Герои дня (Дорошевич)/ДО
| Герои дня |
| Опубл.: «Россія», 1900, № 568, 22 ноября. Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ IV. Литераторы и общественные дѣятели. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 114. |
Герой дня, безспорно, г. Литвинъ.
О немъ говоритъ вся русская пресса.
И благодаря нескромности газетъ, мы знаемъ имя этой «прелестной маски».
Его зовутъ…
Тутъ мнѣ вспоминается эпизодъ, приключившійся когда-то съ петербургскимъ литераторомъ Z, который былъ не только извѣстенъ писаньемъ доносовъ, но даже служилъ… «и хорошо служилъ», какъ говоритъ Хлестаковъ.
Въ то время петербургскіе журналисты часто сходились въ какомъ-то ресторанчикѣ, носившемъ названіе «литературнаго».
Тамъ же засѣдалъ всегда и одинъ отставной генералъ, большой любитель литераторовъ и литературы.
Однажды вечеромъ генералъ сидѣлъ въ компаніи съ литераторами, а за сосѣднимъ столикомъ помѣстился въ одиночествѣ Дзэтъ.
Дзэту давно хотѣлось познакомиться съ генераломъ
Онъ улучилъ минутку, чтобы ввязаться въ разговоръ, и деликатненько вставилъ замѣчаніе:
— Позвольте сказать, ваше превосходительство, что въ данномъ случаѣ вы не совсѣмъ, ваше превосходительство, по моему мнѣнію, правы…
Генералъ «воззрился»:
— А съ кѣмъ имѣю честь говорить, имени, отчества, фамиліи вашей не знаю!
Дзэтъ вскочилъ, шаркнулъ ножкой и поспѣшилъ отрекомендоваться:
— Моя фамилія — Дзэтъ!
Генералъ отступилъ на два шага, поднялъ руки и, трагически потрясая ими, воскликнулъ съ ужасомъ:
— Не называйся!
И такъ г. Литвина зовутъ С. К. Эфрономъ.
— Не называйся!
«Сѣверо-Западное Слово» сообщаетъ, что этотъ г. Эфронъ давно уже знаменитъ въ Вильнѣ.
Онъ занимался маклерствомъ, продавалъ какіе-то звѣринцы.
Пытался сорвать гдѣ-то какой-то куртажъ, но, претерпѣвъ неудачу, занялся другими дѣлами, — не лучше.
Онъ написалъ пьесу «Сыны Израиля», у которой есть исторія и даже географія.
«Театръ и Искусство» вспоминаетъ:
— Въ Одессѣ г-жа Волгина поставила эту пьесу, но спектакля не докончили, потому что пришлось вызвать сотню казаковъ для полнаго «ансамбля».
«Будущность» припоминаетъ:
— Въ январѣ этого года актеръ г. Травинскій, игравшій въ Екатеринбургѣ, хотѣлъ поставить пьесу г. Эфрона въ свой бенефисъ, но начальникъ губерніи не разрѣшилъ этого.
Когда ее хотѣли поставить въ Севастополѣ, актеры отказались играть и возвратили роли.
Когда ее хотѣли поставить два года тому назадъ въ Петербургѣ, въ пьесѣ отказался играть г. Далматовъ, отказался играть г. Бравичъ. Теперь отказались играть г-жа Яворская, г. Яковлевъ.
Такова пьеса.
Ее никто не хочетъ играть.
А когда находятся актеры, готовые сыграть даже эту пьесу, — ее вышвыриваетъ администрація.
Когда же и администрація оказываетъ пьесѣ «терпимость», — для успѣха пьесы приходится вызывать сотню казаковъ.
И такъ отъ Екатеринбурга до Севастополя!
Пьесу вышвырнули съ Александринской сцены, несмотря на то, что на ней есть бланкъ Крылова, — а съ этимъ бланкомъ на этой сценѣ пьесы учитываются всегда.
Онъ имѣетъ кредитъ въ учетномъ комитетѣ, который называется театрально-литературнымъ.
Когда, наконецъ, отовсюду изгнанный г-нъ Эфронъ принесъ подкинуть своихъ «Сыновъ» въ Малый театръ, то даже въ Маломъ театрѣ ему сказали:
— Вы бы, все-таки, того… Прикрылись… И сами бы прикрылись и пьесу прикроете!
Г. Эфронъ самъ прикрылся псевдонимомъ «Литвинъ», а пьесу прикрылъ названьемъ «Контрабандисты».
И вотъ Малый театръ переживаетъ теперь послѣдній день приговореннаго къ смерти.
Къ артистамъ являются депутаціи отъ публики, — люди, знакомые только съ тѣмъ, что лучшаго есть въ артистѣ, — съ ихъ талантомъ, а не съ ними лично.
И говорятъ:
— Мы любимъ васъ. Мы уважаемъ васъ. Неужели вы будете играть въ такой пьесѣ?
И эти люди — не евреи, это русскіе обращаются къ артистамъ.
Растерянные артисты прибѣгаютъ къ знакомымъ, умоляя прійти на генеральную репетицію:
— Скажите, что тамъ нужно вычеркнуть! Какъ «почистить» пьесу?
Опять-таки они обращаются не къ евреямъ. Они обращаются къ русскимъ людямъ, потому что русскому обществу претитъ эта пьеса.
Русское общество возмущено.
Русское общество протестуетъ:
— Довольно грязи! Доносовъ! Клеветы! Мы не хотимъ, чтобы и сцену превращали въ каѳедру гнусности.
Даже сцену Малаго театра! Потому что и въ «бельёрничествѣ» должны быть границы.
И вотъ среди этого шума, среди ропота негодованія, раздается громкій женскій голосъ:
— Пустите меня! Впередъ пустите! Меня впередъ! Меня! Меня!
Чей это знакомый голосъ?
Прислушаемся…
— Меня впередъ! Меня!
Да это г-жа Яворская!
— Господа, пропустите г-жу Яворскую впередъ!.. Ради Бога, что случилось?
— Я отказалась играть въ этой пьесѣ! — трагически говоритъ г-жа Яворская.
— И были совершенно правы! Не приходите отъ этого въ трагическое настроеніе! Разъ пьеса, по вашему мнѣнію, клевета, — всякій человѣкъ имѣетъ право отказаться повторять клевету. И артистъ, конечно, въ томъ числѣ. Успокойтесь! Другіе до васъ поступали точно такъ же. Изъ-за чего же столько волненій? Зачѣмъ впадать въ трагедію? Успокойтесь! Ей Богу, вы ничего особеннаго не сдѣлали!
Но г-жа Яворская взволнована.
— Я отказалась! Я отказалась! И объ этомъ напечатано въ газетахъ. Вотъ «Сѣверный Курьеръ!» Читайте! Читайте! Всѣ, всѣ читайте! Объ этомъ напечатано въ газетахъ.
Остается улыбнуться и сказать:
Надо терпѣть, г-жа Яворская! Что дѣлать! Ваша судьба!
Когда г-жа Яворская ѣдетъ на гастроли по провинціальнымъ городкамъ, — всѣ телеграфныя проволоки звенятъ.
И даже въ Иркутскѣ изумленный редакторъ мѣстной газеты получаетъ телеграмму «Россійскаго агентства»:
Мелитополь. Гастроли г-жи Яворской возбуждаютъ невиданный даже въ Парижѣ фуроръ.
Когда г-жа Яворская читаетъ на пушкинскихъ торжествахъ, не поймешь:
— Да при чемъ же Пушкинъ въ этомъ чествованіи г-жи Яворской?
Такъ много въ дружественныхъ газетахъ пишутъ о г-жѣ Яворской и такъ мало о Пушкинѣ.
Въ г-жу Яворскую влюблены всѣ типографскія машины и телеграфныя проволоки.
Что дѣлать, сударыня! Надо терпѣть! До сихъ поръ писали только тогда, когда вы играли, теперь, оказывается, будутъ писать даже тогда, когда вы не будете играть! «Шла пьеса такая-то. Г-жа Яворская не играла и была очень хороша». Надо терпѣть! Слава!
Тутъ г-жа Яворская принимаетъ самую трагическую изъ своихъ трагическихъ позъ, мучительно сжимаетъ свои руки, закатываетъ глаза. Мертвенная блѣдность покрываетъ ея лицо, она говоритъ сквозь зубы потрясающимъ голосомъ, въ которомъ слышно страданіе и даже самая смерть:
— Я пострадала! Поймите вы! Я по-стра-да-ла!!!
Мы всѣ наполняемся ужасомъ:
— Какъ? Когда? Гдѣ?
— Я жертва безчеловѣчной мести! — трагически продолжаетъ г-жа Яворская. — Послѣ того, какъ я отказалась играть въ пьесѣ Литвина, и объ этомъ появилось въ газетахъ, я играла «Безправную», и вотъ вамъ № «Новаго Времени».
Она съ трагическимъ хохотомъ подаетъ намъ нумеръ газеты:
— Ни слова о мнѣ! Я жертва мщенья! Я пострадала! Я по-стра-да-ла!!!
Намъ снова остается только улыбнуться и начать утѣшать страдающую женщину.
— Да полноте, да что вы? Ну, какое же тутъ страданіе? Улыбнитесь надъ такимъ мщеніемъ! Ну, улыбнитесь! Это ударъ кинжала, который только заставляетъ смѣяться людей, боящихся щекотки! Ей Богу, вы напрасно дѣлаете изъ этого трагедію! Ей Богу, ничего особеннаго не случилось!
Сотни разъ вы играли плохо, а «Новое Время» писало, что вы играли превосходно.
Театръ былъ пустъ, а «Новое Время» увѣряло, что онъ былъ переполненъ.
Шикали, а «Новое Время» писало:
— Была устроена грандіозная овація!
Публика смѣялась, а «Новое Время» говорило:
— Публика плакала.
Теперь вы играли, а «Новое Время» объ этомъ не сообщило.
Что же случилось особеннаго?
Оно липшій разъ утаило отъ публики истину относительно васъ.
Только и всего!
Наконецъ, вотъ вамъ утѣшеніе.
Достаньте вырѣзку изъ «Новаго Времени» и прочтите знаменитую телеграмму о томъ, будто въ Парижѣ предполагается международный вечеръ съ участіемъ трехъ звѣздъ: Сарры Бернаръ, Элеоноры Дузэ и Сарры-Элеоноры Яворской!
Тоже ничего не было, а напечатали, будто было.
Теперь было, а промолчали: словно и не было.
Вотъ и квиты!
Улыбнитесь же.
— Я не могу улыбаться! — говоритъ г-жа Яворская.
— Она по-стра-да-ла! — мрачно вторитъ «Сѣверный Курьеръ».
Господа, зачѣмъ пугать людей и разсказывать «ужасти».
Самый забавный водевиль, — и только.
Развѣ до сихъ поръ въ «Новомъ Времени» были рецензіи о г-жѣ Яворской?
Это были панегирики, оды, акаѳисты, но не рецензіи.
Какъ бы ни играла г-жа Яворская, писали:
— Превосходно!
Это было сладкое, которое подносили г-жѣ Яворской.
Ну, вотъ. Г-жа Яворская разсердила г. Суворина, онъ и оставилъ ее безъ сладкаго.
Какая же это трагедія?
Ну, что это будетъ за трагедія? Судите сами!
Сцена представляетъ какую-то средневѣковую площадь. Стоны. Толпа.
Г-жа Яворская. Къ столбу меня! Къ столбу!
Горожанине. Да зачѣмъ? Зачѣмъ?
Г-жа Яворская. Нѣтъ, нѣтъ, къ столбу! Какъ мученица, хочу быть у столба! Пусть меня сожгутъ на кострѣ изъ пьесы «Контрабандисты»! Похороните меня рядомъ съ Іоанномъ Гуссомъ и напишите объ этомъ въ газетахъ.
Горожанине. Да не умирайте вы, Лидія Борисовна! Вѣдь это будутъ слезы! Горькія слезы!
Г-жа Яворская. Ахъ, не просите! Я умру, я непремѣнно умру! Вотъ еще новости! Я помирать хочу, а они говорятъ: не помирайте! Хочу страдать, — и страдаю. Захочу помереть, — и помру.
(Въ отдаленіи слышится голосъ г. Суворина).
Голосъ г. Суворина (поетъ).
Захочу, — напишу,
Захочу, — промолчу,
Мнѣ газета дана-а-а,
Вся послушна мнѣ сполна!
Г-жа Яворская. Голосъ Торквемады! Зажигайте костеръ и напишите въ газетахъ! (Вдохновеннымъ голосомъ.) Народъ, народъ, страдавшій много! О, Агасферъ — народъ! Смотри, какъ за тебя здѣсь погибаю я! Я мученица, я жертва! Костеръ! Огня!
1-й горожанинъ. Должно-быть, сильно мучается барыня! Смерти проситъ!
2-й горожанинъ. Пыткамъ ее подвергали, видно!
3-й горожанинъ (съ увлеченіемъ). Жилы тянули-съ! Да какъ! Медленно!
4-й горожанинъ (увлекаясь еще сильнѣе). Колесовали!
5-й горожанинъ (увлекшись окончательно). Руки, ноги, голову отрубили!
6-й горожанинъ. Буде врать-то! Хоть бы узнать, въ чемъ дѣло. У курьера, что ли, спросить! Послушай, любезный, разскажи, въ чемъ дѣло!
Сѣверный Курьеръ (горячо). Въ нашъ вѣкъ универсальнаго прогресса гуманныхъ и утилитарныхъ идей, когда каждый индивидуумъ, безъ всякой санкціи импозантныхъ авторитетовъ, доктринеровъ дряхлѣющей рутины, смѣло заявляетъ свои легальныя права…
Горожане (задумчиво). Тэкъ-съ!.. Вонъ оно что… Да мучили-то чѣмъ? Мучили-то?
Г-жа Яворская (умирающимъ голосомъ). Меня… меня… меня…
Горожане. Да не томи, скажи!
Г-жа Яворская. Меня оставили безъ сладкаго!
(Народъ безмолвствуетъ).
Ну, какая же это трагедія? Это водевиль.
И тамъ, гдѣ поднимается общественное негодованіе, нѣтъ мѣста такимъ фарсамъ. Истерическія выкрикиванія только лишаютъ его серьезности и внушительности.
Мнѣ, тѣмъ не менѣе, жаль г-жу Яворскую, попавшую хоть и въ водевильную бѣду. И чтобъ утѣшить ее, я готовъ ей посвятить одну страничку изъ моихъ воспоминаній.
Хоронили Жюля Симона.
На похоронахъ былъ «весь Парижъ».
Процессія входила на Монмартрское кладбище.
Впереди несли гробъ, покрытый трехцвѣтнымъ знаменемъ.
За гробомъ шли родные, за ними — представитель президента, за нимъ — правительство, за нимъ — сенаторы. За сенаторами — депутаты. За депутатами — безсмертные въ мундирахъ, вышитыхъ пальмами. За безсмертными — журналисты.
А среди журналистовъ шла дама, которая, ужъ когда процессія была на кладбищѣ, спросила:
— Кстати, кого хоронятъ?
Журналисты улыбнулись.
Не успѣли они, однако, отвѣтить, какъ дама была уже среди безсмертныхъ.
Приподнявъ страшно шумѣвшее шелкомъ платье, она шагала быстро и энергично.
— Ого! Какъ скоро прошла въ безсмертные! — сказалъ кто-то.
«Безсмертные» съ изумленіемъ глядѣли на шествовавшую среди нихъ даму.
Но не прошло и двухъ минутъ, какъ кто-то воскликнулъ:
— Смотрите, смотрите! Она ужъ въ депутатахъ!
— Она проходитъ въ сенатъ!
Про Жюля Симона, кажется, всѣ забыли.
Всѣ были заняты дамой.
— Держу пари, — воскликнулъ кто-то, — что она пройдетъ въ президенты!
А дама ужъ шла во главѣ кортежа, рядомъ съ изумленнымъ представителемъ главы государства.
— Ей остается теперь только одно!
— Что именно?
— Выбросить изъ гроба Жюля Симона и лечь самой въ гробъ, чтобы быть первымъ лицомъ на похоронахъ.
Но дама, однако, этого не сдѣлала.