Зеркало жизни (Дорошевич)/ДО
«Сцена — зеркало жизни».[1]Старый-старый афоризмъ.
 |
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях их перевод на русский язык.
|
|
Текст содержит цитаты, источник которых не указан. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях указание на их происхождение.
|
| Зеркало жизни |
| Опубл.: «Русское слово», 1901, № 318, 18 ноября. Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ VIII. Сцена. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 167. |
Давно уже театромъ не интересовались такъ, какъ сейчасъ.
Кажется, только и интересуются, что театромъ. Куда ни придете, — по третьему слову разговоръ о театрѣ.
Скоро здороваться будутъ:
— А! добраго здоровья! Какъ похаживаете въ театръ?
— Да благодарю васъ! Слава Богу! Каждый день. Вы какъ?
— Да вотъ тутъ какъ-то два дня не былъ. А то каждый день!
— Ну, и слава Тебѣ, Господи! Очень радъ!
Въ Петербургѣ восемь большихъ драматическихъ театровъ, не считая маленькихъ, клубныхъ, сценъ.
Въ Москвѣ, кажется, что ни улица, то въ концѣ непремѣнно театръ.
Въ провинціи, говорятъ, не запомнятъ такихъ хорошихъ театральныхъ дѣлъ.
«Театръ — зеркало жизни».
Похорошѣло, что ли, такъ наше общество, или просто ему дѣлать больше нечего, что оно только и дѣлаетъ, — смотрится въ зеркало?
Для друга театра явленіе, конечно, отрадное.
Моралистъ можетъ замѣтить:
— Взрослое общество могло бы и другое дѣло себѣ найти!
Мы беремъ факты такими, каковы они есть.
Общество смотрится въ театръ. Заглянемъ:
— Что за изображеніе?
Чѣмъ должна быть современная пьеса?
То-есть пьеса, отвѣчающая современнымъ литературнымъ и сценическимъ требованіямъ публики.
Пьеса, которая представляла бы собою не только эффектное и занимательное зрѣлище, но и составляла бы событіе въ литературѣ и театрѣ.
Заставляла бы о себѣ говорить самую интеллигентную часть интеллигентной публики.
— Скажите, что авторъ хотѣлъ сказать? — спрашиваютъ послѣ перваго представленія новой пьесы.
— Ей Богу, не знаю.
— Какую мысль онъ проводитъ?
— Кажется, никакой мысли!
— Позвольте! Да что же есть въ этой пьесѣ?
— Батюшка! А настроеніе?!
Пьеса «въ четырехъ актахъ и семи картинахъ» больше не существуетъ. Есть пьеса «въ четырехъ туманахъ и восемнадцати настроеніяхъ».
— Въ ней интересны нѣкоторые «зигзаги мысли»! — какъ пишутъ нынче въ рецензіяхъ.
Добрая старая комедія, гдѣ даже въ заглавіи ставилась подходящая пословица:
— Вотъ, молъ, господа честные, какую мысль желаю я провести! Заранѣе знайте! Смыслъ басни сей таковъ.
Она умерла.
Публика расходится съ очень модной пьесы г. Плещеева «Въ своей роли».
— Что же хотѣлъ сказать авторъ? Можетъ кокотка итти на сцену? Не можетъ?
— Ахъ, Боже мой! Ни то ни другое. Онъ просто далъ настроеніе. Вы задумываетесь надъ участью «жрицы веселья». И жаль ее, и что же, на самомъ дѣлѣ, для нея можно сдѣлать? Вотъ выходъ! И у васъ въ душѣ остается тяжелое настроеніе. Вотъ это настроеніе и остается у васъ отъ пьесы. «И такъ плохо и этакъ нехорошо».
Публика ищетъ настроенія.
Критика говоритъ:
— Пьеса туманна, но въ ней есть настроеніе.
Литераторамъ и артистамъ остается давать «настроеніе».
Настроеніе!
Въ Парижѣ, на бульварѣ Клиши, есть знаменитый «кабачокъ смерти». Вы заходите туда, садитесь за гробъ, передъ вами зажигаютъ тоненькую восковую свѣчечку, какъ передъ покойникомъ.
Вы смѣетесь.
Какъ вдругъ откуда-то изъ низа потянуло сыростью и холодомъ.
Словно могила раскрылась подъ ногами.
Ваша дама трусливо поджала ножки, поблѣднѣла, шепчетъ трясущимися губами:
— Уйдемъ отсюда!
Это — настроеніе:
Въ театрѣ г-жи Яворской идутъ «Ночи безумныя» гр. Л. Л. Толстого, «сына своего отца».
Героя «охватываетъ» поцѣлуйное бѣшенство подъ вліяніемъ благовонныхъ ночей Неаполя.
И когда поднимается занавѣсъ, въ зрительномъ залѣ пахнетъ курящимися «монашками».
Это и есть благовоніе итальянской ночи!
— Необходимо создать настроеніе, которое губитъ героя.
И зажигаютъ десятокъ «монашекъ».
— Погибай!
Это, однако, оттого, что дѣла театра пока еще не особенно блестящи.
При болѣе блестящихъ дѣлахъ «настроеніе» будетъ создаваться болѣе могущественными средствами.
Подъ креслами въ партерѣ будутъ разложены раковины отъ устрицъ.
Чтобъ пахло моремъ!
Скрытые въ рампѣ тайные пульверизаторы будутъ «напоять» воздухъ духами Брокаръ и К°.
Когда въ пьесѣ говорятъ о вредѣ куренія, капельдинеры тайно изъ рукава будутъ курить «Aguilas Imperiales»[2], 115 рублей сотня, и наполнять воздухъ благоуханіемъ сигаръ.
Какая гамма! Какой аккордъ настроеній!
Прежде въ пьесахъ главнымъ лицомъ былъ любовникъ, герой, фатъ, ingenue[3], grande coquette[4], драматическая героиня.
Теперь пишутъ:
— Особенно хорошъ былъ сверчокъ. Успѣхъ сверчка, трещавшаго за печкой, росъ съ каждымъ актомъ.
Аркадій Счастливцевъ, который умѣлъ «скворцомъ свистать, сорокой прыгать»[5], получалъ бы великолѣпнѣйшій гонораръ и два бенефиса.
Былъ бы первымъ персонажемъ.
— «Особенно сильное настроеніе создалъ въ театрѣ скворецъ, заунывно свиставшій за сценой. Въ скворцѣ мы узнали нашего неподражаемаго артиста г. Счастливцева. Говорятъ, что въ свой бенефисъ онъ будетъ за сценой сорокой прыгать. Билеты всѣ проданы».
Ахъ, живи Аркадій въ наше время!
Какъ бы онъ сказалъ Геннадію Демьяновичу Несчастливцеву:
— Вѣдь актеръ-то нынче не въ модѣ!
— А что у тебя тамъ въ узлѣ?
— Настроенія-съ, Геннадій Демьяновичъ!
— А драмъ у тебя нѣтъ?
— Драмъ, Геннадій Демьяновичъ, нѣтъ! Одни настроенія!
— И охота тебѣ, вмѣсто пьесъ, настроенія носить?
— Публика требуетъ, Геннадій Демьяновичъ!
Пьеса г. Ѳедорова «Старый домъ» не имѣла успѣха на Александринской сценѣ потому, что въ постановкѣ не было надлежащаго настроенія.
Въ пьесѣ-то есть настроеніе, въ постановкѣ — не передано!
Пьесу надо ставить такъ.
При поднятіи занавѣса со сцены изъ скрытыхъ потайныхъ люковъ несетъ затхлостью и плѣсенью.
Вообще носу я придаю въ театрѣ большое значеніе. Носъ до сихъ поръ ничего не дѣлалъ въ театрѣ. Дѣйствовали на зрѣніе, на слухъ. А носъ, что онъ дѣлалъ? Сморкался во время самыхъ сильныхъ монологовъ и мѣшалъ? Надо заставить и его, бездѣльника, работать! Пусть способствуетъ передачѣ настроенія.
Итакъ, всѣ носы приходятъ въ скверное настроеніе, потому что со сцены пахнетъ затхлостью, плѣсенью и гнилью.
По стѣнамъ бѣгаютъ пауки, ясно различаемые въ бинокли.
Во время реплики М. Г. Савиной публика видитъ, ясно видитъ, какъ съ потолка спускается паукъ и заползаетъ почтенной артисткѣ за воротникъ.
Всѣ зрительницы нервно поводятъ плечами, словно и имъ заползъ за корсажъ паукъ.
И вотъ тогда-то, когда г-жа Савина скажетъ:
— Какой это старый, старый, старый, старый, старый домъ!
Вотъ это настроеніе!
— Знаете ли, — говоритъ зритель, выходя съ перваго представленія новой пьесы «въ четырехъ туманахъ и 18 настроеніяхъ», — смотрѣлъ, смотрѣлъ я — и вдругъ мнѣ въ голову мысль: «Да стоитъ ли жить? А не застрѣлиться ли?» Взглянулъ на сосѣда — и обмеръ: «Да у него въ глазахъ та же мысль!»
Вотъ это называется «настроеніемъ».
И актеры для такихъ пьесъ нужны совсѣмъ другіе.
Гдѣ ты «первый любовникъ» добрыхъ старыхъ временъ?
Классическій первый любовникъ!
— Сюртучокъ съ иголочки, на лѣвой ручкѣ перчаточка.
Цилиндръ словно только что вычищенный ваксой. Сверкавшій до боли въ глазахъ. Онъ снималъ цилиндръ не иначе, какъ входя въ гостиную, становился на одно колѣно.
Хватался за завитую голову.
И былъ неотразимъ.
Гдѣ ты «фатъ»? Фатъ, отъ котораго на полверсты разило сердцеѣдомъ! Который имѣлъ такіе жилеты, что, — выйди въ такомъ жилетѣ на улицу, — возьмутъ въ полицію!
— За появленіе въ маскарадномъ костюмѣ въ неположенное время.
Гдѣ классическій «простакъ» въ бѣлокуромъ парикѣ, котораго театральные парикмахеры такъ мило называли «городской блондинъ»?
Какъ просто и ясно было все тогда въ жизни и на сценѣ.
Комикъ надѣвалъ «толщинку» и прилѣплялъ двѣ котлеты вмѣсто бакенбардъ.
Ingenue comique[6] передъ выходомъ на сцену завязывала губки бантикомъ. Ingenue dramatique[7] начинала страдать еще до поднятія занавѣса.
Драматическая героиня, выходя на сцену, «метала взоръ». И вы сразу видѣли, что она:
— Все поняла.
Теперь не то.
— Иванъ Ивановичъ гримируется!
Онъ кладетъ на полпальца бѣлилъ. Сверхъ бѣлилъ густо пудрится самой бѣлой пудрой.
Это — любовникъ. Это — герой.
— Голландской сажи Ивану Ивановичу.
— Иванъ Ивановичъ сдѣлаетъ черные круги вокругъ глазъ.
Онъ идетъ изображать героя нашего времени.
— Иванъ Ивановичъ, приготовьтесь, скоро вашъ выходъ!
У Ивана Ивановича начинаетъ дергаться половина лица.
У Ивана Ивановича начинается Виттовъ плясъ.
— Я… я… я… готовъ!
И въ антрактѣ къ нему бѣгутъ знакомые.
— Поздравляю!
— Колоссальное впечатлѣніе!
— Удивительно нервно!
— Ахъ, какой вы неврастеникъ!
Рецензентъ отмѣчаетъ на манжетахъ:
— Успѣхъ колоссальный: послѣ второго акта у трети театра началась Виттова пляска.
Театральные хроникеры бѣгутъ:
— Сколько истерикъ? Сколько истерикъ?
— Правда, что одного господина вынули въ гардеробѣ изъ петли? хотѣлъ повѣситься на вѣшалкѣ!
«Знатоки» изумляются:
— Какая сила! Какая сила!
— Какая сила въ изображеніи полнаго безсилія!
И самый «фурорный» артистъ въ Россіи г. Орленевъ.
Актеръ, который, какъ никто, изображаетъ полное нравственное безсиліе.
— Я нервно-салонный актеръ! — съ гордостью говорилъ мнѣ на-дняхъ одинъ артистъ.
И вы часто услышите похвалу:
— Ахъ, это такой, такой неврастеникъ!
Въ театральномъ бюро скоро будутъ вывѣшивать объявленіе:
— Неврастеникъ ищетъ мѣста. 500 рублей въ мѣсяцъ, два бенефиса. Жена — истеричка.
И антрепренеръ станетъ набирать труппу:
— Перваго неврастеника, второго неврастеника. Истеричку съ большой истеріей.
— Съ большой истеріей трудно найти-съ. Всѣ нарасхватъ. Не возьмете ли… Есть психопатка одна.
— Психопатокъ взяли трехъ. Нѣтъ, ужъ вы мнѣ хоть на гастроли истеричку съ большой истеріей дайте. Съ малой истеріей у меня жена. Публика очень любитъ. А такой-то хорошъ?
— Нервы — мочала.
— Давайте! Давайте! Его на застрастку!
Слава Богу! Труппа для «пьесъ съ настроеніями» готова.
Если старый афоризмъ вѣренъ и сцена — зеркало жизни, «на зеркало неча пенять».
Таково отраженіе.