Русская сентиментальная повесть.
М., Издательство Московского университета, 1979
Составление, общая редакция и комментарии П. А. Орлова.
Проезжая через Украину в Херсон, остановился я для ночлега в местечке С *** у одного зажиточного купца. Хозяина на ту пору не случилось дома; солнце еще не закатилось; погода была хотя осенняя, но сухая и не слишком холодная; окрестности показались мне прекрасными; заняться было нечем, и я пошел бродить вокруг селения. «Какие живописные места! — говорил я, вышед на ровной луг. — Счастливые здешние жители! Всякий ли час вы благодарите бога за то, что живете в объятиях прелестной природы, щедро наделяющей вас дарами своими? Завидую участи вашей, если только привычка видеть всегда одинакие предметы не ослабила чувствительности вашей. Кто жил всегда в шумной столице, тот в восторге сердца готов целовать землю, на которой вы обитаете».
Долго смотрел я на величественную картину натуры, прислонившись к сухой высокой иве на берегу ручья, ископавшего в вешнее полноводье глубокую крутоберегую ложбину. Влеве, за обширным лугом, чернелся древний бор; передо мною, на гладком косогоре, было пространное сельское кладбище, обнесенное ветхою деревянного оградою и заросшее мелким березником, сквозь который инде мелькали кресты и белелись надгробные камни. Тихая река, опушенная молодым ракитником, обтекала его. С правой стороны видна неизмеримая степь, чрез которую лежит прямая и широкая дорога, обсаженная по сторонам полуоблетевшими ивами и осинником, изредка краснеющимся. Холмики, разбросанные по степи, и деревни, принадлежащие помещикам, с обширными садами и рощами, а за ними темная заднепровская гора, подобная густому облаку, висящему на краю горизонта, ограничивали мое зрение.
В задумчивости смотрел я то на заходящее солнце и бегущие серые облака, то на пустынную степь и поля, с которых весь хлеб был уже собран, то на многочисленные стада птиц, с томным криком отлетавшие в теплые полуденные страны, то на светлый ручеек, который, извиваясь по равнине между кустами диких вишен, падал в глубокий ров тонкими струями и рассыпал в виде прозрачного бисера мелкие капли свои по гладкой поверхности водоема; слушал нежное воркованье голубей, уединенно сидевших на старой часовне; внимал тихому шуму вечернего ветра — и погрузился в сладкое забвенье.
Вдруг послышался мне печальный голос. Я оборотился. Человек которого платье не показывало ничего похожего на бедность, а волосы покрыты были сединою, проходил близ меня. Бледное, иссохшее лицо томные и впалые глаза обнаруживали душевную горесть его. Держа на руках болонскую собачку, дрожавшую от осеннего ветра, он шел тихо и озираясь часто назад, испускал тяжкие вздохи. Бедный страдалец приметив меня, остановился и с горькою улыбкою сказал:
— И ты тоскуешь, добрый человек!.. И ты бродишь один!.. Я теперь был у нее… видел ли ты, как горько я плакал?.. Я простил ее — и она простила меня… Да покоится прах ее с миром!..
Я приметил, что губы его посинели и все мускулы в лице трепетали. Посмотрев в ту сторону, где было кладбище, он опять взглянул на меня, и жалобным голосом произнес:
— Здесь, под тенью двух высоких тополей, она покоится; а прекрасная душа ее летает там, выше солнца и луны, в обители праведных… Скоро ли, скоро ли увижусь с нею?..
Несчастный зарыдал и скорыми шагами пошел к селению. С искренним состраданием в душе я смотрел вслед за ним до тех пор, пока он скрылся из виду. Мое сердце вступилось за несчастного. «Он лишился любезнейшего предмета, — думал я, — тоска жестокая, подобная тяжкому бремени, тяготит его; чувство ненаградимой потери расстроило его рассудок. Ах! Сколько есть горестей, от которых никакая философия исцелить не может!» Печальное воображение живо представило мне все бедствия, каким только слабый человек бывает подвержен. Не довольно того, что страдаем от скорбей физических, повреждающих наше здоровье и подавляющих душевные способности; не довольно того, что терпим гонение от злобы и зависти, мучимся от страстей необузданных, падаем под игом нищеты и презрения, даже и среди шумного веселия сердце ноет и терзается! Ах! Часто опыт уверял меня в сей жестокой истине; часто друзья и незнакомые слышали печальные мои вздохи, невольно из груди вырывавшиеся, часто видели слезы, орошавшие лицо мое! Такая тоска была предчувствием судьбы, ожидавшей меня в будущем. Я перебирал в мыслях все, что в продолжение краткого бытия моего случилось со мною. Не имея еще понятия о том, что значит наслаждаться жизнию, я узнал уже всю лютость злосчастия, всю горесть уныния; а удовольствия лишь показывались — и вдруг исчезали. Робкое сердце, оставленное в юности самому себе, лишенное милых предметов нежности, с которыми могло бы цвести и радоваться, без которых вянет и сохнет, — сердце мое привыкло даже при малейших огорчениях трепетать, подобно беззащитной сироте, приходящей в ужас от сурового взгляда людей, не знакомых с чувствительностию. Печальные мысли о жребии земнородных, закатывающееся солнце, которого бледные лучи терялись во мраке древнего бора, унылый шум ветра, подобный стенаниям людей, оплакивающих бесприютное сиротство свое, — все это столь сильно растрогало меня, что я возвратился на ночлег с сердцем, стесненным от горести.
Хозяин с радушием встретил меня у ворот; извинялся, что во время моего приезда отлучился в ближнее селение; просил расположиться в его доме, как в своем собственном, и старался обласкать меня, как родного. Надобно признаться, что гостеприимство есть отличительное свойство добродушных малороссиян. Они принимают неизвестного путешественника, как старинного приятеля, с веселым лицом, с ласковыми словами, с отверстыми объятиями. Искренность их при первом свидании, заботливость при услуживании страннику, утомленному от дальнего пути, часто приводили меня в восхищение и заставляли забывать, что нахожусь не у ближних родственников.
Хозяин ввел меня во внутренность домика. Почтенная супруга его разливала чай. Не могу изобразить, сколько я удивился и даже обрадовался, нашедши тут же гонимого судьбою. Он сидел за столиком, углубясь в размышление; правою рукою переворачивал листы Библии, а левою гладил свою собачку. Лишь только увидел меня, встал и на поклон мой отвечал равною учтивостию. Казалось, сей страдалец не узнал меня. Хозяин спрашивал меня о причинах, возбудивших во мне охоту к путешествию, хвалил добросердечие соотечественников своих, говорил о выгодах и удовольствиях, находимых им в сей стране, изобильной и мирной.
Несчастливец между тем ходил по комнате, потупив голову и не говоря ни слова. Между тем я рассказывал хозяину о превратностях, случившихся в судьбе моей. Старик, вслушавшись в повествование о моих горестях и как бы от глубокого сна пробудясь, быстро взглянул на меня и спросил твердым, но не грубым голосом:
— Сколько тебе лет, добрый человек?
— Осьмнадцатый год, любезный старик!
— Много еще горестей увидишь на свете; много еще слез прольешь в жизни; а я скоро буду спокоен. Пройдет один год, не более, и сердце мое перестанет обливаться кровию. Сего дня был я на кладбище и слышал голос из могилы, в которой покоится милая моя Маша; этот ангельский голос обрадовал меня уверением, что через год опустят меня в сырую землю, — и все мое горе кончится. Так ли, мой друг? — примолвил он, оборотясь к хозяину и пожав его руку; потом с улыбкою посмотрел на нас, поклонился, запел стих из псалма и вышел.
— Жалко смотреть на него! — сказал мне хозяин. — Более года прошло, как он потерял рассудок. Мудрено, что до сих пор переносит еще бремя жестоких горестей.
Я изъявил желание узнать историю жизни сего несчастливца. Хозяин охотно согласился удовольствовать мое любопытство и начал сими словами:
— Л… более двадцати лет известен был между московскими купцами как человек прямодушный и основательный в делах своих. Посредством знания торговли, честности при продаже товаров купцам иногородним и бескорыстных услуг, оказанных покровителям и приятелям своим, скоро приобрел он почтение, любовь и богатство — три отличия, которые редко бывают вместе. Казалось, счастие водворилось в его семействе. Имея от роду 55 лет, он наслаждался здоровьем, потому что всегда был деятелен и воздержан. Добрая жена, верная подруга, делившая с ним и печали и радости, сын, которого воспитание составляло главнейший предмет попечения родителей, видевших в нем плод любви своей, подпору старости, богатство, приобретенное трудами и доставлявшее ему способы жить для благополучия семьи своей и для вспомоществования бедным, — сии дары милосердного промысла, дары, которыми редкие из рожденных от жен наслаждаются, умел он ценить выше всего на свете. «Пред богом и перед людьми могу сказать, что я и царям не позавидую! — часто говаривал добродушный старик. — Не знаю, чем я заслужил милость отца небесного!»
Но кто не знает, сколь превратно земное счастие и как часто обманываемся в лестных надеждах своих? И добрый старик испытал это над собою. Жена его простудилась и слегла в постелю. Ни старания искусных врачей, ни молитвы мужа, ни слезы сына — ничто не помогло: она закрыла глаза свои навеки. Бедный вдовец едва не умер с отчаяния; долго оплакивал кончину любезной подруги своей; долго не мог забыть милой жены, с которою более двадцати пяти лет жил в любви и согласии. Наконец время, самое действительное лекарство от болезней душевных, облегчило тоску его. Прошло три года; старик, наскучив одиночеством, вздумал жениться — для восстановления порядка в доме. По крайней мере, так говорил он друзьям и знакомым. Его намерение скоро исполнилось. Молодая восемнадцатилетняя девушка разогрела почти застывшую кровь его — и вдовец женился. Приятные черты лица, скромные взоры стыдливости, томность и печаль, свойственные сироте бесприютной, робость и застенчивость, приличные угнетенной невинности, незнание светских шумных забав, почтительность к старшим, привязанность к благодетелям — кого не расположили бы в ее пользу? Простодушный вдовец не мог противиться очарованию юных прелестей, покорился любви, воспылавшей в груди его, и соединил судьбу свою с ангелом. Иначе он не называл ее в первые дни после брака.
Новая хозяйка начала вводить новости в доме. Тихая обитель умеренности превратилась в шумное жилище роскоши. Бывало, пять или шесть вкусных блюд, приготовленных кухаркою, составляли обыкновенный обед старика — при новой хозяйке хитрый француз начал истощать искусство свое для оживления вкуса нового Лукулла, для угождения супруге его, изнеженной и прихотливой. Бывало, степенный купец любил проводить вечернее время в разговорах со старинными приятелями, сидя в комнате, чисто прибранной, с чашкою чая или со стаканом пуншу в руке, рассказывал об успехах и неудачах своих в делах торговых, шутил и веселился с ними — при новой хозяйке явились щегольские мебели, фарфоровые и серебряные сервизы; на пышном диване, к которому бедный старик почти не смел прислониться, покоились молодые ветреники, утомившиеся от танцев, и пили прохладительные напитки, какими только сластолюбие пресыщаться может. Бывало, старинный хлебосол обедывал в годовые праздники, именины и крестины с друзьями, знакомцами и даже с приказчиками, а во время святок приглашал к себе соседей с дочерьми их, которые играли в жмурки, кружились и пели подблюдные песни; отцы и матери, глядя на них, радовались; а хозяин веселился, доставляя удовольствие гостям своим, — при новой хозяйке загремела огромная музыка для забавы льстецов, прославлявших ее прелести, и подлипал, удивлявшихся ее вкусу, — людей празднолюбивых и легкомысленных, между которыми добрый старик был совершенно лишний.
Скоро Л… приметил, что чрезмерные расходы начали превышать доходы его. Хотя он считал себя счастливым, имея прекрасную жену, но боязнь, чтобы не прожить все имение, беспокоила его день и ночь. Хотелось бы ему видеть супругу свою скромною и бережливою, похожею на покойную его Софью, умную и трудолюбивую хозяйку; хотелось бы напомнить ей, что честь должна быть дороже и любезнее чувственных удовольствий; но мысль, что милая супруга может оскорбиться и почесть дружеские советы колкими упреками, заставила бедного старика быть скромным. Не смея сказать дражайшей половине своей, что недостанет у него имения на ее прихоти, он только изъявил сожаление, что ее здоровье может расстроиться от частых балов и ночей, без сна проводимых, а доброе имя может пострадать от безмозглых ветреников, с утра до вечера толпящихся в его доме. Что ж? Подействовало ли дружеское предостережение? Дражайшая вздохнула, задумалась и залилась слезами. Старик, оробевший и встревоженный ее горестию, бросился на колени, целовал ее руки, просил прощения и говорил: «Буду жить для тебя одной, ничего не пожалею для твоего удовольствия». Наконец красавица улыбнулась — и поседевший младенец успокоился. Он чувствовал, сколь велико расстояние между двадцатью и шестьюдесятью годами, видел дряхлость свою и ее прелести и решился снова угождать ей исполнением всех затейливых ее прихотей.
Протекло пять лет. Расходы день ото дня увеличивались, а доходы уменьшались. Хозяин становился слабее и ленивее; приказчики начали пользоваться оплошностью его и думали только о своих выгодах. Шелковые фабрики пришли в упадок. Остались одни доходы, получаемые с капитала, но и сего последнего пособия недоставало на непомерные издержки. «Пущусь еще в одно предприятие, — говорил старик, — счастье помогает смелым людям. Удастся получить выигрыш и вознаградить потерянное, — милая жена похвалит предприимчивость мою, будет любить меня с большею нежностию».
Не откладывая вдаль намерения своего, седой Л… является к торгу, чтобы снять на себя питейный откуп в одной из отдаленных губерний. В это время вышел из пансиона сын его, умный и любезный юноша.
— Батюшка! — сказал он ему. — Здоровье ваше день ото дня слабеет, силы приходят в изнеможение; кто же будет управлять вашими откупами? Если надежда обманет вас, то мы навсегда пропали. Оставьте свое предприятие, не изнуряйте себя лишними беспокойствами.
— Под лежачий камень и вода не течет, друг мой! Нужно поправить расстроенное наше состояние, иначе впадем в долги неоплатные.
— Станем жить умереннее и бережливее.
Молодой Л… отсоветовал; мачеха его склоняла старика взять откуп. Первый предвидел опасности, последняя — одну прибыль. Малодушный старик, угождая жене своей, не уважил сыновних убеждений, и дело кончилось по желанию любезнейшей.
С сего времени мачеха возненавидела пасынка. Изнеженная рабскою услужливостью мужа своего, она не терпела ни от кого противоречия. Советы молодого человека, несогласные с желаниями молодой ветреницы, могли иметь следствием своим уменьшение удовольствий ее. Она проникла его намерение — и злоба закипела в ее сердце.
Молодой Л… часто напоминал отцу о слабостях мачехи; старик пускал все мимо ушей или, не говоря ни слова, качал головою. Первый часто намекал последнему о соблазнительном обращении ее с сиятельным вертопрахом; старик, казалось, открывал глаза и приходил в негодование; но через час любовь снова ослепляла его — и бедный сын оставался в проигрыше и втайне оплакивал заблуждение родителя. Случалось иногда, что нескромный Л…. упоенный страстию, пересказывал жене своей об отзывах, слышанных от сына, оскорбительных для ее чести. Ветреница притворялась спокойною, презирающею злословие — и между тем таила в душе злой умысел против пасынка.
— Батюшка! — сказал однажды молодой человек отцу своему при мачехе. — Не намерены ли вы сами ехать в Херс… для управления откупом?
— Нет, друг мой! Мать не хочет пускаться в дальний путь, а без нее и золотые горы мне не дороги.
— Если позволите, с охотою приму на себя хлопоты по делам вашим.
Мачеха (обратясь к старику). Он еще молод, не знает торговых оборотов…
Молодой Л…. По крайней мере буду вернее и старательнее всякого наемщика.
Мачеха. Нельзя верить этому. На свободе, в удалении от надзора родительского, долго ли молодому человеку испортиться?
Молодой Л…. Батюшка знает меня и смело может положиться на мое усердие.
Мачеха. Легко станется, что, познакомясь с ветрениками, ты не пожалеешь ни здоровья, ни денег для доставления себе удовольствий.
Молодой Л…. Вы жестоко меня обижаете. Кто получил доброе воспитание, тому честь кажется драгоценностию, превышающею все сокровища света, тот умеет управлять собою.
Отец. Перестань умничать, сын мой! Молодой рассудок ненадежен; у кого нет ни уса, ни бороды, на того нельзя еще положиться.
И бедный сын принужден был замолчать.
Мачеха нашла услужливого и проворного комиссионера. Старик, не входя в дальние исследования, с полною доверенностию препоручил ему дела свои. Между тем досада на пасынка не давала покою злой мачехе. «Этот человек, так много мечтающий о своих достоинствах, поклялся противоречить моим желаниям, ограничивать мою волю; но я скоро заставлю его раскаиваться в дерзости. Не потерплю, чтобы он жил в одном доме со мною. Старик мягкосердечен, любит сына с нежностию; рано или поздно послушается советов его и почувствует свое ослепление. Что будет со мною, если желание сего негодяя очернить меня перед легковерным отцом своим исполнится? Нечего мешкать: надобно сбыть его с рук во что бы то ни стало», — так размышляла мстительная женщина и решилась погубить невинного.
Старик в самом деле горячо любил сына, единственную отрасль своей фамилии, портрет покойной жены, о которой часто вспоминал с сожалением. Видя несогласие между им и мачехою его и не находя средств ко примирению их, сокрушался в душе своей. Но как он удивился, когда увидел, что мачеха вдруг сделалась отменно ласковою и услужливою, начала заботиться о пасынке, как о своем сыне! Толь неожидаемая перемена обрадовала отеческое сердце. Молодой Л… умел чувствовать благосклонность мачехи и старался доказывать благодарность свою угождениями, покорностью и почтением. Около года мир и согласие царствовали в этом семействе. Всякий занимался своим делом — и был доволен: ветреница по-прежнему веселилась на балах; супруг ее считал доходы от питейных сборов, а сын его занимался упражнениями, благовоспитанному юноше свойственными. Бедный старик не предвидел грозной бури, собиравшейся над седою головою его; бедный молодой человек не воображал, до какой степени ненависть раздраженной женщины простираться может.
Л… вставал иногда рано, занимался коммерческими делами или писал к приказчикам, а дражайшая его нежилась до полудня на мягких пуховиках. В одно утро, когда он пересматривал счеты, присланные от комиссионера, вдруг вбегает к нему жена его, бледная, растрепанная, вне себя от горести и гнева. Старик оцепенел.
— Что с тобою сделалось, моя милая? — спросил он ее дрожащим голосом.
— Твой сын… ехидна породила его!.. Твой недостойный сын — не могу собраться с силами — злодей хотел обесчестить меня… стыд и смятение связывают язык мой… — сказала и поверглась в объятия старика, пораженного ужасом.
Старик затрепетал от ярости, схватил со стены заряженный пистолет и бросился в спальню, думая застать в ней сына. Вбегает — и никого не видит. Подушки и покрывало лежали в беспорядке, колпак, часть изорванного воротника от рубашки и туфли сыновнины разбросаны были по полу.
— Злодей! Где он? — кричит разъяренный старик диким голосом.
Горничная в смятении отвечает, что сын его ушел в свою комнату.
— Он нигде не скроется! Он смоет кровью своею пятно бесчестия мне нанесенного!
Графский скороход, в это время вошедший из других дверей, сказывает, что молодой Л…. встретясь с ним в коридоре, бежал со двора.
— Он хочет избегнуть мщения моего, но казнь найдет преступника! — примолвил старик.
Силы его истощились — он побледнел и упал без памяти в руки скорохода. Старания привели его в чувство.
— Где я? — кричал он. — Вынесите меня отсюда! Обесчещенное ложе напоминает позор мой; никогда нога моя не вступит в сию комнату, никогда сон не сомкнет глаз моих на этой постели!
Лекарь убеждал его успокоиться. Быстро окинул он взорами все предметы; закрылся подушкою, как будто хотел скрыться от самого себя; долго молчал, залился слезами и воскликнул:
— Боже! На то ли ты дал мне радость быть отцом, чтоб я на старости выпил горькую чашу поругания? Увы! Я всего лишился! Недостойный сын… но это слово в последний раз вырвалось из уст моих. Пусть проклятие везде преследует его! Пусть угрызения совести терзают его сердце, которое так часто билось на груди моей и веселило мою душу!
Жестокая лихорадка обнаружилась в несчастном. Лекарь, выслав всех из комнаты, остался при нем с неутешною супругою.
Между тем невинный молодой Л… с покойным духом возвращался домой с утренней прогулки. Вдруг приворотник с грубостию останавливает его, объявляя приказ, а вместе и проклятие раздраженного отца Приговор смертный менее поразил бы чувствительного сына; долго не мог он вымолвить ни слова; сердце его сжалось, кровь охладела, глаза померкли, колени затряслись, руки опустились: он стоял у ворот, подобно окаменелому. «Чем я оскорбил родителя? Преступление, в котором оклеветали меня, должно быть чрезвычайно велико. Бог видит мою невинность». Несколько раз повторял он свои слова и не знал, что придумать. Совесть его была чиста, сердце спокойно; никакое злоумышление не входило ему в голову. «Я должен увидеться с родителем во что б то ни стало. Невозможно, чтоб он обвинил меня, не выслушав оправдания. Увидев мои слезы и отчаяние, он не отринет меня!»
Сии мысли подкрепили его. Слабою рукою отворил он калитку, но приворотник оттолкнул его. Между тем люди, бегая взад и вперед, перешептывались и взглядывали на несчастного как на злодея, на казнь ведомого. Горько было чувствительному видеть такое зрелище. Он ожесточился, толкнул приворотника и с поспешностию перешел через двор. Лекарь попался ему навстречу:
— Бога ради, не ходите к батюшке, вы уморите его! Бегите, пока есть еще время!
— Мне бежать из родительского дому!..
Лекарь пожимал плечами; Л… терзался отчаянием.
— Нет! Вы меня не отгоните отсюда! — говорил он людям, которые хотели свести его со двора. — Умру под сими стенами, умру, пораженный проклятием отца неумолимого, и смертию докажу мою невинность, преданность к родителю; горячие слезы раскаяния будут литься надо мною, но не согреют охладевшего сердца.
Прохожие, желая узнать причину отчаяния молодого человека, останавливались и предлагали вопросы, но, не получив ответа, с сожалением оставляли его. Несчастный долго стоял у ворот: никто не выходил из дому. Наконец отчаяние лишило его последних сил — он впал в продолжительный обморок.
Приворотник, тронувшись бедственным его положением, отводит его в ближайший дом. Л…. пришедши в себя, видит друга, с которым учился в пансионе, и со слезами рассказывает о случившемся происшествии. Друг его, предуведомленный обо всем, искренно сожалеет о нем.
— Что со мною случилось? — говорит с рыданием Л…. — Пробудясь сего дня и любуясь прекрасным восхождением солнца, думал я: вот еще один день прибавился ко многим прошедшим, в беспечной радости мною проведенным!.. Но теперь — жестокая участь! Теперь я изгнан из дому родительского, обременен проклятием…
Холодный пот выступил на бледном лице его.
Природа, благодетельная к несчастным, отринутым людьми, подкрепила его силы. Друг, стараясь успокоить гонимого судьбою, объявил, в чем обвиняют его.
— Теперь вижу, что погибель моя неминуема! — вскричал Л…. — Лютая мачеха!.. Но кто мог бы подумать, чтобы в прекрасном теле шипели змеи лютые?.. Дражайший родитель! И ты мог поверить адской клевете? Не смею винить тебя; знаю, до какой степени хитрость и коварство простираться могут. Но я не отчаиваюсь: бог будет моим помощником; в нем вся моя надежда.
Невинность оправдать нетрудно, одному пороку нужны коварные вымыслы. Несчастный догадался, что мачеха, желая избавиться от досадного надзирателя, решилась оклеветать и погубить его.
Успокоившись несколько, послал он за старинным другом родителя своего, человеком прямодушным и добрым. Зинон — так назывался сей почтенный человек — приехал. Л…. утопая в слезах, рассказал ему все обстоятельно. Добродушный старик решился оправдать невинного:
— Сию минуту еду к твоему отцу и открою ему истину. Легковерный выйдет из заблуждения, а злая мачеха — такие изверги не заслуживают сожаления — истерзается со стыда и досады.
Проходит несколько часов — ходатай не возвращается. «Что со мною будет? К кому прибегну?» — говорил гонимый и обливался слезами! Друг нежными ласками старался утешить его. Наконец великодушный Зинон возвратился.
— Нет, мой друг! Сего дня посольство мое неудачно! — сказал он. — Как бы то ни было, подкрепляй себя надеждою, что дело кончится в твою пользу.
— Чего надеяться, когда батюшка неумолим!..
— Не отчаивайся! Твой отец ничему не внемлет потому, что болен горячкою. С помощью божию все примет другой вид. Лекарь сказал, что жестокий припадок скоро кончится и завтра поутру надобно ожидать облегчения. Мачеха твоя не допускала меня к больному, но я наотрез сказал, что непременно хочу видеть старинного моего друга. Поклявшись, что не буду беспокоить больного, вошел я в его комнату. Он узнал меня — и залился слезами; произнес твое имя — и затрепетал от гнева. Я старался успокоить его, но, опасаясь горестных следствий болезни, не говорил ни слова в твое оправдание. В следующие дни надеюсь успеть совершенно.
— Не оставь меня! — сказал молодой человек и повергнулся в его объятия.
В беспрерывной тоске и горькой неизвестности провел он с другом своим остаток дня. Наступила ночь, питающая мечты встревоженного воображения. Л…. терзаемый отчаянием, пошел в сад. Желание увидеть родителя и уверить в своей невинности вливало некоторую отраду в сердце, обремененное горестию. Луна показалась на небе; не было ни одного облака на синем горизонте; ветерок едва шевелил древесными листьями; молчание природы изредка прерывалось перепархиванием испуганных пернатых и жужжаньем майских жуков, кружившихся около вершин кудрявых берез. Л…. погруженный в задумчивость, перешел липовую аллею.
Приближившись к дому отца своего, видит он сквозь опущенные в окнах занавеси зажженную свечу, подле постели больного поставленную. Заботливость и беспокойство домашних везде приметны были.
— Дражайший родитель! — вскричал несчастный, залившись слезами. — Какой неприязненный дух поселил в тебе мысль о злодействе сына, всегда любившего тебя?.. Какие мучительные мысли терзают теперь твое сердце? Слышу проклятие из уст твоих — и падаю под бременем отчаяния!
В сию минуту подходит к нему друг его, берет за руку, просит возвратиться назад, но, видя непреклонность, почти на руках выносит его из саду.
Несчастный Л… не мог заснуть во всю ночь: горестные размышления не выходили из головы его. С бледностию на лице, с тоскою в сердце встал он при первом появлении зари. Перед обедом явился услужливый Зинон.
— Друг мой! — сказал он ему. — И сего дня не могу обрадовать тебя приятною вестью. Медик запретил мне говорить с отцом твоим. Ныне я уверился, что мои объяснения действительно могли бы увеличить болезнь его: он так слаб, что переход от гнева к нежности и от печали к радости легко может уморить его. Надобно дожидаться благоприятнейшего времени.
Тоска совершенно истощила силы молодого человека: он слег в постель. Друг его не знал, что делать. Добродушный Зинон бранил легковерных стариков и проклинал злых мачех. Наконец, получив от медика позволение увидеться с раздраженным отцом, он полетел оправдывать оклеветанную невинность.
За несколько минут до Зинонова приезда старый Л… получил письмо от своего комиссионера. Распечатав пакет дрожащею рукою и прочитав несколько строк, он затрясся, глаза его помутились, письмо выпало из рук, паралич отнял последние его силы. Все домашние встревожились и не знали, чем отвратить опасность.
— И сего дня успел я не больше вчерашнего! — сказал Зинон, возвратясь к молодому Л… — Старик не в состоянии выслушать меня.
Бедный сын, заметив его слезы и смущение, пришел в отчаяние.
— Ежели есть в вас хотя искра сострадания, — вскричал он, — то доставьте мне удовольствие повидаться с родителем; отеческое сердце не может быть непреклонно к рыданиям злополучного сына. Буду служить ему в болезни; мои неусыпные попечения подействуют над ним лучше всякого лекарства. Если нужно, повергнусь к ногам мачехи и не отойду от нее до тех пор, пока не получу обещания, что она умилостивит родителя, против меня раздраженного.
Не успел Зинон сказать, что готов исполнить его желание, как медик пришел с ужасною вестию: старика не стало на свете! Излишне было бы описывать, в каком положении находился несчастный Л…. сраженный сим известием. Отеческие старания Зинона, братская любовь верного друга, молодость и пособия искусного доктора могли только исхитить его из челюстей смерти.
В тот же день великодушный старик пошел в дом покойного узнать о причине смерти его и принять меры в рассуждении имения, которому надлежало перейти в руки законного наследника. Ему сказали, что комиссионер уведомлял о сгорении одной из лучших винниц с хлебным магазином. Сие несчастие, причинившее убытку до полумиллиона рублей, сразило бедного Л…. который и по другим коммерческим делам видел одни убытки, терпел одни потери. Молодая вдова, одетая в траур, встретила Зинона; за нею шел граф, один из первых друзей ее, и седой приказный служитель с очками на лбу и с кипою бумаг под мышкою. Последний прокричал визгливым голосом волю покойного, состоявшую в том, что имение его как благоприобретенное, все без остатка отдано было любезнейшей его супруге.
— Явная несправедливость! — вскричал старик. — Бог меня не помилует, если не прибегну к покровительству законов, если допущу клевете, бесстыдству и злобе восторжествовать над невинностию.
Вдова, взглянув на него с ироническою улыбкою, удалилась со свитою своею!
Старания добродушного Зинона остались без успеха. Кредиторы, встревоженные смертию старика, которому вверили свои капиталы, просили правительство принять к обеспечению их нужные меры. Имение покойного продано было с публичного торгу, и заимодавцы получили удовлетворение. Молодая Л… осталась ни с чем: бедность, стыд и презрение от честных людей составляли праведную казнь за ее злодейство. Великодушный Зинон, вызвав с собою осиротевшего юношу, которого называл не иначе, как сыном своим, уехал с ним в Нежин. Там имел он богатый дом и производил весьма выгодную торговлю. Пленившись добродетелями и знаниями молодого человека, решился вознаградить его потерю: препоручив ему все свое имение, выдал за него дочь свою.
Зять Зинонов чувствовал цену благополучия, которым наслаждался. Нежные попечения благодетеля, горячность достойной супруги, привязанность прежних и новых друзей, почтение ото всех знакомых рассеяли мрак печали его. Трое детей, сын и две дочери, совершенно изгладили в нем следы горести. Наслаждаясь невинными ласками прекрасных малюток и любовию милой подруги, он почитал себя счастливым и благодарил милосердное провидение. Лишь только протекли двадцать лет в тихих семейственных удовольствиях, как новые тучи горестей скопились над головою его: смерть постигла благотворительного Зинона; старшая дочь, достигши совершенных лет, умерла от оспы; сын, возвращаясь с ярмарки, утонул в Днепре. Такие несчастия, вскоре одно за другим случившиеся, помрачили ясные дни жизни его. Л… сокрушался и проливал слезы; но, подкрепив себя упованием на промысл, перенес потери свои с твердостью человека, привыкшего к несчастиям. Наконец время исцелило сердечную его рану. Вся горячность сего отца семейства обратилась к супруге и последней дочери. Воспитанный в лучшем пансионе столицы, он решился образовать ум и сердце юной Марии. Чтобы вернее успеть в том, принял к себе в помощь просвещенного, доброго и опытного наставника. С заботливостию, известною одним попечительным родителям, старался усовершенствовать душевные способности ее. Надежда видеть в ней украшение женского пола и опору старости своей облегчала труды его.
Природа осыпала дарами своими прекрасную Марию. Темно-русые волосы, упадавшие локонами по гибкому стану, манили к себе взоры, пленявшиеся белизною лица ее; черные глаза, под длинными бровями и густыми ресницами, блистали подобно заре утренней; румянец юности алел на круглых щеках ее; улыбка хотя скромная, но всегда значительная возвышала прелести. Ум ее обогащен был всеми познаниями, приличными ее полу; сердце, благодетельное без слабости, великодушное без гордости, твердое без упрямства, решительное без опрометчивости и осторожное без подозрения, билось в груди ее. Такова была Мария на двадцатом году от рождения. Попечительный родитель радовался ею, как бесценным сокровищем, а добрая мать восхищалась, как ангелом-утешителем своим. Знакомые ставили ее в пример детям, а умный наставник видел в ней образец воспитания.
Мудрено ли, что Мария, украшенная такими совершенствами, привлекла на себя внимание молодых людей, отличных по внутренним достоинствам и богатству? Но красавица смотрела равнодушно на всех искателей руки ее. Науки и благодеяния составляли два предмета, питательные для души ее: ко всему прочему казалась она хладнокровною. Но любовь не замедлила отомстить ей за равнодушие. Наступила осень — и гусарский полк остановился в Нежине. Молодой майор, начальник оного, красивый лицом, остроумный в разговорах, веселый и ловкий в обращении, обратил на себя взоры тамошних жителей. Ни один из офицеров не мог равняться с ним в искусстве пленять наружными совершенствами. Не было ни одного вечернего собрания, куда бы не приглашали Евгения: он везде был первым. Начинал ли танцевать — юные красавицы не спускали с него глаз своих; выходил ли из кругу милых девиц — и веселье за ним же улетало. Лишь только увидел он прекрасную Марию, как и пленился ею. При каждом свидании страсть пылала сильнее в груди его. Евгений не замедлил открыться красавице в любви своей. Скромная девица, сколько ни старалась таить внутреннего чувствования, принуждена была признаться, что и она при первом на него взгляде потеряла равнодушие.
Отец Марии скоро заметил страсть, воспылавшую в сердце дочери, и сокрушался в душе своей: от его проницательности не укрылось, что Евгений был ветреник, готовый обольстить невинность. Желая вывести дочь свою из заблуждения, дал ей почувствовать, сколь опасно пленяться наружностию человека, коего все достоинства состоят в гибкости и умильных взглядах, и какие горести готовит себе девушка, которая, не посоветовавшись ни с рассудком, ни с родителями, предается пылкому стремлению чувств своих. Мария обещала уважить советы родителя, но сколько ни старалась преодолеть любовь свою, присутствие Евгения делало бесполезными все ее усилия; сколько ни удалялась от него, — милый образ везде следовал за нею. Бедная девушка скучала, томилась и грустила. Находя все добродетели, все достоинства в Евгении и не предвидя возможности соединить с ним судьбу свою, винила родителя в жестокости, роптала на бедственный жребий, доставшийся на ее долю, и проливала горькие слезы. Зная непреклонность отца своего, она не смела вступиться за любовника; но, надеясь на постоянство его, думала, что он со временем успеет переменить невыгодные о себе мысли. Евгений домогался заслужить доверенность и любовь Марииных родителей, но не видал ничего, кроме холодной учтивости, и решился идти другою дорогою для достижения своей цели. Мария получила письмо следующего содержания:
"Завтра еду в Кременчуг для исполнения препоручений, возложенных на меня от начальства. Неужели должен я навеки расстаться с тобою, любезнейшая Мария? Умру с отчаяния, если это сбудется. Позволь мне проститься с тобою. Ожидаю тебя сего дня ввечеру на желтом холме, — там, откуда ты всегда любила смотреть на заходящее солнце. Исполнение моего желания докажет, сколько ты меня любишь; но ежели в одиннадцать часов не увижусь с тобою, то не будет на свете и верного твоего
Какой удар для нежной Марии! «Он едет — и я не увижу его! И сердце мое осиротеет!.. Не очерню ли себя преступлением, ежели соглашусь проститься с ним в уединенном месте и без свидетелей?» — такие мысли занимали ее с утра до вечера. Настал роковой час, но Мария все еще не решилась. Прощаясь с родителями, едва могла скрыть от них слезы, едва дошла до своей комнаты. Горничная подает ей записочку; в ней написано: «Около двух часов жду тебя с нетерпением. Ты можешь быть утешительницею жизни моей или виновницею смерти; выбирай то или другое!»
Мария прочла — и решилась исполнить желание возлюбленного.
— Пойдем, друг мой, со мною! — сказала она горничной.
— Куда, сударыня? Мария опомнилась:
— Оставь меня, я сама разденусь.
— Вы нездоровы, побледнели и дрожите, сударыня! — Я хочу быть одна.
Горничная вышла. «Надобно спасти Евгения!» — сказала Мария и в темную осеннюю ночь вышла тихонько из дому. Изнуренная от усталости и трепещущая от страха, едва добрела до рокового холма и пала — в объятия страстного любовника.
Качание коляски вывело ее из забвения.
— Боже мой! Где я?
— В объятиях счастливейшего Евгения.
— Несчастная! Что я сделала?
Изумленная и оробевшая Мария старалась укрыться от самой себя. Евгений, желая успокоить ее, истощал все красноречие, внушаемое пламенною любовию. Мария рыдала неутешно.
— Что будет со мною? — сказала она умирающим голосом и прижалась к груди Евгения.
— Милый, бесценный друг! Поверь, что любовь моя к тебе не охладеет и за пределами гроба. Твой жестокий отец…
— Не укоряй его, пощади мою чувствительность.
— Пламень любви пожирал меня; я не мог жить без тебя и решился тайно жениться на тебе.
— И без его воли?
— Он простит нас — и мы будем счастливы. Теперь ты моя — и никакая власть разлучить нас не может.
Любовники приехали в Кременчуг. Мария тосковала, Евгений утешал ее — и порок восторжествовал над невинностию.
Мария напоминала о браке, но любовник откладывал его под разными предлогами. Легковерная не почитала его способным ко гнусной измене и терпеливо дожидалась дня, в который он обещал назвать ее супругою. Проходит месяц, она слышит те же клятвы и ничего более. Подозрение и беспокойство объяли ее душу. Нечаянно узнает она от инвалида, служившего в одном полку с Евгением, что любовник ее давно женат на богатой дворянке. Гнев овладел ее сердцем.
— Злодей! Клятвопреступник! Где он? — вскричала Мария, будучи вне себя от ярости.
Хозяин сказывает, что г. майор уехал поутру в армию на Кубанскую линию и заплатил за квартиру за год вперед. Мария не сказала ни слова, не пролила ни одной слезы, притворилась равнодушною и заперлась в своей комнате.
Собачка ее поутру разбудила хозяина визгом своим. Он встал и подошел к дверям — они были заперты; постучался — не было ответа; наконец посмотрел в окно и увидел — ужасное зрелище! — увидел несчастную, лежавшую на полу в крови своей. Разломали дверь и узнали, что отчаянная Мария ножом прекратила жизнь свою. На столике нашли следующее письмо:
«Дражайшие родители! Когда вы получите сию бумагу, не будет уже на свете дочери вашей. Дочери? Нет! Вы лишились ее в ту минуту, когда она потеряла стыд и доброе имя. Вероломный Евг… не могу без омерзения дописать сего имени. …Злодей обманул и оставил меня. Да постигнет его небесное мщение!.. Простите меня, дражайшие родители! Ваше проклятие терзает мое сердце, палит всю внутренность… Затушу ли сей пламень моею кровию!.. До чего я дожила, несчастная? И слезы при воспоминании о любезнейших родителях не льются из глаз моих, не облегчают бремени, лежащего на груди моей… Вижу меч, опущенный над головою моею… Как ужасен гнев верховного мстителя!.. Прочь, прочь, образ изверга природы! Не возмущай последних минут моих!.. Лейся, кровь преступницы!.. О! как тяжко проклятие родителей!.. Рука моя немеет… клонит сон смертный…»
Скоро Мариины родители получили сие ужасное письмо. Мать не пережила потери своей; сердце бедного отца умерло для всех жизненных радостей. Осиротевший в нежном младенчестве, изгнанный из родительского дому, подавленный проклятием отца, ниспавший с высоты счастия в горькую нищету, лишившийся любезной дочери, потерявший милого сына, оставленный сердечным другом, верною супругою и, наконец убитый потерею милой дочери, — сей несчастливец, одинокий в пространном мире, потерял употребление разума. Бедный долго скитался с собачкою, которую покойница любила, — скитался в окрестностях Кременчуга по заднепровским пустыням, бегая людей, как зверей плотоядных. Через несколько времени сострадательные люди уверили его, что Маша лежит подле утонувшего брата своего в С… . Он пришел туда, посадил два тополя на том месте, где, по мнению его, покоился прах Марии, и почти всегда провождает дни и ночи под сими деревьями или в старой часовне.
На другой день рано поутру я выехал из С… . Страдалец попался мне на дороге с посохом и собачкою. Он узнал меня и кивал головою; потом отворотился, отер слезы и пошел скорыми шагами к тополевым деревьям. Углубленный в размышление о превратности земного счастия, я и не приметил, как лошади домчали меня до первой станции.
В настоящем издании представлены русские сентиментальные повести, написанные в период между началом 70-х годов XVIII века и 1812 годом. Выбор повествовательного жанра объясняется тем, что именно в нем в наибольшей степени отразилась специфика русского сентиментализма как литературного направления.
Материал сборника расположен в хронологической последовательности, что дает возможность проследить историю жанра от первых до последних его образцов. В комментариях представлены: биографические сведения об авторе, источник публикации произведения, примечания к тексту и три словаря — именной, мифологических имен и названий и словарь устаревших слов. Издатели XVIII века не всегда называли авторов публикуемых ими произведений, отсюда несколько анонимных повестей и в данном сборнике.
Большая часть произведений печатается по первому и, как правило, единственному их изданию. Немногие отступления от этого принципа специально оговорены в примечаниях.
Злосчастный — напечатано в журнале «Минерва», 1807, ч. V.