Владимир Клавдиевич АРСЕНЬЕВ. Собрание сочинений в 6 томах. Том II
Владивосток, Альманах «Рубеж», 2009.
ЗИМНИЙ ПОХОД ПО РЕКЕ ХУНГАРИ (1)
правитьВ зиму 1909 года в районе Советской Гавани (2) снега выпали рано, что очень беспокоило орочей. Это (3) сулило тяжёлую дорогу и затрудняло передвижение охотников, в особенности на пути от стойбищ к местам соболевания. Река (4) обещала замёрзнуть непрочно, на льду под снегом должны были образоваться проталины. В глубоком снегу (5) скоро будут погребены ловушки, (6) соболевание плашками придётся прекратить раньше времени и гонять по следу, что считалось охотой трудной и мало добычливой. На несчастье, ход рыбы в тот год был плохой. Все орочи заготовили так мало юколы, что по подсчету её не могло хватить для прокорма до весны людей, не говоря уже о собаках. Многие туземцы предвидели голодовку и поговаривали о глушеньи старых и слабосильных собак. Недостаток юколы привязал людей к месту и принудил их отказаться от соболевания. Многие орочи решили как-нибудь пробиться до весны около моря, рассчитывая на случайный улов мелкой рыбёшки в полосе мелководья.
Всё это, вместе взятое, ставило и меня в затруднительное положение. Орочи, всегда готовые мне помочь, были очень озабочены вопросом, кто и как будет меня сопровождать на Хунгари. Старик Антон Сагды и Фёдор Бутунгари советовали мне отказаться от зимнего похода, предлагали мне остаться у них до весны и с первым пароходом уехать во Владивосток.
Это меня совершенно не устраивало. Выполнение маршрута через Сихотэ-Алинь на Хунгари входило в план моих работ, к тому же средства мои были на исходе, а зимовка на Тумнине затягивала экспедицию по крайней мере ещё на шесть месяцев.
Когда я объявил орочам, что маршрут по рекам Акуру и Хунгари (7) должен выполнить во что бы то ни стало, они решили обсудить этот вопрос на общем сходе в этот день вечером в доме Антона Сагды. Я хорошо понимал причину их беспокойства и решил не настаивать на том, чтобы они провожали меня за водораздел, о чем я и сказал им ещё утром и только просил, чтобы они подробно рассказали мне, как попасть на
Сихотэ-Алинь. Спутниками моими по этому маршруту вызвались быть стрелки Илья Рожков и Павел Ноздрин (8).
Совещание орочей длилось недолго. Фёдор Бутунгари объявил мне, что они решили одного меня не пускать, потому что в истоках Акура легко заблудиться. Он также сказал, что один ороч с нартами и четырьмя собаками проводит меня до самого водораздела и укажет воду, которая течёт в Акур. Затем ороч вернётся назад, а дальше я сам должен буду идти, придерживаясь горной речки, пока не выйду на Хунгари. Вместе с тем Фёдор Бутунгари уговаривал меня облегчить нарты и взять как можно меньше собак (9). Это был весьма разумный совет.
Я ещё раз осмотрел своё имущество, часть его оставил в селении Дата и с собой взял только то, без чего никак обойтись было нельзя. Одеты мы были в полушубки, тёплое бельё и суконные шаровары. На головах имели меховые шапки с наушниками, на руках — вязаные рукавицы, а на ногах шерстяные портянки и унты из рыбьей кожи, с расчетом по одной паре на семь суток. Суконный шатёр за его громоздкостью мы оставили в Советской Гавани (10), а взамен его взяли два парусиновых полотнища, которыми можно было покрывать поставленные наклонно жерди и устраивать таким образом небольшую (11) палатку. Печь с трубами я отдал орочам в селении Дата. Наша палатка была такая маленькая, что еле вмещала нас троих. Внутри её мы должны были разводить огонь, а сами располагаться на ельнике вокруг него. У каждого было по две пары лыж: одна на ногах, а другая — запасная — в нарте. Мы захватили с собой малую поперечную пилу, два топора, котелок, чайник, кружки, ружья, патроны. У меня в нартах было всё научное снаряжение и самое ценное моё имущество — путевые дневники. Для спанья каждый имел козью шкурку, тёплые чулки из кабарожьей шкурки мехом внутрь и одеяло, а вместо подушки — простой холщёвый мешок с запасным бельём. Я рассчитывал совершить весь маршрут в три недели и сообразно этому взял продовольствие для людей и корм для собак. Даже если бы мы пожелали того и другого захватить больше, это было бы невозможно. Что в самом деле мы могли увезти с собой? Обоз наш состоял из трёх нарт — по одной на каждого человека. Нарты мы должны были тащить сами, и в помощь каждому предназначалось две собаки.
Всё как будто было предусмотрено, неизвестными для нас оставались только два вопроса: какой глубины снег на Хунгари и скоро ли по ту сторону мы найдём людей и протоптанную нартовую дорогу. Дня два ушло на сбор ездовых собак и корма для них. Юколу мы собрали понемногу от каждого дома. Наконец, всё было упаковано и уложено (12). Я условился с орочами, что когда замёрзнет река Тумнин, в отряд явится проводник ороч со своей нартой, и мы снимемся с якоря.
Мы выступили из Даты 3 октября в девять часов утра (13). День был морозный, тихий. Даже в воздухе не было движения. Всё небо было затянуто тёмными серо-синими тучами, которые лежали параллельными полосами и казались совершенно неподвижными. Изредка в воздухе мелькали редкие снежинки. После выпавшего снега все предметы на земле были покрыты пышными капюшонами. Из труб на маленьких орочских домиках, погребённых в снегу, тонкими струйками вертикально подымались дымки. Между селениями Дата и Хуту-Дата дорога была уже протоптана, и потому мы довольно успешно продвигались вперёд. Собаки тащили старательно. Бедные животные! Они думали, что будут работать только один день, что в орочском селении запрягут в нарты других собак, и не знали, какая печальная участь ожидала их в дальнейшем.
В Хуту-Дата мы прибыли совсем в сумерки и очень устали. Если бы мы шли по безлюдной местности, то давно встали бы биваком, но теперь нам хотелось непременно дойти до селения Хуту-Дата. Я остановился в доме ороча Фёдора Бутунгари, оказавшего мне столько услуг. Весь вечер мы провели с ним в дружеской беседе. Он давал мне полезные советы, а я старался запомнить все мелочи и делал записи в записную книжку.
На другое утро мы продолжали наш маршрут. В этот день погода стояла такая же хмурая, как и накануне. Небо было по-прежнему сумрачное. Тучи медленно ползли к юго-западу. В этом движении их была какая-то упрямая настойчивость, и никто не знал, зачем они туда шли и кого хотели заполонить своими тяжёлыми бездушными (14) массами. Потому ли, что дорога немного занастилась, или потому, что мы хорошо отдохнули и начали втягиваться в работу, но только заметно было, что мы шли легче и скорее.
В селение (15) Акур-Дата мы прибыли засветло. Почти все орочи были дома. Недостаток собачьего корма привязал их к месту. Туземцы промышляли пушнину в ближайших к селению окрестностях по радиусу, определяемому тем количеством груза, который каждый из них мог унести на себе лично.
В Акур-Дата мы застали одного ороча, которому насчитывалось более 80 лет и к которому все односельчане относились с большим уважением. Он был седой как лунь, но сохранил зрение и слух. Я стал расспрашивать его о предстоящем мне пути. Он позвал двух охотников и велел им нарисовать план. Орочи принесли лоскут бересты и с помощью ножей стали на ней чертить карту бассейна Акура и всех перевалов через водораздел. Чертили они медленно, часто советовались со стариком и ставили свои значки кружками, крестиками и уголками; с помощью какой-то рыбьей косточки орочи измеряли расстояния и считали число дней пути. Меня поразили их уменье пользоваться масштабом и память, с какой они разбирались в бесчисленном множестве мелких ручьёв и речек, из которых слагаются верховья Акура, Хуту и Хунгари. Этот берестяной план сослужил мне потом хорошую службу. Я всё время пользовался им до тех пор, пока не нашел других людей по ту сторону Сихотэ-Алиня.
Только здесь я узнал, что обычно все люди ходят с Тумнина на Хунгари по реке Мули. Это наиболее лёгкая и прямая дорога; по реке же Акур никто не ходит, потому что верховья её совпадают с истоками Хунгари. Хотя это была кружная дорога и она в значительной степени удлиняла мой путь, но всё же я выбрал именно её как новый и оригинальный маршрут, тогда как по Мули проходила дорога, избитая многими путешественниками и хорошо описанная Д. Л. Ивановым и Я. С. Эдельштейном.
18 октября (16) мы распрощались с селением Акур-Дата. При впадении своём в Тумнин река Акур разбивается на два больших и несколько малых рукавов. Когда идёшь по одному из них и не видишь остальных, кажется, будто Акур небольшая речка, но затем протоки начинают сливаться, увеличиваться в размерах и наконец исчезают совсем. Тогда только выясняется истинная ширина реки.
Погода по-прежнему стояла морочная. Тучи продолжали двигаться всё в том же направлении, они опускались ниже и, казалось, придавили воздух к земле, отчего было душно и чувствовался какой-то гнёт, тоска. Там, где река Акур образует огромную петлю, огибая с трёх сторон хребет Сагды-Уо (17), образовались щёки. Тут мы заночевали. Наша палатка была так мала, что вчетвером мы в ней не вместились бы, если бы наш проводник ороч не догадался захватить с собой лишние полотнища. Ночью мы все спали плохо, было как-то душно и тепло.
На другой день, когда я вышел из палатки, первое, что мне бросилось в глаза, был густой туман. Он неподвижно лежал на поверхности земли. Сквозь него едва можно было рассмотреть противоположный берег реки. Когда взошло солнце и потянул ветерок вниз по долине, туман заколыхался. Сквозь просвет в нём видны были за рекой холмы, покрытые гарью, а за ними посиневшие высокие горы, тоже лишённые растительности. Казалось, что погода разгуляется. Это внесло некоторое оживление в наш маленький отряд, но вскоре солнце скрылось, и всё небо опять заволокло тучами. Не теряя времени, мы быстро уложили своё имущество в нарты и тронулись в путь.
Так как у ороча было четыре собаки и нарта его была легче наших, то я выслал его вперёд прокладывать дорогу, а следом за ним двигались мы со своим обозом.
Дней через пять мы достигли истоков Акура и, немного не доходя водораздела, встали биваком. Незадолго до сумерек все эти дни хмурившаяся погода разразилась обильным снегопадом, который продолжался всю ночь и весь следующий день. Снег кружился в воздухе и падал с характерным для него шуршаньем. Поверхность земли скоро покрылась белой скатертью и словно притихла. На камнях, буреломе и на ветвях елей — всюду появились снеговые подушки. Мне надо было произвести здесь астрономические наблюдения, и потому я решил ждать, когда утихнет непогода. Томительно и скучно тянулось время. Наш проводник торопился домой, где у него осталась жена и двое малых ребятишек с ограниченными запасами продовольствия.
Наконец на третий день небо стало очищаться, и хотя ещё шёл редкий и мелкий снег, но всё же сквозь тонкую пелену слоистых туч изредка на одну-две минуты выглядывало солнце. На него можно было смотреть невооруженным глазом. Я тотчас установил ртутный горизонт, взял высоту светила во время его кульминации и определил истинный полдень. Пока я производил наблюдения, мои спутники протоптали дорогу на перевал и возвратились на бивак засветло. После ужина все занялись приведением в порядок лыж. Их надо было выскоблить ножами, смочить горячей водой, выгнуть (18) и просушить над огнём.
Часов в девять мы (19) легли около костра. Я долго и крепко спал. Но вот сквозь сон я услышал голоса и поднялся со своего ложа. Я увидел всех моих спутников и ороча, проворно собирающего свои вещи. Полагая, что пора вставать, я тоже стал собираться и потянулся за обувью.
— Ещё рано, — сказал Ноздрин, — до света ещё далеко.
Я взглянул на часы и увидел, что было только три с половиной часа утра. Тогда я спросил, зачем все встали так рано. На этот вопрос Ноздрин сказал мне, что наш проводник зачем-то разбудил их и велел поскорее укладывать нарты. Наконец я узнал, что случилось.
Ороч проснулся ночью от каких-то звуков. Прислушавшись к ним, он узнал крики зябликов. Это его очень встревожило. Крики дневных птиц ночью ничего хорошего не предвещают. Скоро птицы успокоились, и проводник наш хотел было опять улечься спать, но в это время всполошились вороны и стали каркать. Они так напугали ороча, что тот растолкал Рожкова и Ноздрина и попросил их разбудить поскорее меня.
Я стал расспрашивать ороча, в чём дело, и пробовал его успокоить, но он остался непоколебимым. Из его отдельных фраз я понял, что птицы спят очень чутко, всегда слышат приближение чёрта и поднимают крик. Тогда, невзирая ни на какую погоду, надо поскорее уходить с этого места. Если остаться на биваке, то всем грозит смерть. Было много случаев, когда погибали целые семьи от разных эпидемических болезней или пропадали без вести в тайге, замерзали около дома или тонули в воде (20).
Сон прошел, мы размялись, я оделся и вышел из палатки. Глубокая ночь словно тёмным саваном облегала землю, кругом царила мёртвая тишина. Окоченевший воздух был так чист и неподвижен, что можно было расслышать самый ничтожный шорох. Я стал напрягать зрение, но ничего нельзя было рассмотреть даже вблизи палатки. Вдруг до слуха моего донесся какой-то странный шум — это снег осыпался с ветвей на землю, и затем я услышал хлопанье крыльев в чаще и громкое карканье.
В это время из палатки вышел ороч. Он проворно стал запрягать своих собак и укладывать нарту. Когда всё было готово, он сказал, что будет ждать нас на самом перевале, затем впрягся в нарту, качнул её за дышло вправо и влево и тронулся в путь.
Я вошёл в палатку. Сухие берёзовые дрова ярко горели. Стрелки успели уже согреть чай. Посоветовавшись, мы решили сняться с бивака, чуть только станет светать, и на следующий бивак встать пораньше.
Как только появились первые проблески рассвета, мы снялись с бивака и пошли к Сихотэ-Алиню. В лесу по-прежнему было тихо. Ни малейшего ветерка. Длинные пряди бородатого лишайника висели совершенно неподвижно. День начинал брезжить.
К великому нашему изумлению, на перевале не было ороча. Он спустился на другую сторону у хребта — об этом ясно говорили оставленные им следы. Действительно, скоро за водоразделом мы увидели дым костра и около него нашего провожатого. Он объявил нам, что речка, на которую нас теперь привела вода, называется Туки и что она впадает в Хунгари. Затем он сказал, что дальше не пойдет и вернётся на Тумнин,
— Моя так ходи, — указал он рукою на северо-запад.
Сначала я его не понял, но потом догадался, что он не хочет идти старой протоптанной дорогой, а предпочитает прокладывать путь целиною, лишь бы обойти опасное место стороною. Предоставив ему самому разбираться с лесными страхами, мы распрощались с ним и пошли дальше. Небольшой ключик, по которому мы теперь спускались, имел направление к югу. Меня это смущало, но по существу мы изменить ничего не могли, а должны были следовать за водой, которая (мы знали это наверно) должна была привести нас на реку Хунгари. Вопрос был только во времени.
Погода нас недолго баловала, и вскоре небо стало заволакиваться тучами. Подвигались мы теперь медленно. На западных склонах Сихотэ-Алиня снега оказались гораздо глубже, чем в бассейне реки Тумнина. Собаки тонули в нём, что в значительной степени затрудняло наше передвижение. К вечеру мы вышли на какую-то речку, ширина её была не более 6-8 метров. Если это Хунгари, значит, мы попали в самое верховье её и, значит, путь наш до Амура будет длинный и долгий.
Уверенность в своих силах, расчёт на хорошую погоду и надежды, что мы скоро найдём если не самих людей, то протоптанную ими дорогу, подбадривали и успокаивали нас. Продовольствия мы имели достаточно. Во всяком случае, мы были за перевалом, на верном пути, а глубокий снег… Мы отнеслись к нему по-философски: «Не всё плюсы, пусть среди них будет и один минус».
Однако большая глубина снежного покрова в первый же день сильно утомила людей и собак. Нарты приходилось тащить главным образом нам самим. Собаки зарывались в сугробах, прыгали и мало помогали. Они знали, как надо лукавить: ремень, к которому они были припряжены, был чуть только натянут, в чем легко можно было убедиться, тронув его рукой. Хитрые животные оглядывались и лишь только замечали, что их хотят проверить, делали вид, что стараются.
Чем дальше вниз по реке, тем снег был глубже, тем больше мы уставали и тем медленнее мы продвигались вперёд. Надо было что-нибудь придумать. Тогда я решил завтра оставить нарты на биваке и пойти всем троим на разведки. Я прежде всего рассчитывал дать отдых себе, моим спутникам и собакам. Я намеревался протоптать на лыжах дорогу, чтобы ею можно было воспользоваться на следующий день.
Как-то в этот день маршрут затянулся, и на бивак мы встали совсем в сумерки. Остановились мы с правой стороны реки среди молодого ельника у подножья высокой скалы. Место мне показалось удобным; с одной стороны от ветра нас защищал берег, с другой — лес, с третьей — молодой ельник.
На другой день мы пошли протаптывать дорогу налегке. Отойдя немного, я оглянулся и тут только увидел, что место для бивака было выбрано не совсем удачно. Сверху со скалы нависла огромная (21) глыба снега, которая каждую минуту могла сорваться и погрести нашу палатку вместе с людьми. Я решил по возвращении перенести её на другое место.
Надо сказать, что по рыхлому снегу самый привычный ходок может идти без отдыха не больше 20 минут. Так как нас было трое, то мы распределили работу между собой следующим образом: через каждые двадцать минут человек, идущий впереди, переходил в хвост, а его место занимал следующий, задний в это время отдыхал. Потом второго по счёту заменял третий, третьего опять первый. Так, чередуясь и протаптывая дорогу, за весь день нам удалось сделать только 9 километров (22). Когда солнце совсем склонилось к горизонту, мы повернули назад. Уже в горах порозовели снега и от предметов по земле потянулись длинные тени, когда мы кончали свой трудовой день.
Когда мы подходили к биваку, я увидел, что нависшей со скалы белой массы не было, а на месте нашей палатки лежала громадная куча снега вперемешку со всяким мусором, свалившимся сверху. Случилось то, чего я опасался: в наше отсутствие произошёл обвал (23). Часа два мы откапывали палатку, ставили её вновь, потом рубили дрова. Глубокие сумерки спустились на землю, на небе зажглись звёзды, а мы всё не могли кончить работы. Было уже совсем темно, когда мы вошли в палатку и стали готовить ужин.
Ночь была тихая и звёздная. Холодный воздух застыл и приобрёл сонную неподвижность. В лесу изредка потрескивали деревья от мороза. В палатке было уютно и сравнительно тепло. Я делал записи в дневник. Ноздрин мешал кашу в котле, а Рожков, стоя на ногах (24), свёртывал себе папиросу. Вдруг какой-то странный шум пронёсся в воздухе. Он исходил откуда-то снизу — из-под земли. Словно там что-то большое, громоздкое падало, рушилось и с грохотом валилось с одного уступа на другой, и в этот момент палатка наша вздрогнула и качнулась. Лес зашумел, и с деревьев посыпался снег на землю. Собаки всполошились и подняли вой. Шум, быстро стихая, унёсся к северо-востоку. Я сразу понял, что случилось землетрясение. Теперь мне стали понятны ночные крики птиц. Несомненно, тогда тоже было землетрясение, но настолько слабое, что мы его не ощущали. Теперь я знал, отчего произошёл снежный обвал. Опасность нам грозила большая, если бы мы в это время оказались на биваке. Лесные страхи, которые так взволновали нашего проводника, имели своё основание, только объяснял их он вмешательством чёрта, устроившего снежный обвал.
Не обошлось и без курьеза. Когда вздрогнула земля, Ноздрин, морщась от дыма и не глядя на Рожкова, недовольным тоном сказал:
— Брось, будет тебе.
— Что? — спросил Рожков.
— Да трястись на месте.
Он думал, что его товарищ шутил и, стоя на ногах, встряхивал землю, палатку и котёл с кашей.
Первое время об этом эпизоде я забыл, но потом, когда каша была готова и мы взялись за ложки, я стал смеяться. Больше всего смеялся Рожков, Ноздрин только улыбался. Он чувствовал, что попал в конфузное положение.
Утром он сказал, что ночью было ещё два слабых толчка, но я за день так устал, что спал как убитый и ничего не слышал. С бивака мы снялись с некоторой надеждой на успех. За ночь наша лыжница хорошо занастилась, и потому девять километров мы прошли скоро и без всяких приключений.
Протаптывание дороги по снегу заставляло нас проделывать один и тот же маршрут три раза и, следовательно, удлиняло весь путь во времени более чем вдвое. Это обстоятельство очень беспокоило меня, потому что весь запас нашего продовольствия был рассчитан лишь на три недели. Растянуть его можно было бы ещё дня на три-четыре (25). Я всё же надеялся встретить где-нибудь гольдов-соболевщиков и потому внимательно присматривался ко всяким следам, какие встречались на реке и по сторонам в лесу.
На наше несчастье зима выпала очень суровая: пурга следовала за пургой. Снег был так глубок, что мы даже на биваке не снимали лыж. Без них нельзя было принести воды, дров и сходить к нартам за чем-нибудь.
Ежедневно мы протаптывали дорогу. За день мы так уставали, что, возвращаясь назад, еле волокли ноги, а на биваке нас тоже ждала работа (26): надо было нарубить и натаскать дров, приготовить ужин и починить обувь или одежду.
Случалось (27), что протоптанную накануне дорогу заметало ночью ветром, и тогда надо было протаптывать её снова. Бывали случаи, когда на возвратном пути мы не находили своей лыжницы: её заносило следом за нами. Тогда мы шли целиною, лишь бы поскорее дойти до бивака и дать отдых измученным ногам.
Наша обувь и одежда износились до последней степени. И немудрено: второй год путешествия был на исходе. У орочей на Тумнине я достал унты из рыбьей кожи по четыре пары на каждого человека. При бережном с ними обращении их должно было хватить дней на тридцать. Изношенную обувь мы не бросали, а держали как материал для починки вновь попортившейся. Сначала починки производились редко, а потом всё чаще и чаще — почти ежедневно. Когда был израсходован последний лоскуток рыбьей кожи, мы стали рвать полы полушубков и ими подшивать унты. Этот материал тоже был непрочен и быстро (28) протирался. В конце концов мы так обкорнали полушубки, что они превратились в гусарские курточки без пол. Тогда мы бросили верхние поясные ремни как вещи совершенно ненужные, потому что они постоянно съезжали на нижнюю одежду.
Не лучше обстояло дело и с бельём. Мы уже давно не раздевались. Бельё пропотело и расползалось по швам. Обрывки его ещё кое-где прикрывали тело, они сползали книзу и мешали движениям. В таких случаях мы, не раздеваясь, вытаскивали то один кусок, то другой через рваный карман, через воротник или рукав.
Я никак не думал, что наш маршрут так может затянуться. Всему виной были глубокие снега и часто следовавшие одна за другой пурги.
Этот переход был одним из самых тяжёлых во всей моей жизни.
С 7 по 18 декабря дни были особенно штормовые. Как раз в это время мы дошли до речки Холоми и тут нашли орочонский (29) летник, построенный из древесного корья на галешниковой отмели. Летник был старый, покинутый много лет назад. Кора на крыше его покоробилась и сквозила. Мы так обрадовались этим первым признакам человеческого жилья, как будто это была самая роскошная (30) гостиница. Тут были люди! Правда, давно, но все же они сюда заходили. Быть может, и опять пойдут навстречу.
Мы привели летник в возможный порядок: выгребли снег, занесённый ветром через дымовое отверстие в крыше, выгребли мусор и сухой (31) травой заткнули дыры по сторонам. Поблизости было мало дров, но всё же мы собрали столько, что при некоторой экономии могли провести ночь и не особенно зябнуть.
Я рассчитывал, что буря, захватившая нас в дороге, скоро кончится, но ошибся. С рассветом ветер превратился в настоящий шторм. Сильный ветер подымал тучи снегу с земли и с рёвом несся вниз по долине. По воздуху летели мелкие сучья деревьев, корьё и клочки сухой травы. Берестяная юрточка вздрагивала и, казалось, вот-вот тоже подымется на воздух. На всякий случай мы привязали её верёвками от нарт за ближайшие корни и стволы деревьев.
Мы сожгли всё топливо, и теперь надо было идти за дровами. Взялся за это дело Рожков, но едва он вышел из юрты, как сразу ознобил лицо. На посиневшей коже местами выступили белые пятна. Я стал усиленно ему оттирать лицо снегом, и это, быть может, спасло его (32).
Буря завывала, потрясая юрту до основания, и с подветренной стороны нагромождала большие сугробы. Внутри неё было дымно и холодно, изменить или улучшить своё положение мы никак не могли. Когда последнее полено было положено в огонь, стало ясно, что, невзирая на ветер и стужу, мы должны идти за топливом. Тогда, завернув голову одеялами, с топором в руках я вышел из юрты (33). Сильным порывом ветра меня чуть не опрокинуло на землю, но я удержался, ухватившись за жердь, глубоко воткнутую в гальку, которой было прижато корьё на крыше нашей «гостиницы» (34). Кругом творилось что-то страшное (35). С невероятной быстротой снег несло ветром сплошной стеной (36). Было как-то особенно мрачно (37) и жутко. Сквозь снежную завесу я увидел Ноздрина. Он стоял спиной к ветру и старался запахнуть лицо. (38). Совсем наугад я пошёл вправо и шагах в ста от юрты, на берегу высохшей протоки, наткнулся на плавник, нанесённый водою. Я стал его разбирать. Снежная завеса разорвалась, и совсем рядом с собой я увидел того же Ноздрина. Я тронул его рукою. Он поднял голову и узнал меня. Мы набрали дров, сколько могли, и понесли к биваку. Спустя некоторое время вернулся в юрту и Рожков. Он ничего не нашёл и сильно прозяб. Я пожурил его за то, что он, будучи больным, ушёл, ничего мне не сказав. В такую пургу можно заблудиться совсем рядом с юртой и легко погибнуть.
Согревшись у огня, мы незадолго до сумерек ещё раз сходили за дровами и в два приема принесли столько дров, что могли жечь их всю ночь до утра.
Так промаялись мы ещё целые сутки, и только к вечеру третьего дня ветер начал понемногу стихать. Тяжёлые тучи ещё продолжали своё настойчивое движение (39), но порой сквозь них пробивались багровые лучи заката. В тёмных облаках, в ослепительной белизне свежевыпавшего снега и в багрово-золотистом сиянии вечерней зари чувствовалось приближение хорошей погоды.
С тех пор, как мы начали сокращать себе ежедневную порцию (40) продовольствия, силы наши стали падать. (41). С уменьшением запасов юколы нарты делались легче, а тащить их становилось всё труднее и труднее.
Одежда наша была в самом плачевном состоянии: она износилась и во многих местах была изорвана, суконные ленты на ногах превратились в клочья, рукавицы от постоянной работы продырявились и не давали тепла. Вместо обуви на ногах мы имели не то чулки, не то мешки, сшитые из тряпок, овчины и рыбьей кожи. Из прорех торчали клочьями бараний мех или сухая трава. Чтобы обувь окончательно не развалилась, мы обмотали ноги поверх ещё несколькими рядами шпагата. Лучше всего сохранились головные уборы, но и те требовали починки.
Уже несколько раз мы делали инспекторский осмотр нашему инвентарю, чтобы лишнее бросить в тайге, и каждый раз убеждались, что бросить ничего нельзя.
Было ясно, что если в течение ближайших дней мы не убьём какого-нибудь зверя или не найдём людей, мы погибли. Эта мысль появлялась всё чаще и чаще (42). Неужели судьба уготовила нам ловушку?.. Неужели Хунгари будет местом нашего последнего успокоения? И когда! В конце путешествия и, может быть, недалеко от жилья.
С охотой нам не везло совсем. Вследствие глубоких снегов зверь не ходил, он стоял на месте и грыз кору деревьев, росших поблизости. Нигде не было видно следов. Из шести собак трёх мы потеряли неизвестно где и как. Их вдруг не оказалось на биваке. Быть может, они убежали назад. Две погибли с голода и только одна, казалось, самая слабая и самая старая, плелась следом за нартами. Один раз я убил молодую выдру, другой раз Ноздрин застрелил небольшую рысь. Мы их съели с величайшим удовольствием, а затем началась опасная голодовка. В таком положении, измученные и обессиленные, мы едва передвигали ноги. Будь лето, мы давно бросили бы всё лишнее и налегке как-нибудь добрались бы до людей, но глубокий снег, а главным образом морозы принуждали нас тащить палатку, поперечную пилу, топоры и прочие бивачные принадлежности. Бросить всё это — значит немедленно обречь себя на верную смерть. В первую же ночь, утомлённые дневным переходом, мы уснём, чтобы никогда более не проснуться.
Это вынудило нас, несмотря на крайнюю усталость, тащить нарты. С каждым днём мы стали делать переходы всё меньше и меньше, стали чаще отдыхать, раньше становиться на бивак, позже вставать, и я стал опасаться, как бы мы не остановились совсем. Усталость накапливалась давно, и мы были в таком состоянии, что ночной сон уже не давал нам полного отдыха. Нужно было сделать днёвку, но отсутствие продовольствия принуждало, хоть и через силу, двигаться вперёд. Встреча с людьми — вот что могло спасти нас, и эта надежда ещё поддерживала наши угасающие силы.
— Эх, поспать бы теперь как следует! — сказал однажды Ноздрин.
— Есть охота, — возразил ему Рожков. — А часто умирают люди не дома — всё где-нибудь на стороне, — высказал он свои мысли.
В это время идущий впереди Ноздрин остановился и грузно опустился на край нарты. Мы оба следовали за ним и как будто только этого и ждали. Рожков немедленно сбросил с плеч лямку и тоже сел на нарту, а я подошёл к берегу и привалился к вмёрзшему в лёд большому древесному стволу, наполовину занесённому песком и илом.
Мы долго молчали. Я стоял и машинально чертил палкой на снегу узоры. Потом я поднял голову и безучастно посмотрел на реку. Мы только что вышли из-за поворота — перед нами был плёс не менее полутора километров длины. Солнце уже склонилось к верхушкам самых отдалённых деревьев и косыми лучами озарило долину Хунгари и все малые предметы на снегу, которые только при этом освещении могли быть видны по синеватым теням около них. Мне показалось, что через всю реку протянулась полоска. Словно веревочка, она шла наискось и скрывалась в кустарниках на другом берегу. Сначала я подумал, что это тень от дерева, но она шла не от солнца. Если это трещина на льду, где осел снег, тогда ей место на берегу (43).
— Лыжница!..
Едва эта мысль мелькнула в моём мозгу, как я сорвался с места и побежал к полоске, которая выступала всё отчетливее по мере того, как я к ней приближался. Действительно, это была лыжница. Один край её был освещен солнцем, другой находился в тени — эту тень я и заметил, когда был около нарт.
— Люди, люди! — закричал я не своим голосом.
Рожков и Ноздрин бросили нарты и прибежали ко мне. Тем временем я успел всё рассмотреть как следует. Лыжница была вчерашняя и успела хорошо занаститься. Видно было, что по ней шёл человек маленького роста, маленькими шагами, на маленьких лыжах и с палкой в руке. Если это мальчик, то жилище не должно быть далеко. Тотчас мы направились по следу в ту сторону, куда ушёл этот человек. Лыжница через кусты вывела нас на небольшую протоку и направилась вниз по течению, но потом она свернула вправо и вышла на протоку побольше. Здесь её пересекла другая старая лыжница. Я старался не упустить ни одной мелочи в следах и внимательно осматривал всё у себя под ногами и по сторонам. В одном месте я увидел четыре уже замёрзших проруби в одну линию — это ловили рыбу подо льдом. Немного далее ещё две лыжницы, совсем свежих, пересекли нашу дорогу. А вот кто-то совсем недавно рубил дрова.
— Люди, люди! — каждый из нас повторял это слово несчётное число раз.
Протока сделала ещё один поворот вправо, и вдруг перед нами совсем близко появилась небольшая юрточка из корья. Из неё вышла маленькая сморщенная старушка с длинной трубкой.
— Би чжанге, ке-кеу-дэ эла ни агдэ ини, бу дзяпты анчи, — сказал я ей на туземном языке (44) (т. е. я начальник, нас три человека, уже много дней мы ничего не ели).
Старушка сначала испугалась, но фраза, сказанная на родном языке, сразу расположила её в нашу пользу. В это время из юрты вышла другая старушка, ещё меньше ростом, ещё более сморщенная, с ещё более длинной трубкой. Я объяснил им, кто мы такие, как попали на Хунгари, куда идём, как нашли их по лыжнице, и просил оказать нам гостеприимство. Узнав, что мы обессилели от голода, старушки засуетились и пригласили войти в юрту. Одна из них пошла за водой к проруби, а другая надела лыжи и с палкой в руках пошла в лес. Минут через десять она вернулась с большим куском сохатиного мяса и принялась варить обед, а другая повесила над огнём чайник и стала жарить на угольях свежую юколу.
С невероятной жадностью набросились мы на еду. Старушки угощали нас очень радушно, но в то же время убеждали много не есть.
Когда первые приступы голода были утолены, я хотел со своими спутниками идти за нартами, но обе старушки, расспросив, где мы их оставили, предложили нам лечь спать, сказав, что нарты доставят их мужья, которые ушли на охоту ещё вчера и должны скоро вернуться (45). Не хотелось мне утруждать туземцев (46) доставкой наших нарт, но я почувствовал, что меня стало сильно клонить ко сну. Рожков и Ноздрин, сидя на полу, устланном свежей пихтой, тоже клевали носами.
Добрые старушки настойчиво уговаривали нас не ходить и всё время говорили одно и то же слово «гы-ры». Я уступил: не раздеваясь, лёг на мягкую хвою; отяжелевшие веки закрылись сами собой. Я слышал, как заскрипел снег под лыжами около дома (это куда-то ушли старушки), и вслед за тем я, как и мои спутники, погрузился в глубокий сон.
Когда я проснулся, было уже совсем темно. В юрте ярко горел огонь. Рожков и Ноздрин ещё спали. По другую сторону огня против нас сидели обе старушки и их мужья, возвратившиеся с охоты, — тоже старики. Один из них был старше и выше ростом, другой — ниже и моложавее. Обе старушки работали. Одна приготовляла новую обувь, другая варила ужин. Тут только я заметил, что мы все были разуты и на ногах вместо рваных унтов надеты кабарожьи (47) меховые чулки. Я хотел было подняться и сесть, но почувствовал сильную истому и ломоту в костях. Я чувствовал головокружение и усталость ещё большую, чем вчера, чем сегодня до сна.
— Спи. Надо много спи, — сказал мне один из стариков.
Я откинулся назад и опять утонул во сне.
На другой день проснулись мы совершенно разбитыми и совершенно неспособными ни к какой работе. Все члены словно были налиты свинцом, чувствовался полный упадок сил, даже поднять руку было тяжело. Когда проснулись Рожков и Ноздрин, я не узнал своих спутников. У них отекли руки и ноги, распухли лица. Они тоже смотрели на меня изумлённо испуганными глазами. Оказывается, и я сам имел такой же болезненный вид. Старики-орочи посоветовали подняться, походить немного и вообще что-нибудь делать, двигаться.
Это легко было сказать, но трудно было исполнить.
Орочи настаивали, они помогли нам обуться и подняться на ноги. Они принялись рубить дрова и просили нас — то одного, то другого — сходить за топором, принести дров, поднять полено и т. д. Я убедил Рожкова и Ноздрина не отказываться от работы и объяснил, в чём дело. Кишечник и желудок отвыкли работать, и от этого мы заболели: нужны движения, нужно дать встряску организму, нужен физический труд, хотя бы через силу.
Головокружение, тошнота и сонливое состояние не оставляли нас весь день. Трижды мы вылезали из юрты, кое-как двигались и ничего не ели.
Так проболели мы две недели.
Силы наши восстанавливались очень медленно. Обе старушки всё время ходили за нами, как за малыми детьми, и терпеливо переносили наши капризы. Так только мать может ходить за больным ребёнком. Женщины починили всю нашу одежду и дали новые унты, мужчины починили нарты и выгнули новые (48) лыжи.
Наконец мы оправились настолько, что могли продолжать путешествие. Я назначил днём выступления 14 января 1910 года (49). С вечера мы уложились, увязали нарты и рано легли спать, а на другой день со свежими силами выступили в путь.
Как сейчас вижу маленькую юрточку на берегу запорошенной снегом протоки. Около юрточки стоят две туземных женщины-старушки с длинными трубками. Они вышли нас провожать. Отойдя немного, я оглянулся. Старушки стояли на том же месте. Я помахал им шапкой, они ответили руками. На повороте протоки я повернулся и послал им последнее прости.
Удэхейцы (50) снабдили нас продовольствием на дорогу и проводили, как они сами говорили, на шесть песков, т. е. на шесть отмелей на поворотах реки. Они рассказали нам путь вперёд на несколько суток и указали, где найти людей. Мы расстались.
Этика — вещь условная, но есть поступки, которые, какое бы толкование ни давать, под каким бы углом зрения их ни рассматривать, всегда останутся абсолютно прекрасными (51). Зимний переход по реке Хунгари в 1909 году был одним из самых тяжёлых в моей жизни, и всё же каждый раз, когда я мысленно оглядываюсь во времени назад, я вспоминаю с умилением двух старушек, которые оказали нам неоценимые услуги и, может быть, спасли нас от смерти.
Путешествие наше близилось к концу. Сплошная тайга кончилась, и начались перелески, чередующиеся с полянами. С высоты птичьего полета граница тайги, по выходе в долину Амура, представляется в виде ажурных кружев. Чем ближе к горам, тем они казались плотнее, и чем ближе к Амуру, тем меньше было древесной растительности и больше луговых пространств. Лес как-то разбился на отдельные куртины, отошедшие в стороны от Хунгари.
Сознание, что Амур недалёк (52), волновало нас, и как-то (53) без всякого повода, на основании одних лишь предположений, мы уверили себя, что к вечеру непременно дойдём до села Вознесенского, расположенного с правой стороны около устья реки Хунгари.
В этот день с бивака мы выступили в обычное время и в полдень, как всегда, сделали большой привал. В два часа мы миновали последние остатки древесной растительности. Дальше перед нами на необозримом пространстве расстилалась обширная поёмная низина, занесённая снегом, по которой там и сям отдельными буро-жёлтыми пятнами виднелись вейник и тростник, менее других погребённые сугробами.
Здесь с правой стороны реки мы нашли небольшую фанзочку, в которой жили трое корейцев-дроворубов. Они не говорили по-русски, и как я ни пытался узнать, далеко ли до села Вознесенского, толку добиться не мог. Корейцы что-то болтали и спорили между собой. Не помогло и черчение по снегу.
Надо было взять себя в руки и, невзирая на просьбы Рожкова и Ноздрина, остановиться на бивак и отдохнуть как следует, а завтра со свежими силами выступить пораньше и засветло дойти до Амура. Я этого не сделал, уступил своим спутникам и, несмотря на позднее время, пошёл дальше.
Скитание по тайге надоело нам, одеты мы были плохо, питались кое-как, и потому, естественно, всем нам хотелось поскорее добраться до Амура. Простая элементарная логика заговорила о необходимости устроить бивак хотя бы в прибрежных кустах, где все же можно было собрать достаточно мелкого хвороста. Но как бывает иногда, находит какое-то помутнение рассудка (54). И вот ни на чём не основанная уверенность и надежда, что Амур так недалёк (55), что если мы пойдем бодро и будем идти долго, то непременно достигнем цели, — заслонили разумную осторожность. В самом деле! Лес кончился — разве это не признак, что Амур недалеко? Положим, что поёмные луга протянутся километров (56) 8-10, не более. Без сомнения, мы сегодня же будем в селе Вознесенском. Так говорили мои спутники. Доводы их показались мне убедительными — я махнул рукой и подал знак двигаться дальше.
От корейских фанз река сделалась извилистой. Ещё некоторое время по берегам попадались одиночные кусты, но они скоро исчезли. Там, где река разбивалась на протоки, образовались молодые острова, ещё не успевшие покрыться растительностью. Пора было становиться на бивак, но так как мы решили во что бы то ни стало дойти до села Вознесенского, то этой мысли не суждено было воплотиться в действительность, она мелькнула только и бесследно исчезла. К тому же ночёвка под открытым небом была абсолютно невозможна. Ещё час-другой ходьбы, и мы, вероятно, будем на Амуре.
Часа через два начало смеркаться. Солнце только что скрылось за облаками, столпившимися на горизонте, и окрасило небо в багрянец. Над степью пробегал резкий ветер. Он шелестел засохшею травою, пригибая верхушки её к сугробам. Снежная равнина безмолвствовала. Вдруг над головой мелькнуло что-то белесоватое, большое. По бесшумному полету я узнал полярную сову открытых пространств.
«Я предвестница мрака, за мною ночь идёт», — словно пророчила она своим появлением. Сова скрылась, и вместе с нею, казалось, улетела и угроза, оброненная ею по пути.
Мы шли ещё некоторое время. На землю надвигалась ночь с востока. Как только скрылось солнце (57), узкая алая лента растянулась по горизонту, но и она уже начала тускнеть, как остывающее раскалённое докрасна железо. Кое-где замигали звёзды, а между тем впереди нигде не было видно огней. Напрасно мы напрягали зрение и всматривались в сумрак, который быстро сгущался и обволакивал землю. Впереди по-прежнему плёс за плёсом, протока за протокой сменяли друг друга с поразительным однообразием.
— Что за диво, — сказал молчавший до сего времени Рожков, — давно бы надо быть Амуру.
— А ты почему знаешь, что ему давно надо быть? — возразил Ноздрин.
«А и в самом деле, — подумал я, — почему мы решили, что Амур недалеко? Быть может, до него ещё целый переход». Эта мысль напугала меня, и я постарался отогнать её прочь.
Через час ночь окончательно вступит в свои права и принудит остановиться. Идти в темноте наугад целиною по глубокому снегу трудно для здоровых людей, но совершенно не по силам было для нас, утомлённых такой длинной и тяжёлой дорогой. И днём-то мы часто сбивались с главного русла и залезали то в старицу, то в смежную протоку.
Как только кончился лес, стало заметно холоднее. Над снежной равниной пробегал холодный резкий ветер. Мы стали зябнуть и выбиваться из сил. Прошло ещё два часа, а мы всё шли. Ночь окончательно вступила в свои права. Стало так темно, что мы то и дело натыкались то на обрывистый берег, то на ледяной торос, то на колодник, вмёрзший в мокрый песок. Впереди ни малейшего признака жилья, ни одного огонька. На небе горели бесчисленные звёзды. Они сильно мерцали и в морозном воздухе переливались всеми цветами радуги.
Случайно мы остановились все сразу. В таких случаях самое худшее решение — ни на что не решаться. Через час, даже через какие-нибудь полчаса будет уже поздно. Тогда я обратился к обоим спутникам с короткой речью. Я сказал им, что мы попали в очень опасное положение. Мы не рассчитали своих сил и без всяких данных решили, что Амур недалеко. Если мы пойдём вперёд, то вынуждены будем заночевать в открытом поле и без огня. За это мы поплатимся в лучшем случае отмороженными конечностями, а в худшем — уснём навеки. Единственный способ выйти из бедственного положения — оставить здесь нарты и налегке, с одними топорами, идти назад по протоптанной (58) дороге.
Рожков и Ноздрин молчали. Не давая им опомниться, я быстро пошел назад по лыжнице. Оба они сняли лямки с плеч и пошли следом за мной. Отойдя немного, я дождался их и объяснил, почему необходимо вернуться назад. До Вознесенского нам сегодня не дойти, дров в этих местах нет, и, значит, остаётся один выход — идти назад к лесу.
Мои спутники ничего мне не ответили. Путь назад был длинный, а силы наши на исходе. Занастившаяся дорога позволяла не смотреть под ноги, протоптанный след сам направлял наши лыжи, и для того, чтобы выйти из него на целину, нужно было употребить довольно большое усилие. Значит, сбиться с дороги мы не могли. Однако усталость дала себя чувствовать очень скоро. Около полуночи Ноздрин начал отставать. Опасаясь, как бы он не отстал (59) совсем, я велел Рожкову пропустить его вперёд и подбадривать словами. Мы шли, как пьяные, и качались из стороны в сторону. Я трижды поймал себя на дремоте во время коротких остановок. Около часа ночи Ноздрин стал просить разрешения на отдых, обещая нас догнать очень скоро. Тогда я прибегнул к обману. Впереди виднелась какая-то длинная, тёмная масса. Я сказал, что это лес, где мы разведём огонь и остановимся совсем. Поверил ли мне Ноздрин или его уговорил Рожков, но только он пошёл дальше. Тёмный предмет оказался возвышенным берегом реки, но, к сожалению, совершенно голым. Я сказал, что ошибся, что лес начинается не от этого, а от следующего мыса. Оба стрелка шли безучастно и ни слова не говорили. Вот и второй мыс, на нём тоже не было леса. Надо было опять что-нибудь выдумать, иначе мои спутники потеряют уверенность в своих силах и остановятся. Рожков стоял согнувшись, опираясь на палку, а Ноздрин уже готовился сесть в сугроб.
— Лес! лес! Я вижу лес впереди, — закричал я, на самом деле ничего не видя.
Собрав остатки последних сил, мы все тихонько пошли вперёд. И вдруг действительно, в самую критическую минуту с левой стороны показались кустарники. С величайшим трудом я уговорил своих путников пройти ещё немного. Кустарники стали попадаться чаще вперемежку с одиночными деревьями. В 2 1/2 часа ночи мы остановились. Рожков и Ноздрин скоро развели огонь. Мы погрелись у него, немного отдохнули и затем принялись таскать дрова. К счастью, поблизости оказалось много сухостоя, и потому в дровах не было недостатка.
Разгребая снег, мы нашли под ним много сухой травы и принялись её резать ножами. В одном месте, ближе к реке, виднелся сугроб в рост человека. Я подошел к нему и ткнул палкой. Она уперлась во что-то упругое, я тронул в другом месте и почувствовал то же упругое сопротивление. Тогда я снял лыжу и стал разгребать снежный сугроб. При свете огня показалось что-то тёмное.
— Балаган! — закричал я своим спутникам. Тотчас Рожков и Ноздрин явились на мой зов. Мы разобрали корьё и у себя на биваке сделали из него защиту от ветра. Затем мы сели на траву поближе к огню, переобулись и тотчас заснули. Однако сон наш не был глубоким. Каждый раз, как только уменьшался огонь в костре, мороз давал себя чувствовать. Я часто просыпался, подкладывал дрова в костёр, сидел, дремал, зяб и клевал носом.
Как реакция после напряжённой деятельности, когда надо было выиграть время и заставить себя преодолеть усталость, чтобы дойти до лесу, вдруг наступил покой и полный упадок сил. Теперь опасность миновала. Не хотелось ничего делать, ничего думать. Я безучастно смотрел, как перемигивались (60) звёзды на небе, как всё новые и новые светила, словно алмазные огни, поднимались над горизонтом, а другие исчезали в предрассветной мгле.
…На другой день к вечеру мы были в селе Вознесенском (61).
(1). В сборнике «Год девятнадцатый» имеется подзаголовок «Сборы».
(2). В 1909 году — Императорская Гавань (это название оставлено и в сборнике «Год девятнадцатый»).
(3). В сборнике «Год девятнадцатый» данная фраза начинается словами «Во-первых, потому, что это…» и далее по тексту.
(4). В сборнике «Год девятнадцатый» данная фраза начинается словами «Во-вторых, река…» и далее по тексту.
(5). В сборнике «Год девятнадцатый» данная фраза начинается словами «И в-третьих, потому, что в глубоком снегу…» и далее по тексту.
(6). В сборнике «Год девятнадцатый» в этом месте фразы имеются слова «вследствие чего…».
(7). В сборнике «Год девятнадцатый» из данной фразы убрано упоминание реки Хунгари.
(8). Данная фраза исключена из текста сборника «Год девятнадцатый».
(9). В сборнике «Год девятнадцатый» данная фраза отредактирована следующим образом: «Вместе с тем Бутунгари заверил меня, что надо елико возможно облегчить нарты и взять как можно меньше собак».
(10). См. примечание (2).
(11). В тексте сборника «Год девятнадцатый» — «конусообразную палатку».
(12). В тексте сборника «Год девятнадцатый» — «…сложено, упаковано и уложено».
(13). В сборнике «Год девятнадцатый» данная фраза отредактирована следующим образом: «Мы выступили из Дата в октябре в девять часов утра».
(14). Из текста сборника «Год девятнадцатый» слово «бездушные» исключено.
(15). Из текста сборника «Год девятнадцатый» слово «селение» исключено.
(16). В сборнике «Год девятнадцатый» данная фраза начинается словами «В начале октября…» и далее по тексту.
(17). В тексте сборника «Год девятнадцатый» название хребта не приводится.
(18). В тексте сборника «Год девятнадцатый» слово «выгнуть» отсутствует.
(19). В сборнике «Год девятнадцатый» данная фраза изменена: «…мы покончили с ними и легли…».
(20). В тексте сборника «Год девятнадцатый» окончание данной фразы изменено: «…замерзали около дома, тонули в воде и т. д.».
(21). В тексте сборника «Год девятнадцатый» — «громадная».
(22). В сборнике «Год девятнадцатый» — «двадцать километров», хотя далее по тексту того же сборника — девять.
(23). В сборнике «Год девятнадцатый» данный абзац начинается с фразы: «Случилось то, чего я опасался». Затем следует фраза: «Когда мы подходили к биваку … свалившимся сверху» и после неё окончание первой фразы в виде отдельного предложения: «В наше отсутствие произошёл обвал».
(24). В сборнике «Год девятнадцатый» в данной фразе отсутствует «на ногах».
(25). В тексте сборника «Год девятнадцатый» данная фраза отредактирована следующим образом: «Положим, его можно было бы растянуть ещё на три-четыре дня, но этого было бы недостаточно».
(26). В сборнике «Год девятнадцатый» часть данной фразы отредактирована следующим образом: «…на биваке было ещё много работы…» и далее по тексту.
(27). В сборнике «Год девятнадцатый» данная фраза начинается следующим образом: «Неоднократно случалось…».
(28). В тексте сборника «Год девятнадцатый» — «часто».
(29). В сборнике «Год девятнадцатый» в данной фразе отсутствует название речки и прилагательное «орочонский».
(30). В тексте сборника «Год девятнадцатый» — «фешенебельная».
(31). В тексте сборника «Год девятнадцатый» — «сырой».
(32). В сборнике «Год девятнадцатый» данная фраза заканчивается так: «…спасло его от тяжёлых заболеваний».
(33). В сборнике «Год девятнадцатый» данная фраза отредактирована следующим образом: «Тогда, завернув головы одеялами, с топорами в руках мы вышли из юрты».
(34). В сборнике «Год девятнадцатый» данная фраза заканчивается так: «…на крыше нашей фешенебельной гостиницы».
(35). В тексте сборника «Год девятнадцатый» — «невероятное».
(36). В тексте сборника «Год девятнадцатый» данная фраза отредактирована следующим образом: «С огромной быстротой снег несло сплошной стеной ветром всё в том же направлении».
(37). В тексте сборника «Год девятнадцатый» — «морочно».
(38). В тексте сборника «Год девятнадцатый» здесь имеется фраза: «Рожков куда-то пропал».
(39). В тексте сборника «Год девятнадцатый» — «к юго-западу».
(40). В тексте сборника «Год девятнадцатый» — «дачу».
(41). В тексте сборника «Год девятнадцатый» здесь имеется фраза: «Даже и при хорошем питании усталость должна была появиться».
(42). В тексте сборника «Год девятнадцатый» данная фраза отредактирована следующим образом: «Эта мысль совершенно ясно формулировалась в мозгу».
(43). В тексте сборника «Год девятнадцатый» данная фраза отсутствует.
(44). В сборнике «Год девятнадцатый» выражение «на туземном языке» отсутствует; русская транскрипция орочской фразы исправлена по тексту сборника.
(45). В тексте сборника «Год девятнадцатый» данная фраза заканчивается словом «обратно».
(46). В тексте сборника «Год девятнадцатый» — «их».
(47). В тексте сборника «Год девятнадцатый» слово «кабарожьи» отсутствует.
(48). В тексте сборника «Год девятнадцатый» вместо «новые» — «наново».
(49). В сборнике «Год девятнадцатый» данная фраза отредактирована следующим образом: «Я назначил день выступления».
(50). Это слово употреблено и в сборнике «Год девятнадцатый», и в VI томе «Сочинений» 1949 года.
(51). В тексте сборника «Год девятнадцатый» данная фраза отсутствует.
(52). В тексте сборника «Год девятнадцатый» — «недалеко».
(53). В тексте сборника «Год девятнадцатый» слово «как-то» отсутствует.
(54). В сборнике «Год девятнадцатый» данная фраза отредактирована следующим образом: «Но иногда находит какое-то помутнение рассудка».
(55). См. примечание (52).
(56). В тексте сборника «Год девятнадцатый» — «вёрст».
(57). В сборнике «Год девятнадцатый» данный фрагмент текста отредактирован следующим образом: «На землю надвигалась ночь, с востока, как только там скрылось солнце…» и далее до конца фразы.
(58). В тексте сборника «Год девятнадцатый» — «…по протоптанной и занастившейся дороге».
(59). В тексте сборника «Год девятнадцатый» — «остался».
(60). В тексте сборника «Год девятнадцатый» — «перемежались».
(61). В тексте сборника «Год девятнадцатый» данная фраза отсутствует.