Швейцарская социал-демократия связана, с одной стороны, с немецким, с другой — с французским социализмом. Вполне естественно, если кризис этих двух сильнейших социалистических партий немедленно же отразился в Швейцарии, охваченной со всех сторон огненным кругом войны. Отразился с тем большей остротой, что швейцарский социал-патриотизм осложняется естественно противоречивыми тяготениями — в сторону Германии и в сторону Франции. В этом отношении очень выразителен следующий факт политической симметрии. В швейцарском парламенте заседают два социалистических депутата с одинаковыми именами и фамилиями: Иоанн Сигг от Цюриха и Жан Сигг от Женевы. Оба социал-патриоты, но Иоанн ярый германофил, а Жан еще более ярый франкофил. При таких условиях интернационалистская политика, помимо всего прочего, являлась для социалистической партии единственным средством самосохранения. И действительно, интернационалистическая точка зрения встречала в низах партии (а мне пришлось принимать в этот период участие во многих собраниях) почти всеобщее сочувствие. Но совсем не так обстояло дело на верхах.
Опорой правого, националистического крыла сразу явился старый союз «Grütli», из которого собственно и развивалась швейцарская социал-демократия. Наиболее боевым националистом выступал здесь бывший пастор Пфлюгер, один из представителей партии в федеральном парламенте. «Если б я был германским императором, — заявил он на одном из партийных собраний, где развернулись первые прения по поводу войны, — я тоже стоял бы на страже с обнаженным стальным мечом против России». Эту же самую фразу Пфлюгер повторял месяцем позже на партийном съезде в Берне; но увы… патетические слова произвели совсем не то действие, на которое были рассчитаны: поднялся бурный хохот, затем шум, свист, и злосчастный кандидат в германские императоры так и не мог закончить свою речь.
Очагом левых являлась организация «Eintracht», вербовавшаяся почти исключительно из иностранцев: немцев, австрийцев, русских и проч. Из подлинных швейцарцев в этой организации принимал активное участие Фриц Платтен, секретарь правления партии. Большого роста, с открытым лицом, хороший народный оратор, сам пролетарий по происхождению и роду жизни, Платтен представляет собою несомненно одну из самых привлекательных фигур в швейцарской социал-демократии. «Какое унижение, — говорил он на этих первых собраниях, — что рабочие снова согнули спину в эту критическую минуту… Но я надеюсь, что еще в течение этой войны они покажут, что умеют умирать не только за чужое, но и за свое дело». В устах Платтена это не фразы. В 1905 г., когда в России разразилась революция, Платтен, тогда еще 20 — летний юноша, решает принять в ней участие, отправляется в Ригу, борется в первых рядах и сводит основательное знакомство с русской тюрьмой… В 1912 г. он стоял во главе всеобщей стачки в Цюрихе, как один из ее самых решительных и отважных вождей.
Уже в сентябре (1914 г.) правление «Eintracht» выработало боевой интернационалистский манифест и пригласило «лидеров» партии на организационное собрание, где мне поручено было прочитать доклад в защиту манифеста. «Лидеры», однако, не явились: они считали слишком рискованным занимать позицию в столь остром вопросе, предпочитая выжидать и ограничиваясь пока-что комнатной критикой патриотических «излишеств» немецких и французских социалистов. Это, кстати сказать, политическая психология, весьма распространенная в политических кругах нейтральных стран, в том числе и в Соединенных Штатах, — здесь даже более, чем где бы то ни было[1].
Собрание «Eintracht» почти единогласно приняло манифест, который затем был опубликован в социалистической прессе и послужил серьезным толчком для партийного общественного мнения.
На упомянутом уже съезде в Берне доклад по поводу войны читал судья Отто Ланг. Доклад был в стиле весьма умеренного пацифизма, близкого, пожалуй, к нынешней позиции Каутского. Но настроение большинства съезда было несравненно решительнее доклада. Вообще за время войны швейцарская партия проделала большой сдвиг влево, и это привело к отколу значительной части грютлианцев, которые создали самостоятельную реформистскую и социал-патриотическую партию. В этом факте, кстати сказать, нельзя не видеть еще одного доказательства крайней глубины расхождения между социал-патриотизмом и интернационализмом.
Пребывание в Швейцарии было для меня заполнено главным образом работой над немецкой брошюркой «Война и Интернационал». Брошюра выросла из дневника, где я старался в первые недели войны выяснить — сперва только для себя — причины катастрофы влиятельнейших социалистических партий и пути выхода из кризиса. Платтен взял на себя заботу о распространении брошюры и позаботился о том, чтобы несколько тысяч экземпляров попало в Германию и Австрию. В это время я уже был во Франции и не без удивления прочитал однажды во французских газетах телеграмму из Швейцарии о том, что один из немецких судов приговорил меня заочно к тюремному заключению за мою брошюру. Должен сказать, что гогенцоллернские судьи оказали мне этим приговором, по которому я, конечно, не торопился произвести расплату, очень ценную услугу. Для социал-патриотических клеветников и «идейных» сыщиков, вроде Алексинского[2], немецкий судебный приговор против меня всегда оставался камнем преткновения в их благородных усилиях доказать, что я являюсь по существу дела агентом немецкого генерального штаба.
Французская таможня, с своей стороны, задержала пакет с брошюрами, пересланными мне из Цюриха в Париж, и известила меня, что брошюра конфискуется ввиду ее немецкого происхождения. Кое-кто из русских рассказал об этом Густаву Эрве, у которого тогда еще были минуты оппозиционного просветления, — и в его «Guerre Sociale» появилась негодующая заметка против конфискации… «анти-немецкой» (!) брошюры. По этой или иной причине, но через несколько дней таможня доставила мне задержанный ею пакет.
Незачем говорить, что немецкая социал-патриотическая пресса попыталась с своей стороны, представить автора брошюры скрытым русским патриотом и защитником союзных интересов. Каково процентное отношение между сознательной клеветой и добросовестным шовинистическим изуверством в подобного рода обвинениях? Определить это бывает не легко. Во всяком случае несомненно, что социал-патриотизм принижает людей идейно и морально, отучая их видеть в социалисте только социалиста. Когда-то крепостные мужики при встрече друг с другом в пути спрашивали: — Вы чьих будете? — Шереметьевские. — А мы Бобринских господ. — Вот эта крепостная психология «принадлежности» кому-нибудь глубоко сидит в социал-патриотических мозгах… Кому «служит» интернационалист? И интересы какого штаба защищает? Романовых ли господ или Гогенцоллернов? Эти люди становятся неспособными верить, что можно быть одновременно врагом всех «господ», стоять под собственным знаменем и чувствовать себя, по прекрасному выражению Фридриха Адлера, солдатом «постоянной армии социальной революции».
