Гаснущие звёзды (Дорошевич)/ДО

Гаснущія звѣзды
авторъ Власъ Михайловичъ Дорошевичъ

Опубл.: «Русское слово», 1902, № 133, 14 мая. Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ VIII. Сцена. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 51.

Сарра

Франческа да-Римини такъ разсказываетъ въ «Божественной комедіи» о любви къ Паоло, о смерти:

— Однажды мы читали исторію Ланчелота, вдвоемъ и беззаботно. Одна строка насъ погубила! Когда мы прочли, какъ этотъ страстный любовникъ покрылъ поцѣлуемъ улыбку на устахъ, которыя онъ обожалъ, — тотъ, кого даже здѣсь никогда не разлучатъ со мной, весь дрожа, прильнулъ поцѣлуемъ къ моимъ устамъ. Книга и тотъ, кто ее написалъ, были нашими могильщиками, — и въ этотъ день мы больше не читали…

Франческа и Паоло любили другъ друга.

И это святое чувство было преступленіемъ, потому что Паоло былъ братомъ ея мужа.

Четырнадцать лѣтъ длилось то, что Данте назвалъ любовью, что мы назвали бы адюльтеромъ.

Однажды, когда любовники читали исторію Ланчелота и иллюстрировали ее объятіями, — подкрался горбатый Франчески-Джіованни Малатеста и однимъ и тѣмъ же ударомъ шпаги пронзилъ обоихъ.

Со временъ Данте до нашихъ дней эта «вѣрность въ невѣрности» вдохновляла поэтовъ, музыкантовъ, скульпторовъ, живописцевъ, драматурговъ.

Нѣкій тяжеловѣсный мистеръ Крауфордъ вдохновился тоже и написалъ трагедію.

Марсель Шаубъ перевелъ ее на французскій языкъ.

Сарра Бернаръ поставила въ своемъ театрѣ и создала.

Пьеса плоха. Въ пьесѣ ни одного выраженія, которое не было бы банальнымъ.

Весь геній Англіи израсходовался на Шекспира. Создавъ Шекспира, страна разорилась. И когда она еще забеременѣетъ новымъ геніемъ!

Соотечественники Шекспира — самые плохіе драматурги въ мірѣ. Это правило. И Крауфордъ не исключеніе.

Но Сарра вноситъ Данте въ эту плохую трагедію.

Геній Сарры превращаетъ плохую пьесу въ chef d’oeuvre^[1].

Здѣсь каждый звукъ — музыка, каждая поза — скульптура, каждая сцена — ожившая картина.

Это умирающее прекрасное искусство, умирающая прекрасная школа, которая отъ сцены требовала красоты.

Мы живемъ въ вѣкъ «будней реализма», когда на сценѣ бормочатъ подъ носъ, а красивая поза считается преступленіемъ противъ будничной правды.

Изъ актрисъ та считается выше, у которой меньше можно разобрать, что она бормочетъ себѣ подъ носъ, и у которой болѣе острыми углами выдаются локти и колѣни:

— Это совсѣмъ какъ въ жизни.

Въ этихъ будняхъ вянутъ красивые жесты и умираетъ музыка рѣчи.

Прекрасное въ искусствѣ стоитъ на краю могилы.

Сарра — послѣдняя изъ могиканъ.

И послѣ Франчески да-Римини, послѣ этой чудной пѣсни любви, гибнущей и торжествующей, вы выходите изъ театра, чувствуя, какъ въ вашемъ сердцѣ расцвѣтаетъ весна.

А на дворѣ весна, скорѣй похожая на осень. Холодъ, дождь, чуть не снѣгъ.

Я шелъ изъ театра Сарры Бернаръ, и грусть и тоска сжимали мнѣ сердце.

Въ этомъ театрѣ разыгрывается историческая трагедія.

Но это не Франческа да-Римини.

Эта трагедія еще, еще ужаснѣе.

Она вся въ двухъ словахъ:

— Сарра старѣетъ.

Мнѣ кажется это міровымъ несчастіемъ. Куда крупнѣе, чѣмъ гибель Мартиники.

Выстроятъ новый городъ и наплодятъ новыхъ людей. Это производство не знаетъ забастовокъ.

Но когда появится новая Сарра?

Достаточно ли для этого столѣтія?

Что это за трагедія! Какую героическую борьбу ведетъ со временемъ эта великая артистка, эта прекрасная женщина!

Сарра начала толстѣть и въ этой толщинѣ грозили утонуть всѣ поэтическіе образы, которые она создаетъ на сценѣ.

Сарра рѣшилась на операцію, чтобъ спасти красоту, чтобъ спасти поэзію.

Сарра — это образъ эллинской красоты.

Это въ лучшемъ, конечно, смыслѣ Аспазія современныхъ Аѳинъ.

Она все еще остается на сценѣ самой прекрасной изъ женщинъ Парижа, самой чарующей изъ женщинъ міра.

Время ея еще не побѣждаетъ.

Сарра все еще остается побѣдительницей въ этой нечеловѣческой борьбѣ.

Но вы уже видите, что побѣда достается ей трудно.

Трещины времени чуть-чуть звенятъ уже въ ея чудномъ голосѣ. Въ лучистыхъ глазахъ нѣтъ-нѣтъ мелькнетъ утомленіе. Время едва замѣтно, но измѣнило линіи овала лица.

Время глядитъ изъ-подъ грима.

На-дняхъ я видѣлъ ее на 50-лѣтнемъ юбилеѣ Дьедоннэ.

Сарра Бернаръ, Режанъ и Жанна Гранье танцовали менуэтъ. (Если бъ у насъ Ермолова, Ѳедотова и Никулина рѣшились сдѣлать это, «какой бы шумъ вы подняли, друзья!»^[2]).

Конечно, это «шутка богинь» имѣла колоссальный успѣхъ.

Весь театръ гремѣлъ отъ аплодисментовъ. Ихъ не хотѣли отпускать со сцены, заставляли повторять еще и еще.

И бѣдная, запыхавшаяся Сарра, съ одышкой, съ утомленнымъ лицомъ, — передо мной была совсѣмъ старуха.

А черезъ два дня я видѣлъ ее во Франческѣ.

И когда въ прологѣ она вышла шестнадцатилѣтней дѣвушкой, закутанной въ серебристое покрывало, таинственной и прекрасной, какъ невѣста, и зазвучалъ ея голосъ, — передо мной была богиня молодости и красоты.

И я вышелъ изъ театра, какъ всѣ, полувлюбленный въ этотъ чарующій образъ.

Такова сила ея искусства.

И тоска стала сжимать мнѣ сердце: черезъ два, много черезъ три года міръ потеряетъ эту артистку.

Режанъ

Рѣдкому автору удается написать всю пьесу съ начала до конца. Обыкновенно послѣдній актъ за него пишетъ публика.

Надо быть огромнымъ, исключительнымъ талантомъ, чтобъ написать, чтобъ посмѣть написать самому пьесу цѣликомъ.

Авторъ можетъ написать два акта, три, четыре. Но послѣдній…

Послѣдній актъ написалъ не онъ! Извините!

Послѣдній актъ написалъ мой сосѣдъ, — вотъ этотъ почтенный, сытый, откормленный буржуа, который сидитъ со мной рядомъ въ креслахъ.

Онъ заплатилъ 10 франковъ за мѣсто.

И желаетъ, чтобы за эти деньги торжествовала не только добродѣтель, но чтобы и порокъ раскаялся и превратился въ добродѣтель.

Онъ заплатилъ свои деньги и желаетъ заснуть послѣ театра совершенно спокойно:

— Добродѣтель всегда торжествуетъ!

Горе автору, который не заставитъ добродѣтель, въ концѣ-концовъ, пуститься за 10 франковъ отъ радости въ присядку!

Въ этомъ сказывается могущество рубля надъ талантомъ.

— Пиши такъ, какъ я тебѣ диктую!

Отъ этого два, три акта во всякой новой пьесѣ могутъ быть хороши, художественны, вѣрны. Жизнь въ нихъ отвратительна, какъ и въ дѣйствительности.

Но послѣдній актъ, «развязка», всегда пошлъ и глупъ, какъ сочиненіе сентиментальнаго лавочника.

За границей это еще больше, чѣмъ у насъ.

Хотя и у насъ!

Сколько кричатъ:

— Ахъ, пьесы Чехова невозможно тяжелы.

Почему?

Потому-то его герои и героини не женятся, въ концѣ-концовъ, другъ на другѣ, — и лакей не вноситъ на подносѣ шампанское, когда опускаютъ занавѣсъ.

Авторъ пьесы «Le Masque»^[3], идущей въ театрѣ Режанъ, Bataille^[4], одинъ изъ талантливѣйшихъ французскихъ драматурговъ не избѣгъ общей участи.

Два акта его комедіи интересны.

Есть два сорта писателей.

Одни пишутъ какъ Золя, другіе какъ Мопассанъ.

Я говорю не о качествѣ писателя, а только о способѣ.

Золя писалъ ежедневно отъ 10-ти до 12-ти утра.

Могъ итти снѣгъ, дождь, могла проваливаться Мартиника, начинаться всемірный потопъ, — Золя садился за письменный столъ ровно въ десять, чтобы встать къ завтраку въ двѣнадцать.

Его муза, какъ судебный приставъ.

Она являлась въ назначенный часъ, дѣлала свое дѣло и уходила, не засиживаясь лишней минуты.

Онъ быль добрый семьянинъ, добродѣтельный буржуа съ артистическими вкусами, уравновѣшенный, какъ маятникъ часовъ.

Онъ переходилъ отъ утренняго кофе къ роману и отъ романа къ омлету.

Писалъ, какъ совершалъ пищевареніе.

Про Мопассана, который писалъ, какъ извѣстно, необычайно много, спрашивали:

— Да когда же онъ пишетъ?

Ему необходимо было кутить, жечь свою жизнь, переходить отъ увлеченья къ увлеченью.

И въ промежуткахъ, взвинченный, возбужденный, нервный, онъ творилъ.

Герой пьесы «Le Masque»^[3] — драматургъ, пьесы котораго имѣютъ успѣхъ, принадлежитъ къ мопассановскому типу.

Онъ любитъ свою жену, прекрасную женщину, но измѣняетъ ей походя, на каждомъ шагу, направо и налѣво.

Измѣняетъ съ женщинами, которыхъ презираетъ, которыя не стоятъ ея мизинца.

Зачѣмъ? Почему?

— Такова моя натура, — отвѣчаетъ онъ, — таково свойство моего таланта. Иначе я ничего не напишу. Иначе ко мнѣ не сходитъ вдохновенье. Мнѣ надо, чтобы моя кровь кипѣла, чтобы у меня кружилась голова отъ этого угара. Это мой алкоголь, мой морфій.

Въ теченіе двухъ актовъ этотъ типъ очень интересенъ.

Вы ждете:

— Чѣмъ это кончится? Чѣмъ можно это кончить?

Кончается глупо.

Для удовольствія публики, заплатившей по 10 франковъ за кресло, герой пьесы раскаивается, исправляется, даетъ слово:

— Больше не буду!

Чего жъ онъ не будетъ? Писать? Разъ иначе къ нему не сходитъ вдохновеніе!

Режанъ играетъ въ пьесѣ роль жены. Она любитъ своего мужа до самопожертвованія.

Она умнѣе автора и рѣшаетъ:

— У насъ ничего не выйдетъ, надо уйти.

Но какъ уйти, чтобъ у любимаго человѣка не шевельнулось упрека совѣсти? Чтобъ его вновь не потянуло къ ней?

И она «надѣваетъ маску»:

— Я ухожу отъ тебя, потому что я люблю другого. Потому что я тебѣ измѣнила!

Тутъ разыгрывается одна изъ лучшихъ сценъ пьесы.

Какъ, на самомъ дѣлѣ, забавно у насъ взаимное отношеніе мужчины и женщины.

Мужъ, измѣнявшій женѣ на каждомъ шагу, узнаетъ, что и жена ему не осталась вѣрна.

— Какъ? Ты? Несчастная! Презрѣнная!

Онъ въ ражѣ. Онъ рветъ на себѣ волосы. Онъ бьется головой объ стѣну.

Но вѣдь онъ-то! Онъ-то!

Онъ — другое дѣло! Этого требуетъ его талантъ!

А можетъ-быть, и у нея есть какой-нибудь талантъ, который этого требуетъ?

Она — женщина.

— Ты меня опозорила! Ты — послѣдняя изъ тварей! — кричитъ онъ, какъ закричалъ бы на его мѣстѣ всякій мужъ.

И надо видѣть въ эту минуту Режанъ, когда она, блѣдная, съ перекошеннымъ лицомъ, падаетъ подъ тяжестью оскорбленій, едва сдерживаясь, чтобъ не крикнуть:

— Я солгала!

Прежней Режанъ, Режанъ «Sans-Gêne»^[5], веселый и задорный талантъ которой искрился какъ шампанское, больше не существуетъ.

Театръ г-жи Режанъ превратился въ театръ тихихъ драмъ, безпросвѣтныхъ и тяжкихъ, какъ жизнь.

Покинутая жена, несчастная мать, женщина, полная самоотверженія, самопожертвованія, женщина-жертва, способная на самое великое — безмолвное страданіе, — нашли въ Режанъ свою поэтессу.

Она чудными и тонкими акварельными красками рисуетъ намъ эти образы, эти страданія, эти тихія трагедіи невысказанныхъ словъ, невыплаканныхъ слезъ.

Это сдѣлало всесокрушающее время.

Отъ таланта Режанъ вѣетъ нѣжнымъ и печальнымъ ароматомъ увядающей розы.

Быть-можетъ, вы предпочитаете дерзко красныя розы ранней весны, но въ грустномъ ароматѣ увядающихъ цвѣтовъ такъ много прелести и элегіи.

Я не знаю, когда Режанъ была лучше, прежде или теперь.

Но это двѣ совершенно различныя актрисы.

Надъ столицей міра, надъ «ville lumiere»^[6] она блеститъ теперь блѣдной и печальной угасающей утренней звѣздой.

И много новой прелести въ этомъ новомъ ея тихомъ блескѣ.

Примѣчанія

1. фр. Chef d’oeuvre — Шедевръ. Прим. ред.
2. Не вполнѣ точная цитата изъ басни «Волкъ и Пастухи» И. А. Крылова. Прим. ред.
3. фр.
4. фр.
5. фр.
6. фр.