая память и он слово в слово заучил заклинание.
Всем во дворце была известна история королевских костяных шахмат… Заклинание скоморох заучил на всякий случай, решив потом на свободе обдумать, хорошо ли он поступил, заглянув в чужую книгу?
Во всяком случае он не сомневался, что заклинание может пригодиться несчастным рыцарям, их оруженосцам и двум девушкам, превращенным в шахматные фигуры.
Погоди же ты, старый шут, — подумал он, — устрою я тебе штуку.
Конечно, он никому не сказал о том, что делал в бане.
Он вернулся во дворец, помог королевичу умыться и одеться, и затем лег в своей каморке на кровать и стал смотреть в потолок.
Одни люди, когда обдумывают что-либо, садятся в кресло и кладут ноги на стол, как, например, англичане, другие ходят по комнате из угла в угол и смотрят себе под ноги, а скоморох ложился в таких случаях на кровать на спину и глядел в потолок.
Он соображал, как бы ему проникнуть незамеченным в комнату, где находились костяные шахматы. Минут пять он лежал на кровати, потом по своему обыкновению приставил палец к кончику носа и сказал:
— Э, пойду я туда ночью, когда все спят.
И вдруг прищурил один глаз и засмеялся в первый раз после того, как перестал быть скоморохом…
Он смеялся один в своей комнате:
— Гы-гы-гы…
Ни дать, ни взять, как пять лет тому назад, у колдуна под окном.
Ему стало весело от одной мысли, хоть чем-нибудь насолить колдуну.
Дождавшись ночи, он снял сапоги и в одних носках, чтобы не делать большего шума, отправился в шахматную комнату.
Он захватил с собой потайной фонарь и, при помощи его, освещая то один, то другой уголок шахматной комнаты, живо нашел столик с шахматной доской и расставленными на нем костяными фигурками.
— А ну-ка, — сказал он, — попробуем.
И стал читать заклинание.
Заклинание состояло всего из нескольких слов. Когда он его произнес, со столика, сначала кряхтя и зевая, слез старик оруженосец, потом спрыгнули сразу три оруженосца помоложе. Оруженосцы помогли сойти со стола рыцарям, а рыцари двум девушкам.
Труднее всего было свести со стола коней: они храпели и били копытами о край стола.
Скоморох, на происходившее перед ним глядел, вытаращив глаза и открыв рот.
Правда, обратное превращение фигурок в людей и коней совершалось постепенно, и не вдруг, — но все-таки невероятным казалось, как и откуда могло появиться на шахматной доске величиной в пол аршина, такое количество народа и столько лошадей?
Вспомнив, впрочем, что в дело замешано колдовство, скоморох перестал удивляться и, поклонившись рыцарям, сказал:
— Благодарите Бога, что мне удалось побывать в бане, когда там не было колдуна.
— А ты кто? — спросили рыцари.
Он ответил:
— Главный слуга его высочества. А раньше я был портным.
И в свою очередь спросил:
— А знаете ли вы, как вы сначала были рыцарями, а потом стали шахматами?
— Знаем, — сказали они. — А они где?
— Кто?
— Колдун?
— Спить.
— А король?
— И король спит. Все спят…
Должно быть рыцари так привыкли быть шахматами, что сейчас чувствовали себя, сразу видно, что немножко не в своей тарелке. Один из них; даже по старой памяти сел на стол с шахматной доской, хоть оруженосец и говорил ему:
— Ваша милость, но, по-моему, нам нужно как-никак поскорей удирать из этого проклятого королевства.
Скоморох обратил внимание на девушек, казавшихся в их кисейных платьях придворного покроя, настоящими принцессами.
Посмотрев на них, он приставил палец к носу, что, как уже известно читателю, служило признаком посетившей его, какой-либо остроумной мысли.
Через секунду, он заговорил:
— Прелестные дамы, по-моему, вам лучше всего остаться пока во дворце. Сейчас дворец полон красавиц, съехавшихся сюда из разных королевств. Дня через два, какую-либо из них, мой господин, его высочество, королевич, выберет себе в жены. Для них отведен целый этаж. Мне кажется, что вам самое лучшее назваться одной приезжей принцессой, из какого-нибудь тридевятого государства, о котором никто не знает, а другой ее фрейлиной. Я берусь все это устроить как нельзя лучше. Пусть ваши рыцари сведут коней через балконную дверь в сад, и вы отправляйтесь туда же, а я побегу к эконому и если он спит, стащу его за ноги и закричу:
— Вставай, сонный тетерев, приехала из дальних краев еще одна принцесса и ей нужно устроить ночлег.
И, прищурив один глаз, он произнес со смехом:
— Гы-гы-гы, как вам это нравится?
Он еще при этом закинул назад ногу и хлопнул ладонью по пятке.
Девушки, забившиеся было в темный угол и пугливо глядевшие оттуда, как прекрасные цветы, полускрытые темнотой ночи, засмеялись…
— Нет, — подумал скоморох, глядя на них, — ни за что я им не дам пропасть… Ему их вдруг стало жалко. Им едва ли было по пятнадцати лет…
— Хорошо, — сказали они из своего угла и глаза у них щурились от смеха, и на губах тоже дрожал и искрился смех…
— Хорошо, — это умно придумано; это самое то, что и надо, — заговорили и рыцари.
— А вы, — обратился к ним скоморох, будете говорить, что сопровождаете вашу принцессу, и во время дороги и здесь на вас лежит обязанность охранять ее.
Рыцари опустили руки на эфесы своих мечей и щелкнули шпорами.
Это означало:
— Хорошо, мы согласны.
Но рыцари ничего не сказали, а только подержались за ручки мечей и наклонили головы.
Затем один из них пошептался с оруженосцем, и оруженосец сейчас распаковал дорожный мешок и вынул оттуда штуку золотой парчи и штуку бархата.
Подойдя к скомороху, он сказал:
— Вы говорили, что занимались портновским искусством, сшейте же пожалуйста для принцессы и ее фрейлины по такому платью, чтобы им было не совестно показаться среди других принцесс, а то у них видите какие платья; что же касается до моего господина и других господ рыцарей, здесь находящихся, то они готовы отныне служить им до последней капли крови.
— Да, да, — заговорили рыцари и глаза у них заблестели. — Да! До последней капли крови!
И каждый из них подумал, что они опять начинают жить настоящей, когда-то отнятой у них колдуном жизнью, и что вряд ли в целом мире сыщется другая такая принцесса, какая будет у них, хоть ей, может быть, и нет шестнадцати лет и она никогда до сих пор не носила парчовых платьев.
Скоморох как сказал, так и сделал: разбудил эконома и приказал ему именем королевича приготовить комнату для вновь прибывшей принцессы и устроить где-нибудь ее рыцарей.
Целую ночь потом сидел он у себя в каморке и шил парчовое платье. К утру платье было готово, и он передал его потихоньку рыцарям, а те через оруженосца своей принцессе.
Нужно сказать, что рыцари еще ночью, спустившись в сад через балконную дверь и, ожидая там распоряжений эконома, бросили жребий, кому из девушек быть принцессой.
Одну из девушек звали за то, что, когда она смеялась — так от смеха у ней на глазах выступали слезы — Утренняя Росинка.
Жребий упал как раз на нее.
Она опустила глаза, и вся порозовела, как заря. Она была так прекрасна в эту минуту, что рыцарям и вправду показалось, что в саду, обрызганном росою, затрепетали розовые солнечные лучи.
И хотя это было опрометчиво с их стороны, но такие уж они уродились…
Они поклялись, преклонив пред ней колена, что хотя она и не королевского рода — они все равно завоюют для нее какое-нибудь королевство.
И с того мгновения называли ее уж не иначе, как принцесса.
Передав рыцарям парчовое платье для принцессы, скоморох принялся за другое платье бархатное, предназначавшееся для фрейлины.
И едва снес он это платье в помещение рыцарей, как королевич объявил ему, чтобы он больше уж не выходил из своей комнаты.
— Почему? — спросил он.
Королевич ответил:
— Может быть и правда, что в погремушке, подаренной мне колдуном — заколдованные слезы. Возможно, что какая-нибудь из принцесс отгадает это… И я буду потом мучиться, не ты ли открыл ей эту тайну. Конечно, я тебе верна, но повторяю, чтобы уж не осталось никаких сомнений — сидеть то лучше у себя…
А скоморох, именно, уже и собрался было пробраться как-нибудь в помещение принцесс и шепнуть кому надо:
— Так как рыцари провозгласили вас принцессой, то и вы тоже имеете право попытать счастье насчет золотой побрякушки его высочества. Так имейте же в виду, что в ней заключены заколдованные слезы, превращенные в алмаз.
Но нужно было повиноваться.
И он ушел к себе, лег на кровать на спину и стал смотреть в потолок.
Между тем королевич отдал приказ собраться всем принцессам в большой тронной зале.
Там был поставлен стол и на столе на бархатной подушке лежала золотая погремушка.
Тут и сказке конец…
У стола с погремушкой сидел в креслах колдун в своем колпаке и выслушивал ответы принцесс, по-очереди подходивших к столу и позванивавших погремушкой.
Ни одна из них не угадала, о чем говорят волшебные алмазы. Разве они когда-нибудь видели настоящее человеческое горе?..
Дошла очередь и до Утренней Росинки.
Едва она встряхнула над ухом погремушкой, как сейчас положила ее обратно на шелковую подушку.
Закрыв лицо руками, она проговорила:
— Боже мой! Да ведь это… (И она отняла от лица руки и остановила на колдуне глаза широко открытые и голубые, как небо). — Это человеческие слезы…
Она снова протянула было руку за погремушкой и вдруг вздрогнула всем телом и отдернула руку. А когда колдун сам взял погремушку и приготовился встряхнуть ее, она заткнула уши и у ней задрожали губы, а на голубых глазах заблестели слезы.
Держа погремушку в руке, колдун спросил:
— Откуда ты знаешь, что это слезы.
Она опустила руки и сказала:
— А?
— Откуда ты знаешь, — повторил колдун, — что в погремушке слезы?
Она заговорила, смигивая ресницами нависшие на них слезы:
— Может быть, это и не слезы. Но когда они звенят, эти алмазы, я слышу ясно в ихнем звоне человеческий плач. Я ведь родилась в бедности и знаю много людей, которые больше плачут, чем смеются.
И вдруг она улыбнулась сквозь слезы.
— Мне сейчас кажется, что и сама я вроде вашей погремушки и во мне, от моей прежней жизни остались все слезы, которые когда-либо видела и все жалобные слова, которые я слышала. И они горят во мне, как после дождя на солнце, падающие с веток последние капли.
Вот и все.
Через день была свадьба. Королевич женился на Утренней Росинке. Рыцари завоевали для нее королевство, и они с королевичем так там устроили, что среди их подданных не было ни одного несчастного человека.
Колдун, конечно, догадался скоро откуда взялась эта Утренняя Росинка и сопровождавшие ее рыцари и даже пытался расстроить свадьбу, указывая на то, что Утреннюю Росинку провозгласили принцессой всего на всего десять-двенадцать человек и вернее всего, что ее предки были либо сапожники, либо булочники.
— В таком случае, — сказал старый король, — я заставлю своего придворного архивариуса перерыть все архивы, чтобы узнать истину о ее предках.
Но тут-то и оказалось, что Утренняя Росинка происходит из старинного давно утратившего свое королевство рода. Даже еще родители ее были рыцари и в странствующую труппу комедиантов она попала, украденная комедиантами у своих родителей в раннем детстве.
Источник текста: Золотая погремушка: Сказка / И. А. Любич-Кошуров; Рис. А. П. Апсита. — Москва: А. Д. Ступин, 1912.